Sybarite

"Или не слышишь — я плачу,

Каюсь в грехах перед Богом?"

Сизое ощущение взбудораживает сознание. Слабое тело вдруг уносит в сторону, и негодующая Мин испуганно опускает глаза вниз. Туда, где молочную кожу на тонких запястьях резко и грубо сжимают чужие руки. Секундами приобретает алый цвет в месте захвата, ибо смуглые пальцы давят сильно. Без шанса тянут на себя и уводят куда-то далеко. Туда, где темнота рассасывается. Остается за ее спиной и молчаливо угасает. В сердце рождается ужас. Рыжие волосы линиями спадают на дрожащие плечи, а она только несильно жмурится в попытках вырвать свою руку. Но не получается. Чонгук не реагирует на сопротивление. Он ничего не замечает. Как и ее жалких всхлипов, слишком жалких и тошнотворных. Это из-за него. Ей больно. Но куда страшнее другое, пугает его молчание, и совсем нечеловеческий блеск в его звериных глазах. Если бы не его руки она бы точно упала. Скатилась бы с первых же ступеней огромной лестницы и насквозь сломала все свои кости. Но нет. Он все тащит ее, ведет к месту ее скорой кончины. Она просит остановиться. Но слышит это только она. Голос звучит лишь в голове. Потому как горло свело от страшного испуга. Она не может глотнуть воздуха. Перед глазами лишь черная спина и неизвестная ей бесконечность. Она жалкая, слабая и никчемная. Убеждается в этом и тогда, когда не в силах дать отпор, летит на прохладный пол. Чужие руки отталкивают ее, заставляя всем телом приземлиться на скользкую и слишком твердую поверхность черных плит. Мин чувствует, как бок прорезает неприятная боль. Она ударилась несильно, но в глазах все равно потемнело. Еще один такой полет, и она рассыпается по кусочкам, и зверь ее не соберет. Она словно фарфоровая куколка. Только тронь, и тут же разобьется. Но Чонгук именно этого и хочет. Заставляет смотреть прямо на нее, не отводя взгляд. Потому что он должен. Должен делать ей больно. Нари это терпеть больше не может. Слишком невыносимо чувствовать на себе его взгляд. Чудовищно больно осознавать, что некогда родные глаза, глядят на нее теперь с такой неоправданной ненавистью. В черном отражении, Мин не видит и себя, словно там кроется нечто совсем страшное и неудержимое. То, что не дает ей взглянуть глубже, ведь если посмеет, тут же обожжется от адского пламя. Там ад. Еще немного и она в нем же сгорит. Но чужой голос приводит в сознание. - Смерть - это единственное, чего ты так желаешь? А кожа покрывается мурашками, холод пронизывает каждую клеточку тела и заставляет чуть вздрогнуть. Холод от его голоса. Дьявол. - Единственное чего я хочу... - сквозь боль вновь шепчет - быть подальше от тебя. Дыхание зверя становится реже. Лицо сыреет и мигом чернеет. Нари поднимает голову и стеклянными глазами смотрит вперед. На него. И сама же себя проклинает, ибо так делать нельзя было. В глаза смерти не смотрят, потому что они каждого за собой унесут, проглотят и заберут навсегда. Так случилось и с ней. Она не может отвести взгляд от Чонгука, думает о чем угодно, но его глаза не узнает. В них не видит его. Там только черный. И он злится, от чего брюнет лишь вскипает и одним движением тянется за спину. В его руках Мин видит оружие, темный металл кажется ей все ближе, вздрагивает и тогда, когда тело мужчины вдруг оказывается непростительно близко. В этих нескольких сантиметрах она словно может почувствовать то, насколько горяч воздух, выдыхаемый им же. Насколько сильно испепеляют черные ониксы и отравляют. Но даже и этого не получается. Мин полностью забывается, когда вдруг на ладонях ощущает холодный метал и его ледяные касания. Чонгук смотрит на девушку не отрываясь, чувствуя в своих руках ее маленькие девичьи, пытается не сойти с ума. Но заместо этого лишь скалится и посильнее сдавливает пистолет в маленьких ладошках. Он видит, как страх порабощает девочку, как она дрожаще опускает глаза и с ужасом замирает на револьвере. Быть подальше от тебя. Но он сходит с ума. Еще немного и все вокруг возгорится. Потому что ее голос вновь в голове. Подальше. От. Тебя. И это конец. Конец всему, ибо его больше нет. - Стреляй. То, что происходит сейчас, больше похоже на сон. Страшный и ее самый мучительный, ибо он непозволительно реалистичный. Слишком живой и чувственный. А самое главное настоящий, но она в это не верит. Не сразу осознает, что услышанное, было сказано Чонгуком. И то, что этот голос принадлежит именно ему, потому как не узнала. Его голос показался до невозможности чужим и незнакомым, но это его, и это он. Понимает это, когда себя не контролируя, поднимает глаза вверх и встречается с его черными. Нет. Нари, остолбеневшую и страшно встревоженную, прошибает буйством чувств, и все становится куда хуже, когда в попытке отстраниться от чужого тела назад, ее только грубее притягивают ближе, крепко и мучительно больно сдавливая ее пальцы на стволе автомата. Он не дает. - Стреляй - он вновь повторяет, а она своим сбившимся ритмом дыхания, подрывает его. - Нет.. - в глазах темнеет, это не может быть сном. - Прямо в сердце, сюда - Мин судорожно хватает воздух губами, выпуская с уст немой стон, когда мужские руки приподнимают ее и прикладывают к своей груди. Оружие концом утыкается в крепкую грудь Чонгука. Так, Нари даже ощущает, как быстро приподнимается и вновь опускается его грудная клетка, она словно чувствует, контролирует и его бешенное сердцебиение. - Ты же хочешь этого - Чонгук еле смыкает челюсти и также с трудом проговаривает эти пару слов, - Я... Я не... не хочу - она едва-ли не теряет сознание, в себя приводит его рык. - Так, давай же, стреляй!!! - бешенным криком, Чон раздирает себе горло, пробивает молчаливые стены животным рычанием и мгновенно разбивает между ними мертвую тишину, его руки ответно дрожат, словно дрожь от девичьих рук перешла и к нему, но он точно знает, сейчас его нет, все, что творится с его телом это нечто совсем нездоровое, он сам боится того, что зарождается в его сердце, ибо все в нем черствеет - ты сделаешь это, ибо это единственный способ быть свободной. Я.. - голос Чона становится ниже, а его губы искривляются в гадкой ухмылке - я ведь не позволю тебе умереть, знаешь это? Первый раз, слеза нежно коснулась горячей щеки. Сверкающий алмаз мягко спустился с дрожащей ресницы и успокаивающе лег на молочную кожу. Вторая продолжила следом, медленно тянется вниз и трепетно целует уголочек потресканных губ, Мин в немом стоне смыкает челюсти, захватывая и соленную капельку. Жмурит глаза и вздыхает. Третья слеза оставляет ее в одиночестве, вдруг пропадая в чужих прикосновениях. Чонгук пальцами касается ее щеки и чуть склоняет голову. - Ты будешь дышать, пока я жив - и это выбивает из нее последние остатки жизни, Чонгук хрипло но проговаривает - будешь просыпаться вновь и вновь, ибо я никогда не допущу твоей смерти. Никогда. Я умру сам. За тебя умру. Жизнь отдам. Лисенок, клянусь. Она больше не дышит. Лишь иногда вздрагивает, ощущая его холодные касания на своей коже. Чон трепетно проводит по алой щеке большим пальцем, медленно и мучительно долго опускаясь к ее дрожащим губам. Но там его хватка становится крепче, лишь грубее вжимается в девичью кожу и пальцами впивается в ее подбородок. Глаза в глаза. Отравляя ее чернотой своего взгляда лишь томно и через себя вдруг тянет. - Это навсегда, лисенок - его шепот переплетается с диким утробным рычанием, Чонгук скользит взглядом по влажным синим глазам и силой выдавливает на лице еле заметную улыбку, но она знает, в этой улыбке нет его теплого, потому что она не его, принадлежит лишь одному черному и его темному, Чонгука там нет - тебе придется убить меня, чтобы распрощаться со своей жизнью, другого выхода нет - тянет ее ближе - знай это. Навсегда. И даже, когда чужие руки ее отпускают, ощущение сдавленности все еще не оставляет. Чонгук грубо отталкивает ее, словно в одном этом движение скопилась вся его злость и страшная брезгливость по отношению лишь к ней единственной. Словно он ненавидит. Словно она ему мерзка. А Чонгук сам с трудом позволил себе ее отпустить. Потому как знает, продержись он так еще недолго, не смог бы. Он больше не выпустил бы ее из своих рук, и это отчасти пугает. Отходит от девушки на положенные сотни километров и с тяжелой отдышкой комкает губы. Она вновь плачет из-за него, но даже не понимает, какую боль сама приносит ему. И никогда не поймет, не узнает. Одним движением Чонгука уносит назад. Его глаза все еще прикованы к дрожащей девушке, и они до сих пор горят подобно дьявольскому пеклу. Он рычит, от этого страшного рева Мин сильнее передергивает, он в страхе пятится назад, но чужое тело загораживает ее, в попытке вновь остановить разгневанного Чона. Хосок дергает брата за ворот и толкает назад. Хосок для пущей уверенности вновь заставляет Чона сделать шаг назад и с упрёком смотрит, отбирая у него каждую попытку самопроизвольного движения. Так лучше. Отойди. И Гук отходит на положенные десятки метров, лишь бы увеличить между ним и девчонкой эти жалкие миллиметры. Он тяжелым шипением втягивает воздух в легкие и дрожаще смыкает челюсти. Дает брату понять, что все в порядке. Он к ней не подойдет. Без слов все понимая, Хос медленно разрывает с братом зрительный контакт и неожиданно разворачивается к Нариэлле. - Вставай. Тело пробивает дрожью, Мин, что когда-то сидела с опущенной головой, вдруг вздрогнула. Чужой голос не на шутку разволновал ее душу, заставляя от страшного недопонимая сжать края недлинного платьица. Так и сидит не двинувшись. Ведь этого не может быть. - Оглохла? - голос слышится громче, подкрадывается к ней с молниеносной скоростью и через миг оказывается рядом. Чужие руки резко дергают ее за плечи и с силой давят, заставляя привстать. Она под тяжелым давлением поднимает голову и замирает на его глазах. Дыхание учащается, но сердце вдруг замирает. Она все смотрит и в голове вновь разносится чужой голос: "Ты умрешь на глазах своей семьи" Она вновь его услышала. - Ты... - полушепотом еле выдавливает из себя, пытаясь удержаться на трясущихся ногах, но это не мешает ей неотрывно рассматривать чужое лицо и с каждой новой секундой чувствовать, как внутри рождается новая доза отвращения. Хосок тормозит с замершим оскалом на лице. Сучка скажи хоть слово и я порежу тебя. Но Нари не может. Вместо слов лишь молчит, одаривая Хосока слишком пробивающим взглядом. Проходит минута и ее уже уводят, медленно ведя подальше от черного силуэта, что все это время неотрывно следил за ней до окончательного поворота. Когда ее наконец спрятали от чужих глаз, Хос вздыхает.

