***
— Генерал-полковник, по неподтвержденным данным вражеский кортеж направляется в центр, — на пороге кабинета с непроницаемым выражением лица стоит младший лейтенант, умело скрывающий внутреннюю тревогу и терпеливо выжидающий реакции главнокомандующего армии. Вырванный из глубоких дум седовласый мужчина нехотя отрывается от созерцания платинового светила, неторопливо оборачиваясь на вошедшего, награждая тяжелым, пропитанным ядовитой горечью взглядом. — Вражеский кортеж? — вяло переспрашивает генерал, вопросительно изгибая бровь и неспешно выпуская сигаретный дым расслабленными губами. От тлеющей сигары дым густо отправляется вверх, создавая под потолком разбредающееся клубами облако. — С чего бы им так опрометчиво выделяться? — рассуждая вслух, мужчина равномерными шагами прокладывает путь до рабочего стола. — Не могу знать, — как запрограммированный спешит ответить младший лейтенант. — Кто информатор? — лениво опустившись в кожаное кресло, мужчина ставит руку на подлокотник и, отрешенно прищуриваясь куда-то в пустоту, глубоко затягивается сигарой. — В штабе была найдена анонимная записка с точным указанием времени и места, — провожая неторопливые, выверенные движения рук главнокомандующего, младший лейтенант и сам будто успокаивается. Как такому высокопоставленному чину удается сохранять завидное хладнокровие даже тогда, когда Армия может подступить максимально близко, буквально вплотную, к самому страшному врагу? В ответ на свой внутренний вопрос: «Чей же кортеж по центральной улице шествует?», генерал неосознанно и задумчиво отвечает вслух, утвердительно качает головой самому себе, вовсе не способный сейчас услышать кого-либо. — Скорее уж свора богатеев, которые думают, что деньги сберегут любого, — осуждающе усмехается он, затягиваясь вновь, до колкого жжения в раздраженной частым курением трахее. В кабинете раздается сухой надрывистый кашель, вторгающийся в облако ядовитого дыма, в нем растворяющийся, а следом исчезающий за ускользающей в окно с ветерком сизой нитью. Мужчина тянется к бокалу, чтобы смочить иссохшее горло, как вдруг нетерпеливый, исходящий от разрывающегося телефона звон крушит тишину, отпрыгивая от полупустых стен раздражающим эхом. Насторожившийся генерал, все так же хмуря густые седые брови, нехотя минует бокал рукой. Тянется уже к телефонной трубке, одновременно и глубоко затягивается вновь, будто вовсе не он секундой ранее расходился в сухом кашле. Более чем спокойно подносит трубку к уху, слушая рапортующего на другом конце провода с мрачным выражением лица. Молчание. Напряженная тишина. Трубка с резким стуком возвращается на телефонный аппарат. — Собрать специализированные группы, мы выдвигаемся в центр, — диктаторским ледяным тоном, не терпящим отлагательств, раздается приказ. — Есть! Недокуренная сигара, погруженная в бокал с янтарной жидкостью, недолго шипит. Разбавляет на короткий отрезок времени повисшее безмолвие опустевшего кабинета.***
Убаюкивающую тишину центрального парка нарушают звуки тревожных сирен, доносящихся со стороны автомагистрали. С первыми криками раздаются автоматные выстрелы. Неистовым звоном доносится визг тормозящих шин. Люди в панике разбредаются по сторонам, начинают толпиться и толкаться. Немые мольбы и рыдания вмиг нависают черной мглой над парком, где каждый в грызущем его страхе готов любого с пути сбить, по головам идти. Лишь бы выжить. В спешке покидая парк, отец подхватывает сына, другой рукой крепко сжимает ладонь супруги. Оказавшись в сумасшедшем хаотичном потоке, он нервно выискивает направление, не успевая среагировать на то, как коренастый мужчина впопыхах налетает на жену, грубо