К. Н. А. Х.

— Ну это уже ни в какие ворота, Катерина Михайловна. Мне тебе что ли рассказывать, что со студентами пить нельзя, кто из нас заслуженный педагог высшей школы РФ? — Брыжинская ворчала, агрессивно открывая дверцы шкафа. Как говорят в деревне, на работе не спамши, не… С самого с ранья! Уже в семь утра в преподавательской стоял шум и гам — бушевала к.х.н. Брыжинская, хлопая ящиками в поисках сахара. — А спать? — не прогибаясь под нападки подруги, женщина прищурила глаза, будто смотрела в прицел винтовки. Сахара нет… Выдохнув, упёрлась руками в бока, закатывая глаза. В голову ударило осознание слов подруги, женщина вскипела. — Хочу заметить, что твоя претензия является следствием моей! — грозя пальцем, продолжала она, стоя к женщине спиной и копаясь в полках снизу. — Ну-у… давай рассказывай, что было-то? — к изумлению Брыжинской, подругу совесть вовсе не терзала, скорее наоборот. Её довольный вид говорил сам за себя, и женщину это раздражало, она гневилась в лучших традициях Станиславского — громко и живо, как и любая женщина, брызгая желчью. — Да что было… обожди, а что вообще могло быть?! — возмутилась она вновь, поднимая на подругу возмущённый взгляд педантки. Только что испытала культурный шок. Она хмурилась и негодовала по-настоящему, хотя неженкой не была, и куриц общипывала во время готовки и капусту закатывала — женщина — кровь с молоком. — Кать, ты прикалываешься, надеюсь? Ребёнку двадцать лет, ты же не про это самое говоришь? — «Это самое», — закатывая глаза, передразнила её женщина, обмусоливая слова, как съеденную куриную ножку, — ну ты, Тань, даёшь! Прямым текстом надо — секс! Совокупление, если хочешь… — Оставь меня без этих лингвистических подробностей, я поняла, — перебила её Брыжинская, поднимая ладонь и отворачивая лицо в сторону, морща носик. — Да где же… — бубнила она, продолжая поиски сахара. — Ну и… да что я тебе объясняю? Не девочка уже! — Вот именно, что не девочка… без пяти минут бабушка! — повернулась вдруг женщина с лицом полным саркастичной иронии издёвки, голос снизился до едва слышного, иногда переходящего на шёпот, капающий раскалённым ядовитым зельем, слюной цербера, на Степанцову. — Ей сколько лет и мне? Ну какие… совокупления? — Секс! — безапелляционно поправила её подруга. — Вот при Ельцине такого не было, — она, тихо рыкнув, ненадолго замолчала, продолжая движение рядом с женщиной, постукивая каблуками. — Ой срамота! — прыснула со смеху женщина, — Сразу видно - химик! — смеялась она, — По истории в отрицательной плоскости существуешь, подруга. Секса не было в советском союзе, при Сталине! — Потом твоих одноклассников вспомним, — женщина сдалась в своих поисках сахара и пошла к столу пить напиток из автомата как есть. С неприятным осадком и на дне, и в душе. — ...И вообще, по правилам сначала конфетно-букетный период, первое свидание, а только потом се́кс. И то только с разрешения. — Папеньки? — хихикнула Степанцова, намекая на уж чересчур пуританские взгляды подруги, которые были более сродни восемнадцатому веку. — Моего! — сурово ответила женщина, будто выносила приговор, отхлёбывая из бумажного стаканчика, видимо, забив на сахар. — Тьфу, дрянь какая… Нажимала же "чай", — поморщилась Брыжинская, оглядываясь в поисках мусорки, но стаканчик уже волшебным образом, как НЛО улетел в руках Степанцовой, тут же к нему приложившейся. — Мерси… — опуская нос в бокал, пробубнила она, пристраиваясь рядом, и мечтательно посмотрела вдаль, раздражая своей задумчивостью и мечтательностью подругу. — А вообще… — голос гудел из стакана с напитком, который женщина пыталась выпить в несколько глотков, перед тем, как пойти на пары, — я не понимаю чего ты завелась… я же, гм… шучу? Вытряхивая их контейнера несколько белых и кругленьких таблеток антигистаминного, Брыжинская, слушая подругу, была внимательна, но как только последние слова достигли её сознания, брови резко сдвинулись, превращая лицо в маску японского демона. — …и что ты делать планируешь? Ну кроме побега из собственного дома. — Я? Ничего, — отмахнулась женщина, направляясь к письменному столу. — Ну, Тань… Такая любовь пропадает! — печально вздохнула женщина, собирая папки со стола и не выпуская из рук напиток, стараясь не расплескать. — Какая? — устало протянула Татьяна Сергеевна, пытаясь всем своим видом продемонстрировать глупость вопроса. — Большая и честная! По твоему предмету у неё всё равно тройбан, детей она от тебя не нарожает, миллиардов у тебя тоже