Луна сегодня так прекрасна

Енгук просто шел за ним, стараясь держаться так, чтобы казалось, что его и вовсе нет. Он смотрел как Ендже бредет по этой пустынной улице, пошатываясь отнюдь не от выпитого алкоголя или промозглой погоды. Гук так уже делал, просто шел, наблюдая как друг сходит с ума и собирает разбитый кусочки, склеивает, а потом разворачивается и фальшивой улыбкой говорит, что все в порядке. Он уже видел такое. Тут не было людей, которые готовы были смеяться над слабостью слабого и тыкать пальцем между ранами на теле Шрамированного. Тут не было людей, которые бы косились и шептались за спиной, говоря какой он жалкий и презренный, раз решил, что его можно за что-то любить. Убогие лица в толпе, которые сливались с местностью и не имели никакого значения, до тех пор, пока Ендже сам не делал их значимыми. Гук смотрел как друга заносит в сторону, но не спешил протянуть руку и помочь удержать равновесие, он думал, что, если упадет — помогу. Этот камень что носит в душе Енгук, становится тяжелее с каждым днем, утрамбовывается, уплотняется и порой не дает нормально функционировать. Но он кажется привык к этому и не жалуется, потому что, если начнет, превратится в эгоистичного лицемера, которого он так ненавидит. Они идут уже долгое время, пару часов прошло точно, но эта дорога никак не заканчивается. Они идут с тех пор, как Чоноп покинул кладбище и Енгук вышел из укрытия, где все это время прятался, чтобы забрать Шрамированного домой, отмыть, согреть и накормить. До города путь не близкий, машин почти нет даже днем, но Енгуку все равно, главное, Ендже идет домой. Дом… хах… Какое странное слово. Сколько он помнит, люди вокруг говорили, что дом — это место в которое ты возвращаешься, как бы далеко тебя не занесла судьба. Это место — которое тебя всегда примет и поддержит, так по крайней мере говорили люди, которых он называл семьей. Но эти же люди и прогнали его, узнав, что он видите ли, полюбил того, кого любить не стоило и опозорил благородное всеми уважаемое семейство. Енгук уже давно забил на то, что о нем думают эти самые люди, потому что, ему стало жизненно важным мнение лишь одного, того, кто так неумолимо делал вид что все в порядке, принимая его в собственном доме, как самого дорогого гостя из всех. Да, он называет жилищем тот дом, в котором иногда так невыносимо холодно и одиноко, что хочется выть от беспомощности и лезть на стенку от гуляющего холода внутри. Он называет это домом, потому что в нем живет Ендже, тот кто всем сердцем стал ему дорог. Енгук все еще любит его, но эта любовь перестала быть страстной и желанной, она теперь источает только нежность и заботу. Енгук любит его как друга, как брата, которого хочется защищать и оберегать. Но он не достоин прощения, не сейчас, когда почти забытая история вновь повторилась, открывая затягивающиеся раны. Енгук задумался и не заметил, как Шрамированный остановился посреди улицы. Енгук почти что врезался в него. — Он и правда ушел? — спросил Ендже. Не нужно быть супер умным, чтобы понять о ком говорит его друг. — Он вернется. Ты же знаешь. — прочищая горло, тихо говорит Енгук. Он уже достаточно времени знает Чонопа, чтобы так смело говорить о его возвращении. Чоноп упертый. Он уперся в Ендже и теперь не отстанет. Енгук это знает. Ендже это знает тоже. — Знаю. — хмыкнул Ендже и повернулся к другу, который продолжал смотреть на него виноватым взглядом. — Мне больно, Гука. — он поджимает губы, но продолжает твердо смотреть в глаза другу, который не выдерживает этого взгляда и опускает свои глаза. — Ты стал мне самым близким человеком, ты всегда был рядом со мной, даже тогда, когда я думал, что я совсем один. Ты всегда был рядом… — он делает паузу, словно бы пытается собраться с силами, — и сейчас, ты тоже рядом. Я не держу на тебя зла и не обижен, я простил тебя уже давно, но ты продолжаешь причинять мне боль тем, что не можешь простить самого себя. Я хочу дружить с тобой, хочу смеяться, дурачиться, но твой виноватый и пропитанный злобой на самого себя взгляд, делает мне очень больно. — Ендже… — Я люблю тебя, Гук, очень люблю, поэтому прошу тебя, не наказывай себя больше. Я хочу, чтобы люди рядом со мной