МЕТОД-2. Игра с большими ставками

Мы все — сильные, пока не найдём свою слабость. ...В полумраке, озарённом прыжками огненных языков, раздаются чьи-то шаги. Тёмную фигуру человека почти не различить — просто силуэт на фоне клеточек заводского окна. Человек прячет оружие за пояс, подступает ближе к обоим — неподвижному хозяину и его бездыханной гостье, что лежат у его ног, в почти одинаковых светлых плащах, в почти одинаковой, симметричной позе. Брезгливо изогнув губы, он ногой отодвигает в сторону руку сыщика, которой тот будто пытался дотянуться до тела женщины, после носком ботинка переворачивает его на спину. Присев у двери на корточки, руками в кожаных перчатках убийца поднимает с пола гильзу и, рассмотрев, кладёт её себе в карман пальто. Следом — возвращается, забирает выпавший пистолет и во внезапном порыве наводит его на соперника. Сдерживается так, что от напряжения подрагивают пальцы и дрожит вся рука. Наконец, будто сражаясь сам с собой, будто поднимая этой рукой невиданную тяжесть, неизвестный с трудом, быстро отводит оружие в сторону. Грохочет выстрел, пуля летит в уже мёртвую женщину, почти туда же, куда угодила первая. Убийца отступает назад. Замирает на месте, казалось, напрягая каждую мышцу в теле, дрожит, сжимает челюсти, на миг прикрывает глаза. Рукоять пистолета трещит в его руке. Наконец, окончательно справившись с собой, человек приходит в себя. Склонившись, аккуратно кладёт оружие на прежнее место, выпрямляется. Машинально вытирает перчатки одну о другую. А сам, тем временем, беглым, но цепким взглядом осматривает место преступления, подмечая малейшие детали. Поворачивается к свету и оказывается... — Родион! Он опомнился. Среагировал в последнюю долю секунды, и автомобиль взвизгнул тормозами, вильнул в сторону вовремя. Под возмущённые гудки свернул к обочине, резко встал у тротуара. Перед глазами мерно раскачивались чёрточки дворников, туда-сюда, туда-сюда. На холодном стекле наливались всё новые и новые капли. Есеня тяжело дышала. — Тебе плохо? — наконец выдавила она. — Вот, держи. Открыла бардачок, запустила руку меж предметами, что там лежали, просунула её в самую глубину. На ощупь достала смутно знакомую гремящую баночку. Спешно протянула находку Меглину. Пояснила, уже не так уверенно: — Таблетки. Это ещё... С тех пор остались. Тот отвернулся, пророкотал: — От них только хуже. Она сочувственно посмотрела на него. Потёрла глаза. — Тебе отдохнуть надо. Давай, я поведу? Он вздрогнул и как будто рассердился. Не глядя на Есеню, медленно повёл автомобиль вперед, вливаясь в поток транспорта. Сказал, с укором и расстановкой: — Некогда отдыхать. Она отвернулась, горестно произнесла: — Ну, и куда мы едем? — Куда пригласили, — был мрачный ответ. — Зачем? — Скучно ему. Поиграть хочет. — Думаешь, он жив? Меглин молчал. — Как ему удалось выжить? После раздражённого вздоха он всё же решил ответить. Сказал: — Он жив. Они оба. И когда она тихонько облегчённо выдохнула, прибавил: — Но это — не твой муж. Если ты об этом. От подобного заявления Есеня фыркнула. — С чего это ты так уверен? Ещё месяц назад совсем другое говорил. Противоположное. Меглин промолчал, только на миг проверил её реакцию краем глаза. — Думаешь, он никуда сбежать не мог? — продолжала она, хмуря брови. — Или ты сам его убил? Так вот, я тебя убивала и тоже так думала. Если ты не в курсе. Я теперь уже ничему не удивлюсь. Меглин вздрогнул, но не ответил. Потом, когда подопечная уже отчаялась что-либо услышать, произнёс: — Это — другое, — и с нажимом прибавил: — Он не мог выжить. Точка. Теперь уже вздрогнула она, отчаянно отгоняя от себя зрительные, но больше звуковые картины прошлой кошмарной ночи. А профиль её собеседника внезапно усмехнулся, на миг закусил нижнюю губу и показал кончики зубов. — Претензий предъявлять не будет. Развода не попросит. Имущество делить тоже не придётся. Живи да радуйся. Есеня вспыхнула. Подавшись к нему, спросила почти жалобно: — Но кто же он тогда? И где Витюша? Ответом было молчание. Видимо, новая версия ещё не выстроилась достаточно основательно, чтоб её демонстрировать. А может быть, он как раньше хотел, чтоб ученица додумалась сама и не дала "шестерёнкам" в голове "заржаветь"? — Ну, и как ты предлагаешь его ловить? — наконец воскликнула Есеня, так и не додумавшись ни до чего путного. — Искать? Того, кого никто никогда не видел? Чей голос невозможно узнать? Убийцу, что не оставляет следов и не имеет слабостей, преступника без почерка? — Нет, — возразил Меглин. — Есть у него свой почерк. Есть. — Он убивает чужими руками, — монотонно повторила она слова покойного психолога. Но наставник фыркнул. Переключил скорость и бросил: — "Двойка" тебе. Это — не почерк. Вздрогнув от неожиданности, она скрестила на груди руки. Насупилась и невольно попыталась оправдаться: — Это не мне "двойка", а... — А раз так, чего чужие глупости повторяешь? — оборвал её раздражённый баритон. — Своя голова есть, нет? Есеня сконфуженно уставилась на дорогу. Услышала уже более спокойное, задумчивое, убеждённое: — Он убивает... Убивает. Тех, кто может ему помешать. Так или иначе. Тех, кто что-то знает. Кто может его выдать. Сдаёт фигуры... Чужими руками или своими — уже не важно. Он прав: времени не остаётся. Это эндшпиль. Есеня насторожилась: — Что? — Конец партии. Она поёжилась, как от холода. Призналась: — Не понимаю. — Кого он убивал? Вспоминай. "Кого он только не убивал..." — "Наших", — стала послушно перечислять Есеня. — Анюлю. Глухого. Григорьева. Сашу. Папу... — Огнарёва, — вдруг подсказал Меглин. Она поражённо округлила глаза: — Откуда ты знаешь? Он переключил скорость и сердито выдохнул. — Тебе в рифму ответить? — спросил. — Ещё. — Ну... Подопечная замялась. Неужели он следил за ней до такой степени? Или узнал об этой истории от Быкова? Или... — Что "ну"? Есеня и сама не поняла, как этот манипулятор, от которого она сама вознамерилась потребовать ответ, вынудил их столь быстро поменяться ролями. И почему это так усилило её замешательство? Может быть, всё дело было в знакомых строгих нотках, которым было просто невозможно возражать? А может, в том, что в ушах, даже после многочасового пути, до сих пор гремел плач маленького ребёнка? Хотя её великодушно избавили от необходимости вести автомобиль, Есеня чувствовала себя совершенно измученной. Мозг объявил, что устал, и работать отказывался. Хотелось, наверное, просто растянуть эту долгую дорогу до бесконечности, сделать этот миг вечным, чтобы просто ехать куда-то, сидя на своём законном месте штурмана, глядя в тёмное мокрое окошко вперёд на дорогу либо — на такой знакомый силуэт по соседству. И чувствовать себя рядом с ним и в неведении о том, что ожидало их в конечной точке назначения, — в относительной безопасности. О том, какие их могли поджидать сюрпризы там, Есеня страшилась даже подумать. Наконец, она просто сдалась, мягко откинула голову на спинку сиденья и прикрыла глаза. Голубой "Мерседес" замер на перекрёстке. Повисшие в воздухе капельки тумана преломляли свет фар, превращали его в струящиеся потёки крови. А все мысли, которые ещё оставались, были направлены в другую сторону и заняты не личностью неуловимого преступника, а скорее, бородатой персоной по соседству. — Снайпершу твою, — буркнул тот. — Точно, — кивнула она, вновь уставившись на красные огни какой-то машины впереди. — И Самарина. То есть Григорьева... То есть... — Их — как? Есеня равнодушно пожала плечами: — Выстрелом сзади. — Когда ты сама целилась. Она встрепенулась, чуть не подскочив на месте: — Но как ты... Он не ответил, конечно. Тогда Есеня вспомнила ещё кое-что: — И каждый хотел мне что-то сказать... Она умолкла ещё до того, как услышала: — Во-от... Она ведь тоже могла... Сказать. — Кто? — удивилась ученица А он словно очнулся. Буркнул: — Неважно. И, заметив на передней панели круглую аптечную коробочку, забрал, сунул в правый карман плаща. Вернул на руль обе руки. А Есеня сложила ладони на животе, отвернулась к окну. На миг вновь захотелось прикрыть глаза, но она заставила себя бодрствовать. Недавние происшествия и чуть было не случившееся ДТП лишили её уверенности в том, что водителю можно было доверять без каких-либо сомнений. Даже если её опасения были беспочвенны, и он просто устал упрямо вести машину восемь часов без перерыва, было бы не лишним оставаться начеку. Если что, теперь она сможет перехватить управление, чтоб не угрохать их обоих. Тогда Витюше — если вдруг ему получилось выжить — уж точно никто не сумел бы помочь. Следом вернулись попытки проанализировать услышанное, как и то, что вообще случилось за этот безумный день. Ещё один безумный день в его обществе. Кого Меглин имел в виду? И почему ей показалось, что озвученное местоимение прозвучало в его устах как-то по-особенному, тише, мягче, выразительнее? И как будто кольнуло в груди иголочкой ревности? Почему показалось, что с ней — кем бы она ни была — он обходился куда более деликатно, теплее, осторожнее? Не гонял как Сидорову козу, не щёлкал по носу как неразумное дитя, не играл её чувствами... Любил? По-настоящему? И обжёгся? Вот откуда у него эта горечь по поводу всего, что касалось столь многогранного понятия. Такие ожоги нередко заставляют видеть только одну его сторону, причём, не самую привлекательную. Год назад, буквально перед своей фиктивной смертью он говорил о том, что любил её мать. Да, именно так и сказал... И любил настолько сильно, что согласился выполнить её просьбу, избавить от жизни, над которой она сама уже была не властна. По его словам... Однако была ли Ольга Берестова единственной? Было бы наивно полагать, что Меглин прожил в своём логове "монахом" — как она когда-то опрометчиво назвала его, в обиде на холодность и неприступность каменного сфинкса. Просто до недавнего времени подобное ещё никогда не приходило ей в голову. А между тем, всё то, что они успели вместе пережить за какие-то полгода стажировки, как и наличие общего ребёнка, вынуждало задумываться и о таких вещах. Во всяком случае, хотя бы выяснить личность неизвестной Есене захотелось немедленно. А потом, раз уж тема была подходящей, она решила узнать раз и навсегда, сказал ли он тогда, на холодном снегу, чистую правду? Или просто дал ей сил на то, чтобы сделать всё, что ему было нужно? Как раз время было самое подходящее: в тесном салоне автомобиля, да ещё и на таком ответственном посту, деваться Меглину было некуда. Не выдержав, она повернулась к нему и уже набрала воздуха в грудь, чтобы прояснить этот вопрос, как тут на передней панели зашевелился айфон, и экран осветился. Схватив устройство почти инстинктивно, Есеня пробежала взглядом по единственной строчке сообщения, недоумённо протянула: — Тут какой-то адрес... Это же почти в самом центре! Меглин вернул левую руку на руль, кивнул. Она скривилась. — Думаешь, стоит? — усомнилась она. — А вдруг — ловушка? — А у тебя есть идеи получше? — фыркнул он. — Диктуй.

***

В одном из районов столицы — откуда до Красной площади и прочих достопримечательностей получалось добраться минут за двадцать — несмотря на позднее время суток, было шумно и тревожно. Во дворе нескольких громоздких "брежневок" — топорных, но дорогих своим обитателям за близость к станции метро и пешую дистанцию к Арбату и Кутузовскому проспекту — сгрудились полицейские легковушки, замерли несколько карет "скорой помощи" и даже пожарная машина, которая вскоре отбыла за ненадобностью. Ещё минут через пять в подворотню торопливо протиснулся микроавтобус телевизионщиков, а за ним — ещё несколько таких же. Воздух надрывался воплем сирен и сухим треском раций, сверкали сине-красные маячки служб. Попеременно, то тут, то там загорались окна домов, обозначая силуэты заспанных жителей. Кто-то сердито захлопнул створку и задвинул шторы, большинство осталось наблюдать. Тяжёлые бронированные двери парадного с домофоном были распахнуты настежь, и то пропускали, то выпускали на крыльцо озабоченных хмурых людей — полицейских и экспертов, мелкое и крупное начальство в погонах и ушлых репортёров. Причём те, кто возвращался во двор, выглядели на порядок мрачнее. Оператор криминальных новостей — парень лет тридцати — вскоре вышел тоже, едва разминувшись у лифта с каким-то представителем власти. На любопытствующих те уже давно махнули рукой, только попросили не мешать работать. Поэтому стороны разбежались, лишь полицейский мазнул по парню с камерой настороженным взглядом. Но, отметив его бледное лицо и чуть подрагивающие губы, фыркнул и вошёл в кабину, где уже было человек пять его коллег. Странно ещё, что лифт не застрял от такого напряжённого трафика. А очевидец сенсационного преступления торопливо вышел из дома и направился к микроавтобусу, что остановился чуть в стороне, чтоб не загораживать проезд. Обогнул по дороге взволнованных коллег-репортёров, что увлечённо стряпали телевизионный сюжет, махнул рукой своим, что уже закончили работу и оживлённо переговаривались неподалёку, всё больше округляя глаза, и о чём-то спорили. Зашел за их фургончик и там, вдали от посторонних глаз, прислонился спиной к дверце. Поставил камеру на край открытого кузова и шумно выдохнул. Поморгал, словно пытаясь отогнать картины того, что пришлось увидеть там, наверху... И вытряхнув из пачки сигарету, нервно сунул её в рот. Похлопал себя по карманам, но зажигалки не было. Он тихо выругался сквозь зубы. И тут под носом услужливо вспыхнул огонёк. — Спасибо — автоматически буркнул оператор. Прикурил, с удовольствием вдохнув первый дымок. Поднял голову и увидел молодую девушку. Та не присоединилась, щёлкнула крышкой и убрала зажигалку в карман. Откинула с головы капюшон, поставила руки на пояс. Он понятливо усмехнулся. Ну ясно — журналистка из какого-нибудь вражеского лагеря СМИ, из газеты или с конкурирующего канала. Предупредительно оказывает услугу в ожидании ответного жеста. Тоже гналась за сенсацией. Только, конечно, опоздала. С такой командой осведомителей за их бригадой угнаться не мог никто, это знали все, даже обыватели. Оператор выпустил дымок. Но говорить не стал, решил предоставить слово таинственной незнакомке. — Привет — произнесла та. — А ты что бледный такой? Что здесь случилось? Вот чего-чего, а его ещё пока не упрекали в слабости нервов. Тем более, уста таких красивых девушек, как эта. Даже в полумраке осеннего вечера, в промозглом тумане, в синеватых отсветах служебных мигалок и видеоаппаратуры, даже в толстовке и с видимыми следами усталости на лице, что оттеняли тёмные волосы до плеч, она всё равно приковывала к себе взгляд. Было в ней что-то такое, неуловимое и тревожное, притягивающее и в то же время отталкивающее, опасное. И в темноте глаз как будто горели жгучие огоньки. Рядом с ней — хрупкой и тоненькой, но при этом смелой и решительной, — срочно захотелось стать кем-то вроде Геркулеса, что не пасует перед трудностями и может спокойно выдержать любое кровавое зрелище. А ещё подумалось, что вот ей уж точно не следовало подниматься туда... По крайней мере, пока не вынесут трупы. Как говорится, ей ещё придётся рожать. Когда-то. Наверное... Потому оператор махнул рукой и небрежно сказал: — Да чувака одного грохнули с семейством. Жену, пацана маленького. Так что... — он внимательно посмотрел на собеседницу. — Знаешь, ты лучше туда не поднимайся. Серьёзно. Я на этом канале уже два года — и никогда такого не видел. Жесть. Ага, сработало — она вздрогнула. — А что за чувак? — Известная личность, — заговорщицки шепнул он. — Чем известная? Оператор пожал плечами: — Да давнее дело было, но громкое. Помнишь, может быть? Лет десять назад, в торговом центре, где он директором был, крыша обрушилась. Три десятка трупов. Среди них и дети. Просчёт в проектировке. А на следствии выяснили, что он не виноват. Через год уже починил крышу свою и заново центр открыл. Девушка прикусила губу. — Может, и правильно его грохнули? — задумчиво предположил оператор, выдыхая дымок. Сигарета была настоящим спасением для его потревоженных нервов. — Пришли, позвонили в дверь. Включили телевизор орать. Она прищурилась: — Откуда такие подробности? — Это я тебе говорю, чтоб туда идти не вздумала, — пояснил он. — Я там уже сам покрутился, послушал, что менты говорили. Наша группа первой приехала. Девушка отвернулась, устремила взгляд на носилки, накрытые простынями, что грузили в карету "скорой помощи". Протянула: — Интересно. И так просто двери открыли, по звонку? А как он в подъезд проник? Кто-то из соседей помог? Оператор ткнул папиросой в нужную сторону: — Здесь мужик живёт. Некто Полевой. У него в этом центре родные погибли. Жена и ребёнок маленький. Да вон он, стоит. — Ты должен был только двери открыть или что-то ещё? — услышала девушка в толстовке, когда подошла ближе и притаилась за стенкой служебного микроавтобуса. Затаив дыхание, она по возможности слилась с холодным металлическим боком и осторожно выглянула. За напряжённой спиной коллеги — капитана, судя по звёздочкам на погонах — получилось разглядеть свидетеля, самого обычного мужика лет пятидесяти, но мрачного, хмурого. И пока без малейших признаков раскаяния на лице. — Ты понимаешь, что покрываешь убийцу? — пытался воззвать к его совести капитан. — Убийца здесь лежит, — глухо прохрипел невольный соучастник и поднял голову, пробуравил окружающих тяжёлым, остановившимся взглядом. — Сам хотел. Смелости не хватило. Думаете, сдам его? Ничего я вам не скажу! Хотите — сажайте. Девушка вздрогнула и отступила назад. После сделала ещё несколько шагов. Развернулась и направилась обратно к своему осведомителю. — У него всю семью убили, — укоризненно говорил капитан. — Мать, жену, ребёнка... — Я тоже семью потерял, — донеслось ей в спину. — Квиты. Оператор с сигаретой в зубах уже сворачивал бухты кабелей. Она подступила ближе, уточнила: — Так это не один человек был? — Нет, — буркнул тот. — Их двое было. Девушка и с ней мужик какой-то. — А поподробней? Он оставил своё занятие, выпрямился. Затянулся сигаретой и пожал плечами: — Может, ты лучше у ментов справишься? — он задумался. — Ну, мужик как мужик. Говорят, в плаще был, фуражке. — С бородой? — вдруг вырвалось у неё. — Свидетели их мельком видели. Со спины. А девушка... Высокая, молодая. В брюках, куртке кожаной... Брюнетка вроде. Или шатенка? Внезапно он осёкся и уставился на неё так, словно видел в первый раз. Пробормотал: — Да вот такая, как ты. Она сглотнула. Улыбнулась и сказала нарочито бодро: — Ну, спасибо. Ты мне очень помог. И торопливо пошла прочь, наращивая шаг, повернула за угол дома. — Эй! — неслось ей вслед. — Подожди! А ты — кто? С какого канала? Вне поля зрения собеседника любопытная девушка перешла на бег и метнулась к высоким кустам, выставила руки перед собой и, зажмурившись, нырнула в мокрые колючие ветки. Продравшись сквозь них, она выбралась на другую сторону, к дорожке, спиной вперёд. Замерла, переводя дух. Машинально отряхивая одежду, прислушалась, проверяя: не гнался ли кто за ней? Убедившись, что с той стороны живой изгороди было тихо, девушка облегчённо вздохнула и уже хотела обернуться. Но тут за её талию с двух сторон схватились железные пальцы. Она едва подавила вскрик. — Чёрт, — прошипела. — Ненавижу, когда ты так делаешь! Меглин невозмутимо подтянул её к себе, похлопал по карманам толстовки и брюк, резко повернув как манекен, когда обыск сзади не дал результатов. Наконец, нашёл то, что ему было нужно, забрал портсигар и зажигалку. И немедленно забросил в рот папиросу, прикурил. А Есеня смогла с трудом восстановить способность двигаться и опустить руки. — Ну? — хмуро спросил он, когда выпрямился и выдохнул в темноту светлую дымную ленточку. — Некто Тушин и его семейство. Директор торгового центра. Десять лет назад там обвалилась крыша, погибли люди. Суд его оправдал, — помолчав, она добавила тише: — Жена, маленький ребёнок... Говорят: жесть. Меглин задумчиво покивал головой. И закусив папиросу, вернул своё имущество на место. Направился прочь. — Соседи их видели со спины. Не хочу расстраивать, но по описанию уж больно похожи на нас. Обоих... Всё это она выпалила, когда наконец настигла его. С непривычки догнать Меглина было непросто. — Дальше? — приказал тот. — Двери им сосед открыл. У него в том центре родные погибли. Естественно, был рад нашим двойникам... посодействовать. Говорит: сажайте, но не сдам. — Молодец, — мрачно пророкотал он. Преодолев расстояние до конца дорожки, наставник в таком же темпе пересёк узенькую и свободную проезжую часть, не прибегая к помощи кнопки светофора, а на другой стороне замедлил шаг, остановился. Подопечная замерла тоже. На удачу, в тёмное время суток их транспорт не сильно бросался в глаза. Вдобавок, Меглин припарковал автомобиль так, что в тени сквера его почти не было видно. — Почему надписи нет в этот раз? — спросила Есеня и повернулась в ту сторону, откуда только что получилось счастливо улизнуть. Наставник смотрел туда же. Выдохнув дымок, заложил руки в карманы плаща. Фыркнул. — А тебе она нужна? — сердито отозвался он. — Надпись эта? И так всё понятно. Она вздохнула, опустила взгляд. И вдруг в относительной тишине громко булькнул телефон. В первые несколько секунд она всё силилась понять, откуда могло взяться устройство, после, сообразив, с опаской достала его. Сощурившись, прочла сообщение, пробормотала: — Это ещё что? Гостиница... Номер... Он заглянул ей через плечо. Хмыкнул: — О, смотри-ка. Вовремя. Есеня вздрогнула и обернулась. — Это что значит? Послышался вздох. — Устал. — Нет, я — об этом! Меглин взглянул на предъявленный ему под нос экран. Отвернулся, потёр глаза. — А, — протянул он и пожал плечами. — Не понимаешь, что ли? Волнуется. Отец родной... Пока она всматривалась в экран, как в клинопись, и ошеломлённо хлопала глазами, Меглин затянулся сигаретой и как будто воспрял духом. Пробормотал, не глядя на спутницу: — Ну-ка пошли. Та мгновенно догадалась о том, что пришло ему в голову. — Ты куда собрался? — не совладав с собой, ужаснулась она. — Туда? Но это же... западня! Ну, точно так! — Нормально, нормально, — отмахнулся он. Пришлось бежать следом, до машины, отдуваясь и пытаясь на ходу донести свою мысль. В частности, о том, что лично ей событий за один только сегодняшний день уже хватило с головой. А ведь впереди была ещё целая ночь. — Ты думаешь, на сей раз обойдётся без приключений? Убийцы, которых видели свидетели, — наши двойники. Откуда ты знаешь, что в этом номере нас не поджидает полиция? Как мы что-то сможем объяснить? Ты — покойник, я — беглая заключённая! Нельзя соваться туда так просто, нельзя! Родион! — Ничего, — вдруг отозвался тот. — Время покажет. Есеня упёрлась руками и нависла над капотом, тяжело дыша. Но Меглин неумолимо сел за руль, хлопнул дверцей и исподлобья пробуравил её тяжёлым взглядом сквозь лобовое стекло. А потом кивнул на пустое пассажирское сиденье. Время показало, что он вновь оказался прав. В номере заявленной областной гостиницы было покойно и пусто. И хоть шаром покати. Есене ужасно не хотелось слушаться наставника и даже заходить туда. Она в который раз вспомнила о том, с кем они теперь имели дело, и подумала, что в таком месте их могли поджидать самые разные сюрпризы. По большей части, неприятные. Однако что оставалось делать? Только вставить в прорезь замка ключ, который удалось незаметно стащить со щитка внизу. В последний раз метнуть жалобный взгляд на Меглина, что замер в полумраке коридора у дверного косяка, скривиться и достать пистолет. А затем — стать наизготовку с другой стороны и взяться за ручку двери свободной рукой, нажать. Он одобрительно кивнул, и Есеня рванула створку на себя, метнулась внутрь. За пару секунд обежала комнату, заглянула в маленькую ванную. — Ничего не понимаю, — наконец, объявила она, когда во второй раз прошлась по периметру комнаты и не обнаружила никаких подозрительных дополнений. Заметив входную дверь нараспашку, подошла, закрыла. Сунула оружие за пояс. А когда обернулась, то, к своему изумлению, увидела Меглина на кровати. Сверкнув глазом из-под козырька кепки, тот надвинул его ещё ниже, на самый нос, заложил локоть за голову и расслабленно вытянул ноги в ботинках поверх покрывала. Она вздрогнула. — Ты что, тут оставаться собираешься? Родион! Но вербального ответа не последовало. Да и знакомая до щемящего чувства в груди фигура не пошевелилась. Есеня сдвинула брови. Позвала ещё раз, но уже не так грозно и уверенно: — Родион? И невольно запустила руку, выворачивая карман своей толстовки, после — другой. Не обнаружив там того, что искала, она с тревогой бросилась к наставнику. — Тебе плохо? Ты слышишь меня? Родион? Есеня заскочила на кровать, схватила его за плечи, тряхнула. Прижавшись щекой к тёплой рубашке, по старой привычке полезла в карман плаща за искомой коробочкой... И в тот же миг с писком оказалась на постели. Он резко опрокинул её, навис сверху и держал, пока подопечная, сперва — инстинктивно, а после — сердито и яростно, отбивалась. — Да ты... — шипела она, внутренне распаляясь всё больше. — Ты... Ты... Приложив все усилия, рванулась, но конечно, ничего не добилась. Только на шее вдруг сомкнулась хватка раскалённой стали и утопила её в подушке. Получилось лишь беспомощно схватиться за напряжённое запястье и хрипнуть. — Уймись, — пророкотал он. — Утром поговорим. Выспаться надо. В полном ошеломлении Есеня вытаращилась на него, прошептала: — Что? За... чем... — "Ребусы" решать, — хмуро пояснил Меглин. — Его ход был — наша очередь подошла. Она поморщилась. Железные пальцы позволяли дышать почти свободно, но держали в покорности. Можно было вдоволь жечь их обладателя взглядом, злиться и запоздало понимать, что если бы она помнила о его первом уроке, то в таком положении бы не оказалась. Теперь выйти из этой ситуации можно было, как прежде — только признав своё поражение. Её изнутри давно переполняли совсем другие чувства, что за пару секунд достигли точки кипения и горячо затопили всё тело, захватили в плен. А следом от этого ощущения тёплого капкана пришла и та самая поразительная слабость, которую она хорошо знала и совладать с которой было уже невозможно. Горящие, застывшие глаза, что как будто её не видели, обрели вновь осмысленное выражение, окинули Есеню суровым неодобрительным взглядом из-под нахмуренных бровей. Та вздохнула и выразительно убрала руки, показывая, что соглашается с таким порядком вещей. На миг он сжал пальцы чуть сильнее и отпустил. Отодвинулся. И приняв ту же позу, что и до этого, больше ничего не сказал. Есеня же осталась на месте, тяжело дыша и не решаясь даже двинуться. Продолжая бессознательно таращиться перед собой, она отчаянно силилась успокоиться. Впрочем, о том, что всё это означало, было не так уж сложно догадаться. Как бы хорошо Меглин ни умел себя контролировать, целый день за рулём плюс новые "художества" их телефонного неприятеля, видимо, были способны лишить выдержки даже его. И раз уж она согласилась передать бразды правления, значит оставалось одно: подчиниться. Похоже, всё вернулось на свои орбиты? Отныне то, что он сочтёт непослушанием, будет расценено как вызов, а за просчетами последует соразмерное наказание. Он снова был рядом, сильный, уверенный, всезнающий, ведущий в их маленькой команде. Пожалуй, единственный, кто всегда мог добиться от своенравной дочки прокурора Стеклова хоть какой-то покорности. Тот, чьё слово всегда оставалось последним. Её любимый, уставший и раздражённый волк... Что ж, если Меглин посчитал, что разместиться здесь на ночь будет не такой уж плохой идеей, значит, он снова знал больше, чем говорил. Возможно, ТМНП действительно не было нужды устраивать им неприятности, по крайней мере, до утра. Возможно, Женька был просто его "пешкой" и ушёл со сцены бесславно, как они все. И, возможно, Витюша в самом деле был... жив? — А просто... сказать, — неуверенно пробормотала Есеня. — Слабо было? Никто не отозвался, впрочем, она и не ожидала ответа. Приподнявшись на локтях, она убедилась в том, что Меглин не двигался и уже, кажется, уснул; во всяком случае, в данный момент не представлял угрозы. И тогда, отвернувшись, потянулась за пистолетом. — А ты так лучше меня слышишь, — вдруг донеслось из-за спины. Есеня замерла на миг. После — фыркнула и сунула генеральское табельное под подушку подле себя, чтобы в случае опасности до оружия можно было легко дотянуться рукой. А потом щёлкнула выключателем настольной лампы и, поразмыслив, осторожно подползла к соседу. Со вздохом свернулась в калачик под его тёплым боком, обняла себя за плечи и приготовилась закрыть глаза... — Первый урок какой был? — раздалось над ухом. Она застыла без движения, слушая мерный стук знакомого сердца, что уже почти восстановило свой ровный бег, в отличие от её собственного. — Всегда ожидай... Она прервалась, чтобы глотнуть воздуха и докончить: — ...нападения. — Это ты запомнила, — проворчал он. В кромешной темноте Есеня залилась краской. — Значит, ты этому меня учишь? — её голос подрагивал. — Вообще никому не доверять? Даже... тебе? Помолчав, она с горечью прибавила: — Скажи, а разве так можно... жить? — Доверять — не значит слепо верить, — поправил наставник. — Никто не создаст тебе условий, в которых можно быть на сто процентов открытым и не набить себе шишек. Жизнь — это риск. Она тебе для того и дана, чтобы делать ошибки. И на них учиться. А шишки да пинки от своих — самые действенные. От чужих ещё можно уклониться. Есеня скривилась. — Только от тебя зависит то, как ты оцениваешь риск и справляешься с последствиями, — продолжал он. — За риск, за смелость быть открытым награда — это свобода. Крупицы счастья, свежий ветер в лицо. Вот это — жизнь во всей её полноте, а не медленная смерть с открытыми глазами. Да и на смертном одре потом будет что вспомнить. Как плохое, так и хорошее. Подытожил: — Доверие — это нож. Кому его даришь, тот и может тебя убить. Она мгновенно сообразила, что он имел в виду. А знакомый баритон добавил: — А не подаришь, — как он тогда тебя защитит? А? Чем? Есеня помолчала, собираясь с мыслями. Потом осторожно решила прояснить то, что мучило её вот уже полгода, спросила темноту. — Но как узнать, кому можно доверять, а кому — нет? Послышался вздох. — Вечный вопрос. Хочешь жить в безопасности? А безопасность — та же тюрьма. Стены крепкие, только жизни в ней нет. Скучно и шагу не сделать. Там ты никогда не узнаешь... — Чего? — вырвалось у неё. — Ответов. На свои вопросы. Есеня вздрогнула. Внезапно вспомнила его горячие руки, что на холоде нагрели её собственные и вложили в них перочинный нож. Хоть впоследствии оказалось, что тогда они прощались не навсегда, эти картины до сих пор были живы в памяти и причиняли ей боль. — Надо прыгать, чтоб потом, внизу поймали. Она закусила губу. И после небольшой паузы — не оценивая риски и не приготовившись к последствиям, — на одном порыве души, несмело и очень тихо спросила: — Ты меня поймаешь? Повисла пауза. Наконец, когда она отчаялась что-либо услышать, он произнёс с тихим знакомым смешком: — Не узнаешь, пока не доверишься. В этом вся штука. И больше уже ничего не сказал. А Есеня вздохнула, закрыла глаза. И уснула под волны размеренного дыхания и биение бессмертного сердца в такт у своего ушка.

