К. Н. А. Х.

— Ей богу, я была о тебе лучшего мнения, Батина, — Брыжинская стояла напротив меня около своего стола, сложив руки на груди. Кистью правой руки упиралась в лоб, придерживая то ли очки, то ли потяжелевшую голову. Неужели это я её так озадачила? Что опять не слава богу? — Я…Й-йя, — слова, зажёвывались в горле, как бумага в принтере, пока я смотрела на неё, совершенно ничего не понимая. Я не знаю из-за чего меня ругали, да мне и не надо было знать, я и так была готова в петлю лезть. В последнее время всё было очень даже хорошо. Она начала называть меня просто «Таей». Она разрешала заходить на кафедру, оставлять работы, пару раз она ловила меня в коридоре и просила занести заодно со своими бумажками ещё какие-то её записи. «Тай, можешь занести мне на стол положить, тороплюсь так…» — произносила ты, и мне больше ничего не надо было, я хватала всё, что ты держала в руках и неслась на третий этаж, как будто у меня крылья за спиной. Но сегодня, когда я зашла, в это время Татьяна Сергеевна просматривала какие-то бумаги около шкафа, она только молчаливо закрыла папку, прижимая её к животу, и встала в ту самую позу, в которой сейчас режет меня без ножа. — Бог с ними с этими записками, чем бы дитя не тешилось, как говорится… Но вот это уже слишком, — Вытаскивает из кармана блузки сложенный вдвое белый листок. — Забери это, пожалуйста, и впредь думай, прежде чем подобное кому-то доверять. Она опустила листок на стол, как преступники передают оружие правоохранителям, будто не желая касаться меня даже через эту чертову бумажку. Аккуратно, под её ледяным взглядом, я поднимаю её со стола, открываю, и тут же, отдергиваю взгляд, снова захлопывая обратно. Прижимаю пальцы ко рту, устремляя испуганные до ужаса глаза на неё. Паника, надвигающаяся истерика, что-то тяжёлое поднимается из живота, и я зеленею на глазах. Голова кругом. Если бы мне было, что сказать в своё оправдание… Внутри примерно на половину листа была распечатана моя фотография, но какая! Тактично, прямо как Брыжинская всё это время, хоть и имела полное право негодовать и свирепствовать по-настоящему, выражаясь — ню. Хорошо ещё, что сделана она была в зеркало и самое драгоценное более или менее игриво прикрыто, хотя… кого мы обманываем, всё угадывалось. Внизу была ещё более унизительная надпись. — Я-я… — поднимаю глаза на Брыжинскую, которая стоит и наблюдает за этим, но в лице исчезла холодность и отстранённость. На нежном и внимательном лице появились удивление и растерянное внимание к любым, даже самым незначительным вибрациям с моей стороны. — Тая… — неуверенным упавшим голосом говорит она. — Я… я сейчас, — зажимая в подмышке принесённую папку, начинаю тереть глаза тыльной стороной кистей. Глаза в одну секунду наполнились слезами — стыдно до сумасшествия. В первую очередь перед ней. Грязно и пошло, и совсем не про Татьяну Сергеевну. Спокойную, милую и добрую Танечку, которая предлагает мне сесть рядом, пока я жду её, которая доверяет мне ключ от кабинета, чтобы я сбегала отнести, а потом, крадучись, вернула его у целой аудитории на глазах, передавая ей в протянутую руку, врываясь в течение пары и получая тихое: «Спасибо». Которой я оставляю всякие глупости под обложкой папки. Она ведь совсем не про это. Я стояла перед Брыжинской, вытирая слёзы, гордость не давала заплакать во всю силу при ней, поэтому я только, как огретая мешком, стояла, уперевшись взглядом в воздух перед собой, и вытирала и вытирала катящиеся по щекам слёзы, тихонько всхлипывая. Представляю, как я выгляжу сейчас — зная себя, сейчас там красные, как два помидора щёки, сопли и слюни, красные воспалившиеся глаза и блестящая кожа. Хочется провалиться сквозь землю, поэтому тяну воротник свитера вверх, как можно выше, но получается спрятаться только до носа. — Судя по всему, ты удивлена не меньше моего… — произносит она неживым голосом. Киваю, втягивая забитым носом воздух. Она мне не поверит, я знаю… Знаю, что не поверит! — …Знаешь, кто это может быть? — Снова киваю. — Ну не плачь… Я, наверно, тоже переборщила… — признаётся со стыдом, и тут же поправляется, меняя смятение на какую-то совершенно сумасшедшую вариацию: брови домиком, щёки пунцовые, а в завсегда уставших глазах нежность. — Я сейчас-сейчас, — тараторю, наскоро обтирая лицо, но рукава колючего свитера только царапают мягкую кожу, заставляя меня краснеть ещё сильнее. — Тише, тише, ты сейчас себе всё лицо издерёшь, — Перехватывает руки, оказываясь рядом в один шаг, и…сердце останавливается, выкручивая все органы чувств на максимум. Если бы не туфли, она бы ни за что не достала. Чувствую, как она ласково и внимательно молчит, она всё понимает, стоит с широко открытыми глазами, внимательно анализируя всё вокруг и убаюкивая объятиями. Её нежная рука лежит у меня на затылке, давая разрешение опустить лицо на плечо. Кто если не она? Брыжинская понимает, какой это ужас для девочки, как непросто, обидно и стыдно, как небезопасно сейчас мне. И, наверное, чувствуя какую-то обязанность, чисто женскую солидарность, поддержать и…защитить? Она первая, кто об этом узнал и стал невольным свидетелем преступления, и завсегда честная и справедливая Брыжинская встала на защиту. Не в прямом смысле слова — найти и покарать, а обеспечить уют и внимание. Ну и осуждение в ней тоже чувствуется. Я прямо вижу в её мягком лице нахмуренные брови и недовольство. Какой бы чуткой она сейчас не была — то, что произошло — это проступок, а если говорить о чести — то самое настоящее преступление, и она недовольна. — Давай не расстраивайся, — сон кончился быстро. Брыжинская отстраняется, энергично трёт мои руки, будто замерзшие, но в этом жесте так много внимания — она пытается меня согреть. — Иди умойся и топай домой. — В-вы не обижаетесь? — глядя щенячьим взглядом слезливых глаз, спрашиваю я, глядя на неё снизу вверх. Никогда такого не было, но я так ссутулилась, пытаясь свернуться в комочек, что получилось, будто я ниже неё, смотрю через плечо, как недоверчивый кутенок. Брыжинская только усмехается, покачивая головой. — Чучундра, я то что? — улыбается понимающе, — Если ты думаешь, что я такого не видела, то придется тебя расстроить… да и не голубых кровей я, чтоб меня инфаркт разбил от такого потрясения. Это грустно, Тай, и я это понимаю, — добавляет она тише, отводя взгляд. — Знаете кто это? — Не надо мне имя этой бестолочи! — Отмахивается она, манерно и брезгливо выставляя руку перед собой. На лице чистейшая и первороднейшая неприязнь. — Узнаю, вылетит отсюда… Если тебе помощь понадобится, можешь смело обращаться. — Спасибо, — киваю. — Честно, спасибо… — Только снова не плачь, моё старое сердце этого ещё раз не выдержит, — шутливо отвечает она, опускаясь к себе за стол. — Не за что… — Добавляет одними губами, благоговейно прикрывая глаза. — Беги домой «Пока метро открыто». Никакого метро у нас в городе нет.