Морская комната

Кацуки потянул себя за волосы и стиснул зубы так сильно, что казалось, они вот-вот треснут, но обеспокоенное щебетание Шото привело его в чувство. Половинчатый с тревогой смотрел на него, теребя толстовку, словно пытался надеть ее только для того, чтобы угодить Кацуки, а потом и сам начал паниковать, когда не вышло. Несмотря на случившееся, это затронуло какие-то струны в сердце Кацуки — он едва знал какие и не хотел их исследовать, — и он сжалился над водяным. Пытаясь создать видимость контроля над своей неуправляемой жизнью, Кацуки подошел к нему и помог с рукавами. Шото посмотрел на него умоляющими глазами, как будто хотел знать, помогла ли его покладистость с надеванием одежды. Даже с улучшением понимания человеческого языка и жестов Шото никак не мог сообразить, что произошло, и просто хотел успокоить Кацуки, не желая быть причиной его грусти. — Кацуки? Учащенное сердцебиение Кацуки казалось громче любых звуков окружающего мира. Он снова поправил слуховые аппараты. — Перестань забивать свою хорошенькую головку, я в порядке. Черт… Что, черт возьми, мне сказать… Сжав пальцами переносицу, Кацуки обдумывал план: нужно пойти туда и как можно быстрее устранить все негативные последствия, пока из-за домыслов Эйджиро все не вышло из-под контроля еще больше. Шото снова привлек его внимание любопытным щебетом. «Помощь?» — сделал знак водяной. — «Безопасно? Кто?» После секундного размышления над разрозненными жестами Кацуки понял: Шото хотел знать, нужна ли ему помощь, потому что он почти ничего не знал о Киришиме. Покачав головой, Кацуки сделал знак «друг» и, чтобы закрыть вопрос, объяснил: — Это Эйджиро, я офигеть как в порядке, просто… Послушай, п-просто останься здесь, Шу. Шото вывел руками «останься» и протестующе защебетал, но звук заглушили бесцеремонно брошенными в лицо водяного спортивными штанами. Кацуки быстро направился к двери. Он мог бы объяснить Шото все тонкости про группу друзей и позже. Сейчас он думал лишь о вознесении молитвы давно умершему богу, чтобы никто из других соседей еще не проснулся. Все последующие прощебеченные жалобы водяного оборвались захлопнутой дверью, и Кацуки повертел головой по сторонам, гадая, в каком направлении пошел Киришима. Кацуки уже почти решил, что тот со стаканом протеинового коктейля предавался полномасштабному приступу истерики на кухне, но затем взгляд упал на две новые, висящие в коридоре картины. Обычно в появлении новых картин Мины не было ничего такого: она часто старые заменяла новыми, но эти с двумя знакомыми лицами, по-видимому, предназначались для ее новой выставки. Сначала одна из картин показалась простым пейзажем скалистых гор — не совсем в стиле Ашидо, но он был мирным, изображал природу и небольшой лесной дом на склоне холмов. Дом во многом походил на их собственный, и, с прищуром наклонившись ближе, Кацуки понял, что странные очертания гор и их долины напоминают довольного, свернувшегося на боку человека. Кацуки узнал бы Эйджиро где угодно, даже если он вылеплен из камней и грязи. Теперь, когда Кацуки увидел его, образ не покидал разум. Даже маленький шрам на брови Эй отобразился в виде искривленного, растущего на лбу-обрыве древесного корня. И правда. Киришима был прочным фундаментом их группы, и каждый мог положиться на него в любое время. Между тем кто угодно и с другого конца комнаты увидел бы на второй картине Денки. Жизнерадостный блондин был изображен в позе, которую часто принимал, лежа на спине поперек дивана: он скрещивал ноги и активно жестикулировал, а голова свисала с края подушки. Но тут парень лежал не на старом диване, а в облаках, где, казалось, всегда пребывали мысли пустоголового, и даже в такой напряженный момент, как