Стань моим шрамом на теле

      Арсений медленно крутит в своих пальцах серебряное кольцо Антона и вымученно вздыхает, потому что для него это — финишная прямая, перебор и неудачный финал. Терпеть угрызения совести становится невозможным на физическом уровне, ведь глупое сердце гулко стучит уже где-то в висках и истерично просит Шастуна рядом, чтобы хоть глазком посмотреть. Оно бьётся, как не странно, даже без Антона, но уже не так живо, не так ярко и не так реалистично, от чего Попов рассыпается, словно карточный домик. Парень устало прикрывает свинцовые веки, пытаясь забыться, отвлечься самую малость, перестать добивать себя, и облокачивается на спинку компьютерного кресла, мучительно стонет и расслабляет руки обессиленно. Я не верил, что без любви душа, как без воды, высыхает.       Арсения апатия с головы до ног захватывает, поглощает всего плавно, лениво, но так, сука, верно и решительно, что у того кончики пальцев от страха немеют — а что тогда дальше будет? А дальше он, видимо, по определённой траектории начнёт стремительно загибаться, скулить протяжно от душевной, грызущей боли и ползти, цепляясь изувеченными руками за сырую землю, к свежей могильной яме, в которой потеряет свои последние надежды на спасение. Все спасение для него — в Антоне, в его светлых зелёных глазах, ласковых руках и жизнерадостной улыбке, похожей на последний глоток воздуха, последний вздох и последний удар где-то под рёбрами. Попов неумолимо идёт камнем ко дну, не желая бороться за собственную жизнь без Антона.       Он надевает украшение на большой палец руки и аккуратно рассматривает, как то на нем смотрится — от этого в висках начинает слабо пульсировать. Боль стремительно растёт, уже через минуту отдавая неимоверной тяжестью в затылок, и Попова снова ведёт. В голове размытыми отрывками начинает всплывать одно воспоминание, суть которого парню ещё не понятна. Арсения отпускает только тогда, когда событие двадцатилетней давности четко фиксируется в памяти. Арсений вспоминает.       Он быстро соскакивает со своего места и, не переодеваясь, бежит в прихожую, обувается, хватает с тумбы ключи от машины и выбегает из квартиры. Прыгает в автомобиль, зажимает газ и на всей скорости едет в сторону дома, где живут родители. Плюёт на знаки дорожного движения, правила, светофоры и злых водителей, доезжает до нужного места и вылетает из авто, ставя на сигнализацию. Поднимается до квартиры и жмёт со всей силы на дверной звонок. Влетает в помещение, не здороваясь, как только отец распахивает входную дверь, и бежит к комнате, где жил лет шесть назад. — Мам, где коробка, в которой вы перевозили из Испании мои фотографии и другую мелочевку?       Арсений спрашивает не своим голосом и попутно, нервно заглядывая во все ящики, осматривает некогда свою комнату на наличие той самой коробки. Взволнованная мать быстро приходит с кухни на голос сына и смотрит ошарашенно на него, когда замечает, как парень носится от шкафа к шкафу, — волнуется. Но Попову сейчас не до разговоров, объяснений и прочей чепухи, ему бы то, что так важно, найти, и дело с концом. Он поднимает мутный взгляд на женщину и выгибает вопросительно бровь — Татьяна его понимает и вздыхает горько, двигаясь к компьютерному столу. Она открывает нижний шкафчик, глубоко сует руку и достает её вместе с чёрной обувной коробкой. Протягивает предмет Арсению, смотрит на того пристально и тихо спрашивает: — Арсюша, что случилось? — но «Арсюша» молчит, пропускает вопрос мимо ушей и принимается разбирать сокровищницу с воспоминаниями.       Татьяна ответа не дожидается, поджимает тонкие сухие губы и покидает комнату, больше не отвлекая сына. Попов вокруг ничего, кроме коробки, не замечает и судорожно начинает перебирать пыльные снимки, что лежали на самом дне. Он грустно рассматривает некоторые попадающиеся фотографии с Антоном, на которых счастливы оба, и слабо усмехается, потому что на большее не способен, потому что горло что-то больно перехватывает. Вспоминает некоторые истории, связанные с фото в руках, и самые лучшие из них откладывает в сторону, чтобы потом забрать с собой домой и повесить.       