МЕТОД-2. Игра с большими ставками

Если сон облегчает страдания — болезнь не смертельна. — Он просто хорошо меня знает, — пояснила дочь прокурора Стеклова. — Как и его... — Как и вы сами, — зачем-то дополнил Самарин. — А насколько хорошо люди знают самих себя? Вот, вы, Есения Андреевна. Вы не всегда отдавали себе отчёта в том, где были и что делали. Вы сказали, что уснули за рулём. А за это время кто-то успел предупредить Верещагина. Она нахмурилась, мгновенно сообразив, куда он клонит. — Он на меня с ребёнком напал, вы забыли? — Да, всё так, — невозмутимо признал психолог. — И этот случай можно было бы рассматривать как аргумент в защиту ваших доводов. Если бы он не был единичным. Есеня прикрыла глаза. — Меня настораживает другое. Как он проник на ваш участок практически незамеченным? Откуда этот "Ты меня не поймаешь" узнал ваш адрес и то, что вы в доме одна? Она саркастически заметила: — Оттуда же, откуда узнал номер моего нового телефона. И всех последующих. — И вам не показалось, что было бы разумнее обратиться за помощью? Оставить всё это, выйти из игры? Из его игры? Есеня опустила руки под стол, стиснула пальцы. — Я должна была его найти. Разобраться в том, что происходит. Особенно после всего того, что случилось. Я не могла больше оставаться в стороне. Самарин молчал. А она через секунду прибавила: — Тогда я думала, что со всем справлюсь сама. Он хотел, чтоб я играла дальше, и... — Вы полагали, что если послушаетесь, он не будет вас... наказывать, не так ли? — догадался психолог. — Вы сделали всё, что ему было нужно. Беда в том, что нарциссу невозможно угодить. Как ни старайся. Есеня не ответила. Равнодушно посмотрела на то, как по столу в её руки скользнула раскрытая казённая папка. Самарин поднялся из-за стола и прошёлся по маленькому помещению, от стены к стене. Обернулся. — Есть ещё кое-что, — проговорил он, когда Есеня медленно развязала верёвочки и подняла крышку. — Серия с "алфавитным убийцей" так и не была бы раскрыта вовремя, если бы вы не догадались про смысл его посланий. Только вы. Почему? Она невесело усмехнулась. — На самом деле, там всё было просто. Я лишь справилась с ребусом быстрее других. — А, может, вы знали, куда смотреть? — предположил он. — Вы говорили, Меглин раскрывал дела с такой лёгкостью и в кратчайшие сроки подмечал такие детали, что у всех создавалось впечатление, что он — обыкновенный шарлатан. Либо же искусный манипулятор. У вас тоже сложилось такое впечатление. — Так было вначале, — возразила она. — Потом я изменила свое мнение. Он научил меня плавать. — Да, он научил вас, — с нажимом повторил Самарин. — Он показал вам мир во всем его уродстве, внушил вам презрение к людям, привил вам свою мораль и дал право действовать не по закону, а по совести. Вспыхнув, Есеня уронила верхний листок обратно в папку, сердито сверкнула глазами. Из-под края показалось кровавое следственное фото, и тонкие девичьи пальцы вытянули его на свет. — Это значит, вы поверили в то, что любое решение должно оцениваться по вашему усмотрению, — продолжал психолог. — Вы можете манипулировать, можете убить, легко, если считаете, что кто-то этого заслуживает. Вопрос: откуда, вы знаете, что поступаете правильно? Каждый раз? Она подняла на него тяжёлый взгляд. — Я не раз рисковала жизнью, чтобы в этом убедиться.

***

— Куда мы приехали? — Здесь живёт соседка Меглиных, — пояснил отец, сверяясь с неровным пожелтевшим листком, очевидно, вырванном из блокнота второпях много лет назад. — Она навещала его в детдоме. Оставила адрес. Родиону не пригодился. Она не спросила, откуда у него взялся этот адрес, откуда он вообще всё это знает. Тряхнула стриженными волосами и направилась к дому по кривой дорожке. Стеклов ускорил шаг, догнал дочь у деревянных потемневших ворот. — Ты точно знаешь, что делаешь? — хмуро спросил он. Она кивнула и толкнула приоткрытую скрипучую калитку. — Людмила Тимофеевна? — осведомился отец, едва они поднялись на крыльцо и постучали. — А вы кто такие? — неприветливо поинтересовалась женщина лет шестидесяти пяти, пытаясь разглядеть посетителей через дверную щёлку. — Полиция. Следственный Комитет, — представилась Есеня, стараясь унять дрожь в голосе. — Документы покажите, — тем же строгим тоном потребовала хозяйка. Есеня раскрыла удостоверение. Женщина внимательно, подозрительно изучила "корочку", словно за свою жизнь видела немало таких, после перевела взгляд на Стеклова. Не дожидаясь просьбы, тот достал и насмешливо продемонстрировал свою собственную. — А что случилось? — нахмурилась Людмила Тимофеевна, приоткрывая створку чуть шире. — Лет сорок назад вы были соседкой Меглиных, — произнес прокурор в отставке, подступая ближе. — Помните таких? — Конечно, помню, — с достоинством, подтвердила она. — Мы здесь, чтобы поговорить с вами о Родионе, — мрачно пояснил он. — В том давнем деле открылись... новые обстоятельства. Есеня с удивлением заметила, как застыло и побледнело лицо женщины от этих загадочных слов. Чуть помедлив, та посторонилась, пропуская посетителей в дом. — Чудесный мальчик, — сказала Людмила Тимофеевна, когда усадила гостей за маленький стол с кружевными салфетками. — Он часто ко мне сбегал, мы с ним в шахматы играли. Она кивнула на пыльную деревянную коробку с клетками на крышке. "Кстати. А если вот так, — вспомнила Есеня. — Р-раз! И — мат!" Улыбнулась. Из глубин памяти на свет проступило сытое, обалдевшее лицо банкира-мецената, вместе со всем его белокаменным, холёным и показушным домом, похожим на театр. Оказалось, что за время короткого разговора глаза наставника успели не только хорошо изучить собеседника и окружающее пространство, но также разобраться, как обстояли дела на покинутой чёрно-белой доске. Геннадий Абрамович Штих, покровитель юных талантов, впервые не нашёл, что сказать, Есеня изумлённо замерла на месте. А ловкие пальцы между тем толкнули вперёд одну чёрную фигуру, решая исход всей партии за несколько секунд... Стеклов неодобрительно покосился на дочь, придвинул к ней чашку, над которой поднимался прозрачный дымок. — Мать его переживала, нервничала, — говорила хозяйка, выставляя на стол вазочку с нехитрыми сладостями и парой бубликов. — Просила: "Вы, Людмила Тимофеевна, только мужу не говорите..." — А почему мужу не говорить? — насторожился прокурор. — Плохой человек был. Он, когда приезжал, Родик даже на улице не появлялся. Как наказанный. А один раз... — она понизила голос. — Он так его избил... Просто ужас... До полусмерти... Есеня опустила глаза и сжала пальцы под столом. Да, она давно догадывалась, что детство у наставника было не особо радужным. И поёжилась — тон отца напоминал арктический ветер: — И мать промолчала? Людмила Тимофеевна покачала головой. — Они оба его боялись. Родик ведь тогда эту историю и придумал. Будто это не отец - то у них в подвале кто-то живёт. Сказал, это он напал и избил. — "Он" — кто? — Да никто, — она тихонько засмеялась и села на свободный стул. — Ну, это, знаете, как дети придумывают себе какую-то зверушку и начинают с ней дружить? Вот и он себе приятеля выдумал. — Некоторые с такими зверушками всю жизнь дружат, — заметил Стеклов. Дочь вздрогнула. А Людмила Тимофеевна вдруг процедила сквозь зубы: — Сволочь был его отец. Соседский кот ему не понравился — он его зарезал. Представляете? У Есени прервалось дыхание. — А вы уверены, что это он убил кота? — решил уточнить Стеклов. Мгновенно разгадав намёк, она вспыхнула и уже начала подбирать подходящие слова в защиту наставника. Но хозяйка полностью разделяла её чувства. Сверкнула глазами. — Ну, уж я-то нормального человека от придурка отличить могу! Он и собутыльников своих, бывало, поколачивал. Да так, что не раз на пятнадцать суток арестовывали. Его все у нас на улице побаивались. Даже с дороги сходили, когда он навстречу шёл. Она помолчала, словно раздумывая, продолжать ли рассказ. Две разные пары глаз смотрели на неё с одинаковым, выжидающим требованием. — Но долго это не продлилось, — наконец услышали гости. — Уехал он. И приезжал с тех пор только изредка. Родик с матерью как расцвели. Да и Коля, отец его, возвращался как будто другим человеком. Деньги у них появились. Раз Родику джинсы привёз — тот так радовался. Всё мне их показывал, приходил. Хвастался. Стеклов сложил руки на столе, так, словно сидел не в гостях, а в своём кабинете либо следственной камере. Внимательно слушая, он краем глаза наблюдал за дочерью, что, казалось, ловила каждое слово хозяйки. И мрачнел всё больше и больше. — Но чем отец его занимался, то никто не знал. Ходили даже слухи, что он... людей убивает. Приезжал уже такой... Ну, знаете, как алкоголик, что до бутылки добрался наконец? Счастливый какой-то, будто сытый... Родика больше не трогал, мать тоже как-то повеселела. Даже переезжать хотели все вместе в город, — рассказчица вздохнула. — Не успели только. Есеня не поднимала глаз со скатерти, сжимая пальцы одной руки другой до боли. Описанный "голод" был ей хорошо знаком, хотя она сама почти никогда его не испытывала. Она также знала, что утолить этот голод можно было только одним способом... "Тяга к насилию,- как болезнь. Передаётся. От отца к сыну. От матери к дочери", — вспомнился рокот знакомого баритона. Внезапно он показался Есене ещё более зловещим. Леденящий холод змеёй медленно заползал под каждый её позвонок. Но отступать было уже поздно. — А что с его родителями случилось потом? — набравшись духу, спросила она. — Погибли? Людмила Тимофеевна опешила, на миг лишилась дара речи. С изумлением и как будто даже страхом воззрилась на посетителей. — Так... вы разве не знаете? — Нам пора, — вдруг резко и громко объявил Стеклов. Поднялся из-за стола и вытянул дочь за собой. Та поморщилась от стальной хватки его пальцев, упёрлась: — Нет! Подожди! Но он уже непримиримо тащил её к дверям. Вытолкал из дома за шиворот, в точности, как это, бывало, делал Меглин, а там поволок через палисад за локоть, к машине. Она и опомниться не успела, как оказалась за калиткой. Сердито сжав губы, Есеня села за руль, оглушительно хлопнув дверцей. Стеклов махнул рукой хозяйке и прикрыл калитку с видимой осторожностью и облегчением, словно опускал крышку сундучка Пандоры. Через минуту он занял пассажирское кресло. Поймав в глазах дочери опасные огоньки любопытства, отвернулся к окну. — Ну, ты довольна? — наконец, холодно спросил он. — Кот. Приятель в подвале... Похоже, склонность к сумасшествию у него проявлялась с самого детства. — Почему ты не дал мне поговорить с ней о его родителях? — возмутилась Есеня. — И что это за старое дело, о котором ты упомянул? Она бы нас и на порог не пустила. Даже с "документами". И ордером. Стеклов уставился на дочь с плохо скрытым ужасом. Подрагивающими пальцами зачем-то полез в карман, будто за сигаретой. Но потом, видимо, вспомнил, что давно бросил курить. Она вздохнула. Чуть помедлив, перегнулась на его сторону, раскрыла бардачок, вытащила стальной портсигар наставника. Прежде, чем прокурор сумел что-то произнести, она с щелчком раскрыла простой замочек и протянула отцу сигарету. А когда он после ошеломлённой паузы обречённо взял её в рот, дочь подожгла кончик зажигалкой из той же коллекции. Следом прикурила сама. — Все настолько серьёзно? — прошелестел он. Есеня распахнула дверцу и ответила ему ещё более тяжёлым и буравящим взглядом. Стеклов понял, что на сей раз избежать неприятной темы ему не удастся. — Ты уже раз сунула нос куда не следовало, — попытался он образумить дочь. — Ничему не научило? Та сердито выдохнула дымок: — Всё изменилось. Он знает о нас слишком много. Особенно про него. Каждый новый вдох придавал ей всё больше уверенности, глаза убеждённо блестели. — Он знал, кто был его начальник, знал про тебя, про Быкова... Знал, какие дела он вёл. Он совершенно точно связан с его прошлым, каким-то образом. Возможно, что и с твоим тоже. Если я хочу его найти, искать следует здесь. В ответ послышался нервный смех. — Знаешь, что самое забавное? — спросил Стеклов, с заметным наслаждением затягиваясь сигаретой. — Ты не первая, кто решил, как следует покопаться в его прошлом. — Что, есть ещё кто-то, кроме тебя? — невесело усмехнулась дочь. — Твой муж, к примеру. — После того, что случилось, разве это удивительно? — она сузила глаза. — К делу, папа. — А тебе известно, что Самарин просил у него личное дело Меглина? Есеня насторожилась. Об этом ей ничего известно не было. — Откуда оно у Жени? — Оттуда же, откуда и у меня, — спокойно ответил он. Её расчет оказался верным. Сладкий для бывшего курильщика дымок постепенно ослаблял его внутреннюю защиту. Всё-таки чему-то она у наставника научилась. — Я думала его... не существует. — Пустая папка, — кивнул Стеклов. — Ни фотографий, ни досье, ничего. — Но там же что-то было? Когда-то? — с надеждой предположила она. Он хмыкнул. — Там и сейчас кое-что есть. С этими словами, прокурор в отставке вынул тот же аккуратно сложенный листок, на котором значился адрес, торопливо набросанный карандашом под большим углом, видно, рукой Людмилы Тимофеевны. Перевернул бумагу и протянул её дочери. На другой стороне, тоже карандашом, но мелким, педантичным почерком старшего советника юстиции, значился другой адрес. Есеня жадно схватила листик, прошептала: — Нижегородская область... Деревня... Деревня? — Места там красивые, — равнодушно заметил отец. — Съездим туда как-нибудь. Примерившись, он ловко выкинул бычок в её раскрытую дверь. После так же неумолимо забрал из пальцев дочери догорающую сигарету и повторил действие. Пристегнулся и одним предупредительным жестом отмёл все её попытки продлить сегодняшнюю экскурсию. — Хватит. Дверь закрой. Поехали.

