***
То был, кажется, конец семидесятых — моё самое нелюбимое время. Все мои близкие друзья уже давно состарились и отошли в иной мир, а масса начала безудержно выплясывать на костях культуры. Тогда одним из моих развлечений было выписывать в деревню местные издания, дабы потешить себя нехитрой мыслью некоторых sans talent мужчин, возомнившими себя Шекспирами новой реальности. Одним из таких журналов был «Proză Românească» — попасть в него, казалось, было совсем не сложно, отчего чтиво было только более захватывающим. Обычно там печатались малолетние битники, рассказывающие о своих путешествиях на сотню лей. Иногда встречались идиотские рассказы про благородных румынских рыцарей и их бесконечную войну с эфемерным злом. Когда я особенно сильно смеялась, я писала большие письма на адрес авторов: писала, какое сильное впечатление на меня произвел «Санду и триннадцать оборотней», как я жду продолжения и готова оплатить выпуск книги в единственном экземпляре. Должно быть, по всей Румынии накопился не один десяток моих писем. Но однажды я увидела что-то совершенно иное: по первым абзацам можно было понять, что рассказ этот попал сюда по ошибке — так красиво шла история, такие высокие слова и чувства описывались в нём! И хотя сам сюжет выдающимся не оказался — речь там шла про Константина, молодого священника, застрявшего в деревне с потусторонними силами — картина целиком была глотком свежего воздуха. Журнал опубликовал только одну часть, уместившуюся на семь последних страниц, а внизу были указаны данные писателя: «Domnule I.», Church of St. Mina, Alba Iulia. Домнул — не очень ли самонадеянно для псевдонима в провинциальном журнале? Как бы то ни было, я стала ждать продолжения. Шёл месяц, второй, лето уже сменилось осенью, и листья опали. В журнале уже даже начали выставлять некоторые рассказы по второму кругу, а ожидаемых частей так и не было. Поэтому я достала старый номер и написала письмо Домнулу И.«Здравствуй, уважаемый автор! Меня очень тронул ваш рассказ, который вы печатали в «Proză Românească» в начале лета. К сожалению, я так и не дождалась продолжения, хотя — признаться честно — очень его жду. Скажите, пожалуйста, всё ли у вас хорошо? Может, вы издаетесь теперь в другом журнале? Прошу, оповестите меня, если так, ибо терпения моего больше нет. Заранее благодарю за ответ! Домна Д.».
Я решила поиграть в эту игру: представилась в письме так же нарочито душно, а также указала обратным адресом ветхую церковь в соседней деревне. Вот уж действительно интересный сюжет — переписка двух господ, скрывающихся среди религиозных фанатиков. Ответ, к слову, не заставил себя долго ждать, и уже спустя полторы недели доверенный курьер донёс мне письмо.«Дорогая Домна Д.! Весьма вам признателен и даже слегка растерян! Ваше письмо первое для меня в этом роде. Я обещаю, что сохраню его на память. К сожалению, у меня нет для вас хороших новостей. Если говорить откровенно, в последнее время развелось крайне много желающих разместить своё имя на страницах, отчего журналы изменили свою ценовую политику. К несчастью, по жизни я не располагаю такими деньгами, и тот выпуск был, скорее, экспериментом. Но я клянусь вам, как только я допишу свой роман и стану известным на всю страну, я обязательно вышлю вам подписанное издание, так что почаще проверяйте почтовый ящик! Ещё раз душевно благодарю. Д.И.».
Прочитав письмо до конца, я взялась за перо и листок, но уже не для Домнула — я писала в редакцию. Догадываясь, что в разгар века музыки и телевидения, местный журнал, очевидно, должен испытывать дефицит в деньгах и читателях, я предложила им почти безвозмездную помощь: я готова была спонсировать выпуск журнала, но взамен они должны были связаться с некоторыми одаренными авторами и на бесплатной основе жертвовать для них первые страницы. Скрипя зубами, редакция согласилась. И уже через два месяца вышла вторая часть «Biserica lui Constantin». Незамедлительно в замок пришёл курьер с письмом.«Дорогая Домна Д.! Со мной совсем недавно связались из «PR» и сообщили, что их программа поддержки талантов что-то во мне разглядела, и они готовы брать мои работы бесплатно, как они сказали: «из любви к искусству». Забавно, конечно, но я решил не упускать такую возможность. Так что книга моя, возможно, уже ближе, чем кажется. Посему у меня к вам нескромный вопрос: не хотели бы вы побыть моим рецензентом? Я безгранично доверяю вашему мнению, ведь у вас отличный вкус в литературе, хаха! Было бы замечательно, если бы вы описывали мне ваши эмоции по прочтению новый частей. Но в случае, если у вас не найдется на это времени, то ничего страшного, я всё пойму. При любых обстоятельствах, я работаю в том числе ради вас. Примите в знак моей благодарности эту иллюстрацию, нарисованную мною — на ней изображен Константин так, каким его представляю я. Думаю, поместить это на обложку. Как вам? Жду скорейшего ответа, и еще раз спасибо! Ваш Д.И.»
