Люди-Города

Персонажи: Новогрудок/Любча Время действия: XIV век       Копыта поднимали высокие столбы пыли. Уже почти неделю в землях Литвы стояли сухие и жаркие погоды, непривычные для середины красного лета. Сильный ветер приносил зной и щедро сыпал песок уставшим всадникам в глаза и за шиворот, не спасала даже близость реки: сделав привал пару часов тому на ее крутом берегу да вдоволь накупавшись, дружина новогрудского князя опять была насквозь мокрая. Дорога из Вильни казалась вечной, сам его светлость пан Новогрудок, закаленный в боях и походах воин, пред которым трепетали враги, уже с трудом держался в седле. Скорей бы нырнуть под спасительную сень родных пущ, скорей бы увидеть родной маёнтак и близких. Он не был дома бог весть сколько времени — подумать стыдно, до чего забросил мужнины да отцовские обязанности! Ломая голову над проблемами державы, беспокоясь о порядке в ней, княжеский град, кажется, совсем отрекся от семейного гнезда, где его, между прочим, по-прежнему верно ждали, переживая за него и читая молитвы за его здравие. То и дело ерзая в седле, к которому, кажись, прирос за столетья, Новогрудок чувствовал, как липкий страх ползет под рубахой по его не менее липкой потной спине… Доблестный ваяр не боялся ни сечи, ни гибели, а вот гнев супруги заставлял его трепетать от ужаса. Пани Любча, воплощение небольшого, но гордого поселения, считалась женщиной не робкого десятка: мастерски умела и воевать, и вести хозяйство. В отсутствие гаспадара она в одиночку управлялась с большим фальварком и управлялась, надо сказать, чудесно: селяне слушались ее точно мать родную, товары хорошо продавались, работа кипела с утра и до поздней ночи. Везде, в каждой прибранной хате и простом, но добротном сарайчике, ощущалась ее уверенная рука. И все равно, как каждая женщина, пани Любча вздыхала, что мужа за уши от государственных хлопот не оттащишь… Возвращаясь в родной маёнтак, Новогрудок каждый раз морально готовился к заслуженной выволочке. Наверное, он слишком крепко задумался, поскольку не сразу понял, что к нему обращаются: поравнявшись, десятник Станислав настойчиво просил его выслушать. — Княже, нет сил, пашкадуй людей! — взмолился он. — Дозволь остановиться у озера. Я эти мястины хорошо знаю, тут недалече як раз прохладное озерцо раскинулось — хлопцы хай хотя бы ополоснутся. — Потерпите чуток, — город покачал головой да, убрав со лба прилипшие волосы, невольно потер пальцами старый шрам: полученный в давнем бою с тевтонцами, он побаливал, когда Новогрудок волновался. — Уж скоро достигнем главного озера, там и покупаемся. Видя, что князя не переубедить, Станислав только вздохнул и, бурча под нос ругательства, отправился к остальным. Однако сердиться на куда более старшего и мудрого главу воинам долго не пришлось: вскорости и вправду редколесье сменили густые заросли сосен, дубов, берез, а затем высокие деревья вдруг расступились — и взорам дружинников открылась безбрежная синева. Тот, кто никогда не видал этого прежде, застыл, словно Перуном пораженный, а тот, кто был знаком с водным оком Новогрудчины, не сдержал скупых слез. Пред ними как на ладони лежала жемчужина спрадвечнай Литвы — озеро Свитязь. Ровное, точно круг, и тихое, будто большая крынка с водой, оно так и притягивало, так и манило прохладой, свежестью и покоем. Берега его густо поросли разнотравьем, мягким и пушистым, напоминавшим дорогой ковер, тканый лучшими в свете мастерицами, узоры на котором не повторялись, а чуть дальше к горизонту, там, где рождались облака, темнел непроходимый лес. Как зеркальце в резной старинной оправе, оброненное кем-то незримым и большим, святое