Луна сегодня так прекрасна

****** Чоноп много раз слышал как люди говорили о том, что стоит только поднять глаза на небо, посмотреть на звезды, и ты пропадешь. Потеряешься в их красоте, что невозможно будет отвести глаз. Люди врут. Он прямо сейчас смотрит на ночное небо усыпанное звездами и в груди ничего не происходит. Мун видит лишь серые точки, которые заставляют направить свой взгляд на луну, которая так бессовестно крадет его внимание. Но это не та Луна. Не его Луна. Но Чоноп упорно продолжает всматриваться в нее, чтобы в ее пятнах, неровностях, найти свою. Прошла неделя, с того момента, как Шрамированный игнорирует Муна, избегает и не желает его видеть. Неделя, с того момента, как Чоноп потерял покой и не может нормально функционировать. Семь дней, с того момента, как он продолжает приходить сюда, на кладбище, в надежде застать Ендже за работой. Долгие и мучительные семь дней, как он наблюдает за Шрамированным из далека, но не находит смелости подойти, потому что, один его строгий и полный отвращения взгляд и Чоноп сдувается. Отступает. И продолжает наблюдать за тем, как Ендже откусывает очередное яблоко в обеденный перерыв и читает книгу. Чоноп знает где живет Ендже, он уже давно выпросил адрес у старосты и бережно хранит клочок бумаги в нагрудном кармане своей джинсовки. Он миллион раз порывался съездить, объясниться, поговорить или просто услышать его голос, чтобы дать себе передышку от постоянных мыслей о Шрамированном. Мун выуживает из кармана адрес Ендже, пробегается глазами по выученной наизусть строчке, чувствует как внутри скапливается так много негативной энергии: злость, ярость, желание увидеть и желание прекратить думать о том, кто так легко может отпустить и забыть все что было между ними. Его накрывает злость и такое отчаяние, что это может быть концом, что грудная клетка сжимается так сильно, словно хочет наказать его за такую оплошность. Он смотрит на надпись и будто видит приговор, будто это совсем не то, что он должен делать, и точно не то, что он должен чувствовать. Это неправильно, высвечивается на подкорке его сознания, но он так агрессивно отрицает возможность своей неправоты, что перестает себя контролировать. Чоноп разворачивается и хочет бежать к Ендже, найти и задушить в своих объятьях, что это желание кажется, может свести его с ума. Но он сдувается. Резко тормозит и забывает как дышать, прирастая к земле. — Десять минут. — произносит Ендже, смотря на часы в телефоне. Он так безмятежен. Будто ничего не произошло. — Ты не двигался целых десять минут. — улыбается краешком губ и поднимает глаза на Муна, который не в силах произнести что-то, сделать, сдвинутся. Это слишком неожиданно. Он был не готов. — Зачем ты так? — еле слышно произносит Мун. Зачем он появился так внезапно и делает вид что все в порядке? Зачем разговаривает? Зачем он притворяется что волнуется? Зачем это маленькая забота в голосе? Для чего он тут? Он хотел получать дозу постепенно, маленькими каплями, чтобы распробовать вкус прощения и понять чего хочется, но не так чтобы литрами в глотку заливали, перекрывая доступ кислороду и убивая что-то. Удаляя невозвратно. — Ты не можешь вот так просто заявиться. — будто упрекает, а на деле же пытается не сорваться. — Ты же ведь тоже хотел. — делает шаг ближе, укорачивая между ними расстояние, которое могло его спасти. Интересно, как бы все сложилось, не поругайся они неделю назад? Чоноп уверен, что они бы продолжили вечер у камина в его комнате, после знакомства с его братом. Он обнимал бы его со спины и прижимал к своей груди. Чувствовал бы тепло исходящее от холодного тела Шрамированного и шептал бы всякие глупости на ушко Ендже, заставляя его глупо улыбаться. Да Чоноп хотел заявиться к нему домой и попытаться сказать: как сильно тянет, как сильно мучает, как сильно болит там, где черным по белому выжигается имя Шрамированного в груди. — Наша первая ссора, — слабая, неаккуратная усмешка, будто это что-то ценное для него. — так странно. — почти что шепчет Ендже. — Я злился, не хотел тебя видеть, боялся так легко простить, боялся довериться, хотя ничего страшного и