Лишь спустя двадцать минут ностальгии и усердных поисков нужная фотография, все-таки, находится, и Арсений ахает громко. Вертит её в руках, лишний раз убеждаясь в том, что глаза его не подводят, и неуклюже прижимает к груди. Тепло разливается по всему телу, мягко согревает, и Попов знает — справится, со всем разберется и не сдастся окончательно. * Арсений знает, где искать Антона, поэтому ждёт, ждёт, несмотря на то, что на улице уже темно, Несмотря на то, что у него завтра куча дел, и ему бы выспаться, и несмотря на то, что уже прилично замёрз. Он стоит у служебного выхода, откуда всегда выходит Шастун, и глупо вертит головой в поисках чего-то интересного. Прячется от света фонаря, чтобы Антон, увидев его, не сбежал, и нетерпеливо посматривает на наручные часы — смена закончилась пол часа назад. Парень должен появиться с минуты на минуту, и брюнета нехило так трясет — уже не от холода, а от ползущего по всему телу страха.       Дверь рядом шумно скрипит, и Арсения парализует всего, из лёгких выбивает кислород, и он неподвижно пялится в темноту до тех пор, пока свет не падает на высокую худую фигуру, что плавно поджигает кончик сигареты. Попов видит Антона впервые за несколько недель, и от этого живот приятно сводит — скучал по этим глазам неимоверно. Руки начинают подрагивать, когда Шастун, продолжая курить, движется с места и направляется в сторону своего дома. Арсений последний раз глубоко вдыхает, собирает волю — к сожалению, не Павла — в кулак и окликает парня негромко: — Антон!       Антон непроизвольно вздрагивает, поворачивается и вертит головой из стороны в сторону в поисках человека, что так беспардонно его напугал. И находит. Находит и замирает, словно статуя, когда встречается «глаза в глаза» с замявшимся, чуть побитым жизнью Арсением. Смотрит так пристально, нерешительно, не шевелится и лишь спустя пару мгновений взгляд боязливо отпускает вниз. Разворачивается на пятках и ускоряет максимально шаг, чтобы в очередной раз не пропасть, чтобы не сдаться позорно, чтобы в его войне ничьей не было, чтобы, наконец, победить и не просить возвращаться. Антон идет и не оглядывается, но Арсений слишком настойчив, слишком уверен — бежит сзади, догоняя, и пытается в последний раз: — Просто выслушай меня. — Попов подаётся вперёд, тормозит у остановившегося Шастуна и ждёт. Блондин сверлит взглядом, молчит и чуть ли молнии от гнева в разные стороны не пускает, но из последних сил держится. — Нам не о чем разговаривать, Арсений, все, что необходимо, ты до меня донёс и без слов. — Антон останавливается на полуслове, разворачивается и громко усмехается своим мыслям: Попов его слишком долго игнорировал, чтобы вот так легко все разрулить, — Решиться на разговор нужно было раньше, а не сейчас. Я перестану бояться, что гнев небес Скажет мне: «Это конец!»       Попов Антона целиком и полностью понимает, но отпустить так глупо не может, потому что помнит, что за свое счастье должен бороться. Он смотрит на это грустное лицо и знает: улыбка Антону идет больше, и если то, что Арсений собирается сделать, не сработает, то брюнет пытаться перестанет. Отпустит. — Это все я уже слышал, но позволь тогда хотя бы отдать тебе это.       Арсений, дождавшись, когда на него снова посмотрят, протягивает блондину белый бумажный конверт, в котором лежит что-то небольшое и явно плоское. Шастун с опаской его принимает и не понимает, почему не уходит, почему до сих пор стоит на месте, как вкопанный, почему чего-то ждет. Ему бы убежать, не оглядываясь, и больше с Поповым не пересекаться для собственной безопасности и сохранности сердца, но он не шевелится, видимо, веря в лучшее. Открывает конверт, достает из него глянцевую фотографию и охает громко-громко. Дыхание спирает, а в висках стучит немой вопрос: откуда? У Антона в руках находится старый снимок, на котором два маленьких мальчика, повернувшись друг к другу лицом, сладко спят на махровом ковре по середине комнаты, невесомо соприкасаясь пальцами. Он четко понимает, что смотрит на фото, сделанное двадцать лет назад, и шумно дышит, потому что путается в мыслях и догадках. — Откуда? — озвучивает свой вопрос, что остальные мысли неприлично заглушает, и ждёт.       