Doamnă D.

      Дитя лежало у меня на коленях — сопело, шмыкало носом, пока слёзы и истерика не высушили её без остатка. Она бессильно обмякла на мне, провалилась в сон. Опухшая и липкая щека мягко расплылась на мокром шелке, слёзы скопились внизу носа и медленно стекали по линии губы. Элизабет лежала, будто полностью позабыв о страхе — такое в моём замке случалось редко.       Слуги, которых обычно приводили дочери, оказывались девушками юных и средних лет. Деревенщины в котором уже поколении — они не были умны или хорошо воспитаны, но исполнительность и опыт в быту давал им привилегии, защиту моего дома. Их родители в страхе и слепом обожании к Матери готовы были на всё, лишь бы уберечь себя и своё хозяйство. Обычно у моих девочек были пьющие отцы, бьющие себя в грудь и думающие, что они и вправду могут что-то решать: после тщетных попыток сосватать свою дочь какому-нибудь простаку за пару голов скота, они приходили в ярость, обвиняли женщин, что те недостаточно красивы и услужливы. Самолично приводили их за руку к воротам, отдавали их моим дочерям, вымаливая в замен гарантии спокойствия. Редкие потемневшие зубы, усеянные камнем, обнажались в жалостном оскале. Вздутые ладони возились по груди, нервозно теребя затертый ворот старой рубахи. — Год-та уж больно худой получился, хозяйка! — пыхтел он, вздымая брови и плюхая красными щеками. — Допреж нормально как-тось жили, а нынче-та всю скотину ведь эти перебили, поди знай их. Ладно б девка чё делала, а так артачится ведь, — мужчина ткнул заплаканную дочь в бок, — замуж, грит, не хочу!       Будь моя воля, я бы в ту же секунду гарантированно вырвала бы мерзкие ручонки мужику, которые он поднимал на семью, но Миранда была другого мнения. Она считала, что деревня и все её жители — это ноша: грязная, тяжёлая, но обязательная. Надо выстраивать дипломатические отношения с ними, работать на условиях бартера — защищать имения и справедливо оценивать широкие жесты, какими бы подлыми и низкими они не казались. Я делала всё возможное: принимала на работу девушек, давала им кров и еду, занималась их образованием. Были моменты, когда приходилось устраивать демонстративные наказания — это цена уважения. — В такой реальности мы живём, Альсина, — обычно говорила она, стоя у своего пьедестала. — Просто прими дар и будь благосклонна. — Девчонке не было и шестнадцати — она никуда не годилась! Отец привёл её избитую, грязную. Швырнул, как тряпку, в ноги и ныл моим дочерям, какой голодный год. Шантрапа. — Какие у тебя предложения? — Устрожить бартер — жизнь девушки не должна быть соотносима еде на столе. Я не одобряю, что дом Димитреску настолько страшен в массах, что даже на работу люди идут туда под страхом смерти. — Дорогая, я глубоко ценю твои благородные намерения, но позволь напомнить, что такую репутацию уже никак не отмыть — сколько мы тут живём, столько же живут байки и страшилки о вас. — Touchér.       В те редкие времена, когда мы говорили о деревне, Миранда всегда настаивала на своём и постоянно говорила «вас». Позиция и вправду была удобная — вот есть деревня и её жители, они свято верят в свою защитницу — эдакое божество, кроткое и мудрое, канонично укрывшееся в своей обители от глаз людей. И есть мы — шайка кровожадных лордов, местное господство, с которым можно договориться и которыми можно пугнуть непослушного ребенка. И — не буду скрывать — пускай некоторые из нас действительно были недалекого ума и манер, но меня такой ход событий не устраивал.       