Морская комната

Черт, Кацуки скучал по этому. Ему так давно в последний раз выпадала возможность заняться серфингом, и, уже находясь в воде с доской, глупо не потратить время на то, чтобы поймать волну или две. Хотя Шото, кажется, простил Кацуки его эмоциональную слабость, сам Кацуки еще не простил себя за случившееся. Из-за опасений по поводу столь сильных чувств к кому-то другому он чуть не сбежал и не бросил того, к кому их испытывал… Этому не было оправдания. Тем не менее с трудом верилось, что водяной хотел выбрать Кацуки, а не свой дом. Почему Шото не хотел вернуться? Если начистоту, Кацуки почти забыл об этом вопросе под волной облегчения, что Шото, возможно, заботился о нем в той же степени, в какой и он сам заботился о водяном. Как бы Кацуки ни стыдился своего поступка, Половинчатый был на седьмом небе от счастья. Кацуки столько всего хотел бы сделать для Шото в доказательство, что просит прощения, и так сильно хотел, чтобы он мог как-то сказать это и водяной понял его сожаление. Однако по каким-то причинам — которые Кацуки как ни пытался, но не понимал — Шото был практически в экстазе после того, как он вернулся и водяной крепко его обнял. То, как Половинчатый прижал их лбы друг к другу, казалось странно интимным для подобного жеста, и Кацуки мог поклясться, что до сих пор чувствовал скользкие от воды руки Шото на своем лице и раскаты его урчания. Водяному нужно было лишь одно — обещание «вместе», как будто он верил: человек сдержит его. И Кацуки не хотел снова подрывать это доверие. Никогда. Успокоившись после испуга, Шото заинтересовался доской, на которой лежал человек, и отпустил его руки, чтобы исследовать ее. Он провел ладонями по недавно смазанной воском поверхности, затем с тихим щебечущим звуком любопытства оглянулся на Кацуки, нырнул под воду и появился по другую сторону секундой позже. Водяной моргнул, и Кацуки с удивлением наклонил голову, поражаясь увиденному: у него было второе веко, как у крокодила в воде. Тем временем Шото толкнул доску, гадая, что она сделает теперь, но внимание перетянул удивленный и смущающе высокий вскрик отвлекшегося Кацуки, который вскинул руки в попытке восстановить равновесие. Панический визг Шото был под стать его тону и громкости, и водяной быстро протянул руку, хватая его за талию и не давая опрокинуться. Вероятно, лицо Кацуки было таким же красным, как раннее утреннее солнце над ними. Руки отпустили его всего несколько секунд спустя, оставив словно клеймо на боках, и обильный румянец Кацуки залил даже загорелую грудь. Шото частично погрузился обратно под воду и проплыл несколько кругов вокруг доски, пытаясь понять, что это, пока Кацуки успокаивался после простого прикосновения — которое на самом деле не должно было так сильно на него повлиять. Остановившись осмотреть нос доски, Шото внезапно укусил конец, как будто это объяснило бы природу предмета. Кацуки захлебнулся от возмущения. — Эй! Отцепись на фиг! — Хлопнув по воздуху рядом с головой Шото, он заставил водяного с растерянным щебетом отпустить доску. Кацуки негодующе вскрикнул от вида маленьких следов острых зубов. Яростно жестикулируя рукой, протянутой в сторону повреждений на его дорогой сердцу и сделанной на заказ доске, Кацуки пожаловался: — Господи, за сколько «акульих» укусов ответственна твоя задница, а? От Шото донеслась тихая трель, и он положил подбородок на ладонь Кацуки. Водяной смотрел на него снизу вверх умоляющими разноцветными глазами, как будто не знал, что делать. — Черт возьми… — Сорвавшиеся с губ слова были чуть громче хриплого шепота, и Кацуки почувствовал, как что-то болезненно сжалось в груди. Он неосознанно провел большим пальцем по линии челюсти Шото. С коротким утробным урчанием водяной закрыл глаза, жемчужно-белый хвост свернулся по другую сторону от доски, и коснувшийся бедра полупрозрачный