Антон ждет ответа, но Арсений молчит, опустив глаза на асфальт, и парень решает с этим не торопить — наберётся смелости и сам все объяснит. Шастун аккуратно, словно держит в руках огромное сокровище, проводит пальцем по ламинированному покрытию и знает точно, что это, все-таки, то ещё сокровище. Свою, точно такую же, фотографию он потерял во время переезда, поэтому сейчас сильно удивляется, что именно у Арсения она сохранилась, сбереглась. Для них эта фотокарточка, сделанная в далеком детстве, была чем-то вроде памятного подарка, если они не будут рядом, будут далеко или в сильной ссоре. Они договорились на них обменяться посланиями и подарить друг другу в знак самой крепкой дружбы, что угаснуть бесследно не может. Вспомнив про послание, Антон трясущимися руками переворачивает полотно и, заметив небольшой текст, принимается про себя читать, украдкой шевеля губами: «Ты — гроза в июле, вкусный фруктовый чай, запах новой книги, взволнованное море, любимая песня и яркое солнце в холодный зимний день. Ты — самое нежное воспоминание, размытая плёночная фотокарточка, подаренное на день рождения колечко. Ты — приятное ленивое утро, когда можно никуда не идти и просто лежать, выходной среди недели и долгожданный праздник. Ты — билетик в другой город, в другую страну, а вместе с этим и в счастливую жизнь. Ты лучше воды в жару, лучше свежих ягод с сада, лучше пятниц и даже лучше, чем крутиться на кресле, потому что ты, Арсений, — мое солнце, дождь, снег и самый сильный ураган.»       И снизу маленькая, почти стертая из-за времени, надпись неаккуратным, детским почерком: «Твой всегда маленький друг Тоша…»       Антона кроет мгновенно, потому что он помнит, как писал эти строчки, постоянно свериваясь со словарём. Помнит, как долго и мучительно придумывал эпитеты, точно описывающие Попова, и злился каждый раз, когда ничего нормального на ум не приходило. Помнит, как гулко стучало в груди, когда он отдавал Арсению эту фотографию, вытирая потные ладошки о синие шорты. Он помнит все до мельчайших подробностей и сжимается весь от напора чувств — «откуда, Арс?» — Арс, — парень не успевает договорить, потому что его быстро перебивают. — Это из нашего детства. — говорит, пока может, пока что-то не помешало, пока ещё есть силы и есть Антон рядом.       Он прикрывает глаза и принимается теребить край кофты, чтобы хоть как-то отвлечься от шума в ушах и приятной боли воспоминаний под рёбрами. Уносит, уже не по-детски, обоих, и хочется головой о стену биться, лишь бы отпустило, лишь бы разобраться наконец со всем и сразу. Мучить друг друга порядком надоело, и им бы или по-отдельности, наконец, или крепко вместе, без других нюансов. — Арс…       Каждое обращение по имени от Антона бьёт куда-то под дых и действует на него не хуже ледяного душа с утра пораньше — так же бодрит, заставляя тело реагировать. Арсения крутит всего, чуть ли не тошнит, и он решает, что скажет либо сейчас, либо уже никогда, третьего, к сожалению, не дано. Шастуна нужно удержать, вцепиться в него крепко и все, наконец, объяснить нормально, чтоб обоим дышалось легче. Арсений главное понял: говорить лучше сразу и не сбегать, потому что потом может быть поздно, потом может быть уже никому не нужно. Ему не собственная, отвечающая за стервозность, черта характера важна — ему Антон важен. — Я начал все вспоминать, Антон.       