сбивая ее с ног. Ранее державшиеся руки мгновенно расцепляются. Вместо извинений и помощи мужчина с глазами загнанного в угол зверя скрывается в темной массе. Отец, слыша резкое «папа!» сына, оборачивается на малыша, убеждается, что с ним все в порядке, одновременно пытаясь притормозить и ухватиться за супругу. Но ему не позволяют этого сделать. Не позволяют остановиться позади толпой давящие люди. Лица у них искаженные ужасом, будто один из террористов оказался совсем близко, угрожая лично каждому и направляя дулом в затылок. Где-то вдалеке раздаются автомобильные гудки, нечеловеческий вопль и пропитанные паникой крики, заставляющие сердечный ритм выкручиваться на максимум. Растерянный взгляд отца отчаянно ищет родные глаза, а когда находит, сердце как сумасшедшее начинает выламывать ребра, грозясь вовсе остановиться. За размазанными испуганными лицами жена растворяется темной тенью. — Нет! — рычит он, разворачиваясь против потока, бесстрашно вступая напропалую. Мимо проплывающие тени грубо задевают мужчину, беспощадно противостоят, но ему все равно, ведомый яростью он даже забывает про безопасность сына. Маленький мальчик жмется к нему крепче. По бархатистым щекам ручьями льются горячие слезы, в соленые озера на подбородке собираются. Страх полностью овладевает маленьким, так трепетно бьющимся сердцем. Енбок жмурит сырые глаза, молит Бога о помощи, но тот его очевидно не слышит, лишь безучастно наблюдает свысока за людскими страданиями. Прямо в толпе свистит леденящий душу выстрел, и люди словно сорвавшиеся с цепей начинают ужесточенную давку. Рука отца ослабевает, а позади неожиданно раздается автомобильный гудок, заставляя второпях каждого дернуться с места, безвыходно топтаться, прижимаясь друг к другу. Фары, будто глаза вышедшего на охоту кровожадного хищника, ослепляющим светом заливают округу, рассеивая мрак и обнажая кошмаром застланные лица. Маленький Енбок от испуга еще сильнее елозит, порываясь сорваться с отцовской руки, но резко замирает. — Мама! — малыш среди сотен безликих замечает лицо родного человека, мгновенно вырывается из ослабленной хватки, смело приземляясь на ноги и тут же пытаясь пропихнуться через живой барьер, безжалостно разделяющий его и маму. — Нет, Енбок, держись рядом со мной! — кричит ему отец, когда внезапно налетевший человек препятствует дотянуться до красного кардигана ребенка. Оставалось каких-то пара сантиметров. Енбок аккурат в темной пучине стремительно исчезает. Машина напролом давит толпу, люди отдают свои жизни под колесами черного бронированного внедорожника. В ярком свете автомобильных фар запечатлеваются навечно кошмар и мучения. Отец, впав в оцепенение, толкаемый чужими телами, ошеломленным взглядом рыщет по лицам. Мучительно задыхается, ощущая как прохладный воздух обжигает глотку и легкие. Но ни супруги, ни сына нигде не находит. Со стороны дороги оглушительным визгом доносятся полицейские сирены, пуская ток по освежеванным нервам. В полицейский рупор холодный равнодушный голос просит водителя внедорожника прекратить движение. Прекратить наезд. На что черный джип наконец останавливается. Медленно опускаются тонированные стекла, из окон высовываются люди в черных масках с автоматами в руках. Молодой офицер полиции, излагающий в громкоговоритель четкую просьбу — остановиться, вдруг опускает руку. Не в силах больше держать в ней устройство роняет его. По округе разносится неприятный шипящий шум рупора, ударившегося об асфальт. Из отверстия во лбу, меж бровей, красной дорожкой ползет теплая кровь. В предсмертном взгляде застывает образ убийцы, хладнокровно всадившего пулю в голову. На плече убийцы шеврон