***

Она не зря сказала, что теперь всё изменилось. Эти опасные перемены надвигались со всех сторон как грозовые тучи. А события последних дней стали апогеем. Визит "почтальона" убедил в том, что надеяться на собственную безопасность, играя с "Ты меня не поймаешь", было непредусмотрительно. Если понадобится, он вполне мог убить её чужими руками и остаться безнаказанным. Либо, что хуже всего — тронуть её ребенка. К тому же что это было, как не демонстрация его неограниченных возможностей? Мало того, что этот телефонный ублюдок был всегда на шаг впереди преследователей, возможно, даже прослушивал их служебные переговоры и как-то узнал её, Есенин, новый номер телефона. Так он ещё и знал, где она живёт! И определил, как можно было застать её там врасплох, одну и без оружия. Нет, его точно не стоило недооценивать! Вот почему даже такая мирная картина загородного дома с большими освещёнными окнами Есеню не порадовала. Наоборот, заставила насторожиться, обострила зрение и слух. Напомнила, что жертва азбуки или — как его окрестили в управлении и служебной переписке, "алфавитный убийца" — легко проник внутрь именно через вот эту стеклянную дверь в сад, что снова была так беспечно открыта. Вновь заставила её сердце сжаться в тугой комок от слабого тихого голоса с причмокиванием, ощутить свою мерзкую, абсолютную беспомощность. Стиснуть зубы и достать возвращённое табельное из кобуры. А потом крадучись, неслышно скользнуть по дорожке к дому, прячась в тени, взбежать на крыльцо. Чуть было не шарахнуться в сторону от собственной тени, сердито выдохнуть. Заглянуть в первые две комнаты следом за бесстрашным дулом пистолета, из-за угла — как учили в академии. Затем сделать ещё несколько шагов по коридору и так же бесшумно ворваться в гостиную. В прицел попал светлый затылок мужа, что спал за столом, уткнувшись в сложенные локти. Неподалёку в зеркальном паркете отражались огоньки десятка свечей, составленных в виде контура большого сердца, ещё столько же было расставлено по всем поверхностям — от гранитной кухонной стойки до маленького комода и подоконника. Довершая столь романтическую картину, на столе и по полу были рассыпаны алые лепестки роз, что уже порядком высохли. Есеня пристыженно убрала оружие на место, обвела взглядом старания супруга. Скривилась. Ну почему она не может жить, как все нормальные люди? Быть счастливой, помнить о важных датах, годовщинах знакомства, разморозить, наконец, своё сердце и вынудить его откликаться на эти, трогательные, в сущности, события и жесты? Почему год прошёл, а её душа до сих пор — как холодный и пустой заводской лофт с навеки погасшей там маленькой печкой? Со старым плащом покойника на вешалке и запертый на связку разнокалиберных ключей? Почему она не может сорвать замки и пустить внутрь новых, живых людей? Людей, которые её любят, готовы её защитить и пытаются сделать всё, чтобы её порадовать? Блуждающий по комнате взгляд укололся о толстый кактус, раздутый как дирижабль. В этом доме он оставался единственным упоминанием о прошлом. Год назад она глядела на покинутое наставником жилище сквозь пелену слёз и думала, что ещё можно было оттуда забрать, кроме его личных вещей, не попавших под опись? Металлическая фляга, в которой булькали на дне остатки коньяка. Портсигар с папиросами, которые Меглин выпрашивал у свидетелей, подозреваемых и пойманных с поличным преступников. Простая стальная зажигалка. Каждая вещица хранила следы его пальцев, и с каждой у его ученицы были связаны уже свои собственные воспоминания. Каждая была дорога. И теперь все они безропотно ожидали её на зелёном сукне письменного стола, как отжившие музейные экспонаты. — Ты идёшь? — донёсся до ушей голос мужа. Ещё пару минут назад он с восторженным любопытством осматривал жилище Меглина, ходил из стороны в сторону, насмешливо присвистывал при виде сотни пустых винных бутылок на подоконнике и столь многочисленной коллекции кактусов, что ей бы позавидовала любая оранжерея. Крутил в руках громадную морскую раковину, бронзовую статуэтку Фемиды, перелистывал пыльные книги и папки с уголовными делами, что лежали на столе. Но теперь такое времяпровождение ему явно наскучило. Как бы Есене ни хотелось потянуть эту минуту ещё немного, отсрочить неизбежное, настала пора проститься с прошлой жизнью, навсегда. На её пальце светилось новенькое обручальное кольцо, стрижка давно укоротилась до ушей, а в огромном животе дожидался появления на свет её маленький сын. Решившись, она распределила по карманам брюк три главные вещицы, с которыми никогда больше не захотела бы расстаться. И, наконец, сообразила — подхватила вот этот кактус. Прижала к груди горшочек, больше не страшась уколоться о шипы, и понесла его к машине... Теперь на новом месте растение явно чувствовало себя неплохо. Дрожащий свет множества огоньков раскачивался синхронно, ложился на стены и так знакомо освещал колючие ребристые бока. Есеня подавленно опустилась на стул рядом с мужем. Подумала, что все старания отца, Жени и даже её собственные прошли впустую. Она заперла лофт, спрятала ключи, но её раненое сердце так просто было не успокоить. Целая его половина осталась там, в холодной темноте. А без неё другая была не более, чем ущербным осколком. И теперь на то, чтобы радоваться, просто не оставалось сил. Такие широкие романтические жесты внушали лишь досаду и заставляли чувствовать себя ещё более неловко. Меглин... Она со вздохом закрыла лицо ладонью. Да, Меглин никогда не позволял ей думать, что с ней что-то не так. Или — что ей не было места рядом с ним. Его логово, его общество, его спасительное молчание каждый раз давали понять, что там её всегда ждут, всегда поймут и примут. Там романтика была незатейливой, порой грубой, порой даже опасной и жёсткой. Там почти не называли друг друга по имени, часто оставляли вопросы без ответов. Но, отметая все лишние любезности, могли говорить обо всём открыто и честно. А здесь всё напоминало красивые декорации. Спектакль, в котором она пыталась жить, будто достигнув, наконец, оазиса спокойствия. Жила так долго, что помалу начала привыкать. Перестала замечать фальшь, которую раньше могла различить с первого взгляда, почувствовать. Прекрасный современный загородный дом в Одинцово, с открытой японской планировкой, полный света и воздуха. Густой сад с птичьим пением. Здоровый, сытый ребёнок с няней. Заботливый муж, что к приходу жены украшает комнату лепестками роз. И неизвестный злодей, что выглядывает из-за кулис и насылает на героев своих жестоких слуг, по одному в каждом акте... Есеня болезненно зажмурилась, потом спрятала лицо в ладонях. Вновь вспомнила собственный ужас и растерянность, резкий грохот выстрела. Плач испуганного малыша и руки мужа, что прижали к груди их обоих. "Представляешь, телефон забыл..." А после — непримиримый, морозный тон Быкова: "Смотри на поступки человека". Её пальцы устало скользнули по щекам. Да, он их любил. Её, сына. И когда им грозила опасность — спустил курок, не раздумывая и без колебаний. Однако кроме облегчения она ничего не почувствовала. Душа была выжженным мёртвым пепелищем. Лепестки на столе показались ей засохшими каплями крови. "Ну, почему всё так? Почему?" И вдруг она наткнулась на ответ. Простой и прозаичный. "Не люблю. Не люблю и ничего не могу с собой поделать". Есеня вздрогнула и, внезапно, почувствовала в себе силы признаться мужу во всём. Конечно, не хотелось его расстраивать сейчас, на ночь глядя и в столь романтичной обстановке, однако она знала: в другое время уже попросту не осмелится. После того, что случилось, после выстрела из его служебного "Макарова" он должен был знать. И решить всё для себя сам. Мучить ли им друг друга дальше, или... Что "или" — она не знала. Есеня осторожно положила руку на плечо мужа, раздумывая, стоит ли всё-таки будить его? Втайне надеясь на то, что он не проснётся. Но вдруг Женя пружинисто вскочил на ноги, словно притаившийся тигр. От неожиданности Есеня вскочила тоже, и муж легко опрокинул её на стол. Прижал за шею, навис сверху, сжимая пальцы вокруг пульсирующей жилки. — Сюрприз, — тяжело дыша, произнёс он. — Привет, — сипло ответила она. Удары сердца посылали по телу импульсы боли и страха. Но каждая клеточка мгновенно пришла в боевую готовность и вспомнила всё, чему учил наставник. Мозг лишился эмоций, заработал чётко и холодно. — Привет, — выдохнул Женя. — Попалась? Вместо ответа она резко забросила ногу ему на плечо и обхватила коленом за шею, притянула к себе. Видел бы это Меглин, наверняка наградил бы ученицу одобрительной усмешкой. И уж точно на месте Жени не оставил бы такую дерзость безнаказанной. Но тот только хрипнул и вытаращил голубые глаза с искренним удивлением. Пальцы на её шее ослабил. Попробовал пошевелиться, но супруга не позволила. Прохрипела: — Я не разрешала тебе двигаться. Сдаёшься? — Нет, — просипел он. — Пусти. Она подтянулась руками к краю стола, соображая, что ещё можно было предпринять. В кармане зашевелился айфон, выскользнул на стол. — У тебя телефон... звонит, — сдавленно заметил Женя и скосил глаза на экран. — Это Быков. Наверно, что-то срочное... Она невольно последовала его примеру. Но, стоило ей на миг отвлечься, потянуться к трубке, как муж применил запрещённый прием и пробежал пальцами по её рёбрам. Есеня громко взвизгнула. А он, вырвавшись, принялся безжалостно её щекотать. — Ой! Ой-ой! Хватит! — смеялась она, извиваясь, словно под невидимыми ударами. — Хватит! Хва-атит! Перестань! На глазах выступили слёзы, тело потеряло всякую ориентацию в пространстве, все мысли оборвались. Осмысловский поймал обе её руки, прижал к столу. Навис так низко, что их губы почти соприкоснулись. Спросил: — Сдаёшься? — Да, — прошептала она.

***

Примерно через пару часов, когда в Краснодарский край пришла освежающая, но уже почти летняя ночь, в одном из загородных домов небольшого населённого пункта случилось массовое убийство. Улицы были пусты, в такое позднее время городок мирно спал. Никто не видел, как в освещённое окно из комнаты будто бросили баллончик с яркой алой краской, что зловеще растеклась по стеклу. Никто не услышал приглушённых выстрелов. Смазанные крики о помощи напоминали обычную перебранку соседей. Зато эти крики и выстрелы отлично слышали мама с пятилетней дочкой. Сгрудившись у двери, они тряслись всем телом и держались за руки. — Ма-ам... — Тихо, — прошептала та, прижав свой лоб ко лбу девочки. — Всё будет хорошо. Мы выберемся. Да? Она вновь посмотрела в щёлку, прислушалась. После резко толкнула створку и побежала по узкому коридору. В соседней комнате дверь была распахнута, и мимо проёма прошёл человек в камуфляжной куртке и капюшоне. Не слушая сбивчивого, тихого голоса хозяина дома, он вскинул на плечо охотничью двустволку. От выстрела содрогнулось всё тело, передав тот же импульс ребёнку по руке, как по электрической цепи. Но ноги уже сами несли её по лестнице вниз. Соскочив на пол, женщина потащила дочь через гостиную. На миг замерла, наткнувшись на мёртвое тело. Подавив вскрик, отшатнулась в сторону. По ковру расползались кровавые пятна. Под оглушительный топот за спиной она рванулась к двери и вытащила дочь на улицу. — Мама! — всхлипывала та. Маленькие ножки споткнулись на ступеньках крыльца, и мать дёрнула её вверх, потащила за собой в распахнутые ворота, мимо машин гостей и дальше, по переулку. Ещё немного, ещё несколько домов, и там можно будет повернуть за угол, убежать от пули, спастись. Отдышаться и позвать, наконец, на помощь! Убийца остановился в воротах, не спеша перезарядил двустволку, вскинул на плечо, прицелился. Грянул выстрел и легко сбил женщину с ног. Торопливым шагом человек догнал беглецов, услышал жалобное: — Ма-ам! Мам, вставай! Мамочка... Заметил, как раненая женщина шевельнулась, подступил ближе и сделал два выстрела, в упор. Этот грохот будто разорвал пространство, все другие звуки исчезли. Ночь испуганно притихла. Набросив лямку ружья на плечо, стрелок нагнулся, поволок тела по асфальту обратно в дом. Спокойно, методично, словно выполнял привычную работу. На миг разогнувшись, он увидел, как из соседней калитки выскочил мужик в исподнем, с топором наперевес. Уставившись на убийцу и его жертв, сосед опешил, застыл на месте. А тот сбросил двустволку с плеча и молниеносно, без колебаний либо раздумий, выстрелил свидетелю в лицо. Ночь содрогнулась ещё раз. Внимательно осмотрев неподвижный труп со всё ещё зажатым в руке топором, убийца усмехнулся. Поднял голову, заметил, что в окошке горит свет, а хозяйка зажимает себе рот ладонью, чтобы не закричать. Свет погас, дом отчаянно попытался слиться с непроглядной темнотой, как обнаруженный на открытом месте заяц. Но стрелок аккуратно переступил через труп и вошёл во двор через хлипкую распахнутую калитку...

