***
— По-моему, идея дрянь. — Шампанское ты дрянь взяла, а идея огонь, — ворчала Женька, волоча пакет по лестнице. — А подружка твоя не могла помочь? — Наталья Семёновна нас с тобой раза в четыре постарше будет, скажи «спасибо», что открыла. Я ей, по-моему, не очень понравилась. — Опустив пакет на подоконник, девушка плюхнулись рядом, сдувая волосы с лица. — Мда, и это только третий пролет… Вот чего Танька такая живучая, бегать по лестнице так каждый день! Ты б к её телу присмотрелась, судя по нагрузке должно быть… — в продолжение фразы девушка, закусив губу, ладонями изобразила сочные формы, акцентируя внимание на изгибе талии и бедер, присвистывая и заметно веселея. — Заткнись ради бога! — накинулись на подругу Тая и сжала её руки. — Тише, пантера, — прыснула со смеху подруга. — Потащили, а то не успеем. Метро закрывается.***
— Ну и что… — Что-что? Стучи, — Женька стояла за спиной, как чертик, наговаривала, что делать, а у Таи уже ноги подкашивались от мысли, что они собираются сделать. И ладно бы Тая, Григорьева ведь напролом пойдет в квартиру! — Стучи говорю… Да елы палы, — фыркнув, девушка во всю выдавила кромку звонка в стену и с той стороны мгновенно раздалась назойливая трель. — Ну все, сейчас придет, — ослабшим голосом вздохнула девушка. Глаза сами собой закатывались. — Улыбайся! Но ничего не последовало. Стояла жуткая тишина, так что было слышно, как кровь по венам течёт, но никакой Брыжинской. — Ты что делаешь! — взорвалась Батина, когда Женька ещё раз нажала на звонок, не отпуская. С той стороны снова раздался звонок, но в этот раз он не заканчивался и звучал, как горн, оповещающий весь мир об их преступлении. — Звоню! Мы сюда пришли зачем? — Может её дома нет, — начиная бороться, чтобы оттащить её от звонка, пыхтела девушка. Горячая кровь зудела в кулаках. Возня прекратилась внезапно, после едва слышного слабого поворота ключа в замке, и, тихо скрипнувшей, приоткрывшейся двери. — Я сейчас этим дятлам по голове постучу… кто там такой настойчивый? — Фраза началась ещё за дверью, но кончилась в лоб Тае, стоящей прямо перед дверью. Женщина смерила её снисходительным оценивающим взглядом, — триста семьдесят седьмая группа в своем обычном немногочисленном составе… Если преподаватель не идёт на пару, пара придёт к преподавателю, и как я могла забыть! — С днём рождения, Татьяна Сергеевна! — первая воскликнула Григорьева, отпихивая Таю, и вставая прямо. — Я б расцеловала, но руки заняты. — пожала плечами она виновато, показывая пакеты. — Но Тая может! — пихнув подругу под зад коленом, как бы случайно заметила она. Девушка, спотыкаясь, продвигается вперёд, останавливаясь притык к Брыжинской, чуть ли не утыкаясь ей носом в грудь. — Свои бактерии оставь при себе. Подаришь кавалеру, — тихо ответила она, начиная прикрывать дверь, скрываясь в полумраке квартиры. Женька, взявшись за ручку с той стороны потянула на себя, вытягивая вместе с ручкой Брыжинскую в подъезд, которая, не сумев выстоять напор студентов, спотыкаясь через порог под действием силы Григорьевой, оказалась в одних колготках на подъездной плитке, поджимая пальцы на ногах. Она недовольным взглядом смерила их молча, хорошо, что не говорила, иначе бы Тая, как неделю назад, шлёпнулась, и пиши-пропало. Сегодня Татьяна Сергеевна не в духе, к спасениям не расположена, только к убийствам. — Мы вас поздравить! С днём рождения! — А это что за баулы? — кивнула она равнодушно на пакеты, с недовольным видом натягивая тапочки. — Надеюсь, вы не ко мне переезжать собрались? Я вас, конечно, пожалела, посочувствовала своим огромным добрым сердцем. Квартирка у вас бедная, едите через раз, но это не значит, что я делиться собираюсь. Мои колбаса и компот! — останавливается, складывая руки на груди. — Или вы… Око за око, ночь за ночь? Решили посиделки у меня тут ночные утроить? Вы учтите, я поступлю, как вы со мной — напою снотворным и в люльку! — Чтоб быстрее уложить, другими жидкостями надо поить, Татьяна Сергеевна, — Женька в обход хозяйки прошла ко входу, ставя пакеты в прихожую. — Правильно говоришь, — соглашается она неожиданно, — вам, малышня, вообще только молока можно. — Великоваты мы для люлек. — Не доросли вы ещё до больших кроватей, — провожала она девушку взглядом. — Они для других вещей придуманы, а вам пока только спать… Не следи