***

— Скажи честно. Если бы мне не удалось... выбраться оттуда... Я бы так там и осталась? Меглин угрюмо молчал. Потом произнёс: — В шахматах удача — только гость. Иногда заглядывает, но полагаться на неё нельзя. И опять его пространный ответ можно было понимать как хочется. Как угодно. Есеня села на кровать с другой стороны, кутаясь после душа в мягкий гостиничный халат. Сдёрнув чалму из полотенца, она встряхнула волосами, а после дотянулась до тумбочки и схватила в руки средство связи. Экран давно был чист, и она не могла отказать себе в этом мучительном удовольствии — смотреть на щекастое, зарёванное личико. Через пару минут Есеня попыталась вновь: — Получается... Ты знал, что я... Что мне дадут уйти? Но вспыхнувшая, — несмотря на весь тот кошмар, что уже случился, — надежда погасла, как огонёк. Ведь он ничего не ответил. А у неё в голове вдруг пронеслись, прорвались из глубины все старательно загнанные туда мысли, все воспоминания о прошлом ужасном месяце. Особенно о первых днях, когда она ничего не могла понять, когда внутренне, в темноте маленькой одиночной камеры металась между двумя категоричными догадками о том, жив он был или мёртв и она — безумная либо вменяемая и угодившая в ловушку? Не знала, что ей было уготовано в этих стенах, и думала о том, что кто бы её ни засунул туда, его следовало поблагодарить хотя бы за личные апартаменты в стенах мужской колонии... Пыталась на первых порах наивно что-то доказать покойному "слону", сообразить, в какую из игр ей теперь предлагали сыграть. Потом — перестала, привыкла, почти смирилась со своим положением. Но кто знает, может, останься она там — и ребёнок был бы сейчас жив? Или за неё опять всё просчитали и решили? От этого ощущения собственного бессилия любимую мордашку перед глазами стали постепенно размывать слёзы. — А если — нет? Ответом была тишина, но с ощутимой ноткой напряжения. Был бы здесь балкончик или иное помещение, кроме ванной комнаты, и Меглин точно ретировался бы туда — дымить папиросой и думать о чем-то своём. Он ещё мог поддержать разговор и обсудить с ней рабочие вопросы, порассуждать на тему, как им ловить ТМНП или его загадочных статистов. Но теперь дело касалось области, в которой наставник никогда не чувствовал себя уверенно. Так или иначе, в отношениях между людьми он как будто разбирался неплохо, "в пределах профессии". Но выяснять эти отношения никогда не любил; то, чего она так хотела услышать, он не сказал бы ей никогда. А его ученице со вчерашнего дня стали удивительно безразличны судьбы всех других людей в пределах ста тысяч километров от столицы; стало совершенно наплевать на пресловутый долг перед прошлыми и будущими жертвами маньяков — или "дублёров" ТМНП, у которых, судя по всему, проснулся завидный аппетит, даже на обещание, что она сама давала наставнику. Взрыв, огонь и дым совершенно заслонили всё это, вынудили оскалиться и принять его вчерашние слова за руководство к действию — вспомнить о себе самой и впредь, стараться оценивать риски и готовиться к возможным последствиям, даже в его компании. Отстранённо посмотреть на собственную раскоканную жизнь и на те осколки, что от неё ещё остались. Оценить всё это и то, что случилось, увидеть, в каком положении оказалась она сама. И прийти от всего этого в подлинный ужас. "Человек по-настоящему начинает ценить что-то только, когда потеряет", — говорил ей покойный "слон". Тот самый, что за последний месяц сумел как-то притащиться в её аккуратный лаковый строй и разнести его если не вдребезги, то, во всяком случае, внести ощутимую сумятицу и раскидать все её фигуры по сторонам. Даже этой долбаной фразой, старой как мир... Тьфу, вот и она сама уже начала мыслить "шахматными" категориями! Но что удивляться? Древняя игра — поле кровопролитного сражения. Это только у плохих игроков можно увидеть мат в два и четыре хода, когда почти все фигуры остаются целыми. Опытные полководцы уже в середине игры переворачивают всё с ног на голову, перетасовывают и перемешивают их так, что каждая фигура оказывается в совершенно непривычном месте. И жертвуют ими тоже безо всякой жалости. К финалу на клетках стоят всего несколько солдат, причём у каждого — своя роль в будущем эндшпиле. И так не просто получается — это необходимое условие. Король силён, но собственное войско ему мешает. Вот и ТМНП не считает своих убитых "пешек". А Меглин и вовсе взял и скормил ему без зазрения совести "ферзя" — самую ценную фигуру на доске! Фигуру, которой не жертвуют. "Фигуру", которую он пообещал беречь и защищать. Как он всё-таки посмел... Есеня стиснула зубы. Ладно, Меглин никогда особо не дорожил собственной жизнью, порой даже складывалось впечатление, что ему не терпится с ней расстаться. Пускай он затащил в это же болото свою единственную ученицу, ибо она сама неосторожно напросилась к нему в стажёры, при том, что он этого, оказывается, и ожидал... Пусть он не один раз подвергал риску её жизнь под благовидными предлогами, но бросать жизнь их сына, их большеглазого крохи, какому-то конченому психопату как кость, он не имел права! Не имел! Он же знал, что будет, если её поймают! Знал, что малыша у неё отнимут, и в обществе её покойного мужа — если он в самом деле был покойным — Витюшу никто не сумел бы защитить! А ТМНП — кем бы он ни был — уж точно не пожалел бы даже годовалого ребёнка! "Я держу пальцы на его шее..." Есеня содрогнулась. И почувствовала, как медленно начинает закипать от злости. Значит, теперь эти два грёбаных "шахматиста" полагали, что она будет волноваться за исход их чёртовой "партии"? И, главное, так считал Меглин? Да у неё не осталось почти ничего! Одна только боль. Звенящий и понятный стимул для того, чтобы найти этого ублюдка, где бы он ни был. Даже вытащить из могилы... И всё же она с тайным облегчением услышала резкое, хорошо ей знакомое и отрезвляющее: — Что видишь? — Ничего... нового. Он молчал. А Есеня в этой предоставленной паузе попыталась собрать воедино всё, что уже знала про их главного противника, и выбрать самое нужное и существенное. — Он — манипулятор, любит всё делать руками своих "пешек" и убирает их впоследствии. Виртуозно играет на человеческих слабостях, а сам не имеет ни одной. Беспокоится о своём инкогнито и... Я уже замучилась перебирать кандидатуры — всё равно ни одна не подходит... И вообще, — заявила она. — Если бы в моём окружении был такой конченый псих, я бы об этом точно... знала. Есеня замялась, запнулась. И сконфуженно умолкла ещё до того, как различила его смешок: — Ты год так прожила и не заметила. Хреновый критерий. Она понуро кивнула. — Дальше, — потребовал он. — Ну, он точно имеет зуб на тебя и на меня... И он украл нашего сына. На последней фразе её голос против воли задрожал. Пришлось снова прерваться. — Всё, что ли? — уточнил Меглин и покачал головой. — Полгода уже так тесно общаетесь, а результат — нулевой? — В гробу я видала такое "общение". Он фыркнул. А Есеня вдруг вспомнила, о его обычной подсказке, что неизменно работала, кажется, в любых ситуациях и случаях. Если оставить тот жуткий звонок после фиктивной смерти наставника, в этот раз всё началось... тогда, когда убили Суворову. Её поимка на колокольне была секретной, и майор Осмысловский о ней не знал. Однако как непосредственный подчинённый генерал-майора, заместитель начальника спецотдела СК — в конце концов, как её муж — он ведь мог узнать обо всём, причём в ускоренные сроки? К тому же, после выяснилось, что Быков оказался далеко не единственным из начальственной верхушки, кому все подробности операции были известны чуть ли не с самого начала. Эта же верхушка впоследствии санкционировала возвращение опальной сотрудницы спецотдела на службу, когда пришлось ловить Верещагина, несмотря на то, что её официально отстранили на время служебного расследования. А ведь был ещё отец. Который до недавнего времени поразительным образом оказывался в курсе всех происходящих с его дочерью событий. Отец, который подарил ей наручные часы и ничего не имел против её брака с серийным убийцей. Как и удивительно беспечно доверил тому организацию собственной безопасности. Из трёх человек, которые были "ближе" всего к капитану Стекловой, на роль её телефонного мучителя пока что не годился ни один. И одновременно подходили все... Снова чувство было такое, что она бродила по комнате с завязанными глазами. Натыкалась на смутно знакомые предметы, но не видела самого главного. Информации было недостаточно, соваться за ней к генерал-майору теперь стало опасней вдвойне. А тот единственный, кто ещё мог ответить на её вопросы, предпочитал угрюмо помалкивать. От всех этих мыслей, что как птицы вились вокруг единственной более-менее известной ей личности, голова скоро пошла кругом, и Есеня взялась за виски. Пробормотала: — До вчерашнего дня я думала, что это — Женя. Я и теперь так думаю. Слишком уж много совпадений. Папу ведь точно он убил, я в этом больше не сомневаюсь. Если убил... Да и Огнарёва — тоже. Но зачем? Не понимаю. Не то чтоб эта его... — как ты говоришь? — "комбинация" была красивее. Не то они действительно могли его как-то... выдать. Знали нечто такое, что... — взглянув на Меглина, она прибавила с укоризной: — Ты ведь не скажешь, да? — Скажу, — мрачно пророкотал тот. — Только тебе это никак не поможет. Опять путаешь "пешек" и игроков, "куклы" и "пальцы". В одну кучу всё сгребла... Думай дальше. Ну? Есеня отвернулась. Скрестила на груди руки и упрямо повторила свои вчерашние слова: — Всё, что происходит сейчас, это его такая посмертная... подлость. Месть. И то видео в новостях говорило именно об этом. Меглин фыркнул: — А звонил он тоже посмертно? Или ожил ненадолго? Но подопечная упёрлась: — То наверняка запись была... Компьютер какой-то. Сигнал. Ну, знаешь? Включили телефон и — бац! — она хлопнула в ладоши. — Звонок. Запись включилась. Все давно — мёртвые. Никого и ничего мы не найдём. За своей собственной тенью бегаем. Вот и поймать не можем. И не поймаем. Считав утвердительный кивок, Есеня совсем пала духом и горестно уронила руки. Ну, конечно! Вот зачем наставник вчера вступил в её "телефонный разговор" с их общим недоброжелателем, причём, только на пару секунд. Хотел убедиться сам и показать ей, что шантажист физически не мог ответить на его вопрос, как и сообразить, что жертва его изощрённых "игр" была в доме злосчастной "резервной копии" не одна. Есеня чуть было не озвучила ещё одно своё подозрение, что учитывая последнюю версию, также обрело право на жизнь. Говорили же эти непримиримо сомкнутые уста, что у мертвецов руки развязаны? Ну, во всяком случае, у тех, кто был мёртв согласно документам и... не мёртв, согласно всему остальному? Может ли это быть? Ведь она трогала его за холодную руку и вздрагивала потом от каждого торжественного залпа, когда старшего советника юстиции полковника Стеклова хоронили со всеми почестями, что полагались ему по рангу. Однако даже собственные руки, окрашенные кровью, и предсмертный хрип — последний отзвук любимого голоса — отныне были не способны убедить её ни в чём, даже в смерти... Оставались разве что две лаконичные смс с неизвестного номера. Но их объяснить было ещё легче, чем вчерашнюю запись. А что касалось ТМНП, то этот злой гений вполне был способен устроить своим жертвам сладкую и весёлую жизнь даже после своей кончины. Всё спланировать и просчитать — как он обставил убийство Самарина, чуть ли не до секунды, и как пуля поразила Суворову. В его распоряжении наверняка было ещё много "кукол" и послушных "пешек", а это означало, что ей с наставником предстояло вступить в бой против целой армии, которая как будто не становилась меньше, наоборот — у неё вместо одной отсечённой башки тотчас вырастали две новых, как у мифического чудовища... — Тебе нравится? То, что он скажет дальше, она знала заранее. Вздохнула. — Ты за одну версию зацепилась, и за ней ничего разглядеть не можешь, — баритон наставника посуровел. — Я спрашиваю не "что ты думаешь", а "что ты видишь". Не выдержав, Есеня выпалила: — А что ты сам тут видеть можешь? Сплошной туман. А мы в нём — как ёжики. Вздрогнула. И с удивлением услышала: — При желании можно и в тумане неплохо ориентироваться. Если от дороги далеко не отходить. В сторону. Повернувшись к Меглину, она провела рукой по волосам и навострила уши. А тот сказал: — Отбрось всё, что думала до этого, и оставь только объективные факты. Всё прочее — твои домыслы, они только мешают. Ну? Что ты о нём знаешь? Вновь вспомнив об истории с Суворовыми, Есеня чуть было не усомнилась даже в роде озвученного местоимения. Но пересилила себя и впредь решила помалкивать. Такая тактика могла уберечь от ошибки, к тому же хотелось, чтобы Меглин как раньше похвастался перед ней своим уловом. Молчание — золото... — Он озабочен контролем, скорее всего, раньше уже терял близких. И от него можно не ждать нечестной игры, это радует. Она подняла брови. Если первое и последнее утверждение в этом психологическом портрете ещё в каком-то виде приходили ей в голову, то среднее оказалось новостью. — Ну, и как ты... Меглин пожал плечами. — Проекция. Зеркало. Вот если бы тебе захотелось сделать кому-нибудь горько по-настоящему... Отомстить за боль. Чтобы ты выбрала? Она раздражённо буркнула: — Порезала бы на кусочки. И поджарила... на медленном огне. Меглин скривился и насмешливо покачал головой. — Скука. Непрактично. И помучиться как следует не успеет. Боль физическая — ничто по сравнению с болью душевной. Да? Тогда ученица ненадолго задумалась. Сверкнула глазами: — Лишила бы самого дорогого. — Например? — холодно подбодрил он. — Ребёнка. Близких, — её зрение будто обострилось, сомкнулись челюсти. — Пусть живёт и думает о том, что их уже... не вернуть. Пусть видит их во сне и проснувшись, понимает, что это — лишь сон.... Пусть возвращается в дом, где больше не слышно их голосов, пусть думает о том, что не успел с ними ничего... И казнит себя сам. Денно и нощно.. Внезапно опомнившись, она обнаружила, что подалась вперёд и всматривалась в такие же жгучие пропасти напротив, почти не мигая. Отвела взгляд, сморгнув выступившую в уголке слезинку. И торопливо пробормотала: — Ты имеешь в виду, что я сама не раз пережила подобное, потому знаю, как это может быть... больно? Вот и для жертвы выбрала похожий... способ, да? И он — тоже. Не обращая внимания на её воодушевление и тем более, не поддавшись ему, Меглин спокойно ждал и слушал. — А то, что он помешан на контроле, следует не только из всех этих его прослушек, часов и телефонов, — её голос окреп и зазвенел. — Он держит нас в тумане, потому что неведение это — прежде всего, невозможность контроля! Это когда что-то вокруг происходит, а ты — не в курсе и потому не можешь вмешаться. Не знаешь, чего ожидать в следующий миг. Не успеваешь подготовиться, оценить риск и придумать, как быть с последствиями... — Вывод? — Для него самого утрата контроля — как нож в сердце. Любимые глаза напротив блестели. Как случалось раньше, на стажировке, её верные ответы доставляли ему удовольствие едва ли не большее, чем собственные. Впрочем, как и ей самой. — А насчёт нечестной игры, — уверенно продолжала Есеня, обогретая этим взглядом с выражением почти отеческой гордости в глубине. — То до недавнего времени он действительно играл по правилам... — она помрачнела. — Примерно до позавчерашнего дня. Разгоревшийся было энтузиазм угас, Есеня опустила глаза. Уткнулась в экран телефона, что до сих пор держала в пальцах. Включив его, вновь уставилась на дорогое личико. И внезапно подумала, что как минимум один человек в её окружении прекрасно подходил под это описание. Тот самый, что сидел на расстоянии вытянутой руки и выдохнул с досады: — А так хорошо начиналось... Не это — главное. Что из этого следует? И поскольку ответа не было, сказал: — Ты его переоцениваешь. Слабости есть у всех. Просто они слишком драгоценные, чтоб показывать их кому попало и в открытую. Бить-то по ним будут? — Я до сих пор не видела ни одной. Есеня вздохнула, попросила: — Скажи, ну? Дай подсказку. А то у меня уже все мысли в голове... перепутались. Не могу... "И не хочу..." Она отвернулась. — Наша сила часто — в нашей же слабости, — задумчиво произнёс Меглин. — И наоборот. Любого обсессивщика легко поймать на его принципах. Есеня тихонько закусила щёку. Вспомнила, как ломала в ладони крекеры и проводила допрос с пристрастием, за который санитар Дёмин никак не сумел бы пожаловаться