озеро, окутанное плотной шалью древних легенд, завораживало любого — без чар, зелий, обрядов. Спросите себя: какова она, твоя родина? где бьется ее горячее сердце, где прячется она от чужих любопытных глаз? Может, в таком вот темном лесу в пещерке под поваленным дубом, в зелени духмяных трав просторных полей или на песчаном дне водоема, что возник среди пущ и холмов, скрыв в пучине своей непокорный город? «Княже Туран, ты поистине благословлен твоими богами, — грустно думал Новогрудок, глядя, как озерную гладь серебрит спокойная рябь, как беспечные солнечные зайчики тут и там качаются на волнах, подскакивая. — Твои женщины, старики и младенцы не отдали город в неволю, они остались свободными — гордые соратники короля…». Печаль сжала сердце мужественного воина. Не выдержав, он смахнул с ресниц слезы и, попросив мысленно прощения у погибших, первым спрыгнул с седла, чтобы спуститься по пологому берегу к спасительной прохладе. Зачерпнув ладонями холодную чистейшую воду, Новогрудок с наслаждением ополоснул горящее от зноя лицо — как же хорошо, господи!.. Ледяная влага, живительная, прозрачная и просто безбожно вкусная, освежила его расплавленное сознание. Казалось, даже жуткая усталость, скопившаяся в нудном пути из Вильни, в одночасье покинула тело, не оставив по себе ни следа. Постояв еще некоторое время на коленях пред святым озером, князь мысленно поблагодарил небеса за благополучное возвращение и оглянулся на остальных. Дружинники, точно малые дети, хохоча и толкаясь, сбросив одежу и едва привязав коней, нагишом плюхались в бодрящую воду озера. Город снисходительно улыбнулся: пускай подурачатся, они почти дома. Фальварок находился недалеко, пару минут верхом, деревенские детишки бегали сюда купаться и ловить рыбу. Так что, отдохнув, воины прибыли домой еще засветло — то-то радости было! Жены и невесты, родители, детвора — все вышли встречать близких. Пан Новогрудок, отпустив десятника, пришпорил коня, дабы въехать во двор родного маёнтка как подобает столичному воплощению. Задумка удалась: с громкими радостными криками народ тотчас же окружил князя, славя его подвиги и вознося хвалу богу. — Вы глядите, кто к нам пожаловал! — за спиной уже спешившегося Новогрудка раздался знакомый голос. — Первая столица Великого Княжества. Матка Боска! Ироничный тон было сложно приписать кому-то еще. Передав верного коня на попечение местного конюха, князь обернулся и не смог не улыбнуться в ответ той, кто плавно отделился от пестрой толпы. Статная женщина в удобном андараке и богато расшитой льняной блузке-вышиванке, рукава которой прикрывали ее загорелые руки лишь до локтей, а широкий вырез, на котором важно расселись алые орнаментальные птицы, подчеркивал маняще пышные груди, смотрела на приезжего прямо и укоризненно. Ее русые волосы, умело собранные в замысловатую прическу, были немного вздыблены, как если б женщина собиралась наскоро, а зеленые глаза излучали радость, которую она, подбоченившись и по-шляхецки важно прикрыв веки, тщетно пыталась скрыть. — Пани Людмила, — вежливо поклонился Новогрудок. — Пан Тадэвуш, — отозвалась она. А спустя секунду, будто вмиг позабыв и про церемонии, и про людей вокруг, рассмеялась и бросилась на шею любимого, осыпая его лицо горячими поцелуями. — Тодзя, Тодзька, Тадась, — повторяла она, пока он кружил ее. — Дзе ж цябе носіць, небарака ж ты мой! — А когда порыв прошел, и супруг наконец поставил жену на землю, добавила, с обидой ткнув его в грудь: — Дурань ты. Знал бы, сколько ночей я из-за тебя не спала, сколько слез выплакала! Разве можно так долго молчать, ни весточки не послав семье? Як ты, дзе ты — поди гадай, ці не в Свитязи утопился. — Прости меня, Милка, — повинился Новогрудок, ласково обнимая свою Любчу и гладя по мягким волосам. — Знаю, виноват пред тобой и родней, дык як кандалы на мне мои справы. Дзе сынок наш поделся? Я думал, Всеслав встретит меня. — Да тут он, гарэза, з хлопцами бавится, — вздохнула пани Любча. — Летом их из лесу не выгнать: то у них там якое-то паляванне, то рыбалка, то опять купаться пошли, хотя я строго-настрого запретила убегать на озера. — Не слухаецца? — аккуратно вопросил глава семьи, тут же получив справедливое: — Да каго слухацца, калі папаша вечно в отъезде? А мы, бабы, разве удержим ваяра? Веська растет без бацьки, як тая трава в лесу, — гляди, вунь ужо меч в ручонках трымае, не ровен час потребует власти и удела. Што будзеш рабіць, стары? — Не такой уж я и стары, — потупившись, пробормотал князь. Он знал, что в речах супруги не было осуждения, лишь заслуженный укор да сетование на судьбу, заставлявшую Любчу быть сыну сразу и за мать, и за отца, и за черта лысого. Новогрудок вздохнул. — Выбачай. Я признаю, что был невнимателен. Любча тоже вздохнула, потянулась и аккуратно потрогала шрам на щеке мужа — будто пыталась оттереть вместе с походной грязью. — Что с тобой сделаешь? Так и быть, шэльма, уболтал. — Оглянувшись, она вдруг помахала рукой кому-то да окликнула: — Весик, иди сюды, твой бацька приехал! — Татка! — растолкав стоявших людей, сквозь толпу прорвался взлохмаченный мальчик лет восьми и прыгнул на руки отцу, крепко обнимая за шею. Каштановые волосы, из которых торчала трава, чуть вьющиеся, жестковатые, такие же, как у Новогрудка, совсем растрепались, а зеленые, мамины, глаза так и лучились счастьем. — Татуся! — орал ребенок, целуя смеющегося отца. — Я так рад, так рад! А ты ведаешь, что тут без тебя было? Марыся родила четверых котят! А дядька Антось сказал, что в этом году будет много яблок! — затараторил малыш, покуда отец гладил его по нечесаной макушке, пытаясь избавить ее от прицепившегося мусора. — А еще мы с Павлюком ходили на ловы, и я вось такого шчупака поймал, правда-правда! — широко размахнувшись, хлопец едва не упал, но был вовремя подхвачен и поставлен на ноги. — И так кожны день, — заметила мама, вымученно потерев лоб, правда, ребенок, не обращая на ее красноречивый жест совершенно никакого внимания, уже требовательно дергал рукав отцовского походного облачения. — А ты привез мне подарок? — пытливые глаза с надеждой уставились на князя. — Ты же обещал, помнишь?.. — Конечно, привез, — улыбаясь, Новогрудок торжественно опустился пред сыном на колено и не менее торжественно вручил ему маленький клинок в удобных кожаных ножнах, богато украшенных почти драгоценными камнями. На рукояти клинка поблескивало изображенье всадника с занесенным над головой мечом — «Погоня», старинный герб Новогрудчины. — Носи сие оружие с честью, наследник столицы древней Литвы, — произнес князь, а княжич так и застыл, не веря своей удаче. От радости ему даже дыхание перехватило, и как только его дрожащие тоненькие пальчики сжали драгоценный подарок, он едва не расплакался. — А… — прошептал малыш, с благоговением вынимая клинок из ножен, потом вновь пряча… а потом опять и опять повторяя сей магический ритуал. Наконец, придя в себя, Всеслав вдруг вспыхнул, выпалил: — Дзякуй, татка! — да, чмокнув отца в руку, тотчас дал деру — спешил похвалиться подарком перед сябрами. Мать, наблюдая эту картину, рассердилась, но не успела ухватить вертлявого отпрыска за воротник. Тогда она повернулась к мужу. — Ты сдурел, стары: давать нож дитёнку! — Он не заточен. — И что? Ты же знаешь мальчишек, не ровен час вока