***

Когда Есеня проснулась, было уже позднее утро или даже день. В окна вовсю лилось солнце, ярко озаряя спальню. Вроде бы всё как всегда. Только лежала она странно — на животе. И... ногами к подушке, что ли? Щурясь, она подтвердила своё предположение, со вздохом обнаружив рядом голую гладкую спину мужа с пёстрой полосой татуировки вокруг плеча и лопатки. Как и убедилась в том, что аккуратно выползти из-под его руки не получится: он держал её крепко — как ребёнок любимую игрушку. Пробежав по комнате, взгляд тут же доложил обладательнице о некоторых особенностях; все они говорили об удачном вчерашнем вечере. Перед глазами валялась пара бокалов с расколотыми стенками, тут же на полу расплывалось от тепла мороженое в вазочке, чуть поодаль гордо красовалась целая половина арбуза, в которой упорно и бесшумно, как утопающий, звонил чей-то телефон, не то Женин, не то её собственный. Не говоря уже о кучках сброшенной одежды, что дорожкой вели от двери к кровати. Она, очевидно, позволила себе вчера расслабиться, отрешиться. А, может, виной всему была странная прелюдия, от которой у неё чаще забилось сердце, а со дна души как ил всколыхнулась позабытая жажда? В любом случае, надолго такого вдохновения, увы, не хватило. Алкоголь алкоголем, конечно, но куда было деть голову? Её память — к счастью или к сожалению — хранила вечера и ночи, в которых время растворялось, а сознание плавало в бездонном океане. То раскалённом и бурном, а то — глубоком и тёплом. Когда наступало утро, об этом не оставалось ни единой внятной мысли. Только сонм ощущений, расплавленный взгляд из темноты, сильные любимые руки, что держали, топили её в невидимых волнах безо всякой жалости, а она восторженно захлёбывалась. Сгорать в этих руках бесконечно, умножать всё одним осознанием того, что это его руки, его глаза... А под её пальцами — сложная картография порезов и шрамов на его спине... А так она всё прекрасно помнила, по действиям и до мелочей, всё то, что она была бы рада забыть. Просто техника, так у мужа было всегда. Техника и никаких океанов с добровольным погружением. Раньше она думала, что так всё и должно быть, ей даже нравилось. Но потом наступил тот роковой вечер и показал далёкий, уходящий в бесконечность, горизонт. Показал, как много значили на самом деле её собственные чувства. Подарил смелость для того, чтобы потерпеть поражение в яростной битве и в награду утонуть в тёмных тяжёлых волнах. А потом с тоской вспоминать обо всём и знать, что ничего уже не повторится никогда... С таким же настроением она скользнула вчера в объятия мужа. Голова упорно не отключалась, ожидая искры. Но её не было. Приходилось терпеть. "У тебя после секса депрессия? — когда-то смеялся наставник. — Это тебя должно быть жалко". А ведь правда... Её намерение расспросить мужа о загадочной просьбе Самарина тоже растворилось в воздухе. Что ж, придется подождать, пока он проснётся. Очнувшись от своих мыслей, Есеня вдруг осознала, что в окошко на нижнем этаже кто-то давно требовательно стучит. И окончательно стряхнула с себя сон. Растолкала Женю. — Тут сиди, — распорядился он, натягивая домашние брюки. Конечно, она не послушалась и прямо в ночной рубашке спустилась по лестнице вниз. Сонный мозг сперва встревожился не на шутку, услужливо подкинул ей картины недавних событий, напомнил про "Ты меня не поймаешь", Верещагина и всё прочее. По дороге она заглянула в детскую и, обнаружив малыша в полном порядке, успокоилась окончательно. Выйти так же тайно у неё уже не получилось. Витюша проснулся, протянул ручки и захныкал, угрожая разбудить весь дом и всех соседей по участку заодно, если его требования не будут выполнены немедленно. — Желаю здравия, — послышался из гостиной голос мужа. Есеня насторожилась, перехватила сынишку поудобнее, заглянула в проём. — Егор Александрович? — поражённо пробормотала она. Быков смерил взглядом всех присутствующих, включая самого маленького, и продемонстрировал папку с уголовным делом в своей руке. — Чай, кофе? — спросил Женя. — Чай давай, — буркнул гость. Есеня опустила ребёнка в кроватку, торопливо сунула в крошечные пальчики погремушку. К её удивлению, малыш не выбросил предмет, а увлечённо занялся его рассматривать и трясти, будто никогда прежде не видел. Однако стоило ей разогнуться, как маленький хитрец капризно захныкал. Пришлось нести его с собой, торопливо набрасывать толстовку поверх ночной рубашки и почти бегом возвращаться в гостиную, чтобы не пропустить подробностей разговора. Там Женя уже усадил начальника за стол, смущённо смахнул с поверхности чёрные сухие лепестки. И, столкнувшись в дверях с супругой, забрал у неё малыша, а взамен подал горячую чашку, приготовленную для гостя. — Я бы не приехал, — сухо пояснил тот. — Так вы трубки не берете, оба. Есеня сконфуженно отвела взгляд, поставила чашку перед начальником. Села напротив, потёрла глаза. — В Краснодарском крае — массовое убийство, — сообщил Быков и бухнул на стол папку, что принёс с собой. — Шесть человек, вчера ночью. Сначала их расстреляли, потом подожгли дом. Расследовать нужно быстро, пока пресса не накинулась. Так что бери это дело и выезжай немедленно. Женя опустил ребёнка в манеж, и, к счастью, тот не стал протестовать, занялся игрушкой. А муж вернулся к столу, придвинул папку к себе, вытащил пару каких-то бумажных листов и перебрал в руках. Витюша упорно звенел погремушкой, словно напоминая о своем существовании. — Нет, — насупилась Есеня. — Я больше не вернусь. Не хочу. У меня семья. И ребёнок маленький. Трёх дней отпуска оказалось достаточно для того, чтобы эти слова обрели под собой надёжную базу. Менее всего теперь ей хотелось куда-то отлучаться из Москвы и занимать свои мысли какими-то новыми преступлениями. Особенно в то время как она уже занялась самостоятельным расследованием одного, самого важного. Единственное, в чём она нуждалась сейчас, было свободное время, которое она могла бы тратить по своему усмотрению. Но для начальника сгодится и такой аргумент. В поисках дополнительной поддержки она посмотрела на мужа, но тот был хмур и возражать гостю не стал. А тот приподнялся на ноги, перегнулся через стол, словно был в своём кабинете. И процедил: — Среди убитых — девочка пяти лет. Так что ты, Есения Андреевна, можешь хотеть только одного. Найти убийцу. Она живо проглотила все возражения. Неуверенно посмотрела на начальника снизу вверх, чувствуя себя отчего-то виноватой. — С местными я уже договорился, — продолжал тот. — Поедешь сама, на машине. Городок маленький, но личный транспорт тебе пригодится. Она скривилась. В Краснодар на машине! Это ж сколько часов, получается? И отсыпаться потом полдня как минимум. Она ещё никогда в жизни не ездила так далеко самостоятельно. Блин, ну почему не поезд, а? Почему она вообще должна туда ехать? — Вечером уже там будешь, — как прежде легко считал её мысли Быков и посмотрел на свой наручный швейцарский брегет. — Если поторопишься. Ясно? Есеня беспомощно молчала и только хлопала глазами, пытаясь переварить всё услышанное. Женя молчал тоже, лишь резко захлопнул крышку папки. А Седой, видимо, посчитал разговор законченным и поднялся из-за стола. — Спасибо за чай.

***

На следующий день к месту встречи, а точнее, к помпезному зданию городской мэрии, красиво подъехал серебристый "Рендж-Ровер", под фанфары и бравурный марш из больших колонок. Есеня вышла, сощурившись от яркого света, опустила на глаза солнечные очки, расстегнула, а потом сняла куртку. Прогноз погоды не лгал: весна в Краснодарский край пришла на порядок раньше, чем в столицу, и уже грозилась сменой на жаркое лето. Прежде, чем куда-то идти, она решила осмотреться. Заметила, что на широких ступеньках царит смятение. По ним вверх-вниз носилось несколько взволнованных юношей и девушек в форме официантов; они расстилали красные ковровые дорожки и сметали с них невидимую пыль, иные — выносили резные стулья и небольшой круглый столик на верхнюю площадку перед входом, покрывали его белоснежной скатертью и расставляли тарелки. Все суетились и спешили, то и дело поглядывая на дорогу. Видимо, прибытие главных действующих лиц ожидалось с минуты на минуту. И не успела Есеня об этом подумать, как мимо её внедорожника проследовал маленький кортеж со сверкающим на солнце чёрным "шестисотым" и полицейской легковушкой во главе колонны. Порядком потрёпанный служебный УАЗик прикрывал тылы. Через минуту по ступенькам вверх направились трое. Первый, невысокий мужчина в дорогом костюме и круглых очках, прежде, чем шагнуть на лестницу, окинул все приготовления хозяйским взглядом и поздоровался с персоналом, не без должного уважения. При этом он явно смотрел на все материальные и одушевлённые объекты так, будто каждый являлся его собственностью — словом, был мэром. Второй, седоватый, с широкими плечами и лбом и лицом, багровым от жары, ни на шаг от него не отставал и чем-то напомнил Есене бодливого быка. Не менее дорогой костюм, комплекция и одышка выдавали в нём обитателя служебных кабинетов. При этом цепкий взгляд исподлобья и крепкое сложение намекали на то, что когда-то давно он умел ловить преступников на свежем воздухе. Похоже, поднялся до заместителя либо начальника местной полиции? Личность третьего персонажа пока оставалась загадкой, однако по его усталому и раздражённому виду Есеня легко узнала коллегу-следователя, оторванного от работы. В такой торжественной обстановке он явно чувствовал себя не в своей тарелке и от начальства держался на уважительном расстоянии, в то время как эти двое были, судя по всему, хорошими знакомыми, даже приятелями. Троица бодро достигла верхней площадки и уселась за стол. Мэр сделал какое-то движение — видимо, сверился с наручными часами, несомненно, такими же дорогими, как и весь его облик. Есеня невольно скопировала действие. Стрелки её маленького серебристого хронометра уже помалу подбирались к одиннадцати. Похоже, настало время выйти на свет из-за кулис и заявить о своем присутствии. А, может, лучше было заставить гостей ещё немного помучиться? В этом плане Меглин был прав. И всегда знал, как себя вести, чтобы беседа со свидетелями либо с начальством принесла результат в кратчайшие сроки. Ковры, скатерти... Устроили тут чёрт-те что. "Веди себя хорошо", — неожиданно напутствовал знакомый баритон. Она усмехнулась. Глубоко вздохнув, придала лицу спокойное и бесстрастное, рабочее выражение и легко взбежала по ковровой дорожке на верхнюю площадку. — Отойдите, пожалуйста, — заступила дорогу взволнованная официантка. Но демонстрация красной "корочки" заставила окружающих отнестись к её обладательнице с должным уважением. — Уголовный розыск. — Так это мы вас ждём из Москвы? Оробевшая официантка отступила в сторону, и Есеня смогла, наконец, рассмотреть всю тройку поближе. А затем сразу же убедиться в правильности своих наблюдений. — Я — Грачев, мэр города, — с заметным достоинством пояснил мужчина в очках. — Жаров, начальник полиции, — угрюмо сообщил широколобый. Ничем не примечательный следователь промолчал, видимо, посчитав, что его скромная персона в представлении не нуждается. Но потом буркнул: — Агапов. — Стеклова, Следственный Комитет, — сухо произнесла Есеня. Протянула руку в мужском приветствии, и собравшиеся были вынуждены ответить тем же. Вот так. Пусть знают, что на неё эта демонстрация силы и местечковой власти не произвела ни малейшего впечатления. — Присаживайтесь, очень рад, — милостиво предложил хозяин собрания, и Есеня, с тем же уверенным видом, заняла свободный стул. — Спасибо, что так быстро приехали. Из всех присутствующих именно Агапов чувствовал себя наиболее неуютно и напряжённо. А под взглядом начальства он и вовсе сник и явно рассердился на себя за это. — Мы уже говорили с вашими коллегами, — хмуро сказал он. — Это преступление — резонансное, но случай единичный. Мы, наверное... сами разберёмся. — Хотите дождаться нового массового расстрела? — не сдержалась Есеня. — Зачем же тогда позвали? У отдела хватает других случаев... поинтереснее. — А вы специалист какого рода? — мэр промокнул губы салфеткой и откинулся на стуле, явно собираясь перевести беседу в более светское русло. — Я наводил справки, — сообщил Жаров, неодобрительно поглядывая на гостью. — Что-то вроде экстрасенса? — Нет, просто консультирую, — спокойно ответила она. Окинув взглядом столик, отметила, что он элегантно сервирован со всех сторон, были и приборы, и тарелки. И стульев — ровно по числу присутствующих. Обедом её здесь кормить собрались, что ли? Или завтраком? Есеня дотянулась до виноградной грозди в вазочке и отщипнула большую ягоду. Задумчиво покрутила её в пальцах. А между тем Грачев вместе с Жаровым уставились на следователя. Тот склонился к мэру, понизил голос и напомнил, так же угрюмо: — Вы же хотели Меглина? Это его ученица. — Извините, — произнёс тот, и Есеня снисходительно кивнула, отвернулась, вытащила из кармана блокнот. А сама даже не стала прислушиваться. Смысл их торопливой беседы было легко угадать. — А почему сам... А, понятно... Она всеми силами попыталась удержать бесстрастное выражение лица, хотя внутренне вспыхнула. — Ме-еглин, — почтительно протянул Жаров. — Говорят, он чудеса творил? — Говорят? — невольно вырвалось у неё. Присутствующие тактично промолчали. А Есеня подумала о том, как быстро померк для неё ясный и солнечный день от этого случайного напоминания. — Слушаю внимательно, — холодно поторопила она. И услышала ту же историю, что ей рассказал Быков, увы, без каких-либо интересных дополнений. К её немалому удивлению, всё это время говорил мэр, остальные помалкивали. — Город оповещали о случившемся? — спросила Есеня, когда Грачев умолк и стало ясно, что без наводящих вопросов разговор никуда не сдвинется. — СМИ, журналистов? Ответил опять мэр. — Да нет пока. В прессу не стали давать подробностей. Никаких деталей. Просто пожар. Своих мы контролируем, чужих заворачиваем. Зачем нам здесь журналисты? Всюду будут нос совать. Вам, опять же, будет спокойнее работать. Когда всё уляжется, тогда и оповестим. А люди за это время успокоятся. — Беда нас не сломила, — добавил Жаров и для пущего эффекта выложил на стол свой внушительный кулак. — Люди у нас стойкие, не запугать. А гада этого нужно поймать, кем бы он ни был. "Ага, значит, всё-таки нужно поймать? — подумала Есеня. — Сами не справитесь, уверены?" — У нас через два дня — день города, — после короткой паузы решился сообщить о своих опасениях Грачев. — И не просто праздник, а юбилей. "Что, думала, они в твою честь дорожку раскатали?"- насмешливо поинтересовалось подсознание. — Если мы всё отменим, это же только на руку убийце будет, — взволнованно продолжал мэр. — Нет, нет, мы отпразднуем, мы покажем. Он прав. Нас не сломить. Есеня выслушала эти пространные речи, глядя на присутствующих со всё возрастающим подозрением и раздражением. Если отбросить весь лишний пафос, то получалось, что сегодня с местной верхушкой власти можно было не встречаться вовсе. Лучше стоило послушаться собственного организма и как следует отоспаться. Её ждал рапорт начальству, а докладывать пока было нечего. — Мне бы место преступления осмотреть для начала, — заявила она, убирая блокнот в карман. — Если можно. — Да вот, — мэр ткнул пальцем в широколобого, — Алексей Семёнович вам всё покажет. И вообще, можете рассчитывать на всяческое содействие. Кстати, как вас разместили? — Спасибо. Хорошо, — бесстрастно отозвалась она. С недоверием покосилась на начальника полиции, а тот ответил тяжёлым взглядом. Похоже, не ожидал, что ему дадут роль местного проводника. Впрочем, с коллегой найти общий язык будет легче. Удивительно, как это Грачев решил доверить ему такое ответственное дело и не помчался все показывать сам? Что-то слишком остро он принимал беды города на свой счёт. Есеня поднялась со стула, и присутствующим тоже пришлось вскочить. — Самый спокойный был наш город, — печально сообщил мэр. — Семь лет преступность на нуле. Надо эту мразь поймать, и... Он вжал кулак в ладонь. После смутился и докончил: — И в рамках закона... Всего доброго. Был рад познакомиться.

