Антон открывает глаза и пугается от собственных ощущений — на нем лежит что-то тяжёлое, но не целиком, а местами: вес ощущается на туловище и на правой ноге. Что было вчера он не помнит, поэтому дергается, думая, что трахнулся с первым встречным. Из-за его резких движений на правой части дивана слышится сонное пыхтение и недовольное мычание. Антон медленно поворачивает голову и пугается второй раз за утро: он трахался с Арсением?
— Ты че дергаешься, как контуженый? И так голова раскалывается, ты ещё тут буянишь.
— Я не ожидал увидеть кого-нибудь рядом, вот и испугался.
Арсений хмыкает понимающе, Антон, тем не менее, нихуя не понимает от слова совсем. Вчерашний день, а точнее ночь, в памяти остался мутным пятном с всплывающими кое-где четкими моментами — жизнь от этого легче не становится.
— Пошли на кухню, выпьем по аспиринчику и восстановим твою память — не Попову с его проблемами такие вещи говорить, и Антон съязвил бы, да не может, потому что сейчас они с ним в одной лодке, а весла, почему-то, именно у Арсения, и выхода не остаётся.
Шастун медленно скатывается с дивана, выскальзывая из объятий, которые они так и не разорвали, и плавно поднимается на ноги. Арсений следует его примеру и отрывает ватное тело от такой удобной по утрам — если считать час дня утром — кровати. Они молча заходят на кухню, так же молча Антон заполняет два стакана водой, так же молча Арсений роется в аптечке, и все так же молча садятся на соседние стулья. Головная боль кроет обоих, и Шастун невольно думает, что лучше бы его переехал мусоровоз.
— С какого момента не помнишь?
— С истории про перепутаные самолёты.
Антон вздыхает, тужится неизвестно зачем: то ли вспомнить пытается, то ли обосраться прямо на стуле. Все приложенные усилия разбиваются о непробиваемые скалы хорошего похмелья. Как бы он не пытался, восстановить хронологию событий не получается, и Шастун бесится. Он бы ударил себя вчерашнего за то, что влил в свой желудок алкоголь объёмом в литр, не меньше, а за одно и Арсения, потому что тот решил рассказать ему что-то важное именно в день, запомнить который в итоге не удалось.
Попов вовремя приходит на помощь и рассказывает все до мельчайших подробностей, не юля и не скрывая. Напоминает даже о том, что признался вчера о случившемся в юности инциденте. Делает это скорее всего для себя, потому что держать в себе уже невозможно, и, возможно, потому что в Антоне видит спасение. Шастун ему благодарен за откровение дважды — такое доверие распаляет, дарит надежду.
Они говорят долго — за это время голова успевает пройти, а хорошее настроение наоборот вернуться. Рядом с друг другом им приятно, тепло и кажется, что по отдельности уже не то и не так. Антон про себя думает, что поможет Арсению вспоминать прошлое, если тот, конечно, попросит. Попов выбирает для себя другую тактику и решает ничего не говорить Антону о снах и приветах из прошлого до тех пор, пока не соберёт общую картину, ну или, по крайней мере, ближайшие месяцы. На этом и сходятся, а если быть точнее, то расходятся, но суть от этого не меняется — молчать будут в тряпочку так же, как и весь июнь.
Стрелка неумолимо движется к цифре три, а желание отлипать друг от друга по непонятным причинам не появляется. Арсений ловит себя на мысли, что расставаться с Антоном сейчас совсем не хочется, и замолкает, Шастун по инерции делает то же самое.
— Не хочешь остаться? — в голосе просьба, и никакой шуточные интонации. Антон подвисает, потому что Арсений буквально его мысли читает и на целый шаг опережает.
— Я останусь, но при условии, что ты разрешишь мне поиграть в плойку.
Шастун говорит это настолько серьёзно, что Арсений не выдерживает и смеётся, звонко так, заражающе. Антон держится долго, но сыпется, когда смотрит на счастливое лицо своего друга (?), и улыбается чисто, открыто так, как в детстве было.