Вначале, когда мы только обратились и медленно привыкали к себе, это казалось забавным: ощущать собственную силу, власть, чувствовать неумолимый страх ото всех извне. Но стоило подождать примерно с какие-то полвека, как игра всем надоела. Ужас вокруг поутих и перестал быть уважением — мы стали персонажами, непонятными страшилами из сказок. Уродами. Никто здесь уже и не думал, что когда-то мы были людьми. Кровожадные монстры, прям как те безмозглые ликаны, шныряющие по округам деревни.       А когда-то всё было совсем по-другому. С самого детства ежедневные занятия, учили всему, что должно было пригодиться «молодой аристократке»: французский по четным дням недели, немецкий — по нечетным, с утра экономические и дипломатические науки со старым скрягой Домнулом¹ Лонгу, а после обеда встречи с милой юной девушкой, преподавательницей музыки. С возрастом появлялись точные и естественные науки — отец мой был большим поклонником такой литературы, и решил, что будет учить меня сам. Мы до ночи засиживались в его кабинете, обложившись книгами и обсуждая тогдашние открытия биологии. На один абзац у меня было десять вопросов. Обычно он откладывал книгу и говорил: «Le génie c'est l'ésprit, qui sait son terme», что в переводе значило, что гений — это ум, который видит свои пределы. Или то, что папа знал ответы только на половину моих вопросов. Я росла, оттачивала знания, совершенствовалась в манерах и навыках, вокруг меня расцветали пышные балы, церемонии, светские вечеринки. На такие события работала не одна сотня людей: вокруг меня порхали юные дамы, приносили платья, снимали мерки, привозили иностранную косметику и парфюм, махали своими пушистыми кистями, обволакивая меня в нежные тучки розовой пудры. Тогда я была не в восторге от всего этого — воспринимала, как обязанность, но сейчас, заглядывая в зеркало и видя там свой мрачный лик, тело, изуродованное растяжками от неконтролируемого роста после обращения, и уставший взгляд, я безумно скучала по себе старой — наивной и живой. Боящейся не узнать всего на свете, ведь время когда-то было ограниченным, ресурсы были конечными. Мечта стала проклятием, осточертевшим своим тягучим зацикленным течением. Какой интерес, когда некуда спешить?       И сейчас я смотрю на неё — спящую на коленях девушку. Она, вероятно, тоже боится не успеть, не познать, не угнаться за временем. Её упругая кожа, пока ещё совсем не тронутая кистью зрелости. Тело, полное силы и жизни. — Зачем ты тут... — риторически прошептала я в пустоту. — Мам! — из-за двери послышался голос дочери. — Ма-а-ам!       Я встала с мягкой перины, отложив её голову на подушку, и вышла из комнаты. Выпрямляясь и закрывая дверь, я увидела перед собой Даниэлу — она держалась за перила и оцепенела, увидев меня. На лице сначала нарисовался вопрос, сменившийся затем на игривую интригу. — Ты попробовала её? Уже можно? — рука заскользила по дереву, и дочь направилась к двери. — Крошка, прояви терпение! — я в шутку щёлкнула её по носу. — Она ещё нужна нам. Ты так быстро проголодалась? — Ох, Лиззи — это десерт! Та-а-ак вкусно пахнет, — дочь рассыпалась стайкой насекомых и закружилась в плавном вихре. — Подожди немного, и хватит на всех. А пока, милая Даниэла, я попрошу вас с сёстрами быть с ней мягче, пусть ощутит комфорт нашего дома. Не будите её завтра, она проснётся сама.