себе выколет! — Не выколет, — желая успокоить супругу, князь положил ладони на ее плечи. В его глазах прыгали лукавые огоньки, прямо как в отчаянной юности, когда он делился с подругой планами по захвату соседей — на него такого было просто невозможно долго сердиться. — А выколет — значит, так тому и быть. Я в его годы и не такое творил, дорогая. — Как вы, хлопцы, вообще выживаете? — озвучила пани Любча свой безответный вопрос да, вяло высвободившись из чужих рук, медленно пошла к дому. Новогрудок последовал с нею, мысленно радуясь, что он снова, как прежде, может погрузиться в простые будничные заботы и оставить донельзя надоевшие — государственные. Но он ошибался. Пани в своей глуши, оказывается, держала руку на пульсе, будучи в курсе всех последних новостей, обсудить которые желала искренне и немедленно. Тем более, что ее, законную супругу первого державного града, все это касалось непосредственно. — Как она тебе? — тон пани Любчи был равнодушным, но в нем слышалась натянутость. — Да никак — девчонка как девчонка, — Новогрудок пожал плечами. Уточнять, о ком идет речь, было лишним: мысли обоих поселений сами собой возвращались на берег Вилии, где с необычной быстротой рос и развивался молодой город. В памяти Новогрудка снова возник образ его воплощения — чересчур серьезной девушки с длинными светло-русыми волосами. Курносый нос, ровные черты, тонкие бескровные губы, стан такой тонкий, хрупенький, что кажется, любой порыв ветра его сломает, но при этом некая внутренняя сила, как огонь языческих капищ, дремлет в этом юном создании, горячо желая вырваться на свободу… Вильня была способной ученицей, схватывала знания на лету. Ее умение видеть истину, ее хладнокровие и поистине мужское мышление быстро разрушили предубеждение Новогрудка о том, что передавать должность девушке — дело бесполезное. Наоборот, князь Гедимин не ошибся в ней, когда поручил перенести столицу ВКЛ на надежные земли прежнего Кривгорода — древнего поселенья кривичей, которое благодаря повеленью князя стремительно выросло. Новогрудку было даже немного жалко девчоночку: ее городское детство буквально оборвалось, за считанные лета она пережила переходный возраст и превратилась в не по годам мудрую, печальную пани, которой так хотелось думать о танцах и кавалерах, а приходилось — о законах, политике и войне. Бедная столица Литвы, горькая твоя участь!.. — Олененок она, — вздохнул князь, не скрывая тоски, — всего страшится, хотя весьма пытлива умом. Учить еще и учить. — Учить… — эхом повторила супруга. — Покуда ты возишься с чужими девчатами, твой собственный сын без отца растет. Князь сокрушенно опустил голову: жена говорила правду, да только как быть, если ты — первый град вашей державы, если тебе как никому доверяет великий князь, если сейчас ты, пожалуй, как никогда обязан оправдать это почетное доверие?.. — Потерпи, Мил, скоро все закончится, — пообещал Новогрудок. — Вот сложу полномочия, смогу чаще бывать и с тобой, и с Весем. — Ды няўжо? — Любча хмыкнула. — Ты сейчас, передавая права столицы, домой заезжаешь реже, чем когда столицею был. И сколько это ваше обучение будет продолжаться, одному богу ведомо. Уж лучше б ты убедил великого князя оставить все, как есть, — едва сдерживая гнев, язвительно заметила женщина. — У нас сроду было принято старины не рушить, новизны не вводить, Гедимин сам так велел, а нынче… — Полно, любимая, что сделано, то сделано, — взмолился Тадеуш, не в силах продолжать этот бестолковый спор. Другой на месте князя давно заставил бы свою женщину замолчать, рявкнув, что не бабское это дело — лезть в политику, но в положении Новогрудка такие