А дальше настала эпоха писем. Я не помню точно, сколько их я получила и отправила: счет шел на десятки. Мы общались и о литературе, и об иллюстрациях, и о тенденциях в общественной жизни — судя по всему, где-то там мне писал очень светский человек, знающий толк в вине, званных ужинах и, очевидно, знакомый с этикетом. Признаться, я давно таких не видела. Каждое его письмо было для меня отдушиной, окном в тот мир, который мне пришлось по известным причинам покинуть. Я внимательно вчитывалась в те строчки, что он мне тщательно выписывал пером — это, кстати, тоже было интересной деталью, ведь все уже давно перешли на автоматические ручки. Мне было приятно, ведь я знаю, какой это труд, и какая за этим скрывается любовь к деталям. Время шло, и я сама не заметила, как стукнула годовщина выпуска первой части. Об этом оповестил меня Домнул в своём крайнем письме: темп его мысли был особенно сбивчивым в этот раз, и то было небезосновательно — он сказал, что с ним связалось одно крупное издательство, готовое разделить произведение на три книги и выплатить крупный аванс. В честь этого, молодой человек не сдержался и пригласил меня на торжественную вечеринку. Конечно, об этом не могло быть и речи, но мысль, которая пролетела у меня в голове, испугала меня. Казалось, я готова была устроить вечеринку у себя: поздравить моего нового друга, показав настоящую роскошь. Настоящие балы, какими они были пятьдесят лет назад. Но это было бы настоящей русской рулеткой: кому-то из нас в таком случае пришлось бы погибнуть. Либо это была бы я — та, что впустила писателя в свои поистине ужасные владения, пропитанные смертью и страданием, тайнами и ужасами, невообразимыми современному человеку. Либо это был бы он — совсем ещё юный, судя по его письмам, человек, который только-только почувствовал присутствие удачи в своей скромной жизни. Ему точно не стоило в рассвете своих лет оказаться здесь. Поэтому, пока ещё не случилось страшного, я ответила своим последним письмом. В нём я сообщила, что очень рада за него и надеюсь, что его карьера сложится удачно. И если однажды мне повезёт встретить знакомые инициалы на книжной полке, то я, ни секунды не раздумывая, куплю его творение. Уложив его в конверт с сургучной печатью, я отправила курьера до церкви в последний раз, сказав, что больше оттуда писем я не жду.***
— Ох, который же час? — Димитреску встрепенулась на комоде и резко взглянула на запястье. — Так заговариваться — плохой тон, дитя. Напомни мне об этом в следующий раз. Я стояла всё так же у зеркала, погруженная в дрёмный транс, вводимый тихим низким голосом. И совсем не понимала, какая связь того, о чем я её спросила, с тем, что она рассказала. В любом случае, мне было приятно слушать леди, ведь это были те редкие минуты, когда она с головой погружалась в омут воспоминаний, рассказывая о том, кто она такая и кем была. Пропускать такое было бы преступлением. От её резкого вопроса о времени я слегка вздрогнула. Женщина метнулась к шкафу, доставая оттуда большое шерстяное пальто и высокую шапку, напоминающую хвост енота, несколько раз обмотанный по кругу. На дворе стояла осень в своём рассвете: когда листья только-только начинали желтеть и медленно ткать собою плотное покрывало земли, в прохладном воздухе густо пахло сыростью и разложением летних красок. Выбор верхней одежды удивил меня — показался уж больно не по погоде, особенно когда госпожа протянула шерстяные перчатки, хотя сама была одета в относительно лёгкое пальто. — Далеко нам идти? — спросила я, послушно натягивая их на бледные кисти. — Мы прогуляемся до Гейзенберга, — ответ этот ввёл меня в ступор. С каких пор меня водят на «семейные» встречи? Зачем я там? Задаваться вопросами вслух было страшно, легче казалось просто дойти и узнать всё на месте. Как только мы покинули гардероб и вышли в центральный холл замка, я увидела трёх сестёр: они материализовались на лестнице, руками-лианами свисая с перил и ухмыляясь моему внешнему виду. Одна из них — увидеть, кто точно, я не успела — провела рукой по меховому воротнику пальто: — Ты ведь не замёрзнешь, Лиззи, детка?***
