***
Она очнулась за рулём в своей машине и долго пыталась вспомнить, как здесь очутилась. За окнами был ясный день или утро, слабый солнечный свет заливал заводские дворики, проникая в самые укромные и тёмные уголки, подсвечивая их так, словно больше не оставалось никаких тайн. Где-то даже щебетали птицы, оживляя мрачный пейзаж заброшенных зданий. Происшедшее вчера было сном, ещё одним странным сном. Да, она приехала сюда с намерением забраться в архив наставника и, возможно, отыскать в нём старое дело Кукольника, что, как и все прочие, числились у Елены Васильевны "на руках". Но внутрь так и не попала — заснула за рулём. И увидела соответствующее сновидение. В противном случае она бы вряд ли осталась жива. Кто знает, сколько мог гореть этот пожар и какое количество угарного газа он сумел бы произвести? Оставаться там было чистым безумием, даже во сне. Как прекрасно, что этого не случилось на самом деле! Кто бы её здесь нашел? Начальство было убеждено, что она — в юрьевской гостинице. А семья... пока они спохватились бы, пока объявили в розыск... Пока вообще сообразили, где её искать! Ну и ладно. Она — жива, и с архивом наверняка всё в порядке. Голова, несмотря на очевидный голод и вынужденные неудобства, работала удивительно исправно, будто кто-то распахнул в ней форточки и долго проветривал. Немного посидев так и окончательно проснувшись, Есеня решила, что настала пора навестить старое пристанище. И каково же было её удивление, когда двери она обнаружила не запертыми, а наоборот — нараспашку, равно как и форточки в больших полукруглых окнах наверху. На полу под широким подоконником солнце поблёскивало в осколках разбитых бутылок, неподалёку валялся опрокинутый стул, а в воздухе был слабый, но ещё отчётливый привкус дыма. Она остановилась на пороге, не решаясь войти в лофт. Сердце заколотилось так, что стало нечем дышать. Наконец, пересилив себя, Есеня не торопясь, а потом всё быстрей и быстрей, зашагала через всё помещение прямо к высокому комоду. Подобрала с пола ломик, напрягла силы и с шумом выдвинула потайную лестницу. То, что обнаружилось за картиной, повергло ученицу Меглина в шок и окончательно заверило в том, что вчерашний пожар ей не приснился. Но в таком случае, как она оказалась в своём внедорожнике, снаружи, а не задохнулась здесь от дыма? Вышла сама, как лунатик? При свете дня старый лофт смотрелся куда более мирным и даже каким-то торжественным. Есеня, по примеру наставника, обошла помещение по краю, то и дело норовя коснуться забытых предметов, провести пальцем по мебели, оставляя след в пыли. Хозяйским жестом подхватила с пола и вернула на место древний разболтанный стул с протёртой обивкой, положила руку на спинку. Здесь, год назад, она жила и спала, работала и училась, и считала это место самым тёплым, покойным и уютным на свете. Здесь, даже после кончины владельца, незримо присутствовал его дух, вот почему она упрямо обитала в этих стенах много месяцев. Пережила у этой печки и железной бочки остаток той удручающей зимы, когда ей с каждым прошедшим днём всё сильнее хотелось последовать за наставником. Отрастила до пояса, а потом сама себе состригла волосы. И никогда бы не уехала отсюда, если бы в одно пасмурное утро не обнаружила, что беременна... Здесь же, под кепкой, висел его плащ, словно Меглин вышел ненадолго и обещал вернуться. Она наряжала им колченогую вешалку, представляя себе его обладателя во плоти и утирала пьяные слёзы его широким рукавом. Но сейчас, взглянув на помещение более беспристрастным взглядом, Есеня обнаружила, что некоторые важные вещи ускользнули от её внимания. Первая особенность: вешалка у двери теперь пустовала. Вторая: потайная лестница в архив перед её приходом была кем-то убрана. И третья: на расчищенном и год назад приведённом в строгий порядок рабочем столе в ровный ряд лежали три толстые папки с уголовными делами. Похоже, что те самые... Её пробрало дрожью. Если вчерашние события не были плодом её воображения, то она совершенно точно помнила: накануне от удара о пол папки раскрылись, и их содержимое разлетелось по полу, перемешалось между собой. Она бы в жизни не разобралась, что чему принадлежит, без учредителя этого секретного архива. Но теперь пол был чист! Кто же всё это... собрал? Есеня с опаской опустилась на стул, придвинула к себе папку, помеченную знакомой рукой; на обложке было выведено "Юрьевск" чёрными печатными, немножко квадратными буквами. Подрагивающими пальцами она развязала тугой затянутый узелок, откинула крышку и увидела внутри образцовый порядок. Но хуже всего было то, что на первой же фотографии в глаза бросились смутно знакомые швы на телах жертв. Дело Кукольника! Того Кукольника! Не может быть! Она встряхнулась, поморгала, даже ущипнула себя, но документация исчезать в воздухе не торопилась. Есеня торопливо пролистывала содержимое папки, отыскивая фотографии, что притаились между листками протоколов и заключений. Поднеся к глазам, посмотрела на знакомую рожу с тяжёлой челюстью и карими провалами глаз и присоединила её к общей кучке. В других папках обнаружились случаи похожего склада, но более поздние, которые Нестеров так и не решился объединить с делом, закрытым много лет назад. И там тоже всё было упорядочено. Есеня сглотнула. — Хочешь поиграть? — вполголоса произнесла она. — Хочешь, чтобы я раскрыла это дело? Это ведь ты? Снова ты... Неужели даёшь мне подсказку? Перед глазами вновь пронеслись события недавних дней, измученные и изуродованные тела девочек-"куколок", срывающийся голос Ивашова и его безумные глаза... Как бы то ни было, но она этой подсказкой воспользуется! И сделает всё возможное, чтобы этот мнимый Кукольник получил сполна за все свои художества. Или чтобы за них ответил настоящий, если всё-таки двадцать лет назад наставник ошибся... Её кулачок сердито стукнул по столу. И позабыв о том, что она ничего не ела со вчерашнего утра, что кое-как спала, что смертельно устала от всей происходящей вокруг чертовщины, ученица Меглина с головой погрузилась в работу. А очнулась только тогда, когда снаружи требовательно просигналил автомобиль. Она не успела ничего подумать либо предпринять, как на пороге появился муж. Небритый и осунувшийся. С сумасшедшим взглядом, от которого Есеня поневоле вздрогнула. — Жень? — прошелестела она. Тот потянул носом. — С тобой всё нормально? Что-то горит? Супруга не удержалась от мрачной шутки: — Ага, догорает уже. Вон там. Женя посмотрел в указанном направлении, подошёл ближе, запрокинул голову. И громко присвистнул: — Это что, ты развлекаешься? Или помог кто? Она покачала головой. — Скорее, мой неуловимый друг... разгулялся. И вкратце поведала мужу всю предысторию. О своем странном видении в чадном дыму она, разумеется, предпочла умолчать. Как и о том, что вчера беспечно позволила себе здесь остаться... Или нет? — А это что? — он с любопытством заглянул в папку. Но Есеня захлопнула крышку и непреклонно стянула завязки в узел. — Думаю, мне этого будет более чем достаточно, — её глаза загорелись. — Я докажу, что он тогда не ошибся! Этот в Юрьевске — подражатель Кукольника. У того были грубые швы, а у нового всё аккуратненько. И стежки хитрые... Она осеклась и невольно поёжилась под взглядом голубых глаз. — Мы волновались, — глухим, чужим голосом сообщил Женя. — Витюша тебя ночью звал. Телефон не отвечал. Думали, ты обратно в Юрьевск помчалась. А ты, оказывается, здесь. "Дома", да? У неё пропал дар речи. А следом до горла поднялась злость и не позволила даже выдохнуть. — Поехали, — велел он. — Папа — внизу, в машине, места себе не находит. Есеня вспыхнула. — Как ты узнал? Он процедил, кривя губы: — Я — твой муж. Имею право... знать. Повернулся и вышел из лофта, оглушительно грохнув дверью.***
Правда, семейную встречу пришлось отложить. Есеня уже села в свой внедорожник и приготовилась удручённо выехать с территории завода в составе маленького кортежа, вслед за машинами отца и мужа. Подавленно завела мотор, чувствуя себя почему-то виноватой. Обнаружив, что айфон на переднем сиденье был действительно мёртв, она включила и отбросила его обратно. Вернула руки на руль. И тут в колонках задребезжал звонок. Не отвлекаясь на экран, Есеня вдавила кнопку на передней панели, чтобы принять вызов. — Да? Слушаю? — позвала она, аккуратно выруливая на улочку между монументальными корпусами завода. — А-а-а! — раздалось в ответ так, что пришлось схватиться за регулятор громкости. — А-а-а! — Кто это? — ахнула Есеня. — Что случилось? Смутно-знакомый рёв стих как по волшебству. Следом заплетающимся языком кто-то хрипло пробормотал: — Случилось. Я это сделал. Она уставилась в переднее стекло, увидела отражение собственных расширенных глаз. — Я это сделал. Проснулся, и тут... Но связь тревожно оборвалась. Экран погас, израсходовав последние возможности батарейки. Вмиг весь вчерашний день пронёсся перед глазами. Вспомнился безумный смех обитателя юрьевского кладбища, его не менее безумные монологи. "Проснусь и думаю: приснилось или нет?" Не приснилось. Машина отца уже уверенно вывела кортеж за ворота, на улицу. Где-то над головой по мосту промчался гремящий состав метро. "Ну, чего якоришь? — встревожился внутренний голос. — Давай быстрее! По трассе! Сто двадцать! Сто тридцать! Давай, давай! На месте разберёмся!" Она резко вывернула руль и вдавила педаль. Серебристый зверь взревел, будто протестуя против такого обращения, но сумел развернуться в узком месте и помчался в противоположную сторону, наращивая скорость. На удачу, визит Жени пришёлся на раннее утро, дороги были ещё относительно пусты, и на пригородной трассе действительно удалось выжать требуемые "сто тридцать" до Юрьевска. Внедорожник замер на месте под визг тормозов, и Есеня выскочила, даже не захлопнув дверцы. Промчавшись между кустами сирени, она увидела сторожа, что скорчился на земле за створкой двери бытовки. Он выглядел ещё более невменяемым, чем накануне. Качаясь туда-сюда, Ивашов трясся всем телом, всхлипывал и таращился на свои руки, словно ничего более интересного в жизни не видел. Не было особой нужды заглядывать в вагончик. Но Есеня заглянула и убедилась. — Ты что наделал, урод! — воскликнула она. И от души двинула его железной створкой. Псих вскрикнул, схватился за голову как ребёнок. И неожиданно изменил показания. — Не я это! — завопил он, сжимаясь в калачик. — Не я! Не я! — Не ты? — грозно повторила она, нависая над ним. — А кто тогда? Ты же сам говорил! Ещё скажи: подбросили! — Не-не, — заревел тот, отчаянно мотая головой. — Это я... испугался. Испугался! Проснулся, а тут... "Не он это, — подтвердил знакомый голос в её ушах. — Руки чистые, вон как трясутся. Подбросили, точно. Эй! С кем бухал, а?" Она треснула подозреваемого дверью ещё раз, перефразировала: — Бухал с кем-то? С кем? — С кем! — плаксивым басом переспросил тот. — А то вы не знаете, с кем! А ещё спрашиваете! С другом со своим... самым хорошим, умным! С самим собой! Добрый человек у порога водочки оставил... — Так, может, ты упился и не помнишь уже ничего, что с девочками делал? — предположила Есеня. Сторож юрьевского кладбища вытаращился на неё в совершенном ужасе. — Вспоминай, с кем пил! — шипела она. — Да говорю я! — заревел тот. — Ни с кем! Водочкой горло промочил только. А проснулся, и тут... — Там всё так же. Всё так же! — распалялась Есеня, уже не замечая, что говорила со своим призраком вслух. — И подсобка, и убита так же! Это он! "Не-не, — спокойно убеждало подсознание. — Не он. Тогда, с дворником, не проканало, времени не было. Вот этого выбрал, подготовил". — Он и в первый раз был главным! — возражала она. — Ты помнишь про пропасть? Помнишь? Ивашов всхлипнул. — Так про пропасть это я так... Ой-ой! Она с трудом взяла себя в руки, отпустила створку двери, чтобы побороть искушение продолжить экзекуцию. Отвернулась. "Всё не так, - рассудительно журчал внутренний голос. — Некрасиво. Торопился. Злой был. Ты сама попробуй за одну ночь нарисовать картину, которую месяц рисовать надо? А ты её ещё рисовать не хочешь, заставили тебя. А? Не получится. Не получится... красиво..." Есеня тряхнула головой, не желая больше слушать никаких защитных версий. Тем более, от своего подсознания. — Ты себе смертный приговор подписал! Я тебя уже раз отмазала! Во второй не буду! — пригрозила она. На шум подъехавшей машины и визг тормозов обернулись оба. По тропинке, спотыкаясь и тяжело дыша, как разъярённый бык, мчался Нестеров. В сердцах Есеня стукнула сторожа ещё раз. Тот вздрогнул, сжался. — Ой! Не бей! — Ты что, в полицию звонил? — поразилась она. — Идиот! — Не я это... — пробормотал псих. — Он. За мной следит. Он и позвонил... Она чертыхнулась, протянула руку: — Встать сможешь? Ну! Ивашов заскулил, плюхнулся на землю. — Нет, больно! — Там — моя дочь? Отпущенная створка саданула сторожа ещё раз, но теперь он даже не пикнул, так за ней и остался. А Есеня живо обернулась к Нестерову. Шагнула навстречу, осторожно, будто боялась спугнуть. — Нам надо поговорить. — Там — моя дочь? — срывающимся голосом повторил тот. — Наташа... Таша?! Там?! Она неуверенно шагнула вперёд, предупредила: — В рамках закона... — Позвонили, — плаксиво продолжал он. — Услышали крики... Там — моя дочь? Есеня упёрлась ладонями ему в грудь, пытаясь задержать, оттеснить назад. Пробормотала: — Я сама отвезу его в СИЗО, сама! Я отправлю рапорт в управление. Мы разберёмся... — Да к чёрту! — взвыл капитан. И легко отбросил столичную коллегу в сторону. Не удержавшись на влажной траве, та упала на колени и почувствовала себя ужасно гадко. — О господи! — донеслось из бытовки. Есеня едва успела вскочить на ноги, как Нестеров выпрыгнул на улицу. Она в одну секунду отметила мокрые, красные глаза капитана, что повсюду искали виновника преступления, и побелевшие пальцы на прикладе пистолета. Ивашов на том же месте постарался уменьшиться вдвое в надежде, что за дверью вагончика его не найдут. "Ну, что застыла? — вздохнул в ушах знакомый