с кусающим хвост серебряным змеем и лентой цвета Берлинской лазури, повязанной вокруг руки. Начинается чудовищная перестрелка, свистом разлетающаяся над головами живых людей, что в ужасе накрывают уши ладонями, раздирая горло воплями невыносимого кошмара. В воздухе повисает запах раскаленного железа и пороха. Снаряд специализированных групп из подоспевших полицейских и армейских авто врывается в толпу, ровно так же, как и люди в черных масках из внедорожников, которые в отличие от пресыщенных военных кажутся чрезвычайно жаждущими кровавой расправы. — Хенджин, выходи из машины. Скроешься в толпе, — размеренным тоном дает распоряжение мужчина, перезаряжая автомат. — Повторять не буду, — кидает на ребенка абсолютно ничего не выражающий взгляд и опускает на лицо черную маску. Хенджин в свои тринадцать лет уже не раз представлял, что что-то подобное может случиться. Он, казалось ему, привык жить в таком ритме, привык к тому, что в любой момент могут напасть военные. Однако боялся. Больше всего на свете Хенджин боялся, что именно такое произойдет в день его рождения. — Если жив буду, заберу тебя, — кивает напоследок ему отец, указывая на дверь автомобиля и добавляя: — Дживон тебя прикроет. — Давай! — с громогласным рыком выпаливает он, заставляя в страхе дернуться и покоситься к двери. — Сейчас же, Хенджин! — переходит на требовательный низкий крик. Ведомый животным страхом юноша сию же минуту выпрыгивает из автомобиля, пока Дживон — сколько Хенджин себя помнит, его личный телохранитель, — расчищает дорогу, застреливая ни в чем не повинных людей и подступивших к ним слишком близко военных. От представшего всеохватывающего ужаса Хенджин на короткий миг, кажущийся ему замедленной бесконечностью, замирает, а Дживон, вырывая из оцепенения, грубо толкает коленом, заставляя двигаться вперед: — Давай, малой, тебе умирать нельзя. Мы за тобой вернемся. Глуша в себе горькие слезы и накатывающую истерику, юноша перелезает по застреленным трупам, а после скрывается в толпе. «С Днем Рождения, Джин-и», — остается неозвученным Дживоном, что ни на секунду не перестает следить за безопасностью Хенджина, ухитряясь метко отстреливаться. С кровавой жаждой на губах он продолжает сопротивление, изощренно перерезая глотку военному, беспечно полагавшему, что подобрался достаточно близко, чтобы убить террориста. Хенджин самообороне учился у законченного безумца. Не пропадет. Дживон в этом уверен.***
Пробираясь к основной дороге через заметно поредевшую толпу, Хенджин с опаской озирается, срывает золотые пуговицы с пиджака кашемирового костюма и складывает в потайной карман. Туда же отправляется лента цвета Берлинской лазури с изображенным на ней символом Уробороса. Такое празднование дня рождения останется одним из самых запоминающихся, при условии, что он выживет, конечно. Отдышаться кажется чем-то непосильным, легкие горят, грозясь стереться в пыль. Теперь Хенджину становится предельно ясно, почему отец отдал чудовищный приказ ехать напролом, — на дороге огромная пробка из покинутых водителями автомобилей. В попытке оторваться от полиции вынужденной мерой было свернуть в парк, в котором по небесной воле оказалось так много людей. Поднимая хмурый взор на бледный диск в небе, он сухо усмехается — чем же пришлось пожертвовать людям, возжелавшим полюбоваться ясным небом без туч. На секунду другую Хенджин и сам застывает, напрочь забывая про все еще творившийся вокруг хаос и панику. Его искренне восхищенный взгляд скользит по млечному пути, переливающемуся в ночи серебристой синевой, а затем упирается в распростертую темноту, черной бесконечностью заполняющей все вокруг. На небе ни