Дорога наша прошла в молчании — по просьбе госпожи. Меня всю распирало от любопытства, но за последнее время я успела уяснить одно: терпение — путь к ответам. И леди позволит задать все интересующие вопросы тогда, когда все будут к этому готовы. Путь пешком занимал не больше сорока минут. Она шла спокойно и размеренно, я — старалась поспеть за её широкими шагами. В какой-то момент пейзаж сменился: вокруг появилась выжженная пустошь, степь, усыпанная обломками и листами, и в центре этого хаоса —дышащая, бьющаяся в унисон с громкими ударами станков, фабрика. С каждым нашим шагом она становилась всё выше и мрачнее — длинные трубы уходили далеко, под самый небосвод, захламлённый грязными рыжими тучами. Двери недовольно скрипели, приветствуя редких гостей. И вот я увидела его — хозяина всего этого упорядоченного хаоса. Он стоял спиной к нам: широкие плечи сверкали грубыми мускулами в слабом верхнем свете, грязные волосы, собранные в высокий хвост, тряслись от резких движений рук. Тёмный сгорбленный силуэт светлыми линиями-вспышками освещался спереди — то, судя по запаху, была сварка. Мужчина плавно и тщательно работал над своим детищем, ноги которого виднелись в темноте кабинета. Были ли это люди или бездушные создания? Живы ли они сейчас и были ли живы когда-нибудь? — Гейзенберг, — госпожа сняла одну и перчатку и смачно хлопнула ею по своей ладони, — не соблаговолишь ли ты уделить нам полчаса своего времени? — Сварка прекратилась. Инструмент грузно лег на металлический стол. — Дорогая, в твоём распоряжении моя вечность, — он медленно повернулся на носке, снимая глухую маску-хамелеон. Под ней — фирменная улыбка мастера. — А ты не предупредила меня, что будешь с гостями! Да ещё с какими — тебе, должно быть, пришлось несладко, мисс Уайатт, а? Ведь если верить моей сестре, ты чуть ли не в первый день уже была освежёвана. Неплохо сохранилась, — он подошёл ближе ко мне, грязной перчаткой сжимая подбородок и широко улыбаясь даже не мне, а, скорее, госпоже. Та лишь стояла в стороне, делая вид, что колкости его совсем её не заботят. — Не ожидал, Альсина, от тебя такой слабости. — Ты путаешь понятия — как и всегда. — Нет, дорогая, это ты что-то путаешь. Каждый раз жалуешься Миранде на мои игры, а потом заводишь себе питомца — чтобы что? — Гейзенберг снова отошёл к своему столу, забирая в руки массивный ключ и прокручивая нечто в груди существа. Он хрипло продолжил. — Признай уже, как мы с тобой похожи. Как минимум, в азарте. — Мы никогда не были и не будем похожи, — голос Димитреску звучал особенно озлобленно в этот момент — чувствовалось, как неприятна ей эта мысль. — Прошу, не испытывай более судьбу и скажи, зачем мы тут. — У меня очередной презент, — последний грубый толчок рукой, и он самодовольно швырнул ключ в сторону, — всё как ты любишь. Он провёл нас по узким коридорам до комнат, напоминающих подвалы замка. Только здесь вместо сырости — вонь масла, а вместо плесени — ржавчина и кровь. Много крови. Карл подошёл к одной из камер, что расположилась почти в самом углу помещения, и стукнул ногой по двери, жестом приглашая нас войти. Изначально разглядеть что-либо было сложно, но затем послышался хриплый стон. На полу сидел мужчина: полуголый торс был весь в синяках и ушибах, рванные раны покрылись белой пенкой и грязными корочками, а вокруг них виднелся сильный пульсирующий отёк — заражение крови. Лицо мужчины было наклонено вперёд, но от ощущения гостей мужчина решил поднять голову и познакомиться с нами. От увиденного, колени на секунду подкосились. — Т-тай? — О, — мужчина откинул голову в бессильной улыбке, — я всё-таки