баритон. — Спасай беднягу". Она поморщилась. "Предлагаешь под пули лезть? Спасибо, воздержусь". Тем временем налитые кровью глаза Нестерова, просканировав пространство, обнаружили сторожа. — Ты! — взревел он. — Ты! Так... это ты! Ты её убил!.. Повернув створку и убедившись, что Ивашов в самом деле спрятался за ней, капитан издал торжествующий возглас и вцепился тому в горло. Подтащив к себе за грудки, вынудил его подняться на ноги. Прорычал что-то неразборчивое, и сторож вмазался спиной в стенку бытовки. Осел на землю, тихо застонал, заслоняясь руками. Оскалив зубы, Нестеров припечатал его дверцей, да посильнее, чем это делала Есеня. Потом ещё раз. И опять. Та кусала губы, всё ещё не решаясь вмешиваться. Наконец, когда избитое тело сторожа вывалилось ему под ноги как тряпичная игрушка, Нестеров вновь схватил его за грудки, перевел в сидячее положение. А следом послышался опасный щелчок предохранителя. "Ну соображай, не тупи! — загремел в ушах внутренний голос. — Стал бы он на самого себя ментам звонить! А этот бугай откуда узнал, что там именно "Таша"? Кто ему сказал? Кто тут, в лесу, "крики" слышать-то мог, а?" — Молись... — прошептал капитан. Ивашов зажмурился, словно боялся посмотреть на пистолет, что упёрся ему точно промеж глаз. В один миг тело перешло в какой-то автономный режим. И Есеня с удивлением обнаружила себя за спиной следователя и с верным "Макаровым", прижатым между его лопатками. — Оставь его в покое! — ледяным тоном приказала она. И ткнула дулом ещё, для большей убедительности. — Ты... — грозно прошелестел тот, намереваясь обернуться. — Отставить... самосуд, — её губы дрожали. — Нужно во всем разобраться. — Да что тут разбираться! — голос Нестерова окончательно сел. — Он убил её! Убил... Она там... Таша... — Руки! — Есеня нахмурилась и сжала пальцы крепче, внутренне опасаясь, что её никто не послушает. — Ну! Отвлекшись на неё, капитан заметно остыл. И теперь скривился, насмешливо поднял руки. — Оружие на землю! Три шага в сторону! — продолжала она, движением головы нервно откинув с лица прядку волос. — Да ты... — прорычал капитан через плечо. — Как ты... — Вы, — поправила она. — Я капитан полиции, как и вы. Сотрудник спецотдела СК. И я здесь, чтобы убедиться, что следственный процесс не выходит за рамки, установленные законом. "С каких это пор?" — насмешливо крякнуло подсознание. Она фыркнула. "Заткнись!" Нестеров уронил пистолет себе под ноги. Послушно сделал требуемые три шага в сторону. И так же медленно обернулся. Есеня вздохнула, опустила оружие. Прибавила мягче: — Я понимаю, что вам сейчас очень тяжело. Но я прошу вас. Пойдёмте... вместе. Посмотрим ещё раз. Пока что все улики косвенные. Нитки, формалин... Швы совсем другие. Должно быть... что-то... Пересилив себя, она взглянула в мокрые глаза следователя. И отвела свои. Умолкла. — Я... уже насмотрелся, — едва ворочая языком, возразил Нестеров. И вздохнул. — Больше не пойду. Извините... Она попросила: — Пожалуйста. Ради Таши. В ответ он метнул на неё уничтожающий взгляд, в котором сквозил холод. Огонь, на счастье, потух. — А этот... что? — он устало кивнул на сторожа. Есеня укоризненно заметила: — Вы его хорошо отделали. Не дышит почти. Не убили бы. До суда... Нестеров недоверчиво осмотрел подозреваемого, едва сдержался, чтобы не пнуть уже бесчувственное тело. И, милостиво кивнув, переступил порог бытовки. Есеня шагнула за ним. Внутри была та же картина. Крошечное душное помещение вагончика, тряпьё, пустые бутылки. И отчётливый резкий запах больницы и смерти, тот самый, о котором говорил Малявин. Большую половину бытовки занимала койка, на которой лежала обнажённая мёртвая девушка, лет шестнадцати на вид. Ее глаза и рот были зашиты, с края вниз свисали безжизненная рука и окровавленные концы шелковых лент. Другая рука была согнута в локте, повернута вверх. Одна нога съехала вниз, угрожая потянуть за собой на пол всё тело. Жертва как никогда напоминала брошенную сломанную куклу. Будто только что привезли и скинули на койку, как пришлось. Никакой аккуратности и больной красоты, как было с Дашей. Помада на изуродованных губах — нежно-розовая, как видно, своя, под веками размазалась чёрная тушь, волосы — в беспорядке. Всего несколько одноцветных лент, большинство редких швов были сделаны простыми белыми нитками. И на всех выступила кровь, а кое-где края тканей даже разошлись в стороны. "Что видишь?" — Разрезы и швы похожи, — тихо сказала Есеня. — Но торопился. Работал неаккуратно. — Ещё бы ему было... не торопиться, — мёртвым голосом заметил Нестеров, бледнея на глазах. — Я же с ней... только вчера... Он запнулся, опустил взгляд в пол. — Что случилось? — мягко спросила Есеня. — Она матери нагрубила и — из дому... — капитан вздохнул. — Только и видели. На остановку побежала. Думали, она — к бабушке, так уже бывало не раз. А она... Он закусил губу, отвернулся. "Ускоряться начал, — подумала Есеня. — Не клеится твоя версия. Слишком много улик". Однако на сей раз подсознание не ответило, видимо, предпочло остаться при своём мнении. Рывком откинув край покрывала, Нестеров пнул банки с жёлтой жидкостью, что в ряд стояли под койкой, без крышек. Прохрипел: — Этого мало? Преемница сыщика удручённо покачала головой. — Осталось только узнать, где все другие... И где он их шил. Не здесь же, — она жестом обвела тесное пространство бытовки. — Тут и повернуться негде. Да и вчера при обыске ничего не нашли. — Я не прочь спросить его самого. Нестеров шагнул к двери, выглянул. Не оборачиваясь, Есеня услышала за спиной злобный возглас и вжала голову в плечи. "Твою... Неужели сбежал?" Она пулей выскочила на улицу, оглянулась, стараясь унять спятившее сердце. Но вокруг были только безмолвные надгробия, зелёная трава, кудрявые кусты. Ивашова и след простыл. Есеня кинулась в одну сторону, потом в другую. Обострившееся зрение мгновенно различило большую прореху в рабице забора — отверстие, через которое мог запросто проскочить кладбищенский сторож, если бы спасал свою жизнь. "Ч-чёрт!" — Ты... Она обернулась, внутренне холодея. — Где он? — прошелестел Нестеров, тяжело дыша и глядя на неё совершенно дикими глазами. — Где?.. Это ты его отпустила! Уши вдруг различили тот самый щелчок, что и пару минут назад. Есеня вытаращила глаза, попятилась. Прошептала: — Капитан... — Я тебя саму... сейчас... — прошептал тот, трясущимися руками наставив на неё табельное. Не совладав с собой, она зажмурилась, вздрагивая от его шагов по траве, ближе, ближе... Почувствовав, как холодное дуло уткнулось в висок, над ухом, успела только подумать: "Серьёзно?" — Павел Аркадьевич! — вдруг донеслось из-за кустов. — Группа уже едет. Вы там? Есеня содрогнулась. Открыла глаза. К счастью, столь явная смерть от пули ей больше не грозила — Нестеров опустил пистолет, обернулся на звук. Молодой лейтенант вышел с огромной ржавой лопатой, взвешивая её в руке. Увидев начальника рядом с москвичкой, обоих в невменяемом состоянии, он насторожился: — Всё хорошо? — Плохо, — просипел капитан. Бросив на столичную коллегу испепеляющий взгляд, он зашагал к машине, сжимая кулаки. Пригрозил через плечо: — Я этого так не оставлю. Готовься... К рапорту... Та прошептала: — Как угодно... Подождала, пока оба дойдут до полицейской машины и уедут. Закрыла лицо ладонями. "Да нет, всё правильно, правильно, — утешал её любимый баритон. — Как бы ты помешала тут, а? Никак. На части бы разорвали. И что потом с этими кусочками делать будешь?" Она пробормотала вслух, с каждым словом, будто поражаясь всё больше и больше: — Я говорю сама с собой. Я отпускаю подозреваемых с уликами против них на руках. Я нарушаю субординацию. Я же... сумасшедшая... "Живи да радуйся". Есеня вскрикнула, схватилась за виски. Внутри словно сгорели последние остатки топлива. Тело била дрожь, спине стало холодно, во рту пересохло. Наконец, колени подогнулись, и она бессильно, облегчённо опустилась на траву.***
— Поздравляю! — ехидно объявила трубка. — Второй рапорт за три дня! Стремительно врастаешь в шкуру Меглина. Грубишь начальству, валишь свидетелей, тычешь пистолетом в спины коллег... Только смотри не увлекайся там! Есеня скривилась. — Не начинай, ладно? Мне уже Седой намылил шею, досыта. Согласна. Мой прокол, — она пожала плечами. — Пусть накажут. — Пусть сперва докажут, — возразил на том конце провода муж. — Ты ему пистолетом тыкала, он — тебе. Так? Это была вынужденная самооборона. Она поразилась: — Откуда ты знаешь? — Как говорил твой бородатый, "от верблюда". Супруга замерла, на миг перестала дышать от тонкой иголочки в сердце. С трудом перевела дух, устало запустила пальцы в волосы. — Быков сказал, — помолчав, признался муж. "Врёт", — вдруг убеждённо заметило подсознание. Она ахнула. "Что ты говоришь? Почему? Откуда знаешь?.." Но её воображаемый помощник теперь молчал и оставался глухим к потоку вопросов. К тому же они были не самыми умными и правильными... В эфире повисла выраженная пауза. — Есень? — Да, — вздохнула та. — Что делать собираешься? — повторила трубка. — Остаюсь, — она сглотнула, заговорила уверенней. — Сторожа надо найти. Сама упустила — сама и найду. — Только на рожон не лезь, — тут же предупредил муж. — Слышишь? Раз у них, в этом Юрьевске, слова с делом не расходятся. Думаешь, я в восторге от того, что кто-то тыкал пистолетом в мою жену? Даже если она... отпустила подозреваемого? — Жень, то его дочка была, понимаешь? В трубке ненадолго повисло молчание. — А думаешь, есть разница, как именно тебя замочат? — наконец взорвался он. — В состоянии аффекта или в здравом уме и твёрдой памяти? Есеня подавленно слушала. — Какого ты вообще туда полезла? Под горячую руку с пистолетом? — Я сама его поймаю, сама, — процедила она в трубку. — Если это он. А вдруг — не он? Я должна всё выяснить! — А подумать немного, — башка отвалится? Ты чё — Дункан Маклауд? — не слушая, тараторила трубка. — Пули на лету останавливаешь? Меглин тебя бессмертной сделал, меч передал? "А ведь в каком-то смысле — правда, — невесело подумала она, поневоле обращаясь к своему невидимому собеседнику. — Ты научил меня плавать". "Но не тонуть! — тут же возмутилось подсознание. — Не передёргивай!" — Так, его больше нет! — продолжал Женя, распаляясь всё сильнее и сильнее. — Слышишь, Есеня! Блин! Как мне ещё сказать, что один в поле не воин! Ты там одна совсем, да ещё и местные — конченые психи! Нет, я точно пойду к Быкову! Есеня закатила глаза. Может, напомнить ему, кто именно ещё вчера оторвал её от приятного общения с собственным сынишкой и погнал в этот Юрьевск, на встречу с очередными неприятностями? Ей порядком надоел этот пустой разговор. — Меглин был один, — пробурчала она, втайне мечтая, чтобы связь неожиданно оборвалась. — Ты — не Меглин! — взвыл муж. — Тебе чудом удалось выжить в прошлый раз! А он снова отправляет тебя одну! Думает, ты справишься! "Ну, что ты кудахчешь как квочка?" — с раздражением подумала она, устало подперев щёку ладонью. "Любит", — предположил в ушах насмешливый баритон. Она фыркнула и невольно отряхнулась. — Всё! — твёрдо заявила трубка. — Завтра я за тобой приезжаю! Есеня поморщилась. Саркастически попросила: — Только давай после обеда? Этого мне вполне хватит. Всё, Жень. Э-э... Поцелуй там... всех. Поздно уже. — Договорились, — металлическим тоном ответил тот. И наконец-то отключил связь. А она упала на холодную гостиничную подушку, зевнула. Уже потянулась рукой, чтобы выключить настольную лампу. Ну что за сумасшедший день!.. Как тут же вскочила на постели от резкого сигнала телефона. Номер был неизвестным. — Ты, — выдохнула она в трубку, не дожидаясь, пока раздастся грубый искажённый голос. Но на сей раз её ожидал сюрприз. — Я, — ответил хриплый, смутно знакомый бас. — Ивашов... беспокоит. Есеня подавила облегчённый вздох. Села поудобнее, усмехнулась: — И не побоялся мне звонить. — А чё бояться, когда нечего? — Зачем? Вспомнил, какая у него машина была? В ответ послышался странный звук, похожий на всхлип. — Нет, — наконец, глухо сказал псих. — Видел. Приезжай. — Куда? — удивилась она. — Сюда, на кладбище. Сейчас. Это... важно. Есеня подавила невесёлый смешок. На кладбище, ночью! Вот так приглашение! Но тем не менее уже через двадцать минут ученица одного безумного сыщика сидела за рулём, остановив внедорожник за низенькой чугунной оградой. Смотрела на зловещие силуэты крестов и кладбищенской часовни, слушала, как тихонько дышал мотор, и всё спрашивала себя, что она вообще такое делала? Ей так не терпелось пополнить коллекцию Кукольника? Или пристрелить Ивашова? За то, что он такой жуткий, под стать своей профессии, за то, что своей бредовой болтовней он совсем задурил преемнице Меглина голову и за последние сутки заставил её совершить кучу странных и импульсивных поступков. И за то, что после их знакомства вся эта чертовщина как будто только усилилась. Скорей всего, верней было последнее. Почувствовав, как гнев на подозреваемого и на саму себя достиг наивысшей точки, она проверила, на месте ли пистолет, и резво выскочила из машины, оставив гореть ближний свет фар. Захлопнула дверцу с таким треском, что невольно содрогнулась сама. И потому разозлилась ещё больше. Услышав неподалёку шорох травы, Есеня молниеносно выхватила табельное. А потом, не придумав ничего лучшего, выпалила: — Стой! Стрелять буду! — Не стреляй, — хриплым басом попросил сторож. — Не я это! Не я! "Ну, это мы ещё проверим". — А что крадёшься так? — строго спросила она, убирая пистолет в кобуру. Ивашов боязливо ступил в кружок света, сощурился, пояснил: — Так этот же... Ну, этот... — Кукольник? — подсказала она. Он мотнул головой. — Он же это... Ну... следит за мной. — Правда? — не удержалась Есеня. Псих уверенно кивнул. — Узнает, что я — тут, и снова ментов вызовет. А прознает, что я его видел, и мне тогда вообще не жить. — Ты вытащил меня сюда зачем? — напомнила она. Ивашов внимательно всмотрелся в её лицо — бледное, заметно контрастирующее с этой мнимой уверенностью. И