сейчас, эта картина вынудила Кацуки фыркнуть от смеха. Изображение Денки улыбалось зрителю яркими золотыми глазами, он держал заброшенную куда-то вниз удочку, а на рукаве красовалось размашистое изображение сердца. Кацуки, несомненно, мог бы несколько часов придираться к разным нюансам двух новых картин, но времени отвлекаться не было, и он, покачав головой, оторвал от них взгляд. Анализ художеств откладывается — сейчас нужно угрозами встряхнуть друга, чтобы тот не говорил так, будто Кацуки чертов босс мафии, а Киришима собирался жениться на его дочери-первенце. Если судить по широко раскрытым, направленным на него глазам Эйджиро, он ожидал угроз, так как его немедленным ответом было: — Мне так жаль, братан, я понятия не имел… — Нет, заткнись, прекрати! — стиснув зубы, прошипел Кацуки с протянутой рукой, как будто пытался физически остановить вылетающие изо рта Эйджиро слова. Как будто услышав их, ветеринар потерял бы часть своего и без того слабеющего рассудка. — Что бы ты, блядь, ни думал, все не так! Киришима с ошеломленным замешательством уставился на него, словно качок, которому сказали, что максимальный вес в жиме для ног — всего двадцать пять килограммов. — Ты… — он подыскивал слова для вопроса, не зная, должен ли вообще его задавать, — что? — То, что ты видел, — сквозь стиснутые зубы процедил Кацуки, теребя рукава скрещенных на груди рук. С нервным трепещущим в животе чувством он повторил: — Это… это не то, что ты подумал. Повисла долгая тишина. Киришима, как рыба, открывал и закрывал рот, затем таки покачал головой. — Кацуки… Я могу без малейшей тени сомнения сказать: все в этом доме были бы в восторге, если бы узнали, что ты кого-то себе нашел или просто немного повеселился. То есть, Денкс, вероятно, купил бы тебе торт только для… — Я, блядь, сказал: все не так! — Щеки Кацуки пылали так же, как и глаза. Не в силах встретиться с другом взглядом, он провел рукой по волосам и неопределенным жестом указал на себя, пытаясь донести суть своих слов: — Это не… мы не… блядь, там не было сексуального подтекста, это недоразумение, понял?! — Чувак, выглядело так, будто он уже был в тебе, когда я… — Я пытался что-нибудь надеть на ублюдка! — Жар на коже Кацуки был невыносим, но пробежавшая по спине непроизвольная дрожь была еще хуже. Он встряхнул головой, избавляясь от мысленного образа. Кровь отхлынула от мозга и устремилась на юг, заставляя Кацуки ненадолго подумать, что у него проблемы с физическим здоровьем. А потом он с ужасом понял: это ничем необоснованное возбуждение. Сердце колотилось в груди, и, прежде чем его хватил бы удар, Кацуки заставил себя игнорировать эти мысли, словно мог притвориться, что они просто навязчивое аномальное отклонение от нормы. Он уставился на Эйджиро: — Он упрямый ублюдок, не желающий одалживать одежду, в которой действительно нуждается, мы не встречаемся! Ему нужно было где-то остановиться на некоторое время, и я привел его к себе… Он скоро уйдет, поэтому… не волнуйся об этом, дерьмовые волосы. Разум Кацуки отчаянно подбирал варианты ответов, хватаясь за любые, лишь бы попытка оправдаться не рухнула и не сгорела на его глазах. Но озвученное утверждение оказалось слишком близким к правде. Его подсознание исторгло истину: Шото скоро уйдет… он с самого начала должен был в какой-то момент уйти. Теперь Шото исцелился. Так какого хрена Кацуки до сих пор держал его тут? Он не осознавал нарастающей в нем новой паники, пока давящий взгляд Эйджиро не смягчился, словно друг имел хоть какое-то представление о проносящихся в его белокурой голове мыслях. Черт, раньше Кацуки с нетерпением ждал, когда бросит Половинчатого обратно в океан и пожелает ему скатертью дороги. Но теперь он не мог не спрашивать