***

      Луч солнца, которое тут встретишь крайне редко, был сегодня очень не кстати — он пробивался сквозь прозрачный тюль и бил прямо по сомкнутым векам, вынимая меня изо сна. Я открыла глаза и обнаружила себя, лежащей поперек кровати: подушка была скомкана в ногах, одеяло сбито под головой. Лицо подплыло в отеке, что сконцентрировался у носа, осложняя дыхание. Уголки глаз и ресницы были покрыты засохшей от слёз солью. Потирая лицо отлежавшей ладонью, я кинула взгляд на настенные часы — почти обед, а меня не разбудили! На прикроватной тумбочке лежало яблоко и стакан кефира с булочкой. Зажевав хлеб, я вскочила с кровати, впопыхах натягивая на себя вчерашние брюки и рубашку, выданные мне для работы. Стакан кефира ушёл залпом, и я выбежала из комнаты на лестницу, спускаясь в кабинет. — Ты сегодня поздно, Элизабет, — за столом, спиной ко мне, уже сидела Она.       Широкая и долгая спина в пояснице была прогнута вперед и вправо, вырисовывая в складках рубашки замысловатую геометрию. Под переменным огнём ламп рисунки прыгали по спине, дрожали на ней. Одна рука держала у виска голову, что под силой интеллектуальной работы, казалось, не могла ровно держаться на семи шейных позвонках. Нога закинута на другую. Что-то в этом виде было такое — мощное и завораживающее, со спины я видела, как усердно она выполняет свою работу, как всепоглощающе её окутывает собственное дело. — Меня сегодня не разбудили, я прошу прощения, — я юркнула к шкафчику за фартуком. — Тебе надо быть самостоятельнее и ответственное. — Чем я могу быть полезна? — я подошла к ней со спины. И хоть она и сидела на стуле, наши головы были примерно на одном уровне. Стоя рядом с Димитреску, я увидела, как на шее перекрутились бретели её фартука. Перфекционист во мне закипел, и я хотела было поправить их, но тут же одернула руку — страшно. — Так-так-та-а-ак, — она провела перчаткой по вчерашним записям в дневнике. — Ты не находила ту мышь... тридцать вторую? — О, да-да! Я нашла и хотела обсудить её с вами! Секунду.       Глаза мои загорелись, и я с интересом полезла со стула на верхнюю полку, куда положила банку с М32. По-моему, Госпожа оценила мой энтузиазм и проводила мою вылазку кроткой улыбкой и взглядом из-под очков. Проведя рукой по полупустой полке туда-обратно и внимательно её осмотрев, я замерла в недоумении. — Я чего-то не поним... на полке точно стояла банка и на ней точно была метка, а в банке должна быть мышка, а тут... — я покрутила стеклянный сосуд в руках и выставила его на свет. Тут же встала и Госпожа Димитреску. — Нигде не видно никаких щелей, экземпляр не мог выбежать. Да и откуда тут мухи? — говорила я в оправдание больше себе самой. — Amusant², —протянула женщина, с прищуром всматриваясь в насекомых. — Как она выглядела, когда ты её обнаружила? — Была плесень: чёрная, как аспергилл, но более вязкая и густая, под ней — новообразование... тело было мягким, почти не тронутое трупными процессами. Хотела бы исследовать дальше, но подумала дождаться вас, — банка с глухим звоном каталась из одной руки в другую, о стекло бились мушки. — Отнеси банку в подвал, в свой кабинет. Положи в холодильник минут на пять и принеси обратно, — женщина отдалилась от меня. Лицо её было испорчено напряжением и непониманием — она закусила губу и нахмурила брови, оперлась о стол и начала листать дневник.       Обняв банку, я направилась вниз, в кабинет. Чем ближе к нему я становилась, тем сильнее изнутри меня сворачивал спазм: бежал от челюсти к горлу, прыгал по шейным позвонкам как по ксилофону, стягивал мышцы в руках и органы в животе. Я видела тёмные коридоры, оказавшиеся для многих последней сценой в жизни, слышала нечто, шныряющее здесь, чувствовала запах плесени и крови. Это только на пять минуть. Только на пять. Дверь в кабинет была приоткрыта, за ней — шорох и тихие ругательства. — Вы меня сегодня не разбуди... — я вальяжно вошла в комнату, ожидая увидеть кого-то из сестёр, но передо мной оказалась взрослая женщина: испуганная и взъерошенная. От неожиданности банка со скрипом скользнула на пару миллиметров. Она замерла и уставилась на меня: пыталась понять, кто я. — Здрасьте, — мрачно пробормотала она, видимо, поняв, что я прислуживаю. — Здрасьте, — также сухо ответила я, проплыв к холодильнику.       