У Шастуна внутри мир рушится и крохотные планеты ярко взрываются, ухая обломками куда-то вниз, поближе к ногам, ближе к пропасти. Слова Арсения в голове не укладываются и лишь ещё миллион вопросов приносят, что парня мутит. Он будто на адской карусели качается — перед глазами все плывёт и точками по сознанию разлетается, словно залп фейерверка. Антон нервно сглатывает и произносит, страшась ответа: — И как давно?       Арсений тоже сглатывает, потому что реакции Антона боится, как казни перед людьми на огромной площади — осуждения боится и строгого взгляда, в котором читается лишь: «предатель». Боится, но идет верно до талого, до конца, потому что ему ещё важно, потому что в груди ещё горит. Шастун нечитаемым остаётся, и брюнета очередной бурной волной кроет, накрывает целиком, стихией поглощая. — Почти с первого дня нашего знакомства.       И смотрит в зелень, одобрения просит, чтоб поняли и приняли таким, какой есть. Принимают — и Арсений за это душу отдать готов, ибо в первый раз его не бросают, в первый раз слушают и, кажется, прощают. Антон от других всем отличается: Арсений знает и глазами отчаянное «спасибо» говорит за всё. — А почему не сказал? — Не хотел думать, что ты общаешься со мной только из-за прошлого. Ну типа, что тебя рядом держат только воспоминания.       Шастун ненаигранно удивляется и светлые брови к переносице сводит — негодует, не понимает: почему. Арсений хотел бы ему объяснить все, да не может, ведь сам ничего уже давно не знает точно, и, если честно, просто не хочет, не пытается — Антон же рядом, и уходить, вроде бы, не собирается. — Арс… — вздыхает, — Воспоминания только повод начать взаимодействовать с тобой снова. Сейчас они приносят только тепло на душе, но не более, потому что мы оба изменились, и от тех детей остались только оболочки. Мы уже другие люди, и сошлись, потому что новые интересы оказались похожими, потому что нам, как и тогда, друг с другом интересно, понимаешь?       Понимает. Кивает головой в знак согласия и сжимается — что делать дальше и что говорить не знает. На Антона надеется, ведь, обычно, спасательный круг — это он, и смотрит слишком преданно, так, как не привык, так, как ещё ни на кого не смотрел, потому что никто ещё не был достойным. Когда обиды сойдут на нет. — Давай забудем все это, и продолжим общаться, как раньше?       Эту фразу Шастун произносит тяжело, нехотя, потому что внутри что-то скребется, подсказывает, что как раньше уже не будет. Антон знает: не сможет, ибо, вроде как, любит не по-дружески, а серьёзно. Знает, но все равно озвучивает, чтобы хоть как-то быть рядом, чтобы слишком сильно не страдать. Парень ещё не понимает, что таким решением подвергает себя уже не просто страданиям, а верной гибели. Не понимает, что с каждым новым днем будет загибаться и выть от режущей боли под кожей все сильнее, пока не отпустит с концами.       Арсений поникает и глубоко уходит в себя, ибо то, что Антон ему предлагает, ещё хуже, чем было в то время, когда они находились в ссоре. Потому что невозможно дружить с человеком, если при виде его дыхание спирает. Нельзя смотреть на друга и вспоминать все, даже незначительные, касания, от которых тело мгновенно покрывается мурашками. Нельзя жить и знать, что больше эти манящие губы целовать ты не в праве и что они предназначены для кого-то другого, и уже, увы, не для тебя. Нельзя полностью дышать одним человеком и понимать, что последний шанс ты глупо просрал. — Антон, я все понимаю, но я так не могу. — в это мгновение они замирают оба, переставая, кажется, дышать, — Потому что у меня есть к тебе чувства, — Шастун поднимает глаза, полные неожиданности и непонимания, горбится и очень внимательно слушать начинает, — Не дружеские, — уточняет, — и я ничего не могу тебе обещать, но давай, хотя бы, попробуем?       