себя, увидит ли ублюдка вновь. От мысли, что нет… почему, черт возьми, от нее так больно? — Слушай, ради тебя я вполне могу держать это в тайне и все такое, но пообещай рассказать мне, что происходит, хорошо? — сказал Эйджиро с теплой улыбкой, которая превосходно успокаивала других, но сейчас заставила Кацуки почувствовать себя еще более сумасшедшим из-за кружащих внутри него запутанных эмоций. Кацуки поморщился и отвел взгляд, хотя он не из тех, кто разрывает зрительный контакт, поскольку мать всегда говорила: это верный способ потерять авторитет в разговоре. Но Киришима, к счастью, это не прокомментировал. Друг ободряюще положил руку на плечо Кацуки, как бы подтверждая, что он всегда рядом. — Конечно, я не стану давить, пока ты на взводе, но если это так сильно на тебя влияет, то это довольно важно. Я отстану, только, э-э, не избегай меня теперь, ладно? Как я уже сказал, все тут поддержат тебя. Нахмурив брови, Кацуки искоса бросил подозрительный взгляд на Киришиму: — Серьезно? — Не смотри так, мне чертовски любопытно, и поверь, я хочу знать все, — с понимающим выражением лица и сквозь смех сказал Эйджиро, скрестив руки на голой груди. — Но вытягивание ответов лишь оттолкнет тебя. Загнанная в угол кошка напала бы, а ты ничем не отличаешься, Кэт. — О, отвали со своей диванной психологией. Надеюсь, ты подавишься кубиком льда в чертовом протеиновом коктейле. — Хуже всего в угрозе было то, что она казалась вполне осуществимой. Эйджиро от души рассмеялся — так, будто вот-вот закашляется, и Кацуки вышел из кухни, посылая ему фак через плечо. Казалось, он этого не заслужил, но, возможно, друзья просто любили его. Возвращаясь к себе, он заметил Сквади. Толстуха подобно бедной викторианской сироте с улицы умоляюще скреблась в его дверь, словно умирала с голоду и ее единственным желанием перед смертью было увидеть человека-полурыбу. — Тч, — фыркнул Кацуки, чувствуя, как внутри немного ослабло давление. Глубоко скрытая часть Кацуки достигла точки сопереживания кошке, которая возникла только из-за их общей боли в этом вопросе. Но его единственным признанием этого чувства было тихое: — Пипец как тупо, не так ли? Когда Кацуки c резким вдохом открыл дверь, Сквади совсем не испытала тех же сомнений, что и он. Эта крыса, как королева бала, вбежала в комнату с гордым мяуканьем, словно объявляла о своем прибытии. Возможно, именно поэтому Кацуки потрясли разноцветные глаза Шото, уставившиеся на него, а не на требовательную кошку. Водяной, чуть не споткнувшись, быстро двинулся к нему. Не то чтобы его ходьба не улучшилась. Если предоставить Шото самому себе, он неплохо справлялся. Но водяной чирикнул и с кислым видом глянул вниз на собственные ноги в спортивных штанах — вот что заставило его споткнуться. Он надел их наизнанку и задом наперед, что выдавала бирка спереди на бедрах Шото. Но она лишь подчеркнула, как Половинчатый изо всех сил пытался надеть их на едва знакомые конечности. Ноги Шото длиннее, чем у Кацуки, из-за чего штаны были подстреленными на лодыжках и сидели на бедрах немного ниже нормы, но времени зацикливаться на этом не было. Кацуки уже обеими руками схватил идиота за толстовку на груди, быстро возвращая ему равновесие, в то время как Шото смотрел на него под впечатлением. Такой взгляд в этих разноцветных глазах вызвал у Кацуки чувство гордости, но оно быстро погасло из-за охватившей его печали, которой он не понимал, пока не заговорил. — Я… — Кацуки разгладил складки на мягком хлопке на груди Шото. Горло сдавило. И он сказал скорее себе, чем ему: — Ты должен уйти…

───── ☽༓☾ ─────