доводы прозвучали бы попросту смешно: он же сам готовился отдать бразды правления женщине. Потому, потупившись, Тадеуш лишь смущенно пробормотал: — Ты знаешь, как я устал. Своим повеленьем великий князь избавит меня от тернового венца… Он осекся. Пани Любча внезапно помрачнела, как если бы услышала в свой адрес праклён. — Не ври, — негромко проронила она, сложив на груди руки. — Уж мне-то можешь не врать. Я-то вижу, как тебе больно после стольких лет верной службы лишиться твоей пасады. И не отпирайся теперь, не тверди, мол, что так нужно для государства, — ты имеешь право не признавать решение князя справедливым, потому как оно, видит Всевышний, вовсе не справедливое. И обида твоя понятна, и мне ты можешь не лгать. Какое-то время они молчали. Тирада пани Любчи, ясное дело, родилась из смеси той искренней ярости, обиды и отчаяния, какая охватывает любую княгиню, которую внезапно попросили отдать корону. Однако в этих откровенных словах плескалось не только слабое человеческое, но и глубокое городское: не только о себе и муже пеклась эта женщина, не меньше переживала она за судьбу страны — между прочим, тоже совсем еще девчонки! — с юной соплячкой у руля. Гедимина можно понять: он верил в вещие сны, а крепость на крутом берегу оборонять значительно проще, чем старые новогрудские фортеции. Но Литва начиналась тут — где Слоним и Рута, Новогрудок и Крево, где Уса, Щара и Березина несут свои воды в Неман. И негоже двигать ее, не к добру… Новогрудок чувствовал себя побежденным. В который раз его разумная жена в два счета распутала тот жуткий комок мыслей и чувств, что он носил в себе, назвала вещи своими именами, резко, зато метко. Да, он ревновал. Да, ему, старинному городу, который когда-то сам король Миндовг нарек столицей Великого Княжества, было до ужаса обидно теперь стать обычным провинциалом! По городским меркам Новогрудок был еще молод и не знал, как часто история вычеркивает со своих страниц имена прежних центров, записывая вместо них новые, не предполагал, что это не всегда плохо для уходящих, но уже догадывался, что ухода не избежать: шестое чувство, доставшееся ему от предков-евреев, подсказывало, что ни он, ни Полоцк, ни Туров не смогут вечно держать власть над своими землями. Однажды им всем на смену придут другие, молодые и сильные, которые пока что отсиживаются в тени, не думая даже, какая слава им приготовлена. И все-таки, признавая неизбежность смены ролей, Новогрудок чувствовал в этом нечто недоброе. Не зря же предки наказывали им не рушить заведенных порядков… Минуют века, прежде чем будет убит король Стах, а призраки его дикой охоты уже неслись над Литвою. — Я не знаю, что сказать тебе, Мила, — наконец, с трудом ворочая языком, признал Тадеуш. — Ты права. Но и я прав в том, что все это когда-нибудь обязательно закончится и я вернусь. Я хочу воспитывать своего сына и, скажу честно, уже порядком устал от девичьих капризов. Пани Любча прищурилась. Похоже, высказав наболевшее, она отпустила свою печаль и теперь хотела расслабиться, к ней вернулся прежний благодушный настрой. — Как может мужчина устать в обществе юных девчат? — с улыбкой заметила она, легонько поправив свою прическу и смерив мужа внимательным взглядом. — Это же то же самое, что весь день сидеть в цветнике. Али пану Новогрудку не по нраву милая Вильня? Белая шейка, тонкий стан, стройные ножки?.. Кажется, эта злодейка откровенно наслаждалась, наблюдая, как неминуемо краснеет и теряется ее благоверный. — Побойся Бога, родная, Вильня мне в дочери годится! — заохал он, словно постарев лет на двести. — Она ж вроде нашей Наташки — такое жа дзяўчо горкае!.. — Ладно-ладно, не