были счастливы и улыбались, я не хочу причинять им боль, понимаешь? — Ендже протягивает руку чтобы стереть слезы с щек Енгука, который прижимается к теплой ладошке друга и кажется впервые в жизни так откровенно и отчаянно плачет. Словно хочет выплакать всю накопившуюся за последние годы — боль и освободить душу. — Прости меня… прости… я так виноват перед тобой… солнце, так виноват… Солнце… Енгук его не назывался так со школы, Шрамированный сначала напрягся, затем его отпустило, и он улыбнулся, вспоминая их шуточные перепалки на этот счет. — Флиртуешь даже в такой сопливый момент? — смеясь возмущается Ендже. — Никакой он не сопливый! — обижается Енгук. — Конечно сопливый, столько слез выплакал, что даже ноев ковчег не спасется. — говорит Ендже и хлопнув друга по плечу, резко убегает вперед. Енгук срывается за ним. — Ты только что назвал меня плаксой? — не довольно кричал Енгук, пытаясь поймать друга. — Да как я смею, Ваше Величество, называть Вас сопляка, плаксой, боже упаси! — и с таким виноватым видом смотрит на друга. — Я смотрю ты уже соскучился по кладбищу, давай вернемся, оставлю тебя там навсегда, а, как ты на это смотришь, холоп? — скалится Енгук. — Что? — возмутился Ендже. — Холоп? Холоп сейчас надерет твой сопливый зад! — выкрикивает Шрамированный и нападает. Енгук отбегает, уворачивается, отталкивает, когда Ендже пытается его поймать. — Надрать мой зад? Ха! Мечтай больше засранец! — в ответ бросает Енгук и отпихивает шаловливые пальчики Ендже, когда тот пытается его защекотать. — Какого хрена ты убегаешь от меня, подлый трус? А ну остановись! — выкрикивает Ендже, когда видит, как Гук ускоряется. Ендже знает, как тот ненавидит щекотки. — А ты бы на моем месте остановился? — смеется Енгук с их детских выходок и ускоряется, но его останавливает, буквально приковывает к земле, оглушающий крик за спиной. — НЕ УБЕГАЙ ОТ МЕНЯ! — всхлипывает Ендже. Этот всхлип отдается кипятком в сердце Енгука. Он быстро сокращает между ними расстояние и заключает парня в объятья. — Только не ты! Пожалуйста. — Я здесь. Я всегда буду с тобой. — успокаивает Гук, но сам трещит по швам, когда Шрамированный начинает плакать, затем выть раненным зверем, плакать так, как никогда раньше. Пытается выпустить всю боль, что накопилась за эти годы, уплотнилась и угрожала навсегда остаться вместе с ним. — Это не… не честно… — кричит Ендже. — Знаю, малыш, знаю. Прости за это. — он крепче обнимает парня, и они так и стоят посреди трассы обвиняя и принимая обвинения. — ОН ПРИДУРОК! — продолжает кричать Ендже. — ОН ТАКОЙ БОЛВАН! КАКОГО ХРЕНА ОН УШЕЛ?! Я… Я УБЬЮ ЕГО И ЗАКОПАЮ В ОДНОМ ИЗ МОГИЛ, ЕНГУК! СЛЫШИШЬ? Я УБЬЮ ЕГО! — Хорошо, убей, если тебе от этого станет легче. — соглашается Гук. — ДА! СТАНЕТ НАМНОГО ЛЕГЧЕ! — Ты же любишь его. — утверждает Енгук, Шрамированный вырывается из его рук и смотрит как на предателя. — НЕ ЛЮБЛЮ! НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛ! — в лицо кричит Ендже, заставляя Енгука улыбнуться. — Любишь! — не унимается Енгук, чем злит друга. — Сам же сказал ему это на кладбище, нет? — НЕ БЫЛО ТАКОГО! — Мне врать бесполезно Ендже, значение фразы «Луна сегодня так прекрасна» ты узнал от меня. — усмешка, которую так ненавидит Ендже, появляется на губах Енгука и выбешивает Ендже на раз. — Ничего она не значит. — пытается оправдаться Ендже. — И я говорил о Луне, вообще-то. — скрещивает руки на груди. — Тогда уже был рассвет. — чеширская улыбка становится шире, когда видит в глазах напротив панику. — В Японии фраза «Луна сегодня так прекрасна» означает «Я очень сильно тебя люблю», так что, ты его любишь Ендже, очень сильно любишь! — уже без улыбок и насмешек, произносит Енгук. — И твоя истерика только что, только доказывает это. Пожалуйста выслушай его и прости. — просит Енгук. Ендже проходит мимо него, будто бы не слышал того, что сказал ему друг. — Тебе легко это говорить. — произносит Ендже. — Люди говорят, что счастье требуется выстрадать, но сколько можно? Каждый раз, когда Она кидает в меня мины-страдания, я думаю, выдержу и она сжалится, отблагодарит за стойкость и терпение и подарит хоть кусочек того, что люди называют — счастьем. Когда Чоноп появился в