нет… Все искренне и по любви. — Это с чего это ты взяла, что у неё тройка? Тройку еще надо заслужить! — А что у неё? Два? — даже как-то расстроилась Степанцова. — Ноль! Ни на одной паре не была… — женщина, проверив все шкафчики в преподавательской, не нашла ни одного, даже самого плохонького пакетика чая, даже скрипящего на зубах заваркой, а она сегодня не то что не завтракала, энергией света и позитивными (или не очень) вибрациями питалась, чувствуя, как что-то под поясом атласной юбки начинает издавать вибрации. — Кать, у тебя двадцати рублей нет? Мелочи вообще нет… — похлопав себя по карманам, произнесла женщина. — …Е-есть… — чуть запинаясь, ответила Степанцова, уже стоя на пороге и одной ногой в коридоре. Женщина вернулась, тихо прикрывая за собой дверь, заметно притихшая, и по пути согнувшись к ладони, на которую достала из кармана какую-то смесь катышков, монет и бумажек, молчаливо делала, что попросили. — Странно, что у тебя нет, нам, по-моему, зарплату только такими и выдают… — она хмуро отсчитывала деньги близорукими глазами, по завершении уверенно водружая их на протянутую ладонь подруги. — Спасибо. Кивнув, Степанцова уже была за порогом, вдруг опомнившись, снова заглянула в помещение, привлекая внимание подруги, поднявшей глаза, уже опущенные в бумаги и погрузившиеся в работу. — Чего? — Твой конфетно-букетный период за дверью, — голова исчезла, одновременно с захлопывавшейся дверью. Женщина нахмурилась и снова опустила глаза в работу, продолжая заполнять документы. Но черт (или ангел хранитель) её дёрнул за волосы, заставляя оторваться вновь. Повинуясь порыву, который её не отпускал, как по волшебству (заговорили, порча! Катерининых рук дело, не иначе), поднялась с места, устало идя к двери и распахивая её. Дверь тихонько простонала. Брыжинская высунула голову в темный коридор, выглядывая. Перед ней стояла Батина, как неуклюжий длинноногий оленёнок, робко жалась от взгляда женщины, держала в руках букет белых тюльпанов. Теребила ленточку на стеблях. Удивлению не было предела. Женщина встала, складывая руки на груди, и оглядела девушку с ног до головы, давая ей шанс сказать первой. Даже интересно, что в этот раз. — Татьяна Сергеевна… — Сорок лет как… — подметила она. — Ну… Да. Я в общем… Это Вам, — деревянными руками девушка протянула букет, буквально всучивая женщине, даже не посмотрев ей в глаза. — А! Да? Спасибо. А за что? — интересовалась она, не признаваясь себе, но играючи. Очень вредный и низкий поступок, Татьяна Сергеевна, а-та-та. — Ну… За… За то, что я пришла вчера без приглашения. И за то, что… — Ну-ну продолжай… — подметила она, поднимая руку, на которой загибала пальцы, глядя в потолок. — Что напилась с Катериной Михайловной… И что уснула у Вас на кровати, мне очень стыдно, правда… Простите? — Прощу, что ж с тобой делать, малахольная… — кивнула преподавательница, перекладывая букет в другую руку. — Три греха отмолила. Исповедь прошла успешно, возьми с полки пирожок и дуй на пары! — заключила она, хлопнув дверью. Батина осталась в пустом коридоре одна, чувствуя, как в ушах барабанит сердце. За дверью женщина злилась на неё и боялась. В самом деле, что ей нужно? Не дала ли Брыжинская своим побегом ясно понять, что это развитие событий она не поддерживает и всеми силами пытается предотвратить? Она не в праве требовать расправы над девушкой за её порывы, и поднятый белый флаг тому подтверждение. Ах, какое мучение! — женщина топнула ногой, закатывая глаза. Тихонько скрипнув, дверь снова открылась, и перед Таей вновь возникло лицо женщины. Глаз Батина на Татьяну Сергеевну не поднимала, но внимательно слушала — видно невооружённым взглядом. — Завтракала? — девушка помахала головой отрицательно, вызывая у Брыжинской легкий шок и разочарование на лице. Закатив глаза, она открыла дверь шире, вставая в проёме, как в фоторамке, залитой светом и её мягким силуэтом. — Я, значит, в шесть утра встала, чтобы приготовить ей, чтоб она на пары голодная не шла, а ты… Ты меня совсем не ценишь, Батина! — покачала она головой, разочарованно цокая языком. — Пошли, позавтракаем… — делает шаг в сторону, открывая путь в преподавательскую, залитую утренним светом. -… Заодно долги отработаешь. А то до занятий ещё час… А ведь Степанцова дала Батиной зеленый свет… «Приехала! Могла бы спать, а она в пол восьмого в университете. Знала бы — сама спала бы, никуда не ходила!» — фыркнула про себя женщина, провожая заходящую в преподавательскую девушку, взглядом.