тебя нашёл. — Тайлер, — я тут же рухнула к нему, вытягивая руки к лицу, но тут же забирая их обратно. От малейшего моего касания он зашипел и исказился в гримасе боли. Слёзы хлынули из глаз. — Зачем ты тут?! — От тебя... — его речь прерывали долгие скрипучие всхлипы — судя по звукам и следам, у него были сломаны ребра, — от тебя давно ничего не было слыш... слышно. — Тебя не должно быть тут. Пожалуйста, только не ты, не здесь. — Ой, блять, — Гейзенберг подошёл из-за спины и с размаху ударил тыльной стороной ладони Тая по лицу. — Говори то, что сказал мне — обрадуй дам. — Все знают, где я. Я-я оставил письмо с таймером на случай, если пропаду. Они знают координаты. — Кто они? — Они, — он улыбнулся в оставшиеся зубы, что хрустящим веером ходили от движений языка. — Вы знаете их. Я знаю, что вы тут, засранцы, делаете, — голос Тайлера начал дрожать, а по лицу забежали слёзы. — Я предполагал, что попадусь, что могу умереть, но... Лиз? — щенячьи глаза его обратились ко мне. Отчего-то мне стало нестерпимо противно. — Тебя не должно быть тут, — я хотела было встать и убрать от него руки, но он резко подался вперед и схватил меня единственной свободной рукой. Его костлявая кисть крепко вцепилась в моё запястье, вдавливая в кожу окровавленные пальцы с ободранными ногтями. Он подвинулся ко мне вплотную, как только мог, притягивая меня за руку ближе к себе. — Ты, наверное, не знаешь, что происходит здесь, — начал он яростно шептать сквозь зубы, брызгая на меня смесью крови и слюны. — Я знаю, я нашёл людей, кто знает. Ты не представляешь, что это за люди. Элизабет, — Тай притянул меня ещё ближе, искривлённым носом касаясь моего уха, — никто здесь не выживет. Они скоро будут здесь, тебе нужно будет бежать. Я взглянула на него — вид его был абсолютно обезумевшим. Глаза на выкате упирались в огромные гематомы, оставленные хозяином фабрики, и, очевидно, он не скупился — на теле не осталось живого места. Вся кожа была похожа на застывший кадр испытания бомб: тут и там красовались огромные воспалённые бугры, которые вот-вот должны были взорваться, разрастаясь вокруг огромным грибом из крови и сгустков. Рука, подвешенная высоко над головой за железные кандалы, вся уже будто обескровилась, а широкая кисть отекла и обезобразилась рванными и натёртыми ранами от металлических дуг. Взгляд Тайлера, обыкновенно ясный и умный, сейчас имел абсолютно другой вид: он, словно подверженный нистагму, метался из стороны в сторону, цепляясь за яркие фрагменты. Я бы хотела верить, что это всё — результат избиения, но чем дольше я в него вглядывалась, тем больше ощущала за этим что-то глубинное, притаившееся внутри парня ещё задолго до приезда. Была это какая-то параноидальная история или что-то еще — меня, честно, уже не много волновало. Я была зла. Зла, что он здесь, совершенно бесполезно и необдуманно. Им всегда двигали «благородные» мотивы, он мнил себя рыцарем, что делал добро во имя спасения, но в сухом остатке — это всё не более, чем самоутверждение. Я удивлюсь потом своему хладнокровию и задамся вопросом, почему я повела себя так, но ответа не могу дать и до сих пор. — Что с ним теперь станет? — я поднялась с колен, поправляя подол платья. Его рука скользнула по моей, безнадежно падая на ободранное колено. Взглянув через плечо на Димитреску, я увидела её молчаливое удивление — сегодня она была особенно неразговорчивой. — Забавно получилось, а, приятель? Ты ради неё — на смерть, а она и бровью не повела, хах! — Гейзенберг как-то неловко рассмеялся. Если бы я его не знала, то подумала бы, что дело в мужской солидарности. — Насколько мы можем быть уверены в том, что кроме него сюда больше никто не придет? — сзади послышался голос госпожи. — Он блефует, — хоть я и была на него зла, мне не хотелось его смерти. И, надеясь на то, что мне удастся убедить господ в их безопасности и его