Piaculum

VI

      Как нам уже известно, Пётр Степанович наведался в Скворешники следующим утром, совершенно приведя себя в порядок. Плечо его почти не болело, напоминая о себе только при особенно активных движениях, которых вследствие этого Пётр Степанович старался избегать; из-за этого до Скворешников он добирался долго, в экипаже трясло так, что почти совсем было утихшая боль снова растянулась по плечу и переползала на спину, а потому добрую часть пути Пётр Степанович прошёл пешком. В дом он вошёл в состоянии некоторого раздражения и напряжения, из-за которых и остановился, не дойдя до кабинета Николая Всеволодовича, тут же зачем-то сомневаясь, чего-то пугаясь, и прочее, и прочее, оставшееся, по всей видимости, ещё от ночной его лихорадки. Около четверти часа он провёл, расхаживая между комнатами, оставшись незамеченным никем, кроме слуг, привыкших к присутствию Петра Степановича в доме и не обративших на него внимания (из-за чего он и наткнулся на письмо, оставленное Дашей без присмотра).       Но сомнения его тут же исчезли, стоило Петру Степановичу ступить в кабинет Николая Всеволодовича. Хозяин сидел за столом в обыкновенной своей позе, появлению Петра Степановича ничуть не удивился и даже удостоил его каким-то длинным внимательным взглядом. Выглядел он несколько непривычно, но Пётр Степанович приписал это, вероятно, недавнему пробуждению Николая Всеволодовича. — Ба! А я всё боялся, что вы не на ногах! — всплеснул руками Пётр Степанович, о чём тут же пожалел, но не изменился в лице, уже привыкнув к такой, не слишком сильной, но медленно утихающей боли.       Ставрогин ничего не ответил ни на слова его, ни даже на приятнейшую улыбку. Пётр Степанович прошёл дальше в кабинет и сел в кресло напротив Николая Всеволодовича. Что-то изменилось в комнате, но Пётр Степанович, не имея возможности приглядеться, не смог понять, что именно, и не придавал этому значения. — Вы по какому-то делу или просто от скуки? — спросил неожиданно Ставрогин. — По делу, по делу, — закивал Пётр Степанович. — Теперь скучать некогда, сами знаете, — он наклонился ближе к столу и понизил голос. — Я к вам с чрезвычайно важным вопросом, Николай Всеволодович. Как вы знаете, пятерка наша натворила много дел, и я, да и вы, к этому имеем непосредственное отношение. Их всех возьмут, очень скоро возьмут. И будьте уверены, Лямшин, Липутин, все они выдадут нас с вами со всеми подробностями, не сомневайтесь. Мы теперь в одной с вами лодке, Николай Всеволодович, — взгляд Петра Степановича стал особенно тёмен. — А потому теперь нам нужно бежать. Бежать как можно скорее. И не вашим… путём, трусливым и безобразным; а моим, верным. Я уже давно всё придумал. Сейчас пока они нас не хватятся, пока ещё даже пятёрка наша на свободе. Мы сделаем правильно, внушительно. Мы подадим пример.       Николай Всеволодович молчал, пристально глядя на упивающегося своей выдумкой Петра Степановича. Какое-то неприятное, какое-то страшное чувство завертелось в груди Ставрогина, на лице его отразилось какое-то глубокое отвращение, чего сам Николай Всеволодович не заметил, давая Петру Степановичу возможность тотчас же уловить малейшее движение на лице его и разом понять очень много. — Куда? — спросил Николай Всеволодович как можно холоднее и равнодушнее, будто и не зарождалось в его душе никакого волнения. — Я читал ваше письмо к Дарье Павловне, — Пётр Степанович чуть улыбнулся, тихо торжествуя и чувствуя куда больше уверенности, чем ещё пару минут назад, когда входил в кабинет, и будто бы пропустил вопрос мимо ушей.       