забормотал: — Боишься? Но ничего... Я тоже боюсь. Страшно... Страшно там. С тобой пойду. А вместе оно же, это... бояться легче? Я должен всё показать. Пошли. С этими словами сторож зашуршал травой, направляясь к внушительному силуэту часовни. Выключив фары, Есеня пошла за ним, скептически хмурясь. Однако компания живого существа в этом месте, даже такая сомнительная, придавала сил и смелости. Вдруг у одной из могил Ивашов резко затормозил. Наклонился и поднял с земли большую широкую лопату, взвесил в руке явно привычным движением. — Ну, здесь... что ли? — её голос предательски дрогнул. Рука сама метнулась к кобуре. Хозяин здешних мест в лунном свете помотал вихрастой башкой. — Пошли. Развернулся и бодро зашагал к выходу и в лес. А она, дура, всё-таки решила пойти за ним. Одна, ночью, не вызвав следственной группы и даже не поставив в известность Быкова. Она, Есения Стеклова, капитан СК, не сидела сейчас дома, у кроватки сынишки, а лазила по глухому тёмному лесу, в сомнительной компании кладбищенского сторожа. И даже ещё не сняла служебный пистолет с предохранителя! Он же не сказал ей толком, куда они направлялись, зачем. А эта огромная лопата в его руках — самая настоящая, такой только могилы рыть! Вот сейчас они дойдут до какого-то нужного ему места, и там её мрачный знакомый развернётся да и двинет этой лопатой свою беспечную спутницу! И закопает по-тихому. Да как она вообще согласилась куда-то с ним идти! Что с тобой, Есеня? Где твоя банальная человеческая осторожность и где твой страх? "Страх предупреждает об опасности. Не убирай его никогда. Иначе... умрёшь". Ах, как поздно вспомнились ей слова наставника! Однако не успела она помыслить о трусливом отступлении, как сторож впереди остановился. Осмотрелся. И стал колоть лопатой землю вокруг себя. Этот сухой острый звук моментально бросил Есеню в дрожь. Она попятилась, разом позабыв про пистолет и про свои профессиональные навыки. На ум пришли недавние упрёки мужа, а в душе как гребень волны выросла паника. В один миг захотелось бежать, куда глядели глаза — в темноту, в чащу, в гущу деревьев, сломя голову и задыхаясь. Бежать как в кошмарном сне, от чудовища, и просто надеяться, что её не догонят... Не успев ни о чём сообразить, она поняла, что давно начала тактическое отступление. Медленно и осторожно, шаг за шагом, не сводя напряжённых глаз с того, кто в данную секунду представлял здесь наибольшую угрозу для жизни. К счастью, тот её не видел и был явно увлечён своим занятием. Есеня отступала всё дальше и дальше, как вдруг услышала глухой стук. Лопата явно натолкнулась на что-то твёрдое и в середине пустое. Ивашов отбросил инструмент, упал на колени и завозился в траве, разрывая дёрн голыми руками. Наконец, подцепил что-то, потянул вверх и распахнул потайной люк. Она приблизилась, подсветила телефоном. Вниз в темноту вела винтовая лестница. — Остановился — там, — пояснил псих, возбуждённо тыча в сторону. Есеня пошла в указанном направлении, осветила траву и, к своему изумлению, увидела колею от колес и даже как будто следы шин на земле. Для экспертов — просто подарок! Она вернулась к люку, одновременно набирая номер Быкова. — Ты — первый, — сказала сторожу. Но тот замотал головой, так, будто она приказывала ему спускаться в ад. — Не пойду, — хрипло забормотал он, и слёзы покатились по его морщинистым щекам. — Не пойду! Он остановился... Я видел... Я всё видел! Всё! — Так ты же тут убивать собирался, — холодно напомнила она. — Что, больше не хочется? Или уже попробовал, и не понравилось? Но ответом ей был только ужас в глазах собеседника. Мужчины почти преклонного возраста, довольно специфической профессии и вдобавок со спорным душевным состоянием. Все эти особенности должны были придать ему некую психологическую стойкость... Словом, Есеня почувствовала себя ещё более неуверенно и жутко. — Ну, дело твоё, — подрагивающим голосом заявила она. — Одна я туда не полезу точно. Он засопел. "А вдруг я полезу, а ты меня там и закроешь?" — мысленно прибавила Есеня, чувствуя, как её и без того небольшое любопытство таяло с каждой секундой. Нет, спускаться туда ей не хотелось совершенно, ни в компании психа, ни тем более, в одиночку. Пальцы быстро бегали по экрану, набирая сообщение, которое не смогло бы остаться незамеченным для крепко спящего начальства. Мало ли что? А из темноты к носу между тем поднимался удушающий сладковатый смрад. "Твою ж..." Кажется, там — труп. А может, и не один. Сюда лучше всего было вызвать менее чувствительных коллег, и, если опасения окажутся ложными, просто извиниться. — Считаю до двух, — грозно предупредила она. И тут, к её удивлению и досаде, Ивашов решил проявить сочувствие и героизм. Плотно сжав губы, он задрожал, на миг прикрыл глаза. А потом махнул рукой и полез в темноту. Есене ничего не оставалось, кроме как пойти следом, слабо освещая дорогу фонариком на айфоне. Звук их шагов эхом отражался от стен, а проклятая лестница всё никак не кончалась. До чего же глубокой была эта, судя по всему, вентиляционная шахта! И чем ниже они спускались, тем сильнее хотелось развернуться и позорно выскочить отсюда. Судя по кошмарному запаху, от которого внутренности ещё наверху стало скручивать в тугой узел, ничего хорошего их с Ивашовым здесь не ожидало. Жертв у Кукольника было много. Реально много. Изуродованные тела лежали на дне шахты аккуратными рядами, прикрытые строительной плёнкой. Все молодые девочки, изрезанные скальпелем и после заботливо заштопанные, как любимые игрушки. И всё это ужасающее зрелище напоминало не тайник и не склад, а братскую могилу фашистов из документальных фильмов. "Сколько же их здесь? Двадцать? Тридцать?" Ворвавшийся с улицы ночной ветерок поигрывал складками плёнки, из-за чего казалось, что мёртвые дышали, а некоторые даже шевелились... Нестеров был прав, когда говорил про холод. Но лучше бы Кукольник оборудовал для своего тайника какую-нибудь морозильную камеру! В шахте было холодно, но не настолько, чтобы уберечь его "куколок" от многолетнего разложения... К горлу стремительно взлетел мучительный комок, грозясь подняться ещё выше. Перед глазами всё закружилось, самовольно брызнули слёзы, а колени расслаблено подогнулись. Обернувшись, Ивашов подступил к своей смертельно бледной спутнице и резко схватил её за запястье. Удержал, подтянул к себе, подхватил под руку, за плечи... И торопливо потащил за собой, наверх... Оказавшись на улице, Есеня долго и с наслаждением хватала ртом воздух, внутренне удивляясь собственному странному чувству ликования от того, что страшная находка осталась в шахте... и что больше она сама туда, никогда и ни за что не спустится! Ивашова поблизости больше не было, она осталась на поляне одна. Желудок до сих пор держал тело в болезненном спазме и медленно-медленно скручивался, выдавливая из губ стон. Наконец, Есеня почувствовала, что все её усилия были напрасны и справиться с собственным организмом она не способна. А чуть позже, вытирая губы ладонью, запоздало сообразила, что короткие гудки в трубке сменились голосом дежурного. — Да, полиция?.. — просипела она. — Капитан Стеклова, СК... Вызываю оперативную группу...***
Тёмную дорогу на сей раз не освещали фонари, и автомобильные фары были единственным источником света. Ноги проделали весь путь удивительно быстро, будто заранее знали, куда ступать и в какую сторону идти. С недавних пор это место перестало внушать суеверный страх, и она чувствовала себя уверенно даже в такой кромешной черноте. Просто шла по наитию, по памяти, а ей навстречу настороженно выступали силуэты заброшенных зданий с мёртвыми проёмами окон. Но теперь всё изменилось. Ржавые ворота уже были гостеприимно распахнуты, когда внедорожник привычно замер у старой проходной. Тяжёлая металлическая дверь на крыльце тоже поддалась с первой попытки, и замок не потребовал ключей. Перед тем, как войти, Есеня запрокинула голову, с удовольствием отметила большие полукруги освещённых окон на втором этаже. Сердце затрепетало в приятном предчувствии. На предупредительный стук никто не открыл, но это её не смутило. В собственный дом можно было и не стучать. Створка двери согласно подалась вперёд, под ноги как волшебная дорожка скользнул дрожащий свет. Внутри тоже царил таинственный полумрак, в отсветах огня зрение улавливало привычные предметы обстановки. Плащ на вешалке и живое потрескивание печки говорили о том, что хмурый обитатель здешних мест вернулся в своё логово. В душе возникло и стремительно нарастало какое-то очень тёплое, нежное чувство. Ласковое, как прикосновение знакомой руки. За дверью её уже ожидал чей-то силуэт. Однако он явно принадлежал к слабому полу. — Вы? — ахнула Есеня. Софья Зиновьевна обернулась, ни на секунду не прекращая своего занятия. В одной её руке была влажная тряпка, а в другой — бронзовая Фемида с весами. — Так, значит, это вы тут чистоту наводите? "Любимая учительница" наставника положила идеально свёрнутую тряпочку на зелёное сукно и молча направилась к выходу. Перед тем, как просочиться в двери мимо поражённой Есени, пояснила: — Деточка. Не у тебя одной есть ключи. Та нахмурилась, крикнула вслед: — А у кого ещё? — Вопросов много задаёшь. Состаришься скоро. Сердце с места бросилось в карьер. Медленно обернувшись, Есеня увидела того, кого и ожидала увидеть. Улыбнулась. Внутри всколыхнулась радость, сделала её походку лёгкой, летящей. В один миг позабылись все истинные причины, по которым она пришла сюда, интерес к работе был утрачен. Он — здесь, он — жив. И он совсем рядом — осталось только пересечь пространство заброшенного цеха, чтобы удостовериться в этом в полной мере. — Родион Викторович, — вдруг прогремел на весь лофт хриплый бас кладбищенского сторожа. — Гости у тебя. Она встала как вкопанная. Грозно повернулась на звук. В кресле наставника кто-то сидел. Парящие шаги в секунду стали вполне земными, резкими и сердитыми. — А он что тут делает? — выпалила Есеня, когда подошла ближе и разглядела вихрастый седой затылок. — А куда его? — фыркнул на то радушный хозяин, выступая на свет. — В фамильный замок, что ли? — Но он же — убийца! — воскликнула она. Меглин молча покачал головой. — Его и в прошлый раз уже подозревали... — В прошлый раз подозревали, и в этот — тоже? — насмешливо уточнил он, вручая Ивашову тарелку с двумя сосисками. — Не многовато будет? — Это ты его отпустил, — процедила Есеня. — Двадцать лет назад! И грозно повернулась к психу: — Ты её убил! Урод! — Не я, не я! — заревел тот, прикрывая себе голову тарелкой и вжимаясь в кресло. — Не ты, — успокоил его Меглин. — Чего переполошился? А ты бы, чем крыситься, лучше голову включила. И выпить нам принесла. Она вспыхнула до корней волос: — Что? — То, — передразнил он и кивнул на холодильник. — Давай дуй! Под строгим взглядом наставника Есеня как обычно растеряла все свои возражения. И, совершенно не представляя себе, что делать в данную минуту, решила послушаться. Понуро подошла к холодильнику и вынула из поленницы запотевших винных бутылок одну. Штопор всё так же лежал на краю стола. — Ивашов — не случайно, — задумчиво говорил Меглин, выпуская струйку дыма. — Ивашов всегда был. Его, когда в прошлый раз загребли, тут-то Кукольник и заприметил. Знал, что бухает каждый вечер, что один-одинёшенек живёт. А чтоб поверили, доказательства же нужны? Вот он ему трофейчик-то и подкинул. А что у Ивашова есть? То, чего ни у кого нет, а у него — есть, а? — Кладбище, — вздохнула она, передавая хозяину лофта оба предмета. Тот кивнул: — Кладбище. Копай не хочу. Вот и ошибочка. Кто ж картины свои закапывает? Не-не, Кукольник любуется ими, любит их. Шовчик к шовчику у него, красиво всё. Галерея у него, галерея. — Галерея, — подавленно повторила преемница. И вздрогнула. Лучше об этом месте было не вспоминать. — Вспоминай! — вдруг рявкнул Меглин. Она чуть не подпрыгнула. И только потом сообразила, что возглас наставника относился не к ней. — А чё? Чё, чё, чё, Родион Викторович? — заныл псих. — Ты ж говорил, воспоминания губят? — Ну, он же приглядывался к тебе, давно уже, — продолжал тот, внушительно нависнув над гостем. — Он же не знал, когда мы его ловить будем, потому всегда ты наготове был. Всегда. Берёг он тебя, как консерву. Чуть шум какой, — р-раз, он тебя и приделал... Удобно. А когда тылы прикрыты, можно и не торопиться. Шовчик к шовчику пришивать... Традиционно аргументы наставника были железобетонными и вдребезги разбивали её собственные версии, выстраивая взамен куда более стройные и красивые. В душе поднялась хорошо знакомая волна восторженного ликования от того, что он вновь привел её к правильному ответу. От того, что она не остаётся без его присмотра. Что как раньше могла подпитываться от его внутренней силы, уверенности, азарта... И от того, что он просто был... здесь. Покручивал в пальцах сигарету с неизменным изяществом. Насмешливо улыбался в усы. И в его волчьих зрачках дрожали отражения язычков пламени. Всё как она помнила. Пусть это всего лишь — сон. Пусть даже здесь, в её сне, убиралась Софья Зиновьевна и зачем-то сидел этот псих Ивашов. Пусть. Она не собиралась уходить... так скоро. И существовал один способ, к которому она не раз прибегала на стажировке, когда повисало вот такое молчание, заполненное лёгким сигаретным дымком. Когда казалось, Меглин сказал уже всё, что собирался и теперь был намерен сомкнуть уста надолго. А у неё при этом ещё оставалась бездна вопросов и хотелось слушать любимый баритон дольше, бесконечно. — Надо его им выдать, — заявила Есеня, будто доводы нисколько её не убедили. Наставник покачал головой: — Даже слушать не станут — на части разорвут. И что нам потом с этими кусочками делать, а? Так он больше пригодится. Она скептически фыркнула. — Ты о том, что "галерею" мне найти помог? Так он сам её и устроил. Странно ещё, что не закрыл меня там! И невольно содрогнулась. Меглин выразительно закатил глаза. — Пальцы покажи, — велел он сторожу. Тот забросил в рот всю вторую половину сосиски, как голодный пёс. И с готовностью продемонстрировал свои грубые потемневшие ладони и мозоли на пальцах. — Как думаешь, сможет вдеть нитку в иголку? Преемница упрямо тряхнула стрижкой. — Ты ещё скажи, что он не просыхает! С последней жертвой напился так, что совсем страх потерял! И зашил её тоже... — она запнулась. — Криво. Потому, что торопился, руки дрожали. И... — А что ж ты его тогда отпустила? Есеня вспыхнула, посмотрела на него с неподдельной злостью. Ивашов торопливо чавкал, слизывая с пальцев сок, и это зрелище в секунду переполнило чашу её терпения. Но насмешливый, встречный взгляд наставника и поныне заставлял держать себя в руках. — Кто же тогда? — сдалась она. Меглин усмехнулся. Булькнул глотком из бутылки, словно по своему обыкновению испытывал выдержку ученицы. Наконец, пророкотал: — Ты скоро узнаешь.***