Попов, если подумать, у Антона только с детством и ассоциируется. И если до шести лет ему было понятно почему, то дальше — нет. С одной стороны, возможно, дело в том, что Шастун Арсения никогда не забывал и жил воспоминаниями о счастливо проведённом вместе малолетстве. С другой — потому что, уехав, Попов забрал с собой то время, когда Антон был свободен и неопытен, и оставил его на произвол судьбы с пустой головой; Шастуну пришлось взрослеть в одиночку. Он со всем справлялся сам, забивался в угол, тяжело открывался людям и тонул в собственных переживаниях и мыслях, которые постепенно перетекали в мечты. Он мечтал о будущем, светлом и ярком, и не воспринимал его без наличия в нем Арсения.
— Пошли, включу тебе твою игрушку, но только на час, а то глазки болеть будут. — на тон «папочки» Антон лишь усмехнулся, но возражать не стал — есть в этом что-то тёплое, не понятное остальным и личное.
Они поплелись в уже изведанную Шастуном гостиную и уселись кому куда удобно: Антон предпочёл ковёр рядом с теликом, а Арсений кресло неподалёку. Попов зачем-то достал книгу, из-за чего получил непонимающий взгляд ярко-зеленых глаз.
— У меня настроение не то, я лучше почитаю, а ты рубись пока что.
Кивнув и улыбнувшись, Антон принимается за поиски любимой «фифы 20», которую чтит не меньше родной матери — не молится на неё и ладно. Только после погружения в игру успокаивается, и расслабляется: не только телом, но и разумом. Им просто необходимо все обдумать, переварить на трезвую голову, и пускай способы у них разные — у Антона за игрой, у Арса за книгой.
Арсений себя не понимает, потому что его тянет к Антону, кажется, магическими силами, и от этого страшно. Он также не понимает почему прикипел к парню, что его в нем привлекло, почему хочет, чтобы было так, как есть сейчас, и не знает, что с этим делать дальше. Понятно, что общаться и не доводить ситуацию до абсурда, но как быть с не вовремя появившейся симпатией вопрос все ещё открытый. Ему бы на ближайшем крючке вздернуться хотелось и не думать так много, да все равно без толку.
Он на Антона смотрит с каким-то необъяснимым теплом и не решает для кого этот взгляд характерен больше — для папы или, как сказал недавно Шастун, папочки. В животе тяжело ноет от выпитого вчера алкоголя (а быть может от счастливого Антона рядом), и Арсений грустно выдыхает, принимаясь за чтение своей книги.
Тишину, словно острым ножом, разрывает звук мобильного телефона, сообщающий о входящем звонке. По мелодии из заставки «Железного человека» Антон определяет, что телефон звонит его и то, что лежит он, по всей видимости, под диваном. Он невпопад шарит рукой по полу и спустя несколько мгновений отыскивает гаджет.
Из телефонного разговора Арсений мало чего понимает, только то что собеседника зовут Сережей и что у него, кажется, проблемы серьёзные. Больше из стандартных фраз и однотипных вопросов, наподобие: «кто?» и «как?», Попову выудить никакой информации не удаётся, и он надеется, что Антон все расскажет сам.
— У меня тут это… — Шастун мнется, стесняется, — Короче, друга задержали, он в изоляторе сидит, мне помочь ему надо.
Арсений вроде ему верит, лицо вытягивает в немом вопросе и не вдупляет, потому что вопросов в голове в несколько раз больше, чем Антон задавал Сереже.
— А что случилось?
— Я сам толком не понял, но если тебе интересно, то потом рассказать могу.
Антон идет к двери и надеется, что Попову станет интересно, потому что так у него будет повод с ним зависнуть или ненароком в гости позвать. Он знатно напрягается, ждет ответа и все-таки расслабляется, когда Арсений кивает ему, соглашаясь.
— Конечно интересно, дуй давай, спасатель хренов!
На душе теплеет, как по щелчку пальцев, и Антон улыбается, счастливо и открыто, светится весь. Антон руку протягивает, чтобы попрощаться, и мрачнеет, кажется, что белеет весь. Арсений не понимает, что случилось, и дотрагивается до руки, что до сих пор весит в воздухе неподвижно, но Шастун признаков жизни так и не подает.
— Что-то не так?
— Кольцо, — Шастун это скорее пищит, чем говорит внятно, вероятно, его и собаки с такой высокой частотой герц не услышали бы. — Кольца нет, оно мне важно очень.
— Так, не переживай, я точно помню, что, когда мы пили у меня дома, оно ещё было у тебя на пальце. Сейчас мы его поищем и все будет нормально.