красный плавник вызвал у Кацуки дрожь. Затем Кацуки приподнял его подбородок — Половинчатый снова на него посмотрел — и, убрав руку, произнес, сопровождая слова жестами: — Хорошо, дай мне секунду найти волну, и я покажу тебе. С еще одним знаком «смотри на меня», который заставил Шото оживиться от радостного волнения, Кацуки быстро лег на доску и поплыл дальше — туда, где ему обычно везло больше всего. Конечно, Шото последовал за ним, периодически с любопытством высовывая голову из воды, и Кацуки почувствовал бурлящее возбуждение в животе от того, что скоро покажет ему это особое искусство. Кацуки вырос в водах этого острова, научившись плавать в соленых волнах, когда оттолкнулся от матери и погреб к отцу. Как только родители поняли, что он делает, оба начали взволнованно подбадривать его до такой степени, что Кацуки чуть не захлебнулся водой от хихиканья и гордой улыбки, хотя и научился плавать из чистой злобы. Не только Шото радовался возвращению в объятия океана. Спина впитывала лучи теплого утреннего солнца. Они глубоко расслабляли мышцы и дарили телу легкость, пока Кацуки подплывал к большой волне, которая при малейшем неверном движении могла легко отбросить его на скалистый берег. Вода при приближении волны начала нарастать под доской, словно вздымалось живое существо, и он глубоко вздохнул: соленый воздух защекотал нос, но и подарил такой прилив сил, как ничто другое. Когда Кацуки повернулся спиной к волне, чтобы поймать ее, издалека донесся взволнованный визг Шото, но он лишь улыбнулся. Как только Кацуки почувствовал, что доска начала двигаться вперед, ловким и быстрым движением он присел на корточки и схватился за нее, а затем, когда, наконец, с дикой ухмылкой встал, идеально поймав волну, то захохотал. Даже если он и заржавел за те недели перерыва, все равно идеально держал баланс, как будто одаренность — его вторая натура. В конце концов, он занимался этим с десяти лет. Из-за резонанса в слуховых аппаратах, быстрого прилива воды и ощущения, как стук сердца отдается в барабанных перепонках, было едва слышно все остальное, но он все же уловил исступленный русалочий щебет Шото. Услышав его, Кацуки еще больше выпятил грудь, но он, несомненно, будет это отрицать. Соленые ветра подхватывали смех и развевали его выгоревшие на солнце волосы. Кацуки несся во власти любимого моря, рассекаемая волна блестела, как жидкие драгоценные камни, на фоне мягких цветов рассветного неба, которое отражалось на поверхности волны. В животе возникла легкость, словно он летел, перестав ощущать различия между океаном и распростертым перед ним горизонтом. Именно это чувство поднимало Кацуки ни свет ни заря и подталкивало сюда вернуться. Именно это чувство помогало пережить целую неделю как курсовых работ, так и капризных хаски, нуждающихся в медосмотре. Внезапно его внимание привлекло движение под водой, и с губ сорвался еще один хриплый и чудесный смех, когда Кацуки понял: Половинчатый плыл под поверхностью в такт с ним. Шото, поймав взгляд Кацуки, улыбнулся, из его рта и носа вырвалось несколько больших пузырьков — несомненно, он издал какой-то звук. Во все глаза наблюдая за каждым изгибом мышц живота Шото и его изысканных плавников, Кацуки почувствовал, как что-то всколыхнулось внутри; водяной рассекал воду с такой грациозной легкостью, что у человека перехватывало дыхание. Ободренный его взглядом, Шото с сильным взмахом хвоста рванулся вперед, ненадолго исчезая в темных глубинах, и Кацуки уже собирался позвать его, как водяной решил снова появиться. Шото вынырнул над ним изящной дугой, и Кацуки, не удержавшись, закричал от восторга. Воздух наполнила переливчатая трель нечеловеческого смеха. Шото, взлетев, сделал сальто, как какой-то чертов дельфин, и нырнул обратно в прохладную воду, едва оставив после себя рябь. Кацуки был так очарован этим