на свою обидчицу. Неприятное, но безобидное для большинства людей обстоятельство — крошки на одеяле. А чувство было такое, что подозреваемого вот-вот хватит удар. Или взять того же Чистякова — даже фамилия у него подходящая, всё по пакетикам... Значит, ТМНП тоже — из этого лагеря? Ну да, он же чистюля, свои ручки марать не любит... — Все они хотят, чтоб по правилам всё было, — с расстановкой и удовольствием продолжал Меглин. — Рационально, красиво, чистенько. А кто играет по правилам, того можно и предугадать. Его контроль и всемогущество — его же тюрьма, из которой вырваться уже нереально. Кто правила вводит, тот самому себе задаёт коридор и ограничения. Рельсы, сходить с которых — чревато неприятностями. Есеня тяжело дышала. — Ты говоришь так, будто знаешь, кто он. Уже знаешь, — она взмолилась. — Да? Ну пожалуйста, скажи мне! — Если б я знал, мы бы с тобой сейчас тут не болтали... глупости, — мгновенно осадил её Меглин. Она посерьёзнела, недоумённо сдвинула брови: — И как мне это понимать? — Понимай как хочешь, — отрезал он. И взгляд остывших тёмных глаз стал отрешённым, устремился в космическую бесконечность пространства вопросов и ответов. Но выдёргивать его оттуда, как и запирать в угол, уже просто не захотелось. Вспыхнув, она повернулась спиной, упёрлась локтями в колени и взялась ладонями за щёки, насупилась. А потом, не совладав с собой, процедила: — Ты прав. Ведь всё уже случилось. Кем бы он ни был, он убил его. И наверняка сейчас в могиле сам. Иначе стал бы он так изощряться с записью разговора? Чего он сам не позвонил, ублюдок хренов? Сжатый кулачок сердито стукнул по колену под полой гостиничного халата. И знакомый острый взгляд тут же продырявил её насквозь где-то промеж лопаток. — Да, плохо дело, — пророкотал Меглин. — Рано ты позиции сдавать начала, рано. Она вздохнула, скривилась. "Позиции..." — Значит, ты сама с ним поговорить хочешь? Соскучилась, что ли? В ответ Есеня обернулась и вытаращилась на него с плохо скрытым ужасом. С недавнего времени всё, что говорил Меглин, стало приобретать какой-то непонятный пока смысл. А может быть, она наконец-то вновь привыкла к его присутствию и после этого короткого "мозгового штурма" настроилась на его волну достаточно, чтобы считывать и подтексты? Не факт, что правильные. — Так он тебе ещё позвонит. Не переживай, — хмуро заверил тот. — С того света, что ли? — её голос подрагивал. — С чего ты это взял? — Ну, ты же этого хочешь? — был загадочный ответ, сопряжённый с ещё более странным выражением в пламени разгоревшихся глаз. А Есеня отчего-то озябла и поспешила запахнуться в халат плотнее. Пока она вновь размышляла над тем, что даже не решилась бы озвучить, Меглин вздохнул. Напомнил: — Весь контроль у него должен быть. Помнишь? Постоянно. Но любая игра тем и интересна, что в ней возможно любое развитие событий, есть элемент неожиданности, спонтанности. Азарта. Она согласно покивала, придвинулась ближе. Он хмыкнул. — Даже если подкинуть монетку, она может стать на ребро. А этот думает, что играет, а на самом деле — и шагу не ступит, не подготовившись. — Импровизации боится? — осторожно уточнила Есеня. — Неопределённости, — поправил Меглин и пожал плечами. — Как и мы все. Она задумалась. — Иногда достаточно лишить своего противника твёрдой почвы под ногами. — Ты правильно сказала. Неведение заставляет питать надежду и рассчитывать только на свои силы. А в глубине души в себе сомневается каждый. Неведение позволяет дойти умом до любого абсурда. Недаром же говорят, что у страха глаза велики? Есеня вскинула голову, заявила: — Я не боюсь. — Будешь повторять это так часто — поверю, — пригрозил он. И когда она виновато потупилась, заключил: — У него каждый ход просчитан, а твои — все блокированы. Кроме тех, до которых он пока не додумался. Есеня покосилась на наставника, усомнилась: — А такое вообще... возможно? Тот усмехнулся и смерил её взглядом, в котором как будто мелькнула жалость. — Понятно. Она вспыхнула. А Меглин не стал ей говорить очевидные вещи и упрекать в том, что её вера во всемогущество их противника, увы, давно стала перевешивать уверенность в победе с их стороны поля. Помолчал немного, потом усмехнулся. Спросил: — Сколько можно придумать комбинаций в шахматах, знаешь? Подопечная нахмурилась. — А ты всё ещё думаешь, что он тут в шахматы с нами играет? Или в куклы? Да он просто... издевается. — Не юли, — посуровел знакомый баритон. Как и прежде, давая пространные ответы на её вопросы, он не терпел, когда ему самому не отвечали прямо и сию же секунду. Есеня задумалась. Неожиданный вопрос. Шестьдесят четыре клетки, тридцать две фигуры, да ещё некоторые по ходу игры можно передвигать как хочется, в том числе, и в обратном направлении. Не надо быть математиком, чтобы представить себе какое-то большое число. — Ну, много, — буркнула она. — Было бы "много", — все бы уже давно в шашки играли. Или в домино. Он ещё немного подержал паузу, посверкивая глазами. Пришлось терпеть, вдруг обнаружив, что разговор опять зашёл совсем не в ту степь и уже как будто потерял изначальный смысл. — Я тебя вообще не об этом спросила, — проворчала Есеня, невольно запахнувшись в халат. Прикрыла горло воротником — так стало немного теплее. — Ты его переоцениваешь и должна понять, почему. — Пф-ф, — выдохнула она. — Ты серьёзно? А Меглин похоже сам начал терять терпение — тихонько пыхтел, как чайник на плите. — Что, кто-то когда-то подсчитал? — ехидно предположила Есеня. — Ты? Он фыркнул. — До меня ещё догадались. Считай, что от самой первой партии до сегодняшнего дня ещё не было в истории двух идентичных. Правила строги, фигур мало, доска маленькая. А всё предугадать невозможно. Комбинаций — великое множество. — Только в эндшпиле фигур почти не остаётся, — хмуро возразила она. — Но всё равно возможны варианты. И не забывай о такой полезной штуке, как человеческий фактор. Похоже, Меглин и поныне не желал признавать своего поражения. Однако спорить с ним быстро расхотелось. К новому психологическому портрету их противника добавилась известная любовь к древней интеллектуальной игре. Подумалось ещё, что последняя как раз основывалась на правилах и на последствиях решений игроков. Вот где элемент спонтанности сведён до минимума, а ходы соперника можно предугадать наперёд. Значит, шахматы — игра тех, кто обожает всё держать под контролем? Что ж. Неудивительно, что ТМНП их так нежно любит. Как и наставник. Внезапно пришло озарение. — Он потому убивает чужими руками! — ахнула она. — Хочет быть в контроле и успевать сориентироваться, если что-то пойдёт не по плану. Не подставляется. Я так и знала, что он — трус. Меглин молчал. — Да, трус. Как они все, — продолжала Есеня. — Такова их суть. И она их ест изнутри поедом, заставляя врать, изворачиваться, убивать, даже руками "пешек". Ведь на самом деле он хочет, чтоб его поймали и чтоб сделал это именно ты! Мы... — прибавила она. — И боится этого. — Он не боится, — поправил Меглин. — Брезгует просто. Ну, это — как архитектору кирпичи класть. Не с руки. Труса легко напугать. А этот — пуганый уже. Он сам кого хошь напугает. Она вздрогнула. А наставник заметил: — Трудно играть вслепую. Он не умеет, я проверял. И в ответ на её ошеломление, убеждённо кивнул, заключил: — Позвонит, позвонит. Есеня вздохнула. Отвернулась вновь и в который раз за это утро уставилась на фотографию ребёнка. Две части души до сих пор боролись между собой: одна уговаривала сменить экранные обои на что-то менее удручающее, чтоб не отвлекаться и не бередить себе душу, а вторая отчаянно хотела смотреть на любимое личико и надеяться, что он был жив. — Я одного понять не могу. Эти убийства, "двойники", директор, вот этот номер, телефон... Вообще вся эта его "игра"? Зачем всё это? Неужели... для меня? Меглин не отозвался. — Молчишь? Он невозмутимо пророкотал: — Жду. Пока опять скажешь что-то умное. Риторические вопросы в ответах не нуждаются. Есеня закусила губу. — Выходит, он телефон заранее приготовил? И даже фотку... Прервавшись, она погрустнела, внезапно сообразив, что все её слова либо рассуждения были не в силах никоим образом повлиять на ситуацию. И вскипела: — А знаешь что? Вот не парят меня больше беды всего человечества, вот ни капельки! И до "наших" мне дела нет! И даже до этого чёртового ублюдка, если он ещё жив! Или мёртв! Не хочу я решать ваши долбаные "ребусы"! Я устала! Я умереть хочу! Слышишь? С этими словами Есеня схватилась за голову, зажмурилась и простонала сквозь зубы: — Я не могу так больше! Не хочу! Не буду... Не могу-у! Поскорее спрятавшись за сложёнными руками, она чуть повернула голову, опасливо скосила взгляд, нашла маленький просвет и сквозь него посмотрела на Меглина. Прошелестела: — Лучше убей... — А сын родной парит? — вдруг прогремел тот. — Или похоронила уже? Есеня уронила руки и вытаращилась на него со смесью недоумения и надежды. Если бы он только знал, как ей помогала его непоколебимая уверенность! Если бы знал, как ей просто хотелось слышать подтверждения из его молчаливых уст, снова и снова! А Меглин заметно смягчился, погасил свой пронзительный взгляд. Вздохнул. — Ну ты бы хоть проверила сначала. Фотку-то. Отличница. А ещё говорят: мать сердцем чувствует... — Что? — прошелестела она. — Что ты имеешь в виду? Он промолчал. А до неё вдруг наконец дошло. Преодолевая дрожь в пальцах от сердечного грохота, Есеня отыскала нужное приложение, открыла "галерею" с единственной фотографией. И, открыв, тупо уставилась на окошко с дополнительной информацией. Почему ей до сих пор не пришло в голову... Когда был сделан снимок? Нет... Не может быть... — Подожди... Но как ты... — порыв резкой и оглушительной, сумасшедшей радости чуть не подбросил её вверх. — Ты хочешь сказать... Ответом был раздражённый вздох. — Хреново слушаешь, кто виноват? — Значит... — Есеня задохнулась. Не совладав с собой, вытаращила глаза и разом бросила в те, что напротив, сложное, бурное пламя своих чувств. А он даже не моргнул. Самодовольно усмехнулся в усы. Сказал: — Время. Она пролепетала: — Всё совпадает. Сфотографировал, их убил и телефон подкинул. Просто — как дважды два. Меглин задумчиво покивал. Видимо, получил подтверждение своей теории. Заметил: — Странно ещё, что не прямо в руки. — Значит, он там был, когда мы были? И Витюша... — Они, — поправил он. Согнать с лица улыбку было уже невозможно. Губы расплылись так, что едва получилось произнести в ответ: — Ну да, он же к нам обоим обращался. Сказал: знаменитыми сделает. — Уже сделал. После вчерашнего больше покоя не дадут. Тебе — так точно. Она отмахнулась. Упала на кровать спиной, раскинув руки. Запрокинула голову и увидела знакомую фигуру совсем близко и в перевёрнутом виде. В таком забавном ракурсе даже его сдвинутые брови показались чуть менее грозными. — Ну, чё? Успокоилась, наконец? — Спрашиваешь! — из её глаз лилось сияние, усиленное счастливыми капельками слёз. — Теперь мы его найдём. Найдём, обязательно! Наставник поднялся на ноги, сказал: — Ну, тогда поехали. — Куда? — На охоту, — ворчливо ответил он, облачаясь в плащ. — И рыбалку. Но Есеня помотала головой. Схватив телефон, поднесла к глазам, всмотрелась в дорогое личико уже совсем по-другому. — Он жив! Жив! — прошептала она. — Витюша... А когда перевела взгляд на Меглина — расплылась в улыбке ещё пуще: — И ты... Тот фыркнул, всё сильнее сдвигая брови. А Есеня мечтательно обвела взглядом пространство номера, который ещё вчера показался ей просто ужасным, но пару секунд назад стал самым прекрасным из всех, в которых ей довелось когда-либо останавливаться. — Ну, пожалуйста, — попросила она, с нежностью глядя на фотографию. — Давай ещё немного здесь... задержимся? А? У меня просто в голове не укладывается... Ну, как ты не понимаешь? "Как ты не понимаешь... Ведь стоит нам отсюда уйти, — и снова начнётся какая-то дичь!" Побыть ещё немного здесь, зная, что надежда на благоприятный исход всей истории стала немного крепче! Ещё раз в полной мере убедиться в том, что он её не обманул, и что ей не лгали собственные глаза. Дата, время... Ещё секундочку... Но тут Меглин грозно протопал до прикроватного столика, схватил пульт и включил телевизор. — ...Были зверски убиты четверо, среди них — двое женщин и семилетний ребёнок. Мы просим беременных, впечатлительных, малолетних и пожилых телезрителей отойти от экрана... Зритель, к которому всё это не относилось, сел на своё прежнее место на край кровати. А Есеня помрачнела и предусмотрительно осталась в том положении в котором была. Поморщилась. Спохватиться вынудил насмешливый баритон: — О, смотри-ка! Знакомые лица. Своё слово держит. Знаменитой будешь. Есеня мигом подскочила на постели, выронив айфон на покрывало. Уставилась в экран. — Полиции удалось установить личность одного из преступников, — сообщил диктор. — Это — капитан Следственного Комитета Есения Стеклова, дочь старшего советника юстиции Андрея Стеклова, убитого несколько месяцев назад при невыясненных обстоятельствах. Личность второго правонарушителя устанавливается. — Да они с ума сошли! — нервно засмеялась та. Но тут же осеклась. В поле зрения камеры попала знакомая маленькая фотография в бордовой рамке служебной "корочки". Чья-то рука в рукаве полицейской формы предъявила окровавленный вещдок, расправив над ним складки пластикового пакета, и повертела так, чтобы убрать блик от фонаря или автомобильной фары. Есеня сглотнула. — Правоохранительные органы просят вас внимательно посмотреть на экран, — там снова появилась фотография, которую она хорошо знала и которая уже год как висела на какой-то пыльной доске в управлении СК. — Если вы увидите эту девушку, — немедленно звоните по номеру телефона экстренного извещения, который вы видите сейчас на нижней строке. Как удалось выяснить, Стеклова страдает от психических нарушений и уже подозревалась ранее в убийстве своего отца, а также в совершении серии жестоких преступлений в столице и Подмосковье за последние полгода. Преступники вооружены и особо опасны. Мы будем держать вас в курсе о развитии ситуации и... Наставник присвистнул. Не выдержав, обвиняемая схватила пульт и выключила проклятое устройство. Её пальцы подрагивали. Меглин встал и укоризненно заметил: — Ты раньше не имела привычки разбрасываться... личными вещами. — С ума сошёл? — возмутилась она. — Когда убили первого, надо мной ещё Самарин... то есть Григорьев измывался. Я же ещё за решёткой была! И тихо докончила: — Получается. Но он заложил руки в карманы плаща и кивнул на экран: — А как ты им это докажешь? Теперь? Глаза её непроизвольно расширились. — Ты имеешь в виду... Он не ответил на риторический вопрос, а Есеня запустила пальцы в волосы, что уже почти высохли, и уставилась в пустоту. Переждав приступ паники, вздохнула, выпрямилась и осторожно скосила взгляд. Виновато пробормотала: — Теперь... будут проблемы, да? Он фыркнул: — А когда их не было? А? Пошли. Она вздрогнула и невольно схватилась за постель, как сидела: — Куда? Ты спятил? Меглин закатил глаза. — Сидеть здесь сиднем ты считаешь вариантом получше? Давай, давай, переодевайся. Бегать неудобно будет. — Но нас же арестуют! Ну... — Есеня на миг запнулась. — Меня — как пить дать! А как же Витюша? Она вновь схватилась за голову и уставилась перед собой. — Здесь, рано или поздно, найдут точно, — сурово возразил он. — На ногах шансов будет больше. Разберёмся, что за хрень тут творится. И раздражённо рявкнул: — Ну не якори! Или сейчас силой вытащу отсюда в чём мать родила! Есеня невольно отшатнулась и вскочила на ноги, стремглав помчалась в ванную. Когда она сменила гостиничный халат на свой более практичный гардероб — в котором действительно было бы удобнее убегать от коллег — и выскочила из лифта в холл гостиницы, то услышала: — Ну, что ж это такое, а! Опять! Меглин замер у прозрачной раздвижной двери, поджидая подопечную. А её заспанная ровесница на рецепции кивнула на немой телевизор у себя за спиной. Зевнула, потирая глаза: — День ещё не начался, а уже кого-то убили. Просто кошма-ар... — Кто рано встаёт, — бодро донеслось от дверей, — тот успевает накосячить. Ну, чего застыла? В тот миг жутковатые картины убийства семейства Тушиных на плазменном экране сменились фотографией разыскиваемой преступницы с телефоном на бегущей строке. И тогда сон с администратора гостиницы слетел в один миг. — Блин, — ахнула она. Резко обернулась, но уже никого не увидела. Только на стойке лежал сданный ключ.