облачка, даже огни города не преграда родившейся на небосводе неописуемой красоте. Дух захватывает от того, что когда-то было совершенно обыденным. Его любование, увы, продолжается недолго. Позади заполняет собою округу раскатистый грохот, вызванный взрывом. Несмотря на то, что Хенджин от него на достаточно большом расстоянии, он непроизвольно хватается за голову и валится на землю. От внезапных мыслей, что отца и Дживона могут убить становится не по себе, до скрипа в душе, желающей сродниться с нематериальным в поиске освобождения. Крики вокруг не утихают, а только усиливаются, наполняют и без того напряженную атмосферу угнетением и болью. В нос бьет запах жженой травы и чужой крови. Хенджин упирается руками о землю, тяжело дыша, словно сердце сейчас с болью вырвется из глотки. Сжимает дрожащие пальцы в кулаки вместе с почвой и травой, не понимая, что делает. Качаясь из-за настигнувшего врасплох головокружения, он кое-как поднимается на ноги и что есть силы бросается в бег по направлению к ближайшему небоскребу. Раздается оглушающий выстрел, перед глазами резко темнеет, в груди мучительно гулко стучит сердце, но бежать он не перестает. На своем пути случайно сбивает с ног маленькую преграду, но мчится дальше, пока по ушам хлестким звоном не начинает бить детский плач, заставляющий резко остановиться и сощурившись обернуться. — Мама… — плачет маленький мальчик, хватаясь за сочащуюся кровью коленку. Хенджин не раздумывая возвращается и подлетает к нему, намереваясь уцепить мальчонку за собой. Два мощных взрыва гремят одновременно, когда Хенджин оказывается за спиной малыша и машинально накрывает его собой. Под обломками соседнего разрушенного здания оказываются люди, среди которых находится женщина, непрерывно смотрящая на рыдающего ребенка. Маленький мальчик, и не в силах выползти из-под придавившего корпусом тела, до последнего указывает на нее, тянет к ней окровавленную ладошку, не переставая звать, сорванным голосом вопить о помощи. — Ен-а! — кричит та, с места не двигается, по всей видимости, не имея возможности подняться, лишь судорожно машет испачканной кровью рукой в сторону. — Убегай, малыш, я скоро вернусь за тобой. Хенджин отползает на локтях, со стоном поднимается на колени и за шиворот красного кардигана тянет малыша на себя. Невольно прослеживая взглядом за тянущейся ладошкой ребенка, он замечает женщину, а следом бросающуюся в глаза, бьющую толчками кровь из-под прижимаемого рукой бедра кричащей, отмечая ее неустойчивое состояние даже в лежачем положении. Казалось, что если не эта, то последующая секунда точно заберет ее из сознания. Он без раздумий хватает Ена, собираясь покинуть это место вместе с ним, как внезапно замечает приближающихся людей отца. Раздается очередной взрыв, на этот раз в ближайшем радиусе. В ничтожное мгновение клубы оранжево-угольного пламени взмывают в небо. Хенджин прячет лицо в согнутом локте, другой рукой прижимая к себе дрожащее тельце ребенка. Люди в черных масках под защитными шлемами в упор обстреливают подоспевших военных, беспорядочно попадая в невинных людей, доживавших свои секунды под обломками. Мама Енбока не исключение. Ее убивают прямо на глазах маленького сына, потроша из автоматной очереди пулями крупного калибра. По телу Енбока проходит электрический ток, раскалывающий его на до и после. Жизнь лишается красок, все вокруг становится безразличным, в ушах бесшумным фоном проносятся крики, выстрелы, сирены. Мальчик вырывается, поднимается на с трудом подчиняющиеся ему ноги и несется в сторону неоказывающей признаков жизни мамы. В глаза ей смотрит, зовет, срываясь на истерический крик. Лишь бы она