***

Почти одновременно с отбытием "шестисотого" и "УАЗика" от ступеней с ковровой дорожкой отъехал и новый небольшой кортеж. Легковушка Жарова указывала дорогу, требовалось только держать темп. Ехать пришлось на другой конец города. Там улочки были поскромнее и поуже, из-за высоких заборов выглядывали кудрявые шапки плодовых деревьев и тянули к прохожим ветви с первыми признаками грядущего урожая. Место преступления Есеня увидела ещё до того, как разглядела в переулке у обугленного забора полицейскую машину и заградительные ленты. — В этом доме они все и сгорели, — сообщил Жаров, поочередно вынимая из папки фотографии жертв и передавая каждую московской коллеге. — Виктор Онежко, с женой и дочкой. Маша и Света. Алексей Рыбаков, сосед их. Игорь Барсов, предприниматель, друг Виктора. Ну, и Миша Пасюк. Она насторожилась, уточнила: — Знакомый ваш, "Миша"? Начальник полиции отчего-то смутился. — Так Мишу, как говорится, все знают. Он Аркадьевск из пыли поднял. Агрокомплекс отстроил, завод кирпичный. Кинотеатр вот. Долби. Он завязал папку и угрюмо сунул её в руки Есене. Та вновь открыла крышку, бегло пролистала бумаги. Спросила: — Акт экспертизы где? — Так тела в область увезли, на экспертизу. К вечеру обещали. Она сузила глаза. — Значит, причина смерти не выяснена. Почему решили, что убийство, а не пожар? — Так свидетели есть, — обрадовал Жаров. — Соседи всё видели. Троих на улице застрелили, оттащили в дом. Там всех вместе и сожгли. Есеня вздрогнула. С тревогой посмотрела на чёрные развалины, потемневший от копоти кирпич. Хороший дом был... Оставалось только надеяться, что местные ошиблись с обозначением. Что поджигатель — не серийный убийца и не массовый, и аппетит у него поскромнее, чем был у Ануфриева. Не успела она об этом подумать, как из памяти как крысы полезли картины, которые она была бы рада забыть навсегда. В носу, как и год назад, защекотало от дыма, глаза заслезились. В чёрном-чёрном доме, на таком же чёрном полу лежали обугленные тела с человеческими очертаниями, в узкие дверные проёмы протискивались пожарные, унося трупы. Не в силах больше видеть художества Стрелка, глаза зажмурилась, а ноги сами вынесли её на улицу, на ослепительно белый снег. И там знакомая сильная рука подхватила под локоть, не позволила тут же позорно упасть в обморок... — Эй! Вы в порядке? Она вырвалась с удивительной яростью. Опомнившись, торопливо зашагала к соседнему дому, Жаров пыхтел у неё за спиной. — Уголовный розыск, — услышала довольно полная и испуганная женщина лет сорока пяти, когда открыла калитку на стук. И отступила, пропуская гостей. — Здравствуй, Катя, — пробормотал Жаров. Покосился на молодую коллегу, что за спиной хозяйки уже достигла крыльца, и понизил голос: — Кать, это следователь из Москвы. Так что ты... это... С пониманием отнесись. Хорошо? "Хорошо горело, аж весь дом пропах!" — азартно объявил всё тот же внутренний голос. Так громко, что Есеня невольно оглянулась. После тряхнула головой, будто отгоняя призрака. Тем временем Жаров уже усадил на стул свидетельницу, а сам встал у стенки. — Расскажите, пожалуйста, что вы видели Та замялась. — Так... Я ведь рассказала всё уже. И с тревогой обернулась к нему в поисках поддержки. Он попросил: — Кать, расскажи. Тогда она сложила на коленях руки, стала говорить, заметно нервничая и сбиваясь: — Ну, поздно было, темно. Мы уже спать легли... А тут на дворе как начали стрелять... Лёха пошел проверять. А я ему... ещё говорю: не надо. А он глаза залил, и всё. Море ему по колено. Тоже мне, герой... И тихонько всплакнула. — А потом в окно видела всё. И сын тоже... Как он их... тащил. — Он вас видел? Катерина Рыбакова быстро покивала и уткнулась носом в платочек. Есеня вздохнула. "Чё? Это всё, что ли?" — расстроился незримый участник беседы. "Ну да". "Ну, так даже не интересно. Чего он её не убил? Он же видел её? Мужа грохнул не раздумывая. Девочку маленькую. А этих не тронул?" "И как ты предлагаешь об этом... спросить?" Катя и Жаров смотрели на неё с одинаковым ожиданием. Наконец, она справилась со столь сложной задачей и произнесла: — Свидетелей обычно не оставляют. Вашего мужа убили, когда он из дома выскочил. Вас с сыном тоже видели. Но не тронули. Как вы думаете, почему? Румяное лицо Рыбаковой от этих слов заметно побледнело. Она вцепилась пальцами в край стола и вытаращилась на Есеню как на исчадие ада. — Да как же... — Да я же... — забормотала она. — Я же... уже всё... Я не понимаю, о чем вы говорите... Та подозрительно сдвинула брови, надвинулась на неё. Невидимый собеседник был также недоволен результатом беседы. "Ну, давай, ври! Ври давай быстрее! — сердито фыркнул он, будто был во плоти и сам опрашивал свидетельницу. — А то паузы выдают". "Думаешь, тут что-то есть?" — усомнилась Есеня. — Может, у неё шок?" " Некрасивое число, — ответил внутренний голос. — Шесть. Шестерка. Я бы убил. К шести ещё одного прибавить. Семь — красивая цифра. Счастливая, да? Семь смертных грехов, семь Симеонов. Портвейн "Три семёрки"... Под затуманенным отстранённым взглядом столичной сыщицы у Рыбаковой, похоже, совсем иссяк запас слов. И больше ничего внятного не получалось — только тихое бульканье. — Кать! — рыцарем бросился ей на помощь Жаров, схватил за руку. — Ты только не волнуйся... — Он из-за меня нас не тронул, — вдруг пояснил детский голос. — Увидел, что я калека. Словно в подтверждение, из соседней комнаты в дверной проем заглянул перёд инвалидной коляски, и на ней — подросток, лет четырнадцати-пятнадцати. "Значит, повезло? — хмыкнул в ушах знакомый баритон. — Хороший дядя попался, да?" Есеня поморщилась, направилась к мальчику. Тот отъехал назад, пропуская посетительницу к себе в комнату. А сам подтянулся на руках и с коляски ловко переместился на кушетку, где стояли два аккуратно собранных чемодана. Есеня присела на корточки, мягко спросила: — Как он выглядел? Опиши. Рыбаков-младший задумался. — Ну, он в капюшоне был. Дробовик в руках. Темно было, я не разглядел. — Он же приходил, — вдруг догадалась Есеня. — Сюда? Юный свидетель вздохнул, подтвердил: — На порог. Только мы свет выключили. Я же говорю, темно было. — Ну, может, ещё что-то особенное вспомнишь? Рост? Голос? — Рост? — переспросил он. — Ну да, высокий был. Хотя для меня все... высокие. Глаза, может быть, только. Темно было, а они блестят. Как у кошки. Есеня кивнула, поднялась на ноги. Осторожно пожала протянутую руку. — Спасибо. А выйдя из комнаты, к своему удивлению, уже никого не обнаружила. Пожала плечами и принялась осматриваться, по примеру наставника, по периметру. Правда, ничем особенным домик порадовать не мог. Что называется, шаром покати. Из ценных вещей — старенький холодильник и телевизор, ещё ламповый, представляющие интерес разве что для антиквара, и новенькие яркие чемоданы. Из примечательного — траурная фотография Алексея Рыбакова с традиционной стопочкой коньяка под чёрствой горбушкой. "Смотри-ка. И очерстветь, и наполовину испариться успело, — заметил её невидимый спутник. — А до похорон ещё целых два дня". Есеня пожала плечами, возразила вслух, вполголоса: — Так тепло же. Что прикажешь мне думать? Что ему стопку заранее налили, что ли? "Слишком быстро похоронили, вот это скорее, — поправил баритон со знакомым привычным смешком. — Похоронили и — куда собрались? На курорт? Здоровье душевное поправлять?" Есеня вздрогнула, с силой отогнала подобные мысли. Услышала за стенкой скрип коляски, вспомнила спокойное лицо мальчика и мгновенно устыдилась своих подозрений. "Замолчи, — мысленно приказала она. — Это не наше дело!" И торопливо направилась к выходу. А на улице неожиданно натолкнулась на свидетельницу и Жарова. Эти двое явно успели переброситься парой слов. Рыбакова была ещё более испуганной и бледной, а начальник полиции — ещё более разгорячённым и красным. — А, вот и вы, наконец, — приветствовал он московскую коллегу без тени радушия в голосе. И повернулся к свидетельнице: — Ну, Кать. Бывай здорова. Лихом не поминай. Брови у Есени мгновенно поползли вверх, а Рыбакова взглянула на него с неприкрытым ужасом. И через секунду уже скрылась в доме с завидным проворством, хлопнув за собой дверью. Есеня застыла на крыльце столбом, раздумывая, уйти ли или остаться и допросить хозяйку со всем пристрастием? — Эй, можно вас? — окликнул начальник полиции. Пришлось отложить это план в долгий ящик и спуститься к калитке. — Я слушаю. Жаров засопел. — Она мужа только что потеряла, а вы тут такие вопросы задаёте. Без предупреждения. Есеня не удержалась, фыркнула. — А что я такого особенного спросила? Разве вам самому в голову не приходил этот вопрос? Собеседник заметно напрягся, даже цвет его лица несколько поугас. — Вы же слышали, — посопев, но так ничего и не придумав, буркнул он. — Не тронул их потому, что калека. — Так там темно было, — напомнила Есеня. — Как он его разглядел-то? В темноте? В глазах начальника полиции мелькнуло нечто, похожее на страх. Он не опустил взгляда, наоборот, уставился на коллегу из столицы с неприкрытой растерянностью. Есеня подступила ближе, молча ожидая ответа. Вдруг эту напряжённую паузу разбил незнакомый звонок телефона. Жаров с облегчением вытянул устройство из кармана, поднёс к уху, послушал. И, отключив связь, сказал с заметным оживлением: — Извините, мне возвращаться нужно. Но если что... Вы только скажите. Она кивнула со скрытой досадой.