***

Есть в столице одно удивительное место, знакомое едва ли не каждому; во всяком случае, каждый житель страны что-то когда-то о нём слышал, а большинство москвичей не раз видели его негласный символ из самых разных точек города и когда проезжали мимо. Место, куда можно было легко добраться по оранжевой линии Московского метрополитена до ВДНХ без пересадок, а оттуда преодолеть несколько остановок на троллейбусе. Это — место, где создаются чудеса, адрес, который ещё лет пятнадцать-двадцать назад был хорошо знаком тем, кто самозабвенно писал письма доброй "тёте Вале" и на передачу "Утренняя звезда", — "улица Академика Королёва, двенадцать". В Останкино. В знаменательный год, когда весёлый Юрий Гагарин впервые покорил космос и вывел на новую орбиту не только свою огромную страну, но и весь мир, там появилась всем известная телебашня, чем-то смахивающая на ракету. На то время телевидение уже плотно вошло в жизнь советских граждан, и старая вышка не могла дать сигнал такой силы, чтобы покрыть необъятные просторы "до самой дальней гавани Союза". А вместе с башней возник и телецентр — примечательное здание, стилизованное под хорошо знакомую каждому, разноцветную "настроечную таблицу", что появлялась на экранах ламповых телевизоров с неприятным писком или гудением, пугала маленьких детей и позволяла взрослым настраивать свои "голубые экраны". Этот архитектурный объект, что живописно отражался в глади большого водоёма, вместе с башней — не только загадочное место, куда хоть раз в своей жизни стремился попасть каждый, — это ещё и режимный стратегический объект с охраной и пропускной системой. Так что зайти с улицы, чтобы встретить в его запутанных коридорах своего любимого харизматичного ведущего или диктора — невозможно, так просто туда не пустят. Для заинтересованных обывателей, вообще никак не знакомых с подобной "кухней", есть всего два пути. Либо участие в массовке для какого-нибудь телешоу в качестве восторженного зрителя в студии, — для того требуется не только пройти строгий досмотр, но и предъявить регистрацию либо билет для иногородних, как и быть готовым ответить на несколько серьёзных вопросов, которые кому-то даже могут показаться унизительными. Либо есть более простой и увлекательный способ, посредством которого на телецентр регулярно попадают даже школьники. В качестве посетителя экскурсии. "Останкино" может порадовать таких гостей посещением нескольких своих телестудий и музеев, от исторического — с коллекцией старой служебной кинотехники и реквизита, вроде сценических костюмов, шпаг и старинной кареты, — до более специфических и оригинальных. К тому же, они размещены в разных концах здания, и везунчикам в проходах по коридорам порой может встретиться не только ведущий телепередачи, но даже знаменитый киноактёр. — А теперь мы с вами пройдём в новое здание телецентра по проспекту Юшкявичюса. Молодая и симпатичная девушка-экскурсовод сразу предупредила все возможные вопросы своей группы, сообщив: — Выходить для этого никуда не нужно — мы пойдём по коридору времени! Её новые питомцы сегодня представляли собой разношерстную компанию. Большую часть составляли восторженные ученики пятого класса одной из столичных школ, с ними поставили и несколько семейных пар с детьми поменьше и без детей, но были и одинокие персты, вроде ехидного и явно скептически настроенного мужика, какого-то молчаливого пожилого интеллигента и молодой барышни с короткими рыжими волосами. Группа была многочисленной и в узких и мрачноватых проходах телецентра растягивалась на весь коридор. Однако гид была уже стрелянным воробьем и знала, как вести себя с посетителями любого возраста. В частности, в самом начале экскурсии продемонстрировала всем любопытным, как легко было потеряться здесь, в одинаковых запутанных коридорах с продольной полосой коричневой краски и рядами одинаковых дверей, и с тех пор её слушались все. В обещанном "коридоре времени", правда, было несколько просторнее, и гостям, изрядно утомившимся после целого часа в закадровом мире чудес, удалось сбиться в более компактную стайку. Спустившись за экскурсоводом по ступенькам в очередной таинственный проход — действительно обозначенный на вывеске как "проспект" с непроизносимым названием, — гости очутились в гулком подземном переходе и вновь выхватили из карманов устройства фото и видеосъёмки. — Трудно поверить, что ещё недавно это место было совсем непривлекательным. Стены были голые, подтекала вода и даже бегали крысы. Но теперь всё — в прошлом. К последнему маленькому юбилею, когда телецентру исполнилось сорок пять лет, было решено превратить переход вот в это маленькое чудо, что, кстати, претендует на место в Книге Рекордов Гиннеса. Вы увидите больше шести сотен рисунков — наши талантливые художники постарались на славу. А кто помнит, какая высота у Останкинской телебашни? — Шесть сотен метров! — гордо объявил чей-то детский голос. — Верно. Рассматривайте, попробуйте найти свой год рождения — и узнаете, какое тогда случилось событие в мире отечественного телевидения и кино. Идти буду медленно. Но не отставайте, — попросила гид. Её подопечные были рады стараться, тем более, что объектов для интереса здесь было вдоволь. По стенам длинного прохода, который то поворачивал, то резко поднимался вверх, а то так же неожиданно сбегал ступеньками вниз, тянулись толстые трубы коммуникаций, но выше, насколько хватало глаз, красовались большие и яркие граффити, будто нарисованные на бумаге контурами цветных чернил и сортированные по годам — от улыбающегося Юрия Гагарина и создателей телецентра до уже настоящего времени. В каждом отделении помещались несколько хорошо всем известных лиц — в основном, киноактёры в своих самых знаменитых образах, герои советских мультиков, известные большинству телеведущие, эстрадные звёзды и политические деятели, причём каждый сопровождался какой-нибудь своей меткой репликой. От "спокойной ночи, малыши" до "кина не будет — электричество кончилось", "дорогие россияне", "только не переключайтесь", "с трёх нот", "тучи как люди", "самое любимое место и в России, и в мире — это Камчатка", "мы продолжаем КВН!" и "хотели как лучше, а получилось как всегда". Юрий Николаев и Брежнев, Левитан и Алла Пугачева, олимпийский мишка и "Мумий Тролль", Шурик и Хрюша со Степашкой, советские хоккеисты и Чебурашка с Крокодилом Геной, Семён Семёныч со своей "бриллиантовой рукой" и Черномырдин, шустрые герои "Ну, погоди!" и улыбчивый Дукалис из "Улиц разбитых фонарей", как и более поздние представители истории, вроде Физрука, "интернов" и очкастой Малышевой, — кого там только не было! Глаза у гостей разбегались, каждый возраст мог отыскать в этой удивительной галерее своего любимца и кумира и умилиться тонкому юмору её создателей и очевидной любовью к своему творению. В довершение общей картины под сводами перехода играли песни из советских фильмов. А экскурсовод тем временем продолжала чаровать питомцев. Рассказывала о том, что в этом удивительном коридоре где-то за стенкой замурован настоящий бульдозер, которого, по поверьям, забыли здесь при строительстве. А сам "проспект" появился после того, как сотрудника телецентра сбила машина, когда бедняга раз попробовал добраться до нового здания через дорогу по верху. Школьники и дети бегали из стороны в сторону, взрослые снисходительно посмеивались. И на губах рыжей девушки, что как будто всё время экскурсии думала о чём-то своём, наконец-то появилась улыбка. — А теперь мы с вами шагнём в светлое будущее, — объявила экскурсовод. И группа с заметным сожалением покинула коридор времени, поднялась по ступенькам куда-то наверх. — Когда телевидение вошло в нашу жизнь более уверенно, АСК-один перестал справляться с потоком работы в одиночку. Тогда появился АСК-три, как я уже сказала, его открытие было приурочено к Олимпиаде в восьмидесятом году. И если помните, мы видели в музее его символический "ключ"... — А куда второй дели? — тут же донеслось из маленькой толпы. — Развалили, что ли? Группа расступилась, открыв взору того же развязного мужика, что своими комментариями уже успел подпортить настроение всем, включая даже школьников и гида. Но последняя с завидным спокойствием ответила: — Аппаратно-студийный комплекс номер два находится далеко отсюда, на Шаболовке. И с ним — всё в порядке, не волнуйтесь. В частности, когда случился знаменитый пожар на башне, именно его работа позволила сохранить телевещание по нескольким каналам, пока неисправность не устранили. Осадив собеседника, экскурсовод обвела окружение широким жестом и продолжила: — Здесь, в самом молодом здании телецентра, располагаются аппаратно-монтажные студии, офисы региональных каналов. А кроме того, — она сделала таинственную паузу. — Музей передачи "Поле Чудес!" Конечно, после часовой впечатляющей экскурсии и длинного перехода энтузиазм группы несколько поугас. Однако очередной музей заинтересовал всех, кто ещё помнил и смотрел шоу с чёрно-белым барабаном и усатым Якубовичем. — Ну и ну! — раздалось из группы. — А, я его помню, прикольный чувак. — Какие мы с тобой... старички, — игриво заметила какая-то барышня лет тридцати своему спутнику. Экскурсовод улыбнулась, сообщила: — Здесь представлена только часть из всех подарков, которые игроки дарили Леониду Аркадьевичу во время передачи, а также присылали по почте. Зато самые-самые. Экспозиция периодически обновляется. Тот же комментатор ехидно осведомился: — Что, и банки с огурцами покажете? — Само собой, — улыбнулась экскурсовод. И пятиклашки дружно засмеялись при виде того, как моментально вытянулось лицо скептика. — Читайте, — пригласила его гид. — "Первая банка огурцов", — удручённо прочёл тот подпись под весьма натуралистичным муляжом полной трехлитровой банки на постаменте. — А вот теперь посмотрите сюда. — "Последняя банка". Школьники веселились и всё пытались уместиться в объектив для группового селфи с фигурой почти им неизвестного усатого ведущего. Рыжая девушка печально улыбнулась вновь. А экскурсовод бродила между витринами и рассказывала: — Как вы знаете, в народе бытовало мнение, что для того, чтобы попасть на передачу, следовало придумать и прислать в студию кроссворд. Вот, посмотрите, с каким творчеством и креативом к этому вопросу подходили телезрители — обратите внимание на вот эту деревянную избушку. А вот здесь — галерея портретов Леонида Аркадьевича. Как видите, их изображали художники разной степени мастерства. Но, несомненно, каждый очень старался... Пройдёмте теперь вон туда — там представлены костюмы... И не только с этой передачи, но и с некоторых хорошо вам известных фильмов. Вот, например, это комплект Арчила Гомиашвили со съёмок "Двенадцати стульев". А вот — подлинный сценический костюм Леонида Куравлёва. — А снимать можно? — Снимайте, пожалуйста. Наконец, экскурсия закончила осматривать музей и потянулась к выходу. — Время-то обеденное! — донеслось откуда-то с конца маленькой вереницы. — А мы уже третье кафе проходим. — Очень хорошо, что вы заметили, — улыбнулась гид. И остановилась. Объявила: — Итак. В принципе, наше маленькое путешествие в удивительный мир по ту сторону экрана подошло к концу. Теперь у каждого из вас есть полчаса свободного времени. Как вы все успели заметить, телецентр "Останкино" — это не просто телецентр, это целый небольшой город! Есть в нём и замечательные кафе для посетителей и сотрудников. Особенно рекомендую посетить чебуречную, мы её уже проходили, помните? Цены вполне приемлемые. К сожалению, в стоимость экскурсии обед не включается. Послышалось недовольное ворчание, особенно со стороны более старших гостей, что успели проголодаться сами, и семей, которым предстояло кормить отпрысков. Но привычная к таким вещам экскурсовод бодро продолжила: — Вы уже видели, что заблудиться тут легко, потому смотрите. Вон там — три кафешки. В этой — очень вкусные сырники, всегда их себе беру. — Сырники! — сразу же возмутился скептик. — Сырники — то на утро. За два часа аппетит-то уже нагуляли. А гид, по-видимому, ожидала подобного замечания, громко объявила: — Вот и славно. Значит, кто захотел чебуреков — пошли со мной! Голодные школьники бурно выразили восторг всей группы и первыми устремились за своей проводницей, к ним присоединились и остальные. — А кто больше по сырникам? — вдруг подала голос одинокая рыжая девушка. И вся воодушевлённая группа резко остановилась, уставилась на неё. — Подождите, — попросила экскурсовод. И подошла ближе. Показала рукой: — Ну, вы тогда потом сами — по этому коридору мимо музея, по лестнице вниз и по переходу обратно, — она повысила голос, чтоб нужную информацию слышали все остальные. — Чебуречная отсюда — прямо, как выйдем из перехода, там холл — мы все собираемся там! А после прибавила тоном заговорщицы: — И честно скажу, я сама там не была ни разу. Сырники безопаснее, да? Ну, будем вас ждать, только по времени, хорошо? Вы уж не опаздывайте. Рыжая кивнула. А экскурсовод взмахнула руками, как утка крыльями, что созывала птенцов: — За мной, за мной! Пошли! За чебуреками! Девушка с ярким цветом волос скосила взгляд на несколько больших часов, что помимо московского, синхронно показывали время по Лондону, Токио, Нью-Йорку. И уверенно направилась в кафе. Однако у самых дверей замерла и, проводив взглядом последних из экскурсионной группы, развернулась и торопливо пошла совсем в другую сторону. К счастью, на стене у лифта как раз обнаружилась красивая информационная панель, так что странная посетительница за пару секунд узнала, на какой этаж ей требовалось попасть. На этом нужном этаже располагались офисы телеканала, который, как шутили в народе и в "конторе", обладал "способностью акулы чуять кровь за полсотни километров". И там по кишке длинного коридора шла нервная сотрудница, а если точнее — та самая ведущая, которая ещё вчера утром объявляла с экрана о серии загадочных убийств. Тут стоило оговориться, что ведущей она стала только вчера, первый раз в своей жизни и только на полчаса, по причине отсутствия замены настоящего диктора, что так некстати застрял в "пробке". А на самом деле, эта сотрудница была журналисткой и занималась поиском сенсаций для передачи криминальных новостей. За вчерашний "случай на производстве", конечно, должен был отвечать инициатор столь неожиданной замены, не предусмотренной правилами. Однако тот как обычно вышел сухим из воды, и страдать за него перед начальством пришлось "ведущей". Прошагав до двери в свой офис — в котором по случаю обеденного перерыва не было ни души, — репортёр опустилась за свой рабочий стол и подумывала после подобной "встряски на ковре" просто насладиться тишиной и спокойствием — этот нехитрый способ всегда помогал ей справляться со стрессом. Но тут прикрытая дверь распахнулась, и внутрь без стука заглянула неожиданная посетительница. — Извините? Достаточно взвинченная репортёр чуть не подскочила на стуле от такого вторжения. А рыжая голова, повернувшись влево и вправо, за пару секунд определила, что больше в помещении не было никого, и тогда её обладательница вошла в офис полностью, вместе с неплохой фигуркой и длинными ногами, тёмной и явно не дешёвой кожаной курточкой, громадными солнечными очками, поднятыми на лоб. Вошла и осведомилась: — Скажите, это ведь вы вели вчерашний сюжет о серии убийств? В троллейбусе, — добавила она. И, не дожидаясь приглашения, села сама — на краешек соседнего стола. Репортёрше в лицо бросилась краска. И смерив взглядом наглую посетительницу, она холодно спросила: — А вы, извините, — кто? С ещё более поразительной смелостью та усмехнулась, намекнув: — А вы сами не догадываетесь? Её собеседница, впрочем, была не из робкого десятка. Нахмурилась и заметила: — "Ваши" обычно представляются. По имени и званию. И в двери стучат. Получив отпор, рыжая немного замялась, прикусив губу. Но после потянулась в карман куртки, хмуро произнесла: — Следственный Комитет. Капитан... Меглина. Спецотдел. Журналистка хмыкнула. Но демонстрации удостоверения не дождалась: гостья "из органов" руку из кармана вынула и зачем-то покосилась на настенные часы. А собеседница за эту секунду получила возможность её рассмотреть. Отметила, что вошедшая была одета легко, но практично и даже стильно. Каре прямых волос до подбородка скрывало чуть оттопыренные уши с золотистыми бусинками. Губы были поджаты. Ноль макияжа, но он гостье и не требовался. На чистой бледной коже горел фарфоровый румянец, а жгучие чёрные глаза, которые моментально притягивали к себе внимание, говорили о том, что истинный цвет волос у посетительницы скорей всего, был другим. Прямо клише: крашеная рыжая бестия. — Ну, и чем могу? — поморщилась журналистка. — У нас есть все основания полагать, что убийства Колосова, Мартынова и Тушина связаны между собой, — пояснила гостья тем же строгим тоном. Он, как и цепкий взгляд, в какой-то степени подтверждали профессию этой наглой налётчицы. Её коллеги обычно говорили и смотрели именно так. И от этого подозрительного и даже априори обвинительного взгляда журналистка почувствовала себя не просто неуютно — у неё по позвонкам пробежался холодок, а ладони вспотели. — Кто ваш источник? — без обиняков спросила рыжая. Жертва допроса уставилась в стол. После — поднялась и подошла к окну. На самом деле, она с надеждой прислушалась, не шёл ли кто по коридору? Но как назло, за дверью не раздавалось шагов. Журналистка опёрлась руками о подоконник и посмотрела в стекло, отчаянно соображая, как можно было потянуть время. Разговаривать с этой стервой ужасно не хотелось, однако, что можно было сделать? Выставить её вон и потребовать всё-таки предъявить удостоверение? Но ведь как-то же её пропустили сюда? Можно было попасть в неловкое положение. Сказать, что к профессии телевизионного диктора она сама почти не имела отношения, а значит, вести вчерашний злополучный сюжет как бы не могла? Так рыжая её явно узнала и, наверное, ещё в коридоре. Молчание в комнате становилось напряжённым. Что ж, ладно. Журналистка собралась с духом и с мыслями. Главное было не заводиться раньше времени, чтобы не нарваться на дополнительные вопросы, на которые пока не было готовых и безопасных ответов. Не придумав ничего лучшего, она повернулась и сообщила максимально спокойно: — Прислали письмо по "электронке". — Покажете? — заинтересовалась рыжая. Но "ведущая" воинственно положила руки на пояс: — Ордер сначала — это мои личные данные. Гостья сурово ответила: — Ордер — не проблема. Журналистка усмехнулась. И с затаённым облегчением сухо сказала: — Ну, тогда и поговорим. Всего хорошего. — Вы покрываете преступника, — рыжая сверкнула глазами. — Убиты люди. И тут допрашиваемая не выдержала. — Люди? — наигранно удивилась она. — А вот Колосова тут за человека не держали. Я сама вела репортаж из зала суда! Я видела всех этих заплаканных девочек, которых он... Интернатских, за которых заступиться некому... Гостья из СК внимательно слушала и так же внимательно следила за собеседницей. Сообразив, что вопреки стараниям, всё-таки сорвалась, та глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Услышала: — Письмо анонимное было? — С подписью, — ехидно сообщила репортёрша, кивнула. — Вы её видели. На стекле в троллейбусе. И на стенке. Рыжая заметно напряглась и подалась вперёд. Спросила: — А вы знаете, как она расшифровывается? Журналистка равнодушно пожала плечами: — Ну? — "Ты меня не поймаешь", — мрачно пояснила гостья из СК. — Вот мы и не можем его поймать. Из-за таких, как вы. Но её слова нисколько не смутили собеседницу. Наоборот, окончательно довели до точки кипения. — Да вы никого поймать не можете, а он вашу работу делает. Спросите у людей на улице! — горячилась она. — Спросите! Да они в ноги поклонятся этому Тэ-эМ-эН-Пэ! Как и я сама. Эти гады решили, что если у них есть деньги и связи, то им можно всё! Хоть такая управа на них будет, если собственная полиция ничего сделать не может! И не хочет! К обвинению против органов правопорядка рыжая отнеслась на удивление спокойно. Но журналистка уже просто не могла остановиться. — Тушин... — она уже пыхтела. — Да вы что, не помните? Тогда пострадали дети! Много детей! А этот подонок даже компенсации не платил! Всё с архитектора стянули! Да это же был ад! И главное: уже через пару лет снова свой центр поганый открыл! Он и сейчас работает! Гостья тяжело дышала тоже. И явно с большим усилием сумела взять себя в руки. Причём, буквально — вцепилась пальцами одной руки в другую, сжала. — Ну, а то, что он сделал с ним и его семьёй, ребёнком маленьким, который ни в чём не виноват... — она запнулась, но докончила. — Вы видели? Считаете... увлёкся? Щепочка отскочила, пока лес... пилили? "Ведущая" поневоле поспешила опустить глаза. Но после паузы буркнула: — Это кошмар, конечно. Мой коллега видел. Рассказывал... Однако было непохоже, что её оборона дрогнула: крепость стояла, как пуговицы в известной шутке Райкина — насмерть. Рыжая закусила губу. — Послушайте, — наконец, сказала она совсем другим тоном. — Мне, правда, нужна ваша помощь. Вы и понятия не имеете, насколько это важно. Её собеседница непримиримо вскинула голову. — Тут дело не в Колосове и не в Мартынове... Даже не в Тушине... Гостья из СК вынудила себя замолчать, прежде, чем ляпнула ещё что-то. "Врёт она, видишь? Врёт. Глаза влево отводит, паузы выдают, — сразу вспомнилось ей замечание любимого баритона. — Больше знает. Научились уже врать на всю страну". "А как заставить человека сказать правду?" — когда-то спрашивала она, ещё будучи стажёркой у одного необыкновенного сыщика. "Очень просто, — отвечал тот. — Ярость за словом в карман не лезет — некогда". После короткой паузы её осенило: — Вы же давно занимаетесь делом Колосова, так? Ваша передача освещала его во всех подробностях. Репортаж вели вы. На вашем месте я бы тоже начала собственное расследование. Надо же убедиться. А вдруг наговорили на человека? А девочки эти всё... придумали? Её маленькая хитрость имела успех. От ярости репортёрша побелела как мел. Воскликнула: — Да у него в компьютере тогда столько всего нашли! Вы не знаете — не видели! Фотографии, порнографию детскую! Даже сейчас, перед самым убийством, переписка с пятнадцатилетней девочкой! Предлагал ей встретиться, за деньги, — и она прибавила в сердцах: — Урод... — Когда встретиться, где? — тут же спросила рыжая. Журналистка в порыве справедливого гнева на удачу совсем потеряла бдительность. Выпалила: — Да в Серебряково, в полдвенадцатого! Чёрные глаза мигом пробуравили её насквозь. — Это там, где первое убийство случилось? Сообразив, что попалась, репортёрша залилась краской и плотно сжала губы. — Он его выманил, — догадалась рыжая. И заметив, что собеседница намеревается сомкнуть уста до самого конца разговора, вопросила: — Почему же его выпустили, почему не посадили? Таких улик, как вы говорите, хватило бы с головой. Та сердито объяснила: — Да у него родич в Москве, в прокуратуре! Сами знаете, как это. Денег дали, кого-то запугали... Сказали, чтоб не было ничего. Что дети всё... выдумали. — А фотографии, — вырвалось у рыжей. — Тоже дети выдумали? Журналистка угрюмо промолчала. И невольно попятилась к двери, глядя на гостью во все глаза. — Падение Мартынова снимали с земли, — сказала та, медленно надвигаясь на неё. — Его сбросил с крыши один человек. Но в троллейбусе их было двое. Значит, тогда снимал кто-то третий. Не хотите рассказать, кто?