безвредности, я думала, что они оставят его в прислуге. Хотя, сказать честно, я была уверена, что всё, сказанное им, действительно было игрой — незамысловатой и отчаянной. Зная, какой Тайлер в работе, я верила, что он ничего не смог разузнать, и на это место вышел, как и я — по случайности. — Отвечая на твой вопрос, Элизабет, — леди приблизилась к вжавшемуся в угол Тайлеру — он был абсолютно не готов увидеть её перед собой, — мне он неинтересен. — Парень станет отличной машиной, — Карл отошёл к одному из металлических столов и схватился за длинное сверло. В ответ Тайлер завопил не по-человечески. Я ринулась к Димитреску. — Госпожа, я могу вас уверить... — Как бы то не было, дорогие, это уже не вам решать, — мужчина вставил сверло в устройство и включил его на секунду, играясь с ужасом, пробирающем Тая. — Карл... — Достаточно, — в комнате, поверх всего шума, послышался один единственный голос — гораздо увереннее и чище всего остального. В тени комнаты я увидела чье-то лицо: и хоть разглядеть его было достаточно сложно, в ту же секунду неприятное чувство пробежалось по спине, оставляя за собой разбросанные мурашки. — Матерь, — Димитреску встрепенулась и слегка наклонила голову, делая шаг назад. Впервые мне удалось её видеть такой: робкой и услужливой. И на свету появилась она: девушка по виду своему совсем не крупная, укутанная в тёмное платье с золотым орнаментом. Её светлые волосы гладко уходили к затылку, а лоб был высоким и светлым — как будто бы по-средневековому выбритым, отчего её лицо казалось более неестественным, неправильным. Позади неё, словно аркой, висели огромные чёрные крылья. Я почувствовала страх — не свой, а всех вокруг. И даже если хозяйка дома себя так повела, значит, передо мной действительно кто-то сильный. Я как-то неосознанно сделала пару шагов назад, скрываясь за своей госпожой. — Что она здесь делает? — худая кисть указала на меня. — Она единственная, кто знает этого человека, — голос Димитреску звучал неуверенно, и изредка можно было услышать, как нотки его скачут, перепрыгивая друг друга. — Я не про это. Ты сообщила семье о том, что она погибла от твоих рук. Скажи, Альсина, это зрение подводит всех нас, или ты действительно добровольно оставила девчонку в живых? — Это не позволительно, Миранда, но я, — она перевела дыхание, — я могу всё объяснить. — Только вот мне это не нужно: ты уже подвела свою семью — точно так же, как и в те разы, — крылья за спиной встрепенулись, стряхивая с себя пыль фабрики, и женщина повернулась к Тайлеру. Она наклонилась к нему, долго и пристально всматриваясь в глаза, будто успокаивая его. Её хрупкая кисть прижалась к его сырой скуле, едва касаясь ссадин. — Как мы и договаривались, Карл. Он полностью твой. — Ага, да-да, — совершенно незаинтересованно ответил мужчина, спешно разбирая хлам на звенящей и цокающей столешнице. — Я умоляю, — прошептал Тайлер то ли тихо рыдая, то ли задыхаясь от смеха. Глаза его были почти сомкнуты — так сильно он жмурился в этом полумраке, боясь в тени увидеть то, что ожидало его. — Ты сказал, что всё знаешь об этом месте? — Миранда присела к нему, обхватила лицо обеими руками, поднимая его на себя и большими пальцами вытирая слёзы с потемневшей кожи. — Я никому и никогда не скажу... я, — он, наконец, посмотрел на неё, и тут сложилось впечатление, словно он и сам позабыл, о чём хотел сказать, о чём он плакал здесь, и что́ есть всё вокруг. Всхлипы его прекратились, глаза выкатились в восхищении, и даже губы перестали дрожать — лицо его в одну секунду стало яснее, очистилось от страшных гримас. Он слегка — как позволяла цепь — подался вперёд, навстречу женщине, что вглядывалась в его глаза и хотела что-то сказать. И когда губы Миранды оказались у его уха, всё в комнате снова затихло: — Если это и правда так, Тайлер, — шептала она, — то ты, как никто другой, понимаешь, что, в конце