мне там! Только полы помыла, а тут вы со своими пожитками. — Обижаете! Это для праздника. Женщина смотрела на это все устало и равнодушно, будто не было до этого ей никакого дела, и, минутку подумав, поднимает глаза на Таю, которая до этого стояла в стороне в предобморочное состоянии, наблюдая за каждым, даже самым мелким движением в лице преподавательницы, и не находила. Будто мраморная Брыжинская, с идеально ровной спиной и снисходительным взглядом наблюдала за происходящим. — А ты чего стоишь, молчишь? Ты меня не поздравляешь? — провокационно и безжалостно поинтересовалась она. Какая вдруг жестокость, она такой была только на втором курсе и в самых страшных кошмарах, а сейчас стоит перед тобой — явь. — П-поздравляю, — заикаясь протараторила она, вытягивая вперёд руки с цветами. — Это В-вам… Татьяна несколько секунд поглядела на протянутые белые лилии. Полный скептицизма и равнодушия взгляд — чуть приподнятые брови, по-стариковски опущенные уголки рта. Постаревшие лицо, полное старческого недовольства и привередливости, казалось, что она сейчас, даже не заметив этого жеста, отвернется и уйдет в глубину квартиры, шаркая тапочками и ворча. — Ну заходите. Молока налью, котята. Усы помочите, сливок лизнёте, — вдруг говорит она, поправляя очки на носу, поворачиваясь, сутулыми плечами идёт куда-то в квартиру, игнорируя протянутые цветы и широкие улыбки. Дамы переглянулись, переговариваясь взглядами — суровый и убеждающий от Григорьевой, молящий Таи, тихий удар каблуком об пол, едва слышный стон, и… — Идёте… или передумали? — раздалось откуда-то из глубины. — Давай шуруй, — гневным шёпотом отвесила подруга, толкая двумя ладонями Таю в спину, и, как только она пересекла порог, следом за ней в квартире оказались пакеты и финальным аккордом, как в отличной картине, стал хлопок двери, ставивший точку. Точку, откуда начинается очередная жопа. — Же… Женя! — едва слышным шёпотом гневалась Тая, оборачиваясь и начиная дергать дверь за ручку. Но было поздно, дверь захлопнулась. — Идёшь? — в коридор высунулась голова Брыжинской. Девушка угукнула, собрала пакеты, двинувшись неуклюжей громоздкой новогодней ёлкой в кухню. С её ростом она в этой маленькой и уютной квартире больше на дядю Стёпу походила. Все такое миниатюрное и аккуратное, хрупкое, как сама Татьяна Сергеевна, поэтому своими длинными ручищами и ножищами девушка больше всего боялась задеть что-то личное. — …Только у меня нет наверно ничего, только закатки, но ими, вроде, только после тридцать первого интересоваться начинают… Давай сюда, — протянула руку за букетом, уже приготовила на столе вазу. — Или это не мне? По приколу веник притащила? Опомнившись от транса девушка судорожно протянула цветы. — Д… Мы все принесли. — Мы? — уточнила женщина глядя свысока. — Ну я… Тут торт есть, шампанское, вино… — начала она заглядывать в пакеты, вытаскивая, чтобы продемонстрировать, выставляя на стол. — Безобразие… Как тебе продали только? — усмехается, оглядывая бутылки поверх очков взглядом формалиста и бюрократа. — А активированного угля там нет? Столько пить даже моему великовозрастному организму вредно, а о тебе, котенок, я вообще молчу. Захмелеешь до полусмерти, я же тебя не уложу. Ты буйная! —развела руками она, восклицая, — Вон Брагину как саданула, до сих пор ходит, носом шмыгает. А если я… я же не отойду. Будет лежачий на всю жизнь полицейский… то есть преподаватель. Что ещё менее функционально! — Возмущалась она, вскидывая руки, пока ходила туда-сюда по кухне. — Давайте я сбегаю в магазин! Что взять? — суетливо возникла оживившаяся девушка. — Возьми чипсов, пива литр… Можно два, - на лице девушки возникло удивление. — И шуруй домой! Сидеть с депрессивной женщиной постбальзаковского возраста — сомнительное удовольствие. — многозначительно кивнула она, грозя пальчиком в воздухе. — А день рождения?.. В день рождения надо радовать, любить, обнимать, целовать! Даже женщин постб… — повторила она фразу подруги, спотыкаясь в конце, улыбка чеширского кота сползла в один миг, превращаясь в смущённый зародыш улыбочки. — Ну так пожалуйста, я что против? — развела она руками мгновенно, делая вид, что не заметила ничего. — Целуй, обнимай, и иди с миром. — Можно? — Если уйдешь, нужно! Девушка, уверенно шагнув вперёд, сжала за плечи женщину, даже где-то против