***

— А ты к экскурсиям как относишься? — Если только по моему телу. И с тобой в качестве... гида. Он фыркнул. И смерил таким взглядом, что она сперва прикусила себе язык и уставилась в землю, залилась краской. А потом буркнула: — До недавнего времени я к ним относилась... положительно. Рыжая девушка усмехнулась, придя в очевидно более хорошее расположение духа, чем до этого. Пригубила кофе. Дело было не то в сырниках, которыми получилось пообедать без ожидаемого стресса, не то в удачной охоте. Не то в том, что когда вышло разместиться в полупустой кафешке за удивительно чистым столиком, воспоминания о недавних событиях накатили с прежней силой... Конечно, пришлось в кои-то веки ощутить на себе все прелести жизни в родном многомиллионном городе, а именно — потолкаться в общественном транспорте и фактически провести в нём большую часть рабочего дня. Однако, скорее всего, наставник был прав. В шумном и бесконечном потоке столичных жителей, озабоченных своими проблемами, получилось намного легче затеряться. В преображенном облике узнать беглую заключённую и разыскиваемую преступницу обывателям было непросто, а коллегам всех чинов и подразделений рыжая бестия старалась не попадаться на глаза. К тому же, Меглин был неумолим. — Не все ж на колёсах кататься, — заявил он, когда высадил поражённую Есеню у конечной станции на линии столичного метрополитена. — Ножками поброди, погуляй. Разомнись. Вспомни детство золотое. Отрочество, юность... Та скривилась. — В ногах правды нет. — Есть, — спокойно возразил наставник и нетерпеливо побарабанил пальцами по ободку руля. — Вся правда — там. Пешие прогулки закаляют характер и все мысли по полочкам раскладывают. Полезное изобретение человечества — пользуйся. Есеня взволнованно возразила: — Я всё ещё думаю, что это — ловушка. А может быть... — Думать — вон там будешь, — он кивнул в нужном направлении. А она внезапно вспомнила, что со вчерашнего дня и маковой росинки в рот не брала, впрочем, как и он. И что под ложечкой уже давно посасывало, она просто старалась не обращать внимания на такие мелочи. Важные мелочи, к слову. Брякнула: — Ну. может, хоть позавтракаем? "Вместе? А?" И чуть было не сказала ещё кое-что, но вовремя остановилась. Пронзительный взгляд, ещё больше усиленный сдвинутыми бровями, вынудил её вновь прикусить язык. Вновь уставиться себе под ноги и запоздало порозоветь, сообразив об обстоятельствах, что совсем вылетели у неё из головы. Баритон посуровел: — Спать надо было меньше. Работай! На самом деле, её волновала не опасность встретиться с коллегами лицом к лицу или остаться голодной, а скорее — необходимость вновь остаться одной. Расстаться с ним на целый день теперь, когда она уже почти поверила в то, что её спутник — вполне осязаем, и не растворился облачком тумана по её пробуждении сегодня утром... Разве им не стоило сейчас держаться вместе? Куда он поедет вот так? Что собирается делать и где её ждать? Да он с ума сошёл! — А ты? — ахнула Есеня. — Они же знают машину! Номера! Знакомый глаз неожиданно подмигнул из-под козырька кепки: — Исчезну. Меня-то ещё пока в розыск не объявили. И заметив, с каким ужасом на него уставились чёрные глаза подопечной, Меглин не втопил педаль в пол и не рванул с места, как она ожидала. А прибавил мягче: — Скоро увидимся. Сама ты тут вряд ли разберёшься. Давай, топай. Что ж. Это обнадёживало. Расправившись с последним сырником и запив его глотком кофе, Есеня повернулась на стуле и сквозь стеклянную стенку кафе проверила московское время на циферблате из группы нескольких синхронных часов. Пожалуй, следовало выдвигаться, причём, в оперативном порядке, чтобы сохранить свою легенду в неприкосновенности. На "проспекте Юшкявичуса" очень кстати играла главная тема из кинофильма "Земля Санникова", напоминая о том, что в жизни у людей не так много времени, как им кажется. И она, Есеня — не исключение. Пока обладательница потерянной "корочки" почти бегом преодолевала значительную пешую дистанцию по пустому переходу между АСК-один и три и ловила дыхание, все мысли о новом деле и добытые зацепки, что уже начали складываться в какие-то смысловые цепочки, стали всё больше вытесняться утренними воспоминаниями. Новые ходы ТМНП были ей непонятны, и это тревожило даже сильнее, чем риск снова угодить в лапы правоохранительных органов... В частности, когда она примерно на такой же крейсерской скорости выбежала за своим спутником во двор и нагнала того у машины, то увидела на капоте "мурзика" весьма подозрительную коробку. Плоскую, чёрную, без каких-либо обозначений, к тому же, перевязанную широкой атласной лентой с пышным бантом. Меглин рассматривал её со своим обычным хладнокровным вниманием, заложив руки в карманы и склонив голову на плечо. Контраст чёрного и алого вынудил её вздрогнуть. И замереть на месте. — Что это? — Ага, — он осклабился. — Не видишь — почтальон подарочек принёс. Подружиться хочет. Есеня опасливо оглянулась на гостиницу, пробормотала: — Поехали. Она меня узнала. Кажется... Но он спокойно обошёл автомобиль, встал со своей стороны. Почесал ухо. И кивнул: — Открывай. — Да ты что! — воскликнула подопечная. Меглин выразительно склонился к коробке, прислушался. Выпрямился и с усмешкой сообщил: — Вроде не тикает. Есеня задохнулась: — Да мало ли что там быть может? Ну серьёзно, Родион! — она жалобно попросила. — Поехали, а? И вновь оглянулась. — Не туда смотришь, — невозмутимо заметил тот. — Узнала, значит — позвонила. Ты вон туда смотри, — он кивнул на ворота. — Приедут-то оттуда? Ей до смерти хотелось уехать как можно скорее, в конце концов, схватить "посылочку", забросив куда-то на заднее сиденье, и там уже разобраться. Или вовсе скинуть её на землю, наподдать ногой и никогда не открывать. Однако Есеня всё не могла себя пересилить и даже дотронуться до коробки. Как ни старалась. А наставник удивился: — Ну, глянь, что подарили. Она нахмурилась и упрямо скрестила на груди руки, страшась даже подумать о том, что могло быть внутри. Хорошо, габариты зловещего "подарочка" не позволяли засунуть в него тельце годовалого ребёнка. Целиком... — Подарки не любишь? Обидится человек. Есеня невольно содрогнулась. — Если он — человек вообще... Нет, — голос охрип. — Даже не проси. А вдруг там... Меглин холодно усмехнулся и в ту конкретную секунду жизни вдруг показался ей ужасно мерзким. Прищурил глаза и применил безотказное секретное оружие. Спросил: — Боишься? Она вспыхнула в секунду. Глубоко вдохнув воздуха и уже не совсем понимая, что делает, подтянула коробку к себе. Он подступил ближе, щёлкнул пружиной и протянул ей раскрытый нож. — Ненавижу сюрпризы — прошипела она, сражаясь с красной лентой. Откинула крышку. И недоумённо вытаращилась на странное содержимое "подарка". — Это ещё что? Меглин забрал нож, заглянул в коробку, фыркнул. — Больше ничего нет? Карманы проверь. Она сперва, несмело, а потом всё более уверенно пошарила внутри рукой. Вынула свои солнечные очки на пол-лица и кожаную куртку, что достались коллегам и начальству, когда капитан Стеклова Е. А. месяц назад угодила под стражу. Впрочем, как и её немногочисленные личные вещи, а именно, удостоверение, что нынче подняло столько шума. Откуда эти вещи оказались в коробке — это было такой же загадкой, как и все прочие. Есеня вновь забралась рукой в карман, даже встряхнула своё имущество как половичок. Бросила на капот и затем, уставилась на предмет маскировки, что лежал на самом дне и ей не принадлежал точно. — Нет, это всё. Вот извращенец, — от облегчения она даже тихо засмеялась и развела руками. — А для тебя ничего нет. Извини. Он успокоил: — Да я особо и не рассчитывал. И не дожидаясь, пока она дотянется, сам достал парик, растянул на кулаках и ловко покрутил. Хмыкнул. — Да, незавидная судьба у клоуна. — В смысле? — Есеня захлопала ресницами. — Жил-жил, а потом раз — и скальп сняли. Она прыснула: — Наверное, твой "Чингачгук" постарался? А это что? Так и обнаружился билет на сегодняшнюю экскурсию в телецентр... — Ну, и зачем это? — насупилась Есеня, всё ещё не в силах поднять голову и выдержать буравящий взгляд после своего неосторожного замечания. — И ты ещё сомневался? Да он же над нами издевается! Посмотри! — Ну почему, раз помогает — сразу издевается? — возразил Меглин и вновь перевёл своё внимание на ворота. — Сама сказала: экскурсии любишь. Познавательно. В который раз прикусив себе язык, она порозовела. Вздохнула. А тон любимого баритона как будто остыл ещё больше: — Вот и загляни. Расширь кругозор. Потом расскажешь. — Родион, что всё это значит? А? — у неё подрагивали губы. — А ты не понимаешь? — будто вспомнив о её присутствии, Меглин повернулся, смерил взглядом и пожал плечами. — Теплее будет. Погнали. С этими словами он открыл дверь с пассажирской стороны, а сам обошёл автомобиль спереди и сел за руль. Хлопок дверцы вынудил её опомниться и пискнуть: — Что? Да в жизни никогда! Меглин сдвинул брови. Подопечная ответила тем же и замерла, схватившись за раму открытой двери. Услышала: — А ты как на бал собираешься, Золушка? — Чего? Он пояснил: — Ну, это же — маскарад. Хоть до полуночи превратись в красавицу. Спокойнее будет. — Кому? — Всем, — отрезал он. — Не буду. Это — ловушка! — убеждала она. — Так точно схватят. Родион, ну... — "Ловушка"... — рявкнул тот. — Да он нас поймал уже! Давно. Она вздрогнула. А Меглин отвернулся и сплюнул в опущенное окошко. Позже, когда голубой "Мерседес" уже бодро катил по улочкам какого-то областного городка, он, справившись с собой, решил ответить на вопрос, что пассажирка как раз подумывала задать. — Ну, не тупи. Хотели бы — уже схватили. Он же играет. И мы должны. По правилам, а то не засчитают. Она покосилась на заднее сиденье, которое теперь заняла зловещая коробка, и отвернулась, упрямо скрестила локти на груди. Наконец, решившись нарушить паузу, осторожно выразила другую свою мысль: — Может, хоть перекрасить надо было? Ну, машину? Или думаешь, Быков не ищет уже твою "голубую мечту" по всей области? Меглин раздражённо фыркнул: — Уши прочисти. Второй раз повторять не буду. И замолчал, видимо, как обычно посчитав, что добытой информации его ученице хватит с головой. А у той в мыслях от всего случившегося была такая неразбериха, что вскоре пришлось оставить попытки как-то что-то оценивать и обдумывать. И попробовать отвлечься на дорогу да мокрый пейзаж за окнами. Осень в Подмосковье пришла совсем не такая красивая и нарядная, как в Питер, за ночь успела промокнуть под дождём и была грязной и унылой, продрогшей и угрюмой как бродяга. Пожалуй, в кои-то веки Есеня была рада "подарку" и давно облачилась бы в куртку, если бы не ловила на себе вечно убеждённый в своей правоте, мимолетный, но острый взгляд. К тому же, вспоминая приметы разыскиваемых преступников со слов вчерашнего оператора, она приходила к мысли, что в таком гардеробе уже ничем не отличалась от своей дублёрши. Если у заботливого недоброжелателя вышло обрядить "марионеток", обойтись так же с "прототипом" ему не составило большого труда. Наверняка такая же ловкая копия, как и удостоверение, как и дубликат ожерелья на могиле Анюли. Он же следил за ней — значит, видел. Демонстрировал свои неограниченные возможности? Или до сих пор ещё не оставил своих попыток свести её с ума? — Художник говорит через свои картины, — мрачно произнёс Меглин, когда ученица всё же отважилась поделиться с ним своими соображениями. Та сразу вспомнила про Верещагина. — И что же он говорит? Наставник на вопрос не ответил, пробурчал: — Вот и подумай. Он же тебе рисует. Тебе что-то сказать хочет. И говорит, кричит даже. Только ты слушать не хочешь. И не видишь. Она нахмурилась. — Хочешь сказать, что всё, что он уже "нарисовал", это — части его картины? Одного большого ребуса? Как пазл? Молодожёны-садисты, "Лешие" с того света, "куколки" и "наши", горящие на стене цифры одной знаменательной даты... "Ты поймёшь многое, если будешь действовать правильно... Последний ребус, Есеня..." У неё закружилась голова. А Меглин поморщился. Сказал: — Ну, пособирай как-нибудь, на досуге, как заскучаешь. Сейчас — это уже не важно. Она вздрогнула. "То есть?" — А если я и понятия не имею?.. — Тогда учителя побьют, — от его тяжёлого и укоризненного взгляда захотелось снова немедленно спрятаться. — За нерадивого ученика. Позже, когда они встали в длинном и безнадёжном столичном заторе, она дождалась вполне ясных распоряжений. И насупилась. — Ты ребёнка увидеть хочешь? — напомнил Меглин, легонько постукивая пальцами по ободку рулевого колеса и не глядя на неё. — Давай, быстро. Есеня с отвращением приняла новый облик. Толстовку пришлось снять и надеть куртку поверх футболки. Так стало на порядок холодней, зато вид был более подходящий. Сюда бы ещё каблуки, но и чёрные балетки сгодились, к тому же бегать в них было удобней и тише. В сочетании с солнечными очками маскировка внушала уверенность хотя бы в том, что разыскиваемую преступницу не схватят тут же, а позволят немножко погулять. Небесное светило как раз очнулось от тяжёлого сна и лениво выползло из-за облака, так что аксессуар оказался весьма кстати. С париком пришлось помучиться — отросшие пряди всё норовили выскользнуть из-под края. Правда, ещё один "подарок" ТМНП имел исправный и быстрый доступ в Интернет, несомненно, для того, чтобы устройство могло слушать и следить за новыми "марионетками" без перебоев. И через пару минут Есеня уже знала, что следовало делать. Она наскоро заплела волосы в несколько мелких косичек, надела специальную шапочку, — что заботливый телефонный ублюдок догадался приложить к парику — и на неё "скальп клоуна" сел как положено. Оставалось лишь пожалеть, что предстояло обойтись без косметички.

***

На место встречи она пришла спустя пару часов, сердито топая ногами. Сотрудничество населения с ТМНП, действительно, начинало приносить свои неутешительные плоды. Правда, ей очень повезло — иначе и не скажешь. Разговор с пособницей ТМНП отнял гораздо меньше времени, чем ожидалось. После даже получилось перекусить, и "легенда" не пострадала. Как и желудок. Следуя в составе сытой и полной впечатлениями экскурсионной группы Есеня радовалась, что журналистка поверила и на удачу забыла попросить гостью из СК предъявить удостоверение. Обычных людей от прожжённых преступников и маньяков, преодолевших переправу, отличало наличие беспокойной совести, а вопли этой дамы, даже по мелочам, порой могли заглушить голос здравого смысла. В особенности, когда через некоторое время после проступка приходилось общаться с представителями закона. Похоже, несмотря на работу в программе новостей, опыта такого общения у журналистки было маловато. Вдобавок той — как всем мало-мальски сознательным гражданам — упомянутая совесть приказывала не молчать, а вывалить всё поскорее и на первого же встречного. Таинственной посетительнице оставалось только солидно выглядеть и немножко поднажать. Как и удивиться тому обстоятельству, что коллеги сюда, видимо, ещё не успели наведаться, даже три ночи спустя первого убийства. Либо же они были традиционно не столь внимательны к деталям, как их загадочный бородатый коллега. По-настоящему рабочий, день промелькнул незаметно, и посещение телестудии было последним пунктом в расписании. Жаль, неуловимый мерзавец не догадался подкинуть своей "жертве" ещё и блокнот — пришлось тренировать память. Может, стоило сказать ему об этом обстоятельстве как-нибудь?.. Но не успела Есеня выйти с территории телецентра, об этом подумать и фыркнуть, как из кармана раздался телефонный звонок и резко выдернул её из лабиринта мыслей. — Хорошо выглядишь, — заметил грубый искажённый голос. Она не ответила и не сбавила темпа, а направилась к остановке общественного транспорта. Абонент на том конце провода был несомненно живым и явно жаждал внимания к своей неуловимой персоне. Он позвонил. Похоже, и в этом Меглин не ошибся. — Как тебе мой сюрприз? — продолжал неизвестный номер. — Понравился? — Ты уже должен был понять, что я их ненавижу! — нервно выпалила она и направила всю злость на то, чтобы топать по асфальту ещё громче. — Сюрпризы. Особенно, от тебя. — Экскурсий тоже не любишь? Мне так не показалось. Есеня глубоко вздохнула. Ужасно захотелось высказать в ненавистные уши — которые у этого ублюдка несомненно были, всё, что накопилось в душе за это время. Однако она живо напомнила себе слова наставника о правилах игры, как и о том, что эмоции и чувства впредь следовало контролировать даже строже, чем до этого. Скорость пришлось сбросить и попытаться взять себя в руки. А абонент с искажённым голосом замолчал, видимо, впрямь обиделся. — Откуда у тебя мои вещи? Отвечай! На том конце провода засмеялись: — Ты в самом деле думаешь, что я отвечу? На риторический вопрос? Тут пришлось и вовсе остановиться и вновь напомнить себе о возможной прослушке и обо всём остальном. Похоже, она и впрямь "соскучилась", в частности, по его манере вот так легко и каждый раз вышибать из неё дух! По телу пробежались мурашки и даже как будто стали подрагивать пальцы, а ум в компании пришпоренного воображения вновь пустился блуждать по дебрям догадок и предложений. ТМНП держал паузу, будто наслаждаясь её замешательством и позволяя жертве самой себе придумать множество маленьких пыток, чтобы впоследствии терзаться ими и как следует испугаться... А Есеня решительно и поспешно стряхивала с себя его намёки и собственные опасения как мерзких насекомых. Он мастерски играл на чувствах, страхах и опасениях своих "марионеток", и подогревать их сомнения было его, пожалуй, любимейшим занятием. Также этот "шахматист" прекрасно знал, что был бы с ней сейчас рядом Меглин, и эти дешёвые уловки вызвали бы у неё только усмешку. А не эту отвратительную мелкую дрожь. Наконец, собравшись с духом, Есеня попробовала ещё раз: — Зачем? — Соврала зачем? — поинтересовалась трубка. И пока она хватала воздух губами, напомнила: — Карманы-то проверь. Я подожду. Невольно оглянувшись по сторонам, Есеня сглотнула. После с неохотой вытащила из упомянутого кармана куртки гостиничные ключи, которые уже давно обнаружила там, ещё утром, вместе со всем прочим. И, словно кто-то мог за ней наблюдать, подавленно продемонстрировала предмет, позвенела колечком с биркой. — Раскошелился на "Метрополь"? — Там — металлоискатели, — возразил ТМНП. — А ты ведь не уснёшь без пистолета под подушкой? Так спокойней. Есеня вздрогнула и вновь ненадолго перестала дышать. Но живо отогнав все мысли, в том числе и самые неприятные, решила, что непривычную откровенность собеседника сегодня можно было использовать намного эффективнее. — Зачем ты нам помогаешь? — спросила она, убирая ключи на место. — Это наше дело, — пророкотала трубка. — У нас с тобой нет никаких "дел"! — сквозь зубы процедила "жертва". — Нет и не может быть! — Ошибаешься. Я хочу, чтобы мы дошли до конца. Это наша игра. Есеня дрожала от злости: — Мне осточертели твои игры! Где ребёнок? — Ты торопишь события, — заявил искажённый до неузнаваемости механический голос. — Ты всё сама понимаешь. Ребёнок — это "сектор Приз". Разгадай ребус — и сможешь его увидеть. Живым. Она изменилась в лице: — Что ты сказал? Ребёнок... — Это не в моих правилах, но желаю удачи, — невозмутимо продолжил аноним. — Только не растягивай удовольствие, — в твоём распоряжении сутки. Ты меня не поймаешь. Есеня сердито убрала айфон в карман. Оглянулась по сторонам снова на всякий случай и, конечно, никого не увидела. На губы от этого дополнительного подтверждения отчаянно просилась улыбка, но она сдержалась. В компании такого конченного, изощрённого и ловкого психа — кем бы он ни являлся — живому малышу грозила серьёзная опасность. А у неё было двадцать четыре часа до следующего вечера... На выходе из станции метро, едва сумев отделиться от бурного и неудержимого потока пассажиров, Есеня замерла, всматриваясь вперёд. Её несколько раз толкнули в плечо, но она осталась на месте. На миг спустила вниз солнечные очки. После, решившись, вернула их в прежнее положение, закусила губу и торопливым шагом пошла вместе с людьми дальше. Голубой "Мерседес" дожидался её на том же месте, словно никуда и не уезжал, только ехидно скалился в улыбке радиатора. Пара сердитых шагов — и рыжая стерва рванула на себя переднюю дверцу. Плюхнулась на сиденье и вцепилась себе в волосы. — Слушай, а тебе идёт. — Не подлизывайся, — предупредила она и с отвращением стянула с головы парик вместе с сеточкой. — Фу-уф! Знаешь, что? Сам бы в таком походил! На экскурсии... — У меня внешность слишком... примечательная, — спокойно возразил Меглин. — А с бородой не расстанусь, и не мечтай. Есеня фыркнула. После беседы с телефонным мерзавцем её тянуло не просто вымыть руки, но даже отряхнуться всем телом, как делают зверушки, что попали под дождь, либо выскользнули из лап хищника. Она нервно распустила косички и взбила рукой свои настоящие волосы. А потом перегнулась на заднее сиденье и схватила свою толстовку. Облачившись в неё, надела сверху и куртку, застегнула "молнию" и удовлетворённо вздохнула. Так стало ещё теплее, и все прошлые тревоги как сквозняки остались за пределами салона старого автомобиля, нагретого одним только присутствием его владельца. Поймав на себе спокойный, но требовательный взгляд, она нахмурилась. Сообщила: — Ты был прав. Ей позвонили, сказали место и время. Ждала на конечной, записывала, что произошло. Вот тебе и "анонимный источник". Меглин щёлкнул зажигалкой. Задумчиво выпустил дымок в опущенное окошко. А тем временем, Есеня уже залезла в бардачок и достала пистолет. Захлопнув крышку и привстав на сиденье, сунула его себе за пояс брюк. Услышала: — А чего к ментам не обратилась? — Так она тоже убийц поддерживает. Сказала: они за дело убивают. Он кивнул: — Для нас весточка. Есеня решила промолчать. Только вздохнула и вдруг подумала о том, как приятно было вернуться сюда после напряжённого и тревожного дня, с приличным уловом, которым было не стыдно похвастаться. Получить подтверждение тому, что она ещё не разучилась понимать наставника с полуслова и даже без слов. Отправиться на разведку безо всяких дальнейших инструкций, предоставленная самой себе и так и не условившись о встрече, — и потом обнаружить своё любимое привидение там, где они и расстались. И вновь с затаённым облегчением передать ему ответственность за всё происходящее. Её мягко качнуло на сиденье, когда автомобиль тронулся с места, ведомый уверенной рукой. Губы шевельнулись, пропустив улыбку. Пора уже было привыкнуть к тому, что ТМНП их просто подслушивал. Причём, уже давно — ещё с тех пор, как она проходила стажировку у загадочной живой легенды столичного уголовного розыска. Ужасно хотелось выговориться, рассказать ему обо всём... Но на то ещё будет время. Главное: он здесь. Она — тоже. Есеня откинулась на спинку, глядя, как за стеклом стремительно угасал день и с нарастающей скоростью проносились улицы, деревья, словно там прокручивали плёнку. Бок о бок двигались запотевшие, блестящие корпуса машин, догоняли в боковом зеркале и освещали знакомые черты лучами встречных фар. Невесомые завитки сигаретного дыма плыли по салону, перепрыгивали через расслабленный локоть водителя на оконной раме и уносились куда-то за опущенное стекло. — Отпечатков никаких. Научились уже на чужих шишках — работали в перчатках. Свидетелей — ноль, ночь. Конечная. В салоне троллейбуса, кроме убитого, были ещё двое: алкаш какой-то и девушка. Этот короткий рапорт дал понять, что пока она добывала драгоценные сведения во вражеском тылу и у представителей СМИ, наставник тоже не сидел сложа руки. Есеня встрепенулась: — Да, но откуда ты... Он усмехнулся и подмигнул: — Что, познакомить? И у меня есть... анонимные источники.

