К. Н. А. Х.

— Ну Григорьева… Попадись мне на глаза! — гнев из активной фазы перешёл в пассивную, и женщина, уперевшись рукой в комод, стояла, глядя перед собой хмурым взглядом. — Звонить ей, угрожать бесполезно? — обращается к Батиной, которая больше всего на свете вообще хотела бы оказаться не при делах. В ответ девушка только кивнула молча. Было неловко, потому что теперь она была сообщницей Григорьевой, и смотреть на женщину и понимать, что она чего-то не знает… Уф, она за такое и прихлопнуть, как муху газеткой может, а повод есть — причина их заключения — Тая, и понимая это, девушка меньше всего хотела бы играть эту роль. Такой МХАТ задаром не нужен. Женщина шумно выдохнула носом, прикрывая глаза. Ещё бы. Завтра пары, работа, а они тут. — Хорошо неделя началась! Я даже не удивлена, Тая, что именно с тобой все это случилось. А ведь ещё понедельник, — усмехнулась она, потирая переносицу пальцами. — Я тут, между прочим, не одна. Вы сами приехали, — в голосе прозвенели нотки обиды. Женщина выпрямилась, опуская руки от лица, и впервые посмотрела на девочку прямо и без шуток и гонора. Какой же, наверно, для неё это стресс, ещё побольше, чем для Брыжинской, потому что Тая — такая же заложница обстоятельств — имя которых Григорьева Евгения, будь она не ладна. И ей куда страшнее оказаться наедине с самой страшной своей преподавательницей, которая её до слёз доводила на втором курсе на раз-два. Батина вдруг сепарировалась от подруги, представая перед женщиной единым целым, а не девчонкой из толпы студентов. Девчонкой, которую она обидела, и которая совершенно этого не заслуживает, потому что с ней и так постоянно что-то да не так. — Тай… Ты, прости меня, дуру старую… Я же не со зла, так просто… Яд деть некуда… — виновато развела руками, не придумав никакого оправдания. Во взгляде это было видно, и, хоть это и не было произнесено вслух, что она сама понимает свою глупость в данный момент. — Давай посмотрим, что она нам там принесла, обещалась твоего любимого, хворенькая, а то я тут, получается, за бесплатно работала, сковороды ваши мыла грязнющие, — подобрав с пола пакет, идёт в кухню, второй рукой приобнимая девушку за плечи и ведя за собой. И все обиды на неё вдруг растаяли, как по волшебству! Ну как можно злиться на Татьяну Сергеевну, когда она так мягко и по-доброму, будто извиняясь, ведёт тебя под руки, обнимая и ничего не требуя взамен? — Вот. Сейчас накроем поляну, будто и не в месте лишения свободы сидим… Это что? — достает из пакета разводной суп с лисичками, читая название недоверчиво и брезгливо. — Это же голимая химия! — Вам-то что не нравится? — ехидно улыбнулась девочка, получая ядовито-осуждающий передразнивающий взгляд в ответ, мол «очень смешно, юмористка». Два бокала приземляются на стол перед ними, пока женщина провожает их снисходительным взглядом, плавно переводя его по окончании наблюдения на девушку. — Может тарелки? — Вы её за чем посылали? За моим любимым, сами сказали, — не давая вставить слово, тараторит она, — А я люблю по-студенчески, — безапелляционно завершает она. — Как скажешь, — сдаваясь и закатывая глаза, поднимает руки, из которых девушка вытаскивает пакет, чтобы начать готовить. — …Тебе помочь может чем? — Не, я сама. Садитесь, — уже спиной отвечала она, колдуя около раковины. Не прошло и десяти минут, как на столе появилось все, а довершением стал тот самый разводной суп, который девушка, судя по всему, модифицировала. И новый его вид особого доверия у женщины не вызывал. — Что это? — в голосе не было брезгливости, она просто интересовалась, чуть наклонившись над жидкостью с явным недоверием. Оно было вызвано не надменностью