Захлопнув дверцу и зафиксировав время, я посмотрела через плечо, что она делала. Стол и руки её были испачканы каплями крови, трубки к центрифуге трещали и болтались — так плохо закреплены. Она стояла в изгибе, вертя керосиновой лампой прямо у пакетиков, вглядываясь и пытаясь понять, что же у неё капает на стол. — Так вы кровь нагреете. — Чего? — Свернется. А пластик расплавится, — я подошла и мягко отвела её руку от крови. — Видите? Вот сгустки, они прямо из пакетика идут в трубочки — а вот и засор, — пришлось остановить процесс и разобрать маршрут, прочистить все каналы и заново укрепить их. — Вот здесь надо туже, иначе под давлением всё отлетит, и порция будет испорчена. — С-спасибо, — женщина всё так же вопросительно смотрела на меня. Видимо, тут не принято помогать. — А ещё приберите тут всё, Госпожа не одобряет бардак на рабочем месте, — я посмотрела на часы, прошло пять минут и десять секунд. Деловито забрав банку и укутав её в фартук, я пошла обратно. — Вы только посмотрите на малышку Лиззи! — в глубине коридора послышался голос Бэлы. Она вышла из тени и показалась мне с улыбкой — неизменно багровой и мокрой. — Альтруизм — а чего ради? Стараешься ради повышения? — Ох, а место топ-блади-менеджера у вас ещё вакантно? — Кто знает, Лиз, — Бэла захохотала. Я впервые видела её в таком расположении духа. — С испытательным сроком ты пока справляешься, — и на прощание она снова драматично разлетелась тучкой мух прямо мне в лицо, исчезнув затем на лестнице.       Мухи! Я схватилась за банку и подбежала к ближайшему источнику света — это уже больше походило на розыгрыш. В банке никого не оказалось. На дне лежали крохотные кристаллики, где-то собравшиеся в кучку, где-то рассыпанные на пыль. Ответов у меня не было. — Госпожа, — я раздосадовано вошла в кабинет и протянула ей банку. Она встала, повертела её незаинтересованно в руках и уселась на стул, доставая из кармана мундштук и начиная свой ритуал. — Какие у тебя мысли? — длинная спичка чиркнула о намазку. — Абсолютно никаких, — я взялась за дневник. — Если с мышью я думала, что суть в препарате и времени смерти, то, увидев мух и отсутствие следов, я решила, что сошла с ума. А эта... пыль — она только подтверждает мои догадки. — Смотри, Элизабет, — Госпожа развернула стул и снова сложила ногу на ногу, уложив одну кисть на колено, а другой элегантно держа сигарету, — что ты знаешь о паразитах? — В общих чертах: живут в существе за его счёт, вредят ему... — Верно, — дым тонким вихрем ушёл в вентиляционную шахту, — но не всегда. Иногда паразит во многом помогает: даёт силы, помогает регенерации — заботится о теле. — Но это ли не значит, что он просто выходит на главную роль? — Что ты имеешь ввиду? — она вопросительно замерла. — Что силы, которые появляются — они не собственные, а паразита. Как и регенерация. Это он управляет телом, он захватывает его. Теперь он главный. — А в чем тут проигрывает тело носителя? — Димитреску вскинула брови и вытянула губы трубочкой. — Теряется контроль — тяжело, должно быть, делить своё тело с кем-то. — К таким вещам привыкаешь, — она закинула голову и выпустила последнюю затяжку, самую долгую и глубокую. — Мышь была с паразитом? — Верно. — И вы... с паразитом? — произнеся это, я тут же оцепенела в ужасе. — Тоже верно, — произнеся фразу по слогам, Госпожа подняла голову, тяжело всматриваясь в меня. Хотелось прочитать её эмоции, но лицо было абсолютно спокойным и тихим, только лишь глаза изредка поблескивали в темноте. Сразу же я вспомнила мух, таких, как у дочерей Димитреску. Вспомнила кристаллы. Решив, что отступать некуда, я озвучила следующий вопрос: — Как давно? — Дорогая, неприлично такие вещи спрашивать. — Я... я