Николай Всеволодович почти вздрогнул и уставился на Петра Степановича взглядом, которого тот и ожидал. Пётр Степанович отодвинулся и вернул себе прежнее наивное выражение лица, глядя на Ставрогина лукаво и внимательно следя за ним. — Да вы не волнуйтесь, я никому не скажу, — протянул Пётр Степанович и махнул рукой, — Впрочем, мне и говорить-то нечего; я только так, мельком видел, Дарья Павловна его на столе оставила (на каком именно столе, Пётр Степанович уточнять не стал), вот я и заметил. Заглянул так, из интереса.       Они помолчали с минуту, уставившись друг на друга, будто бросая друг другу какой-то давно зарождавшийся негласный вызов. — Глупо вы сделали, Николай Всеволодович, — взгляд Петра Степановича выражал в вышей степени заботу и участие. — А я вашего мнения не спрашивал и спрашивать не намерен, — постарался ответить по обыкновению холодно Николай Всеволодович, сверкнув глазами. — Конечно, конечно, — тут же согласился Пётр Степанович и снова улыбнулся не то Ставрогину, не то своим мыслям. — Только вы место хорошее выдали. И некрасиво так унизились, будто и не вы писали, совсем на вас не похоже; да и слог у вас хромает. Ну ладно; я вижу, вы злитесь. Мы завтра сядем в поезд, у меня уже есть билет, — Пётр Степанович отвёл взгляд в сторону, будто объяснением своим делал одолжение. — Вещей много не берите, к чему вам. Неплохо бы паспорт… Искать начнут… — он заговорил будто и вовсе сам с собой.       Николай Всеволодович с ужасом вглядывался в него. Ставрогин понял вдруг, что Пётр Степанович всё предусмотрел и рассчитал, что всё давно шло точно по его плану, что он, несмотря на шутовской свой вид, всё устроил по-своему, оставшись при этом в стороне. И что он уедет, даже если Ставрогин откажется; сбежит, оставив свои дела остальным, сам же оказываясь невредим. Всё это почти напугало Ставрогина, он понял, сколько упустил. — Я взял билет во второй класс, потому как срочно. Нам теперь скорость важнее комфорта, сами понимаете, — Пётр Степанович развел руками, как бы извиняясь. — Пойдите вон и больше не приходите, — перебил его Николай Всеволодович мрачным тоном. — Скажите, во сколько отправляется поезд и не заходите за мной, я доберусь сам.       Что-то неприятное и отталкивающее появилось в каждом движении губ, глаз, во всей позе Ставрогина, что почти смутило Петра Степановича и доставило ему какое-то по-особенному извращённое удовольствие, но он не подал вида и только поднялся на ноги, торопясь уйти, но нарочно останавливаясь позади кресла, будто ему необходимо было остаться ещё хоть на минуту. — Я пойду, пойду, не волнуйтесь так. Не могу уехать, не завершив дела, — Пётр Степанович кивнул, на секунду замер, будто хотел ещё что-то сказать, и отошёл спиной к двери, ни на секунду не сводя взгляда с Николая Всеволодовича. Взгляд его искрился и будто предупреждал о чём-то, чего Ставрогин не заметил раньше, а теперь даже если бы и понял, то было бы слишком поздно; словно было за Петром Степановичем что-то ещё.       Оставшись один, Ставрогин крепко задумался. Ему снова чудилась змея, чудились стены и клетки, чудилось ясное летнее небо, какое видят только дети, чудилась толпа знакомых лиц, давящая на него со всех сторон и закрывающая собой весь мир, чудились птицы. Он думал обо всём одновременно, но очнувшись, не смог вспомнить даже то, как и когда Пётр Степанович вышел из кабинета и как сам Николай Всеволодович оказался стоящим у окна, где провёл примерно полчаса, потому как ноги его гудели. Ставрогин вернулся в кресло и вернулся к работе, словно всё произошедшее ему только почудилось.