концов, — она как-то наивно улыбнулась ему в последний раз, прижалась к щекой к его виску, — умереть — это тоже неплохо. Женщина в секунду испарилась, будто и не было её здесь никогда — была всего лишь миражом, что принесла агония перед концом. Не оказалось и её огромных чёрных крыльев, что скрывали от меня моего друга. Теперь я ясно видела его — обвисшего в странном блаженстве на ржавой цепи, что кровавым браслетом на его запястье пыталась напомнить ему, где он сейчас. Но ему не до этого: лицо, худое и съеденное побоями, не выражало и эмоции. Мне страшно представить, о чём он думал тогда — когда услышал шёпот смерти над ухом, когда позади нас завопила дрель в руках убийцы. Когда в сантиметре между его виска и нестабильно крутящегося сверла он взглянул на меня. Я смотрела на него равнодушно, он — отвечал тем же. Даже тогда, когда жало уже коснулось его кожи, и единственная кровавая струйка побежала по выпученным венам и желвакам вниз, к шее. Левый глаз и верхняя губа едва задёргались, когда сверло под натиском Карла начало входить глубже: он делал один мощный толчок вперед и медленно отходил на два деления назад, вперёд-назад. Зрение моё обострилось в десятки раз, и я, как никогда чётко, увидела мельчайшие детали: как на неглубокие канавки танцующей спирали наматывались сгустки крови, нервы, как маленьким фейерверком разлетались они в стороны, стоило мужчине отдалить дрель от застывшего лица. Я слышала и чувствовала, как под натиском металла скрипел и крошился череп, расходясь под кожей паутинкой микротрещин и крошек. И зрелище это — что странно, и даже очень! — никак меня не пугало, не заставляло зажмуриться или хотя бы задаться вопросом. Напротив — мне нравилось. Я с предвкушением ждала, как снова из отверстия ударит фонтан жизни, как скоро глаза его покинет блеск, как быстро он полностью обмякнет и начнёт темнеть. Увлекшись процессом, я неосознанно сделала пару тихих шагов вперёд — но за локоть меня крепко схватили. То была Димитреску, что всё это время стояла сзади и наблюдала за картиной. Она потянула меня ближе к себе, но Гейзенберг уже заметил это, выключил и вытащил из головы дрель. — Лиззи, — он шумно встал, опираясь на колени и кашляя на резком выдохе, — деревня испортила тебя, а, кроха? Я хотел повеселиться, думал, повизжишь тут на славу — фабрика не часто слышит таких, как ты. — Оставь девчонку — у неё шок, — госпожа надавила на моё плечо, стараясь отвести за себя, но что-то во мне бунтовало, что-то сопротивлялось её силе и вело меня вперёд. — А-а-а, — он удовлетворённо приоткрыл рот и задумчиво закинул голову назад, всматриваясь в меня, — тебе это интересно? — у лица появилась окровавленная дрель, и дыхание моё окончательно перехватило. Живот скрутило спазмом. — Достаточно! — Димитреску рявкнула и толкнула меня с такой силой, что я повалилась на холодный пол, тотчас же приходя в чувства. — Да ты издеваешься! Ты, сестрица, не просто оставила её себе в игрушках, — Карл захохотал, едва разгибая руку с инструментом в сторону леди, — так ещё и слепила из неё дочку?! И как тебе живётся с этой херью внутри, а, Элизабет? Голова болела, и всё вокруг было всё ещё в тумане, но я прекрасно понимала, что имеет ввиду Гейзенберг. Каду. От этой мысли всё внутри сжалось в сильнейшем спазме. Я хотела посмотреть на Димитреску, хотела спросить её, но и звука не могла из себя выдавить — весь воздух из лёгких ушёл в секунду, а всё то, что я пыталась вдохнуть, как будто просто не помещалось в меня. Госпожа смотрела на меня: сверху вниз, из-за непозволительно расслабленных век. Лицо её было так непростительно спокойно, что злость во мне только нарастала, но справиться с нею я не могла. — До чего довёл ребёнка, — фыркнула она, без интереса отвела от меня взгляд и принялась натягивать перчатки. — А ребёнок и не знал? Какая прелесть! В этот раз, Альсина, ты превзошла