***

— Темнит он что-то, — задумчиво пробормотала Есеня себе под нос, когда проводила взглядом машину начальника полиции. Но её мысленный собеседник никак не прокомментировал это утверждение. Обиделся, что ли? Она хмыкнула, пожала плечами и села за руль. Захлопнула дверцу, откинулась на сиденье. Задумалась, чувствуя себя странно. С одной стороны, она опять разговаривала сама с собой, с той частью души, которая ещё хорошо помнила наставника и потому, видимо, могла проделывать со своей обладательницей такие штуки. Это уже начинало попахивать разными медицинскими терминами и смутно знакомыми диагнозами. Но, с другой стороны, такие забавы её подсознания уже позволили спецотделу СК найти двух серийных убийц, а ей самой — выглядеть чуть менее жалко и потерянно в глазах начальства и коллег. Да, как бы она ни хотела отныне не иметь ничего общего с Меглиным и его "методом", тот всё же добился своего и передал своё дело ученице. Как видно, наравне с сумасшествием. И теперь без последнего было не обойтись. Её вновь кинули в прорубь, вот и приходилось как-то выкарабкиваться. И работать. Впрочем, разве не об этом она просила неизвестно кого, когда принимала сложное решение в кабинете Быкова? И не этому ли обрадовалась, когда её за секунду избавили от такой необходимости? — Приходит один и убивает всех из дробовика, — произнесла Есеня вслух, облокотившись на руль. — Значит, он не серийный, да? Он — массовый. Какой у него может быть мотив? "Кустами валит, — хмуро предположило подсознание. — Три, пять, семь — без разницы. Главное, чтобы цифра была". "Опять эти цифры!" "Цифры, цифры, — протянул довольный баритон. — Цифры они любят. Цифры, буквы, символы всякие. Надо же какой-то хренью свою болезнь оправдывать? Стрелка помнишь? Тоже дома поджигать любил. Души невинные собирал. И этот — туда же". Есеня вздрогнула. От подобных воспоминаний она старалась держаться подальше. — Стрелок, когда его... Когда он вышел... — она с трудом проглотила комок, чуть было не употребив другое слово, более подходящее. — Он продолжил начатое. С того места, где ты его остановил... Господи! Ну, почему ты его сразу не убил, Родион! Когда ещё мог... На её глаза навернулись злые слёзы, зубы сжались. Горечь неизбежности, с которой, она думала, уже давно справилась, вновь принялась жечь сердце калёным железом. "А чем мы тогда отличаемся от них? — вспомнился ей спокойный ответ Меглина на похожий вопрос. — Я не убиваю. Я освобождаю от груза, который они не в силах нести". Помедлив, Есеня сдалась и жадно потянулась в бардачок за стальным портсигаром. Выдохнув дымок, почувствовала себя немного лучше — хотя бы пальцы перестали так дрожать. — В статистике по району у них массовых убийств не было, — сообщила она, наблюдая за движением прозрачной ленточки дыма. — То есть не поверишь, у них вообще убийств не было! Семь лет. Самая низкая преступность в России. Драки были, грабежи были. Даже люди пропадали. А убийств — ни одного. И невольно прибавила: — Я проверяла. Воцарившаяся в ушах пауза, должно быть, говорила о том, что её невидимый помощник находился в раздумьях. "Значит, повезло. Можешь их поздравить". Есеня с наслаждением затянулась сигаретой. Подумала, что если не смотреть вправо, можно было легко представить себе собеседника на пассажирском сиденье. Продолжила: — Знаешь, что странно? Статистика так резко улучшилась после смены самоуправления. Вот пришел этот Грачев и порядок в городе навёл. Ну, якобы. Может, подделали они статистику? Первое место по стране всё-таки. Но тогда как тут можно кого-то найти? Концы в воду, и всё. Сами они не скажут. Сигарета медленно догорала в её пальцах, посверкивая крошечными искорками, почти незаметными в пепле. Мысли уже не прыгали, а плавно перемещались от одного кусочка головоломки к следующему. И неизбежно упирались в перепуганные глаза свидетельницы Кати. И в траурную рамку фотографии её мужа. Свидетелей обычно не оставляют. Шесть — некрасивое число... "Нет. Он одного убивал. Одного. Остальные просто под руку попались". Есеня встрепенулась, воскликнула: — Значит, есть главная жертва? Остальные — свидетели? Она схватила папку, переданную ей Жаровым, и перебрала фотографии. Отыскала "Мишу, которого все знали", вгляделась в нахмуренный лоб, квадратную челюсть и строгие глаза предпринимателя. Продолжила: — Тогда вот. Самый крутой. Самый богатый. На роль жертвы лучше не найти. И, не дождавшись ответа, повернула ключ в замке зажигания. Уверенно пробормотала: — Я чувствую... Через некоторое время серебристый "Рендж-Ровер" уже сбавил скорость и затормозил у нужного забора. Дом у местного мецената был такой же основательный и красивый, что и у жертв массового расстрела. Большой, кирпичный, двухэтажный, он хорошо просматривался сквозь высокую кованую решётку. К ограде с трёх сторон подступал густой дремучий лес. К удивлению Есени, её встретили не хозяева, а вооруженные автоматами охранники, в камуфляже и бронежилетах. Однако вид красной "корочки" и на них произвёл своё магическое действие. Сын Пасюка, Андрей, оказался худым и неприветливым мужчиной, лет тридцати пяти. Есеню он в гостиную пригласил, но сесть не предложил, будто показывая тем, что время на беседу у неё было ограничено. Ледяной взгляд прозрачных глаз, почти немигающий, как-то сразу напомнил ей начальника. — У вашего отца были враги? — спросила она, задумчиво обходя комнату в поисках чего-то примечательного. — Враги есть у всех, — тихо ответил хозяин. — Но так, чтобы убить... Он покачал головой. Заметив, с каким вниманием Есеня рассматривала его жилище, пояснил: — Намекаете, что из-за денег могли? Отец делился. Благотворительность, спортивные кружки. День города целиком на его деньги. Весь Аркадьевск кормил. "А они вам — что?" — вдруг вспомнился ей вопрос наставника. Тогда выяснилось, что у владимирского мецената был вполне определенный интерес к маленьким талантливым мальчикам, которым он покровительствовал. Любопытно, какая выгода была здесь у "Миши, которого все знали"? Дойдя до конца стены, Есеня уже повернула обратно и тут же замерла на месте, едва не столкнувшись с новым действующим лицом, больше похожим на привидение. Худая и измождённая женщина, видимо, была матерью Пасюка. Её жутковатый в полумраке гостиной вид, кроткий и отстранённый взгляд живо напомнили подопечных профессора Бергича. Густые чёрные волосы, распущенные по плечам, ещё больше подчеркивали бледность её лица и усиливали общее впечатление. — Святой человек был... — тихо пропела вдова. — Святой... Све-етлый... Есеня вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. "А чего боитесь тогда?" Она и не сообразила вначале, что повторила это нервно и вслух. Пасюк-младший вздрогнул тоже, нахмурился: — С чего вы взяли? Спохватившись, она ткнула пальцем в окно. — Да вон. Четыре человека во дворе, с оружием, в бронежилетах. И пытливо уставилась на хозяина усадьбы. Бледная женщина тоже взглянула на сына вопросительно. Помолчав, тот, видимо, принял некое решение. Сказал: — Идёмте. Есеня вышла за ним во двор, обогнула угол дома. Туда продолжалась широкая веранда, и под навесом крыши стоял деревянный садовый столик. А из-за спинки стула выглядывала русая голова ребёнка. — Я сначала внимания не обратил, — пояснил Пасюк. — Просто у пацана довольно богатая фантазия. Есеня улыбнулась. Сынишка был очень симпатичным, в отличие от отца. — Ваня, — так же безэмоционально позвал тот. — Посмотрим твои рисунки? Мальчик охотно кивнул. Значит, маленькие дети, когда рисуют, бессознательно "вываливают" из себя свои переживания и страхи? Раз так, взглянуть на плоды творчества начинающего художника было бы любопытно. Тем более, что занятие тому явно нравилось — весь столик был усыпан яркими фломастерами и карандашами. А в дальнем углу возвышалась внушительная стопка уже готовых произведений. Есеня присела на соседний стульчик, придвинула к себе кипу бумажных листов. Бледная рука Пасюка, с отчётливыми линиями вен, неожиданно протянулась и тут же извлекла из стопки нужный рисунок, чтобы гостья не теряла своего времени и не забирала его собственного. — Привет, — произнесла та, стараясь, чтобы голос звучал весело и беззаботно. — Я — Есеня. А ты? — А я — Ваня, — с достоинством ответил мальчик. — Расскажи, Ваня. Кто это? Малыш посмотрел на листок, на котором собственными ручками изобразил довольно неприветливого чёрного человека в капюшоне, в окружении деревьев и с точечками на лице. "Веснушки?" — Монстр-р, — тихо ответил Ваня. — Он следит за мной. Оттуда... Есеня посмотрела в указанную сторону, туда, где к участку подступал лес и протягивал ветви за ограду. Вздрогнула. — А когда ты его видел? — Вче-ра, — старательно одолевая букву "р", ответил малыш. — И в воскресенье ещё. Затем, видимо, посчитав беседу завершенной, Ваня соскочил со стула, оседлал маленький велосипед и со звоном покатил к качелям. — Я Жарову звонил сегодня утром, — вздохнул Пасюк, глядя вслед сынишке. — Когда заметил... Рассказал, как он выглядел: в капюшоне, высокого роста. Он хотел полицию прислать, но мы бояться не привыкли. Своими силами справились. Вот так, значит? И эти заявляли о своём бесстрашии? В их мирном, самом спокойном, в плане преступности, городке? Но такие тесные отношения с органами правопорядка — и не просто полицией, а её начальником — были ещё более интересными. Есеня насторожилась. — А он вам докладывает? Сын городского мецената пожал плечами, ответил пространно: — Ну, городок маленький. По-другому никак. Извините. И, не дожидаясь дальнейших расспросов, ретировался к матери, которая делала ему какие-то отчаянные знаки, высунувшись из-за угла дома. А Есеня повернулась к качелям. Прислонив к штанге свой велосипед, Ваня уже начал раскачиваться, весело болтая ножками. Вне остужающего присутствия отца он выглядел заметно более жизнерадостным и естественным. Впрочем, как и всё в этом доме. "Что, думаешь поговорить с пацаном тет-а-тет?" — догадалось подсознание, пока Есеня торопилась по дорожке в нужную сторону. "Да. Поможешь?" "Тебе сколько лет?" — Семь, — так же старательно выговаривая буквы, ответил маленький Пасюк. Он перестал раскачиваться, а потом и вовсе остановился, внимательно глядя на собеседницу. — Классный велик, — повторила та следом за своим незримым помощником. — Твой? — Да. "Кто подарил?" — Мне папа подарил. "Круто. А мама твоя где?" — Умерла. Есеня погрустнела. И внутренне рассердилась на бесплотного наставника за его привычное отсутствие такта. И на себя саму. — Извини, пожалуйста. Но Ваня отнёсся к этому обстоятельству на удивление спокойно. — Я не помню её, — добродушно пояснил он. — Я маленький был, только родился. — Извините. Есеня повернула голову и встретила вымораживающий взгляд. — Можно вас попросить? Не надо без меня разговаривать с ребёнком. "Ух, ты. Интересно". — Простите. Вы не предупреждали. Подсознание хмыкнуло и тут же показало язык излишне заботливому отцу. А тот кивнул на живое привидение у дома, пояснил: — У матери по жизни депрессии. Затяжные. Только сильные препараты помогают. Смерть отца её совсем доконала. "Смерть... Убийство!" Есеня понимающе кивнула, а Пасюк достал носовой платок и по очереди промокнул глаза. Сообщил: — Извините, я должен был вас предупредить. Слёзные железы, нарушен отток. Заболевание. Всё время плачу. — Всё нормально, — холодно ответила Есеня. — Об этом не обязательно предупреждать. Спасибо. Между тем, в её кармане уже пару минут как настойчиво звенел телефон. Невольно смерив собеседника взглядом, она отвернулась, принимая вызов. — Слушаю? — Есения Андреевна? Это Жаров беспокоит, — раздался в трубке голос начальника полиции. Взволнованный, сдавленный, как будто он только что обнаружил труп у себя в кабинете. — Вы просили сразу, если что... Так вот. Результаты экспертизы прислали. Всё шестеро убиты из обреза охотничьего ружья. Выстрелами в лицо. Есеня поёжилась. Вздохнула. — Пришлите мне копии. На другом конце провода повисла короткая пауза, прерываемая чьим-то сердитым шёпотом. — Нет, — наконец возразила трубка. — Тут дело посерьёзнее будет. Так что вам лучше приехать. Андрей Пасюк внимательно проводил взглядом гостью до своих ворот. Через ограду увидел, как она села в машину и уехала. Подозвал сынишку и посадил его на велосипед. Но следом был вынужден сам хвататься за карман и отвечать на звонок. — Ты говорил, что всё будет просто! Что никто не догадается! — вопила трубка у уха. — Чёрт! Она не успела приехать, а уже сунула свой нос! — Вы же сами хотели, чтоб это убийство расследовали по высшему разряду, — напомнил Пасюк, решительно поворачивая велосипед сынишки к дому и подталкивая его под сиденье вперёд. — Хотели вашего Меглина? Получайте теперь, нервничайте! Он сдвинул брови, слушая собеседника. И прервал его с тем же ледяным спокойствием: — Ну, всё-всё, не кипятись! Понял я. Да не ори ты! Всё нормально будет... Посмотришь как. Всё, я сказал! Валерьянки выпей или чего-то покрепче, и Грачу налей. Не кипишуйте... Да далась тебе эта москвичка? Москвичи все в столице. Здесь у нас свои законы. Ты сам так говорил. Не дослушав, он сердито отключил связь. Докатил Ваню до крыльца и снял с сиденья, поставил на землю. Увидев бледную как смерть мать, подтолкнул сына к ней. — Все, беги давай к бабушке! У папы ещё много дел...

