К. Н. А. Х.

— Татьяны Сергеевны сегодня нет, идите домой. Степанцова объявила быстро и буднично. В череде пар и несделанных домашек, шуршания бумаги и болтовни студентов новость затерялась и стала совсем незначительной, будто такое происходит каждый день, но Тая, не сумев скрыть испуг, посмотрела на подругу рядом. Женька ела так же, как и до этого — с большим аппетитом уминала булку за обе щеки. — Слышала? — не отвлекаясь от еды, девушка угукнула с набитым ртом, еле соединяя губы и зубы. — Да не парься ты… уходила вроде весёлая. Я бы даже сказала убегала, — проглотила наконец-то. — Обиделась? — На кого? На нас-то? — запивая чаем, пробубнила Женька. — Не думаю… так выспаться. Я бы за такое автоматом поставила. — Пулемётом, — фыркнула девушка. — А ты? Вообще, Евгения Александровна, как тебе в голову пришло нас закрыть? — Ой, — выдохнула она осуждающе. — Чья бы корова мычала. Не я напоила преподавателя… Может она после этого и скопытилась? — Что-то случилось… — будто и не слушала пробубнила девушка. — Это точно, — согласилась Григорьева. — Брыжинская никогда пары не отменяет. Мертвая придет отвести. Восстанет, костлявыми пальцами своими мелком доску поскрябает и ляжет назад, — Тая сидела, глядя перед собой, и вспоминала, где и что она могла бы подметить в поведении Брыжинской, что хоть как-то подтолкнуло к разгадке её отсутствия. Но последнее время женщина была особенно весёлая, особенно доброжелательна, смешлива, эксцентрична, ни-че-го совершенно. — Но мне нравится. Я у неё в химическом рабстве, судя по всему, до скончания веков, потому что она живучая трындец. Так что у меня сегодня выходной в вечности. Дай насладится. — вытянув ноги, она потянулась, бросая пакетик из-под пирога в урну, пытаясь прожевать напиханное в рот. Порадовавшись успехам, поворачивается на притихшую Батину, и, закатив глаза, выдыхает. — Да живая она, живая. Такие живут долго… Слушай а съезди к ней, — вдруг оживилась она, чуть приударяя подругу в плечо. — только сюда не привози, группа тебе спасибо не скажет. — Да ты что! И что я ей скажу? — Здрасьте… Всему тебя учить надо, — закатила глаза девушка. — Дуй, а там само придумается. Любовь дело такое! — Любовь слепая, а не тупая, в отличие от меня. А я если приеду, даже сказать не придумаю что. — Ну целую ночь же вы о чем-то болтали, — усмехнулась девушка. — А вот ты сейчас ломаешься, а она там может умирает у себя на кровати. С температурой, кашлем, еле ноги волочит, встать не может. Живёт одна, помрёт — никто и не узнает, пока над домом вороны летать не начнут. Хотя я не удивлюсь, если они у неё в качестве домашних питомцев обитают… Вот позвонила Степанцовой: «Катька, не могу… Пристрой этих оболтусов», а? А ты тут, спаситель, ляшки тянешь.