Утро застало её в той самой роще, где накануне была обнаружена ужасающая "галерея" Кукольника. Разговор с наставником, как водится, оказался очередным тёплым сновидением, но навёл на кое-какие мысли. "Если бы этого козла арестовали, то и Маша сейчас была бы дома! — вспомнилась ей недавняя истерика жены Малявина. — Где она теперь? Вы знаете?!" — Я тоже дочь потерял, — мрачно прогудел Нестеров в ответ. — Но я же не ору, правильно? Женщина задрожала всем телом, оскалилась: — А ты почему говоришь: "тоже"? Ты думаешь, её... нет? Он запыхтел: — Ничего я не думаю! — У вас были конфликты с дочерью? — осторожно вклинилась в беседу со свидетелями Есеня. — Нет, никаких, — глухо пробормотала мать. — Я хочу поговорить с её подругой. — Я — её подруга! — взвилась Малявина так, что лупоглазому "мальчику" пришлось мягко удержать её на стуле. — Она же — на ладони у нас вся! Плохую оценку получит — расскажет. С мальчиком вот гулять начала — сразу всё рассказала. В кино... Голос сорвался, она разрыдалась. Муж погладил её по спине и подытожил: — У Маши от нас не было никаких секретов... Следом вспомнились красноватые глаза Нестерова и заспанных полицейских. Силуэты четы Малявиных у входа в вентиляционную шахту и бурчание капитана: — Я ему сразу позвонил... К счастью, Маши в "галерее" Кукольника не оказалось. Хоть одна хорошая новость за эти сумасшедшие несколько дней. "Он же как работает? — спокойно напоминал внутренний голос, пока обладательница сознания едва держалась на ногах на той кошмарной лесной полянке. — Шовчик к шовчику у него всё. Несколько дней рисует". А это означало, что была маленькая надежда обнаружить бедняжку живой. И вот теперь серебристый "Рендж Ровер" прятался за кустами, неподалёку от юрьевского кладбища. А Есеня и её пассажир Ивашов вглядывались в лобовое стекло. — А наручники зачем? — жаловался тот, то и дело рассматривая стальные браслеты на своих запястьях. — Чтоб ты глупостей не натворил, — хмуро пояснила она. Он вздохнул, пробасил: — Вот где ты всё это время была, а? Мне бы их... В шестнадцать лет, после школы! — Вспоминай, — сказала она, положив руки на руль и вглядываясь в переднее стекло. — Да я ж говорю! Я за могилками слежу, — забормотал пока что главный подозреваемый. — Я же — как хозяин... Шестьдесят тысяч, и все — мои... — Ты лицо его разглядел? — Не, не, — сторож махнул рукой. — Он приезжал. За забором, вон там, встанет и сидит. — Где сидит? "В машине". — А какая у него машина была? — допытывалась Есеня. — Вспомнил? Номер, марка какая? Ну? — Ну, какая! — ревел Ивашов. — Какая... Синяя такая... Марка... Вот на опознание возьмёте — узнаю! Я это... Если человека пару раз увидел, то — уже не забуду. Как в сердце он у меня... Родион Викторович! Как в сердце, всегда... Ван Гог! Ван Гог! Она вздохнула, подавлено слушая этот возбуждённый монолог. — Ван Гог... Он мне тогда — как родич уже! Понимаешь? Я ему вот так рукой махну — уезжает. А прихожу — опять сидит. Ну, я и думаю: может, у человека переживания? Есеня нахмурилась. — А с чего ты так уверен, что он сегодня приедет? — Так он сюда каждый день приезжает, — заверил псих. — Место у него тут. Святое. Намоленное... Не в том смысле намоленное... В другом. "Куколки" здесь его лежали, понимаешь? Он к ним, не ко мне приезжал. — И часто он тут останавливается? Ивашов посерьёзнел, убеждённо сказал: — Всегда. "Что, думаешь, не приедет? — раздался в ушах насмешливый голос из её воспоминаний и снов. — Приедет он сюда ещё, приедет. "Куколок" нет больше, а место есть. Привычка осталась. Ритуал у него. Ритуал". Она покачала головой, возразила вслух: — Не приедет. Логики нет. Но тут последние слова пришлось проглотить. Совсем близко заурчал мотор, а в указанном месте в просвете между ветвей мелькнул синий металлический бок. Она затаила дыхание, прошептала: — Вот он! — А чё мы сидим-то? — спохватился псих. — Нас двое, а он — один! Как вмажем!.. Есеня покачала головой: — Он может нас к девочке привести. — Так ты возьми и расколи его! Она одёрнула: — Рот закрой! Тихо! — Тихо-тихо тебе, — проворчал Ивашов. — А меня потом менты грохнут... за это вот всё... — Тихо, говорю! — шикнула Есеня. И медленно тронулась с места, стараясь держать между машинами максимально возможную дистанцию. Этому в свое время её тоже научил "Родион Викторович". И его голос теперь неусыпно контролировал действия ученицы. — Уйдёт, уйдёт, — шептала та. Но невидимый помощник был непримирим: "Ближе нельзя. Заметит". "Конечно, заметит! Куда я тут денусь? На пустой дороге? Мне бы твоё спокойствие и хладнокровие!" "Ну, ты же знаешь, куда он? — ободрил баритон, который, кроме неё, никто не мог слышать. — Дорога тут одна". Она усмехнулась. Как жаль, что было уже не вернуть дни её стажировки! В особенности один, когда они с наставником вот так же следовали за машиной подозреваемого... Впрочем, Цветков перестал быть таковым, когда усадил на пассажирское сиденье свою очередную одурманенную жертву. Юная стажёрка была как на иголках, но Меглин всё не трогался с места, только завёл мотор. — Ну так же нельзя! — тихо возмущалась она, наивно предполагая, что, в отличие от своего хмурого спутника, оценивает ситуацию здраво. — Мы же теперь всё знаем! Должны его взять! И, так как тот хранил молчание, ехидно прибавила: — Или ты — садист? Получаешь удовольствие от... пыток? — А ты как думала? — холодно пророкотал он. И от этого тона, но в особенности, от его цепкого и сосредоточенного, немигающего взгляда в лобовое стекло, ей стало не по себе, и все слова замёрзли на губах. Впоследствии она, конечно, сообразила, что куда более беспечный и туповатый, чем Кукольник, "маньяк-ботаник" направлялся на своё любимое "намоленное" место, хорошо известное полиции по оперативным сводкам, вот почему Меглин не торопился, держал дистанцию и даже позволил паре машин вклиниться между его голубым "Мерседесом" и старой "Ауди" преподавателя семейной психологии. Они неизбежно столкнулись в конечном пункте назначения, чуть позже, словно заранее договорившись о встрече. И Цветкову бы точно не поздоровилось, не выстрели "добрая" стажёрка в радиатор огромного "КамАЗа"... В который раз пришлось пожалеть о том, что было невозможно усадить наставника за руль прямо сейчас, а взамен приходилось самостоятельно сдавать очередной экзамен. И надеяться, что, доверившись любимому баритону в ушах, она хоть что-нибудь делала правильно. При виде того, что расстояние до преследуемого автомобиля стремительно увеличивалось, Ивашов заметно встревожился. — Ты что? — заревел он. — Уйдёт! — Тихо сиди! — одёрнула она. — Не уйдёт. Родион Викторович сказал! Странный аргумент произвел на пассажира в наручниках такое же магическое действие, что и прежде. Вот только взгляд сторожа ей не понравился. Подозрительный, с нотками страха. Так бы на неё посмотрел нормальный человек на его месте. Но не псих же! — Тут же одна дорога в город, — пожала она плечами. Эта дорога была преодолена в странном молчании. Ивашов больше не подавал голоса, а Есеня была слишком сосредоточена, чтобы беспокоиться из-за этого. Лишь краем глаза видела, как азартно он подавался вперёд, пытаясь, как и она, разглядеть синюю машину за изгибом шоссе. В городе дистанцию пришлось сократить. Но к удивлению преследователей, водитель как будто до сих пор не замечал слежки. Ни разу не сбавил скорости, чтобы проверить, и ни разу её не увеличил, не свернул резко в боковую улицу и не выкинул ещё какой-то фокус. Он уверенно направлялся куда-то, следуя одному ему известному маршруту. И наконец притормозил у тротуара. Но оставался в машине, не выходил. Есеня закусила губу. Происходящее ей совсем не нравилось. — Зверь, зверь, — твердил рядом Ивашов, сжимая челюсти. — А куда он? — Задумал что-то, — буркнула она. — Конечно! — убеждённо воскликнул псих. Есеня опасливо покосилась на окошко с пассажирской стороны. Чтобы держаться на правильном расстоянии, пришлось притормозить прямо у крыльца полицейского отделения. Оставалось надеяться, что странная стоянка синей машины будет непродолжительной, и их здесь не заметят. Сторож обеспокоился, критически оглядел соседку. — Слышь? А тебе не надо... Ну, это... подкрепление вызвать? — он поднёс к уху воображаемую рацию, забормотал. — "Пятый, пятый, я десятый!.." А? — Сиди тихо, — шикнула та. — Не дергайся. Спугнём... Вдруг в окно тихо постучали. И прежде, чем она успела предупредить, Ивашов пошарил вокруг себя и нашел кнопку. Наручники не помешали ему нажать её и опустить тонированное стекло. Внутрь тут же проснулось дуло служебного пистолета. Шустрый заместитель Нестерова перехватил приклад побелевшими пальцами, заглянул в окошко. Задохнулся и выдавил из себя: — Выходи из машины. — Ой-ой! — взвыл псих. Попытался торопливо поднять стекло, но полицейский уже настежь распахнул дверцу. Заорал: — Выходи из машины! — Лейтенант, — осторожно начала Есеня, раздумывая, не достать ли пистолет и не проделать ли с парнем тот же трюк, что и накануне с его начальником? — Ивашов! — во весь голос завопил тот, щёлкнув предохранителем. "Этого только..." — Брось оружие! — закричала она, выскакивая из машины. — Брось! Он — в наручниках! Но пока ошеломлённо замешкалась, лейтенант в одну секунду выволок сторожа на улицу, прижал ему голову к капоту, приставил к затылку табельное. Заорал ещё громче: — Ивашов — здесь! Сюда! Все — сюда! — Ой! — басом заревел тот. — Ой-ёй-ёй! На шум из отделения уже высыпались коллеги в форме. А за ними, растолкав всех грудью, как ледокол айсберги, выскочил и Нестеров. Есеня похолодела. "Ну чё? — усмехнулся внутренний голос. — Сдавай. Раз привезла..." — Капитан! — позвала она, наращивая скорость к ступенькам, пока тот стоял, не двигаясь, обалдев от увиденного. — Капитан... Я сама его привезла! Слышишь? Сама! Не трогай его! Он — свидетель! — Да я его... — пудовый кулак вжался в ладонь, как фабричный пресс. Ивашов, что тоже видел этот жест, только под сильным наклоном, заревел как разбуженный медведь. — Он сам сдался! Сам! — торопливо убеждала Есеня, пока боролась с желанием схватить коллегу за грудки и хорошенько встряхнуть. Только это было бы сродни тому, чтобы попытаться образумить каменную глыбу. Сложенного пополам сторожа уже вели к крыльцу двое полицейских, рядом бежал лейтенант. Нестеров наблюдал за их приближением с лихорадочным блеском в глазах. Смотрел поверх её плеча, будто не замечал столичную коллегу. Не хотел замечать. Приказал: — Заводи его. И резко захлопнул дверь в отделение перед её носом. Есеня отважно бросилась вперёд, но капитан заступил ей дорогу и оттеснил назад. — Дверь открой! — закричала она, пытаясь дотянуться до дверной ручки через его монументальное плечо. — Дверь! Он — свидетель! — Заставь меня! — хрипел Нестеров. Судя по приглушённым звукам ударов из-за створки, подозреваемому оказали тёплый прием ещё в коридоре. Что же делать-то, а? Что делать? Не драться же! "А ты пробовала?" "А ты не заметил? — удивилась она, пока тяжело дыша и напрягая все силы, пыталась сдвинуть капитана с места. — У него же дочь погибла! Забыл? Он меня саму чуть на тот свет не отправил!" "У иных совесть крепко спит. Крепко... Пощечину надо дать", - сурово заметило подсознание. Есеня скривилась. Да уж. Только к совести взывать и оставалось. Она отстранилась, увидев торжествующее выражение лица Нестерова, услышала обиженный рёв Ивашова, от которого там, наверное, уже только рожки да ножки остались... От ощущения собственного бессилия её кулачок стукнул по широкой груди капитана, но тот как будто не почувствовал. Следовало срочно менять тактику. — А ты так уверен, что это он? — отбросив всё на свете, усмехнулась она и отступила назад, пытаясь успокоиться. — Он тогда, наверное, тоже был уверен. Когда убивал... Меглин. Нестеров моргнул. — Сделаешь, что должно, молодец, — продолжала Есеня. — Только осадочек останется. Неприятный такой. И жить с ним будешь потом. Спрашивать себя, правильно ли ты поступил? На счастье, капитан будто замёрз на месте, уставившись в какую-то далёкую невидимую точку. Увидев, что её слова били в цель, коллега из столицы решила выудить свой последний козырь. — А если Кукольник, настоящий Кукольник, потом опять объявится? Через пару лет? Вот неудобно-то будет... В ответ послышался тяжёлый вздох. А она ещё думала, зачем было в академии изучать прецедентное право? — Да лучше бы вы... вообще никогда не приезжали! — наконец, простонал Нестеров. Рванул на себя двери, шагнул в отделение, проорал: — Отставить! Отставить, я сказал! Отпустили его! А Есеня привалилась к закрытой створке спиной и устало прикрыла глаза.***