Все это казалось неправильным. Когда Кацуки удалось объяснить, что они покинут дом, по возбуждению Шото казалось, он воспринял это как простую прогулку. Кацуки было очень сложно придумать, как донести до водяного, что скоро наступит окончательное прощание. Попытки казались натянутыми, он не хотел лопать счастливый пузырь Шото. Или не хотел признавать, что водяной, возможно, с нетерпением ждет возвращения домой. Очевидно, Шото должен обрадоваться: он так долго не видел океан, в котором жил всю свою жизнь. Но Кацуки было больно думать, что водяной нырнет головой в соленые волны и, даже не оглянувшись, исчезнет навсегда. Он… он будет скучать по нему. Шото так прочно вошел в его жизнь, и Кацуки едва мог вспомнить, каково это, спать без водяного, пробирающегося каждую ночь в его постель, чтобы насладиться мягкостью простыней и одеял. Это было так странно, но Кацуки чувствовал: его будни вращаются вокруг того, чтобы услышать довольный щебет и счастливое урчание Половинчатого, как будто счастье Шото стало его приоритетом и тем номером один, что в первую очередь приносил Кацуки чувство удовлетворения. Каждый раз, когда разноцветные глаза смотрели на него так, словно он совершенство… это переполняло сердце Кацуки теплом. Что будет с сердцем, когда оно его покинет? Кацуки покачал головой, не желая думать об этом и обо всем, что это значило. Словно не желая признавать собственные эмоции, Кацуки закрепил на джипе доску для серфинга, будто это была обычная утренняя поездка на пляж, хотя в последний раз он был там, когда нашел ублюдка на берегу. Лишь одно прикосновение к доске пробуждало страстное желание поймать волну. Он предавался хобби по утрам по крайней мере три раза в неделю, чтобы выпустить пар, но он не делал этого потом, так как время занимал водяной и попытка спрятать его в чертовой ванне. Когда они направились к машине, Шото чрезвычайно заинтересовался доской для серфинга, но Кацуки лишь воспользовался этим отвлечением и снова натянул капюшон толстовки на голову водяного, пряча его уши. Ношение спортивных штанов Шото принял немного легче, но с толстовкой все не складывалось, и он постоянно снимал ее при любой удачной возможности, предпочитая быть голым по пояс, но при таком раскладе у Кацуки сердце не выдержит. Неужели все русалки так выглядят? Несмотря на ненависть к капюшону, Шото тихо заурчал от того, что ненадолго получил внимание Кацуки. Кацуки стало не по себе от незнакомого чувства, забурлившего в груди в ответ, и он толкнул водяного на пассажирское сиденье. Если заставить Шото носить человеческую одежду было непростой задачей, то заставить его терпеть ограничения из-за ремня безопасности было проигранной битвой в войне, в которой Кацуки упорно отказывался сдаваться. Ублюдок, как капризный ребенок, отстегнулся в тот же момент, как Кацуки закрыл дверь. Он обошел машину, залез внутрь через окно сломанной двери и бросил на Шото грозный взгляд. Он должен был найти какой-то способ отвлечь водяного, но, к счастью, когда Кацуки повернул ключ и джип, несмотря ни на что, ожил — идеальное отвлечение включилось. Сначала из-за внезапного шума Шото подпрыгнул, поскольку Кацуки всегда выкручивал радио на большую громкость, но, когда он потянулся ее отрегулировать, Шото раздраженно зашипел, как будто ему по-настоящему нравилось. Как только он научил Шото переключать станции, Кацуки с тихим щелчком легко пристегнул его ремнем безопасности, пока заостренные уши водяного подергивались под капюшоном при каждом нажатии кнопки смены канала. Кацуки надеялся, по этой же причине водяной не будет отвлекать его от дороги, и плавно выехал с подъездной дорожки. Он помчался по мелким и более пустынным дорогам города. Даже если Шото выглядел как человек и окольными путями потребуется больше времени, чтобы добраться до малоизвестного пляжа для серфинга, лучше держаться подальше от