и брезгливостью, это была живая и естественная реакция, которую она даже не контролировала. Она явно уже не помнила, что значит — быть студенткой, очень ясно представляла, но собственная квартира, хорошая еда и приличная зарплата учёного размыла полутона, и сейчас Брыжинская дилетант в этом вопросе. — Мы кто? Химики. Поэтому я чуть-чуть нахимичила. Должно быть вкусно. — Ну дипломированный химик тут только один, и это я. А ты скорее зельевар. Способный, — отметила отдельно она, — но опасный. И как водится, все они шарлатаны. — Обещаю, волосы не выпадут! — Крикнула она из коридора, — сейчас вернусь, за телефоном схожу. Женщина, недоверчиво осмотрев бокал, осмелилась и, взявшись за ложку, и понюхала, морща нос. Запах химии — столько Е-шек и ГМО, нос вянет. Но только её — неубиваемый студенческий люд и не такое ест, и к первой паре после такого приходит, и по этажам зайцами скачут. Это женщине уже лишний стакан газировки не выпить — изжога замучает. Весь день ходить, болеть, ворчать, таблетки пить. А следом корвалолу - чтобы нервы успокоить. Ведь надо ещё обязательно всем коллегам рассказать, какая жизнь в сорок лет жестокая, поохать, поахать вместе, понервничать обязательно, а не как эти... Котам хвосты крутить. — Без меня не начинать! — донеслось из глубин квартиры. — Поздно! — отозвалась Брыжинская с садизмом и опустила ложку в рот назло студентке, будто мстя за свою заключение. Хоть головой она и понимала, что Тая не виновата, неприятный осадок внутри оставался. Визг, звон металла об пол — суп оказался непростительно горячим, и язык Брыжинской, действительно, не простил. Вскочив с места, она начала метаться, пытаясь скорее найти, чем запить, хватаясь за первый же бокал, попавшийся под руку — желтенький на подоконнике. «Хоть бы не для цветов» — пронеслось в голове у женщины, когда она залпом осушила его, наконец-то выдыхая. — Вы чего? Девушка стояла на пороге, глядя на красную, вспотевшую и побитую жизнью женщину, что устало держалась дрожащими руками за подоконник и тяжело дышала. Два горящих адским огнем глаза стрельнули в девушку. — Хороший суп, — протирая уголок рта, произнесла она. Девушка брызнула со смеху. — Грех над больными смеяться! Богохульник ты, Тая. — Да хоть бетономешалка, — хихикала, не унимаясь, она, опускаясь за стол и стараясь избегать взгляда женщины. — Вы смешная… — Это только для тебя и только сейчас… Как пострадавшей при исполнении, — опустилась она на стул напротив. — Все равно… Вы всегда такая. — Что ж ты меня тогда в прошлом году боялась, как огня? — подпирает голову рукой, наблюдая за лицом девочки. — Я и сейчас боюсь. Какая-же всё-таки Тая хорошая. Не как другие студенты. Ей можно верить. Она не позволит себе шуточек про недотрах и климакс, что говорить — подраться из-за женщины, которая влепила ей двойку? Так может только искренний человек, чувствующий людей где-то глубже, чем там, где плавает инстинкт самосохранения и чувство собственной важности. Внутри всё давало сбой, как перегревшийся компьютер — многолетняя, уже закостеневшая привычка никому не доверять, а особенно студентам, спорила с внезапным тёплым чувством по отношению в девочке, меняя белое на чёрное, горячее на холодное, заставляя всё внутри сбоить и вышибать пробки. — А язык без костей! Налупить тебя ещё надо, что со взрослыми так разговариваешь, — задрала нос женщина. — Так Вы ещё молодая, — сунув нос в бокал, бубнит она, краснея. Дурёха, комплимент для Татьяны, а смущается она. Женщина улыбается самодовольно, но во взгляде искренняя благодарность, не только за слова и отношение к себе в целом, но и за то, что Тая та-ка-я. Такая и никакая другая. Зевнув, потягивается, беря