саромься, коль греха за душою нет, — женщина беззаботно рассмеялась да, нетерпеливо подхватив любимого под руку, повела в дом, заведя наконец-то речь про куда более приятные вещи вроде лазни да ужина. В доме с не меньшей радостью, чем люди (а может, и с куда большей) хозяина встретили кошки и коты, которых исстари привечали в семье Новогрудка, — потерлись о его ноги, подставляя для ласковых почесываний голову и выгнутую дугою спинку, замурчали. Кто-то из кошачьих сразу же обвил хозяйскую ногу хвостом, показывая, что Новогрудок принадлежит ему, а кто-то втихаря хвост задрал, обозначив своего человека понадежнее. Полосатая Марыська, его любимица, принесла котят — похвалиться детенышами, и Тадеуш заигрался с неугомонной пушистой братией до самого ужина. На ужин подавали мачанку с блинами, наваристый бигос и пышные домашние сырники, политые вареньем из журавін, — любимые угощения хозяина, состряпанные заботливыми руками его супруги. Потом растопили лазню и долго делились байками из походов, дыша целебным паром и ароматами местных трав, березы и хвои. Лишь когда землю окутала темнота, жара ушла, а густой молочный туман затянул долины, Новогрудок постучался в опочивальню жены. Его пустили сразу, почти втащив и тут же наградив поцелуем — наконец-то оставшись наедине, супруги могли больше не скрывать своей тоски друг по другу. — Я так скучала, — с укором прошептала растрепанная Мила, на миг оторвавшись от губ любимого и погладив его по непослушным отросшим волосам. — Я тоже, — признался Тадеуш, обнимая жену за талию и сильнее привлекая к себе. Лежа на широкой постели, укрывшись тонким одеялом и припав к плечу Новогрудка, Любча тихо промурлыкала возле его уха: — Весик просит братика. Как считаешь, мы готовы воспитывать двоих? Ее голос был вкрадчивым, кожа бархатной, нежной, совсем не жаркой, несмотря на зной, а пышные волосы разбросались по подушкам. Она была сейчас такая нежная, такая тихая, такая манящая, как ледяная вода криницы в жару, как глоток родного воздуха после долгих лет на чужбине… Новогрудок бережно погладил щеку Любчи, едва-едва касаясь кончиками пальцев, и в его голову внезапно пришло такое простое, но такое важное осознание: вот она, та самая сапраўдная каштоўнасць, о которой слагают песни и сочиняют легенды — его родные. А не столичный статус, не корона, даже не власть… — Мы готовы, — уверенно проронил Тадеуш. И уже наклонился к трепещущей жилке под тонкой кожей на чужой шее, когда двери опочивальни скрипнули. Спустя мгновенье между опешившими супругами прямо в середину кровати с разбегу плюхнулся их сынок, больно заехав отцу пяткой по голени. — Мама, тата, а што вы робіце? — громко осведомился малыш, невинно хлопая ресницами и поудобней устраиваясь возле теплого маминого бока. — Што ты тут робіш? — едва не шипя от боли и потирая пострадавшую ногу, спросил отец. — Мы же тебя уже уложили. Ступай к себе. — Там жарко, — запротестовал ребенок. Отец фыркнул. — Тут тоже. — Ох, Весичка… — мать ласково погладила мальчишку по голове и с виноватой улыбкой сообщила уже супругу: — Забыла сказать, что наш хлопча привык засыпать со мной. Последнее известие заставило князя мысленно выругаться. Глядя, как деловито его далеко уже не крошечный сын отпихивает старшего мужчину от матери и как расплывается в блаженной улыбке, прильнув к ее нежному плечу, пане Новогрудок не нашел ничего лучше, чем возмущенно пробурчать: — Большой уже, а все да мамкиной титьки жмешься. — Дык ты ж тэж, — как ни в чем не бывало отозвался малыш. И Тадеуш подумал, что в воспитании сына он явно упустил что-то важное…

Написано и отредактировано: 06-08.07.2021.