Антон заторможенно кивает и плетется в комнату, нервно заглядывая в каждый угол. Они обыскивают гостиную вдоль и поперёк, но нужную вещь так и не находят. Шастуна трясет, как осенний лист, и уже абсолютно серьёзно. Арсений медленно кладет свои руки ему на плечи и шепчет на ухо аккуратно:
— Антон, все хорошо, кольцо у меня дома, я его обязательно найду и отдам тебе на работе, успокойся главное, — Антон в его руках дрожит, почти плачет, и это очень похоже на паническую атаку. Попов, что делать, в душе не чает, но виду старается не подавать. — Послушай меня, Антон, твоему другу нужна помощь, поэтому ты должен к нему поехать, а кольцо найдётся, обещаю.
Шастун ещё с минуту стоит неподвижно, а потом сжимает Арсения в своих объятиях, крепко-крепко, дышит рвано в попытках запомнить этот момент и отлипает. Смотрит в глаза с такой благодарностью, на какую спопособен и разворачивается к выходу. Спешит, чтобы не накрыло опять, обувается и поскорее выбежать хочет, но тормозит.
— Спасибо большое.
И убегает. Дверь за ним Арсений закрывает как-то скомкано, в голове каша, и ощущений испытывает за раз будто тонну. Попов за него испугался, как за себя, и объяснить почему не может, а возможно просто не хочет.
Он шарится по всем местам, что обыскали, второй раз и решает посмотреть там, где искать даже не думали. Арсений лезет в чехлы от диванных подушек, но ничего не обнаруживает. Переворачивает весь диван вверх дном и плетется на кухню, по дороге осматривая коридор. Там тоже ничего сверхъестественного не наблюдает, поэтому с тоской на душе возвращается в комнату, чтобы выключить геймпад и прилечь отдохнуть.
Попов уже собирается покинуть гостиную и отправиться в спальню, но наступает на что-то твёрдое и явно выпирающее. Он смотрит под ноги и замечат, что под ковром лежит непонятно что. Лишь после того, как поднимает белый материал, он понимает, что перед ним лежит то самое злополучное кольцо. Он вертит его какое-то время в руке, а потом надевает на безымянный палец. В голове начинает сильно пульсировать, а мир слабо расплываться, и уже через несколько секунд Арсений падает, отключаясь.
***
Маленький мальчик затворяет тяжёлую металлическую дверь, и на душе у него так же тяжело. На плечи что-то давит, из-за чего Арсений сутулится и горбится, ножки совсем не слушаются, а сердечко заходится в таком сильном ритме, что дышать сложно, почти невозможно. На ребёнка упали такие серьёзные проблемы, — далеко не каждый взрослый с таким сталкивался — аж плакать хочется, но Арсюша держится молодцом, молча идёт в свою комнату и запирается, захлебываясь слишком густым воздухом, что лёгкие царапает.
Внутри рана кровоточит, а непрошеные слезы её лишь раздирают, принося дополнительную порцию боли. Попов плачет тихо, беззвучно, — родителям не мешает и не даёт повода беспокоится — справляется сам. Пытается свыкнуться с мыслью, что теперь он уедет далеко и надолго, а единственный и самый лучший друг останется здесь, но проваливается. Проваливается как и в этой попытке, так и образно: он один не вывозит.
Арсений был сильным только для Антона, с которым десять минут назад попрощался, а теперь держаться не для кого. Через три часа он с родителями поедет в аэропорт и улетит в другую страну, но понимает, что из этого хорошего не выйдет ровным счётом ничего, потому что душа останется здесь, в родном Воронеже, и забрать её не получится — душа накрепко прикреплена к Антону. Попов плачет от безысходности, от обиды и несправедливости. Он хочет просыпаться и идти к Антону перед школой, чтобы выпить с ним по чашке чая, сделанного Майей. Он хочет по вторникам и четвергам наперегонки бежать до спортивного комплекса на секцию по боксу, провожая своего друга на плавание. Он хочет на выходных тайком красться на поляну за леском, где летом полно ромашек, а зимой — блестящего снега. Хочет, но не может.