***

Когда Есеня приехала в отделение полиции и вошла в зал для совещаний, то, к своему удивлению, застала там не только Жарова с Агаповым, но и мэра. Хмурый и напряжённый вид этой тройки говорил о том, что дело действительно было серьёзным и не требовало отлагательств. — Присаживайтесь, — пригласил Грачев. В отделении полиции он, видимо, чувствовал себя так же уверенно и по-хозяйски, как и на ступеньках мэрии. Даже решил возглавить собрание, которое, по идее, было вне его компетенции. Опасаясь, что через миг здесь появятся ковровые дорожки, тарелки и приборы, Есеня осталась на ногах и нависла над столом. — Вы сказали: дело срочное, — сухо напомнила она. — Не по телефону. — Да, вот, — обрадовал её мэр. — Корякин. Пётр Анатольевич. Бывший начальник полиции. Он же Леший. Серийный убийца. Днём он — блюститель закона. Ночью — оборотень в погонах. Теперь уже Есеня опустилась на стул, придвинула к себе раскрытую папку с делом, уставилась на чёрно-белую фотографию. У мужчины в милицейской форме был волевой подбородок и выразительный, твёрдый взгляд. — Дело закрыто, — заметила она, перелистав документы в гробовой тишине. — Ну, правильно, — согласился Грачев. — Мы его взяли. Знаете, как он убивал? Стрелял в лицо из обреза. Она вздрогнула: — А почему "Леший"? На этот раз ответил Жаров: — Он на окраинах нападал, в лесополосах, в парках. Потому и Лешим прозвали. Есеня азартно побарабанила по столу пальцами. — Так, дальше. К ней скользнула другая фотография. На ней улыбалась миловидная девушка с большими прозрачными глазами. — Лариса Корякина, дочка его, — пояснил начальник полиции. — Замужем была за Андреем Пасюком. Есеня удивилась. — Мама Вани? Мне сказали, что она умерла. Жаров невесело засмеялся. — Ну, — сказал. — Почти что. Леший последнего на её глазах убил. И, после недолгой паузы, решил рассказать подробнее. — Она за Андрея замуж не хотела, отец настоял, — он фыркнул. — Типа династический брак. Дочь самого крутого мента и сын самого крутого бизнесмена. Отношения у них не заладились, Лариса начала изменять. Корякин с ней поговорил раз, другой — без толку. А потом застукал её в машине с хахалем. Её избил до полусмерти, а тому — заряд промеж глаз. Так он и спалился, по почерку. Мы его взяли, а Лариса слегка умом тронулась. Когда Корякина посадили, она в "дурку" попала. А как вышла оттуда, понеслось: алкоголь, наркота. Ну, и все тяжкие. Она теперь где-то в городе болтается, "звездой" торгует. Выудив из этого рассказа самое главное, Есеня уточнила: — То есть вы считаете, что убивает Корякин? — Считали, — угрюмо поправил Жаров и показал какую-то справку. — Извещение пришло из колонии. Корякин умер три недели назад, от туберкулёза. Вот вы и объясните мне, как такое происходит? Он что, с того света вернулся? Есеня покачала головой. "Если бы такое было возможно..." — Вы уже составили список подозреваемых, кто лучше всего подходит на роль подражателя? В ответ представленная здесь верхушка власти развела руками. Мэр произнёс: — Откровенно говоря, мы теряемся в догадках. Почерк похожий... Есеня посмотрела на Жарова, ожидая, что скажет тот. Тот засопел и уставился на стол. — Ну, мало ли, почерк, — возразила она и пожала плечами. — Почерк повторить можно при желании. Мертвецы ведь не вылезают из могил. В кабинете повисла напряжённая тишина. Подавив вздох, Есеня нахмурилась и вновь взглянула на присутствующих выжидательно. Про себя подумала: "Ну, если это всё, что хотели сказать, — я пошла". Что, надо было напоминать старшим коллегам азы оперативной работы? Не по рангу как-то совсем. — В таком случае предоставьте мне доступ к архиву, — сухо сказала она. — Я сама найду вашего подражателя. Мне нужны материалы за последние семь лет. Все преступники, все убийцы. Грачев уже открыл рот, чтобы напомнить, что в их в высшей степени странном городке преступность всё это время была на нуле, согласно официальной статистике. Но гостья из столицы тряхнула короткой стрижкой и продолжила: — А также все подозреваемые, которые у вас были, когда вы Лешего искали. Возможно, кто-то из них стал копировать его почерк? Или, — она выразительно усмехнулась, — семь лет назад вы поймали не того. На верхушку городской власти это предположение произвело заметный эффект. Но если мэр просто приоткрыл рот, то Жаров прожёг московскую коллегу гневным взглядом. — Да мы его со стволом в руке взяли! — воскликнул он, чуть не привстав со стула. — Возле трупа! "Уже интересно". — Значит, у него появился подражатель, — Есеня внимательно посмотрела на начальника полиции, и тот угомонился, сердито отвёл взгляд. — А почему вы вообще допускаете мысль, что это Корякин? Вот же, — она взяла со стола извещение, торопливо пробежала глазами по строчкам, ткнула пальцем. — Написано: "скончался". Чёрным по белому. "Есть ещё что-то. Ну, давайте уже, говорите!" — мысленно поторопила она. А вслух холодно заверила: — Я заинтригована донельзя. Грачев всё ещё хранил молчание, поджимая губы и испепеляя её взглядом сквозь стёклышки своих дорогих очков. А Жаров вздохнул и, видимо, решился. — Ген, — обратился он к ещё одному участнику совещания, которого сегодня вообще не было слышно, несмотря на то, что разговор происходил в его непосредственном ведомстве. — Расскажи, что у вас тут приключилось. Под прицелом трёх пар глаз Агапов заметно занервничал, спрятал руки под стол. — Было у нас тут одно происшествие, — наконец, сообщил он, не глядя на присутствующих. — Ляля... Дочка Корякина. Пару дней назад явилась сюда, в отделение, напуганная, тряслась как осиновый лист. Сказала дежурному, что отца видела. Даже заявление написала. Сперва никто внимания не обратил, чего сумасшедшей верить? Протокол составили, чтобы отвязалась, дура. Потом думали, что сбежал он. — А теперь что думаете? — нахмурилась Есеня. — А теперь — вот, бумага из колонии пришла. А Ляля, как протрезвела, сама заявление забрала, — следователь развёл руками. — Вот такая история.

***

"Ну почему у меня такое чувство, будто всё это — плохо поставленный спектакль?" — мысленно пожаловалась она, убыстряя шаг. С раздражением окинула взглядом ухоженный, украшенный в честь праздника бульвар, деревья, ровно и коротко подстриженные газоны. Неподалёку поскрипывали колеса детской коляски, ещё где-то звенели звоночки велосипедов и играли невидимые за кустами дети. Самая мирная картина, которую только можно себе представить. Мирная до тошноты. "Ну, наверное, потому, что так оно и есть, — насмешливо отозвался её любимый... призрак, мертвец, галлюцинация либо же внутренний голос? — Это спектакль, а вот это всё — декорации. Кормят тебя по ложечке и ведут куда захотят". "Что же делать?" "А что ты сделаешь? Терпи. Игра у него такая". Она вздрогнула, замедлила шаг. Пораженно пробормотала: — Что? Что ты такое говоришь? Родион! Но ответом были лишь шелест листвы и далёкий уличный гудок. Опомнившись, она погрустнела ещё больше. И сердито пнула какой-то камешек, что попался на новеньких плитах дорожки, чтобы хоть как-то разрушить всю эту тошнотворную искусственную гармонию! Нет, в этом городе точно что-то было не так. Жестокое массовое убийство с бухты-барахты — после семи лет полного затишья. И местная верхушка власти, которая либо совсем одичала в этой глубинке, либо считала приглашенного следователя из Москвы полной идиоткой и вела свою игру. Все они — и мэр, и этот Жаров — на самом деле знали намного больше, чем говорили. Покрывали преступника? Не хотели выносить сор из избы? Это скорее. Эх, был бы живой Меглин, он бы точно знал, как тряхнуть всю эту сытую карикатурную братию! Он бы придумал, как их спровоцировать и выжать из каждого подлинные чувства, сорвать их лицемерные маски и показать лицо. Но пока что, они провоцировали её и действительно ехидно кормили из маленькой ложечки, но подкараулить в каком-то тёмном углу каждого поодиночке и взять за грудки ей не позволяла субординация. Да и вряд ли Быков поймет такое служебное рвение с её стороны. Во время их последнего разговора он ясно дал понять, что вдали от столицы она сможет полагаться только на свои силы. Вот и оставалось сцепить зубы и идти туда, куда подталкивали. Чувствуя себя при этом полной дурой. К тому же совсем беспомощной. Есеня развернулась и пошла обратно к машине. Отсюда до гостиницы было далековато, но при желании можно дойти пешком и прогуляться. Вот только оставлять личный транспорт на ночь, даже у отделения полиции, не хотелось. Она шла и думала, что все её старания держать лицо и изображать из себя достойную замену наставнику с треском проваливаются опять. Можно было вспомнить его нестандартные приёмы допросов и осмотров, можно было выйти под дуло снайперской винтовки на смерть и даже побеседовать с его подобием в собственной голове, чтобы заставить мозг работать более эффективно. Но ей вовек не сравниться с Меглиным во внушительности его образа, в твёрдости взгляда, в той его внутренней силе, которую чувствовали все окружающие, стоило ему только появиться на пороге. Он умел внушать уважение и страх одним своим видом, про него в Подмосковье, а то и по всей стране, ходили легенды, и это придавало ещё больше веса его загадочной персоне. И, что лукавить, всегда нравилось его ученице. А она, Есеня, для своих "заказчиков" так и останется молодой дурочкой. Которой можно легко запудрить голову. Которая валится в обморок у сгоревшего дома. Девочкой в пальто с чужого плеча. Вернее, плаще. Она сердито захлопнула дверцу внедорожника и поехала в гостиницу. Всё, довольно на сегодня! Она устала! И даже угроза звонка от начальства её больше не волновала. Тем более, какую-то часть новой информации можно было представить Быкову в виде рапорта. Постепенно смеркалось, улицы городка опустели. Есеня осторожно объехала вставшую у обочины "Волгу", из окна которой водитель договаривался с девушкой известной профессии. Чуть поодаль, зябко кутаясь в плечи, переминались на каблучках ещё несколько таких же. "Стоп!" — приказал знакомый голос. Так громко и внезапно, что Есеня, не раздумывая, надавила на тормоз и чуть было не встала посреди проезжей части. К счастью, дорога была пуста, и никто не вмазался в задний бампер. Преемница резко свернула к бровке, пытаясь унять колотящееся сердце. "Ты сдурел?" "Ничего не заметила?" Она откинулась на спинку, тяжело дыша. Прикрыла глаза. "Давай разворачивайся". "Это ещё зачем?" "Глаза разуй. Увидишь тогда". Чувствуя себя сумасшедшей, которой "голоса", только что приказали сброситься с крыши, Есеня медленно тронулась с места и аккуратно развернулась на свободной полосе. Сообразив, что её невидимый помощник имел в виду группу проституток, она повторила маневр и встала чуть позади тёмной "Волги". Всмотрелась внимательнее. Похоже, водителю так и не удалось договориться об услугах, машина уехала. А рыжая проститутка в короткой полосатой юбке под "зебру", прошептала ему вслед какое-то пожелание счастья и отхлебнула из горлышка винной бутылки. "Иногда надо сдаться, чтобы победить. Хотят, чтобы мы сыграли? Сыграем". Есеня насторожилась, пытаясь понять, о чём говорил её внутренний голос. Вновь посмотрела на жриц любви, что уже с любопытством поглядывали на её внедорожник с тонированными стеклами