посторонних глаз. Рядом с ним раздался граничащий с воркованием щебет. Кацуки уже знал: этот звук означал, что Шото был чем-то доволен, и он усмехнулся, когда понял, на ком остановился Половинчатый при выборе музыки. — Серьезно? Тебе нравится Питбуль? Ответ на вопрос заключался в том, как Шото еще больше увеличил громкость на «Обслуживании в отеле», глядя на Кацуки широко раскрытыми глазами, будто клубный ритм привел его в полный восторг. Даже в такое время ублюдку удалось его рассмешить. Пока Половинчатый наслаждался музыкальным исполнением «Мистера Всемирного», Кацуки бросал на него, возможно, слишком много взглядов, крепко, до побелевших костяшек пальцев сжимая руль. Когда вдали за извилистыми дорогами города показался океан, Шото радостно и взволнованно защебетал. Он переводил взгляд между сверкающими от света восходящего солнца волнами и Кацуки. Несмотря на взрывающуюся на фоне песню «Метеор», в этой сцене было что-то прекрасное для Кацуки, и он улыбался Шото каждый раз, когда тот смотрел на него, как будто спрашивал, видел ли человек тоже эту открывшуюся перед ними красоту. Счастья, которое наглядно выказал водяной, было достаточно, чтобы Кацуки уверился: он поступает правильно, даже если его одолевают противоречивые чувства. Кацуки свернул на едва используемую грунтовую дорогу, ведущую к пляжу. Когда земля под колесами превратилась в песок, Половинчатый завертел головой, осматривая окрестности. Казалось, водяной точно знал, куда они едут. Кацуки привычно припарковался возле упавшего дерева, заглушил двигатель и, закрыв глаза, сделал ровный глубокий вдох. — Кац-с-суки… Буква «с» перекатывалась на языке Шото, и Кацуки невольно вздрогнул. Он перевел взгляд на водяного: тот смотрел на него с беспокойством в разноцветных глазах. Кацуки покачал головой, как бы говоря ему не волноваться, и, расстегнув ремни безопасности у обоих, приступил к выполнению поставленной задачи. — Давай покончим с этим, Половинчатый. Вопросительный рокот Шото был проигнорирован. Кацуки, быстро подтянувшись благодаря широким плечам и крепким мышцам живота, легко выскользнул через окно со стороны водителя. Он чуть на автомате не отцепил доску от крыши джипа, но, проигнорировав порыв, скользнул по капоту на другую сторону и помог Шото выйти. Как только ноги Шото коснулись земли, он заурчал, шевеля пальцами, и глубже зарылся ними в прохладный в тени деревьев песок. Он никогда не ощущал песок так. Столь простая вещь, но, увидев восхищение водяного, Кацуки внезапно и сам ее переосмыслил. Шото подарил ему новый взгляд на многое в жизни, он сумел указать на маленькие радости, о которых Кацуки раньше по-настоящему не задумывался. — Эй, пошли, — приказал он, чувствуя себя так, будто говорил пошевелиться больше себе, чем Шото. — У нас не так много времени, прежде чем остров начнет просыпаться. Кацуки сделал знак «следовать». Половинчатый охотно пошел за ним, и вскоре после того, как водяной споткнулся о многочисленные корни деревьев, он подхватил Шото под руку. Может, из-за приближения к месту, где Кацуки впервые обнаружил лежащего на песке водяного, он задумался об этом и поразился, насколько сильно изменились их отношения. Тогда казалось, водяной был на волосок от того, чтобы зубами разорвать человеку горло, но Кацуки почти полностью забыл, насколько опасен Половинчатый. То, каким довольным он был рядом с Кацуки в последние дни, казалось таким естественным. Несмотря на дикие корни Шото, Кацуки трудно было представить, что когда-нибудь подвергнется нападению с его стороны. Рычание Шото в то утро, когда Киришима обнаружил их, было самым последним напоминанием о том, как быстро водяной может кого-то вывести из строя, особенно теперь, полностью исцелившись. Когда