Арсений отдал бы все свои игрушки, включая конструктор, согласился бы учиться на одни пятёрки, ел бы рыбу на завтрак, обед и ужин, перестал бы разрисовывать все поверхности в доме, которые хоть немного смахивают на бумагу, даже отказался бы от ненавистной родителям идеи стать актёром, если бы у него взамен на это не забирали Антона. Он ради него готов и горы свернуть, и пешком до Китая пойти, и раком стать, — может и встать, если потребуется — чтоб на горе свиснуть, но сил не осталось. Он так долго свыкался с мыслью, что оставляет свой дом, что в итоге измотался в конец.
Узнав ещё месяц назад, что они переезжают, мальчик звонко рассмеялся, а потом затих, — родители не шутили — и детский мир посыпался, как и мечты вместе с планами. Арсений плохо спал ночами, часто переживал и отказывался от еды. Ребёнок постепенно угасал, что не скрылось от глаз родителей и Антона. И если первые знали из-за чего, то второй — нет. Тоша всеми силами пытался развеселить Попова, забалтывал его, радовал мелкими подарками и всегда получал в ответ на все действия почти счастливую улыбку. Он даже не догадывался, что у родителей Арса не получалось добиться от него и одной сотой процента от того, что удавалось сделать Антону, как бы сильно они не старались.
Арсений с тоской вспоминает их последние объятия, и последняя ниточка напускной храбрости, что держала мальчика над пропастью отчаяния, рвётся. Рвётся и сердце в груди, причём не абы куда, а прямиком к Тоше, в те самые тёплые и родные объятия. Он бы за них все отдал, лишь бы чувствовать крохотные, слегка влажные ладошки на спине.
Совсем недавно Попов прочитал в какой-то книге, что именно друзья могут вырвать из сердца шипы*, а понял её значение в полной мере только сейчас. Антон бы его спас, вылечил бы сердце и боль забрал, вместе с ним бы они справились, но придётся без него, самому и в одиночестве. Как иронично получается, тот, кто может спасти, отчасти и ломает его сейчас — не по своей воле, но ломает.
Арсений невольно лезет рукой к нижнему ящику рабочего стола и копошится в поисках необходимой рамки. Он осторожно достаёт черно-белую фотографию и смотрит на неё с особенным трепетом. Он любуется снимком, на котором красуются два счастливых ребенка в озере, обнимающихся и излучающих внутренний свет, вспоминает этот прекрасный день и то, как они плескались друг в друга водой под угрожающие крики матерей, и в последний раз, перед тем как убрать рамку в дорожную сумку, смотрит в яркие и такие родные зелёные глаза.
***
Зелёные глаза Антона разлетаются по сознанию Арсения ярким пятном. Он вспоминает эту зелень сразу, как разлепляет веки, и тогда из лёгких выбивает весь воздух мгновенно. Сомнений в том, что это глаза его коллеги Антона, нет, как и сил, чтобы подняться с пола, поэтому сейчас лежит пластом, сверля взглядом белый натяжной потолок.
Он так долго не мог вспомнить, кому принадлежит выразительный взгляд, что сейчас теряется, потому что глаза были так близко, так на виду и рядом. Мурашки по телу бегут скорее от осознания своей безрассудности, чем от факта, что он теперь что-то помнит о друге из детства. Руки дрожат, а голова ходуном ходит, и фраза «вспомнил» где-то в области груди стучит.
Тяга к Антону теперь объясняется: он из детства, он близкое. Арсений растерян, потерян и обескуражен — Шастун теперь не прошлое, а настоящее, возможно и будущее тоже, но с этим торопиться смысла нет. Антон стал его панацеей и неимоверно помог. Попов перестал сомневаться и понял, что хочет вспомнить все, потому что это важно. Он не придавал воспоминаниям большого значения раньше, но сейчас так не считает. Хочет знать, как было, что было и почему было именно так.
Арсений лезет в свой телефон, пытаясь вспомнить, как накануне он записал Антона в телефонной книге, усмехается, когда видит лаконичное: «Шпала (рельса)», и набирает сообщение.
Вы (18:23)
СПАСИБО!!!
Ответ приходит почти сразу, и от этого в груди теплеет ровно до тех пор, пока он не читает текст смс. Лучше бы он какого-нибудь прохожего обоссал, чем такую чушь писать. Сердце бьётся где-то в пятках, а лучше бы не билось совсем — тогда бы на одного дебила в мире стало меньше, того и глядишь, государственный строй в сторону людей бы повернулся.