***

Ещё через некоторое время старый голубой "Мерседес" замер на очередном светофоре. Переднее стекло украшали прозрачные бусинки капель, будто медленно, но неуклонно отбивая секунды. Относительно неприятным сюрпризом для одной из его пассажиров было требование второй стороны не только поведать о последнем разговоре с их телефонным противником, но на том не ограничиться. Есеня добросовестно отрапортовала обо всём важном, что у неё получилось выяснить и что, по её мнению, должен был знать он. Однако наставник теперь большей частью молчал, только курил, в открытое окошко с улицы врывался свежий и промозглый воздух, подхватывая дымок. Она ёжилась, мёрзла и думала, что Меглин просто решил предоставить ей возможность выговориться. Но чем ближе она подбиралась к концовке своей истории, тем явственнее ощущала, что без помощи его "анонимных источников" информации им было не обойтись. — Всё? — спросил он. И по тону любимого голоса было ясно, что свой улов за день его "разведка" ошибочно считала достаточным. Даже учитывая новые обстоятельства, что невероятно усложнили ей работу. Впрочем, было вообще непонятно, что именно из того, что сообщила Есеня, оказалось для наставника новостью, а что он знал и так. — А тебе этого мало? — нервно отозвалась она. — В сутках — только двадцать четыре часа. А мы до сих пор не знаем, где его искать! Он молчал, как обычно случалось, когда ученица забывала о его уроках и решала покориться чувствам — переходила на повышенные тона. А та, наконец сумев справиться с собой, не удержалась и хмуро добавила: — Цейтнот, да? — Обычное дело в эндшпиле, — пророкотал Меглин. Похоже, такой ход противника не стал для него неожиданностью, в отличие от Есени. — Мне бы твоё хладнокровное спокойствие. На долгожданный зелёный свет автомобиль тронулся с места так же плавно, как и до того остановился. Другие машины резко рванули вперёд, но вскоре их транспорт набрал скорости на проспекте и с ними поравнялся, а потом даже обошёл. — С тех пор, как в шахматах появилось это понятие, время стало третьим игроком за доской, — так же невозмутимо отозвался Меглин. — Только в отличие от двух других стиль его игры никогда не меняется. — Ну и как ты собрался с ним "играть"? — нахмурилась Есеня, которой такая перспектива совсем не понравилась, скорее, даже вызвала неприятный холодок по спине. — С ним не играть надо, а просто учитывать особенности, — пояснил он, выдохнув дымок. — Недостаток времени усиливает чувства, а они только мешают. Когда диктуют чувства, разум начинает писать с ошибками. Случалось, что и мастера "зевали" фигуры и теряли наработанное преимущество за один только ход в цейтноте. Промахи в эндшпиле не прощаются. — Только вряд ли он играет по шахматным часам... Говоришь мне не паниковать? А что тогда делать? — вырвалось у Есени. Он фыркнул. — Использовать время по его прямому назначению. Думать, оценивать и действовать. Цейтнот — это ещё не цугцванг. Она вздрогнула. Второе понятие на ту же букву также было частым спутником эндшпиля, едва ли не его обязательным атрибутом. И по сравнению с ним первое смотрелось едва ли не подарком судьбы. Вот только они частенько наступали бок о бок. — Знаешь, учитывая конкретно нашу ситуацию... что-то мне так не кажется, — она мучительно скривилась. — Он же его убьёт! — Убьёт, — холодно подтвердил Меглин и выкинул в окошко бычок. — Конечно. Если ты ему позволишь. Как и прежде, успокаивать или обнадёживать её он не собирался. Отстранённый тон, как и остановившийся взгляд, скорее всего, говорили о том, что наставник подавал ей пример и всё это время сам находился в раздумьях. Однако большой уверенности в этом у Есени не было никогда. При том, что ещё утром он утверждал, что держать человека в неведении — едва ли не худшая пытка, он никогда не был против мучений своей ученицы, а за последние два дня и вовсе стал в этом изощрённым мастером. Раньше в такие моменты их совместных путешествий больше всего на свете хотелось добиться от него хоть какой-то открытой человеческой реакции — чтобы его внутренний огонь прорвался наружу, чтобы он хлопнул ладонью по ободку руля, выругался себе под нос либо вовсе рявкнул — эти проявления парадоксальным образом приносили ей облегчение. Однако так случалось довольно редко. Похоже, за месяцы стажировки он хорошо изучил и её "стиль игры". А вот Есене этого ещё пока не удавалось. К тому же, в её ушах до сих пор рокотал ненавистный неузнаваемый голос уже самого настоящего ТМНП. А на языке вертелись несколько вопросов, задавать которые было по меньшей мере неблагоразумно. Поразительная уверенность и спокойствие его соперника волновали Есеню едва ли не больше, чем сама угроза телефонного шантажиста. Меглин выглядел так, словно был абсолютно убеждён в том, что эта угроза являлась... мнимой? Либо — в том, что вопреки её надеждам, даже ребёнок был для него такой же разменной фигурой, что и она сама, а потому не стоил того, чтобы из-за него волноваться. И в то же время, Меглин мог просто стараться не поддаваться панике. Причины своей уверенности он не считал нужным объяснять — приходилось и дальше изводить себя догадками и опасениями. Наконец, поёжившись, Есеня жалобно спросила: — Что же делать? — Для начала бананы вынуть из ушей, — в его баритон прорвались раздражённые нотки. — Признание проблемы — первый шаг на пути к её решению. Но увлекаться этим не стоит. — Считаешь, его угроза... реальна? — зачем-то спросила она. Наверное, чтобы прояснить всё для себя раз и навсегда. Он закатил глаза и фыркнул. — Когда это было по-другому? Пришлось вздрогнуть во второй раз. А Меглин, помолчав, прибавил тем же задумчивым и остывшим тоном: — Угроза сильнее её исполнения. Есеня вздохнула. Да. Особенно, в шахматах. И их анонимный противник это так же хорошо понимал и использовал. Даже если всё это время сидел вот в этом водительском кресле, на расстоянии вытянутой руки... И что оставалось делать? Наверное, только послушаться? И уповать на то, что в эндшпиле самая активная роль была у короля? Другим фигурам приходилось подчиняться, подвигаться и освобождать ему поля для будущих манёвров. А ещё было бы не лишним, наверное, вспомнить о самом факте прослушки и подумать о ней несколько в другом ключе. И впредь оставить свои попытки дразнить Меглина, даже слегка успокоиться. И вдруг, подумать о том, что новый ход с другой стороны доски, предсказанный им безошибочно, был дополнительным подтверждением того, что наставник неплохо изучил не только свою единственную ученицу, но и своего оппонента. ТМНП явно не был заинтересован в том, чтобы обрезать ниточку, за которую он мог так замечательно дёргать их обоих. Во всяком случае, пока... Её рука уже сама потянулась в карман, где лежал ключ от какого-то гостиничного номера, однако, через мгновение вернулась на прежнее место, накрыла ладонью другую на животе. Взгляд на всякий случай ещё раз проверил тёмный экран телефона на передней панели, но с момента их последней беседы ТМНП не подавал признаков жизни. Как и до сих пор не прислал адреса, по которому бы этот ключ подошёл к замку. А Меглин, между тем, вёл машину в некий определённый пункт назначения. Видимо, их работа на сегодня ещё не была окончена. Вот только молчать было ещё тяжелее, чем слушать постукивание редких капелек по ветровому стеклу. Голубой "мурзик" замер на очередном перекрёстке, а Есеня решила, что время для того, чтоб сменить тему и поделиться другой важной мыслью с его владельцем было самое подходящее. — Я тут подумала, знаешь... Ну, над тем, что ты говорил... — Долго думала-то? — спросил тот со своим обычным похоронным смешком и вновь ловко встроил автомобиль в вереницу транспорта. Подопечная насупилась. — Но ты же сам сказал, чтоб я на одной версии не зацикливалась? Раз этот ублюдок жив — а я теперь в этом не сомневаюсь, — значит, ты был прав. Папа и Женя — покойники. Кто остаётся? — она убеждённо выдала: — Бергич. Новый смешок слева вынудил её немедленно привести аргументы в защиту свежей версии. Которая, к слову, сформировалась у неё ещё днём, во время долгих пеших прогулок. — Он, конечно, не мой близкий родственник, но всё же... Ведь он контроль любит? А Бергич — всё-таки главный врач в "дурке" уже лет десять кряду. Так? — Двадцать семь, — поправил Меглин, переключая скорость. "Тем более". — Родных и близких за свою долгую жизнь наверняка успел потерять немало, — продолжала она. — А уж картотека "наших" у него — побогаче твоей будет. Всё сходится. Или скажешь сейчас, что он в шахматы играть не умеет? Поморщившись, Меглин заметил: — Ну, вот. Голову проветрила — сразу шестерёнки завертелись. — Но, я же права? — допытывалась Есеня. — Нет, конечно. Но мыслить стала смелей, молодец. Она надула губки. — Хотя из родных у него и впрямь почти никого не осталось, — он на мгновение задумался. — Сын только был, вроде. — Ну вот! — Есеня фыркнула. — У меня и без того к нему накопилось вопросов. Помнишь, Стрелок тогда сказал, кто его выпустил? Но кто его взял на повторную экспертизу? Меглин хранил молчание. А его ученица уставилась перед собой. Потрясённо сказала: — Он же лучше всех знал, чем это грозило... — она сжала челюсти. — Вся кровь — на его руках. — Если ты думаешь, что только эта кровь, то ты его плохо знаешь. Поёжившись, она заявила: — Вот за это я его просто... ненавижу. Никогда ему не прощу. Повисла пауза, наполненная приглушённым шумом дороги. — Ну, ненависть — нормальное человеческое чувство. Только обращаться с ней надо аккуратно. Не то руки разъест. Как кислота. Есеня скривилась и уже села на сиденье ровней, чтоб вступить в дискуссию на эту тему. Но Меглин неожиданно бодро, насмешливо спросил: — Сильно ненавидишь? — Сильно, — подтвердила она, сквозь зубы. — По-настоящему? — Не говори ерунды. — Ненавидеть не так просто. Как и любить. Тоже сердце открыть надо. Нараспашку. Есеня сердито выдохнула: — Пф-ф! Да! И, скосив взгляд, ехидно прибавила: — Папа говорил, что это вообще — одно и то же. Меглин оценивающе хмыкнул. "Ты отца за что не любишь?" — вдруг вспомнилось ей. ...Тенистый дворик бюро баллистической экспертизы. И в руках — две папки с заключениями. Одна — по старому носатому "Люгеру" Высотника, другая — загадочная и чёрная. А в кармане её куртки — гильза от пистолета, "из которого была убита Стеклова Вера Вячеславовна", вернее, Ольга Берестова, в ту апрельскую ночь. И которую Меглин только что получил из рук эксперта обратно и вновь передал стажёрке. Как сувенир. — Ну, а что ты делаешь вид, будто вторая папка тебя не интересует? — почти немигающие глаза с убеждённым спокойствием просверлили её насквозь. — Силу воли тренируешь? Давай, давай. Читай. Я подожду. - Оружие, из которого убили маму, было служебным? — пробормотала та. Её пальцы дрожали, взгляд — тоже, прыгал по строчкам, пытаясь выхватить из печатных рядов букв самое главное. — Кто такой Огнарёв Максим? Но Меглин и тогда не ответил ей прямо. Только кивнул, прошёлся немного вперёд. А потом задал свой, этот совершенно неожиданный и неуместный вопрос... — Я отца люблю, — возразила она почти автоматически. До того момента дочь прокурора Стеклова совсем не задумывалась о таких святых вещах всерьёз, не позволяла себе даже усомниться в своих чувствах к единственному близкому человеку. А даже если что-то такое и сидело у неё в глубине души, столь открытое нападение со стороны бородатого лица, которого тогда она ещё мало знала, вынудило её немедленно и упрямо занять линию обороны. Наверное, уже в то время она подспудно чувствовала "нутром", что с момента, когда попросилась к нему в стажёры, её прежняя жизнь и представления о мире и о тех людях, которых она вроде бы неплохо знала, начнут разрушаться стремительно и бесповоротно, посыплются как карточный домик. — За то, что он не умер? — продолжал Меглин, впервые изучая её тем же взглядом, с которым он смотрел на провинившихся "наших" — пронзительным и с затаённой горечью. — Ты думала: должен был, раз мамы — нет? А оказывается, можно так жить, да? Завтракать, обедать, ужинать? Он отвернулся, добавил сквозь зубы: — Улыбаться... — и крикнул через плечо: — Ты не можешь ему этого простить, так? — Нет, не так, и я не хочу об этом говорить! — скороговоркой выпалила она, бросаясь вдогонку. Все прежние мысли вылетели из головы в один момент, имя бывшего капитана милиции — тоже. А Меглин вдруг резко обернулся. Так, что она замерла на месте, будто её сдержала его вытянутая рука. — Вот только честно сейчас, — предупредил он. — Я тебе нравлюсь? — Что? После паузы, в которой она совершенно бесконтрольно пропустила на обозрение все свои чувства — и полное ошеломление, и растерянность, и злость, в том числе, и по отношению к нему, она сумела выдохнуть: — Пф-ф! — и заявила: — Нет! А Меглин, словно того и ждал, усмехнулся уголком рта. - Ты когда врёшь, всё время делаешь так: пф-ф! — передразнил он. И прежде, чем та успела как-то отпарировать, прибавил уже своим строгим учительским тоном: — Обрати внимание. Есеня опешила ещё раз. И непременно бы озвучила все свои заготовленные возражения, если бы в тот миг рядом со старым голубым "Мерседесом" не затормозил служебный "шестисотый" старшего советника юстиции. На немедленный вопрос дочери тот заявил, что оказался здесь по делу. А сам прибыл на место событий так, будто уже тогда был в курсе об их месторасположении и, может быть, даже разговорах... — Упрямство — сила слабых. Ненависть — их гнев. Вспыхнув, Есеня едва сумела взять себя в руки. Процедила: — Могла бы — убила. И если ты думаешь, что... — Если ненавидишь — тебя уже победили. Пришлось с трудом проглотить всё, что хотелось сказать. Мозг даже против воли обладательницы стал разбирать сентенцию китайского мудреца, которую она, к слову, никогда до конца не понимала. Даже считала её несколько... обидной, что ли. Резкой, как приговор. — Ненависть — признак беспомощности? — проворчала она. — Ненависть, гнев, страх, боль, радость, азарт, — так же спокойно перечислил Меглин. — Они только вредят делу. Чувствам нельзя доверяться — ни в шахматах, ни в жизни. На кой тебе тогда голова? А? Надув губы, она напомнила: — А как же "нутро"? — И нутро может ошибаться, — заверил он и насмешливо проследил за тем, как она переплела на груди руки и отвернулась. — А как ты хотела? — А я думала, в шахматах расчёт может уберечь только от грубых ошибок, — проворчала Есеня, вдруг поймав себя на том, что вновь соскользнула за ним в эту узкую область. — Ты же сам говорил, что лучший ход — тот, что первым приходит в голову? — И его нужно просчитывать. Даже то, что ты видишь на доске — только в твоей голове, у соперника может быть совсем другая картина, — возразил он и посерьёзнел. — Все твои расчёты могут пойти прахом после первого же его ответа. Ничему и никому нельзя доверять слепо и до конца. Всё надо проверять, особенно, когда приговор — смерть. Меглин сдвинул брови и прибавил: — Кровь должна быть холодной. Голова — тоже. Она подавлено молчала. А он после небольшой паузы, всё же решил довести урок до конца. Сказал: — Ум и чувства — твои советчики, но не более. Не позволяй никому из них узурпировать власть, — это приводит к последствиям. А разгребать потом — кому? Все решения принимаешь ты, с тебя и спрос. Ты держишь баланс и решаешь, кого из них слушать. И когда. — Ты про ту байку? Про волков в душе, которых кормить надо? — усмехнулась Есеня и упёрлась согнутым локтем в оконную раму, запустила пальцы в волосы. — Там много, чего водится. Чужая душа — потёмки. Своя — тёмный лес, — с тем же напряжённым спокойствием заметил Меглин. — Только людям почему-то нравится гулять в темноте там, где не следует. От скуки приключений искать. Он добавил ещё строже: — Любой риск должен быть оправдан. Не мне тебе говорить. "Занимайся своим делом и не лезь, куда не просят!" — будто вновь прогремел в её ушах голос отца. "Пока что это всё, что тебе надлежит знать, — вторил ему грубый искажённый голос. — Или будет неинтересно". Есеня с трудом смогла взять себя в руки. — Ну вот, я успокоилась, головой думаю и пытаюсь понять, — сердито отпарировала она. — И не могу. Ни его, ни отца. О чём они тогда думали? Чего добивались? — Всё ты прекрасно понимаешь. Уже давно поняла, — он скосил взгляд. — Простить отца не пробовала? — Пробовала. Но если бы смогла его понять, было бы полегче. — Никто не говорил, что будет легко. Она вздохнула. Подумала, что Меглин с чего-то стал непривычно словоохотливым. Это напомнило ей вдруг давние события, трагический конец её стажировки. Тогда в долгой дороге между столицей и Нижним и до дома "резервной копии" по заснеженному лесу и обратно, они вели похожие беседы, где она больше слушала. А он говорил, так же хмуро и много, отрывисто и пространно, как с ребёнком, будто впервые осознавал, как мало у них оставалось времени. И то, что она ещё не была готова его услышать, но он пока не всё успел ей сказать, что собирался... Вздрогнув, Есеня силой отогнала от себя эти мысли. Похоже, наставник просто нервничал. Сам чувствовал себя неуверенно и явно к беседе на эту тему оказался не подготовленным. Вот теперь и пытался всеми силами увести её в сторону. Почему? "Средство манипуляции — слова", — вспомнилось ей. После небольшой паузы Есеня решила дать понять, что так просто не отступит. — Его папа попросил? — нервно догадалась она. — Ну и что? Это же — его клиника, нет? Разве он не мог просто... отказаться? Кресло потерять побоялся? Так он в нём и умрёт! — Это ты тут смелая такая потому, что на работе его никогда не видала, — тёмные глаза сосредоточенно пробежались по лобовому стеклу из стороны в сторону. — Ему редко кто мог отказать. — Даже Бергич? Но почему? — Не понимаешь, что ли? — в баритоне водителя вновь зазвенели раздражённые нотки. — Кресло... У каждого — свои скелеты. А у врачей к ним ещё и персональные кладбища прилагаются. Иначе из шкафа вывалятся — места не хватит. Хоть он уже давно не отвечал на вопросы прямо, намёк был довольно прозрачным. Однако, Есеня сочла его недостаточным для победы в споре. — Ты сам за одну версию уцепился и упёрся, — заявила она и съязвила: — Проекция? Меглин не отозвался, но стал заметно напряжённее. — Думаешь, Бергич — точно ни при чём, раз знал о нашем маленьком "спектакле"? — продолжала она, повернувшись к оппоненту. — А может быть, он его и придумал? Если молчание означало согласие, можно было считать, что тот ответил утвердительно. Голубой "Мерседес" сбавил скорость и встал на каком-то пустом перекрёстке. — А ты не думал, что он никогда не был заинтересован в твоей смерти? — вдруг осенило её. — Вывести тебя из игры было интереснее, разве нет? Сам же сказал: нельзя никому доверять слепо. Ни себе, ни людям. Ни друзьям, ни близким... У кого на руках кровь, те уже не будут раздумывать — им намного легче взять её на себя снова. Тем более, если видеть в живых людях только фигуры на шахматной доске. Меглин никак не прокомментировал её заявление, но Есеня и не ожидала отклика. Её версия сложилась сама собой и требовала оглашения. Чёрные глаза вспыхнули как угольки. — Вот и Никита — тот мальчишка, что расстрел в классе устроил... Вот он его и не убил тогда. От себя подозрения отводил... Ты же говорил, что там охрана и обходы? Все в пижамах. Шмон — хуже, чем в тюрьме, даже ложки забирают. Откуда пистолет взялся в бачке? А? Она сжала кулачки на коленях. Ахнула. — А как Стрелку удалось сбежать? Да ведь это не папа ему сказал... "Проекция — это зеркало"... Всё наоборот, да? Он тоже был его "пешкой"!.. Застывшее, каменное лицо собеседника, на котором, кажется, жили только глаза, не дрогнуло ни единой мышцей. Только пальцы сжали ободок руля ещё крепче, а в свете придорожного фонаря даже как будто побелели. — Осторожнее, — вдруг пророкотал он. — По краю ходишь. — По какому "краю"? — По самому краю, — отрезал он, поворачивая руль. Есеня сглотнула. А наставник с заметным облегчением добавил: — Всё, уймись. Приехали. Опомнившись, она оглянулась по сторонам. Он уже вышел из машины, пришлось выскочить следом. Их транспорт стоял во дворе какого-то учреждения, в котором по причине позднего часа горело только несколько окошек, остальная часть приземистого здания почти сливалась с окружающей темнотой. Маленький вход освещала тусклая подслеповатая лампочка, позволяя разглядеть только полоску тёмной психоделической плитки и старые двустворчатые двери — которые, должно быть, не меняли ещё со времен постройки. У этих дверей обычно работала только одна створка, вторая была заперта на запор, будто ограничивая поток возможных посетителей, но готовясь принять их всех, когда в этом возникала необходимость, либо же позволяла проносить — и чаще выносить — довольно габаритные предметы. Во всяком случае так было, когда ученице сыщика приходилось сюда наведываться. Как и ему самому. Неподалёку во мраке терялся ещё один подъезд с пандусом и ещё более широкие двери. Словом, Есеня узнала это место. — Там кто-то есть. В ответ Меглин пожал плечами: — Четверг. Палыч покойников караулит, как бы кто не проснулся. Он уже взялся за ручку двери, с намерением резко дёрнуть створку на себя и не пропускать подопечную вперёд, как делал это не раз и не два на её памяти. Но, та подступила ближе и положила ладонь на горячие железные пальцы. Торопливо произнесла: — Погоди. Он всё в этой жизни повидал, наверное, даже больше, чем мы с тобой... Но, может, всё-таки надо как-то... Ну, — она покосилась на него. — Предупредить? Подготовить? Меглин хмыкнул. Отступил и сам оценивающе окинул её взглядом. Будто раздумывал над тем, кто бы из них двоих лучше справился с такой задачей. — Я пойду? — вызвалась она. Он фыркнул. — Ещё неизвестно, кого из нас тут испугаются больше. Есеня погрустнела. Недавние обстоятельства как-то совсем вылетели у неё из головы. Чёрт. — А с чего ты решил, что он нам вообще что-то расскажет? — усомнилась она. — Он, конечно, — славный малый, но... — Расскажет, — спокойно заверил Меглин, заложив руки в карманы плаща. — Тебе ведь это нужно? Днём-то съездить побоялась? И правильно, — прибавил он. — Ночью тут потише. — Я не бо... Взгляд вновь вынудил её проглотить, а потом и отредактировать окончание фразы. — Я... попробую его убедить. Как ты когда-то говорил, он — человек занятой, ни дня без работы. Может, всё-таки не успел... посмотреть телевизор? Она замялась и неуверенно покосилась на Меглина. В ответ из темноты на миг сверкнули кончики верхних зубов. Он облизнул губы и покачал головой. — Вот любишь ты всё на свете усложнять. Есеня недоумённо нахмурилась. — Помнишь, спрашивала меня когда-то, как манипулировать людьми? Чтоб быстро, дёшево и сердито? Отвечаю. Два этапа всего. Достаёшь нож, — в подтверждение раздался знакомый щелчок. — Манипулируешь. Она подавила смешок. Но браться за рукоятку протянутого складного ножа не стала — у неё было при себе ещё более эффективное средство убеждения. Во всяком случае, оно заставит хозяина здешних мест хотя бы выслушать её до конца прежде, чем предпринимать какие-то активные действия со своей стороны. Поймав на себе пристальный взгляд, Есеня кивнула и достала из-за пояса пистолет, передёрнула затвор с похожим щелчком. Меглин одобрительно кивнул, ловко перехватил нож, который держал за лезвие, защёлкнул в ладони и убрал в карман. — А ты? Вместо ответа наставник привалился спиной к стене под красной табличкой бюро судебно-медицинской экспертизы и выразительно достал портсигар, раскрыл. Тень со знакомыми очертаниями мотнула головой в нужном направлении и, закусив сигарету, велела: — Иди. "Вот чего ещё не приходилось делать, — думала потом Есеня, вздрагивая всем телом от звука собственных шагов. — Так это бродить по ночам в одиночестве... в морге". Пусть даже впереди спасительным лучиком пробивался свет из-под двери, пускай там не спал Палыч. Пусть она никогда не верила во всю эту мистическую чушь, привидения и прочий бред, хотя сама вот уже месяц как бродила след в след за ожившим мертвецом. Пускай даже всей той чертовщине, что творилась вокруг, с трудом удавалось подобрать мало-мальски научное объяснение. Всё равно, наверное, надо было ей идти с Меглиным... Как же тут холодно и тревожно! И эти обманчивые тени отражались непонятно от чего, скользили по настенной плитке в полумраке, создавая некую призрачную иллюзию движения, и вымораживали только сильнее. Дёрнувшись так в сторону пару раз, Есеня рассердилась на себя, но как ни старалась, взять себя в руки не вышло. Оставалось только собраться с духом и ускорить шаг до конца этого жутковатого коридора, чтобы преодолеть его побыстрее. А потом войти в приоткрытую дверь, следом за выставленным перед собой пистолетом. Единственная фигура, что тихо-мирно сидела за письменным столом, увлечённая какой-то бумажной работой, сперва даже не заметила вторжения. Только поёжилась от сквозняка, что пробился в двери следом за гостьей, и поправила на плечах куртку, накинутую поверх хирургического костюма. Даже потянулась за чашкой, что безнадёжно остывала на краю стола. Но потом Палыч, видимо, что-то почувствовал и поднял голову. Есеня застыла, как на учебном плакате в академии, что показывал азы правильной стойки с табельным оружием. А судмедэксперт невольно вскочил с места от неожиданности, чуть не опрокинув стул. И, опомнившись, замер тоже, вскинул руки. — Есеня? Ты? Тихо, тихо... — Палыч, — она перевела дыхание. — Если я тебе скажу, что никого ещё в своей жизни не убила, ты поверишь? Он вздрогнул. Ответил честно: — Не знаю. Она быстро окинула взглядом анатомический зал, заметив накрытые простынями тела. Кивнула: — Новое поступление? — А ты разве не в курсе? — нахмурился судмедэксперт. — Не поверишь, — мрачно отозвалась она, подступая ближе. — Вот совсем не в теме. Из-за этих "двойников" у меня доступа нет — ни к уликам, ни к телам, ни к чему. А нам разобраться нужно. Поможешь? — Нам? — холодно удивился он. Она вздохнула и убрала пистолет. — Да опусти ты руки уже. Сам подумай: если б это мы так постарались, стала бы я сюда приходить? Смысл? Палыч осторожно послушался. Все ещё глядя на непрошеную гостью с заметной тревогой, спросил: — Кстати. Сидел тут, терялся в догадках. А кто второй? Она усмехнулась. — Сейчас позову. Ты только... это... не думай, что у тебя крыша поехала, ладно? Я всё объясню. А лучше он сам тебе расскажет. Палыч молчал, но по-видимому, ничего не имел против того, чтобы пригласить на огонёк второго жестокого и особо опасного убийцу. А Есеня выглянула в коридор и позвала: — Ну, где ты там? Однако никто не отозвался. Коридор по-прежнему пустовал. В грудь уколола болезненная иголочка, тонкая и острая, такая, что легко проникла в сердечную мышцу насквозь, и дышать стало нечем. Но, вернув самообладание, она обернулась к напряжённому Палычу и нарочито весело пояснила: — Пойду приведу его. Ты подожди тут, никуда не уходи. И, не дождавшись ответа, пошла искать своё бородатое привидение. Теперь коридоры здания судебно-медицинской экспертизы, даже освещённые одинокими лампочками с мрачными промежутками, совершенно её не пугали. Есеня промчалась по ним почти бегом, чувствуя, что оледеневает от совершенно другого страха. Выскочила на крыльцо, огляделась. И неуверенно окликнула: — Родион? Холодная темнота вне кружка одинокой лампочки хранила угрожающее спокойствие и молчала. По капоту пустого "восьмидесятника" тихонько постукивали первые капли дождя. "Нет... Не может быть". — Меглин... — прошептала она, таращась перед собой. Выступившие в уголках поля зрения слёзы были как линзы, так что смотреть на свет ближайшего фонаря стало невыносимо. Голос задрожал и моментально сел до шёпота. — Не пугай меня так... Пожалуйста... Пожалуйста, нет... Сердце испуганно подскочило и ударилось о рёбра, замертво свалилось вниз. Колени подогнулись сами, и Есеня зажмурилась и сползла по тёмной плитке, села прямо на холодный бетон...