Она прохаживалась от стенки к стенке вдоль единственного окна, прижимая к уху телефон. — Из пятнадцати тел опознано десять, — говорил Быков. — География богатая, практически всё Подмосковье. Все девочки, но типажи разные. От скромницы до полной оторвы. — У него другой принцип выбора. — Какой? — вдруг заинтересовался начальник. Есеня вздохнула. — Не знаю. Пока. Но он — либо одинокий человек, либо отлучки надолго ни у кого не вызывают подозрений. Ещё он — трус. Он же им сначала зашивает рот и глаза. Взгляда их боится. Слова... В трубке надолго повисло молчание. — А рисунок протектора? — осторожно напомнила она. Впрочем, если бы уже пришел результат экспертизы, вряд ли начальство оставило бы такую важную зацепку без внимания. Слушая дыхание собеседника, Есеня, словно почувствовала на себе его леденящий взгляд. — В общем, не хочу тебя пугать, — проговорила трубка. — Но если ты его не найдёшь, новую работу будем искать все. Она вернула телефон в карман и подошла к решётке. Озвученная перспектива и вполовину не заботила её так, как судьба кладбищенского сторожа. К которому она как будто даже успела почувствовать нечто вроде симпатии? Ивашов соскочил с койки и подался навстречу, как старый беззубый лев в ожидании ласки. Схватился за прутья, и Есеня не выдержала: участливо накрыла грубые мозолистые пальцы своими. Сказала: — Неудобно получилось. Извини... — Я же... — забормотал псих. — Если разобраться... Я же не убивал. Держался. Он говорил, и я... по полной. По полной, понимаешь? Она вздохнула. — Так может, зря держался? — сокрушался сторож. — Так хоть бы узнал, каково это... И получил бы за дело. И все рады бы были, все. Все, все. Как думаешь? — Может, и зря, — устало согласилась Есеня. Он тихонько завыл. — Так, я же говорил! "Пятый, пятый, я десятый"... Надо было его брать! Говорил? Говорил? — Говорил, — вздохнула она. — Говорил, говорил... Ивашов придвинулся ближе, понизил голос. Осторожно спросил: — Ну так... Чё ты тут, с ними... Договорилась? Есеня заверила: — Не тронут они тебя. Не бойся. — Слава богу, — выдохнул он. — Если найдём, — угрюмо докончила она. — А если — нет? Она промолчала, но псих понял. Схватился за голову, покачался из стороны в сторону, плаксиво протянул: — У-у! Я так и знал! Подвох... Попробуй его тут... найди! "У тебя выбора-то другого нет? Нет". "Это и пугает", — мысленно ответила она. Подавленно взглянула прямо в большой чёрный глаз, обведённый лиловым кровоподтёком. "Одно останавливает. Я спрячусь, но что будет с ними? С "нашими"?" — вспомнились ей печальные слова наставника. Его приступ прямо на ступеньках клиники Бергича, горячая рука в её ладонях, любимое лицо, искажённое от головной боли. И собственные слёзы в глазах... Теперь один из таких экземпляров, его питомцев оказался на её попечении, в качестве преемственности. И ему грозила серьёзная опасность. Если он действительно был не виноват... Кому бы ни принадлежал её внутренний голос, он был прав. Игра становилась напряжённее и сложнее. Нелегко каждый раз подставлять собственную голову, но когда от твоей расторопности и сообразительности зависит голова кого-то другого — это ещё тяжелее, на порядок. Основная проблема была в том, что какой бы сильной ни была мотивация к следственной работе, что она, капитан Стеклова, могла предпринять? Одна и как будто против всего мира? В компании наставника к этому обстоятельству получалось относиться легче и даже свыкнуться с таким отношением. Но что было делать теперь? — Пробили мы вашу машину. Номера — в порядке, отпечатков нет, — заявил Нестеров после того, как сторожа проводили сюда, за решётку. Есеня воинственно расправила плечи и сдвинула брови, не собираясь сдаваться так просто. — Что значит: нет? Кто за рулём был? — Да Малявин, — махнул рукой капитан. Не совладав с собой, она вскрикнула: — Что?! Но он пояснил, с трудом справляясь с раздражением. Напомнил: — У него самого накануне дочка пропала. Поехал искать по округе... Да вон же машина его стоит! Ловите. Оставалось подавленно посмотреть в окошко. Солнце играло на гладкой синей поверхности знакомого автомобиля. Такая многообещающая ниточка оказалась тупиковой. Расспросить бы "мальчика", что он на кладбище делал и зачем до вчерашней ночи приезжал туда каждый день? Да только свидетельство вменяемого, аккуратного, к тому же пострадавшего человека против россказней алкоголика и психа? Само отношение Ивашова к давно почившему наставнику как к ныне здравствующему уже наталкивало на неутешительные мысли. И хотя что-то в глубине души тихо и неуверенно возражало против таких доводов, все эмоции следовало оставить и призвать на помощь холодный рассудок и логику. Мало ли что ему могло померещиться в пьяном сне? Списывать сторожа со счетов точно было рановато. Тем более, что вместе с этими мыслями крутилась ещё одна, неприятная как оса. Что, если её доводы были недостаточными? Если жена Малявина — права? И что, если бы Ивашова арестовали сутки назад, Маша сейчас была бы дома? Что, если Малявин тревожился не зря? И, обозлившись, счастливо ускользнувший от правосудия Кукольник действительно первым делом решил так отомстить своему единственному свидетелю? "Я ему сразу позвонил, как тела нашли..." Она вздрогнула, неожиданно вспомнив вчерашний кошмар. Всё ещё злющий Нестеров ответил тяжёлым осуждающим взглядом. "Богам — почёт, родителям — честь", — подал голос её невидимый спутник, зачем-то цитируя Солона. Но она только тряхнула головой. Лучше себе и не представлять, что пришлось пережить Малявиным в том жутком месте, в поисках родной дочери среди разложившихся трупов... Да ещё и после того, как "мальчик" сам просил органы правопорядка за ней присмотреть! Безутешную чету здесь, в отделении, старались не трогать. А что касалось капитана, то, оказавшись с ними в одной лодке, ему было гораздо проще отстаивать свою версию всеми возможными способами. — Маша — ещё жива, — убеждённо заявила Есеня, пытаясь пробиться аргументами сквозь непроницаемую красноватую пелену глаз напротив. — Кукольник несколько дней... работает. Надо искать! — С моей-то он за одну ночь управился, — мрачно напомнил Нестеров. И продолжил с тем же туповатым видом: — Не знаю, кого вы там "пасли", но этот Кукольник так здесь и останется. Ну понятно. Она вспыхнула, пригрозила: — Если Ивашов у вас тут, в камере, повесится — я буду знать, кто ему помог. Капитан засопел. Но, к счастью, угроза оказалась действенной, и пока Ивашова никто не трогал. От учинённого прямо в приёмной отделения самосуда он почти не пострадал, отделался, что называется, лёгким испугом да фингалом под глазом. Но доколе? Что она могла сделать? И где теперь было искать Машу? И этого Кукольника? Одной... — Ты это... Не переживай. Ты иди и ищи его. Она помотала головой и на миг прикрыла глаза. На плечо легла обжигающая, почти знакомая рука, легонько тряхнула. "Не спи!" Есеня вскинула подбородок и недоумённо уставилась на сторожа. — Слышишь? — поторопил тот. — Ты не сиди тут! Иди ищи его! Ищи! Родион Викторович сказал: найти его надо! Найти! Надо же. Когда они только успели увидеться. Опять... — Иду, — вздохнула она. Но когда вышла на крыльцо, вспомнила, что здесь у неё оставалось ещё одно важное дело. "Думаешь, захочет смотреть?" — усомнилось подсознание. Есеня просунулась в заднюю дверь внедорожника, собирая в стопку папки из секретного архива, одну за другой. Выпрямилась, захлопнула дверь свободной рукой. "Захочет. Мне самой было интересно всё это читать. Может, вспомнит что-то важное?" "Сзади!" — вдруг рявкнуло в ушах. — С-сука! Есеня дёрнулась в сторону, обернулась и сама не поняла, как сумела увернуться. На стекло выплеснулась литровая банка с мутной и судя по всему, едкой жидкостью. А прямо перед владелицей автомобиля горели вытаращенные голубые глаза, в которых ей был написан смертный приговор. Но в час опасности тело не растерялось и молниеносно пришло в боевую готовность. Выронив папки, Есеня уклонилась от удара кулака, отскочила в сторону и навалилась обидчику на спину. Прижала к дверце машины, одновременно заламывая ему обе руки и визжа. К счастью, этот инцидент случился там же, у самого крыльца отделения полиции, и помощь капитану Стекловой подоспела уже через несколько минут. Вскоре на капоте её внедорожника распластался тот самый белобрысый — отец погибшей Даши. Дежурные, у которых сегодня выдался поистине увлекательный день, шарили по его карманам, а пострадавшая сотрудница спецотдела СК силилась взять себя в руки и унять предательскую дрожь во всём теле. А ещё думала, как теперь было очистить стекло? Когда гневный мститель оказался в отделении, на стуле и с наручниками поверх защитных перчаток, то дал понять, что в содеянном нисколько не раскаивался. — Я вас понимаю, — говорил удивительно остывший Нестеров. — Но так же нельзя! — Никто же ничего не делает. Убийцу даже не ищут! — пояснил белобрысый, глядя в пол совершенно безумными глазами. Капитан нахмурился. — Я делаю, понял? Ещё раз такое устроишь — упеку по полной программе! — он кивнул дежурному. — Оформляй. Есеня почти автоматически подписала бумаги, что ей передали, и вернула кому-то ручку. — Она же — ребенок ещё, — мёртвым голосом произнес Нестеров, явно имея в виду собственную дочь. — Не жила почти. На своё первое свидание в жизни собиралась! — он мотнул головой. — Уводи! А Есеня застыла на месте. И бросилась догонять собеседника. — Вот и жена Малявина говорила, что Маша как раз с мальчиком встречаться начала, — напомнила она, в коридоре подстраиваясь под широкий шаг капитана. — Наташа — тоже, — тихо заметил тот. Не пригласил, но Есеня решительно зашла в кабинет и прикрыла дверь. — Не думаю, что Кукольник следил за ними, — заявила она, поудобнее перехватив в руках стопку папок. — Скорее, находил онлайн... Ну тогда ему вообще никуда надолго отлучаться не нужно! Подсобка, где он их держит, тоже — скорее всего, где-то неподалёку. Нестеров молчал. А она шагнула ближе, продолжила: — Я проверила уже пятнадцать девочек. Всё писали, что встречались с мальчиками, или меняли статус в отношениях. У всех по этому поводу были ссоры с родителями, им же по двенадцать лет было... Косвенно это доказывает, что Ивашов здесь ни при чём. У него в подсобке компьютера нет. Да и вряд ли он вообще знает, как им пользоваться. Капитан недовольно пыхтел, не соглашаясь, но уже хотя бы не отрицая. Увидев, что она держала в руках, хмуро спросил: — Это что? — Хочу, чтоб вы взглянули, — просто сказала та. Чуть позже она стояла у окошка, глядя на улицу и на свой "Рендж Ровер", брошенный у крыльца, и думала, что сам факт такой её популярности в городе надо было просто принять. Как и тот факт, что всего пятнадцать минут назад она счастливо избежала неприятностей. О том, что именно было в той банке, догадаться нетрудно... "Целого литра не пожалели", — мрачно подумала Есеня. Оставалось дождаться какого-то сюрприза от родителей тех несчастных, чьи тела обнаружились вчера под слоем строительной плёнки. Хорошо, хоть Малявины хранили относительное спокойствие. Но в тихом омуте известно кто водится... И ни у кого из этих гневных мстителей даже не возникло мысли, что как раз по этому делу местные полицейские работали на износ. А теперь ещё и московские, под контролем Быкова, соединили с ними усилия. Но, нет. Душевной боли нужно было куда-то выплеснуться, как кислоте из этой банки. Перенести отвратительное, ноющее чувство собственной вины на более подходящую кандидатуру. И даже бедняга Ивашов уже никого, похоже, не удовлетворял. Он был за решёткой, под охраной совести и честного слова Нестерова, а толпа жаждала крови. Одинокая девушка-следователь для этой роли годилась вполне. Пожалуй, Женя был прав. Впредь следовало быть осмотрительнее в Юрьевске и почаще оглядываться... Чтобы унять дрожь в пальцах, она закурила, выдыхая дымок в открытую форточку. А Нестеров за столом с заметным волнением рассматривал содержимое папок. В особенности, самой старой из них. — Да, помню, — наконец, пробормотал он. — Резал на куски и сшивал. — Грубо шил, — заметила Есеня, не оборачиваясь. — Некрасиво. Почему теперь изменил манеру? "Не он, — поправил голос, по которому преемница сыщика уже успела соскучиться. — Другой". — Другой, — согласилась она. — Друго-ой, — послышалось за спиной. — Ну, конечно! У нас же их здесь — навалом, да? Этих Кукольников? Династия, блин! "В том ярость была, — подсказал баритон невидимого третьего. — А этот вон какой аккуратненький. Красоту любит. Ленточки. Он из ненужных нужных делает". — Тот убивал не только девочек, но и вот, молодых людей, — произнесла Есеня, заглядывая в раскрытые папки через широкое плечо капитана. Прошлась по комнате, продолжила: — Первую искать надо. С которой начал. В ней — ответ. — Да вот она, твоя "первая"! — неожиданно вспылил капитан. И выудил из папки портрет девочки. — Он и в прошлый раз её искал! — Нашёл? — тем же тоном уточнила Есеня. Нестеров сдулся, процедил: — Нашёл. Вроде как... — Что сказал? — Сказал... — он задумался. Фыркнул. — А ничего не сказал тогда. Рукой вот так махнул, да и выскочил отсюда! Только его и видели... — А ночью, — она вздрогнула. — Убил? — Убил, — хмуро подтвердил капитан. Тогда Есеня подошла и с замиранием сердца достала самую главную фотографию. Протянула ему, сообщила: — Смотрите. Расположение ран совпадает с тем, как будут расположены швы у следующих жертв. Похоже, вот она. Первая... Нестеров вытаращился на коллегу, словно та вдруг стала прозрачной или в крапинку. Перевернув снимок, заглянул на обратную сторону. Но Есеня знала: там не было подписи, только следы старого канцелярского клея. — Где вы это взяли? — воскликнул он. — Да прямо тут, — она ткнула пальцем в папку. — Внутри была, со всеми. А в чём дело? Вы как будто первый раз в жизни её видите! Нестеров покачал головой, подтвердил: — В первый раз вижу. Такое я бы запомнил. Есеня выразительно скосила взгляд на портрет. Но собеседник покачал головой. Перевернул, читая подпись. — Нет. Эта — до сих пор живая. Кузьмина Мария Сергеевна. Свидетельницей у нас проходила. Он встал, подошёл к окну. Продолжил: — Ну как свидетельницей... Она ничего толком сказать не могла. Да и не было её там. Это Меглин ваш к ней прицепился как клещ. А потом, видно, и фотографию вложил. "Свидетель? Ещё один? Живой?" Есеня задохнулась. Торопливо сгребла материалы в папки, уже не заботясь о каком-то порядке, затянула завязки в простые узлы и вновь подхватила на руки стопку. Спросила: — А лет ей тогда сколько было, не припомните? — Да они с Малявиным ровесники, кажется... Эй! — крикнул он. — Вы куда? Схватившись за дверную створку, она притормозила и обернулась, тяжело дыша. — У этой.. — она наморщила лоб. — Кузьминой... адрес не поменялся?***