Шпала (рельса) (18:24)
???
Шпала (рельса) (18:24)
Нихуя не понял
Арсений бьёт себя по башке и удивляется своей тупости. На что он рассчитывал? Антон же не экстрасенс, да и говорить о восстановлении памяти он, вроде как, не собирался. Попов пытается придумать хоть какое-то адекватное объяснение своей глупости и для Антона объяснение, смахимающее на правду, тоже.
Вы (18:26)
Это было не тебе.
Тебе другое, я кольцо нашёл!
Шпала (рельса) (18:27)
ЕБААААТЬ, СПАСИБО,
Я ТЕБЯ РАСЦЕЛУЮ
Арсений смеётся опять именно до тех пор, пока не понимает, что был бы не против. Он переживает неизвестно какое за сегодня потрясение и начинает волноваться за свое сердце — оно может и не выдержать такой нагрузки. Зато, как он уже подметил, на одного дебила меньше.
Вы (18:29)
Нихуя себе инициатива.
Посмотрим.
***
Антон давит счастливую улыбку и даже не смеётся от точек на конце каждого сообщения. Дежурные проходят мимо него и смотрят с опасением — подумывают закрыть его в свободной камере от греха подальше, но Шастун внимания не обращает и светится весь. Сережа глядит на него из-за решётки и мину корчит, будто бы Антон, как минимум, человека съел, а не просто радостный. Он такого друга видит впервые за два месяца и не знает то ли порадоваться за него, то ли забеспокоиться: Матвиенко заебется его собирать по кусочкам, если что-то не так пойдёт.
Серёжу отпускают спустя пол часа, и он хватает Антона под локоть и тащит на выход из полицейского участка, чтоб, не дай боже, никто не передумал. Они тормозят лишь спустя квартал и садятся на старую лавку в обшарпанном дворе.
— Ты чего такой радостный?
— Я сейчас расскажу, ты просто ахуеешь!
И Матвиенко реально ахуевает — не от крутости истории, а от того, с каким энтузиазмом Антон все рассказывает, как горит весь, дорожит и дрожит. Антон своей энергией заряжает, веселит, и если бы Серёжа был принцессой с Диснея, он бы обязательно запел какую-нибудь радостную песню.
Шастун рассказывает все до мельчайших подробностей, описывает эмоции Арсения, и, сам того не замечая, копирует их. Руками машет, смеётся громко и пылает огнём.
— Я рад за тебя, Шаст. Надеюсь, ты нас познакомишь как-нибудь, чтоб я спокоен за тебя был.
— Точно! — Антон загорается сильней, и Серёжа опасается: мало ли что он удумал. Шастун, воодушевленный своей идеей, чуть ли не прыгает на месте. — Прямо сейчас ему напишу!
Он, кажется, не шутит, поэтому достает свой телефон с космической скоростью, набирает текст так же быстро, и смотрит на Серёжу счастливо.
Вы (19:12)
Я тут че подумал
— Антон, ну не так же скоро, вы с ним сами хотя бы пару раз ещё потусите, а потом уже и знакомиться можно.
Шастун понимает, что торопится и сникает — они ведь с Арсением только вчера заново общаться начали, а он его уже в самые лучшие друзья записывает. Антон осекается, потому что они уже давно не дети, и сейчас все происходит не так быстро и легко, как в пять лет. Им с Поповым, определённо, нужно больше времени, чтобы притереться друг к другу, привыкнуть, нагнать упущенное, а потом уже и все остальное можно будет.
Алёша (Попович) (19:15)
Что ты там подумал?
Ты меня заинтересовал.
— Упс… — Серёжа лишь головой качает, думает: Антон еще маленький. Двадцать шесть недавно стукнуло, а развитие на отметке десять остановилось. — Ща, что-нибудь придумаю.
Вы (19:16)
Это было не тебе
Вы (19:16)
.
Антон с Сережей решают выпить пива, расслабиться и отпустить, для кого-то трудный, для кого-то просто удивительный, день, поэтому тащатся к Матвиенко домой. Шастун за этот вечер расстраивается лишь однажды, когда понимает, что Арсений на его крайнее сообщение вряд ли ответит.