услышала, лишь бы она встала и обняла его, как прежде. — Да куда же ты? Стой, тебе говорю! Хенджин бежит за ним, кажется, в самый последний миг успевает ухватиться за красный кардиган, на себя его тянет, а цепкий взор тем временем замечает опускающуюся с автоматом руку убийцы. Юноша растерянно застывает на месте, не выпуская вырывающегося в истерике ребенка, обводит изучающим взглядом чернильные рисунки. Пальцы террориста обвивают драконы, кусающие свои хвосты. Татуировка главного лидера Уробороса, про которого отец обещал рассказать, когда Хенджину исполнится шестнадцать, и его всецело посвятят во все тонкости целей их организации. Лидер, будто почувствовав на себе пристальное внимание, предвидено оборачивается на оцепеневшего юношу, что стоит как вкопанный с вырывающимся, захлебывающимся рыданиями ребенком. Равнодушным кивком он указывает в сторону, где сложилась устрашающая дорожка из трупов военных и полицейских. Хенджин не может ослушаться, покорно выполняет немой приказ и устремляется с Енбоком в указанном направлении.***
Когда кровавое месиво, сверкающее вспышками взрывов, оказалось позади, мальчики обессиленно рухнули на скамейку возле входа в аптеку. Оба, уставившись в одну точку, глубоко погрязли в своих кошмарах, оба потеряли счет времени. Отдышаться бы, но что потом? Как жить с этим? Их обнаруживает пожилой мужчина, словно ошпаренный кипятком выбежавший из здания, как только завидел их возле стеклянной двери. — Бегом внутрь! — хватая Енбока за окровавленную ладошку, тараторит он, не сводя сурового взгляда с Хенджина. Светлое опрятное помещение встречает едким запахом лекарств, но это куда лучше, чем там, снаружи, — запах, пропитанный потом, порохом, кровью и жженой плотью. — Вы братья? — задает вопрос мужчина, сажая Енбока на кушетку и бегло пробегаясь по дорогому костюму Хенджина. — Да, — твердо отвечает юноша, вспоминая застреленную мать этого мальчика. Енбок их разговора не слышит, поникшим взглядом дырявит стену из стеклянных стеллажей с лекарствами. Перед потухшими янтарными глазами его мама, в дыме огня до последнего вздоха смотрящая на сына. — Помоги-ка мне снять с него брюки, нужно осмотреть колено, — просит мужчина Хенджина, пока сам выискивает все необходимое для помощи в шкафчике. — Я, конечно, не врач, но залатать рану после огнестрельного смогу, — хватая все на скорую руку, он подтягивает к себе тумбочку на колесиках. Хенджин со свойственной ему недоверчивостью, которая с детства отцом прочно вбита, хмурит смоляные брови, над чем-то отстраненно размышляет, но все равно наклоняется к ребенку, расстегивая тому брюки. Мальчик продолжает безучастно таращиться на лекарственные витрины, в то время, как с него стягивают последнюю штанину, пропитавшуюся багровой кровью. — Малость коснулось, — шепотом выдыхает Хенджин, осматривая рану вместе с подошедшим фармацевтом. — Я думал сквозное. — Как его зовут? — спрашивает мужчина, натягивая стерильные перчатки и с прищуром ища что-то на заваленной упаковками и бутыльками поверхности тумбы. «Ен-а!», — отголоском свежего воспоминания проносится зов женщины, хладнокровно убитой лидером Уробороса. Хенджин изнеможенно морщится, качая головой в попытке изгнать чудовищное, как назло чересчур красочное видение. — Ен, — отвечает без единого колебания в голосе, хотя по позвоночнику пробежался неприятный холодок. — Ен? — фармацевт вопросительно вскидывает брови, искоса поглядывая на юношу. — Ну хорошо. А тебя, братец? — с равнодушной насмешкой интересуется вновь, и Хенджин отчетливо понимает, что мужчина отнюдь не поверил в то, что они братья. На это он мгновенно начинает осматривать свой пиджак, предположив, что возможная причина кроется в упущенных им деталях, которые его выдали, но ничего не обнаруживает. — Хенджин, — с таким же равнодушием отвечает он, теперь апатично наблюдая за тем, как смоченные антисептиком тампоны мгновенно впитывают в себя алую кровь с колена мальчика. — Ну что же, Хенджин, держи крепче своего братика, необходимо обколоть рану обезболивающим. Благо ему повезло, задеты лишь мягкие ткани, но зашивать все же придется, — сурово оповещает мужчина, изменившись в лице. — Приступим.***