***

Черно-матовый Ламборджини стоит у окраины темного леса. Все погружено в мрак, опушки деревьев только лишь тянутся кверху, в желании коснуться яркого и спасительного лучика лунного полумесяца. Только в ее сиянии и виднеется надежда на спасение. Ведь оно манит, тянет к себе и взоры лесных обитателей, заставляя всех ночных зверей выть грустно и печально. Одинокие звери подначивают свою пустоту в душе довольно громкими и душераздирающими ревами. Воплями, в которых слышится мольба о помощи. И этот волк. Он тоже воет. Ему также больно. Когтями впивается в грудь и яростно рвет ее в клочья, терзая себя неутомимыми чувствами вины и горя, продолжает жалобно ныть и стонать, понимая, что в этом одиночестве его никто не услышит. Протяжно скулит, потому как больше не может. То, что он испытывает сейчас, сравнимо с десятками страшных пыток, сравнимо с тем, что можно назвать смертью. И он умирает. Его душа распадается осколками по порывам дикого ветра и навсегда угасает, ибо зверю становится мучительно больно каждый раз, когда видит перед собой фотографию маленького лисенка. Голубые глаза даже сквозь черный мрамор кажутся ему синее тихого океана. Глубже и бездомнее атлантического. Родные. Родные. Сука, до невозможности.

Нариэлла Мин.

2001 - 2011.

Любимой дочери и сестре.