моей жизни, я не верил, что это — оно, до последнего. Но он упорно доказывал, что пришел чтобы осчастливить и я доверился. Закрыл глаза и повернулся спиной, показал ему израненную спину от насквозь проколотых ножами ран. Он прикасался ко мне и раны затягивались, он целовал и боль притуплялась, он дышал со мной одним воздухом, и я забывал кто я и для чего пришел в этот мир. Я заразился им. Заболел. Кажется, до сих пор болен. И я начал даже задумываться о том, что все через что мне пришлось пройти, я прошел лишь для того чтобы в конце встретить его. — он усмехается. — Ты не поверишь, но иногда мне даже казалось, что он звал меня. Просил скорее прийти и полюбить его, словно ему жизненно необходимо было мое присутствие в его жизни, понимаешь? Это до такой степени странно, что мне хотелось смеяться, а затем лезть на стенку, потому что я знал, что это правда. Он ждал меня. Среди всей этой толпы, которая его окружала, он прикрывал глаза и звал меня, ждал меня, понимаешь? Енгук молчал. Откровение дается слишком легко. Он не перебивал. — Но, когда мы встретились и я понял, что это тот самый человек, я знал, что это ненадолго. Надолго ничего не бывает. И я решил быть счастливым пока время не закончится. Я знал, что она — судьба, все равно вмешается и все испортит. — Ты просто струсил. — говорит наконец Енгук. — Ты испугался что тебе тоже можно быть счастливым, ты постоянно ждешь подвоха… — И никогда не ошибаюсь. — горько усмехается Ендже. — Вот что бывает, когда зло претворяется добром. — Зла больше нет. — говорит Енгук. — Ты убил его. Оно осталось на кладбище, перед рассветом. — Зло никогда не умирает! — раздраженно кидает Ендже. — Он сожалеет. — ОТКУДА ТЕБЕ ЗНАТЬ?! — Я не знаю. Ты знаешь. — со всей уверенностью, произносит Енгук и смотрит как Ендже пытается возразить, но не находит слов и замолкает. — Зачем ты уговариваешь? «Потому что с ним ты был самым счастливым человеком из всех», хочет сказать Енгук. В последний раз, когда Ендже вот так спокойно и открыто улыбался, было еще тогда, перед той вечеринкой, когда они спорили, что ему следует надеть и подвести ли ему глаза. Енгук тогда был против, он не хотел, чтобы такого красивого и сияющего Ендже видел кто-нибудь еще. Он ревновал тогда, хоть и знал, что Ендже всегда прекрасен. Он улыбался, потому что Гук отобрал подводку и дразнил его, подняв высоко над головой, чтобы тогда еще коротышка Ендже не смог достать и пользуясь случаем флиртовал, так открыто и нагло, что Ендже пришлось обманным путем его сначала поцеловать, а потом, когда он потерял бдительность, отобрать вещицу. Енгук тогда знал, что это может быть в последний раз, когда он видит эту улыбку, он ненавидел себя за это знание, но ничего не мог поделать, хотя нет мог, конечно же мог, но решил оставить все как есть, предполагая, что возможно сможет избежать шторма и выйдет сухим из воды. Он не смог выйти сухим из воды, более того, он тонул, до сих пор тонет. Захлебывается водой, теряет сознание, приходит в себя и снова тонет. Он не выплывает на поверхность, ему не зачем. Ендже лежит там на дне океана и смотрит на него невозможно стеклянными глазами, будто умоляя не оставлять его в ледяной воде, одного. Он уговаривает, потому что смог снова увидеть улыбку, которую думал, больше никогда не увидит. Он уговаривает, потому что, наконец-то Ендже смог сделать глоток воздуха, плевать что его за этот же глоток воздуха, снова со всей силы под воду затолкали, плевать, что вновь выбили весь кислород и заставили задыхаться, плевать на все, если в конечном итоге, он будет вот так улыбаться. Да он звучит как чертов эгоист, которым так боится быть, но он тоже устал смотреть как Ендже теряет себя, тонет в этом дерьме и не даёт ему помочь. — Он хочет, чтобы я его выслушал и простил, ты хочешь, чтобы я его выслушал и простил, каждый в этом гребанном мире хочет от меня чего-то, а как же я? — спокойное лицо Шрамированного искажается в гримасе боли, но он не плачет, ни слезинки не роняет, смотрит в ожидании ответа на друга, который теряет весь пыл, все самообладание и желание помочь им быть вместе. — А как же я, Енгук? — его голос дрожит и надламывается, Гук чувствует, как он проглатывает