не произошло вовсе. — медленно проговаривая каждое слово, чтобы суть дошла до, в непонимании стоящего Чонопа. — Такая мелочь, а я заставил тебя страдать, игнорировал, не позволял приблизиться, ненавидел… Оцепенение проходит ровно в тот момент, когда Чоноп видит влажные глаза. — Я отвык от общения с людьми и иногда могу не понимать где причиняю боль, а где убиваю словами. — продолжает Ендже. — Прости меня за это и позволь мне научиться любить. — делает глоток воздуха, с трудом, но поднимает глаза на Муна, — Хочу научиться любить тебя. Не думаю, что такое возможно… — Нет. — громче чем вселенная, — Ты уже… — ладони Ендже все еще теплые, пальцы тонкие и длинные, как у пианиста. Кожа мягкая, может конкурировать с кожей младенца и Чонопу это безумно нравится. Мун берет его ладони в свои и подносит их к губам, целует каждую и прижимает к щеке. Чоноп хочет бесконечно говорить о том, насколько прекрасен Шрамированный, насколько прекрасен его шрам, каждая линия, каждая морщинка и неровная складка. Наверняка, если бы он был художником, скорее всего изрисовал бы не один альбом изображая его шрам на каждом листе. Эта непонятная ему тяга к несовершенству Шрамированного делает его таким счастливым, что ничто другое не имеет значения. Чоноп жмурится так сильно, пытаясь хоть немного сбросить прилив эмоций, ощущений, притупить эту любовь, которую уже невыносимо держать в узде. Ендже не помогает, ничто не поможет, когда Шрамированный так преданно смотрит в глаза и верит. Мун костями ощущает это веру. Она въедается в клетки, в атомы и разбивается маленькими вселенными в глазах напротив. Чоноп чувствует себя беспомощным, словно стоит под проливным дождем и мокнет. Интересно, Ендже ощущает тоже самое? Он ведь тоже должен. — Последние пару дней, я только и делаю, что скучаю по тебе. — шепчет Ендже. И дышать вдруг становится нечем. Чонопу больно. Ендже просто невероятен. Невероятный человек. Как он с такой легкостью может позволить себе говорить подобное? Как он справляется с такой любовью, что голову разбить проще? Мун никогда не встречал таких. Он внезапно осознает, каким удачливым он должно быть родился, что его полюбил такой человек как Ендже. — Это считается за любовь? За любовь? — Я так привык к тебе, что боюсь представить даже, что будет, если ты вдруг прекратишь со мной общаться. Как я буду существовать, если ты больше не захочешь тратить на меня свое время? «тратить на меня свое время» «Если ты вдруг прекратишь со мной общаться» До тошноты страшные слова. Они гвоздями впиваются в сердце Чонопа, заставляя захлебываться кровью и прекратить биться. Только Ендже, только он может вознести до небес и тут же опустить в пучину ада и заставить пройти все круги, мучаясь в собственных грехах. Ендже ждет ответа. Отчаянно цепляется за взгляд Муна, чтобы понять правильному ли человеку произнес запретные слова. «Правильному» — хочет возразить Чоноп, но сам себя кусает за язык. — Ты ведь мой человек, да? Ендже умеет убивать, Чоноп не знал, что слова могут так глубоко ранить. На уровне сумасшествия, Чоноп хотел чтобы его любили. Его любят. Любовью сумасшедшей. Любовью, которая убивает. — Нет никого, кто был бы важнее тебя, Ендже. — так трудно произнести, еще труднее поднять взгляд после. Глаза Шрамированного медленно опускаются в смущении и легкая улыбка появляется на губах. — В фильмах, которые я смотрел, после такого обычно делают предложение. — застенчиво, говорит Ендже. — И ты бы дал свое согласие? — это глупо, очень глупо вот так вот заставлять его краснеть, потому что самому от этой картины не легче. — В те-о-рии? — Ендже запинается, потому что разговор действительно глупый. — В теории. — Даже не раздумывая. — сразу же отвечает Ендже. И оба смеются. Ендже выдыхает с таким облегчением, что даже смех становится спокойным и тихим. Он выглядит таким уютным, что хочется обнимать его у камина в своей комнате, со спины и никуда не отпускать. Что он и делает. ****** — Твой брат был очень милым. — сообщает Ендже сидя в объятьях Чонопа, в его комнате, у камина. — Поверь, я удивлен не меньше тебя. — прижимаясь крепче к чужой спине, говорит