— Ну почему именно сегодня? — жалобно взвыл молодой офицер полиции, обреченно запрокидывая голову назад. — Почему именно сегодня моя смена? Боже. Откуда эти дети? — вдруг напропалую испепеляет, рявкает, глядя на них, как на виновников апокалипсиса. — Обнаружил их после перестрелки около центрального, — невозмутимо пожимает плечами фармацевт. — Есть что-нибудь еще? Сведения о родителях? Кем друг другу приходятся? — немного успокоившись, офицер изучающе останавливается на потухших глазах измученного бледного мальчика, прижавшегося лбом к шее того, что постарше. Заметив в них, так и не просохших от горьких слез, глубокое потрясение, которое не должно ребенку принадлежать, он начинает смотреть на прибывших уже несколько мягче. — Старший говорит, что братьями. Они не больно-то разговорчивые. В особенности младший. Этот, так вообще, кроме криков ни единого слова не проронил. Случилось с их семьями что-то. В общем, пойду я, меня моя семья ждет, а вам, — оборачиваясь к Хенджину, держащему на руках мальчика, — желаю терпения и крепких нервов, ребята. Берегите себя, — похлопав того по плечу и сунув в руку пакет с антибиотиками, он, не дожидаясь ответа, направился к выходу. — Ну и что мне с вами делать? — скрипя зубами, выдыхает офицер, опускаясь в свое рабочее кресло. — Работы и без того полно. Бом! — что есть силы зовет коллегу, пока руками беспорядочно перебирает по столу в поисках необходимой папки среди груды разбросанной документации. — Отнеси младшего в комнату отдыха, я пока протокол составлю, — дает распоряжение возникшему сию же секунду пухлому мужчине в круглых очках. — Он останется со мной, — без эмоций в голосе заявляет помрачневший Хенджин. — Боюсь, я все, что у него осталось. Офицер откладывает найденную папку в сторону, складывает руки в замок, упираясь о сцепленные пальцы подбородком. Внимательно разглядывает отрешенного мальчика, державшегося за лацканы пиджака Хенджина, как за последнее спасение. Взгляд ребенка по-прежнему отсутствующий, пустой, в нем абсолютно ничего не читается. Что он чувствует? Чего хочет? Больно ему или грустно? Слышит ли он их вообще? Непонятно. Мужчина с него глаз не сводит, дотошно перебирая детали: на малыше разорванный вязаный кардиган, растянутая рубашка, порванные в коленях запачканные кровью брючки, а на ступнях заметно поношенные ботиночки. В отличие от Хенджина, который несмотря на общую потрепанность и кровь, много крови, одет с иголочки, наверняка, в брендовый кашемировый костюм. По какой-то причине офицер останавливается на золотых запонках, про которые сам обладатель оплошно забыл, но которые, к его счастью, не несут должной информации о причастности к террористической организации. «Таки из настоящего золота? — назойливо маячит в мыслях полицейского. — Напрашивается, что да». Если бы был распахнут пиджак, что сейчас застегнут на внутренние крепления, то цепкий взор непременно бы застыл в ужасе и удивлении на более символичном. На пуговицах с символикой Уробороса, что мирно покоятся на шелковом жилете, а еще на тех, что с переда пиджака, во внутреннем кармане лежащие вместе с лентой. Но Хенджин точно знал, что