хочу работать с паразитом, — как-то резко и громко вырвались из меня эти слова. Госпожа хмыкнула в ответ. — Тогда озвучь свои мысли о М32. — Очередной эксперимент. По каким-то причинам он принял паразита и продержался какое-то время — дело либо в модификации паразита, либо в организме М32. Новообразование, которое я приняла за рак, скорее всего, являлось результатом роста мышц, но тело не поспевало за ним. Плесень — вероятно, выход паразита. В итоге организм не справился. — У тебя ясный ум, ты правильно мыслишь, — женщина громко встала со стула, медленно подходя ко мне. — Только вот организм справился — он мутировал. Но оказался слишком примитивным, чтобы управлять роем. Загвоздка только в том, — мощные руки показались из-за спинки стула, обрамили её и уперлись в стол, создавая арку вокруг меня, — что в начале эксперимента ожидался совсем не такой исход. Грибы вещь непредсказуемая. — Научите меня, — я подняла голову. — Научить чему? — она посмотрела на меня снизу вверх. — Обращаться с паразитом, — Димитреску захохотала и отпряла в сторону двери. — Первое, что тебе надо иметь ввиду — паразит не самое лучшее слово. Мы зовём его каду. А второе... гений — это ум, который осознает свои пределы, — встав в проёме, женщина улыбнулась мне через плечо и ногтями, через перчатку, постучала по книге на полке.       Дождавшись, когда шаги в коридоре утихнут, я вскочила к двери и схватилась за книгу — это оказался самописный дневник. Внутри — бумага разных цветов и размеров. Очевидно, автору не хватило объема, и он вклеивал внутрь продолжения, написанные в разное время и на разных местах. Развернув форзац, я увидела аккуратную подпись: «August Bülow: cadou jurnal».

***

      Весь день вплоть до сумерек прошёл в покоях — из кабинета я забрала дневник и принялась за чтение. Абзацы, написанные сложным почерком и впопыхах, уходили за считанные секунды. Узкие немецкие термины, всплывавшие посреди румынского повествования, понимались за счёт контекста и отличных иллюстраций: что-то было стерто, что-то размазано, но рука мастера выдавала в нём обученного медика, знающего своё дело. Откровенно говоря, половина информации воспринималась мной за правду неохотно, но я делала скидку на невероятность всего происходящего. В дневнике детально описывался новый вид плесени, разработанной в этой деревне. Были озвучены эксперименты над рыбами, птицами, млекопитающими и даже появление «химер»! Бегло пролистав дневник до конца, я увидела заголовки: суперколонии, роевое мышление, переносчики, эксперименты с людьми. Но перепрыгнуть на них я не могла, как бы не хотела — чересчур большой объем информации за день. Голова начинала отдавать мигренью, от которой неровный почерк и вовсе поплыл по страницам и кроватному покрывалу. Глаза слипались. Сон победил. — Элизабет, — дверь шумно открылась и я соскочила. — Тебя ждут внизу. Сейчас же, — в дверях стояла Кассандра. Её тон и серьезное выражение смутило меня, и я покорно поплелась за ней.       В огромном холле стояли дочери, в кресле, отвернутом от публики, сидела Госпожа Димитреску — уже в привычном платье и шляпе. Рядом стояло вино в кубке для дегустаций. У камина — три до смерти напуганных служанки, одна из них оказалось той, что я встретила у аппарата для крови. Я непонимающе посмотрела на Даниэлу — она кротко кивнула мне головой в сторону девушек, пришлось встать рядом. — Продолжай, Дорин, — спокойно послышалось из-за кресла. Женщина из моего кабинета начала громко шмыгать носом и сделала шаг вперед. — В-в-всё было нормально, Госпожа, а потом пришла она, — она ткнула на меня рукой и вонзила мокрый взгляд из-под заплаканных глаз, — начала что-то делать, туда-сюда, испортила кровь! Так, говорит, тебе! Я, говорит, выслужусь, а ты и помрешь! Водила свечкой прямо у крови — а так ведь нельзя, комки эти появляются, я ведь ей говор... — Да что ты несешь!? — я не смогла терпеть и сделала два шага вперед. Женщина от неожиданности повалилась на стоящий рядом комод. — Вот-вот! Так же на меня налегала, дура! Вы ведь знаете, Госпожа, я у вас давно — верой и правдой служу, да разве ж можно так вот относиться... — Лживая др... — Достаточно! — низкий голос разбился о стены в комнате и сильно дал по ушам. Все замерли, и даже дочери, кажется, вздрогнули на секунду.       