Яркая детская улыбка совсем невинной девочки, уже как неполных десять лет украшает черное надгробие. Огоньки жизни, все никак не угасают в этих лазурных сияниях, Чон почти уверен. Она все также, как и десяток лет назад, смотрит на него так нежно и непринужденно, словно не совсем понимает, почему и как вдруг оказалась, в таком мрачном и гниющем месте, где все живое вокруг угасает в мертвеющей мгле, пропадает навеки и застывает Сволочь. И Чон соглашается со своим внутренним голосом. Все также прожигает стеклянным взглядом небольшую чёрную плиту, долгими часами не отводит взгляд от маленьких глаз и с особой опустошенностью всматривается глубже. Внутри зарождается гнев, неутомимый, животный, его самый жестокий, но он ненавидит не ту, чей портрет там находится, а слегка заметное отражение черного облика. Его отражение. Презирает его бездушные и алчные глаза. Ибо как без угрызения совести он смеет смотреть на неё. Чью жизнь погубил девять лет назад. Ублюдок. Чонгук будто сам не свой, отводит взгляд в сторону и вдруг усмехается. За этой улыбкой в нем кроется нечто печальнее, чем просто досада. Это то, что сжирает его изо дня в день, то, что не даёт жить нормальной жизнью. Потому что он должен помнить. Должен помнить то, кем является. Девять лет борьбы, и от него ничего не осталось. Последняя частичка его навсегда оставляет бездушным, стоит посмотреть ей в глаза и на миг затаить дыхание. Он считал себя победителем до тех пор, пока родные глаза его не укололи. И он понял, то, за что он боролся, оказалось вдруг ничтожно напрасным. Напрасными были и усилия, все потеряло смысл, когда прошлое вновь вошло в его жизнь и разбило высоченную стену, выстроенную им же. Он думал, так отгородит себя от воспоминаний. Там, за стеной он оставит и ее. Но не смог. Она оказалась смыслом его жизни, и та боль, что ему причиняет, казалась важнее какого-то жалкого воздуха. Он все также нуждается в ней, ведь в этой боли он и находит себя живым. В этих адских страданиях ощущает себя настоящим. Тем самым уродом и Чоновским выродком. Его отец хорошо постарался. Приберёг к рукам клана, все влияние верховного совета. И ведь стоило лишь покрепче затянуть денежную удавку на шее лающих собак, как непокорные суки сразу покорными стали. Даже похоронили немертвую девчонку, заставив всю общественность поверить в то, что рядом с Минами лежат их сын с дочерью, умалчивая о том, что один гроб пустой. Сам того не понимая, чувствует смешанные чувства от этого представления. Внутри все скребёт лишь от одной мысли. Вот она. Она здесь под землей. А Чон все понимает, Мин Нариэлла действительно для него умерла в тот день. Ему лучше думать, что она лежит под землей со своими гребенными родителями. Пусть будет так, он не хочет себя обманывать. Не хочет этих лишних проблем, потому как устал от головной боли. Почему? Да просто потому что ее нет. Клан Мин пал на тридцатый день декабрьского вечера, забрав с собой и его душу. Он ушёл с ней в тот день. Словно душа оставила эту бездушную оболочку презренной сущности, и ушла туда вместе со своим лисёнком. Он хочет так думать, и ему так легче. Ибо когда смотрит в глаза уже взрослой Нари, не чувствует угрызения совести. Потому как для себя он решил. Я ушёл с тобой лисёнок. В тот день я и ты. Вместе. В его мире больше нет настоящего. Он привык ощущать себя в нем одиноким, отбрасывая свою гнилую тушку и черствое сердце. Потому что на той стороне она всегда рядом. И ребенком осталась в его вечной памяти и даже сейчас. А той, что ждет его в настоящем, для него не существует. Ничего неизменно, пока он старательно держит перед глазами облик маленького лисенка. Тогда конца ему и не видно, она просто смотрит и ему уже лучше. Спокойно. Ибо стоит раскрыть глаза пошире и очутиться во времени нынешнем, Чона бросает в уничтожающий жар, пеклом возгорается его боль и страшно сжирает. А ведь огнем она и является. Та самая восемнадцатилетняя девчонка, что в его глазах когда-то казалось ребенком. Стоит на нее осмотреть и все. Крахом рушится весь его мир и осколком распадается у ног рыжеволосой. А его держит она. На ногах стоит лишь благодаря ей, завороженно рассматривая каждое красивое очертание ее прекрасного личика. Она ангел. Нари расцвела и Чонгук ничего с этим поделать не может. Каждый раз, когда она оказывается рядом, начинает сходить с ума. Волк начинает тянутся к облику лисицы. И Чонгук отдаёт отчёт своим мыслям, и понимает, подальше ему от неё держаться нужно. Пусть та преграда, которую он выставил перед ними, простоит еще лет двести. Иначе боится, что снова сделает больно. Он сволочь, и Мин подпускать к нему просто нельзя, ибо она, как желанный кусочек его безмятежной жизни, он поглотит ее. Ведь Чон умеет только лишь убивать. Но никак не чувствовать.

Клянусь.

Я буду ненавидеть тебя всей душой.

***

Едкий и моментами кислотный аромат марганцовки пробивает нос, неприятно касается кончика языка, когда в желании прихватить воздух губами, красноволосый дергается, съёживаясь от нетерпимой боли в области плеча. Хосок отрывисто дышит, сжимая зубы с характерным скрипом, вновь жмурится, когда выливает на открытую рану очередную банку антисептика. Маленькая упаковка летит на пол к двум предыдущим, и парень напрочь забывает о ней, когда жгучая боль снова прорезает тело. Жидкость на теле превращается в шипящую смесь, а белоснежный раствор лекарства мгновенно окрашивается в багровый, съедая на своем пути абсолютно каждую новую капельку крови из большой огнестрельной раны. Пуля попала в плечо. Но еще чуть-чуть и Чонгук бы попал прямо я яблочко. И тогда Хоса уже ничего бы не спасло. Чонгук безусловно хорош в стрельбе, он редко когда промахивается и почти всегда стреляет, в намеченную им цель. Чон даже не знал, что это он. Просто принял его за чужака. И просто сделал выстрел. Но то, что Хос до сих пор жив и может дышать, кажется для него совсем невозможным и даже чем-то бредовым. Это не спасенье божье - таких, как он небеса не укрывают. Не просто везучесть - ее у него никогда не было. И даже не случайность - возможно простая нелепость. И всего. По-другому это и не назвать. И вся эта ситуация вызывает у Хосока просто больную улыбку, слишком нервную и жуткую. Он влип в огромную проблему, виной которой является лишь одна девчонка. Уголков губ касается кривая ухмылка, а брови выгибаются кверху. Он даже не знает, как реагировать на то, что с ним произошло за последнее время. Он чуть не убил ее. Чуть не лишил жизни девчонку, которую знал столько же, сколько и себя. Но что еще больше пугает, ему не было жаль, и он не сожалел, когда пальцами готовился сжать курок автомата. Ему казалось простым отпустить прошлое, которое тревожило их слишком долго. Но не для Чонгука. Он до сих пор помнит, сколько эмоций смог прочитать в черных глазах брата. И с каждым новым вздохом черный цвет в них сменялся красным, а лицо брюнета становилось все серее. Так выглядит страх? Он думал у Чонгука его нет. Был в этом уверен ровно до сегодняшнего дня. Но сейчас понял, это прошлое поразило всю его душу, и как бы Гук не отпирался, он все еще боится. Его слабость заключается в Нари. Она до сих пор его не отпускает. И это выглядит жалко. В его глазах лидер был не таким. Чонгук перед ним был вожаком не имеющим страхов, у него никогда не было слабых мест и этим он обыгрывал всех своих ненавистников. Тем, что был неуязвимым, с душой черствой и даже гнилой. Такого Чонгука Хосок и помнит. Но он даже и не представляет, что случится, когда зверь внутри его братца неожиданно покинет свою зимнюю спячку и вновь овладеет разумом кровожадного Главы. А что, если бы Чон узнал, что это он? Остановился бы? Устало напрягая шею, Хосок вытягивает голову и встречается со своим отражением в зеркале. Черный цвет глаз меркнет на фоне поглощающей его темноты, а брови все сильнее сводятся к переносице. Смотря на себя он понимает. Узнай его Чонгук, он бы уже гнил трупом под кучкой земли.