"Первую искать надо", — непреклонно заявило подсознание. — Но как же её теперь найдёшь! — раздосадованно воскликнула Есеня. И, спохватившись, оглянулась по сторонам. К счастью, её никто не мог слышать. Летнее время года — пора отпусков, жары и всеобщей лени. Центральный архив ФСБ пустовал, даже Елена Васильевна куда-то отлучилась. Казалось, был слышен шелест опадавших пылинок. "Не получилась она у него, — говорил невидимый помощник. — Взял и выбросил". — А раз выбросил, значит, её должны были найти! — сердито зашипела Есеня. — Ну как ты умудрился? Даже не потрудился фотку подписать! Хотя бы фамилию! Хоть бы номер! Откуда она вообще взялась? Из какого дела? Двадцать лет! Да иголку в стоге сена проще найти! Внутренний голос пристыженно промолчал. Есеня поёжилась от ледяного дыхания кондиционера и закуталась в толстовку плотнее. С тоской посмотрела на ряды шкафов с выдвижными ящиками. Спецотдел СК на сей раз с поддержкой не торопился, результаты экспертизы запаздывали. Быков даже посоветовал ей вспомнить юность, чтобы дело двигалось быстрее. Что ж, было не впервой заниматься здесь археологическими раскопками. Случалось, что наставник целиком полагался на её скрупулёзность. Несмотря на то, что свою картотеку "наших" Меглин поддерживал в порядке, копаться в государственных архивах он никогда не любил. Наверное, не хотел разрушать свой загадочный образ, попадаясь на глаза коллегам в коридорах со стопкой папок на руках как простой смертный? Интересно, как он вообще занимался бумажной работой до того, как взял себе молодую и энергичную стажёрку? Ему помогал отец? Или нужные материалы в его логово доставляли по голубиной почте? Конечно, капитан Стеклова не вполне представляла себе, что именно собиралась здесь найти. И сомневалась, осуществима ли была такая задача в принципе? Можно ли было отыскать старое "дело", всего лишь по одной не подписанной фотографии? А если эту "первую" включили в какую-то другую "серию"? Если она вообще была этой "первой"! Быков говорил, что у тел из жуткой "галереи" — "богатая география", и на том ограничивался, однако юрьевский патологоанатом успел порадовать. Самые древние "экспонаты", по его утверждению, имели возраст около десяти лет. Это позволяло немного сузить круг поисков и уменьшить количество папок, которые требовалось просмотреть хотя бы бегло. Но поразмыслив, Есеня всё же решила увеличить число временного промежутка до двадцати лет и двигаться от Юрьевска и прилегающих населенных пунктов. При этом городам, в которых уже опознали жертв Кукольника, она постаралась уделить особое внимание. Стопки папок на столе как будто не уменьшались, время замерло на месте. Это напомнило первые дни стажировки, когда вместо того, чтобы немедленно соединить свои усилия с руководителем и заняться каким-то его новым "делом", довелось целую неделю изучать старые. Глухой — помощник Меглина, не менее таинственный, чем он сам, привёз новоявленную стажёрку на заброшенный завод, устроил там на старом продавленном диване, у стола, заранее заваленном вот такими папками, с относительным, даже трогательным комфортом. И впредь появлялся только для того, чтобы отвезти её по месту жительства, а рано утром вновь привезти обратно. Есеня была предоставлена сама себе, дверь никто не запирал, и она обнаружила это, когда наконец набралась духу проверить... Можно было заниматься там бог весть чем и изучать гору материалов с таким вниманием, который она считала достаточным. Однако стажёрка покорно и разочарованно штудировала папки, каким-то шестым чувством догадываясь, что рано или поздно с неё будет спрос. И замечала, что стоило ей с затаённым ликованием добраться до самого низа горы из старых уголовных дел, как на следующий же день на том же месте появлялась новая и повыше. Оставаясь верным своему загадочному имиджу, наставник не считал нужным показываться, но уже тогда она не оставалась без его присмотра. Как прежде, погрузившись в воспоминания, Есеня, словно оказалась у тёплой печки. Подпёрла ладонью щёку, улыбнулась, позволив себе такую маленькую передышку. Подумала, что она была бы не прочь прямо сейчас перенестись в то золотое время. И даже хорошо зная, чем окончится история уже через полгода, всё равно предпочла бы остаться там навсегда. Тихонько ворчать себе под нос, крутить кукиши в пустоту, догадываясь, что за ней неусыпно наблюдали, вздрагивать и холодеть от любого шороха за дверью. И упоённо ждать момента их близкого знакомства. "Машину не надо, — вспомнилось ей собственное нервное заявление. — Прогуляюсь. Тошнит уже от этой комнаты. И от бутербродов с сыром. И от Меглина вашего тоже..." Запоздалое осознание того, что за спиной кто-то был и буравил грубиянку тяжёлым взглядом исподлобья. И это — явно не добряк-Глухой... Есеня обернулась, и слова замерли на губах. На сей раз в дверях стоял наставник собственной персоной. Только он совсем не походил на того таинственного сыщика, что раскрыл убийство Анюли прямо на месте или согласился изменить своему правилу и впервые взять стажёра. Впечатление было такое, что из его привычного гардероба — рубашки, джинсов, замшевых ботинок и неизменного плаща с кепкой — его самого вытряхнули, а взамен всунули кого-то другого, с усталыми покрасневшими глазами, всклокоченной бородой и сьехавшем в сторону галстуке. Коротко взглянув на затворницу, он буркнул своё коронное: — Пошли. И, спотыкаясь и покачиваясь, вышел. Пришлось догонять. И вот так догадаться о том, что её представления о стажировке кардинально отличались от того, что её ожидало на самом деле. Меглин и в первый день их близкого сотрудничества не стал щадить подопечную, а вывалил на неё всё то, чем грозило нахождение в его компании. Его приступы и видения, невыносимые привычки и повадки, его поразительное хладнокровие, жёсткие методы работы и обучения единственной стажёрки. И тот самый загадочный, тёмный ореол его личности, что никогда не позволял догадаться, что было у него на уме, пока он сам это не озвучивал. Как и его принадлежность к тому особому параллельному миру, в котором обитали все его подопечные и куда частенько заглядывали маньяки, с которыми майор Меглин вёл непрерывную борьбу, больше похожую на искупление собственных грехов. За эти полгода он фактически протащил её за руку через весь спектр чувств и эмоций, на которые только был способен человек. Научил брезгливо морщиться и восторженно ловить каждое его слово, недоумевать и понимать, бояться его непредсказуемых действий и всецело ему доверять, холодеть от ужаса до косточек и млеть от захлёстывающего всё тело и душу тепла в его объятиях, бесконечно его любить и ненавидеть. Да, конечно, она была напугана, ошеломлена и даже страшилась себе представить, куда её вёз этот человек, с видом последнего пьяницы, но с удивительно твёрдой рукой на руле? Но тогда в её распоряжении, подумать только, было целых пять месяцев на то, чтобы слушать любимый баритон, рысить, подстраиваясь под стремительный шаг, и, робея, всматриваться в волчьи зрачки в поисках опасных ответов! Всё ещё было впереди, как плохое, так и хорошее. И ради маленьких крупинок этого хорошего она согласилась бы пройти все его круги ада. Не в последний раз... Вздохнув, Есеня вынудила себя вернуться в суровое настоящее и вновь погрузилась в работу. К концу третьего часа в глазах уже рябило от мелкого шрифта и неразборчивых почерков коллег, захотелось пить, есть, пройтись и размяться. Или — вообще признаться, что все её старания проходили впустую и успехом уже не увенчаются. — Есень! — вдруг услышала она. Подняла голову и увидела рядом с собой Елену Васильевну. Взволнованную, напряжённую и с единственной папкой в руках. Надо же. Наверное, давно успела вернуться с обеденного перерыва, а она и не заметила. — Вот, — объявила та и сунула папку прямо в руки. — Это от Быкова. Просил, чтоб ты взглянула. Сказал: срочно. — Спасибо, — вздохнула Есеня. И не удержалась, воскликнула: — Казань? Елена Васильевна пожала плечами и удалилась за свою стойку — скучать. А Есеня настороженно придвинула папку к себе, медленно развязала тесёмки. Но когда прочла первый документ, что лежал сверху, вспыхнула. И тогда жадно схватила следующий. Достала фотографию, которой всё это время как кораблю искала порт предписания, и стала сверять с судебно-медицинским заключением. "Уверена?" — Ты же видел! — воодушевлённо отозвалась она, когда прыгнула в машину. — По описанию точно сходится! Раны в тех же местах, где будут швы у следующих жертв! С этими словами Есеня раскрыла драгоценную папку и ткнула пальцем в заключение и фотографию, будто наставник был рядом, во плоти, и мог видеть материалы. — Смотри! Даже размеры ран — такие же, до миллиметра! Совпадение — почти стопроцентное! Он точно не тот, кого ты убил! Подражатель. Попытался убивать как тот убивал — не понравилось. Не к тому душа лежит. Изобрёл свой способ. Обнаружив, что не просто говорила сама с собой, но делала это громко, с большим энтузиазмом и горящими глазами, Есеня смутилась, умолкла. А когда перевела дух, пробормотала уже тише и спокойнее: — Ну что ж. Не стоит больше времени терять. Поехали знакомиться? Как там её зовут? Она перевернула листок, пробежалась глазами по строчкам. И изумлённо прочитала: — Кузьмина Виктория Игоревна... Чего? "Адрес не поменялся?" — ехидно уточнило подсознание. Она вытаращила глаза. Перелистала папки, воскликнула: — Так, это же за тридевять земель! Наверное, однофамильцы. "Мало ли, где тело нашли, — фыркнул на то невидимый собеседник. — Она же у него не получилась красиво, да? Выбросил. С глаз долой, из сердца вон! Увёз её, увёз. Далеко увёз. Подальше, чтоб не так заметно было. Чтоб забыть о ней поскорее. Мать как зовут, а? Где проживает?" — Да едем уже! Едем! — воскликнула Есеня и со всего маху вдавила педаль.***
Мария Сергеевна Кузьмина со вздохом передала гостье раскрытый фотоальбом. Судя по снимкам, погибшая дочь была почти что её копией, только девочка беззаботно смеялась, обнимая подружек, а в больших глазах её матери после того, что случилось, навечно поселилась грусть. И страх. — Вот, это её последняя фотография, — неуверенно произнесла она. — Кажется. — А она говорила, что с мальчиком встречаться начала? — спросила Есеня. Хозяйка ахнула: — Как вы узнали? — Значит, говорила. Помолчав, Мария Сергеевна стала рассказывать. — Влюбилась, — мягко сказала она. — Первая любовь. Ну, сами понимаете, я была не в восторге. Двенадцать лет, рано ещё. Поссорились даже. "Опять эта цифра! Одни дюжины". — Если бы я тогда знала, никогда бы не стала запрещать ей, — голос женщины задрожал. — Она плакала, говорила, что я ей жить не даю. Что ничего не понимаю. А потом взяла и пропала. — На год? Мария Сергеевна прикрыла глаза. — Да. Искали, конечно. Думали, убежала. Муж тогда ещё был жив, что мы с ним только ни делали! И главное: ищем, бегаем, звоним, а вот здесь, — она показала на грудь. — Чувство такое... Тяжёлое. Будто нет её уже давно. Нет... Есеня хмуро подала хозяйке стакан воды, но та жестом отказалась. — А потом... Позвонили. Из Казани. Представляете? Мы же Вику уже в розыск по всей стране объявили. А они тело нашли... Сказали, по описанию подходит. Приезжайте... Она всхлипнула, закрыла лицо ладонями. Есеня терпеливо ждала. Но похоже, такая заминка была не в духе её невидимого помощника. Да и прав он был. Теперь становилась дорога каждая минута. "Казань, — ворчал в ушах любимый баритон. — Хорошо, в Уфу не увёз. Или ещё куда подальше. Ты бы и за год тогда не справилась, а от Ивашова только бы рожки да ножки остались". Есеня вздохнула. Положила руку на вздрагивающие плечи Марим Сергеевны, а сама, чтобы использовать эту паузу с пользой, принялась блуждать взглядом по комнате в поисках чего-то интересного. Чисто, светло. Уютно, как в кукольном домике. На обивке и занавесках — цветы. Ни пылинки на мебели, вся посуда и безделушки — в витрине. "Стоп!" Она замерла на месте, не двигаясь. После медленно, как зачарованная поднялась на ноги и подошла к серванту. Не спрашивая позволения у хозяйки, отодвинула стеклянную дверцу и схватила одну из небольших фарфоровых куколок, что стояли там, между предметами фамильного сервиза. Куколка была такой же аккуратной и милой, как и всё в этой квартире. А для пущей красоты с её ручек спускались шелковые разноцветные ленточки, заботливо повязанные хозяйкой. У других кукол были такие же украшения, под цвет нарядов. "У неё у самой-то были?" "Кто?" — удивилась Есеня. "Ну, мальчики. Мальчики. Были?" "Были, конечно". "А ты у неё спроси, — посоветовал всё тот же внутренний голос. — Только нас... странные мальчики интересуют". Этот вопрос вынудил Кузьмину крепко задуматься. Наконец, она вскинула голову, явно собираясь сказать что-то важное. Но, встретив прямой взгляд гостьи, покраснела и уставилась в пол. — Может, как-то с куклами связано? — предположила та, задумчиво перебирая шелковые ленточки. — С куклами? — пролепетала Мария Сергеевна. — С куклами, с куклами. Рассказывайте. Свидетельница опустила глаза. — Был один. Соседский мальчик, — вспомнила она. — Очень хотел дружить. Я с ним играла... иногда. — Во что? Мария Сергеевна упрямо сжала губы. — Да говорите уже как есть. Наконец, та переборола себя и решилась. — Наряжала его, — пробормотала она, не поднимая глаз. — Красила как девочку. Ну, чтоб он был моей... как бы.. куклой. Понарошку было всё. Ему даже нравилось. Есеня затаила дыхание. — А как его звали? Мария Сергеевна растерянно помотала головой. — Не помню. Андрей, кажется. Или Леша... Есеня вздохнула. И попробовала зайти с другой стороны: — А где он сейчас? Не знаете? Хозяйка заметно вздрогнула. — Не знаю. Моя семья... переехала. — То есть до того, как переехали, вы с ним играли? — уточнила Есеня. Мария Сергеевна торопливо кивнула. — Да. "Ну чё ты врёшь-то, а? — грохнуло в ушах. — У тебя же парень появился?" Поморщившись, Есеня переформулировала: — Двадцать лет назад. Вы тогда сами с мальчиком начали встречаться? Мария Сергеевна призналась: — Да. "И он уже в куколок играть не хотел".***