и перешёптывались между собой. Вмиг память вернула все обстоятельства недавнего совещания с коллегами и рассказ про дочку покойного Корякина. А размалёванное личико этой проститутки вдруг показалось странно знакомым. Одежда, кудрявые медные волосы — нет. Но глаза, по-детски восторженно распахнутые — да. Точь в точь как на фотокарточке, которую показывал Жаров. Да, до наблюдательности наставника ей ещё расти и расти... "Зови давай. Поговорим". — С кем? С наркоманкой? — вырвалось у неё вслух. — Ты серьёзно? Воображаемый собеседник молчал, а Есеня почувствовала, что начинает стремительно закипать от злости. Чем дальше, тем интереснее. И тем абсурднее становились её работа и её жизнь. Что она, вообще, такое делает и кого она слушает? Позвать наркоманку, побывавшую в психушке, да к тому же явно подвыпившую, чтобы "поговорить" с ней вместе с... собственной слуховой галлюцинацией? Снова выступить "переводчиком" для своего подсознания? И спросить, верит ли сама Ляля в то, что действительно видела покойного отца? Можно ли было придумать что-то более нелепое? Хотя, с другой стороны, кто ещё мог поговорить с сумасшедшим, "нашим", как не другой такой же безумец? Ну, и каким будет результат такой беседы? Доверительно, по-девичьи, поделиться проявлениями своих психозов? "Думаешь, я тут совсем уже съехала с катушек с тобой?" Между тем рыжая проститутка явно решилась и, пошатываясь, заковыляла к внедорожнику. — Без толку это всё! — рассердилась Есеня. — Хочешь, проверим? Она опустила окошко и позвала: — Лариса! Та со смехом покачнулась и схватилась за ручку пассажирской дверцы, чтобы не грохнуться на подвернувшейся шпильке. Подтянулась вверх, выпрямилась. И укоризненно поправила: — Ляля. — Ляля, — повторила Есеня. — Давай садись. Ляля... Уже отработанным за годы движением дочь Корякина распахнула дверцу и села, грациозно перенесла ножки в задёрнутых чулках с мостовой на резиновый коврик. Выразительные глаза, чуть затуманенные алкоголем, уставились на Есеню с живым любопытством. — А, ты, чё... из этих, что ли? — засмеялась она. Окинула хмурую "заказчицу" взглядом, особенно остановившись на дорогой кожаной куртке, идеальных, укороченных до щиколотки, брючках и мокасинах. Пожала плечами и отхлебнула из горлышка бутылки. "Сладенькое любишь, милая? — догадался знакомый бархатный голос. — Не слипнешься, нет?" Есеня сердито тряхнула головой. И неожиданно почувствовала, как в душе нарастает паника. О чём говорить с гостьей, она совершенно не представляла. "Расплатиться бы надо", — подсказал воображаемый помощник. "Пожалуй". Капитан СК вынула из бумажника увесистую пачку и сделала вид, что пересчитывает свои кровно заработанные финансы. Смех проститутки мгновенно умолк, она сосредоточилась, как маленькая рысь. И цапнула одну из купюр ярко-красными ноготками. Широко улыбнулась и сунула добытое себе в декольте. — Дарю, — мрачно разрешила "заказчица" и завела мотор. Ляля заметно обеспокоилась. — Только я... это.. Ещё ни разу... С мужиками — не проблема, понимаешь? А так... — Разберёмся, — буркнула Есеня, лихорадочно соображая, куда ей везти это рыжее чудо? К себе, в номер? В ресторан или кафе? Ещё интереснее.. Она фыркнула. Сняла одну руку с руля и молча протянула пассажирке очередную купюру. Ляля жадно схватила подарок и, видимо, совсем успокоилась. А Есеня свернула к обочине и мягко надавила на тормоз. — Приехали, что ли? — удивилась проститутка. — Нет, — призналась "заказчица". — Поговорить мне с тобой надо. "О чём? О чём?!" — Ну, поговори, — засмеялась Ляля. "Это твоя идея была! — рассердилась Есеня. — Давай же! Не молчи! Помогай!" — Расскажи, что ты дежурному говорила, — попросила она. — Пару дней назад. Помнишь? Ты вроде видела здесь кого-то... Ангельские глаза уставились на неё с недоверием. Вздохнув, Есеня открыла бумажник. Она думала, что, должно быть, выглядит ужасно глупо. Но пока в руках было это магическое средство, была и надежда на то, что свидетельницу удастся разговорить. Новенькие купюры и алкоголь. Всё так просто. — А ты чё... Из "органов"? — вдруг насторожилась та. — Не-а, — в тон ответила Есеня. — Похожа разве? Ляля тоненько рассмеялась. А преемница сыщика протянула руку к бутылке. — Угостишь? Я тоже сладенькое люблю. И, с трудом пересилив себя, сделала глоток прямо из горлышка. Проститутка изумлённо округлила глаза и как будто окончательно разуверилась в том, что её "заказчица" служила "в органах". — Журналистка, значит? — догадалась она. Есеня причмокнула языком, как это, бывало, делал наставник, и вернула бутылку обладательнице. Принялась отчаянно врать: — Точно! Как с языка сняла! Сверхъестественными явлениями увлекаюсь. Знаешь, там, НЛО, привидениями всякими. У нас в газете даже колонка особая есть... Ну, так кого ты видела? Мысленный помощник всё ещё молчал, и приходилось вот так жалко выкручиваться своими силами. К счастью, этой информации для Ляли оказалось достаточно. Она расслабленно вытянула ножки вперёд, сунула недопитую бутылку в карман дверцы и благодарно цапнула новую купюру. Ответила нехотя, надувая щёки, как маленькая девочка: — Па-пу. — Па-пу, — задумчиво повторила Есеня. "А говоришь, без толку", — торжествующе заметил в ушах голос наставника. "Проснулся, наконец?" Дочь Корякина посверкивала глазами в полумраке салона и молчала как игрушка, у которой кончился завод. Есеня протянула новую купюру. — Ну, не молчи, говори, — вздохнула она. — Где ты видела "па-пу"? Когда? Ляля восторженно схватила банкноту, как ребёнок конфету. Пришлось подождать, пока она сделает новый глоток вина, жмурясь от удовольствия, и утрёт накрашенные губки. — У Пасюков, около дома, — наконец, хихикнула проститутка. Есене уже порядком надоел этот балаган. — Так он же умер, — резко напомнила она. Лариса округлила свои прозрачные небесные глаза и уставилась в пустоту перед собой. Её смех стих, лицо побледнело. "Ну, вот. Начинается..." — Да, — согласилась она. — Точно... Я как его увидела, так и подумала... Неживой. Но мы все тоже... Неживые... С этими словами она вдруг закатала рукав кружевной кофточки и повернула локоть, показывая собеседнице исколотые вены. Продолжила тем же ошеломлённым тоном: — Он, когда мимо проезжал... Так на меня посмотрел... Ляля вытянула руку вперёд, словно надеясь схватить призрака. Есеня вздрогнула. "Что ещё за новости? Мертвецы не вылезают из могил и не гуляют посреди белого дня!" "За редким исключением", — заметил призрачный баритон. — Ты уверена, что это был он? — предприняла она слабую попытку опровергнуть самую невероятную, но всё более стройную версию. Лариса прыснула. — Да, что я, папу своего не узнаю, что ли? — Что же ты полиции об этом не рассказала? — вырвалось у Есени. — Даже дежурному, потом говорила, что тебе померещилось. Заявление забрала. Почему? Испугалась? Кого? "Раз, два, три... четыре вопроса подряд задала, — насмешливо подсчитало подсознание. — Ну, жди теперь. Выбирать будет, какой понравится больше". Ответом был смех. — Да, что я, дура, что ли, ментам всё рассказывать? — хихикала Ляля. — А мне почему тогда рассказываешь? — машинально возразила Есеня. И вздрогнула от посветлевшего, серьёзного взгляда проститутки. — Нравишься ты мне, — сообщила Ляля. — Глаза чистые... Точно как он... говорил. Я тебя сразу узнала. Ты — "наша", тебе можно... Есеня неуверенно моргнула, чувствуя, как голова медленно начинает идти кругом, а упомянутые глаза — вываливаться из орбит. А её собеседница внезапно расхохоталась во весь голос и откинулась на сиденье. — Да ради денег, конечно! Я же видела, у тебя ещё есть. Ты мне ещё дашь, правда? Она придвинулась ближе, нервно сглатывая. Есеня ощутила несильный, но ощутимый холодок. Невольно отодвинулась. На протянутую ладонь кивнула и вновь полезла за бумажником. В интересах следствия он мог ещё немного похудеть, так и быть. Тем более, что с сумасшедшими, раз уж угораздило с ними связаться и очутиться в одном тесном салоне, лучше было не спорить. Если что, "Макаров" — давно в кобуре, да только попробуй до него дотянуться! А под рукой — только это денежное средство защиты. Бросить очередную купюру, как кусочек мяса, вымаливая у хищника ещё несколько дополнительных минут. Рыжая маленькая рысь, ноготки которой в сумерках показались ещё острей, чем обычно, банкноту схватила и спрятала туда же, к собратьям. Но ладошку тут же протянула вновь. Пожалуй, перед тем, как бумажник опустеет окончательно, ещё можно было попробовать добыть немного новой информации. — Конечно, дам, — согласилась Есеня, и следующую купюру достала медленно, с аппетитным шелестом. — Конечно. А скажи, что ты у дома Пасюков делала? "Осторожнее!" Это мысленное предупреждение оказалось не лишним. Ляля в один миг позабыла про денежное вознаграждение, побледнела ещё больше. Сперва на её кукольном личике проступил испуг, а следом — плаксивая злость. — А ничего не делала! — вдруг завопила она сквозь слёзы. И рванулась вперёд так, что "журналистка" едва сумела отшатнуться. — Ничего не делала! Мимо проходила, поняла?! И, толкнув дверцу, выскочила из машины и побежала прочь, громко всхлипывая и спотыкаясь на каблучках. Есеня хотела было припустить за ней, догнать, но быстро передумала. Дотянувшись до распахнутой дверцы, захлопнула её и вернулась за руль. "Ну ты даёшь! — смеялся в ушах невыносимый баритон. — А ещё мать! В самом деле не понимаешь или придуриваешься?" — Ну, извини, — пробормотала Есеня вслух и включила мотор. — Только что это нам, по-твоему, даёт? Её воображаемый собеседник, должно быть, пожал плечами. "Ты меня спрашиваешь?" Она нахмурилась, повернула ключ в другую сторону. Спросила: — И что же я, по-твоему, должна делать теперь? "Ну, что... Искать. Истины добиваться". — Истины. Где её найдешь, эту истину? — она вздохнула. — Разве только у тебя это получалось неплохо. "Ищи", — был суровый ответ. — Где искать? Где? — воскликнула она. — Леший умер, понимаешь? Умер! Об этом есть справка, есть документы! Я их своими глазами видела! Он умер в тюрьме, от туберкулёза! Заболел и умер! Если бы всё было так просто, меня бы не вызывали! Она стиснула зубы, как никогда чувствуя свою усталость и беспомощность. Нет, надо было выспаться, прежде чем влезать во всё это... Даже голова заболела, по ощущениям — череп затрещал как орех. На глаза проскользнули злые слёзы, и мир расплылся перед ними, как акварель. И вдруг, повинуясь её бессознательным стараниям, воображение соткало на пустом месте того, кого ей захотелось увидеть больше всего на свете. Знакомая до мельчайших деталей рука подхватила брошенную винную бутылку, и как будто даже послышалось тихое бульканье. — Истина в вине, — глубокомысленно изрёк призрак. — Всё и так просто. Зачем усложнять? Она насупилась. — Что ты имеешь в виду? — Ну, — усмехнулся наставник и затянулся призрачной сигаретой. — Если человек мёртв, согласно документам, и не мёртв, согласно всему остальному... Значит, беда. С документами... Качнул головой, подмигнул. И растаял в воздухе как папиросный дымок. Оставленная Лялей бутылка так и осталась торчать из дверного кармана. Есеня с улыбкой проводила взглядом исчезновение своего любимого призрака. Вздохнула и медленно повернула ключ в замке зажигания.

