*(итал.) — эпилог: во весь голос
2 месяца спустя
Снежинки плавно кружились в воздухе, медленно оседая на землю, на крыши домов и на головы прохожим. Кто-то, как маленький мальчик в большой вязаной шапке, завороженно задирал голову и любовался первым за зиму снегопадом; кто-то, как строгий мужчина в деловом костюме, с недовольным видом прикрывался сумкой; а были и те, кто просто спешил по своим делам, не обращая внимания на погоду. Синоптики ошиблись: весь город поверил в холодное бесснежное Рождество, и каково же было удивление, когда с самого утра небо заволокли белые тучи. С балкона два любопытных глаза изучали улицу с предельной внимательностью. Снег был в новинку не только для горожан — Дори вообще видела его впервые в жизни. Она стояла на задних лапках на старой отсыревшей тумбочке, уткнувшись носом в стекло, и время от времени тонко мяукала, когда за окном пролетали птицы. На кровати в позе звезды сопел Минхо. Он неосознанно растянулся по всей ширине постели, как только вторая половина освободилась. Минхо спал крепко после тяжелой смены, и даже шум с кухни не мог его потревожить. Хотя он точно не стал бы ругаться на источник этого шума, но кто-то на кухне явно старался быть потише. Растрепанный, в одних домашних штанах, у плиты возился Джисон, то и дело чертыхаясь. У них сломался тостер, поэтому хлеб приходилось жарить на сковородке, но сейчас он почему-то зловеще шипел и подгорал. Парень уже успел обжечься, когда в попытке спасти убегающий кофе подставил под него ладони. Картина была потрясающей: справа остывает новый кофе (уже без молока, оно кончилось), под ним пятно от недавнего провала, слева под крышкой дымятся тосты, и открывать их уж очень стремно. Хан массировал виски и старался не думать о том, что уже сто раз разбудил Минхо своей неуклюжестью, ведь до этого он гремел посудой, залил горячим кофе плиту и больно стукнулся коленкой о стол. Впервые он проснулся раньше и решил сам заняться завтраком, но видимо сама вселенная была против этой затеи. В это время Минхо досмотрел сон и уже сладко потягивался. Сбросив с себя дрему, он первым делом повернулся: рядом было пусто. Прислушался — с кухни донеслось «да чтоб тебя!» под шкворчание масла. Парень насмешливо фыркнул и встал с кровати, задержав взгляд на окне. — Снег, — Минхо проследил за парой больших снежинок. — Вот и зима пришла. Он как можно тише дошел до кухни и остановился на пороге, прожигая в голой спине Хана дырку. Тот явно был занят и совсем не заметил его появления. Минхо подкрался еще ближе, задержал дыхание чтобы не засмеяться и резким движением схватил Джисона за талию. — А-а-а! — парня передернуло от щекотки, он попытался обернуться, но Минхо только крепче сомкнул руки и рассмеялся ему в плечо. — Дурак, а если бы у меня был нож?! — Завтракали бы твоей кровью, — промычал Минхо и улыбнулся, когда Хан поцеловал его в висок, чуть выше уха. — Хотя вот смотрю на твою стряпню и думаю, что кровь не такой уж и плохой вариант. — Так, всё! Иди умойся и не мешай мне, — Джисон обиженно повёл плечом, сбрасывая с себя парня. — Не-а, а ну подвинься. Джисон хоть и упрямился, но только для вида: Минхо видел облегчение на его лице, когда он отошел от плиты. Ли выключил тосты, пока они не сгорели до угольков, и переставил турку, чтобы почистить плиту. — Помочь? Минхо только усмехнулся: — Умоляю, надень футболку. Джисон за спиной сначала помолчал, а потом встал сбоку, заглядывая парню в глаза: — Отвлекаю тебя, милый? — Минхо упорно его игнорировал. — Ты в курсе, что у тебя уши покраснели? Ладонь легла на шею, щекоча волосы на затылке. Минхо коротко вздохнул и, повернувшись, поймал губы Хана. Пальцы царапнули кожу головы. Он как бы случайно скользнул руками по груди и ключицам и надавил на плечи, отстраняя парня от себя. — Достань тарелки, пожалуйста, — довольно улыбнулся, заметив взгляд Джисона, который явно ждал большего. — Сам кстати красный, как рак, дорогой. Спустя пару минут они уже жевали тосты с джемом и пихали друг друга коленями под столом. Минхо не стал переделывать завтрак, ведь ему было безумно приятно, что Хан постарался специально для него. Он послушно ел подгоревший хлеб и запивал его пустым кофе, который казался не таким уж противным рядом с Джисоном. На кухню забежала Дори и с разбега запрыгнула на Минхо. — Приветик, — он наклонился и потерся о её лоб носом. Дори заметно подросла, превратившись в красивую непоседливую кошку. Она с интересом принюхалась к тарелке хозяина, но не нашла в ней ничего съедобного и спрыгнула обратно на пол. Мурлыча, потерлась у ног Хана, а затем ушла в комнату. Джисон вдруг зажмурился на пару секунд, но не чихнул. После предложения съехаться Минхо с ужасом понял, что совсем забыл про аллергию. Он уже было хотел расстраиваться, но Хан быстро сходил к врачу и вернулся со списком лекарств, которые будут облегчать симптомы. Первое время Минхо даже старался изолировать Дори от Джисона и отмывал квартиру от шерсти каждый день, пока аллергия не стала проявляться все реже и реже. Не смотря ни на что, его любимый парень и любимая кошка смогли подружиться и прекрасно ладили. Ему очень повезло. — Когда у тебя следующая смена? — поинтересовался Джисон. — Послезавтра, — Минхо сразу сморщился, вспоминая о работе. Шеф-повар до сих пор его бесил, и Ли уж очень хотелось его подсидеть. Не ему одному, к слову. Многим в коллективе не нравился начальник, к тому же, другие повара намного больше уважали именно Минхо. Это давало надежду. — Класс, — Хан просиял, — значит сегодня всё в силе? Минхо молча кивнул. Они собирались в кафе на последнее (в этом году) выступление Хёнджина, потому что на Рождество он и Феликс уедут к родителям Хвана. — Погода прелестная, — Ли не мог оторвать глаз от снегопада за окном. — Не хочешь сходить в парк? Уток покормим. Джисон взял его за руку, переплетая пальцы. — Конечно хочу. Хороший день сегодня.***