Арсений смотрит на блондина с надеждой — снова верит — и покусывает сухие губы, волнуясь. Антон нерешительно топчется на месте и, помедлив пару долгих секунд, делает неуверенный шаг в сторону парня. Вглядывается в пронзительные глаза и будто спрашивает: «можно?», Попов твердо кивает — можно. Шастун быстро сокращает между ними расстояние и утягивает брюнета в крепкие, те самые спасительные, объятия. Держит теперь уверенно, дышит в затылок и улыбается, наконец-то, счастливо, потому что они, все-таки, справились, потому что они, наконец, смогли. Когда ты будешь готов гореть в огне.       Горят оба окончательно и бесповоротно, сжигая все вокруг дотла, чтобы никто не смел помешать. Это их момент, их территория, на которую вход посторонним категорически воспрещён. Они растворяются друг в друге с каждым последующим вздохом, исчезают с каждым биением сердца, что давно уже в унисон, переплетаются каждой клеточкой тел, и ни о чем не жалеют, ведь это бессмысленно. Как можно о чем-то жалеть, если вы уже одно целое, неразделимое? — Я больше тебе не враг. — Попов прищуривается хитро и резко заявляет: — Сдавайся!       Антон глупо хихикает и наклоняется к лицу брюнета ниже, что носы невесомо соприкасаются. Смотрит в живые голубые глаза и неумолимо в них тонет, потому что удержаться уже не может. Любуется таким спокойным, умиротворённым Арсением и понимает, что отпустить уже тоже не сможет. Будет за него до последней капли крови, до последних секунд существования бороться, уничтожая на пути все, что посмеет навредить, испортить. Когда желания одержат верх. — Потому что ты не враг, а дурак последний!       И целует. Нежно, слишком трепетно, вкладывая всю боль, любовь и мучительное ожидание, что так долго горло стягивало. Нежные губы чуть покусывает, говоря, напоминая, что рядом, что чувствует все. Обвивает сильные плечи крепко, чтобы, не дай бог, Попов не растворился, не исчез мгновенно, чтобы понять, что это больше не сон. Ластится, пальцами сжимая футболку, и целует медленно, растягивает момент, наслаждается им, потому что теперь может, и до конца не верит, что Арсений его, что, наконец, под ребрами.       Они нехотя разрывают поцелуй, но обниматься не перестают, согреваясь теплом тел. Смотрят долго друг на друга и глазам не верят — это правда происходит наяву и не мерещится? Антон нежно перебирает ребра Попова под футболкой и дышит размеренно в губы, что ещё просят. Не отказывает им и снова прижимается, чтобы любимый вкус ощутить, чтобы лишний раз коснуться того, что недавно было недосигаемо. — Я просто обязан сводить тебя на лучшее в твоей жизни свидание. — произносит Арсений, на что Шастун удивлённо поднимает брови, он удивляется, потому что услышать подобное не ожидал, но быстро приходит в себя и улыбается так тепло, что брюнету скулы от ощущений в животе приятно сводит. — Оно при любом раскладе будет лучшим, потому что, во-первых, это первое моё свидание, а во-вторых, потому что оно будет с тобой.       Антон светит, и Арсений непроизвольно его свет в себя впитывает до последней капли, чтобы запомнить. Они так и стоят, обнимаясь, и смотрят друг на друга нежно, тепло. Смотрят и верят — что бы не случилось, не отпустят, не в этот раз, не в этой блядской жизни и ни при каких обстоятельствах.

***

Говорю тебе в темноте: «Они все — не те. Ты у меня вот здесь.» И ты Безошибочно Знаешь Где.       Антон судорожно заламывает пальцы и пытается выровнять сбившееся от волнения дыхание, потому что все происходящее для него уже слишком, перебор. Он идёт в назначенное место и перебирает в голове всевозможные варианты развития событий во время свидания с Поповым. Гадает, что тот может придумать, мечтает о чем-то необычном и теплом, от чего голову сорвет так же сильно, как от появления в его жизни Арсения впервые, да и во вторые, в принципе, тоже. Хочет запомнить этот день, как самое яркое впечатление за лето, если не за весь период его существования, и на подсознательном уровне уже заранее знает — ни за что не разочаруется. Попов — самый неожиданный человек на планете и в своём экземпляре единственный, ведь предугадать, что тот придумает, невозможно, потому что у него в голове мир совсем другой, можно сказать, иной, побывать в котором хотел бы каждый, включая самого Антона, да не всем дано, увы.       