со стола банан. Хотела снова возразить — не стала. — А можно я спрошу… Ты сейчас с Валей вообще как? Не обижает? — Да мне на него все равно, меня то ладно, но он из-за меня других может обижать, вон с Вами как некрасиво вышло. И вот это… Кхм-кхм… Фигово. Простите. — Машинально извинилась она за свой французский. — Ну я тоже не вчера родилась, — потирая щеку смотрит перед собой, думая, следом поднимая взгляд на девочку, совершенно проигнорировав ругательство, которому сама девочка придала значение, — я всё понимаю. — А я нет. Мужики эти… Одни беды от них! — шутливо заключила она, тряся кулаком над головой. Женщина щёлкнула пальцами, вытягивая указательный в сторону Таи, выражая согласие, и, снова зевнув в локоть, произносит гудящим от зевоты голосом: — Это точно… То ли у них это семейное, то ли семейственное. — Семейство «мужчины»… Произошло от…? — улыбается, поддерживая шутку и давая преподавательнице возможность её добить. — От собак. Хорошие, но иногда так много шума, — усмехнулась она слабо, под звонкий смех девушки, звенящий будто со всех сторон. Голова как в тумане уже. Быстрым взглядом скользнув по наручным тонким часикам, обвивавших костлявое запястье, она отметила про себя, что только восьмой час. Не так уж и поздно... — Что ж как в сон-то клонит… — протянула женщина. — У нас кофе есть, налить? — Я не пью, — на автомате отвечает она. — Ой, точно… А цикорий? Есть чай… Или идите лягте, все равно до утра тут куковать, Женька-то, наверно, в общагу к Сашке поехала. — Стрекоза… — с зевком цокнула языком она, покачивая тяжёлой головой. — Ну наливай чая… только крепкого! Градусов пятьдесят не меньше в спиртовых эквивалентах. — Черный, зелёный?... — Ромашковый. - Ворчливо произнесла она, закатывая глаза. — Чтоб со злости я тебе голову не откусила... или как вы там про нас преподавателей думаете... Поднимаясь из-за стола, девушка подошла к чайнику, начиная там копошиться. Женщину ужасно клонило в сон, как будто она неделю отпахала с первокурсниками, держа при этом милое лицо — их то пугать нельзя. Подперев голову рукой, слипавшимися глазами, смотрит на стену, где висят фотографии и стикеры с напоминалками, читая. «Женя мусор!» «Фарш, туалетная бумага, тряпочки» Номер телефона… В воспоминаниях всплывают знакомые цифры — номер самой Тани. Татьяны Сергеевны. А сбоку солнышко пририсовано. Женщина усмехнулась — дети. — Татьяна Сергеевна… А вы… Вы жёлтый бокал не брали? — тихим голосом, по которому ясно становилось, что девушка пытается из последних сил спрятать панику, произнесла Тая. — Д вроде да, на подоконнике стоял, — обернулась на девушку, стоящую посередине комнаты с желтеньким бокалом в руках, глядя на женщину глазами по пять рублей. В них ясно читалась фраза «она меня убьёт», уж её-то Брыжинская за двадцать лет работы в ВУЗе научилась находить в зеркалах души студентов. — Я уж новый пачкать не хотела… — Лучше бы напачкали… Это мой бокал был. Мне снотворное выписали, я утром налила много, выпила половину и то переборщила, до первого снега дрыхла… А вы весь допили. Брыжинская, видимо понимая, что делать нечего, сидела, устало опираясь локтями на спинку стула и край стола, и смотрела перед собой взглядом, в котором должны были как будто быть проклятья, ненависть или обида, но он был пуст. Женщина как будто покорно приняла то, что с ней будет, и виноватых не искала, чтобы не извинить не того. Не того, кого не хочется. — Мыло, мочало, начинай сначала... Нет покоя в этом мире. — улыбнулась она, уже кажется опьянённая спокойствием. Её уже и саму это забавляет, кажется, потому что каждый день, но что-то случается. Что за жизнь-то началась, сладкая?