они прошли через линию деревьев на пляж, Шото быстро затрещал на своем родном языке. Его пальцы дергались, как будто водяной хотел что-то сказать, но в своем волнении не мог сосредоточиться и воспроизвести нужные жесты. Шото с ликованием переводил взгляд с Кацуки на берег, но затем в мгновение ока стянул толстовку через голову, словно ждал возможности все это время. Затем быстро, ошеломив этим Кацуки, с довольным урчанием ткнулся носом ему в плечо и бросился бежать к воде — блондин ахнул, беспокоясь и надеясь, что тот не споткнется. На самом деле было довольно впечатляюще, что Шото удержался на ногах, пока бежал по песку, но он и вправду немного потерял равновесие, когда внезапно остановился и с очередным урчанием оглянулся на Кацуки. Медленно приближаясь к разбивающимся о песчаный берег волнам, Шото защебетал настойчивее, как будто пытался подтолкнуть Кацуки тоже пойти вперед. Кацуки не знал, что и думать теперь, когда момент прощанья наступил. На самом деле это казалось нереальным, как будто это не должно было произойти вот так. Как бы сильно он ни боялся мысли, что Шото уйдет без оглядки, теперь ему казалось, так было бы проще, чем то, как Шото выжидающе смотрел на него, а затем побежал назад, взял Кацуки за руку и повел за собой. Шото заговорил с ним на странном языке, и, хотя Кацуки не понимал значения звуков, он знал: водяной не прощается. Скорее, Шото пытался убедить Кацуки, что вода прекрасная. Посмотрев вниз на их руки, Кацуки разжал свою и, убрав ее, сказал: — Ты… не знаешь, что это прощание, не так ли? Вода уже начала плескаться у ног Шото, бледная кожа менялась по мере того, как выделялась слизь и растворяла хлопковые штаны, чей край был значительно выше лодыжек Шото из-за их разницы в росте. Лицо Шото изменилось на что-то нервное. «Прощай» он слышал каждый день, когда Кацуки оставлял его с Мидорией, но, очевидно, он не ожидал услышать это сейчас. С заливистым вопросительным воем Шото на миг протянул руку, снова пытаясь взять руку Кацуки в свою, прежде чем понял: началась трансформация и у него всего несколько секунд, чтобы войти в воду. С еще одним, более громким визгом — требовательным, хотя Кацуки не мог расшифровать, что именно он требовал — Шото развернулся и нырнул в океанские воды, прежде чем рухнул бы на мокрый песок. Дыхание Кацуки сбилось, заставив его внезапно осознать, что хочется плакать, но он сдерживался. Не прошло и минуты, как голова Шото вынырнула на поверхность воды и он взвизгнул, глядя на Кацуки. На лице отразилась паника, когда он увидел, что человек уже сделал несколько шагов назад от воды. — Кацуки! — Плыви домой, Половинчатый! — кричал Кацуки сквозь шум волн, их удары о скалы внезапно стали слишком громкими, слегка звеня в слуховых аппаратах, и Кацуки понял, что по большей части это его собственное сердцебиение отдается в барабанных перепонках. — Не усложняй все еще больше, рано или поздно нам пришлось бы расстаться. Крепко зажмурив глаза, Кацуки зажал пальцами переносицу, пытаясь не обращать внимания на боль в сердце, которая прорезала его с каждым нечеловеческим криком замешательства и страха Шото. — Черт… Это должно было быть легко. — Нет! Кацуки! — Ты здесь не в безопасности, Шото! — сквозь стиснутые зубы спорил Кацуки. Он, наконец, снова перевел взгляд на водяного, и увиденное выбило весь воздух из легких. «В безопасности», — отчаянно выводил руками Шото над качающими его волнами, затем свел два кулака вместе в жесте: — «Вместе! Вместе!» Кацуки покачал головой, слова застряли в горле, и он знал, что следующий жест Шото поймет, пусть Кацуки и не учил его этому. Он свел собственные кулаки в знаке «вместе» и развел их в стороны в знаке «порознь», что вызвало немедленный и