***

Сегодняшним днем никто не поднимался на второй этаж и тем более не создавал каких-либо громких и раздражающих звуков. После того, как Глава вновь покинул стены своего дома, пентхаус поглотила тлеющая тишина. Две прислуги все свое время проводят только на кухне - от безвыходности. Нари поддавшись эмоциям запретила кому-либо к ней приближаться, да и вообще она не хотела видеть кого-то. Так и было. Ее не беспокоили. Мин казалось, что это лишь совпадение, что ее никто и не послушает, ибо в этом доме она никто. На самом же деле, Чонгук дал приказ - выполнять абсолютно каждое требование младшей Госпожи. Если же кто-то посмеет ослушаться, непременно лишится своей головы. Ибо Мин не "никто". Она Госпожа. Кем бы она себя не считала, в клане для нее выделено свое место. Особое. Все подчиненные знают это, как азбуку Морзе. Для них Мин часть семьи Чонов. И ее слово почетно и уважаемо также, как и других ее членов. Но Нари старается смотреть на свое положение с другой стороны. Не с той, где все хорошо, ее она буквально не видит. Проще думать, что она простая заложница, та, которую держат на короткой узде, контролируя все ее шаги и движения. Проще думать, что она пустое место. Тогда она начинает верить в силу своей никчемности и жалкой жизни. Потому что так правильнее. Она не мечтает. Когда ее ставят на место и унижают, боль кажется не такой сильной. Когда Чонгук унижает - в душе не становится больно. Словно так надо. Толща грязи, в которой потопает день за день, кажется невыносимо тяжелой. Вся чернота, ее поглотившая, срослась с ней навсегда. Ее не убрать, ведь она уже в ней. Вся эта гниль и былая мерзлота уже внутри, и этого не исправить. Но надежда ее не покидает. Мин лишь вновь закрывает глаза и дает горячей воде распластаться по всему ее телу. В стенах ванны витают волны пара, зеркала больше не отражают в себе внешний мир. Он прячется за неразборчивой мутной картиной. Там нет и ее отражения, там пусто. Стоит задержать дыхание, и она погружается в глубину своего маленького океана. Там, под водой, кажется мир совсем другой. Ибо тело не саднит и больше не ноет. Она бы хотела в нем утонуть, чтобы больше не чувствовать боли, это казалось единственным выходом - задержать дыхание и навсегда раствориться в толще этого грязного озера. Она не была сторонницей насилия. Она никогда не пыталась причинить себе боль. Просто.. Просто она хотела бы ее больше не чувствовать. Такое крохотное, но слишком несбыточное желание. Но ведь вода успокаивает. Она нежно касается девичьей кожи и бархатом расстилается вдоль ее тела. Пленяет в объятиях, крепко-крепко сжимает и страшно затягивает. Так бы всегда. Всегда бы не видеть его. Быть одной в мире, созданном лишь ею. Ибо в том мире, в котором есть он, ей хочется задохнуться. Одно его появление и она словно чувствует, как чужой силуэт медленно стягивает ее кожу на шее. Один его взгляд, и воздух покидает легкие, а тело начинает содрогаться в неутомимом страхе. Но страх не от боли. Страх от того, что она боится вновь посмотреть ему в глаза и не увидеть в них его настоящего. Она хотела бы навсегда запомнить его, таким, которым помнило ее детство. Она оберегала эти воспоминания ни смотря ни на что, прятала их глубоко-глубоко, надеясь на то, что чернота их никогда не коснётся. Ведь в них она и жила. Когда закрывала глаза, вновь видела перед собой иллюзию ее обмана и радостно вздыхала. Там был он. Там, Чонгук смотрел трепетно        но все оказалось ложью. Он лишь ненавидит. Там, Чонгук был другом       но она не видела в нем дьявола. В нем рождался ее страх. Она думала, что любит       но он хотел делать лишь больно. Он. он. он... Его больше нет. Чонгук умер, ушел навсегда в тот момент, когда она стерла из памяти все обманчивые воспоминания с ним. Они были ложью. Были ничем. Пустотой. И теперь, в попытке успокоить себя, Мин лишь вновь закрывает глаза и обхватывает себя руками. Накрывает плечи дрожащими ладонями и немного впивается коготками в молочную кожу. Единственный способ заглушить моральную боль - причинить себе физическую. Ибо когда стонет сердце, тело пробивает сотнями острыми копьями, и чувствовать это невыносимо. Невыносимо. Но привычно. Нари полюбила эту боль. Чувствуя ее, понимает - жива.