Шастун вспоминает о нем, и сердце автоматически делает кульбит, останавливаясь, и замирает, что кровь, текущую по венам, становится слышно даже в городской суете. Антон приближается к какому-то кафе и удивляется — это точно Арсений? Он, что, ударился головой и стал примитивным? Блондин пожимает плечами своим мыслям, подходит к двери и уже было собирается войти, но слышит за спиной загадочный кашель, очевидно, принадлежащий главному инициатору этого вечера, и медленно поворачивается на звук.       Попов стоит перед ним в необычном для обоих стиле: на нем бежевые шорты с завязками, чёрная майка с созвездием «большая медведица», красная верёвочка на руке, такого же цвета бандана и глупые круглые очки, за которые глаза цепляются в особенности сильно. Шастун прокручивает несколько раз в голове их образ и открывает рот удивлённо — вспоминает, все вдруг вспоминает, будто это было ещё вчера. Вспоминает, как много лет назад они с Арсом решили поиграть в игру, которую придумали сами же в скучный, дождливый день. Он, зачем-то, до сих пор помнит и ее странные, но простые правила, заключающиеся в том, что они должны были нацепить на себя по нескольку вещей, каким-то образом ассоциирующихся с героями популярных фильмов, сериалов и книг, а затем по этим предметам угадать, что за персонаж был загадан. Арсений из-за очков был Гарри Поттером — Антон помнит, черт возьми, все ещё помнит, хотя ему было шесть. И весь его прикид, что был в тот день, помнит тоже: Попов где-то откопал похожие вещи и, блять, пришёл в них на их же первое свидание.       От контраста прошлого времени и настоящего голова кругом идёт, а от удивительного Арсения земля из-под ног уходит, потому что все это просто уму непостижимо. Шастуну хочется одновременно и кричать, и прыгать с визгами от радости, но что из этого лучше он ещё не решил, поэтому стоит столбом и сверлит в брюнете, кажется, вторую за сегодня дыру. Попов улыбается, — не прогадал — подходит вплотную и целует страстно, пока Антон в ступоре находится. Он сминает губы и в приступе нежности заходится снова, потому что Антон такой необычный, его хочется удивлять каждый раз, лишь бы неподдельную реакцию увидеть, что всегда разная. Целует и держит крепко, чтобы вдруг не отобрали, хотя абсолютно точно уверен, что никто итак не сможет этого сделать — только через его труп. — Пошли. — Шастун не задает лишних вопросов, хватает брюнета за протянутую руку и идёт следом, ведь верит безоговорочно, знает, что можно не сомневаться.       Они садятся в машину Арсения и трогаются резко с места, громко ревя мотором. Едут долго, слушают песни, начиная с примитивного русского репа и заканчивая хитами восьмидесятых и девяностых. Приезжают к какому-то полю далеко за городом под неповторимую Максим с её «Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог шла босиком, не жалея ног, сердце её теперь в твоих руках, не потеряй его и не сломай…» и несинхронно выходят из автомобиля чуть ли не со слезами на глазах, потому что текст, вообще-то, трогает до глубины души и больно царапает горло изнутри ностальгией.       Антон несмело осматривается по сторонам и замечает перед собой жёлтую палатку, рядом с которой по всему периметру растут ромашки — полевые, какие Шастун любит самой нежной любовью. Прикрывает глаза блаженно и снова вспоминает то, с чем данная картина у него ассоциируется. В один из летних вечеров тысяча девятсот девяносто девятого года они так же, только в присутствии рядом родителей обоих, приехали к реке, развели костёр, наелись сладкого арбуза и смотрели на августовский звездопад. Вокруг была тишина и чёртовы любимые ромашки, что Антону так блядски милы, а в воздухе витало спокойствие и умиротворение, что все тело мурашками обволакивало. Шастуна воспоминания утягивают, и он в них с удовольствием ныряет, чтобы ещё раз эти моменты пережить, чтобы с особым трепетом насладиться.       