тогда бы настал его конец. Отец рассказывал против кого воюет правительство. Армия, как и офицер полиции перед ним, ему враги. — Ваши родители погибли? — небрежно интересуется мужчина, по-прежнему не отрываясь от костюма юноши. — Полагаю, что да, офицер Ю, — неприязненно отвечает Хенджин, прочитав имя на свисающем с шеи полицейского бейдже. Пассивная дерзость не остается без удивленной ухмылки со стороны мужчины. — А ты молодчина, держишься достойно, — он кивает на стулья перед его столом. — Располагайтесь. Сколько тебе лет? — Тринадцать. — Кто ваши родители? — Наши ро... — Хенджин проговаривает шепотом, мгновенно осекаясь и задумчиво тупя взгляд. Делает затяжную паузу, наверное, только сейчас осознавая, что об этом не подумал, ведь он ничего не знает про Ена, кроме его имени, а точнее, части имени. Про своих же родителей рассказывать полиции уж точно не следует. — Хенджин-а, — неожиданно для всех окружающих жалобно зовет Енбок: — Я хочу есть. У Хенджина от сорванного криками, хриплого голоса ребенка внутренние органы каменеют, грозясь от непосильной тяжести провалиться куда-то вниз. В горьком мучении, деля его на двоих, чтобы хоть какую-то часть перенять на себя, хочется выть от нещадной боли, рухнуть перед малышом на колени и молить прощения за то, что его маму убили жестоко и незаслуженно люди отца. Его люди. Вынужденный прокручивать на повторе чудовищные обрывки воспоминаний Хенджин крайне поражен, самовольно убивается, никак не принимая мысль, что Ен вообще запомнил его имя и сейчас обращается за помощью именно к нему. Пусть к кому угодно, но только не к нему… — Бом! Принеси мой пакет с ужином, — дает команду офицер и сразу же, стоило мужчине в очках взяться за выполнение поручения, переводит испытывающий взгляд в непоколебимом ожидании ответа на заданный ранее вопрос. Хенджин совершенно не торопится отвечать, при этом самоконтроля не теряет. Будто издевается над не терпящим медлительности нравом полицейского. — Вы будете отвечать на мой вопрос? — грозно давит мужчина. — Вдруг ваши родители живы, это поможет с поисками, — не отрывая пристального внимания, терзается в собственных догадках, неусыпно требующих прийти к истине. Не могут быть они братьями, да и не похожи вовсе. Два ребенка из совершенно разных классов, вот только один из них… — Хенджина-а, я хочу в туалет. Услышав это, офицер Ю недовольно цокает и нехотя кивает подбородком, в какую сторону следует идти. — Я без Хенджина н-не могу, — шепчет мальчик и провинившись сжимает кулачки, на что полицейский лишь раздраженно закатывает глаза, готовый взорваться. Что-то внутри не дает покоя. Чуйка будто бы. — Его ранило осколочным в колено, — объясняет юноша. — Пойдем, малыш, — Хенджин поднимает Енбока со стула и уносит в указанном направлении. «Осколочным? — морщит лоб мужчина. — Откуда ему известны такие слова?». Когда виновники, нарушившие бывалый покой монотонной работы, скрылись за дверью, офицер Ю поднимает голову на подошедшего ближе коренастого коллегу, который в отличие от него к детям расположен более добродушно. — Ну что думаешь? Старший сразу видно — из богатенькой семейки. Чего не скажешь про младшенького бедолагу-оборванца. Меня очень напрягает, что этот Хенджин не стремится отвечать про семью. Неужели, в свои-то годы, не понимает, что мы можем помочь найти их родственников? — У детей такое потрясение, а ты заладил, — говорит с укором в голосе, но на секунду задумывается, после чего оглашает не дающую покоя мысль: — Правда, меня смутили его запонки, они с какой-то гравировкой. Заметил? Прихоти богатеев что ли? — Заметил, но как бы ни старался, разглядеть не удается. Разве что в