Мун. — Обычно он засранец, но видимо, тоже попал под твои чары. — тихо посмеивается Мун. — Он просто более тактичен, чем ты. — А вот это было обидно. — дуется Мун, но из рук парня не выпускает. — Окей, что мне сделать, чтобы ты не обижался? — Шрамированный поворачивает голову и натыкается на губы Муна, который оставляет маленький поцелуй на теплой щеке. — Расскажи о себе. — как ни в чем не бывало просит Мун. — О чем именно? — Чоноп не устанет говорить о том, как красиво краснеет Ендже. Был бы он писателем, написал бы об этом несколько томов. — Ты говорил, что копишь деньги, хочешь что-то купить? — спрашивает. — Нет. В Японии живет мой друг, он часто приглашает меня в гости, но я никак не могу собраться и погостить у него, то желания нет, то возможности. Хочу поднакопить и отложить на черный день, вдруг пригодятся. — устраиваясь поудобнее, произносит Ендже. — А что насчет шрама? Как ты его получил? — Чоноп чувствует как напрягается Шрамированный, но виду не подает. — Это был несчастный случай. Я был не внимателен и позволил этому произойти. — пожимает плечами Ендже и подкидывает дров в огонь. — Но это уже не имеет значения, мне тепло когда ты рядом, большего и не надо. — жмется, ластится так преданно и нежно, что в груди начинает нещадно ныть. А тепло его тела, сжигает внутренности, превращая в никому ненужную кучу пепла. — Мне с тобой так хорошо. — шепчет Мун. — Расскажи что нибудь еще. — просит. Ему без разницы что это будет, главное слышать Ендже, чувствовать, ощущать. — Что-то о себе? — Что угодно. — Хорошо. — Ендже задумывается на секунду и продолжает: — В 1975 году, когда я работал санитаром в местной больнице во Вьетнаме… — Что? — смеется Мун. — Дослушай. — Хорошо. Прости. Продолжай. — Так вот, в 1975 году, когда я работал санитаром в местной больнице во Вьетнаме, к нам привезли одного солдата, он был очень сильно ранен. Врачи давали ему меньше суток, я был приставлен следить за ним и должен был записать время смерти, сообщить командиру и приказать его похоронить… — Но? — Мун предполагает, что что-то могло пойти не так. — В тот день он не умер. Он сказал, что не умрет, пока не увидит свою жену и ребенка, которые должны были пересечь границу и покинуть страну. Он сказал, что обещал вернуться. — Он сдержал свое обещание? — Нет. Его травмы были несовместимы с жизнью, он умер сразу после рассказа о своей жизни… — Хей, так не пойдет! — возражает Чоноп. — В твоей истории должен быть счастливый финал. — Ты что, веришь в хеппи энды? — улыбается Шрамированный, поворачиваясь в его руках. — Верю. — Глупыш. — качает головой Ендже. — Все еще наивный маленький глупыш, а со стороны казался альфа самцом. — смеется Ендже. — Ты следил за мной? — выгибает бровь Мун, предвкушая ответ. — Ну, тебя трудно не заметить: не пропускаешь ни одной вечеринки, переспал с половиной универа, всегда у всех на виду, — загибает пальцы Ендже, — мне продолжать? — Ты веришь слухам? — усмехается Мун. — Ты сам создал для себя такой имидж. — пожимает плечами Ендже. — Значит, ты хочешь чтобы тебя таким видели. — Ты прав, я всегда на виду у всех, но настоящего меня видишь только ты. — убирает один палец, — Я не спал с половиной универа, но очень хочу спать с тобой. — убирает второй, — Восемнадцать, после встречи с тобой я пропустил примерно восемнадцать вечеринок, хоть осознаешь, как сильно меня влечет к тебе? Чоноп толкает парня на пол, садится ему на бедра, опускает локти по обе стороны от его головы и приближается максимально близко. Огонь горит не только в камине. — Хоть осознаешь, как проникаешь в меня, перекраиваешь мое сознание и присваиваешь себе? — шепчет так тихо, что Ендже приходиться напрячься, чтобы услышать. Мун смотрит на такого податливого Шрамированного, как тяжело он дышит, как смотрит на него сквозь пелену возбуждения, как пытается не касаться открытых участков кожи, чтобы не получить ожог, как борется с самим собой и крышу сносит напрочь. — Мне очень жарко. — заявляет Ендже, поворачивая голову к огню. — Боже, детка, это ничто по сравнению с тем, что я собираюсь сделать с тобой. — смеется. — Что сделать? — Я выжгу тебя дотла.