***

— Уснула, что ли? — внезапно раздалось над головой. Она распахнула глаза и оторопело уставилась на того, кто смотрел на неё сверху вниз, насмешливо склонив голову на плечо и заложив руки в карманы плаща. Совсем жалко пролепетала: — Я думала, ты... Он молча протянул руку и вытянул её вверх, поставил на ноги. А Есеня не совладала с собой и порывисто обхватила его, прижалась крепче, всем телом, дрожа от холода и всех прочих чувств. Зажмурилась. Прошипела: — Я тебя ненавижу. — Знаю, — спокойно донеслось в ответ. — Говорила уже. — Так я ещё скажу, — глухо пробормотала она, уткнувшись в его рубашку. — Чтоб ты, наконец, понял. И, не удержавшись, стукнула кулачком по груди, где билось бессмертное сердце. Меглин охнул. Мягко, но решительно отстранил её от себя и, удерживая на вытянутых руках, окинул своим инспектирующим взглядом. Есеня сердито утёрла нос кулачком и всхлипнула, отвернулась. — Ну, чё? Подготовила? Она недоумённо посмотрела на него, захлопала глазами. А Меглин насмешливо покивал самому себе и вздохнул: — Пошли. На сей раз он уверенно проследовал тем же маршрутом, что и она, и безо всякой подготовки, предупреждения либо стука первым вошёл в те же двери, а там — и в анатомический зал. К огромному удивлению Есени, судмедэксперт отнёсся к появлению воскресшего покойника философски, согласно своей профессии. Правда, сперва они никого не встретили — зал был пуст. — Палыч! — любимый баритон загремел, отражаясь от рядов блестящего кафеля. Есеня невольно содрогнулась и решила всё же вмешаться. — Палыч! — окликнула она, поворачиваясь ко входу в подсобку — единственное укромное место, куда мог скрыться хозяин здешних мест, если ещё с воплями не выскочил отсюда раньше. — Иди сюда! Есть кое-что... о чём ты не знаешь... — Мы всё знаем, — неожиданно донеслось из-за стенки. — Всё умеем. Просто к нам привозят с опозданием. Вот такая незадача. — Гордыня для патологоанатома — глупое качество, — усмехнулась Есеня. И повернулась к Меглину как раз вовремя, чтоб увидеть одну из его редких хвастливых полуулыбок. — Я — судмедэксперт, — поправил невидимый оппонент и показался в дверях подсобки. Гости переглянулись. — Ну, тебя только могила исправит, — заключил Меглин. И шагнув навстречу, крепко пожал протянутую руку, а потом хлопнул судмедэксперта по плечу. Оба выглядели совершенно спокойными, будто со дня фиктивной смерти одного из них успели не раз повидаться. — Что? Опять полуночничаешь, Палыч? — А ты так — на огонёк заглянул? — догадался тот. И взглянул на Есеню уже совсем по-другому. Кажется, наконец-то убрал её из списка подозреваемых. Не удержавшись, та выпалила: — Ты что, знал? Оба заговорщика повернулись к ней, поглядывая с одинаковой хитринкой — совсем как раньше. Палыч подмигнул бородатому гостю: — Ну, я же тебя не вскрывал. А тот оценивающе качнул головой: — Это аргумент. Есеня совсем вспыхнула, процедила: — Ну, а мне здесь кто-нибудь, когда-нибудь что-то собирался сказать? Конспираторы хреновы. Му... — Ты за языком-то следи, — строго одёрнул Меглин. — Прикусишь. Она осеклась. Проглотив эпитет, насмешливо указала на спутника: — Вот тебе и второй. Судмедэксперт кивнул: — Да я сразу понял, когда ты его искать побежала. — А чего тогда... — она фыркнула и покачала головой. — А я ещё удивлялась, как ты мне так быстро с тем делом помог. В Орехово-Зуево... — А ты думала? — многозначительно усмехнулся Меглин. Тем временем, пока она пыталась утихомирить собственное сердце и унять бурю чувств в душе, как и предательскую лёгкую дрожь в коленках, Палыч заметно успокоился, к нему даже вернулось его обычное ехидство. — Так у вас тут фанаты объявились? — спросил он, скрестив на груди локти в коротких рукавах хирургического костюма. — Угу, подаём пример подрастающему поколению, — хмыкнул Меглин и немедленно повторил позу, покачнулся на каблуках. — Бремя славы. Поклонники донимают, — он пожал плечами. — Сам понимаешь, как стало тяжело жить. — Мы уже два дня — на всех каналах, — набравшись смелости, вставила Есеня с той же иронией. — А о подробностях не в курсе. Должны же мы... знать, что натворили? — Вот. Слушай женщину — дело говорит, — невозмутимо подхватил наставник. — В каждом человеке можно найти что-то хорошее, да, Палыч? Тот утвердительно кивнул. А Меглин адресовал похожий жест в сторону накрытых простынями тел. А потом — Есене. — Ну чё? — спросил. — Проведёшь экскурсию вне очереди? Для старых друзей? Считав подтекст, та смущённо опустила взгляд. А патологоанатом заверил: — Да не вопрос. И направился к каталкам, поочерёдно сдёрнул покрывала с каждой. Меглин его догнал и окинул взглядом тела со своей обычной скучающей гримасой. А вот "любительница экскурсий" внезапно почувствовала, как у неё к горлу подобрался предательский комок, а желудок угрожающе сжался. Нет, не следовало сегодня обедать этими проклятыми сырниками, да и завтракать тоже было не нужно... Внезапно Есеня покачнулась и едва удержалась на ногах. Невольно прикрыла себе губы ладонью. Чёрт! Вот, чёрт! Да что с ней такое!.. Впрочем, неудивительно... Опасливо подняв голову, она убедилась в том, что Меглин смотрел на неё внимательно и пристально, и почувствовала себя ещё хуже. Выразительно и жалобно помотала головой, но, к своему изумлению, не услышала ни упрёка ни издёвки. Без единого слова он повернулся к Палычу, и тот кивнул, двинулся вдоль своих "экспонатов" как гид по музею. — Так, ну, что тут... Все убиты ножом, кроме Тушина, — он махнул рукой. — Тот от болевого шока скончался. У женщин выколоты глаза, чем-то острым пробиты уши. Рот заклеен, руки связаны, горло перерезано. Есеня вздрогнула. И наткнулась на выразительный взгляд, поморщилась. — Где-то я видел это, — протянул задумчивый баритон, а следом в усмешке блеснул край зубов. — Ты — тоже... — Тушину ушные раковины дрелью просверлили, — подтвердил её опасения судмедэксперт и кивнул в сторону. — У пацана ещё в руке нашли, вон — робота. Родственники сказали, не было у него такого. Наконец справившись с собой, Есеня подошла к столу, на котором лежала раскрытая папка, и схватила в руки фотографию окровавленного вещдока. "У меня знакомый один сына своему подарил китайского робота. Бегает, прыгает, отжимается, — вспомнила она рокот угрюмого баритона. — Надо будет китайцам сказать, что для русского человека робот должен уметь делать две вещи. Слушать и пить". — Подбросили? — спросила она. Меглин заглянул ей через плечо. — Ты смотри — такой же, — заметил он со смешком. — Постарался. — Он? Но её риторический вопрос остался без ответа. Меглин забрал папку себе и бегло просмотрел заключения. Усмехнулся. — Знал, что тебе понравится, — сообщил Палыч, когда накрыл тела и подошёл к гостям. Есеня насторожилась, встала у наставника за спиной и вытянула шею. Пробегая взглядом по строчкам, пробормотала: — Откуда ты... — Интуиция — незаменимая вещь, — весело заметил тот. — Тем более, для судмедэскперта. — Особенно, для судмедэксперта, — с усмешкой подчеркнул Палыч и кивнул на стол, где лежали ещё две, такие же тощие казённые папки. Ага — это два заговорщика таким образом дали ей понять, что условились об обмене информацией заранее? Но почему тогда Палыч так испугался её появления здесь в одиночку? Неужели Меглин не потрудился ему объяснить? Или... Есеня вздрогнула и невольно посмотрела на бородатый профиль, что так знакомо изучал содержимое уголовного дела, с таким видом, будто всё это он уже, если не читал раньше, то предполагал наверняка. На миг показалось, что волчий глаз в ответ на её интерес мельком проверил её саму и тут же вновь вернулся к работе. Старые опасения вновь подняли голову, хоть во всей этой ситуации показались ещё более абсурдными. Впрочем, раз уж наставник был здесь, живой и осязаемый, и старые приятели так непринуждённо болтали, значит, кажется, можно было вздохнуть с облегчением? А Палычу — только поклониться за то, что ему получилось всё это достать. Откуда? Как? — Как у тебя получилось? — восхитилась Есеня. Хозяин ледяного царства почему-то отвёл взгляд, торопливо пробормотал: — Не без труда. Так что, ознакомьтесь — на дом взять не получится. — Не достанешь без труда, если сунул не туда, — задумчиво пропел Меглин, шурша листками. — Предупредил — и на том спасибо. Судмедэксперт проронил: — Попробую завтра как-то подкинуть обратно. Но собеседника уже не волновали подобные мелочи. Тёмные глаза сосредоточенно и быстро пробегали по строчкам. — Не густо, — заметила Есеня. — Мне и это едва получилось выцарапать, — укоризненно сообщил Палыч. И, тронув её за плечо, повернул к себе. — Лучше расскажи, что ты почувствовала, когда узнала? — полюбопытствовал он, кивнув на "покойника". Есеня хотела промолчать, но внезапно вновь поймала на себе взгляд любопытных глаз, которым редко, когда осмеливалась возражать. Перекрестила на груди руки и ответила подчёркнуто внятно, с вызовом: — Что я еду крышей. А что я ещё могла подумать? А Палыч, словно только того и ждал, довольно кивнул: — Ну, правильно. Как говорится: "смерть и секс — это два горизонтальных таинства, одинаково приводящие в замешательство". И оскалился в своей нагловатой улыбке, чем-то напоминающей улыбку наставника, когда тот так же не считался с её чувствами, даже намеренно дразнил. А Есеня ахнула, немедленно залилась краской и впервые захотела его убить. — Ну, будет тебе, — вступился за ученицу Меглин. Он уже занял стул хозяина, на котором обычно любил сидеть сам, когда наносил сюда визиты. Отложил закрытую папку в сторону и закинул ногу на ногу. Подтянул к себе следующую. Есеня процедила: — Сам придумал? — Если бы, — вздохнул судмедэксперт. — Так говорил мой любимый философ-гробовщик, Томас Линч. И уверенно не ошибался. Послышался знакомый смешок. — Что-то из современного? — Ты почитай, тебе понравится, — тем же тоном отозвался Палыч. По-прежнему не отрываясь от содержимого папки, Меглин лениво протянул: — Не... Это ты вон — молодой гвардии рекомендуй, — он кивнул на Есеню, что в ответ прожгла взглядом обоих. — Особенно, эссе "Тела в движении и покое". Кратко и познавательно. Есеня вспыхнула, уставившись себе под ноги и не представляя, куда девать глаза. Впрочем, вся эта ситуация, обстановка — разве не была ей знакома? У них, благодаря особенностям работы, почти не было не то что помощников, даже единомышленников. Покойный добряк Глухой — ни в счёт, к нему бородатый "Главный" всегда относился с особой бережностью, которой даже единственной стажёрке, казалось, было не дождаться. С ним он не мог разжать те сумасшедшие клещи, в которых держал сам себя и немножко ненадолго побыть собой, как с "нашими". А что касалось Палыча, то тот являлся редким исключением из правил. И, в угоду своей специфической профессии и многолетнего общения с угрюмой легендой столичного сыска, никогда не отказывался вступить с ним при случае в такие словесные перепалки и битву интеллектов, в которой каждый щеголял остроумием и не стремился к победе. Так же мрачно любил пошутить, подразнить его ученицу. И даже не менялся в лице, когда у того в руках оказывалось что-то режущее. Меглин утверждал, что все врачи — немножко маньяки и убийцы, ибо они обладают определённой долей власти над человеческой жизнью и нередко вынуждены смотреть на неё отстранённо и свысока, порой — как на неодушевленный материал, с которым приходилось работать. Примерно как и сотрудники убойного отдела. К Палычу это утверждение относилось в буквальном смысле. Вдобавок, Есеня и раньше подозревала, что симпатия её руководителя к ехидному главному судмедэксперту не основывалась на одной лишь трудовой солидарности. Она никогда прежде не спрашивала, но догадывалась о том, что Меглин мог ей ответить. Работа и жизнь бок о бок с ним научила её чувствовать "наших" почти так же, как он сам. А добропорядочному семьянину Палычу регулярное общение с покойниками, как и возможность законно покромсать человеческое тело, видимо, помогало "держаться"... — На самом деле, сердце — твёрдая плоть, — вдруг сообщил тот. — Его жёсткость, напряжение, сопротивляемость тканей превосходят все подобные свойства других органов в несколько раз. Ни одному из них не приходится так тяжело работать. Физически и душевно... Так просто не прошибешь. — Вон, у неё получилось, — Меглин кивнул на порозовевшую Есеню и вновь вернулся к материалам дела. А та опустила глаза и вздохнула. — Прозвучало как комплимент, — заметил противный судмедэксперт. — Угу, — подтвердил Меглин, не поднимая головы, и почти незаметно усмехнулся в усы. — Постаралась. Он захлопнул последнюю папку и потянул из кармана портсигар. Сообщил Есене: — Сачковать не выйдет. Та скривилась. И, отыскав на всём пространстве крышки свободный край, опустилась на него, нехотя потянула к себе папку. Спросила: — Что-то интересное? — Интригу хочешь обломать? — сухо отпарировал он. И когда она покорно углубилась в изучение материалов, закурил и дал прикурить Палычу. К её тайной радости, листков в каждой папке было немного, к тому же, сведения её порадовали. Помимо стандартных процедур, следствие особо никуда не продвинулось. Отпечатки, обнаруженные в квартире Тушина, по базам не проходили, что было понятно: вряд ли ТМНП стал бы привлекать себе на службу "марионеток", которые уже отличились раньше и которых можно было легко отыскать. Скорее всего, "дублёры" до сих пор нигде не засветились, и чтоб их найти, требовалось перетрясти всех подозрительных "наших", что было практически невыполнимой задачей. Если бы не её удостоверение, полиция бы вертелась на месте, как охотничья свора, потерявшая след. И с чего только "двойники" стали такими неаккуратными? Забыли про перчатки, вещественными доказательствами разбрасывались. Осмелели от безнаказанности и потеряли бдительность? Или... Есеня вздрогнула и плотней запахнулась в куртку, перевернула последний лист. А ведь эти "липовые" мстители могли оказаться ещё и иногородними, недаром Меглин намедни указывал на их подвижность. По морям, по волнам, нынче здесь — завтра там... Так просто сорвались и поехали в Питер, чтоб там грохнуть "резервную копию", а уже вечером расправились с семейством Тушина в Москве? Для этого требовались какие-то колёса. Оставалось надеяться, что не второй голубой "Мерседес"... Всё-таки придётся наставнику расставаться и со своим транспортом, и с любимой бородой. Впрочем, она давно мечтала его побрить, хотя бы из любопытства. Интересно, как он будет выглядеть, когда потеряет свои последние колючки? — Вот за что тебя ценю, Палыч, — будто очнувшись, услышала она. — Так это за душевную щедрость. Жизненным опытом делишься, по поводу и без. — При случае не грех и поделиться, — отозвался тот. — Неужто соскучился? — Ну, вроде того, — пророкотал Меглин, выпуская дымок. — По болтовне твоей. — А, — понимающе протянул Палыч. — Ну, тогда располагайтесь. Правда, угостить вряд ли смогу чем. Хотя... Повисла пауза. Когда Есеня подняла голову, хозяин и гость смотрели в одном направлении — на подарочный пакет, что пылился в углу. Его почти не было видно под пустым прозекторским столом, но от зоркого глаза Меглина и поныне было невозможно что-либо утаить. — Чё, студенты порадовали? — догадался он. Палыч затушил бычок в старом блюдечке, что здесь выполняло роль пепельницы, поднял пакет на стол и достал из него запечатанную коньячную бутылку. Махнул рукой: — Да на День знаний принесли. Всё как-то повода не было. — За знания — это повод, — обрадовался Меглин. Есеня тотчас соскочила на пол, предупредительно заявила: — Чай. Мы будем... чай. — Замёрзла, что ли? — уточнил патологоанатом. Она заметила: — Тебе бы тоже не помешало. — Пьянство на рабочем месте — не порок, а издержки профессии, — обиделся Палыч. — В частности, моей. А наставник поинтересовался: — Всё прочитала уже? — Здесь страниц... мало, — с такой же издёвкой отпарировала ученица. — Зато, все — на месте, — заметил он. А Палыч, тем временем, уже достал из ящика стола три чашки, совершенно различного вида, размеров и форм, выставил в центр и повертел бутылку в руках. — Хм. А коньяк-то хороший. — Да, балует тебя молодёжь, — завистливо вздохнул Меглин. Уловив взгляд собеседника, он улыбнулся, прищурился. Велел: — Ну, давай. — Родион! Мгновенно смутившись, Есеня отвернулась. А мужчины тихо, почти одинаково засмеялись. — Тебе тоже плеснём, не переживай! — утешил её Меглин. — Трезвенница моя... И в подтверждение выбрал из предложенных сосудов самый маленький, выставил перед ней. Радушный хозяин принёс откуда-то второй стул и разлил горючее по чашкам. Поразмыслив, Есеня поддалась общему порыву, взяла свою, пригубила. Положение затруднялось тем, что посадочных мест было всего два, и мужчины их уже заняли. Она опёрлась ладонью о стол и укоризненно покосилась на обоих поочерёдно. Ну, ладно Меглин, для него законы и правила приличия были не писаны. Но Палыч-то... Внезапно, считав в любимых глазах шаловливые искорки, она принялась лихорадочно искать причину их веселья, в частности, в себе. Как вдруг Меглин наклонился вперёд и прежде, чем она успела что-то сообразить, дотянулся, схватил её за запястье и уверенно притянул к себе. Сам усадил её на своё колено, придержал рукой. Есеня ахнула. Голова закружилась, и дело тут было вовсе не в медовом пламени коньяка. Просто её спина упиралась в его горячую грудь и плечо, как в спинку кресла, безошибочно считывала знакомый стук сердца, которое, её собственное вприпрыжку догоняло на какой-то неведомой дистанции. На его широком колене было и поныне удивительно удобно сидеть, а вокруг талии так властно обвилась сильная рука, и под рёбрами грела обжигающая ладонь. Чуть погодя Есеня осмелела настолько, чтоб накрыть её своей. Как прежде даже в такой, не самой удобной позе Меглину удалось разместиться с комфортом, прямо как в своём любимом кресле. Надёжно удерживая подопечную от падения либо бегства поручнем локтя, свободной рукой Меглин как-то умудрился дотянуться до своей чашки и даже чокнуться с патологоанатомом. — Вот душевный у тебя, всё-таки, чаёк, Палыч! — провозгласил он. — Ну что, за встречу? — улыбнулся тот. — Дай бог, не последнюю? Три чашки встретились со звоном. Тепло, что пролилось внутрь, соединилось с тем, что грело ей спину и бок, заключило в мягкий, обволакивающий плен со всех сторон. Кажется, это было именно тем, чего ей так недоставало... Даже глаза начали слипаться... — Алкоголь — медленная смерть, — попробовала она неуверенно вмешаться. — Правильно, — подтвердил бархатный баритон над ухом. — Потому пить надо ма-аленькими глоточками. Растягивать удовольствие.