...Юрьевск, тихая окраина, где, кажется, никогда не построят дома выше, чем на два этажа. К крайним из них тёмной стеной подступает лес. С другой стороны от него, и вовсе, расположено кладбище. Заходить в эту чащу опасно и страшно, взрослые пугают, что можно и не вернуться. Но девочка Маша — не из пугливых. Ей уже четырнадцать лет, к тому же у неё, кажется, появился мальчик. Не те дети, что дёргали за косички в школе, пока их не треснешь как следует, и не соседские, которые видели в ней всего лишь товарища по подвижным играм. Нет, теперь она уже взрослая и больше не занимается такими глупостями. Мальчик старше на целых полгода. Нельзя ударить в грязь лицом. Она ведёт его за собой, чтобы показать свою главную гордость — собственный маленький дом. Конечно, это всего-навсего несколько кустов на краю лесной чаши. Но за долгие годы девочка сумела превратить их в своё уютное убежище. — Это мой дом, — с гордостью объявляет Маша, пролезая под низкий зелёный потолок. — Вот тут у меня — картина. — Клёво, — без особого интереса замечает парнишка, с трудом протискиваясь за ней. — А тут у меня ленточки развешаны. Чтоб красиво было, — продолжает хозяйка. — А это моя помада. Гость кивает. Перебирает выцветшие ленточки, смеётся: — Это тебе зачем? В куклы играть? Она смущённо оправдывается: — Я раньше играла... Неподалёку шуршат ветки. Паренёк мгновенно настораживается как волчонок. Без единого слова выскакивает из укрытия и уже через секунду затаскивает внутрь третьего: мальчика лет двенадцати, с большими удивлёнными глазами и ярко-красными губами, криво обведёнными помадой. Вид — как у клоуна. Маша закатывает глаза. Опять без спросу брал чужую косметику! "Ну, — думает она. — Я тебе задам!" — А это чё за пупс? — презрительно интересуется гость. — Кукла твоя? Она заливается краской, нервно улыбается: — Типа того. Парень хмурится: — Подслушивал? Отдохни, пупс. И одним ударом опрокидывает "клоуна" на траву. Маша морщится, но стоит, не помогает ему подняться. Сам виноват. Зачем он вообще пришёл? Зачем опять намазался? Только опозорил. К тому же, раз взглянув, она впредь старалась смотреть в другую сторону. Двенадцатилетний мальчик сидит на земле, глядя на обоих изумлённо и растерянно. По его щекам сползают слёзы, кровь с разбитой губы смешалась с помадой. Маша с тревогой смотрит на своего гостя. Зачем было бить так сильно? Ему же больно! — Ну, чё ты, а? — смеётся тот. — Ты ему — мамочка, что ли? Она фыркает. — Нет. Тогда парень сгребает "клоуна" за грудки, вынуждая подняться на ноги. Притягивает к себе и страшным голосом говорит: — Эй, пупс! Ещё раз тебя возле неё увижу — раскрашу по полной программе. Понял? Плюхнувшись на траву, двенадцатилетний мальчик тяжело дышит, утирает кровь. От помады ладони становятся ярко-красными, а большие голубые глаза загораются ненавистью. На слова старшего соперника он не обращает внимания. Вернее, решает сделать всё наперекор. Назло. — Маша! — зовёт он, пробираясь на то же место несколько дней спустя. — Маш! Она выскакивает из кустов, злая как фурия. — Ты? Ты что тут делаешь? Опять за моей помадой пришёл? Он растерянно молчит, только смотрит. В сумерках её ресницы кажутся ещё длиннее. Блузка, туфельки на каблуке. На укороченной юбочке — цветы. А на губах — ярко-красная помада. — Зачем пришёл? — шипит Маша, оглядываясь. Он вздыхает: — К тебе. — Я тебе говорила, чтоб не приходил! — возмущённо шелестит она. — Я же на свидание иду, мы здесь договорились встретиться, чтоб родители ни о чём не узнали! Уходи! На-на! И помаду эту забери! Только уходи! Ну! — Маш, — он дрожит. — Маш! Пожалуйста... — Уйди, не позорь, — сквозь зубы говорит та. В ответ соседский мальчик тоже сжимает челюсти, смотрит на неё со злостью. — Эй, пупс! — окликают его. Он не успевает обернуться, как оказывается на земле. Видит тёмный упавший на один бок мир и цветастую юбочку, что, подпрыгивая, убегает в чащу. Дальше всё заслоняет собой ненавистная рожа соперника. — А чё это ты сегодня не намазанный, пупс? — с издёвкой спрашивает тот. — Я тебе говорил: ещё раз придёшь — раскрашу? Ну? — Говорил, — шепчет он. — Ну так не обижайся. Раскрасим его! — командует парень. И после сам с удовольствием присоединяется к экзекуции. Жертва лежит на траве, боясь даже пошевельнуться, и так её очень удобно пинать. Обидчиков всего двое, но мальчику кажется: мелькающих ног, что его бьют, не меньше сотни. С каждым ударом тело взрывается новой болью. — На! На! Получай! — приговаривают они. — Кукла намазанная!.. — Я просила их остановиться, но они не слушали. А потом... Человек. Кукольник... Ну, это мне уже потом сказали, что там случилось на самом деле. Я же спряталась. Глаза закрыла, только слышала всё. Они его очень сильно били... Мария Сергеевна дрожала всем телом. На ощупь дотянувшись до стакана, она с усилием сделала глоток. Докончила: — Мы после того и уехали... Чтоб я поскорее смогла забыть обо всём. Спать потом ночью не могла. И вздрогнула. Отставила стакан в сторону и отвернулась. А Есеня скользнула к ней. Присела на корточки, взяла подрагивающие руки в свои, с мольбой заглянула в глаза. И постаралась вложить в свой голос все чувства, что бушевали внутри. — Прошу вас, — проникновенно сказала она. — Вы не представляете, насколько это важно. Могут пострадать люди. Много невинных людей! Хозяйка квартиры спрятала в ладонях лицо и помотала головой. Но когда Есеня уже отчаялась что-либо услышать, выпрямилась. Поспешно утерев щёки, свидетельница сделала глубокий вдох и, видимо, почувствовала себя лучше. Продолжила: — Помню звуки ударов, стоны. А потом такой... хрип. Звуки какие-то... страшные, понимаете? Такие, что и оборачиваться не хочется. И тишина. Ну, я так и подумала: убили... Ну, посидела так. Выглядываю осторожно. Смотрю, а они — на земле, оба... В крови. И этот, который Кукольник, Славу за руку ведёт... Есеня ахнула: — Славу? — Да, — обрадовалась Мария Сергеевна. — Точно! Так его звали. Слава. Есеня затаила дыхание: — Фамилию не припомните? Чисто машинально вырвалось. Лучше было не просить бедняжку опять тратить время впустую, как уже было с именем. Тем более, что и так всё понятно... — Нет, у меня только фотография его осталась, — вдруг нашлась Мария Сергеевна. — На память... подарил. Всё это время, что она рылась в ящиках старого бюро, её гостья сидела неподвижно как изваяние, только напряжённый взгляд следил за поисками самой важной улики. Наконец, когда Есеня уже перестала надеяться на то, чтобы увидеть её сегодня и вообще когда-либо, свидетельница вернулась на своё место и робко протянула нужный снимок. Есеня с трудом сдержалась, чтобы не вырвать его прямо из рук. Жадно вгляделась в глубину фотокарточки, на которой нетерпеливо переминались с ноги на ногу несколько детей лет десяти-одинадцати. Марию Сергеевну было легко узнать по выразительным глазам. Вокруг стояли её маленькие кавалеры. И тот, что жался к более старшей подруге, теперь показался странно знакомым. На миг сердце оступилось и упало, а потом понеслось непонятно куда. Мария Сергеевна верно истолковала её реакцию, как и вообще всё происходящее. Вновь спряталась в ладонях, простонала: — Неужели это я во всём виновата? Но ей никто не ответил. Не теряя больше ни секунды, Есеня уже выскочила из квартиры на лестницу. Прыгнув в машину, захлопнула дверцу и ещё раз вгляделась в лица на фотографии. "Похож?" — спросил её бесплотный спутник. — Это же он, правильно? "Думала, он в куколок играет, а он — с ними... да? — охотно отозвался тот, к кому она обратилась. — Раньше он куколкой был, теперь — они. Хорошая, чистая. А как с парнем связалась — считай, пиши пропало! Заберут, ещё и самого... раскрасят. Сохранить надо, да? Поберечь для себя. Поберечь". Она кивнула. — Думаешь о том же. Слишком много совпадений. "Совпадений много не бывает, — прежним наставительным тоном заметило подсознание. — А ты ещё удивлялась. Вот тебе и машина. Вот тебе и "молодые люди". Спас он его, понимаешь? Спас. И посвятил". Есеня включила зажигание, тронулась с места. Убеждённо сказала: — Он не хотел их убивать. Просто под рукой оказались. Отвлёкся, да? Вот и Маша жива осталась. "Зато преемник его потом на дочке отыгрался, — добавил внутренний голос. — Только некрасиво получилось, не понравилось ему. В медицинский поступить решил. Чтоб там красоте научили". — Чёрт! — воскликнула она, перестраиваясь в крайний ряд и вдавливая педаль. — Я же читала! Его же вытурили из института за неуспеваемость и пропуски! "А по рукоделию он, наверное, одни "пятёрки" хватал". Есеня сконфуженно пробормотала, вцепившись в руль: — Времени не было. Ивашов этот... И Нестеров мне не помогал... — она жалобно прибавила: — Что я одна... здесь могу!.. "Звони!" Она вдавила кнопку на передней панели, и едва звонок приняли, закричала: — Егор Александрович, мы его нашли! Надо только проверить... А потом запоздало прикусила язык, сообразив, что опять употребила спорное местоимение. — Стеклова, ты где вообще? — морозным тоном поинтересовались колонки. Та перевела дыхание, доложила подрагивающим голосом: — Возвращаюсь в Юрьевск. Была в Ярославле. По служебной надобности. Начальник вздохнул. — Я сейчас — к нему домой, — продолжала она, пока внедорожник вилял между отстающими машинами. — К Малявину! — Местных уже подняла? Есеня невольно покачала головой. — Нестеров не спешит... оказывать мне содействие. "Да ты чё, его сдашь, что ли? — рявкнул внутренний голос. — После того, что он с девочками сделал?!" Она сжала челюсти. Добавила глухо: — Сама справлюсь. Он же — трус. — Недооценивать трусов опасно, — холодно заметил Быков. — Я распоряжусь. Группа будет. Есеня спохватилась: — Егор Александрович! А Ивашов? Проследите, а? — А что "Ивашов"? Если ни при чём, — выпустят. Всё, Стеклова, некогда мне! Работай! Она улыбнулась и вдавила педаль сильнее. Напутствие начальника было уместным как никогда. Все чувства обострились моментально, ноздри затрепетали. В охотничьем азарте мысли понеслись ещё быстрее, впереди машины, как гончие за зайцем. "Эй! Тебя что, водить не научили? Населенный пункт — ограничение скорости", — одёрнул знакомый баритон. Но она на сей раз не послушалась. На долгий и резкий звонок жена Малявина рывком распахнула дверь. Уже раскрыла рот, чтобы высказать всё своё возмущение, как тут замерла, выдала тихий хрип. И медленно опустила глаза: ей в живот ткнулось дуло служебного пистолета. — Молчи, — приказала Есеня и кивнула на распахнутую дверь. — Заходи! Муж дома? — Н-не... Едва переставляя ноги, хозяйка как робот прошла в гостиную на негнущихся ногах, впереди захватчицы. — Вон стул, — указала та. — Сядь! Женщина села, увидела направленное на неё табельное и тихонько заскулила. — Да тихо ты! — цыкнула Есеня. — Так. Отвечаю на незаданный вопрос: ордера у меня нет. Зато есть фотка твоего Славы. Это он? — Д-да... — Быстро говори. Знаешь что-то? — Н-не... — Что он делал, знаешь?! — рявкнула Есеня. Жена Малявина сверкнула глазами, но от эпитетов воздержалась. А наглая посетительница уже открыла дверцу книжного шкафа, наигранно восхитилась: — Ух, ты! Что это у нас? "Атлас анатомии человека". А это что? "Виды хирургических узлов"... Смотри-ка, как интересно! Матрасный шов... Кишечный шов... Она наскоро перелистала страницы. — Он в медицинском учился! — сердито возразила хозяйка. — Ну да, пока не попёрли. А это что? С этими словами Есеня подступила к столику с швейной машинкой, на котором стояла корзина с катушками ниток и мотками шелковых разноцветных лент. Сгребла за ручки, гневно высыпала на пол. Вскипела: — Это — что?! Жертва несанкционированных следственных мероприятий схватилась за голову, плаксиво пробормотала: — Так это я... М-м... Машеньке... платье... У них на Новый Год утренник должен был быть. Маскарад... Она затряслась от рыданий. — Маскарад, — мрачно усмехнулась Есеня, пряча оружие в кобуру. Малявина слабо подвывала, раскачиваясь на стуле. "Сидит он где?" — вдруг вмешался в действо внутренний голос. Есеня поняла. Подошла к обеденному столу, грозно осведомилась: — Где его стул? — Т-тут... — пискнула хозяйка, указывая на место главы семьи. "Иголочка, — подсказал невидимый участник обыска. — Туда-сюда. Туда-сюда". Гостья откинула край скатерти, запустила руку под стол, ощупывая деревянные балки. Торжествующе выпрямилась. — Нет, нет... — бормотала жена Малявина, пятясь в коридор. — Это не он! Не может быть... он! — Время позднее, — вкрадчиво прошелестела Есеня, надвигаясь на неё. — Где муж? — Н-на работе.. Он же — газовщик... — Газовщик. Бойлерная. Подсобка... Адрес? Хозяйка испуганно замотала головой. — Адрес, дура! — рявкнула Есеня. — Может, её ещё можно спасти! Она вылетела из квартиры, твердя про себя название улицы и номер котельной, чтобы не забыть. Лестница вниз, до выхода из парадного, казалась бесконечной. "Что ты с ним сделаешь?" — кровожадно поинтересовалось подсознание на очередном повороте ступенек. Есеня хмыкнула. "Не придумала ещё. На месте... сымпровизирую.. " Вот и первый этаж, и двери на улицу. А там до внедорожника — рукой подать. И должна же была быть группа, обещанная Быковым! А нет... Никого. Наверное, снова опаздывают и будут только в последний момент. Ну ничего, по дороге подтянутся! Скорее в машину! Но не успела она распахнуть двери, как кто-то резко толкнул её в спину. Она упала на сиденье на руки, взбрыкнула, извернулась, и... Её нос и рот закрыл сложенный в несколько раз влажный кусок марли. Она глухо вскрикнула, увидела нападавшего, рванулась. Раз, другой. Его пальцы впились в плечи до боли, удерживая на месте, другая рука надавила на кляп. Есеня напрягла все силы. Нужно было дёрнуться так, чтобы освободить рот и нос, рвануться ещё раз, высвободиться! Ещё немного! Ещё... Пока не подоспеет... Быков... Но запах был слишком сильным, слишком сладким... В голове помутилось, всё тело стало ватным, расслабилось. И очень сильно, смертельно захотелось спать... — Ти-ихо... Ти-ихо... "Серьёзно?" — удивился внутренний голос. И все органы чувств отключились одновременно.***