принудительном порядке заставить, — рассуждает офицер Ю, нервно барабаня пальцами по поверхности стола. Готов ли он на такое? — Запонки, похоже, из белого золота. У ребенка, черт возьми. Понимаешь? Родителями должны быть очень влиятельные люди. И, судя по тому, что случилось сегодня, тот пропавший ребенок из богатой семьи, за которого объявлено щедрое вознаграждение, может быть и сыном Уробороса. Но это скорее из разряда фантастики... Кстати, есть новости? Чем там все закончилось? — Ускользнули гады. Наших положили в огромном количестве, — огорчено заявляет коллега, наливая себе кофе из автомата. — Одно радует, у Уробороса-таки завелась крыса. Кто-то дал нам точную наводку. В подтверждение этому у них было не так много машин, это уже потом подкрепление подтянулось. И вот же гады! Даже так умудрились наших положить. Тьфу! — раздраженно выплевывает и резко осекает себя, хотев было продолжить речь, когда краем глаза заметил, что Хенджин открыл дверь. — Имена ваших родителей, Хенджин, — не церемонясь, требует офицер, когда тот усаживает Енбока на стул. — Я составляю протокол, мы ищем ваших родителей или родственников, договорились? Бом протягивает пакет Енбоку, а сосредоточенный, казалось только на нем единственном, Хенджин принимается помогать малышу, напрочь игнорируя вопрос. В участке повисла напряженная тишина, которую внезапно обрывает чей-то дрожащий голос: — Енбок! — кричит возникший в дверях отец. Мальчик неожиданно оживает, на радостях позабыв о поврежденном колене, спрыгивает со стула, способный слышать только родной голос. В тусклом помещении тут же раздаются жалобные стоны, а их маленький источник морщится от резкой боли, валясь с ног и начиная истошно рыдать. Действие лидокаина, по всей видимости, степенно истекает. Енбока незамедлительно подхватывает на руки Хенджин, вовремя среагировав на такой безотчетный порыв. Отец срывается с места, тут же приближается к сыну, горячо целуя в висок сквозь собственные, проступающие на глазах скупые слезы. Намереваясь забрать сына к себе на руки, он настороженно притормаживает, обнаружив разорванную, запачканную кровью ткань детских брюк и перебинтованное под ней колено ребенка. По цепочке мужчина переходит к Хенджину, одежда которого также запачкана кровью, а следом и к остальным присутствующим в участке, вризающим с бездушным интересом. — Спасибо, что позаботились, — черство бросает он офицеру за столом, который пристального взгляда с Хенджина так и не сводит, дотошно изучая его реакцию на происходящее. — Пойдем-те, мальчики. Енбок успокаивается, теплом чужих, уже кажется, привычных ему рук окутанный. Нежное Хенджина «тише, малыш» на ушко расслабляет, точно забирает за собой душевную боль. Ребенок теперь и звука не издает, от жуткой усталости на руках засыпает, а отец только рад, что отыскал сына живым, пусть и так, но живым. Как всегда, мужчина сдержан, не желающий проявлять даже просящееся выйти наружу чувство всеобъемлющей благодарности за жизнь Енбока. — Это ваши сыновья, господин? — кидает офицер в спину покидающим участок мужчине и ранее потерянным детям, поспешно вставая со своего места и направляясь вслед за ними. — Да. — Оба? — настойчивее интересуется, подходя ближе и испытывая холодом непроницаемых глаз с выдрессированной в них наглостью. Отец рассеянно и быстро проходит по полицейскому с ног до головы, переводит взгляд на отчужденное лицо Хенджина, замечая тревожные искорки в его черных, как смоль, глазах, а затем опускает к раненному сыну, крепко-накрепко прижимающемуся к груди юноши и мирно отдавшемуся сну. — Оба, — кивает он, хватая за руку Хенджина и тут же направляясь к выходу из участка.