***

— Теперь всё кончено, — говорила трубка. — Проект закрыт. Он сжал пальцы, затянулся спасительной папиросой. Не было нужды спрашивать о тех, кого теперь касалось это утверждение. — О том, что произошло, не должно остаться ни единого следа. Ни одного упоминания. — До недавнего времени мне ещё как-то удавалось хранить врачебную тайну, — мрачно пошутил профессор психиатрии. Помолчав, он сказал: — Что ж. Проведу... генеральную уборку. — Тебе не привыкать, — заметил телефонный собеседник. — Впрочем, я знаю метод получше. Связь оборвалась. Вадим Михайлович Бергич снял очки, устало потёр переносицу. Отложив телефон, откинулся на спинку своего старого протёртого кресла и раздавил сигарету над круглой пепельницей из толстого гранёного стекла. Вдруг кожу что-то укололо, и он инстинктивно хлопнул себя по шее. Но по комару не попал. Вздохнул. За приоткрытым окном была темнота, по стеклу грохотали дождевые капли и раскачивались ветви деревьев, словно намеревались схватить что-то чёрными мохнатыми лапами. Именно с такими жалобами обращались к нему обитатели этого места в подобное время суток и такую погоду. Персонал только тихонько посмеивался, он — тоже. А теперь... как будто даже вздрогнул? Кажется, он просто стареет — ослабляются, разрушаются от времени давно созданные бастионы психологической защиты. У каждого есть свои грехи. И в такую ненастную ночь обычно приходят за расплатой. "Сейчас скажет: граница тонка", — вдруг вспомнилось ему. А вдали от света настольной лампы — в могильном мраке и закрытом кабинете главврача психиатрической клиники номер тринадцать — вдруг послышался скрип половиц, шаги, померещились какие-то силуэты. Особенно один. Пришёл и сел на диван у стены, как обычно без стука и не дожидаясь приглашения, подобрал полу плаща. Заложил ногу на ногу. Ехидно усмехнулся и подмигнул своей спутнице. "Да ты только что второй принцип вменяемости сформулировал!" — восхитился он. "А какой — первый?" — с интересом спросила его ученица. Похожая на свою мать как две капли воды. Особенно взглядом кротких и больших, завораживающих глаз. "А ты у него спроси", — палец посетителя указал на хозяина кабинета. Девушка подошла ближе, опустилась по другую сторону письменного стола, на стул, который обычно занимали только пациенты. Положила локти на крышку, улыбнулась. Изящной бледной рукой откинула назад тяжёлые волны волос... — Оля... — прошептал он. — Мне нужны все документы, всё, что у тебя есть, — приказал морозный голос. За её спиной стоял бледный от напряжения Андрей и требовательно протягивал руку. Бергич вздрогнул. — Ты предлагаешь мне взять жестокого серийного убийцу на экспертизу сюда, в обычную клинику, где нет для этого никаких специальных условий? Его собственный голос явно сомневался в том, что прокурор Стеклов сохранил здравый смысл, звучал сурово, но тихо, даже увещевательно, будто профессор разговаривал с одним из пациентов: — Мы оба понимаем, что это означает. Ты, наверное, спятил. Старший советник юстиции дрожал как в лихорадке. Оля исчезла, теперь собеседники были вдвоём. И время действия сдвинулось как минимум лет на двадцать пять вперёд. А вот разговор был почти такой же. — Зачем? — подавленно спросил Бергич и уставился себе под нос, на пепельницу, внимательно рассматривая её содержимое. — Его нужно остановить, — заявил прокурор. — И ты придумал отличный способ. Отличный! Главврач психиатрической клиники тихо стукнул кулаком по крышке, хотя больше всего на свете хотел схватиться за голову. Проскрежетал: — Два месяца. Два месяца дай мне, — и я его вытащу. Ему уже стало лучше. Намного. Ты взгляни на результаты обследования! Как будто два разных человека. — Мне плевать, — жёстко сказал Стеклов. Теперь уже он занял стул напротив, отодвинул от себя справки, поморщился. — Дело уже не в нём, — услышал Бергич, когда вновь опустил голову. — Ты понимаешь? И, помолчав, возразил с той же убеждённостью: — Она может на него повлиять. Такой результат — её заслуга. Стеклов вздрогнул. И медленно поднялся на ноги, навис над столом. Его собеседник внутренне сжался от напряжения как пружина. Он прекрасно знал, что оппонент скажет дальше. — Послушай, что я тебе скажу. У меня больше — никого нет, уже не осталось. И всё то, что произошло, — даже то, как она появилась на свет, — всё это стоило мне слишком дорого. Слишком дорого, чтоб теперь её потерять. Слишком дорого, чтоб отступить. Стеклов, ещё более бледный, чем обычно, в паузе перевёл дыхание и докончил: — Если придётся им пожертвовать ради неё, я сделаю это. Без колебаний. — А тебе придётся, — глухо заметил Бергич, по-прежнему не поднимая глаз. И чуть было не прибавил: "в который раз". — Тебе — тоже. Ты прекрасно знаешь: мне будет, что рассказать. Бергич вздрогнул, будто остужающий тон посетителя начал проникать под халат и шерстяную жилетку как сквознячок. Главврач по привычке потянулся к пепельнице, достал из неё недокуренный бычок, покрутил в подрагивающих пальцах. Наконец, сказал: - Ты знаешь, что у него — парафрения. И главная навязчивая идея — это количество трупов... Чтобы доказать свою правоту, он ни перед чем не остановится. Будет много крови. На твоих руках. — И твоих. Прежде ты не был столь щепетилен. Бергич вздохнул и посмотрел прямо в голубые глаза старого приятеля. Увидел в них тот же жгучий и лихорадочный огонёк, что и в тот раз — тот самый, который его обладатель успешно и тщательно научился скрывать ото всех за замороженной маской представителя власти и закона. И прогремел: — Он не станет его убивать, он положит десятки, а может быть, и сотни. Хочешь сказать — это того стоит? — Да. Звенящая пауза, в которой происходил этот поединок взглядов, казалось, растянулась до невозможности. Коса нашла на камень. Однако Бергич очень хорошо понимал: его собственная власть, почти безграничная в этих стенах, теперь не стоила ничего. Опять. В сущности, случилось то, чего он уже давно ожидал. Невозможно вечно стоять на осыпающемся краешке или плавать какой-то странной рыбой с крючком рыбака в своей губе... Рано или поздно, но его бы попросили и о таком одолжении. А ещё он очень хорошо знал, видел, чувствовал, что этого пациента переубедить уже не удастся. И устало вздохнул. — Андрей, за тебя говорит злость. Ненависть. Это плохие советчики. Тот скрипнул зубами. — Ты многого не знаешь... — Заткнись, — оборвал его Стеклов, подрагивая от ярости. — Мне известно достаточно. Я всё видел своими глазами... Не желаю слышать никаких оправданий. И довольно уже выступать в роли его адвоката! Он — маньяк и псих. И она становится такой же. У меня на глазах! Он дрожал. Попытался взять себя в руки, даже прикрыл упомянутые глаза на миг. А Бергич опустил голову. Разжал кулак и высыпал пепел на окурки. Облокотился на стол. — Что будет, если она узнает? — строго спросил он. — Ты об этом задумывался, хоть раз? Стеклов опустился на место, покачал головой. — Это уже не важно, — хрипло ответил он. — Важно, что мне предложили выбор, и я его сделал. Теперь... И выразительно посмотрел на папку с документами, что лежала между ними на крышке стола... Бергич попытался дотянуться до неё, но почему-то не смог. Тело утратило последние остатки сил, подалось вперёд, рухнуло на столешницу. "Тяга к насилию — как болезнь, — баритон ученика напомнил ему его же собственные слова. — Передаётся. От отца к сыну. От матери к дочери"... Глаза старого профессора закатились, тело обмякло. Руки безжизненно упали вниз и повисли, а на строгих и обычно поджатых губах появилась лёгкая, какая-то облегчённая улыбка. Он умер в своём кресле, на посту, как всегда хотел. Пальцы его убийцы забрались под воротник распахнутого халата и рубашки, проверили пульс. И, удостоверившись в том, что дело было сделано, надели колпачок на шприц. Тень человека отразилась на ярко-жёлтой освещённой стене коридора. Выскользнула из кабинета и прикрыла за собой дверь. Тихо щёлкнул замок.

***

— Мам-ма... Та же дверь с каким-то номером, приоткрытая щёлка. Внутри — резкий, ужасный, отвратительный, визгливый звук работающей дрели. Такой, что сводило зубы и всё тело обдавало холодом, как в детстве, в приёмной у стоматолога. Такой, что затмевал, заглушал, заслонял собой звуки какого-то ночного триллера из телевизора и отзвуки страшного человеческого вопля. Она дрожала всем телом и держалась за ручку элегантной бронедвери, потом, отбросив всё, развернулась, отшатнулась и прислонилась спиной к стене в поисках опоры. Отчаянно, как маленькая, закрыла себе уши.... Ужасно хотелось закрыть и глаза, однако, это было опасно. Довольно и того, что она стояла здесь, у приоткрытой двери. На лестничной клетке почему-то всегда чувствуешь себя немного не в своей тарелке, неестественно, даже у своей квартиры. Там люди обычно не стоят, если только ты — не бомж, не алкоголик и не потерял ключи. Там у всех прохожих по ступенькам и у соседей по этажу обычно начинаются вопросы, даже возникает угроза оказания бескорыстной помощи. В своём доме и стены помогают — кажется, даже в походах до мусоропровода и обратно среднестатистический житель уже ведёт себя уверенней и свободнее и так не боится чужаков, как например, на улице. Он — как в муравейнике. Знает, что в случае чего можно и к соседям в дверь позвонить, и те, скорее всего, выскочат. А уж к незнакомке с выпученными глазами и со свежей кровью на подбородке у них точно вопросы будут. Как и по поводу того, что в десять часов вечера кто-то решил, видимо, затеять... ремонт? Наконец, кошмарный звук стих. Но вместо ожидаемой болтовни телевизора повисла гробовая тишина. И в ней очень отчётливо раздался детский отчаянный крик: — Мам-ма! Не помня себя, она бросилась к двери в квартиру, ворвалась в прихожую и поспешила на звук. Этот крик, этот голос — она бы узнала его из тысячи других! Внутри — сцена из жестокого триллера, кровь по паркету и даже на стенах, бездыханные тела на полу. Кажется, это такой спектакль, чья-то циничная постановка, но ей было слишком хорошо известно, что всё это происходило на самом деле, по-настоящему. В гостиной — никого, комната, за исключением бездыханных жителей квартиры, пуста. Но всё же они не были мертвы, во всяком случае, не все. Ребёнок семи лет жалобно звал на помощь. Сознание живо отбросило само понимание того, что здесь только недавно случилось, все жуткие картины, что настойчиво лезли в глаза как тараканы. И она кинулась к мёртвым женщинам, ведь ребёнок был где-то под их телами... С трудом, напрягая все силы, она отодвинула, оттащила в сторону тяжёлое верхнее тело и схватилась за маленькую ручку, словно вытягивала пострадавшего из завала. Торопливо перевернула ребёнка на спину, жадно вгляделась в его личико. И после мгновенной паузы закричала так, что не слышала саму себя. Он — мёртв, но дело было даже не в этом. А в том, что в её руках лежал не маленький мальчик, а девочка семи лет в красивом платье принцессы с пышной блестящей юбочкой. Она больше никого не звала, её глаза были закрыты как у куколки, наряд — в тёмных брызгах. И на кудрявых волосах тоже — кровь. — Ася-а! Не в силах прекратить этот истошный, безнадёжный вопль, она прижала тело ребёнка к своей груди, сжимаясь вокруг в инстинктивном стремлении защитить, даже ценой собственной жизни. По щекам потоками устремились слёзы, которые она, кажется, уже устала проливать. А над головой раздался оглушительный грохот, треск и звон. Глаза крепко зажмурились. И стены, потолок и всё вокруг одновременно обрушилось на них обоих со всех сторон, вместе с крышей...

***

— Мам-ма-а! Зоря резко села на диване, первые несколько секунд таращась перед собой в темноту. Где-то в ней тихо плакал маленький мальчик и приглушённо пищала сигнализация какого-то автомобиля, в окно настойчиво светили уличные фонари, будто кого-то разыскивали. Снаружи шумела буря, порывы ветра раз за разом с шелестом раскачивали ветви деревьев, в стекло настойчиво ломился дождь. А где-то в соседней комнате сквозняк с грохотом захлопнул дверь, разбудив ребёнка и её саму. Она просто уснула здесь, не дождавшись Макса, и не заметила, как стемнело за окнами и в квартире. Не заметила, как и когда началась буря. Только и всего. Вздохнув, Зоря поднялась на ноги, включила свет. И пока глаза щурились и привыкали к яркому освещению, сообразила, что по профессиональной привычке как-то незаметно для себя оказалась перед зеркалом. Взглянула бегло — заглядывать туда без грима актриса не любила никогда, знала же, что там увидит. Каштановые и не слишком послушные волосы, которые она не любила укорачивать либо красить — прятала под парики. Чуть полноватые щёки, чуть более округлые и близко посаженные, чем хотелось бы, коньячные глаза с длинными ресницами. Острый носик. Чуть широковатые губы, которые она научилась превращать в "бантик" для своих трагических героинь. По отдельности чёрточки были вполне удобоваримыми, даже милыми, но их сочетание словно подчёркивало каждую и не самым привлекательным образом. Ей уже не раз говорили о том, что с такими данными место, где все хвалили её талант, было потолком актёрской карьеры. А тут ещё этот, всегда тщательно замазанный гримом, шрам наискосок. О его существовании знали только самые близкие, но дело было не в эстетике. Каждый такой взгляд в глубину своего отражения — как лишнее напоминание о том, что случилось много лет назад. Неприятное, печальное, обрубающее крылья души так, что как бы она ни была счастлива в тот миг — непременно падала вниз. А на неё саму с грохотом падало то, что было над головой... Какая ирония. Зеркало было её сообщником и помощником, полноценным напарником, без которого работать не представлялось возможным. И оно же было её мучителем и заклятым врагом. А теперь ещё и на разбитой губе запеклась кровь. И в глазах со сна застыли слёзы. — Мам-ма... Малыш в автокресле проснулся окончательно, сонно уставился перед собой прищуренными глазками. И поморщился так, будто то, что он увидел, ему не понравилось. Зоря обернулась, подошла и отцепила ремешки автокресла, подняла ребёнка на руки. Годовалый кроха не возражал, напротив — прижался к ней всем горячим тельцем. Тяжёлый. Ася тоже была такой. Кажется, размер — как у большой куклы, но поднимать приходилось с трудом. Две цепкие ручонки обвились вокруг её шеи с категоричным требованием больше его в ту штуку не сажать, по крайней мере, пока он бодрствовал. Наскоро проверив питомца на предмет возможной аварии, Зоря вздохнула, переложила его на диванную подушку и, пока тот дрыгал ножками, сбегала к столу за всем необходимым. А потом, с трудом отыскав нужные предметы ухода, она занялась тем, что по словам Макса, у неё "неплохо получалось". Наконец, обновив малышу гардероб, Зоря вновь подняла его на руки. Краем глаза проверила кухонные часы. Вздрогнула. — Не спишь? — спросила она, невольно укачивая ребёнка на руках. — Ну, да. Темень. Ветер, дождь. Попробуй тут заснуть. Малыш в ответ что-то пробормотал и прижался плотнее. Но когда она попробовала вернуть его в "колыбельку" — предупредительно заворчал как щенок, после захныкал и наконец разразился басовитым плачем, что постепенно набирал силу. — Тихо-тихо! Ну, что ж мне с тобой делать? — воскликнула Зоря, мягко потряхивая питомца и невольно покосилась в сторону прихожей. — Ш-ш... Хорошо. Уговорил. Не шуми. Слышишь? Малыш замолчал, утёр кулачком слёзки. Опустив голову, она всмотрелась в недовольную мордашку, пытаясь одновременно вспомнить координаты его соски. Не добившись в этом успеха, задумчиво прошлась по комнате, потом присела на диван. Попробовала уложить ребёнка на подушку, рядом с собой, но тот тут же сел и потёр глазки. А едва она протянула к нему руки опять — вновь захныкал. Зоря невесело засмеялась. — Да ты же — маленький манипулятор! Судя по всему, буря, от которой содрогались окна, уже так его не пугала. Но и спать он был не настроен. Посмотрел на свою "няньку" с удивительным вниманием и сказал: — Уока. — Бессонница — это плохо, — проворчала та. — Вот так не поспишь и — весь день насмарку. И отсыпаешься потом — два. Надо постараться. Спать. Слышишь? Но малыш категорически помотал головой и так же чётко потребовал: — Уока. Она вздохнула. — Ладно. Лапу давай. Будет тебе "сорока". Ребёнок охотно выполнил указание, и Зоря осторожно развернула его кулачок. — Сорока-ворона, кашу варила... Она проводила пальцем по крохотной ладошке, загибая каждый пальчик, а малыш внимательно следил за её действиями. И от этой смутно знакомой игры и прикосновения к крошечным горячим ручкам у её души вновь неуверенно вырастали крылья. Даже в такую бурю и дождь за окнами. А её формальное бормотание, которое второй участник игры слушал с тем же удивительным вниманием, постепенно обретало краски и все нужные интонации, превращалось в маленький спектакль, в котором она забывала обо всём. О том, что уже случилось. О том, что ей довелось увидеть, услышать и узнать только за эти несколько дней. И даже о том, что ещё могло случиться с ними... всеми. — А этому — не дала. Ребёнок насупил бровки. — А ты где был? — вопросила Зоря, выразительно скопировав его гримасу. — Дров не рубил, печки не топил. Кашки не варил... Вдруг в замке зазвенел ключ. Следом хлопнула входная дверь, и она торопливо, тихо пробормотала: — Позже всех приходил. Нет тебе кашки... Позади в прихожей раздались шаги, и Зоря вздрогнула всем телом. Вот странно. Раньше его поступь заставляла сердце биться чаще от радости. Но теперь её одолевали какие-то другие чувства. Противоположные... — Ты как? — Нормально, — нервно откликнулась она, не оборачиваясь. — А ты где был? Под дождь попал? Я... волновалась. — По работе, — уклончиво сказал Макс, с грохотом скидывая мокрые ботинки. — Ты же уволился? Он не ответил, тем же громким шагом прошёл в комнату. И тогда Зоря обернулась. С затаённым облегчением увидела его в обычном виде, только сумасшедшая погода растрепала волосы и будто после воспользовалась гелем для укладки. И одежда промокла насквозь, Макс тотчас стянул с себя тёмную рубашку, демонстрируя атлетичный торс. Да, у него с данными, в отличие от неё, всегда всё было в порядке. Жаль, в качестве противовеса к ним прилагался крутой характер. Зоря кивнула на стол. — Ужин? — спросила она. Но Соколов покачал головой. — Перебьюсь до утра. И подступив ближе, недовольно заложил руки в карманы джинсов, осведомился: — Этот — чего у тебя не спит? — Плакал, — равнодушно ответила она. — Испугался. Буря же. — Вынула его зачем? Ты ж сама говорила... Зоря вздохнула. Сухо отпарировала: — Зато вынула — он и умолк. — Ну да, и теперь ты его не уложишь, — резонно проворчал Макс. — Что-то не похоже, чтоб он боялся. Она пожала плечами. И вновь повернулась к малышу, который старательно теребил кисточку на подушке, явно подумывая засунуть её себе в ротик на пробу. Набравшись смелости, подняла глаза на партнёра, спросила: — А у нас... тоже такой будет? — Такой, — выделив слово, возразил Макс. — Нет. — А что? — продолжала она. — Как по мне — очень симпатичный... Кудрявый, глазастый. Ох, ты пупс, — она невесело пожурила ребёнка. — Ну, чего волком смотришь, а? — Может потому, что у него родители — волки? — хмуро предположил Соколов. Но Зоря не собиралась отступать от прежнего курса. — Откуда ты знаешь? — усомнилась она. — А даже если так, в чём он виноват? Смотри, даже на тебя похож чем-то... Жаль, мы не знаем, как его зовут. Макс фыркнул. — Тебе-то зачем? К чужим детям привязываться? Она закусила губу: — Но всё-таки, а? Он отмахнулся: — Да называй как хочешь. Я не спрашивал. Зоря подумала немного. Всмотрелась в большие и серьёзные, сосредоточенные глазёнки. И усмехнулась, пробормотала: — Ох ты, мой Маугли.