Она расширенными глазами смотрела на распростёртое на полу тело Кукольника и только тихонько пищала, пытаясь завопить во весь голос. Только почему-то не получалось. По щекам всё ещё скатывались слёзы, но это были уже другие, новые слёзы растерянности и облегчения. Да, это она, капитан полиции и ученица великого Меглина, рыдала так позорно... А до того совсем жалко рыдала перед маньяком. И думала только об одном. Что ей уже точно никто не поможет и она скоро умрёт, успев перед смертью помучиться. Все наставления и уроки, весь бесценный опыт её сумасшедшей стажировки, даже просто пресловутый инстинкт выживания и самосохранения, рассыпались на осколки, и всё заслонил собой безотчётный липкий страх. Тело, вместо того, чтобы собраться как пружина, сжаться в болезненном спазме от горла и челюсти до обездвиженных рук, предательски расслабилось и оцепенело в очень опасной, смертельной покорности жертвы, ступоре. Во рту стало сухо, а на глаза навернулись слёзы. Вот и всё... — Подружку вам привёл, — шелестел Малявин. — Вот и будет вам сестричка... Машеньке в компанию. Ти-ихо, ти-ихо... Шипящий белый силуэт заслонил собой свет облупленой бестеневой лампы. Он был весь закутан в халат и маску, но Есеня узнала "мальчика" по голосу. Да и кто ещё это мог быть? — Развязал меня! Быстро! — прохрипела она, пытаясь выдернуть руку из переплетения шёлковых лент. С одной такой она бы справилась, но разноцветная, поблескивающая в электрическом свете косичка была плотной и усиливала крепость пут в несколько раз. "Как кукла в коробке", — вдруг подумала она. — Красивая, сильная, — не слушая, продолжал преемник Кукольника, тщательно надевая хирургические перчатки и соединяя пальцы в замок. — Сейчас, сейчас. Сейчас начнём. Ты всё узнаешь... Сейчас, потерпи... Увидев, где она находится, жертва пришла в негодование. А после и в ярость, когда на соседней каталке у стены заметила несчастную Машу. Истерзанную, неподвижную и мёртвую. "Свою собственную дочь не пожалел. Вот урод!" В носу всё ещё сладковато отдавало хлороформом. Телефон в кармане чувствовался, равно как и пистолет в кобуре, только достать до них было невозможно. Она догадалась, кто был подражателем Кукольника, и знала, что он тоже был в курсе этого. Бесценная фотография, скорее всего, уничтожена. Да и это уже неважно. Ведь она не только опростоволосилась в который раз. Ей угрожала ужасная смерть. — Слушай, — торопливо пробормотала Есеня. — Ты тут уроду одному помогаешь. А он меня со свету сжить хочет с твоей помощью, чтоб самому не трудиться, понял? Но манёвр оказался проигрышным. — Не он! — оглушительно заорал маньяк так, что она инстинктивно сжалась. — А вы! Вы сами всё уничтожаете! А я сохраняю... Под его оценивающим взглядом потенциальную "куколку" прошиб холодный пот. — Ну посмотри на себя, — уже спокойнее, вкрадчиво произнёс Малявин. — Ты же — грязная. А я тебя снова чистой сделаю... — Не надо, — всхлипнула она. Хирург-любитель легко похлопал её по губам ватным тампоном, смоченным спиртом. Есеня замотала головой, задёргалась, пытаясь увернуться. Пролепетала, стремительно наращивая громкость: — Не надо, не надо... Не надо! Не надо-о!!! Её истерический, пронзительный вопль подавила стерильная ладонь маньяка. — Тихо! — заорал он, таращась на неё своими выпученными голубыми глазами. — Как куколка будешь чистая!!! Есеня онемела на месте, не чувствуя конечностей. Он убрал руку, в луче лампы ослепительно и жутко блеснула игла. "Куколка" зажмурилась и громко, почти бессознательно заверещала. Закричала одно имя, и оно не принадлежало её мужу: — Родио-он! Помо... Резиновая перчатка заглушила и этот призыв о помощи. Но прорвавшиеся вначале звуки рассыпались по всему подвалу, звенящим эхом отразившись от стен. А следом, словно в ответ, раздался оглушительный грохот где-то снаружи. Малявин в один миг позабыл о том, где он находился, позабыл о том, что зажимал жертве рот. Отшатнулся, и та увидела выражение ужаса в его глазах, что как будто стали больше ещё на порядок, как у жабы. Есеня уже набрала в рот воздуха, чтоб закричать, да погромче, чем все её жалкие попытки до этого, заорать так, чтоб её услышали в соседнем квартале! Но потом решила поберечь силы. Тем более, что её гладкие путы будто бы поддались с одной стороны... "Пальцы разжала, руку вынула", — вдруг вспомнился приказ знакомого баритона. Однажды он сказал ей, что иногда, если повезёт, такой простой маневр может помочь освободиться. Надо только успокоиться, перестать рваться вверх, как делали, должно быть, все несчастные "куколки" до неё. Наоборот, ослабить запястье, а с ним и петлю. Ленты скользкие, должно получиться... Между тем, схватив со столика хирургический скальпель, Кукольник, с тем же перепуганным выражением глаз, подошёл к закрытой двери. Немного постоял так, явно набираясь смелости. Либо прислушивался? Жертве вдруг показалось, что она тоже слышала чью-то тяжёлую поступь на лестнице. Наконец, решившись, "мальчик" выставил скальпель впереди себя и так, с разгону, ринулся на дверь и в проём. А Есеня перевела дух. Последним усилием воли заставила себя последовать совету наставника и расслабить мышцы, теперь уже сознательно, только нужные. Что бы там ни происходило, но пока маньяк отвлёкся, у неё было время, драгоценное время!. В кобуре — пистолет, на столике лежала ещё целая куча всего острого... Это её шанс! Мгновенно отрезвевший мозг принялся выхватывать и собирать любую крупицу информации, чтобы понять, что происходило вне угла её зрения. За дверью что-то случилось, как будто послышался звук удара, ещё одного... следом раздался жуткий тихий хрип. А ещё через мгновение в проём влетело чьё-то тело. Глухо упало на пол и оказалось Малявиным. Причём, мёртвым Малявиным. От неожиданности Есеня испуганно шарахнулась в сторону. После, уже немного успокоившись, она увидела, что её обидчик лежал как упал, на боку и не шевелился. Высвободила одну руку. Сложив вытянутые пальцы вместе, осторожно вытащила из шёлковой петли второе запястье и села, наклонилась, чтобы дотянуться до ног. Кукольник валялся совсем близко, обеими руками обхватив тонкую рукоятку скальпеля, что торчала у него из груди. Таращился в пустоту, с выражением неописуемого ужаса, что теперь было как нельзя к месту, и только беззвучно разевал рот. Струйка крови медленно сползала на сорванную маску... Первое время Есеня не могла поверить в то, что была жива и происходящее ей не чудилось. По щекам градом катились слёзы, но она этого уже не замечала. Губы сами собой повторили отзвук былого крика. Тихо, хрипло: — Родион... Помо... Она запнулась. Ошеломлённо обвела взглядом это зловещее место, операционный стол с клеёнкой в деревенский цветочек, старую и ржавую бестеневую лампу, удручающую коллекцию новых, уже мёртвых "куколок" на соседних каталках. И своего бездыханного противника. Вздрогнула. Опомнившись, схватилась за карман и дрожащими пальцами вынула айфон. Едва попадая в нужные места экрана, капитан СК с трудом набрала номер. И тоненько, бессмысленно запищала в трубку, на большее её голоса не хватило...***
— Отметим твоё очередное успешно раскрытое дело! — провозгласил отец. — Надеюсь, последнее? — ехидно добавил Женя. Он тщательно скрывал свое волнение и беспокойство за этой мнимой иронией. Есеня тихо засмеялась: — По-моему, теперь уже ни у кого не должно остаться сомнений... в этом. Папа? — Молчу, молчу, — отозвался тот и шутливо поднял ладони вверх. — Признаю. Давно пора было заканчивать. А то это какая-то эскалация уже! Снайперша, художник... теперь ещё этот, Кукольник... Чем дальше, тем изощрённее маньяки и многочисленнее трупы. Ты их что, приманиваешь? Мужчины засмеялись. Есеня кисло поддержала. Она размышляла о том, что всего несколько часов назад счастливо избежала смерти — жуткой, медленной и мучительной. И больше ни о чём думать не получалось. — Хорошо, Женя рядом оказался, — продолжил Стеклов и положил руку на плечо зятя, шутливо тряхнул. — А то бы действительно нашли ещё одну... "куколку" заштопанную... Тот отодвинулся, хмуро возразил: — Моей помощи там уже не понадобилось. Эта "куколка" сама кого хочешь... "заштопает". — Молодец, — одобрил отец и так же легонько встряхнул свою приунывшую соседку с другой стороны. После он потянулся к столу за бутылкой шампанского, что привёз с собой, и до которой дело ещё пока не дошло. Женя подал бокалы, и тесть мастерски откупорил шампанское с едва слышным хлопком. Есеня машинально подставила свой бокал под дымящееся горлышко и удручённо наблюдала за тем, как к краям поднималась пена. Её веселье испарилось так же внезапно, как и возникло. — Меглин как-то сказал, эта работа — как водоворот, — мрачно произнесла она. — Затягивает и медленно, незаметно входит в твою жизнь. Пока окончательно ею не станет. Присутствующие вздрогнули одновременно, как всегда, когда эта фамилия произносилась под крышей дома. Даже Витюша опустил кубик, которым увлечённо забивал несуществующий гвоздик в манеже, и уставился на мать вопросительно. — Я же говорил: надо было в прокуратуру... идти, — слегка осипшим, хрипловатым голосом напомнил отец. — Ну, — внезапно подал голос Женя, — в сущности, тут всё зависит только от тебя. Пока расследуешь убийства и делаешь это успешно, начальство этим пользуется. Решишься уйти, перестанешь работать, как ему нравится, и всё прекратится. — Главное: быть стойкой, — неожиданно поддержал Стеклов. — Откажись. Выходи из игры, Есеня. Бог с ним, с этим "Ты меня не поймаешь"! Шипящие пузырьки обожгли ей губы. Есеня отставила бокал и пожала плечами: — Я же сказала. Я всё решила. — Вот и молодец, — обрадовался отец. Допил шампанское и оглянулся. Верно считав его намерение, Женя сам дотянулся до манежа и подхватил на руки ребёнка. И, к неприкрытому восторгу тестя, посадил маленького внука ему на колени. Стеклов расплылся в непривычной для него улыбке. Казалось, ему только что вверили некое бесценное сокровище и назначили его владельцем. Такое близкое присутствие внука будто мгновенно отогрело, растопило его бледное лицо, вернуло на щёки румянец. На пару мгновений жёсткий, неприступный и несгибаемый старший советник юстиции словно стал обычным человеком, живым, тёплым и понятным. И обалдевшим от счастья. С величайшей осторожностью повернув внука к себе, он засмеялся, легонько потормошил малыша. — Ох, ты мой глазастый! Следователем будет! Точно вам говорю! В ответ малыш сморщил личико и разразился возмущённым плачем. Мать в тот же миг подхватила карапуза и пересадила на колени, которые ему нравились больше. Прижавшись к её груди спинкой, Витюша умолк мгновенно, будто выключили кнопку. — Всё хорошо. Он просто устал, — сообщила Есеня вмиг погрустневшему деду и осторожно поднялась на ноги. — Я его уложу. — Да, уже поздно, — заметил Женя, отвернув манжет со своих наручных часов. — Может, останетесь, Андрей Сергеевич? Гостевая — в вашем распоряжении. — Нет-нет, — опомнился тот. — Не стоит. Не хочу вас стеснять. — Да брось, пап, — попросила Есеня. Она так и не призналась, что больше всего в тот вечер была рада именно обществу отца. Но тот бодро хлопнул себя по коленям и встал. — Нет-нет. Поеду. Засиделся я у вас. — Ну, тогда я вас отвезу, — вызвался Женя и тоже вскочил с места. — А то водителя вашего вызывать... Он выразительно покосился на непроглядную темноту за окном. — Правду говоришь, — засмеялся Стеклов и как-то странно посмотрел на него. — Так будет намного быстрее. Не хочу завтра опаздывать. — Куда? — нахмурилась Есеня. Но он не ответил. Только одарил её каким-то удивительно посветлевшим взглядом. Те искорки, что зажглись, пока он держал на коленях маленького внука, всё ещё тлели в холодной глубине. Но теперь этот взгляд предназначался не малышу и не зятю, а именно ей, одной. Есеня вдруг отчего-то так ясно почувствовала тревогу, что шагнула к отцу и порывисто схватила его за руку. Эта тревога была тем страшнее, что она не ощущалась ни обоснованной, ни напрасной. Что-то определённо было, и что-то надвигалось из темноты, ещё не имея очертаний, но принося с собой ужасное, гнетущее чувство безысходности и опасности, мучительное предчувствие грозящей беды. Очень не хотелось отпускать отца в тот вечер, не хотелось разжимать пальцы. Впоследствии она вспоминала эти минуты с горечью и тихой нежностью, жалея о том, что так и не решилась, не обняла его, не прижалась к его груди, не поцеловала в щёку. Есеня готова была поклясться, что в тот миг и он почувствовал её беспокойство. И что, более того, ему была известна причина. В отличие от неё. — Ты уверен? — пробормотала она, чтобы хоть что-то сказать. А Стеклов в ответ посмотрел на дочь и накрыл её пальцы своими, ласково сжал в ладонях, согревая и успокаивая. Даже внук у неё на руках как-то странно притих, будто и ему передалось настроение присутствующих. "У меня просьба к тебе. Пообещай, что выполнишь..." У неё перехватило дыхание. Отец смотрел на дочь так, как когда-то год назад на неё смотрел Меглин. Те же больные уставшие глаза. Совсем другие, но подёрнутые такой же обречённой грустью. Будто он знал, что ему предстояло, и тем не менее соглашался со жребием судьбы. Будто он хорошо понимал, что предстояло ей самой. И сожалел о том, что больше не сумеет ей помочь... Беззаботная улыбка на губах и какие-то слова, которыми отец пытался её развеселить, не сумели сбить это впечатление. Она не слушала и не слышала этих слов. — Что с тобой? — нахмурился муж. Есеня словно очнулась, тряхнула головой. — Всё в порядке. Устала. И со вздохом помахала в ответ на шутливый жест отца, следом за маленькой ручкой Витюши: — Пока-пока.