Арсений подходит со спины, нежно обнимает и кладет голову на плечо аккуратно, спрашивает таким образом безмолвно, понравилось ли — Антон нерешительно разворачивается, смотрит в эти голубые глаза и целует отчаянно-ласково, так же безмолвно отвечает, что, конечно, понравилось, что такое не понравится не могло. Они стоят, обнимаясь, и реальность существовать прекращает, потому что все, что вокруг, сейчас не важно, важно то, что они друг у друга просто есть. — В палатке лежат одеяла, подушки и ебучий арбуз, который я еле дотащил. Он почти пятнадцать килограмм, сука такой. — Шастун усмехается, потому что лицо у Арсения замученное и очень комичное. — Может ты ещё притащил карты и день выбрал, когда звездопад будет? — Попов поджимает губы виновато и грустно, потому что, да, он притащил карты и выбрал именно такой день, и Антон, понимая, что оказался прав, брови вскидывает удивлённо. Шепчет одними губами «дурак» и обнимает крепче, чтобы Арсений понял, что он старания брюнета ценит, чтобы показать, как ему приятно, — Спасибо огромное. За все спасибо, Арс.       Они, как и в тот день, разводят костёр, жарят на нем сосиски, болтают обо всем и жуют неспеша арбуз, пачкаясь в нем с ног до головы. Раскидывают несколько партий в дурака, носятся по полю, как сумасшедшие, дурачатся и много, так в детстве не было, конечно, целуются, что губы от поцелуев начинают неметь и пухнуть. Каждой проведённой вместе секундой наслаждаются и надеются, что так будет всегда. — Вино будешь? — Спрашиваешь.       Попов, на самом деле, вопрос-то задавал чисто из вежливости, потому что ответ знал заранее, и ни на какой другой, кроме положительного, не рассчитывал. Именно поэтому он сразу протягивает наполненный красной жидкостью пластиковый стакан в чужие руки и задумчиво вглядывается в ночной пейзаж, чтобы на чужом профиле вдруг не залипнуть. Смотрит на тёмное небо, усыпанное яркими звёздами, а видит в нем все равно яркого Антона, что для него красивее всех созвездий, вместе взятых. Смотрит и в свое счастье не верит, потому что такого светлого человека ещё заслужить нужно — и Арсений уверен, что он точно не заслужил.       Они молча распивают вино, смакуя каждый глоток, оставляющий терпкое послевкусие на языке, и любуются тихим, дремлющим полем. Ловят каждый вздох друг друга и слушают еле заметное пение сверчков, записывают момент глубоко в памяти и абсолютно ни о чем не думают, потому что это и не нужно. Зачем забивать голову чем-то посторонним, если рядом с тобой сидит человек, что одним своим видом способен заставить верить в чудо, помочь забыть о проблемах и просто спасти? Правильно, не за чем.       Когда время подходит к одиннадцати, парни стелят на траву плед и ложатся вплотную, согреваясь и кутаясь приятным чувством близости, словно в одеяло. Они смотрят в чарующую темноту, где рассыпаны яркие белые точки, и считают минуты до падения первой звезды. Казалось бы, трагическая смерть небесного светила должна ассоциироваться с чем-то ушедшим, забытым, страшным, но не для Арсения точно, для него — это начало, нечто невероятное и ещё неизведанное. Это то, что помогает отпустить старое и, наконец, принять новое. И Попов принимает — принимает в свою жизнь Антона, отдавая ему всего себя, вручает собственное, бьющееся одним именем, сердце в чужие руки и не боится, потому что доверяет. Даже если Шастун его как-то повредит, Арсений не расстроится, ибо для него не жалко, ибо если не он, то уже никто другой. — А каламбуры сегодня будут? — вдруг спрашивает Антон, нарушая мёртвую тишину.       