Гостей было даже больше, чем обычно. И понятно, почему. С появлением Хёнджина кафе набрало популярность, и с пятницы по воскресенье все столики обычно были забронированы. А сейчас, в последнюю неделю перед праздниками, когда внутри стояла большая ёлка, висели гирлянды и в меню появились специальные рождественские блюда, зал был полон с утра до вечера. Забот Чану прибавилось, но по нему было видно, как он рад. При любом удобном случае он благодарил Хёнджина «за то, что стал лицом моей скромной кафешки», чем очень его смущал. Хван и сам уже не мог представить себя без сцены. Восхищенные взгляды, аплодисменты и многочисленные комплименты от посетителей — всё это делало его живым и счастливым, как никогда. Сегодня не исключение. В полумраке, при свете всех новогодних украшений зал выглядел особенно волшебным, а люди — особенно радостными. Многие пришли целыми семьями, и большие детские глаза, в которых отражались гирлянды, согревали. Живот Хёнджина крутило от волнения, от адреналина, от таких сильных чувств, что секунда — и он точно упадет прямо на сцене. Впереди последняя песня. Парень коротко вдохнул, пока гитаристы играли первые аккорды, и начал петь. По всему телу пробежали приятные мурашки, а улыбка появилась сама собой. Песня нежная и даже грустная, но Хёнджин исполнял её так, чтобы в конце у гостей было спокойно на душе. Он передавал им частичку себя, всем сердцем желая исцелить тех, кто сидел напротив него. В мыслях был Феликс. Хван все представлял и представлял, как они приедут к родителям, как познакомятся и отметят вместе Рождество. Он мечтал держать его за руку, загадывая желание. Мечтал поцеловать самые родные губы в свете фейерверков. Уже давно не было навязчивых тёмных мыслей, не было ненависти к себе и страха. Не было сигарет. Хёнджин чувствовал, дышал, жил каждую минуту каждого дня. Он вытянул последнюю ноту до слёз в уголках глаз и аккуратно завершил песню. Зал взорвался аплодисментами, вдалеке кто-то даже засвистел, и, приглядевшись, Хван узнал Минхо и Джисона. Друзья махали ему руками, и Хёнджин весело помахал в ответ. Около сцены уже собралась небольшая толпа с цветами: это было не в первый раз, но парень всегда смущался и нервничал, особенно когда ему дарили большие и дорогие букеты. Глаза уже по привычке искали любимую светлую макушку, но её нигде не было видно. Вот уже рядом с Хёнджином лежала целая гора подарков, он кланялся последней улыбающейся женщине и думал, как потащит все эти цветы домой, когда его обдало холодным воздухом улицы. В кафе вошёл человек, закутанный до самого носа в шарф, в шапке из снега и бумажным свертком в руках. Феликс. Родной, любимый, его. Подбежав к Хёнджину, он замотал головой, стряхивая снег. Щеки и нос покраснели от холода, но глаза светились теплотой и солнцем. — Я опоздал, прости! — он тяжело дышал после бега. — Думал, успею, но не получилось. Хёнджин только непонимающе смотрел на него, сжимая в ладонях его замерзшие пальцы. Тогда Ли развернул сверток, и у Хвана защемило сердце. Внутри был небольшой букет из ромашек трех разных цветов: белых, фиолетовых и нежно-розовых. Хёнджин осторожно взял его и зарылся в цветы носом. Аромат поля тут же вскружил ему голову, возвращая в далёкое радостное лето, когда трава щекотала коленки и хотелось кричать во все горло. Это самый прекрасный подарок на свете. — Я не знал, какие ты любишь, поэтому взял все. Воздуха не хватало. Парень отложил букет в сторону и коснулся ладонями холодного лица, нежно поглаживая его пальцами. Слова слетели с языка сразу же: — Я люблю тебя, Феликс. Хёнджин повторял это снова и снова, пока целовал каждую веснушку на щеках Ли. Эти слова застыли на губах, когда они соединились в поцелуе. «Люблю» читалось в зрачках, затуманенных чувствами. — Благодаря тебе я жив, — шептал Хёнджин. — Ты показал мне, что я не пустое место, что я существую здесь и сейчас. Твои слёзы тогда меня оживили. Клянусь, в тот момент мы будто были одни во всем мире. Ты опять плачешь, милый. По лицу текли солёные дорожки, Феликс часто моргал, но не прятал глаз. Он держался за плечи Хвана, позволяя ему вытирать себе слёзы. Опять рядом никого не было: только они двое, сгорающие от чувств. — Как я могу не плакать, — произнес он мягко, — после таких слов? Феликс коснулся пиджака Хёнджина в том месте, где он едва заметно подрагивал. Парень тоже приложил ладонь к груди. — Ты слышишь мое сердце, а я твое. Мы связаны, — Хван убрал с его лба мокрые волосы. — Я впервые чувствую любовь, и она прекрасна. Я люблю тебя, Хёнджи, — Феликс улыбнулся ярче всех гирлянд и обнял его так крепко, словно хотел спрятать ото всех. Счастье обоих вырвалось наружу, взлетая высоко в небо, и взорвалось там миллионами сияющих звёзд.