***

В номере она с порога залезла в ванну, вылила туда же, под струю воды, все маленькие флакончики, какие нашла на полке, и погрузилась в пышную пену. Закрыла глаза, чувствуя, что только теперь мышцы по-настоящему расслабляются, а голова лишается тесного свинцового шлема. Перед её мысленным взором проносились случайные впечатления дня, опросы свидетелей, разговоры с местной верхушкой власти, красное потное лицо Жарова и Лялин пьяненький смех. Но всё это не складывалось в логические цепочки. Просто обрывки, из которых пока было невозможно что-то собрать. Да и не нужно... От горячей воды и смешанной какофонии разных ароматов мозг тоже размягчился, обленился вконец. "Ещё столько времени, — подумала Есеня. — Куда торопиться? Вот высплюсь, и займусь. Всем и каждым в отдельности". Прежде всего, утром надо будет хорошенько тряхнуть местных коллег — пусть покручивают пальцем у виска и считают московскую гостью сумасшедшей. Но проверят даже такую невероятную версию, раз уж она им так приглянулась. А если вдруг заартачатся, Быков поможет их образумить. Два нелёгких, разрешённых относительно самостоятельно дела теперь давали ученице Меглина определённые преимущества. Вдруг из комнаты донёсся требовательный звонок телефона, и Есеня с бульканьем приподнялась, села. А потом фыркнула и принялась смывать пену под душем. Уже одевшись в гостиничный халат, распаренная и сонная, она села на кровать и перезвонила мужу. — Мы скучаем, — шептал он. — Ты ведь уже заканчиваешь? — Да-да, — кивнула Есеня и откинулась на подушку. — Скоро его возьмём... Прислушалась. — Ты что, не дома? — Еду из управления, — пояснил Женя. Она встревожилась: — А кто с Витюшей остался? — Старший советник юстиции, Стеклов Андрей Сергеевич! — торжественно провозгласила трубка. Есеня обхватила подушку локтем, прижалась щекой, промурлыкала: — Он стал с ним прямо такой... дед... — А я знаю почему. — Ну, — улыбнулась она. — Почему? — Он почти пропустил время, когда ты росла, — сообщил муж. — Теперь вот пытается наверстать. — Откуда ты знаешь? — Он сам мне сказал. Есеня погрустнела. — А мне он ничего такого не говорил. Никогда... — Ты его, наверное, не спрашивала, — догадалась трубка. — Ну всё, Есень! Я поехал! Пока! — Спокойной ночи, — вздохнула она. Положив телефон на прикроватный столик, сунула ноги в свои уличные мокасины, встала, медленно прошлась по комнате к окну. Посмотрела в синюю темноту, озарённую уличными лампочками и огоньками одиноких машин. Всё её былое веселье погасло, в комнате отчего-то стало холодней. Вдруг показалось, что она вновь стоит босая и в одной рубашке, одна, а из громадных окон неудержимо льётся ледяная темнота, постепенно заполняя собой пространство. Льётся сюда, в это уютное пристанище социопатов, где всего пару часов назад как будто сосредоточился весь мир и воплотился некий земной рай. Но теперь вокруг была тьма, которую не могли осветить тусклые огоньки заводских фонарей. Больше не синий бархатный вечер — непроглядная ночь. Праздник закончился. Отовсюду наступал мрак, надвигалась тоскливая безнадёжная темнота. Не это ли почувствовал Меглин, когда так печально стоял здесь, рядом, всего пару далёких секунд назад? Что означали его слова? Его совершенно нечитабельный взгляд? Так, значит, ничего уже не будет? Времени нет? Но что там, в этой неизвестности, впереди? Что могло угрожать их счастью? Он что-то предчувствовал? Ему было хуже? Сожалел о том, что случилось? Опасался, что скоро он мог стать "опасным"? "Опасным" для неё? Или близилось нечто, куда более зловещее? От её учащенного дыхания стекло подернулось дымкой пара. Здесь, вдали от печки, было ужасно холодно. В тёмном отражении по щекам ползли слёзы. Голые ступни жгло, будто она стояла на льду. А наброшенный на её плечи плащ больше не мог согреть. Как и его рубашка, которую она сама вынудила его стащить через голову, наполовину расстёгнутую... Вздрогнув, Есеня заставила себя опомниться, обернуться. С тоской окинуть взглядом уютный гостиничный номер, что теперь показался ей таким одиноким и пустым. Чёрт возьми! Она же в командировке! Раньше такие выезды из столицы доставляли ей радость, дарили ощущение новизны. Азарт охотника, что гонялся за медведем и, чтобы лучше изучить его повадки, устраивался на ночлег рядом с берлогой. К тому же с ней был Меглин! Он забирался на гостиничные кровати в одежде и ботинках, стряхивал табачный пепел на коврик. И любил опустошать маленький комнатный бар, готовить себе взрывоопасные "коктейли" из всех алкогольных пробников, какие там обнаруживал. В его присутствии были не страшны и самые жестокие маньяки, вроде Субботника, душителя из Липецка и многих других. Вдобавок такое тесное сотрудничество ещё в самом начале их совместной работы совершенно будоражило кровь. Заставляло и радоваться, и бояться, и втайне на что-то надеяться. А теперь... Есеня подавила вздох. Теперь она осталась совсем одна. За окнами — холодный жестокий мир, как, бывало, говорил наставник. Но его больше не было. И ничего уже не имело смысла. Ничего. Ну, хотя бы можно провести время наедине с самой собой, баюкая воспоминания, к которым она так долго не хотела возвращаться. Выплакаться всласть, не опасаясь разбудить домашних и, главное, без нужды отбиваться от их гнетущих участливых объятий. Не раздражать отца своим убитым видом, не бояться разбудить ребёнка и мужа, пробираясь ночью на кухню за спасительным бокалом красного... Она села на край кровати, сняла обувь. И невольно задержала ладонь на своей стопе. Улыбнулась. Услужливая сегодня память мгновенно воскресила картины прошлого. Другой прохладный и темный вечер, её собственное тихое пьянство и отчаяние. Всего часов шесть назад, при самообороне, пришлось выколоть глаза маньяку-таксисту по науке наставника — тем, что оказалось под рукой. Но хуже всего: в тот миг его ученица поняла, что она сама — не такая, как большинство людей. Она — "наша", она — социопатка, садистка. И, возможно, даже маньячка, как её мать. Натворив то, что натворила, она не почувствовала ничего, кроме удушающей ярости и такого же страшного, мучительного удовольствия. В тот миг разом позабылись все её прежние благородные мотивы. Желание отплатить преступнику за убитых девочек и защитить всех остальных растворилось в огненной вспышке. Захотелось просто довершить начатое, утолить какую-то странную жажду, взявшийся откуда-то голод. Если бы не вмешательство Меглина, она бы убила без колебаний. Тогда она ещё не знала, не догадывалась, что всё шло по плану. По его плану. Вытащив, наконец, её тёмную сторону из самой глубины души, наставник не только показал её обладательнице во всей красе, но научил не бояться её, а контролировать и понимать. Он же сделал так, что воспоминания о другом, головокружительном удовольствии однажды начисто смели все её прежние установки, как лавина или тайфун, не оставив за собой ничего... Но пока следовало как-то принять случившееся. После происшествия на поле с ромашками она была слишком потрясена, чтобы оставаться в отчем доме, куда её отвёз Меглин, и покорно ждать там кошмарных сновидений. На душе было ужасно гадко, словно над ней издевался палач. Резал на кусочки, отыскивая причины и ответы, жёг прутом стыда, обдавал холодом пронзительного одиночества. Как было жить дальше, зная о себе такую мерзость? Как теперь было уснуть, когда хотелось кричать? Ещё один его урок гласил: брось в топку — и не заметишь, как пройдёт ночь. Уже будучи навеселе, она завалилась к Жене, но в тот раз будущий муж, на удивление, не оценил такого жеста доверия. А Есеня поняла, что всё это время нуждалась в обществе совсем другого слушателя. В своих ожиданиях она не обманулась. Наставника визит подопечной не удивил, его привычная строгость приятно её отрезвила, и, в отличие от Жени, он её не выставил. В довершение всего именно в тот поздний вечер Меглин впервые так разоткровенничался. Показал ей свой секретный архив и отдал первую половину головоломки, которую она так жаждала разгадать... А когда ночная гостья вместо ответов получила новые вопросы, расстроилась окончательно и свернулась на его кровати беззащитным калачиком, оказалось, что наставник не спал. Он сел на край, осторожно снял с подопечной кеды. И не удержался: вот так же задержал ладонь и провел по её ступне с неожиданной лаской... Есеня прикрыла глаза, пытаясь вернуть себе то удивительное ощущение, охватившее её, вспомнить тёплое прикосновение, весь этот ошеломляющий жест заботы и нежности, на который, как она полагала, Меглин был неспособен в принципе. Всё её мысли в тот миг были об одном: ни единым вздохом или движением не обнаружить, что она не спит! Всхлипывая, она так удачно заслонилась локтями, сделала вид, что так и уснула в пьяных слезах. И потому могла осторожно подглядывать в щёлочку между пальцами, мысленно уговаривать своё сошедшее с ума сердце успокоиться. И мечтать о том, чтобы этот конкретный миг длился бесконечно, до окончания времён... Есеня легла поперек кровати, прямо на покрывало, поджала колени к груди, подложила под голову локоть вместо подушки. Закрыла глаза и разрешила сознанию свободно уплывать вдаль, в пучину воспоминаний. Представила себе, что где-то рядом потрескивала печка, а рогатые кактусы бросали на стены свои удивительные тени. И вокруг — глубокая темнота старого городского лофта. Она наконец-то дома... "Я сделал тебе ключи. Чтобы всегда было куда идти". Её дрогнувшее сердце будто взяли знакомые тёплые руки, бережно согрели в грубых ладонях. Есеня расслабленно вздохнула, с улыбкой возвращая из памяти каждое их совместное дело, рабочие будни и маленькие праздники, каждый день, миг, секунду и час, что они прожили вместе. Вспомнила и первые месяцы своей стажировки, когда она ещё не понимала и боялась наставника. И более поздние, полные пронзительных, сладких и трагических воспоминаний. Заново ощутила печальную ласку его пальцев, когда они держались за руки. А следом — ту невозможную ночь, страстные объятия, прикосновение властных губ и неистовый жар, охвативший все её существо наравне с ошеломительным счастьем... Она уснула, не сводя глаз с любимого лица, и перестала понимать, где кончались её воспоминания и начинался сон. Вновь отправилась с наставником расследовать какое-то дело на старом голубом "Мерседесе", вновь с опаской положила голову на его живот, удивляясь собственной смелости и думая, что напоминает себе кролика, прикорнувшего рядом с удавом. Или скорее овечку, которой вздумалось попросить ночлега у волка. Почувствовала, как вокруг её обнаженного тела смыкаются обжигающие тиски, и задохнулась от радости. "Заболеть хочешь?" — проворчал над ухом знакомый баритон. И посетовал, что она ледяная как сосулька, слишком долго простояла на сквозняке у холодного окна после их разговора... Только теперь она не утратила подвижность в его объятиях, не позволила себе уснуть и не дала этой чудесной ночи закончиться так быстро. Её губы прошептали как раньше: — Я тебя люблю... А руки без былой нерешительности, уверенно и требовательно обвились вокруг его шеи и плеч. У них оставалось так мало времени, так чертовски мало. Но всё оно, вся эта ночь до рассвета, теперь принадлежала только им...

***

В то время в Москве внедорожник майора Осмысловского уверенно прокладывал себе путь по ночным улицам. Водитель был хмур и зол, сердито тыкал в кнопки на передней панели, а в перерыве отхлебывал виски прямо из горлышка. Едва в колонках затих нежный шёпот, что ранил его острее ножа, как оттуда же раздался резкий сигнал входящего звонка. — Товарищ майор! — послышалось следом. — Я же вас жду, между прочим. Женя глотнул медовую жидкость, усмехнулся. — Серьёзно? — Применение табельного с летальным исходом, — напомнил Самарин. — Нет, я, конечно, понимаю, что для вашего семейства это — скорее серые будни, чем что-то из ряда вон... Но я обязан с вами побеседовать. — По телефону? — Нет, конечно. Мы оба знаем тут одно прекрасное местечко. Выругавшись под нос, Женя отключил связь. Прислушался, но теперь колонки молчали. Телефон, что катался по переднему сиденью, булькнул новым сообщением. Да, правда. Адрес был ему хорошо знаком. Через некоторое время майор Осмысловский вошёл в полутемный зал с видом завсегдатая. Кивнул охране, оценивающе понаблюдал за тем, как выгибалась в танце полуобнажённая тройка красавиц у пилона. С сомнением посмотрел в дальний угол, где в тени пряталась барная стойка. Но сдержался, скрипнул зубами. Психолог не заставил себя ждать, выступил из темноты на красноватый свет прожектора. — Нравится тебе тут? — хмуро спросил Женя, не глядя на него. — Помимо личных мотивов? — уточнил Самарин. — Идеальное место для изучения человеческой психологии. Реализованной через ритуал. Тебе здесь тоже нравилось. До недавнего времени... Осмысловский отвернулся от сцены, взялся за металлические перила обеими руками. Заметил: — Не подписал бы ты допуск Есене, её бы не дёргали. Чем больше она варится во всём этом, тем больше вспоминает... Тем хуже спит и тем меньше бывает дома. Но Самарин сделал вид, что не услышал. — Смотри, смотри, — восхищённо прошептал он, и майор невольно обернулся. — Какая игра! Каждая говорит себе: я — актриса. Модель, танцовщица. Только не шлюха. Мы все играем в игры, порой даже сами с собой. Можно и заиграться. Женя сдвинул брови. — Рано или поздно каждая срывается и спит за деньги, — продолжал психолог. — Разок. Потом другой, третий... Чтобы разобраться в себе. Когда одной ошибки мало, её нужно повторить. Он вспыхнул, закатил глаза. Фыркнул. — И? — Я к тому, что есть неизбежные вещи, — пояснил Самарин. — И твоя жена будет работать с Меглиным. Несмотря ни на что. Майор Осмысловский помрачнел. Холодно напомнил: — Ты о чём? Он уже год как покойник. — Ты всё прекрасно понял, — усмехнулся психолог. — Она будет работать с ним, даже мёртвым. А тебе остаётся понять. И принять такое положение вещей. Если помнишь, я тебя предупреждал. Женя с силой сжал перила, справляясь с раздражением. И, оттолкнувшись от них, направился к выходу. Однако вспомнив о том, ради чего вообще притащился сюда, остановился. Буркнул через плечо: — Допуск мне подпиши. — Услуга за услугу, — донеслось в ответ. — Чего ты хочешь? — Ты знаешь. Личное дело Меглина. — В очередь становись, — посоветовал Женя. — Хорошего вечера.

***

— Не люблю шахматы. Не хочу. Как прежде, оказавшись в мире сновидения, ей хватило доли секунды на то, чтобы сориентироваться. Место было полутёмным, но смутно знакомым. Кажется, дом той пожилой женщины, бывшей соседки Меглиных. На круглом столике — те же кружевные салфетки, а пыльная коробка шахмат разложена, образовав игральную доску. И, похоже, партия была в самом разгаре. Есеня низко сползла на стуле к самой спинке и сложила согнутые руки на краю стола, пристроив на них и подбородок. Ей понравился такой ракурс: перед глазами возвышались резные лаковые фигуры, что визуально увеличились раза в полтора. А ещё выше над столом нависал Меглин. Уперев ладони по сторонам от доски, он изучал положение дел на клетках со своим обычным спокойным вниманием. Несколько плохо различимых в темноте предметов, очертаниями напоминающие чайный сервиз и вазочку с бубликами, были сдвинуты в самый дальний угол. Похоже, наставника и поныне занимало только то, что творилось на доске. Она взглянула на него так, снизу вверх, и услышала назидательное: — Во время игры все слабости характера проявляются. А ты на них смотреть не хочешь, вот и дуешься. — Правда. Характер у меня мерзкий, — подтвердила она. — Как и у тебя. — Не болтай, а ходи. Есеня наугад передвинула фигуру. Ей было не до шахмат. Услышала: — Молодец. И простой рокировкой можно поставить мат. Даже чёрными. Показать? Она вспыхнула, выпрямилась. — Не дождёшься. — Думаешь, он тебе разрешит? Не жалко, фигуры-то? Любимой? Есеня нахмурилась. — А что мне было делать? Самой тут уже не разобраться. Слишком сложно всё. — Ну, и как? Разобралась? Она удручённо покачала головой. — Так, может, бросишь всё это? — вдруг предложил наставник. — В гостях хорошо, а дома — в розыске. Есеня скривилась. — Сын, муж, — ехидно продолжал он. — Семейная идиллия. — Нет. Здесь точно что-то есть! — убеждённо возразила она. — Только поймать не могу, ускользает куда-то. И, запустив пальцы в длинные струящиеся волосы, уставилась на деревянный строй шахмат перед собой. Предупреждение наставника было не лишним. Его тёмное войско, пожертвовав парой пешек, уже успело выбросить с доски несколько её сильных фигур. А иные — окружить, заблокировать напрочь или загнать по углам как зайцев. Ещё немного, и ходить станет нечем. — Почему вдруг массовое убийство? — пробормотала она. — Мужчины, женщины, дети... Даже если Ляля правду говорит, и это действительно Леший. Не успел из тюрьмы сбежать, как вошёл в первый попавшийся дом и всех там положил? Зачем? Не понимаю... — Свидетели — всегда помеха, — заметил Меглин, выпустив струйку дыма. — Но почему тогда он оставил в живых соседку? Мужа убил, а её с сыном оставил. Она же его видела, сама сказала. Вместо ответа из центра чёрного строя на целую половину доски грозно выдвинулась ладья. — Вот, — довольно усмехнулся он. — Это правильный вопрос. Я бы убил. Семь. Хорошая же цифра. Шах. Она вздрогнула. — Почему ты сказал: семь? — Ну, так красиво же, — пояснил наставник. — Семь смертных грехов. Портвейн "Три семёрки"... — Семь лет у них убийств не было, — дополнила список Есеня. — Вернее, вообще преступлений. Меглин насмешливо сверкнул глазом. — Ну, такого же не бывает, правда? Она молчала, невидяще уставившись на доску. — Значит, жди. — Чего? — Седьмого. Она поёжилась. — Ты имеешь в виду... труп? Он кивнул. — Ты ещё не поняла? Он же играет с тобой. Всё имеет смысл и значение. Вспомнишь свой ход - поймёшь, каким будет следующий. Она ахнула. — Ляля! — Думаешь, она тебе всё сказала, что хотела? Есеня раздражённо фыркнула. — Нет, конечно. Она же наркоманка. И сумасшедшая. Разве можно ей доверять? — А кому можно, как не им? — протянул Меглин и затянулся сигаретой, рассматривая новую позицию фигур на доске. — Наркоманам. Сумасшедшим. Проституткам, нищим... Тем, кто на самое дно опустился. Им терять нечего. И бояться уже незачем. Она задумалась. А наставник выпустил дымок и пробормотал, покручивая папиросу в пальцах: — Кстати, её пацанёнку сколько лет? — Семь, — поражённо ответила Есеня. И толкнула вперёд пешку. Меглин мгновенно сосредоточился, словно кот, которому попалась мышь. Передвинул своего бесстрашного одинокого короля. После чего резко сбил им белого. — Мат, — спокойно объявил он. — Проиграла.