Примечания: Действие происходит во время переноса князем Гедимином столицы Великого Княжества Литовского из Новогрудка в Вильню (нынешний Вильнюс): в своем письме от 1323 года великий князь называл город Вильню новой столицей государства. Городской поселок Любча и агрогородок Вселюб сегодня входят в состав Новогрудского района Гродненской области Республики Беларусь. В письменных источниках они впервые упомянуты в 1401 и 1422 году соответственно, однако по свидетельству археологов возникли гораздо раньше. Любча — одно из старейших поселений на территории современной Беларуси, как, впрочем, и Новогрудок, основанный также задолго до года своего первого упоминания в летописях (1044). Согласно моей авторской мысли, Новогрудку и Любче сейчас больше тысячи лет, а женаты они со времен первых княжеств (XI–XII вв.). Их старший сын Вселюб (из более чем пятнадцати детей) родился в XIV веке. Свитязь — озеро в Новогрудском районе Гродненской области, недалеко от населенного пункта Валевка. Считается одним из самых чистых водоемов Беларуси, находится в центре Новогрудской возвышенности, окружено густым смешанным лесом с редкими растениями и разнообразными представителями животного мира. Согласно преданию, во времена первого великого князя литовского Миндовга на месте озера Свитязь стоял одноименный город, в котором правил князь Туран. Когда Миндовг вызвал свитяжскую дружину на оборону Новогрудка, Туран, подчиняясь своему долгу, оставил город на женщин, стариков и детей. Но вскоре к Свитязи подошли враги, и жители, не имея возможности удержать город, стали поджигать собственные дома. И тогда город провалился в озеро, которое образовалось на его месте, все жители превратились в цветы, а враги, прикасаясь к ним, умирали — так свитязяне избежали неволи. Эту красивую, хотя и печальную легенду пересказал в своей балладе известный белорусско-польский поэт Адам Мицкевич (он был родом как раз с Новогрудчины и в своем творчестве не раз воспевал родную Литву — так он называл Беларусь). «Не рушить старины, не вводить новизны» — принцип государственного управления, которого придерживался великий князь Гедимин, а за ним и его потомки. В дальнейшем превратился в нечто вроде белорусской национальной идеи, которая жива и сейчас. В тексте упоминается сон Гедимина: по легенде, великому князю однажды приснился волк, громко воющий на вершине холма. Придворный чародей объяснил, что сон означает возведенье нового столичного города, слава которого прогремит на многие веси. Так на месте старинного Кривгорода построилась Вильня. Эта легенда сегодня рассказывается экскурсоводами как история основания Вильнюса. Андарак — длинная юбка из плотной ткани. Бигос — второе блюдо из квашеной капусты и мяса, в России его часто называют солянкой. Король Стах — персонаж повести Владимира Короткевича «Дикая охота короля Стаха». По легенде, король Стах был убит своим побратимом и, перейдя в мир теней, со своей призрачной конницей преследовал потомков убийцы. Образ дикой охоты — воплощение вечной скорби родной земли и ее мести за нанесенные обиды. Словарик: Сапраўдная каштоўнасць (бел.) — настоящая ценность Маёнтак (бел.) — поместье, усадьба, имение. Гаспадар (бел.) — хозяин. Пашкадуй (бел.) — пожалей. Спрадвечны (бел.) — первозданный. Гарэза (бел.) — шалопай. Паляванне (бел.) — охота. Тата (бел.) — папа. Бацька (бел.) — отец. Ловы (бел.) — то же, что охота или рыбалка. Шчупак (бел.) — щука. Праклён (бел.) — проклятие. Пасада (бел.) — должность. Лазня (бел.) — баня. Журавіны (бел.) — клюква. Тэж (от польск. też) — тоже.