Арсений смеётся, искренне смеётся и переворачивается на бок лицом к Шастуну, чтобы увидеть. Смотрит на его серьёзное выражение лица и умиляется по-доброму, потому что Антон — палитра, он, словно художник, способен этот мир разукрашивать в яркие цвета. Он, если видит лужу, ни минуты не колеблется, а тут же её закрашивает, и проблемы уже, как таковой, нет, она решена. Шастун своей простотой все вокруг тоже проще делает, и восприятие ситуации меняется само по себе. Вот он просто говорит глупость, и напряжение, как рукой снимает. Правда, это не всегда уместно, потому что он напрочь убивает всю романтику, — сейчас, например — но и с этим смириться можно. — Есть тесть.       Теперь смеётся Шастун, потому что удержаться под напором синих глаз не может и позорно сдаётся. Хохочет, чуть ли напополам не складываясь, и в Арсении видит тот свет, которого ему давно не хватало. Необходимый свет он с шести лет ищет, и каждый раз безрезультатно, каждый чертов раз тщетно, и находит только спустя двадцать лет в том же человеке, что этот свет для него открыл, показал, когда-то подарил безвозвратно. Антон хочет в сотый раз сказать «спасибо», но не говорит, потому что уверен, что Арсений и без этого все понимает. — Венно. — вдруг заявляет Антон, потом, чуть призадумавшись, добавляет: — Вино. — Попов смотрит непонимающе сначала на пустую бутылку от алкогольного напитка, а затем на самого Антона, не знает, к чему тот клонит, и выгибает бровь вопросительно, — Есть, тесть, вино. — поясняет свою фразу, и до Арсения быстро доходит, он открывает удивлённо рот немой буквой «о» и мысленно хлопает в ладоши. Радуется, что парень его каламбур понял и спонтанно продолжил, это душу приятно греет. Он растягивает губы в улыбке и слабо бьёт блондина по плечу, кивая, мол, молодец, ловко ты придумал. Антон такой реакции рад, он своей смекалкой гордится начинает и обессиленно закрывает глаза, чтобы, не дай бог, с похвалой самого себя не переборщить и не зазвездиться, — Сходит на новую надпись на твоей футболке. — Неплохая идея, я считаю. — соглашается Попов.       Они тихо включают на телефоне песню Стрыкало и слабо подпевают словам, чтобы тишину природы не нарушать, чтобы хрупкий момент не спугнуть. Прибавляют громкость только на «Ялта — август» и улыбаются во все тридцать два, потому что счастье через край хлещет. Держутся за руки невесомо, гладят пальцы, ловят редких комаров и помечают этот день в воображаемом календаре кислотно-розовым цветом, заявляя, что его уже точно не забудут. Они курят одну сигарету на двоих и думают, что ничего романтичнее и интимнее в их жизни уже не будет.       Первая звезда падает, быстро растворяясь в непроглядной темноте, и парни смотрят на это с затаённым дыханием. Видят, как исчезает метеор, и синхронно встречаются взглядами. Смотрят друг на друга так же очарованно, как пару секунд назад смотрели на ночное небо, и улыбаются слишком открыто, слишком доверчиво для этого мира, что в голове начинает стучать громко: «не проеби» — они и не проебут. — Скоро ещё упадут, так что в следующий раз загадывай желание. — Говорит Арсений, а Антон смотрит на него настолько влюбленно, насколько умеет, и хитро подмигивает. Молчит и родинки на чужом лице считает украдкой, чтобы лишнего не ляпнуть и своими намерениями не напугать вдруг. Считает и не знает, что у Попова намерения заведомо такие же, если и того не серьёзней.       Когда на небе снова растворяется очередная звезда, оставляя после себя короткий луч света, Антон сильно зажмуривается, что голова кругом идет, сосредотачивается на своём желании, уже совершенно точно зная, чего конкретно хочет, и произносит в пустоту тихо, почти шепотом: — Загадал.       Поворачивается на Попова и к желанным губам тянется, мгновенно получает ответ и под крепкими руками плавится. Брюнет творит с ним что-то необъяснимое, невозможное, и Шастун в этом море каждодневно тонет, ждет помощи, но не получает, потому что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а он не дурак, и сам себя вытаскивать не собирается, ведь не сможет, не захочет. Антон от чего-то решает не добавлять, что снова загадал у звёзд Арсения.