зрелищем, что потерял равновесие, доска выскользнула из-под ног, и с испуганным криком и всей грацией мертвой рыбы он упал в воду. Когда Кацуки уже плыл вверх, на него внезапно легли руки, и от удивления он чуть не втянул морскую воду. К спине прижалась чужая теплая грудь, руки обхватили сзади, и Кацуки от переизбытка чувств полностью обмяк в захвате. Он со вдохом вынырнул на поверхность. Вода стекала с плеч, и он, как мокрая собака, встряхнул волосами прямо в лицо Шото, заставив того взвизгнуть. Руки Шото по-прежнему обвивали талию Кацуки, хвост, обернувшись вокруг икры, переплелся с ногами. Водяной смотрел на него с весельем, танцующим в двухцветных кристально ясных глазах. С мокрых волос по лицу Шото стекали тонкие ручейки воды, оставляя на длинных ресницах капельки, которые в утреннем свете сверкали, как бриллианты. Заостренные уши дернулись, из его груди донеслось тихое урчание, и Кацуки внезапно понял, что водяной отпустил его и выводил руками какие-то слова. «Еще? Опять?» Сжав руку в кулак, Шото прижал его костяшками пальцев к груди и сделал круговое движение в жесте «пожалуйста». Кацуки закатил глаза и усмехнулся его рвению. — Да, успокойся, Половинчатый. Дай мне взять доску, и мы подождем, пока сможем поймать еще одну. Одна превратилась в три, а затем три — в пять. Солнце теперь стояло высоко в небе, а они и не заметили, как окружающий мир начал пробуждаться. В последний раз Кацуки так веселился целую вечность назад, и он не мог сосредоточиться ни на чем другом, кроме открытой улыбки Шото. Кацуки чувствовал прилив энергии и наслаждался жизнью, не собираясь спускаться с небес в ближайшее время. Жаль, что реальность вскоре ударила их как обухом по голове. Кацуки ехал сквозь «бочку» волны, вода полупрозрачным туннелем окружала со всех сторон, и он глубоко вдохнул наполненный мелкими брызгами воздух, как будто это было лекарством для его легких. Вскоре Шото снова присоединился к нему, плывя прямо рядом в волне на одном уровне глаз с человеком. Он изгибался с каждым мощным толчком хвоста, и Кацуки поражался, насколько легко Шото скользил в море со столь высокой скоростью. На мгновение Кацуки почти позавидовал, но он был слишком загипнотизирован элегантной фигурой водяного. Удерживая равновесие внутри туннеля, Кацуки погрузил пальцы в волну рядом с собой, направляя их к водяному. Вода брызнула в разные стороны и потоками полилась по руке, и вскоре Шото тоже протянул руку. Мимолетным прикосновением кончики пальцев Шото нежно коснулись пальцев Кацуки, и оба наконец вышли из «бочки». Затем глаза Шото расширились, он смотрел мимо Кацуки: что-то привлекло его внимание. У парня не было времени даже взглянуть в ту сторону или хотя бы вскрикнуть от удивления, как Шото крепко сжал его запястье и утащил под воду, оставив доску на милость бушующим волнам. От неожиданности Кацуки выдохнул остатки воздуха, но не было никакой надежды сделать вдох — он погружался все глубже, и хватка Шото не ослабевала. В голове зазвенели тревожные колокольчики, призывая освободиться от захвата, но Кацуки автоматически быстро обхватил руками плечи водяного, держась крепче. Когда легкие начали гореть и он начал верить, что, возможно, легенды о сиренах были правдой, Шото внезапно вынырнул на поверхность и прижал запыхавшегося Кацуки к скале. Было неудобно: камень с зазубренными краями царапал голую спину, и Кацуки сразу же поставил бы Шото на место, если бы не хватал ртом воздух, оглядываясь вокруг и осматривая окрестности. Скала — к которой Шото прижал его всем телом, втиснув хвост между ног, — отделяла крошечный укромный участок пляжа от посторонних глаз. Кацуки почувствовал, как покраснело не только лицо, но и уши, и надломленным голосом выплюнул: — Какого хрена… Глубокое рычание из груди водяного прошибло все тело Кацуки, немедленно заставив его замолчать и