бурный протест. «Останься! Останься! Останься!» Отступая все дальше, Кацуки снова покачал головой и оторвал взгляд от Шото, который пытался пробиться к нему сквозь волны так, чтобы они не разбили его тело о берег. Водяной выкрикивал его имя, пытаясь заставить Кацуки снова посмотреть на него. Если бы Кацуки не ушел сейчас, он знал, что не смог бы этого сделать позже. Он подхватил толстовку с песка, пока бежал к деревьям, и боролся с желанием полностью отключить слуховые аппараты, чтобы не слышать, как Шото умоляет его вернуться. — Кацс-с-суки! Едва не споткнувшись о ветки, Кацуки проклинал себя не за неуклюжесть, а за то, что вызвал такую реакцию у Шото. Как бы ему ни было больно, если бы Шото просто уплыл, как и должен, было бы намного легче. Это с самого начала было временно. И океан — гораздо лучшее место для Половинчатого, чем его чертова ванна. Если действительно была опасность, то Шото, несомненно, был бы в большей безопасности в широких просторах океана, которые люди едва ли изучили, если верить ночным разглагольствованиям Мидории. Кацуки продолжал повторять себе все это, пока не добрался до джипа, а слуховые аппараты все еще улавливали отдаленные звуки от расстроенного водяного. Кацуки нащупал ключи и чуть не выронил их из-за того, как дрожали обычно уверенные пальцы. Затем бросил толстовку в машину и залез в нее сам. Самая трудная часть была позади. Все, что оставалось, — уехать отсюда, и они оба вернутся к своим гребанным жизням. К времени, когда у него не было вихря этих проклятых чувств, которые сбивали с толку, и все же он хотел схватиться за них, словно за спасательный круг. — Поезжай, — прошептал он себе, сидя на водительском сиденье. Он закрыл глаза и убеждал себя повернуть гребаный ключ. — Просто поезжай. Кацуки не хотел ничего отпускать, даже эти проклятые чувства. Романтика никогда не имела для него большого значения, на самом деле она казалась ему довольно глупым понятием. Перепихоны были забавными, но зачем впускать кого-то в сердце, чтобы ему, не задумываясь, смогли причинить боль. Это все равно что открыть дверь к его слабостям. Кацуки зарекся встречаться с кем-либо еще до того, как окончил школу, довольный тем, что живет сам по себе и с друзьями, которых уже считал семьей. Что еще ему было нужно? Каким-то образом Шото сумел пробиться сквозь все стены и барьеры, которые Кацуки воздвиг вокруг своего сердца, а ведь ублюдок даже не человек. Он хотел продолжать смеяться с Шото, удивляться Шото, просто существовать с Шото… это было пугающе, но все равно захватывающе. Кацуки никогда не хотел этого ни с кем другим. Правда заключалась в том, что он обожал Шото, как его несовершенства, так и его странности, и хотел продолжать наблюдать, как водяной делает открытия об этом новом мире, одновременно обучая Кацуки тому, что на самом деле значит быть человеком. В каком-то смысле за время, проведенное вместе, Шото сделал Кацуки более хорошим человеком, даже не желая этого, не пытаясь и не требуя от него этого. Каким-то образом его существование заставило Кацуки столкнуться с частичками себя самого и эмоциями, которые обычно он отбросил бы и продолжил жить своей привычной жизнью. Ничто из того, что сейчас делал Кацуки, не было правильным, он лишь, как трус, убегал от своих эмоций. Кацуки заглушил двигатель джипа. — Да пошло оно на хрен. Выбравшись через окно, он быстрыми ловкими движениями, которые повторял миллион раз раньше, отцепил доску для серфинга и, сунув ее под мышку, рванул обратно на пляж. Сердце заходилось в груди, и казалось, — это единственное, что он мог слышать, пусть и пытался уловить любой знак, что Шото, возможно, до сих пор его ждет. — Шото! Прорвавшись сквозь зелень обратно на мягкий песок, Кацуки