***

Вовлеченный в простоту черноты, брюнет устало смыкает глаза, медленными и ленивыми шагами ступая по длинному коридору опустошенного офиса. На часах вечернее время. Не так поздно, чтобы настолько сильно взывать о усталости и потери сил, но для Чона сегодняшний день вышел слишком эмоциональным. Тяжёлым. Сегодня он не вернётся в пентхаус. Останется в своём кабинете, и проведёт тихую ночь наедине с собой и своими мыслями, что явно требуют полного внимания к себе и чтобы он окончательно разобрал весь мусор, накопившийся в голове, ровно с того момента, как на горизонте появилась дрянная Мин. Да он вообще забыл, какого это, когда башка не трещит по швам, а сердце не колотит по зверски. Он вообще забыл, какого это жить, так, чтобы душа не болела. Он хотел этим вечером одиночества. Но видимо и это останется лишь простым желанием, ибо замечая у двери своего офиса чужие силуэты людей, хмурится. Сука, прелестно. Гадать с трёх раз не пришлось. Он знает кто его ждёт. Но не торопится. Медленно заходит в просторный кабинет и совсем расслабленно ступает в сторону своего бара. В центре за ним уже наблюдают, однако Чонгук не видит лица гостя. Не хочет. Рука тянется к дорогому коньяку, и Чон его быстро опустошает, почти одним глотком выпивая небольшую его часть. Алкоголь уже стал для него слаще наркотика, любого успокоительного или обычной еды. Это то, что требует организм. Недолго размышляя над своими действиями, Чон лениво тянет бутылку за собой и наконец поворачивается в сторону гостевой зоны. Медленно, особо расстёгивая каждый свой шаг, идёт глубже. - Удивительно - затишье приглушает его хриплый голос, негромкий, но неприятный - на что только не способны люди ради тех, кем дорожат всем сердцем. Это ведь так - тяжело вздыхая, поднимает голову и стреляет чёрными глазами в сторону - матушка? Но женский силуэт даже не движется. Та, что молча за ним наблюдает, не издаёт и звука, ее лицо не меняется в попытке ответить сыну, глаза не пугаются его злобного взгляда. Она лишь продолжает смотреть, так, словно выбивает из него слов куда больше, нежели он может позволить сказать себе. Чонгук в эту игру вступать не хочет. Он устал. - Я же сказал, что вы ее больше не увидите, если ослушаетесь - чуть раздраженно, но на удивление спокойно шепчет, облокачиваясь поясницей об края небольшого рабочего стола - но вы здесь. Снова. - И ты знаешь, что привело меня к тебе - в упор смотря на сына, говорит серьезно. Чонгук молча поднимает голову и ответно смотрит на мать, тем взглядом, которым любит смотреть на врагов. Он слишком холодный, грубый, отчасти неприятный. Но даже так, один взгляд кажется красноречивее сотен его слов, ведь она и без этого знает - тот все понял с первой секунды. - Позволь моему доктору осмотреть ее - быстро проговаривает, собирая уверенность в своём голосе - знать, что она жива, не достаточно. Я должна быть уверенна, что Нариэлла в порядке. В полном. Чонгук усмехается. C досадой в глазах чуть вздыхает, судорожно хватая воздух тонкими губами. Отводит взгляд в сторону панорамного окна. Там ночной город. Но он меркнет, его огни угасают, когда пытаясь за них ухватиться, Чонгук касается своего отражения. Там чернота. Там, в отражении его сущности яро сквернословит душевная боль. Он лишь дергает плечами, и будто сам себе шепчет: - Разве знать, что она рядом со мной, вам не достаточно? Первая Леди хмыкает, устало вздыхая. - А она с тобой в безопасности? - Нет. Рядом со мной она никогда не будет в безопасности - Чонгук резко глотает, пытаясь скрыть в голосе нотки отчаянного, и касаясь затуманенными взглядом ее, шепчет - вы ведь.. тоже это понимаете. И даже вопреки нависшей тишине, они слышат друг друга. Минджу читает по губам сына то, что никогда бы не услышала от него, будь это не игрой ее воображения. Но разве это неправда? Глаза Чонгука кусают, но отчасти лишь ради того, чтобы она вновь заглянула в эту бездонную пропасть и нашла там его боль. Чон никогда не признается, но сейчас он ищет помощи во взгляде матери. Сломлен. Разрушен. И себя теряя, Чон резко дергает головой, неожиданно вздыхая и отходя ближе к окну. Он вновь разорвал связь между ними. Ему все это не надо. А Минджу прерывисто дышит, сердце ее тоже стонет. Он ее сын. Его мучения отравляют и ее. Но она ничего не может с этим поделать. Поэтому тоже сменяет свой взгляд на более равнодушный и пряча волнение вдруг проговаривает: - Я все же требую заключения от доверенного мной доктора. У этой девочки проблемы со здоровьем, ты и не представляешь какие. - Пару синяков на запястье, небольшая ссадина на правой щеке, она не слушала, и мне пришлось привлечь силу - невзначай проговаривает, приподнимая горлышко бутылки к губам и продолжает - но больше я ее не трогал. Достаточно? Этого достаточно? - Она же ребёнок - разочарованно шепчет, смотря на сына чужими глазами - что же от неё останется, если ты не остановишься? Ничего. Почти или уже. - Ты ведь себя не контролируешь, я вижу это по твоим глазам, Чонгук. Чонгук мрачнеет сразу. С особой силой отрывает себя от окна и словно нехотя вновь смотрит на мать. Но женщина упорно игнорирует зарождающуюся злость в родных глазах, она будто хочет залезть глубже, настолько далеко, насколько вообще возможно. Но его взгляд на себе выносить невыносимо, отчасти пугает не гнев и злоба, которыми полыхают его черные глаза, а кое-что другое. Минджу их словила, страх и боязнь ее потерять, что утаившись в глубине его черноты, взывают о помощи. От матери боль он не скроет. Она видит его как прочитанную книг. Но лучше бы не делала этого. Ту боль, что она в нем увидела, уколола и ее. Длинными кровавыми петлями вырвалась из его сердца и медленно подползла к ней, окутывая в безнадежности и ее душу. С ним эта невыносимая боль всегда. - Нари все еще тебе дорога - еле шепча проговаривает, досадно кривя взгляд - сколько бы ты не внушал себе, ты ее не ненавидишь... Дорога. Дорога. Эта идиотка ему дорога? Да, сука. Дороже всей его жизни никогда Пару слов хватает, чтобы крышу напрочь снесло. Он держался. Но терпению пришел конец ровно тогда, когда его слишком жёстко нагнули. Сердце кольнуло, от острой боли, когда их прорезало острием кинжалов под названием "правда". Стены тихого кабинета пробивает ревом, а оглушающий звук разбивающегося стекла больно касается слуха. Минджу жмурится и чуть опускает голову, взглядом касаясь разбитых стекол у своих ног. - Если вы еще раз, посмеете влезть в это дело - отрывисто дыша, Чон скалится, еле сдерживая немой крик на душе - я отправлю Мин настолько далеко, что вы никогда в жизни о ней больше не услышите, ибо за каждое ваше непослушание - Чонгук горит изнутри, отравляя запахом дыма и свою мать, медленно и тягостно шепча - отвечать заставлю ее.