в шоке приоткрыть рот. Он во все глаза уставился на Шото. Тот склонился над ним в защитной позе и, казалось, был готов наброситься на опасность. Отголоски этого дикого звука продолжали рокотать в горле Шото, и его сузившиеся в щелочки глаза были устремлены на что-то за светловолосой головой Кацуки. Повернув голову у скользких от водорослей камней, Кацуки начал высматривать, что заставило Шото так опасно нависнуть над ним. Прищурившись из-за отражающегося от воды света, Кацуки сначала их не увидел. Он уже хотел дернуть Шото за ухо и назвать сумасшедшим, но в этот миг горло внезапно болезненно сдавило от страха. Под резонанс от плещущихся волн Кацуки уловил едва слышные далекие голоса. Шото оскалил зубы, из его груди начало подниматься угрожающее шипение, и Кацуки, выругавшись себе под нос, обхватил лицо водяного руками. Сначала Шото отказывался отрывать глаза от предполагаемой опасности и, когда Кацуки заставил водяного посмотреть на него, заскулил. Зрачки чуть расширились при взгляде на него. — Ты должен заткнуться! — зашипел Кацуки, и Половинчатый захлопнул рот с еще одним тихим скулежом. Кацуки вывел ему знаки молчать и прятаться и обхватил водяного ногами, прижимая к себе, чтобы ублюдок не сделал чего-нибудь глупого, например, не поплыл нападать на пляжников, которые, вероятно, свернули не туда. Не было причин кому-то сюда забредать, Кацуки вообще никогда не видел в этом районе ни одной другой живой души с тех пор, как начал тут серфить. Ну, по крайней мере, пока не наткнулся на Шото. Шото, возмущенный таким обращением, когда просто пытался обезопасить Кацуки, с раздраженным рыком положил подбородок ему на плечо — по крайней мере достаточно низко, чтобы их не обнаружили. Кацуки закатил глаза на то, что водяной вел себя как трудный ребёнок, в то время как неотрывный взгляд Шото все еще был прикован к пляжу. Повернувшись посмотреть поверх головы Половинчатого, Кацуки понял, что его опасения были оправданы, когда увидел, кто именно ступил в их маленький оазис. Этот напыщенный блондинистый ублюдок! Кацуки сразу узнал Ястреба по идеально уложенным волосам, которые выглядели целенаправленно растрепанными, из-за чего Кацуки морщился каждый раз, как видел эту суку. Он разговаривал с сильной на вид женщиной рядом с ним, ее белые волосы были собраны в свободный пучок, и она заправила несколько прядей за свои довольно большие уши. Ее волосы из-за того, как отражали свет и контрастировали с насыщенным тоном кожи, непостижимым образом были еще заметнее, чем собственный совершенно «несовершенный» стиль прически Ястреба. Кацуки напрягся, наблюдая, как Ястреб снимает солнцезащитные очки и осматривает горизонт, пока женщина о чем-то говорила, листая бумаги в папке-планшете. Несмотря на жару, они были полностью одеты и излучали властный вид, который сразу же не понравился Кацуки, и он бессознательно притянул Шото ближе, хотя ближе было некуда. Запустив руку в двухцветные волосы Шото, Кацуки попытался пригнуть его голову, чтобы водяного не увидели, даже когда Половинчатый с явным раздражением легонько предупреждающе куснул его за руку. — Отвали! — резкий шепот Кацуки ни капли не успокоил водяного, но по крайней мере Шото оторвал глаза от людей на берегу и бросил на него быстрый косой взгляд, прежде чем снова перевел его на чужаков. Из-за деревьев вышли еще люди — Кацуки сумел сосчитать трех. Они двигались так, будто уже знали, в чем заключается их работа, и стремились выполнить ее как можно быстрее. Кацуки внимательно наблюдал за ними, почти не двигаясь из-за страха выдать их с Шото присутствие, и заметил: многие их движения напоминали действия Мидории, когда тот проводил исследования по морской биологии и изучал их местную водную экосистему. Затем перед глазами Кацуки стала красная пелена: один из ублюдков забросил такую же сеть с крючками, в