Силуэт встал со стула и выпрямился в три метра, отводя плечи назад и соединяя лопатки — так показывалась сила. — Вы обе меня утомили, — Димитреску говорила сквозь зубы, медленно и озлобленно. Янтарь в глазах засверкал в свете камина по-звериному. — Я не терплю лжи в своём доме. Это урок, который должны запомнить все, — взгляд пробежался по всей прислуге в комнате, но на мне, кажется, задержался на секунду дольше. Спину будто окатили ледяной водой. — Я готова услышать последний ответ. — Это она! — Дорин взвыла за моей спиной, падая на колени и соединяя руки перед собой. — Госпожа, я... — Заткнись, Дорин, — шикнула Бэла и подошла ближе к матери. — Я там была, мама. Дорин лжёт, — тело позади меня рухнуло на пол с такой силой, что в воздухе послышался звонкий стук зубов друг о друга. Женщина забилась в истерике, схватилась за голову и начала кататься по полу в страшной агонии. Димитреску только лишь глядела на картину свысока, лениво и как-то отвращено потирая руки друг о друга. — Я надеюсь, все усвоили урок. Дорин, ты была очень ценна в этом доме, — на этих словах истерика женщины на секунду прекратилась, и она обратила молебный взгляд наверх. — Очень жаль, что ты не ценила дом. Она ваша, — Госпожа развернулась и кивнула дочерям.       Те в момент накинулись на нее и, схватив за ноги, поволокли в сторону подвала. Крики переходили на вопли, мы слышали, как трещат в надрыве её голосовые связки, как ломаются ногти, пытаясь ухватиться за стыки в мраморной плитке. Девушки рядом со мной старались зажать уши, закрыть глаза, корчились, будто чувствовали, что сейчас испытывает Дорин. Я стояла молча. Димитреску остановилась у лестницы, все посмотрели на неё. — Элизабет, — голос был всё таким же раздраженным, но сдержанным. — Ты идешь со мной, — я согласно прошуршала вслед, оставляя девушек наедине с собой и звуками из подвала.       Мы шли медленно, размеренно. Рука Госпожи, скользящая по перилам, казалась твердой и скованной — пальцами она крепко хваталась за изгибы дерева. Периодически слышался скрежет ногтей. Она не начинала разговора и не поворачивалась в мою сторону. — Я начала читать тот дневник... это просто безумие! — я прыгала по ступенькам позади. В ответ — молчание. — Союз нематод и плесени просто невероятен, кто бы мог подумать. Я далека от биологии, и меня, наверное, легко впечатлить, но это правда, что там написано? Это же открытие, мирового масштаба открытие!       Госпожа всё так же молча подвела меня к своим покоям, открыла дверь и пропустила вперед. Оказавшись здесь, мне стало не по себе. За окном уже было за полночь, шторы плотно задёрнуты. Дверь в ванную. Комод. Пролезая в небольшую дверь, Димитреску, наконец, сказала: — Садись.       Колени задрожали и ноги уже начали предательски подкашиваться, поэтому стул оказался очень кстати. Я упала на него, обвивая ножки ступнями и заламывая пальцы рук. Женщина села ко мне спиной, достала мундштук и посмотрела через зеркало — её выражение лица и рядом не было похоже на то, что я видела с утра. Спокойствие и заинтересованность сменились горящим отвращением и недоверием. Она не отрывала взгляд, будто ждала, что я сама скажу. Выжидала, потому что видела, что руки мои скрутил тремор. Слышала, как сбилось моё дыхание. Я уверена — чувствовала стук сердца. Смотрела, пока доставала сигарету. Смотрела, пока зажигала её и впервые затягивалась, разглядывая тлеющую бумагу. И, наконец, сказала: — Какое у тебя теперь отношение ко лжи?

____________________________

¹Домнул — вежливое обращение к взрослому мужчине в Румынии (к женщине — Доамна), альтернатива нашего «господин». Домнул Лонгу = Господин Лонгу. ²Amusant (от франц.) — увлекательно, занимательно.