ком, который мешает ему говорить. — А как же мои желания? До каких пор вы будете продолжать игнорировать меня и мои желания? Да, я знаю, что он сожалеет, и что с того? Мне от этого не жарко не холодно, пусть жалеет, какой он бедный и несчастный, что поспорил на какого-то урода, потом втоптал в грязь и вдруг чувством стыда и совестью обзавелся. Да конечно, давайте его бедного пожалеем, погладим по головке и скажем что простили, конечно, вперед. Он хочет, чтобы его простили не потому что мне от этого, станет легче, а чтобы его самого совесть перестала давить. Ты делаешь это для того, чтобы просто скинуть ответственность, Енгук. Вы оба эгоистичные ублюдки, которые только и могут утешать друг друга, и говорить, как вам тяжело живется с тем, что вы натворили. Ендже смотрит на друга, который будто уменьшился на глазах, стал прозрачным, словно невидимым. Пройдя вместе через столько боли и разочарования, он только сейчас, кажется, начинает понимать, что во всем виноват именно он — шрамированный урод, который так и притягивает проблемы. Ендже тоже так давно не видел, как по-настоящему улыбается его друг, что сердце щемит, когда видишь вот такого Енгука. Чеширская улыбка, что заставила его в самый первый раз влюбиться, кажется больше никогда не вернется. Ендже так сильно порой хочет отмотать время назад и вернуться в прошлое, подружиться, полюбить, жить нормальной жизнью и не позволить людям разрушать себя по частям. Но машины времени нет и та броня, которой он обрастает всякий раз, когда его решетят пулями предательства, уже износилась. Он чувствует, что если надавить легонько, то можно проткнуть насквозь, добраться до сердца, точнее до того, что осталось от его маленького сердечка, зажать в ладонях и раздавить. Он обещал себе больше никогда так не делать… не подпускать слишком близко, не терять бдительность и не поддаваться на соблазнительные уговоры, что тебя согреют и приютят, что полюбят и снова заставят улыбаться. Ендже сражался, боролся, шел вперед и когда судьба давала сотни причин для грусти, он находил тысячи для того, чтобы улыбаться. Он снова вспоминает о той старой поговорке «Не рой другому яму, сам в нее попадешь» Ендже снова в ловушке. В собственной ловушке между любовью и ненавистью, между желанием жить и захлебнуться в сточной канаве, между выкапывать могилы и быть закопанным там же. Никто не знает сколько таких могил у него в душе, скольких он похоронил и оплакивал, скольких ранил сам и сколькими был ранен. Ендже научился зализывать раны, затягивать, прятать их под кожей и натягивая улыбку кричать миру, что он в порядке. Чоноп был не такой. Он казался пришедшим из другого мира, будто был создан для него. Словно его послали как подарок неприкаянной и отчаявшейся душе, чтобы успокоить и приютить. Он был так ослеплен этим подарком и тем светом, что он излучал, согревая, что напрочь забыл, что должен обороняться. Рядом с ним он вообще обо всем забыл. Шрамированный думал, что это даже хорошо, сотрет все плохое и начнет заново с чистого листа, но он не знал, что чистый лист — это скопированная версия предыдущей, но теперь уже с поправками. Он хочет смеяться. Ендже никогда не понимал, почему они стараются убить того, кто так сильно желает жить? Боль снова возвращается и Шрамированный принимает ее как долгожданное наказание за то, что позволил себе думать, что его можно любить. Он принимает это наказание и прикрывает глаза, чтобы уместить ее в себе и не позволить отобрать еще и ее. — Ты никогда не простишь, да? — голос Енгука ломается. Он прочищает горло, но не помогает. — Я пытался… правда… но кажется, я разучился это делать. «Не убегай от меня! Только не ты, пожалуйста» Енгук воспроизводит в голове слова, произнесенные несколькими минутами ранее, сглатывает ком, что царапает глотку и с болью в сердце, спрашивает: — Мне уйти? «Я здесь. Я всегда буду с тобой» Отматывает в голове Ендже и сильно жмурится, прежде чем сказать: — Да. — Ты хочешь этого? — голос Енгука никогда не был таким тихим, словно весь мир сузился до этого момента. Ендже усмехается уголком губ, какая ирония, что его решили спросить, чего он хочет именно сейчас, когда он ничего не хочет. — Хочу.