которую угодил Шото. — Эти подонки! — сквозь стиснутые зубы сплюнул Кацуки, но гнев вскоре сменился паникой, когда Шото воспринял слова как разрешение дребезжаще зашипеть, сопровождая это низким рычанием и расширяя жабры, чтобы казаться более устрашающим. Кацуки закрыл одной рукой ему рот, а другой — одну из жабр, пытаясь приглушить и прижать ее к шее. Яростное шипение переросло в вопросительный вой. Шото перевел на человека взгляд с расширенными до блюдец зрачками — Кацуки не знал почему и со злостью произнес: — Заткнись! Ты хочешь, чтобы они нашли нас?! Реального ответа не последовало, только тихий скулеж под рукой Кацуки, который сумел донести, насколько Шото уверен, что справится с ублюдками, если дело дойдет до драки. — Там что-то есть! Страх тисками охватил Кацуки, голова резко повернулась к источнику голоса — он ожидал, что их разоблачили из-за проклятого упорства Половинчатого и его желания начать потасовку с этими ублюдками, которых воспринимал как угрозу. С осознанием, что никто не смотрел в сторону их укрытия, пришло облегчение, но оно было недолгим. Сердце Кацуки на миг замерло в груди, когда он увидел, что привлекло внимание группы. С расширенными глазами он наблюдал, как Ястреб берет доску для серфинга, которую прибило к берегу. Ту доску, которую Ястреб видел раньше, так как уже возвращал ее Кацуки. Прижимая Шото к груди одной рукой, Кацуки перенастроил слуховые аппараты, пытаясь отрегулировать звук и разобрать, о чем они говорят. Отсюда было трудно читать по губам, но, если прищуриться, он смог бы уловить часть разговора. Женщина с недоверием сморщила нос: — Здесь занимаются серфингом? Когда Ястреб взял доску, чтобы изучить ее поближе, Кацуки ожидал, что он сразу же узнает необычную, сделанную под заказ работу, так как тот уже возвращал ее законному владельцу. Поэтому Кацуки был так потрясен, когда Ястреб задумчиво пробормотал: — Ее могло прибить с главного пляжа, Руми. — Мы все равно должны обыскать это место, — заметила эта «Руми», выглядя обескураженной тем, что Ястреб так легко отмахнулся от находки. — Вперед, но я думаю, это бесполезно, — усмехнулся Ястреб, передавая доску одному из рабочих. — Не понимаю, почему босс так зациклился на этом образце, когда у нас и так уже есть один. Услышав это, Руми нахмурилась, голос стал раздражающе мягким — а Кацуки и так едва ее слышал. — Ты же знаешь, то существо сдает. — Он так просто не сдастся, — огрызнулся Ястреб. Он выглядел гораздо более взволнованным этими словами, чем Кацуки когда-либо видел его ранее: казалось, обычно он не расставался со своей легкой и фальшивой улыбкой. — Этот ублюдок как таракан, уж поверь. С сомнением глядя на Ястреба, Руми сменила тему, успокаивающе сказав: — Полагаю, что так. Внезапно Руми выкрикнула приказ обыскать это место — Кацуки сильно поморщился от резкого резонанса в ушах, тут же вызвав обеспокоенный щебет Шото. Кацуки быстро махнул рукой — это не стоило беспокойства, — но еще одно рычание и то, как водяной напрягся над ним, предупредило его, что что-то не так. Он оторвал взгляд от Шото как раз вовремя и на короткую секунду увидел приближающихся к ним людей. Его охватила паника: они легкая мишень, их нетрудно заметить по тому, как белый хвост водяного резко выделялся на фоне серой скалы. Кацуки выпрямился, собираясь оттолкнуть Шото с приказом убираться к чертовой матери и спрятаться, но руки Половинчатого обхватили его крепче. Зная, что их могут увидеть в любой момент, Кацуки прошипел: — Что ты… Шото оборвал его, погрузив обоих под воду, прежде чем Кацуки успел набрать воздуха. Даже если бы он успел, весь кислород, вероятно, выбило бы из груди из-за головокружительной скорости, с которой Шото рассекал воду. Скрытая в этом хвосте сила поражала, и Кацуки почувствовал, как по мере их погружения давление усиливается. Внезапно он забеспокоился