саму себя, — мужчина сиял и кривлялся, совершенно не скрывая то, в каком он восторге от новой драмы. — Ах! Так и дорогая матушка наша, получается, не знает? Она, должно быть, жутко разозлится на тебя? М? — Расскажешь — она просто прикончит её. Со мной не будет ничего страшного, ты знаешь. Признай, что смерти девчонки ты пока не жаждешь. — Ах, Альсина, если б я только знал, что мне такого надо рассказать этой суке, лишь бы та дала тебе то, что ты заслуживаешь, м-м-м... Но я обязательно выжду такого момента! — Au revoir, enfant de pute! — она наигранно улыбнулась ему на прощание. — Элизабет, идём. Идти никуда не хотелось. — Элизабет. Но пришлось.***
На улице уже стемнело. Мы шли до замка пешком — и добрых полпути держали строгое молчание. Теперь я думаю, что это была стратегическая пауза в экстремальных условиях, ведь ветер, который к вечеру только усилился и до нитки перебирал моё пальто, поспособствовал усмирению моих эмоций. Когда госпожа решила, что разговор может состояться, она начала: — У тебя есть три вопроса на эту тему. Три вопроса в день — ни словом больше, если не хочешь разочаровать меня. Ты можешь не задавать их вообще, если не готова. Но — главное — ни слова больше, — впервые за долгое время она взглянула на меня. От её равнодушия всё внутри снова заклокотало, — никаких споров, никаких эмоций. Тебе сначала надо научиться держать голову в холоде. Надо смириться с этой мыслью. Я в свою очередь обещаю честно отвечать на положенные вопросы. Ты можешь начать. — Это правда — я теперь с Каду? — Три вопроса в день — это роскошь, пользоваться которой ты, очевидно, пока не умеешь, — она недовольно вскинула бровями и поправила шляпу. — Да, это правда. — Какого чёрта?! — я остановилась у каменных ворот замка, разрываясь от злости. — Иначе ты бы умерла. Тогда, в моей спальне, когда показала мне настоящую себя, — Димитреску остановилась тоже в паре метров от меня, но ко мне не поворачивалась: я видела лишь то, как она говорила со мной через плечо. — Ты не оставила мне выбора, и я понимаю твои эмоции сейчас, но не хочу слышать твои концерты. — Мне что теперь, быть благодарной за это? За паразита во мне? Как Миранда сказала сегодня — умереть тоже неплохо, и, может, я бы хотела умереть? Зачем мне оно? Я не хочу быть монстром, как все вы, — горло скрипело и надрывалось. Сил не оставалось совсем, и я повалилась на колени, сдерживая накатывающую истерику. — Дитя, — она улыбалась, — тебе следует быть благодарной, ты права. Ты не представляешь, какой это величайший дар — бессмертие. И хранить его надо с умом, — она махнула рукой, и вдали зашатались силуэты мужчин, вышедших из замка. — Если за пару дней ты так и не свыкнешься с этой мыслью, то в следующие три вопроса ты сможешь вложить просьбу. И, поверь, я выполню её с удовольствием, — голос уже звучал злобно и рвано, словно она говорила сквозь зубы. — На сегодня наш разговор окончен, — и она ушла. А я так и осталась у ворот замка. Будь моё желание сильнее, я бы тут же встала и отправилась бегом отсюда. Уверена, гнаться бы за мной вряд ли кто-то стал. Однако, сил не было. Как, полагаю, и желания. Были только злость и желание узнать. Почему я, почему не Тайлер, почему не сотня других, как я. Почему не смерть. И как теперь жить — остаться тут навсегда и питаться кровью? Стать частью их семьи? Амбалы, шагающие из замка, подошли уже совсем близко, и схватили меня под руки. Волоча ногами по земле, я вспоминала её слова. Задавалась вопросами — откуда такое спокойствие? Когда бы она мне рассказала об этом? Было сложно слышать себя, и, может, в одном она была права точно — надо остудиться и подумать об этом спокойно. Обдумать каждый следующий вопрос. Мужчины притащили меня в замок. Было тихо — даже дочерей слышно не было, хотя в такую погоду они точно должны были быть дома. Я пробрела до своей спальни и рухнула на кровать.