почувствовал, как сердце воспряло, когда его встретил быстрый щебет его водяного. — Кацуки! Кацуки не остановился и по инерции чуть не упал, продолжая мчать вперед, полный решимости исправить то, что совершил. Он разглядел только, как голова Шото периодически всплывала между волн и водяной начал поспешно плыть обратно к берегу. Не сбавляя шага, Кацуки вытянул перед собой доску и умело нырнул в океан, рассекая набегающую волну изнутри. Здесь, под изменчивой, покрытой рябью поверхностью океана, вода была спокойной и умиротворяющей с тем, как отрезала все звуки, кроме приглушенных отзвуков обрушивающихся на берег волн. Каким бы ужасающим ни был океан, он ненадолго успокоил Кацуки тем, что был хорошо знаком и привычен, как будто он сейчас вынул слуховые аппараты перед сном. Однако пространство прорезала трель, которой удалось вселить что-то в Кацуки глубже, чем море когда-либо смогло тронуть. Выныривая на поверхность и смаргивая соль из глаз, Кацуки судорожно вздохнул и стряхнул морскую воду с волос. Вертя головой по сторонам, он продолжал грести дальше в поисках Шото, зная, тот только что был здесь. Конечно, он бы не уплыл, когда Кацуки… Потрясенный вскрик Кацуки был заглушен громким урчанием, словно включенной газонокосилки, — с еще одним щебечущим воркованием Шото внезапно вырвался на поверхность прямо перед лицом лежащего на доске Кацуки. Это не поразило бы его так, если бы Шото не схватил его руками по обе стороны головы, вызвав этим удивленный вздох. Лоб Шото прижался к его лбу. Морская вода все еще продолжала стекать с него каскадом, а Кацуки, вероятно, больше водяного походил на рыбу тем, как открывал и закрывал рот. На мгновение Кацуки подумал, что он его поцелует. На мгновение Кацуки захотел его поцеловать. Лицо Шото было так близко: он обхватил его щеки мокрыми руками, их носы соприкоснулись, и Кацуки подавил дрожь, когда Шото глубоко вдохнул, все еще прижимаясь лбом к его лбу. Кацуки и сам сквозь зубы поспешно втянул воздух, но этого, казалось, было достаточно для Шото, чего бы он там от него ни хотел, потому что от него донесся громкий, граничащий с рычанием рокот, и хвост удовлетворенно хлестал позади, мельком показываясь из воды. Затем Шото враз отпустил Кацуки и посмотрел на него широко открытыми и уязвимыми разноцветными глазами. Кацуки ошеломленно уставился на Шото и почти не двигался, когда водяной в смущении погрузил лицо ниже в воду, оставляя над поверхностью только макушку и глаза. Кончики заостренных ушей покраснели, и даже из-под воды Кацуки слышал исходившее от Шото протяжное нечеловеческое поскуливание, пока он, казалось, ждал реакции человека. Кацуки понятия не имел, что означал этот жест, но он явно что-то значил для Шото. Он с трудом сглотнул. У Кацуки пересохло в горле, поэтому он воздержался от слов и свел руки в знак «вместе». Скуление оборвалось прерывистым, но все же звуком облегчения, и Шото сразу же потянулся обхватить руками кулаки Кацуки, как будто не давал ему развести их порознь и пытался сдержать обещание так же, как держал его руки вместе в этом знаке. — Да, — прошептал Кацуки, и Шото рьяно и с чувством кивнул. Когда он изучал старые сказки моряков и фольклор о русалках, ему казалось чертовски глупым, как эти ублюдки сходили с борта кораблей лишь ради красивого лица. Кацуки ломал голову, как, черт возьми, появились все эти легенды, как можно столько людей заманить в море таким глупым способом? Здесь, сейчас, с урчащим Шото, который прижался лбом к их сцепленным рукам… Кацуки понял, что с радостью позволил бы водяному утащить себя в водные глубины, если бы так он смог быть с ним. Кацуки без раздумий отдал бы себя в руки Шото и позволил бы себе утонуть во всех своих чувствах к нему.