из-за кессонной болезни, так как водяной не знал особенностей человеческого здоровья при погружении. Кацуки понадобится воздух, и быстрый подъем может вызвать декомпрессионную болезнь — Мидория часто говорил об этом одноклассникам во время занятий по плаванию. Соль обожгла глаза, когда Кацуки попытался их открыть, и его охватил сильный страх из-за окружающей их темноты. Это ошеломляло во всех смыслах, и чем глубже они погружались, тем больше Кацуки чувствовал ту же энергию, которой его наполняли кошмары об окружающей черной пустоте. Одна эта мысль заставила его начать сопротивляться, но Шото не отпускал. Кацуки не знал, как долго так продержится… Водяной, скорее всего, не понимал возможностей человеческих легких, и Кацуки, стараясь держать глаза открытыми, рукой обхватил свою шею в жесте, изображающем нехватку кислорода. Сердце тяжело колотилось о ребра, и Кацуки начал гадать, а сумеет ли Шото вытащить его на поверхность достаточно быстро, даже с его поразительной скоростью. С плохо работающими под водой слуховыми аппаратами было трудно уловить какой-либо звук от Шото, но Кацуки, прижимаясь к нему, чувствовал рокот в груди водяного. Это было несколько успокаивающее чувство — и хорошо знакомое, особенно после ночей, когда Кацуки просыпался с прижатым к спине Шото, и нечеловеческое урчание вновь его убаюкивало. Даже сейчас можно пасть жертвой его очарования. В этой холодной воде на неизвестной глубине теплые руки Шото, обхватившие его щеки, казались такими горячими, словно могли оставить на коже клеймо, и Кацуки настолько потерялся в этом чувстве, что, когда губы Шото прижались к его собственным, он не сразу осознал это. Происходило так много всего, и Кацуки не мог различить свои эмоции по этому поводу, но руки обхватили плечи водяного, ногти впились в спину Шото, и он попытался оправиться от шока. На какую-то долю секунды Кацуки подумал бы, что это поцелуй. Прижав руки к челюсти Кацуки, Шото вдохнул спасительный воздух в его горящие легкие. Когда до Кацуки дошло, что Шото делает, он обнял его еще крепче, как будто вот-вот потеряет это облегчение. Внезапно стало спокойнее, Шото замедлился и оставил их свободно плыть в этой водной пустоте. Кацуки дважды моргнул и отстранился, пытаясь лучше его разглядеть. Пузырьки воздуха слегка просачивались между губами Кацуки и поднимались вверх — единственный ориентир, где тут вверх или низ, — и он почувствовал воркование Половинчатого рядом с собой. Волосы Шото ореолом изящно расплывались вокруг его головы и двигались вместе с ней, когда он слегка наклонил ее, рассматривая человека. Даже с затуманенными глазами Кацуки видел, насколько Шото красив. В то время как Кацуки застыл от этого зрелища, от водяного раздался еще один обеспокоенный звук, и он снова удивил Кацуки тем, что наклонился вперед и, как кошка, в успокаивающем жесте уткнулся носом ему в висок. Как бы ни был напуган Кацуки — и должен быть напуган до сих пор, — он почувствовал, как нахлынула легкость точно так же, как в его снах. Он доверял Шото. Это утыкание носом, вероятно, было извинением, потому что они снова поплыли дальше, и Кацуки, вцепившись в Шото, крепко зажмурился. Он держал кислород в легких так долго, как мог, и, выдохнув через нос, понял: ему нужно еще. Но водяной, должно быть, знал это, потому что вскоре снова положил руку ему на челюсть и приподнял подбородок. На этот раз Кацуки был готов к ощущению мягких, скользких от воды губ на своих, но это не сделало опыт менее поразительным. Вот так прижавшись друг к другу и с таким нежным обращением Шото с ним, Кацуки мог бы поклясться, что почувствовал, как что-то сломалось внутри него. Несмотря на все отрицания своих чувств, он достиг предела способностей скрывать желания — они хлынули, словно из рухнувшей плотины, и он ничего не сможет сделать, чтобы затолкать их обратно.