***

Тэхен на работе проводит времени куда больше, нежели в собственном доме. Иначе он не может, ибо там нет Тэхви. Он не видит ее уже приличное время и это не может не сводить с ума. Что он только не делал, но все бесполезно. На его спину свалилось слишком много дерьма, а свободного времени так и нет. Тэхви накосячила, по крупному накосячила, и теперь за ее промахи отчитывается старший. Первая проблема - это и есть сестра. Совет, национальное собрание, эта девчонка подняла на уши абсолютно всех, а шумиху, что последовала после ее буйства, как видно угасать не собирается. И сейчас, покидая стены одного из корейских ресторанов, Ким устало вертит шеей, направляясь в сторону своего авто. Там поджидает охрана, мужчины в глаза главному не смотрят, уперто глядя в пол, отходят с дороги и рассасываются по автомобилям. У одного на лице под глазом знатный фингал, у другого рука в переломах, третий вообще старается не светить своим лицом, ибо на нем нет и живых мест - все это дело рук босса. Псы отхватили за то, что не уследили за сестрой Господина. Остальных Ким отправил в реанимации, потому что смерть, для него казалась слишком простым наказанием. Ведь Тэхви для него все. И они посмели упустить ее, посмели оставить без присмотра его сокровище. Ублюдки. Тэхен раздраженно дергает головой, когда наконец оказываясь на мягком сидении, спокойно вздыхает. Встреча за встречей, нескончаемые разговоры с влиятельными старперами и его изведенное терпение. Все это под конец дня выедает. Забирает все силы, выжимая из него соки жизни. Ким и не замечает, как быстро оказывается у ворот своего дома. Забывшись в собственных мыслях он теряется во времени. Но стоит отвести взгляд в сторону, замечает, у дома стоят чужие автомобили и уже знакомые ему люди. Усталый вид его не смущает, он не проявляет никого интереса к увиденной впереди картине. Как и к спине брата, что стоя у витринного окна глядит в даль завороженного городского пейзажа. Джин в отражении видит силуэт Тэхена. А тот вдруг сжимает кулаки за спиной - лишь бы не разбить ему рожу. - Думал это ты придешь, но никак ни я - слышится тихий голос Сокджина - забавно, не так ли? - Она не хочет меня видеть, разве ты не рад этому? - из последних сил сохраняя невозмутимое лицо, Ким чуть вскидывает головой, проницательно взглядывая на второго - я почти уверен, это твоих рук дело. - Так будет лучше - пожимает плечами тот, даже не меняясь в лице - ты ведь и сам знаешь, рядом с тобой она жизни не научится. Твое присутствие делает ее несерьезной ко многим вещам - Ким говорит непринуждённо, его серьезный голос сбивает столку, в нем нет издевок, все куда хуже. - Что ты несешь?! - С самого детства ты это делал! - в ответ срываясь на крик цедит старший, выходя вперед к свету - всегда закрывал глаза на ее безрассудные поступки и решал все за нее. Она видела в твоих действиях поддержку, и приняла ее за свободу, что обернулась для нее худшим. Она вертит нашей властью так, как захочет, и ты считаешь это нормальным? - Ты не должен так говорить о своей сестре - раздраженно шипит - да и к тому же ты никогда не воспитывал ее, используя свои садистские методы ты ничего не исправишь. - А к чему привели твои методы? - вдруг спрашивает Джин, без всякого притворства желая узнать правду - ты сделал из нее человека? И тут Тэхен замолкает. Потому что не знает как отвечать. Этот вопрос выбивает из него все силы. Тэ пробегается взглядом по просторам коттеджа и звонко хрустит костяшками на ладонях. Язык упирается во внутреннюю сторону щеки и больно давит. - У нее был хороший пример, чтобы не повторять ошибок некоторых людей - и в каждом слове слышна печаль, грустная, совсем без издёвок, словно этим Тэхен и не собирался задевать брата, он просто сказал то, что чувствовал сердцем. И это подействовало. Он даже на расстоянии чувствует, как медленно вздыхает шатен. - Прекращай свои игры Тэхен - вдруг проговаривает - да, я пропустил взросление сестры. И я готов понести за это ответственность. Ты же... нарушил наш уговор. Поэтому пока не разберешься со своими проблемами, Тэхви не увидишь. Тэхен вскидывает бровью и непонимающе смотрит на брата. - Я не влезаю в дела клана, ты не трогаешь Тэхви - с нажимом говорит Тэхен, заметно смыкая челюсти в немом раздражении - какой из этих уговор и кем был нарушен? Джин поднимает острый взгляд на брата. - Чон Чонгук. И у тебя серьезные проблемы, Тэхен. Одно имя и глаза Кима замирают на какой-то картине. Что блядь?