своей воли, понимая, какой после этого получит отрезвительный подзатыльник. А Брыжинская стояла, не шевелясь, получала свою порцию неловких объятий, пропитанных желанием согреть и дотронуться до чего-то внутри. Но была абсолютно равнодушна к ним, получая ласку с каким-то безразличием и беспристрастностью. Взгляд вникуда, приподнятые брови... несмотря на её праздник, она совсем не расположена к проявлению любви и тем более к её принятию. — По ногам, как по бульвару… — фыркнула она, когда девушка случайно коснулась носка её ступни. — А поцелуй? — Поинтересовалась брюнетка совершенно серьезно. Играет кошка. Они встретились взглядами. Так откровенно и честно ещё никогда не смотрели друг на друга — глаза в глаза, и обе с претензией. За столько времени Батина хорошенько обнаглела. До того, что смеет спрашивать взглядом у Брыжинской: «А что, если возьму и поцелую? Что вы мне сделаете?» Несмотря на робость, присущую девушке, она понимала, что Брыжинская знает правила игры и придерживается их. На её учёбе и отметках это никак не скажется, и своё личное мнение она не сильно поменяет, не только потому, что ей в какой-то степени всё равно, но и потому, что у неё есть своя прекрасная голова на плечах, которая как ни одна другая на свете понимает, что Тая - это самое безобидное существо на свете, наивное, доброе. Она была готова к прикосновению - вся напряглась, отводя лицо в сторону. Пустой взгляд стеклянных глаз. Было ощущение, что не нужно её трогать, потому что она словно... боится этого. Не брезгует, но не хочет, чтобы кто-то вторгался в её целостный и спокойный мирок, её тело, которого не дано касаться никому. Батина этого не понимала головой, но инстинктивно чувствовала, поэтому ей было жаль. Но это только подогревало в ней желание коснуться женщины с особой нежностью и участием, мягко дотронуться кончиками пальцев до бархатной поверхности, источавшей пряный аромат парфюма, которым преподавательница пользовалась кажется всю жизнь. В этот момент Татьяна Сергеевна напоминала Бабочку - одно неловкое прикосновение, и тонкая паутинка недоступности будет порвана, игрушка сломается и её останется только выкинуть на помойку за ненадобностью. Не зная, как с ней обращаться, можно раз и навсегда отрезать себе путь к этой диковинке, истончавшейся будто от каждого прикосновения - ведь Брыжинская, как заметила Женька, редкий экземпляр, с ней надо обращаться, как с музейной редкостью, ценностью мира искусства - чтобы по неосторожности не разломать, оставляя валяться, как поломанную куклу, грустно смотрящую на прохожих, и понимающую, что больше никому и никогда она не послужит на благо. Не будет такой любимой, какой могла бы быть, если бы была нетронутой. Судя по реакции, в её правилах лучше не браться совсем, если не сможешь бережно удержать в руках то, что способно повредиться от неосторожного выдоха, поэтому она лишь ждала, храня молчание и безучастность. И Тая не дышала, инстинктивно чувствуя, что это женщине не понравится, чтобы не смущать и трогать её своим нервным и испуганным, торопливым, взволнованным дыханием. Лучше этого не делать вовсе, чем она подумает, что Тая сомневается и боится это сделать, не потому, что могла бы хотя бы где-то на дне души пожалеть об этом, смутив и оскорбив этим преподавательницу, а потому что не уверена, достойна ли она так поступить с ней. Хотя... Будто это могло бы много значить для уверенной и строгой Брыжинской? Для стали, из которой она отлита? Кажется Батина резко преувеличивает значимость этого события, потому что, судя по Татьяне Сергеевне, так она вообще не видит в этом ничего такого, раз нет даже намека на какую-либо сцену, осуждение или замечания. История, не стоящая внимания преподавательницы. Это у Таисии в животе бабочки плотоядно рвут и мечут, а для женщины это как будто обычная среда, полная обычного, будничного разочарования. Закрыв глаза, девушка приоткрыла рот, чуть наклоняясь вперёд… В коридоре раздалась раздражающая трель домофона, ни то спасающая, ни то портящая положение. Но растворились обе. — Муж? — Ага! Муж… Объелся груш! — выскальзывая из расстроенных и ослабших объятий девушки, идёт к двери, снимая трубку домофона, с хмурым видом слушая. Девушка следила за ней, высунувши голову из кухни в коридор. Через секунду раздается негодующий вопрос. — …Мама?