***

Тая уверенно стучала в дверь ровными и монотонными постукиваниями, когда с той стороны устало в скважине завертелся ключ. — Кто там? — дверь резко приоткрылась, с тихо звякнувшей наткнувшейся цепочкой. — Я… — Кто «я»?.. Ты что тут делаешь? — голос заметно смягчился, одновременно с приоткрывшейся дверь, но тут же в нём снова звякнула сталь. Брови нахмурились, выдавая в ней какую-то далёкую и едва различимую каплю кавказской крови. Как это Батина никогда в ней этого не замечала? Орлиный нос, суровый взгляд, черные брови и ресницы... наверно все карты путают фарфоровые глаза цвета хрустального байкальского льда и пасмурного зимнего неба. — Как ты адрес узнала? — На кафедре. В щель между стеной и приоткрытой дверью на цепочке виднелась полоска сурового и неприступного лица. Совсем чужая Татьяна Сергеевна смотрела оттуда, таким жестоким и страшным взглядом, не поднимая глаз на гостью, что хотелось плакать. Такой она никогда в жизни не была, а если случались прецеденты, то только по особым случаям, и то она тут же брала себя в руки. А сейчас — беспричинно, страшно и безжалостно. Если бы кто её сейчас увидел, то непременно бы подумал, что за старой обшитой кожзамом дверью с номерком тридцать два скрывается сумасшедший или чудовище, не меньше. По крайней мере в темном лице виднелось только это — и это страшно, потому что Батина знала, какая на самом деле Брыжинская. Милая и трогательная, да, вредная, да ворчливая, да, скандальна, но ни разу не злая. В её случае злая равно несчастная, поэтому Тая так напряглась, готовясь к атаке. — Пришла спросить, где Вы были… — Для таких случаев существует телефон, — тоном, который прямо намекал на очевидность действия, произнесла она. Чувствовалось, что Татьяна Сергеевна недовольна, зла и не рада, но так же в её голосе сквозило ощущение мягкости по отношению к Тае. Она не хотела ругаться на неё без повода, и, судя по всему, еле сдерживалась и очень старалась. — Вас сегодня на паре не было, и на НИР Вы не пришли. Мы подумали, Вы заболели… — Я здорова. Очень хорошо себя чувствую. Лучше всех. Узнала? Все, тапочку в пол и в сторону дома в ритме вальса. — Что-то случилось? У Вас все хорошо? — У меня правда все нормально, — отчеканила она, сжимая зубы, — Веришь? Девушка на секунду, глядя в единственный глаз, видневшийся из-за приоткрытой двери, вспомнила все те разы, когда Брыжинская поучительным тоном расхаживала у доски, замирала, поднимая палец, говорила: «есть только одна уважительная причина пропустить пары — смерть. Если вы не умерли — значит вы прогуляли» И что ей сказать? — Все. Некогда мне. Давай. Готовь НИР. Домашки нет. Гуляйте, — оттараторила она, брезгливо отмахиваясь рукой. — В пятницу встретимся, обещаю. — Она будто угрожала. Прежде, чем девушка успела что-то сказать, перед её носом захлопнулась дверь с лёгким дуновением ветерка, сдувая пыль с лица и плеч. Женщина-ураган, буря. — Блин блинский, — выругалась девушка, закатывая глаза, и, упершись руками в бока, опустила взгляд. Снова стучать? Второй раз не откроет. Пытаться дозвониться — не возьмёт. Что-то случилось точно. Никогда в своей жизни Татьяна Сергеевна не пренебрегала шутками, фигурами речи, никогда не позволяла себе быть грубой. Она была властной, суровой, а в своей речи в какой-то степени гениальной. И не может существовать эта женщина без собственного языка. — Вы к Тане? — раздался откуда-то голос, отдаваясь эхом в подъезде. Обернувшись вокруг себя, девушка увидела на следующем пролете женщину с сумками. — Да. А вы её знаете? — Как не знать — соседка всё-таки, — поднимаясь, начала женщина. — А вы ей кто? — Студентка. Она не пришла на занятия, и я подумала… — начала щебетать девушка. — Слышала я… — останавливаясь рядом, прерывает её женщина, касаясь предплечья рукой, наклоняясь к лицу ближе, обращаясь мягко. — Она с тобой ещё мягкая была. Её любимица ты видать. Отличница? — то ли размышляла, то ли знала наверняка она, улыбаясь как-то неприятно. Эти слова заставили девушку на секунду забыться. На щеках распустились розы румянца. Любимица? — Я её сегодня встретила, пока почту забирала — слова не скажи, — фыркнула женщина закатывая глаза, пока искала рукой в сумке ключ. — Сразу лает. Накричала, глаза закатила, в позу встала… Она тебе сегодня не откроет больше, это точно. — Почему? — совершенно наивной и детской интонацией голос проскользнул в речи девушки, заставляя собеседницу улыбнуться. — Не в духе она. Приходи завтра… — говорит, уже стоя в дверях своей квартиры, — А сегодня её лучше не трогать. Завтра полает только, а сегодня и покусать может. — С усмешкой отметила женщина, собираясь уже уходить, но, глянув в последний раз на девушку, остановилась, оглядываясь по сторонам, будто, если их застукать, то будет ещё хуже, и, чуть наклонившись вперёд и подозвав жестом девушку ближе, произнесла полушёпотом, наклоняясь прямо к лицу, тоном как будто осуждающим и нерадостным, будто факт этот был не самым приятным, и вслух в общественном месте говорить его не стоит. — День рождения у неё, — быстро произнеся, уходит, как будто это дело совершенно никакое и внимания уже давно не стоит.