***

- Охота? Чуть выворачивая голову в сторону от яркого ослепляющего солнца, приходится зажмурить застылые веки, но Хосок раздраженно шипит, прикрывая левой рукой надоедливый огненный подсолнух, отчасти вообще не понимая, какого он оказался в этой части леса. Правой рукой подпирает дробовик, вытаскивая его с багажника Гелендвагена. Проглотив свое ворчание в себя, вновь переводит взгляд на брата, что стояв у водительского места надевает на руки черные, как смола, кожаные перчатки. Он даже не смотрит на него. - Единственный способ расслабиться на данный момент - привычно холодным голосом проговаривает, вскидывая головой и чуть ее наклоняя. - Сколько дерьма происходит в компании, а ты думаешь об отдыхе? - недовольно кривит брови. Чонгук бросает дело с перчатками. Теряя терпение чуть шипит, поднимая голову к ослепляющему на небе солнцу. Минуту он молчит. Но не больше. Только лишь хватает в руки свой автомат и размеренными шагами топчется в сторону братца, что все это время то и делал, что прорезал его своими внимательными глазами. Оказываясь рядом тормозит. И чуть ли не без гнева цедит. - Просто выпусти пар - вздергивает скулой и чуть поджимает скрипучие челюсти - убей пару тройку животины и потом мы вернемся в город. - Ради забавы убиваю не я - Хосок вздыхает, опуская руки в карманы брюк и с неким упреком говорит - а ты. Да ты прав. Мне блядь, нужно выпустить пулю кому-то в брюхо, или же я не сдержусь и сделаю это с кем-то из вас с ней. Мне нужно сменить обстановку или же мои психи полетят к черту. Я сука схожу с ума и мне это надо. - Пошли - определенно сдерживая себя в чувствах проговаривает, моментально сводя взгляд с брата за его спину. Хосок провожает второго изучающим взглядом, хмурым прищуром сводит глаза и немного сдавливает край автомата в руках. Спина Чона уже скрылась за высокими толщами ив, а тот все стоит, уперто смотря в даль, под себя подмечая. Странный. Чонгук сегодня очень странный. Природа не любит незваных гостей. Ей нравится одиночество. Она рада бы жить лишь в этом приятном и сладостном молчании, желая проживать свои столетия в нерушимой идиллии с великими и громоздкими реками, иногда ласкаясь от успокаивающего жужжания водоемов, что изо дня в день мчатся, быстротечно протекая вдоль величественных и завораживающих скал. Вершины и серые горы особо угрюмые, но не без того привлекательные, они хранят много секретов этого бренного мира, утаивая их где-то там, далеко, на верхушках у дымчатого небосклона. Небо, яркое солнце и ее молчаливая лунная сестрица, дикие звери и их неугомонные ревы, бурлящая река у краев тихих берегов и великолепная россыпь зелени на опушках полей - все это сердце великого леса. Это и есть та жизнь, что прячется за громоздкими ограждениями в виде высоких людских построений. Там, за горизонтами гор, царствует пустошь и вечная серость, увлекая души людей в беспросветную пустоту. Это два разных мира - две разные иллюзии. И всматриваясь в даль великих красот, Чонгук понимает, то, что не тронуто человеком - никогда не умрет. Ведь там, где ступает людская душа, все безвозвратно сгнивает и увядает. Одно убивает другое. Совсем как они. Чонгук тоже ее убивает. А Нари от его касаний вновь умирает. Они тоже, как два разных мира. Тут сердце скукоживается, и в попытке задавить надоедливые чувства, Чон глубже вдыхает прохладный воздух и задерживает дыхание. Отчетливо разбирая в своей голове сердечные ритмы, начинает отсчет, принимая биение сердца за часовые удары. Стрелка скоро достигнет намеченной линии, и он наконец спустит пулю. Прищур становится острее, а палец медленно касается курка. Чон вот-вот надавит, но даже, когда цель покидает гнездо, не двигается. Глаза намертво приковываются к небу, на котором секундой назад, вскинув белоснежными крыльями, взлетает красивая и до невозможности нереальная белая птица. Чонгук и не думает стрелять. Он не может. Облик солнца мгновенно затухает на фоне ангельского создания, ведь Чон почти уверен, эта птица сошла с великого небосклона к ним в виде божеской тени. Орлица нежно взмахивает белыми, как пух, перьями, мчась по огромным просторам яркого неба. Там облака, нежно касаются ее острых крыльев и после вдруг рассыпаются, дымчатыми линиями растворяясь по тихому небосклону. Эта птица похожа на рай. Эта птица словно отражение жизни. Такая же чистая, как и душа той девчонки. Чонгук находит в этой животине то, что видел когда-то и в Мин. Она была такой же прекрасной, пока Чон не разрушил ее. История повторяется. Он вновь держит автомат в своих ладонях собираясь забрать и эту жизнь. Как когда-то забрал и ее. Ведь так выглядит наказание? Чонгук и понять не может, не разбирает теперь где реальность, а где лишь игра его воображения, ибо перед глазами уже не горы и красноречивое солнце... Она. Смотрит на него и даже не дергается, ощущая на себе прицел приставленного автомата. Чонгук стоит в паре метров от Мин, смотря девушке прямо в глаза. Внутри него идет борьба, самая кровавая и жестокая, это война в которой он жил всю свою жизнь, с которой отчаянно боролся и неосознанно сопротивлялся. Он хранил в своем сердце всю безмятежную боль, пряча свои страшные вопли лишь от одного человека. Ради нее выстраивал стены, только бы эти черные стрелы ее не коснулись. Но стоит взглянуть ей в глаза и видит там себя. В ее глазах он всегда был настоящим. И даже сейчас, его нутро перед ней оголенно, он тот, кем считал себя с самого рождения. Убийца. Ты убил ее однажды. И убьешь сейчас. Один ее образ и он готов приставить оружие к сердцу. Одна ее улыбка и он сдавит пальцами ствол, но глаз не оторвет, никогда. Одна ее слеза и он выстрелит. Потому что никогда. Он никогда не сделает ей больно. Но страшное видение его вдруг покидает, когда воздух пробивает оглушающим звуком. Чонгук словно выходит из транса, продолжая в руках сжимать край так и неиспользованного им дробовика. С непривычной ему растерянностью в глазах отводит голову и вдруг прерывисто вздыхает. И стоило маленькому белому пятнышку приблизится к невысокой опушке, гордая птица, взмахнув белыми, как снег, опереньями, падает с неба на землю, покорно принимая смерть от своего палача. Она камнем летит перед высокими ивами - вся взъерошенная и искаженная, с отчаянным и жалким писком пав на грязную землю. Еще одна частичка леса покинула его навсегда. - Что с тобой? - твердый голос отвлекает онемевшего брюнета, заставляя того повернуть голову - мы чуть не проссрали такую добычу - осуждающе проговаривает, криво смотря на брата. - Ты ее подстрелил... - язык его не слушается, как и тело, что начинает трястись от дикого холода. - Да - непонимающе отвечает, вдруг удивляясь с странного поведения Чонгука - что с тобой происходит? - Ничего. - Уверен? - Сказал же, ничего. Чонгук отбрасывает ружье себе под ноги и быстро идет в сторону небольшого стола, где судорожно хватая одну из бутылок с напитком, вдруг резко впивается губами в тонкое горлышко. Пьет так, словно он жаждал этой воды сотни лет, проведя тяжелое заточение в какой-то из пустынь великой Сахары. Но на самом деле, ему просто нужно было отвлечься, и это ведь помогает, алкоголь в считанные секунды приводит в себя. Его больше не трясет. Теперь все стало на свои места. Мир перед глазами не плывет. И Мин рядом нет. - В яблочко - за спиной задумчивого Чона звучит довольный голос красноволосого, когда к ним приносят ту самую подстреленную птицу. Черные глаза незаметно цепляют из-под спущенной челки ее силуэт. На ее белоснежно ярком теле разрослась дыра с размером в кулак, пачкая невинные крылья в цвет совсем неприятный и отталкивающий чужой взгляд. Тушка убитой зверюшки окрасилась кровью. Чонгук тяжело вздыхает и отворачивается, отходя на пару шагов. Теперь очередь Хосока. Красноволосый вновь берет в руки дробовик. Недолго крутит его в руках, проверяя наличие пуль в магазине, а после, окинув брата незначительным взглядом, выходит вперёд. Его цель - птица более меньших размеров, чем трофей Гука, но куда прозорливее и быстрее, что требует более точного подхода к слежке. Но стоит чуть приподнять оружие, к ним идёт один из членов охраны. Чонгук бросает на него беглый взгляд. - Босс, готово - тот кланяется и протягивает главному жёлтую папку, которая привлекла внимание не только Чона, но и второго, что полностью забыв о своей очереди, хмуро разглядывал вещицу на руках у брата. - Свободен. - Что это? - сам того не осознавая спрашивает у брюнета. - То, что я так долго искал. И все. Папка летит на небольшой столик, чуть сметая с него часть содержимого, оставаясь для Хосока вещью неизведанной. Чон вновь переводит взгляд на Главу, но тот смотрит упорнее, преподнеся рюмку к губам, кивает, дабы тот продолжил. Хосок вновь пытается сконцентрироваться, и не на словах, сказанными братом, а на своём деле. Ибо то, что происходит сейчас, отчасти тревожит его. Вся эта затея, ему вовсе не по душе. Он дергает головой и вновь приподнимает оружие, прикладывая его на уровне своих глаз. - Ты сегодня странный - мотает головой старший. - Ты тоже - вскинув бровями отвечает, цепляя неприятным взглядом Хосока - обычно ты целился левой рукой, что-то поменялось? Палец Хосока замирает на курке, когда заданный вопрос Чоном вгоняет его в полный тупик. Он не видит лица брюнета, но почему-то представляет его в голове достаточно хорошо. Чонгук сейчас смотрит на него проницательно. Он то знает. - Неудобно. Правой проще держать прицел. - Я и не знал - удивленно проговаривает, облокачиваясь об стол - знаю вот только то, что ты с детства левша. Удивительно, верно? Мы с детства вместе, но оказывается есть вещи, о которых никогда и не слышали друг о друге. Знаю... Что он, черт возьми, знает?? Я знаю все, подонок - голос в голове звучит твердо, но губы лишь вплотную смыкаются, чуть искривляясь в несильной ухмылке. Чонгук разом меняется в лице и как ни в чем не бывало, вдруг посмеивается. - Расслабься - во всю ухмыляется, чувствуя напряжение брата всем своим телом - шутка. Хосок поджимает челюсти и сдержанно смотрит наверх, тяжёлым взглядом касаясь серых облаков. Те над поляной сгущаются, собираются группами, образуя над тихими землями толстое полотно черноты. Солнце больше не светит так ярко, его последние лучики жалобно хватаются за тоненькие веточки огромных деревьев, стараясь растянуть свои последние секунды перед тем, как окончательно скрыться во мраке холодного небосвода. Хос вновь приближает к себе автомат и наводит прицел. Но руки все еще дрожат. - Помнишь, я говорил, что скоро покончу со всем? Чонгук смотрит в затылок брата из-под тишка, чуть вздергивая бровью. Ему отвечать и не нужно, он уже знает, Хосок внимательно слушает. - С чем именно? - спрашивает старший, пытаясь сделать свой голос, как можно ровнее, а сам непроизвольно дергает скулой, громко глотая ком воздуха в горле. - С делом о покушении на Нари. - Ты слишком много болтаешь об этой девчонке. - А не должен? - Я же сказал, что сам разберусь во всем - сдержанно цедит Хосок, пальцами стягивая рукоять пистолета, он не сводит глаз с прицела, но взгляд горит, и слава богу, Чонгук его сейчас не видит - тебе не стоит вмешиваться в это дело, совет не хочет, чтобы ты был втянут в это. - Поэтому я и решил проверить все сам - спокойно говорит Хосоку Чонгук, сверля его глазами наполненными очерками яркого пламени, что вот вот возгорится еще больше, но Глава оттягивает момент скорого взрыва тяжелыми минутами, умеренно сдерживая внутри себя вой разгневанного зверя - ты кормил меня обещаниями, я оставался долгое время в неведении. А правда была у меня под носом оказывается - в последний раз хмыкает, перед тем, как окончательно сойти с ума. Скрип от натянутой кожи режет слух. Хос на миг затаивает дыхание. - Все кончено. Сегодня, Хосок... Я узнал правду. Короткая минута молчания растягивается вечностью. Один громкий вздох вожака и тишина рассасывается. Один его шаг - и слышится звук первого выстрела. Хосок подхватывает оружие покрепче и резко оборачивается, направляя прицел на собственного брата. Но каково было его удивление, когда вдруг он понял, что оказывается и сам был под прицелом все это время. Его палец не успевает коснуться курка, Чонгук первым производит несколько выстрелов, выпуская пулю одну за другой. Тихий лес страшно взывает, пугаясь от мелодии, уносящей за собой сотни жизней. Песнь смерти - это выстрел. Стаи птиц разом покидают теплые гнезда, и как можно скорее, оставляют опасное место, подхватывая ревы диких зверей, своим неутомимым карканьем. Вопреки своим желанием, Чонгук останавливается. У его ног лежит брат. Хосок дышит отрывисто, пытаясь разобрать хоть что-то в непроглядной пелене дыма, щурит глаза, быстро фокусируя свой взгляд на черной фигуре Чона, что с каждым новым шагом кажется ему ближе. - Это был ты - отрешенно шепчет Чонгук - крыса, которую я искал. Тот распахивает глаза и чуть играет желваками, чувствуя, как внутри рождается ужас с размером в бездонную пропасть. Пытается приподняться и рукой натыкается на гильзу. Чонгук в него не стрелял. Пулями пробил косую линию прямо у ног Чона, уродуя зеленый ковер блекло коричневой грязью. Стараясь отдышаться, вскидывает головой, касаясь разгневанного взгляда своего брата. - Как? - еле вывяливает, но Чонгук понимает. Тот лишь усмехается, зверски скалясь. - О это оказалось проще простого. Куда проще, чем ты мог бы себе представить. Брюнет медленно движется в сторону лежащего Чона. Его тень вот-вот коснётся чужого тела и накроет пеленой неприятной черноты. Поглотит Хосока в пучине страха и заключит его тело в железные оковы. Но взгляд Чонгука. Вот что окончательно добивает. - Ты же знаешь, я всегда целюсь в сердце - хрипит Чон, вдруг нависая над телом брата, недолго осматривает его лицо взглядом, от которого хочется собственноручно вскрыться, и продолжает - но ведь я могу и промазать, например вот сюда - резко и грубо прикладывает конец автомата к плечу парня, с силой и без всякого сожаления надавливая все сильнее. Хосок от этой боли готов взвыть. Стискивает зубы и утробно рычит, хватаясь одной рукой за оружие. Оскал Чонгука становится ярче, когда белоснежная рубашка Чона понемногу пропитывается алой кровью. Попал. Там рана. - Больно ублюдок? - дьявольски рычит, натиском поджимая скрипучие челюсти, Чонгука трясёт от неудержимой злости, он буквально горит - В тот день, я подстрелил тебя. В тот день, когда ты чуть ее не убил, зная, что я ищу ее. Сукин сын! Резко бьет ногой по животу и заряжает последним ударом прямо по челюсти. Хосок откашливается, еле схватившись за место, где Чон, как кажется, сломал ему несколько рёбер. Воздуха в легких не осталось, поэтому тот судорожно движет губами, пытаясь вновь задышать. А Главе пофиг. Ему даже не жаль. - Ты ответишь за предательство, Чон. Я тебя псам скормлю, сука. Заставлю мучаться до последнего. Ты мой брат, поэтому я не могу позволить себе простить твоё предательство. Нет... Никогда.

***

Хосока увозят в отдельной машине. Даже вдоволь перебитый и измученный, тот не сдаётся, до последнего сопротивляется, пока его силой не затаскивают в автомобиль. По приказу Главы его везут в главный офис. Хосок и без всякого понимает, там он и будет вершить суд над собственным братом. Хос от одной этой мысли впадает в истерический смех. Его вот-вот лишат жизни. Руками его же брата отправят в мир падших и мертвых. Как иронично. Вот только этому не бывать, Хосок не будет Хосоком, если позволит себе умереть смертью бессмысленной. О нет. Его уход будет прекрасным, до жути пробивающим и безумно ярким. Один он ни за что не уйдёт. Он заберёт и ее.

***

Сон не помогает. Он у Нари нездоровый. Навещает лишь маленькими промежутками, давая раствориться в царстве Морфея только на какие-то жалкие пару часов. После вновь возвращает ее в мир реальный, оставляя на всю ночь в чернеющей тишине. Так было и сегодня. Перекатываясь с одной стороны на другую, она никак не могла отпустить своё тревожное состояние и хоть на миг позволить себе и своему телу немного расслабиться. Словно что-то внутри неё страшно съедает. Колит. Безрассудно сжирает и страшно пугает. И сейчас она стоит перед раковиной в небольшой ванной комнатке. Судорожными движениями касается прохладной воды и чуть освежает усталое личико, несколькими разами промывая его сточной водой. Сонное состояние как рукой снимает, но головная боль все еще при ней. Она мучала ее всю ночь, и видимо не собирается оставлять и сейчас. Все трещит по швам. Гудит. Ужасно ноет. Избавиться от боли никак не получается. Опускает голову вниз и опирается ладонями по краям раковины. Закрывает глаза и тихо вздыхает, пытаясь минуткой прислушаться к тишине вокруг маленькой комнаты. Но невольно задумывается, и вдруг слухом ловит режущий свист напрягающего молчания. В пентхаусе стало вдруг слишком тихо. Так никогда не было. В голове беспокоит лишь одна мысль. Она надеется, что всего лишь догадки, но больше на ум нечего не приходит. Однако ловя себя на сомнениях понимает, приход Чонгука кажется ей самым безобидным из всех вариантов. Ибо что-то внутри тихо подсказывает, что ей нельзя подходить к двери. Но она тянет ладонь к дверной ручке и несильно давит, тихо открывая белоснежную дверку в сторону длинного коридора. А она дурочка, лучше бы никогда этого не делала. Ведь стоило сделать небольшой шаг, тело уносит в сторону, больно вдавливая в твердую поверхность скрипучей двери. Мин от неожиданности вскрикивает, теряя голос ровно в тот миг, как только кожи на шее касается что-то совсем леденящее и неприятное. - Тише, давай без лишних движений.