В разрезе рваного

Арсений в тот клуб не возвращается, ведомый страхом встретить того парня снова, и это становится значительной такой проблемой: раньше он был там довольно частым гостем и в девяносто пяти процентах случаев без особых трудностей находил себе приличного партнёра на одноразовый секс. Заведение проверенное, цена за алкоголь и вип-комнаты умеренная, контингент посетителей неплохой, а, главное, идёт туда в основном с теми же целями, что и Арс, и поэтому, отправляясь сюда из раз в раз, он знал, что будет удобно, быстро и беспроигрышно, а теперь… Теперь новые места надо прощупывать и изучать, присматриваться к их посетителям, а этот клуб в памяти похоронить и, соответственно, вспоминать либо хорошо, либо никак. Но Антон вспоминается. Вспоминается, когда Арсений засыпает, когда снова отправляется на поиски, когда залипает в телефоне, неспособный на мыслительные процессы. Вспоминается, как он добивался своего и до последнего не отступался, но вместе с этим не давил и не напирал, вспоминается его улыбка добрая и мягкие прикосновения к руке, когда он просил телефон — Арсений не то чтобы поплыл тогда, но к нему очень давно не прикасались мягко. Его брали, сжимали бока и бёдра, хватали за волосы, шлёпали, насаживали, а вот так, чтоб почти невесомо запястье обхватить и кончиками пальцев раскрыть ладонь, просто с самим образом Арсения как-то не вяжется. Да и он сам нарывается на грубое, бесцеремонное, жёсткое, чтобы даже не просто трахали, а втрахивали в первую попавшуюся поверхность, иначе и не получится кончить. Избалованное постоянными оргазмами тело всё чаще испытывает чувство этого особого голода, но от пищи удовольствия уже не получает. Но на то маленькое прикосновение отозвалось, и иногда хочется до невидимого отпечатка дотронуться, проверить, до сих пор ли он остался или стёрся уже к утру. А, может, и вовсе почудился? Но Арсений ещё вроде бы не дошёл до той степени, чтобы ему целые люди мерещились, хотя кто знает? Сумасшедший не сможет сказать, что он сумасшедший. И всё-таки Антон точно был реален, и номер его в телефоне действительно сохранился, но Арсений не звонит — он всё для себя уже решил. Нет, он не потерял веру в людей после последних отношений, хотя был и такой период в его жизни, но он просто хочет паренька от лишних проблем отгородить. Тот явно подходил знакомиться к симпатичному незнакомцу, а не к больному извращенцу, живущему изнутри, значит, так будет честнее. Честнее было бы позвонить, потому что позвонить хочется, и именно об этом Антон и просил, но Арсений о парне, которого видел всего лишь раз, заботится. Сам-то он привык к тому, что из белых полос в его жизни только сигареты, так что переживёт, ему не впервой. С тех пор он потрахался восемь раз, вставил в себя дилдо шестнадцать раз, около сорока, наверное, подрочил — бессмысленная статистика бессмысленного существования. Спасает хотя бы то, что работает он на фрилансе, а выполнять заказы можно дома и с пробкой в жопе, так что хотя бы о деньгах он не особо переживает. Зато переживает о том, что все китайские, японские и волчьи мудрости говорят о том, что лучше жалеть о сделанном, чем об упущенном, думает об этом много, но одёргивает себя, потому что благоприятных исходов не находится. Допустим, он Антону позвонит, хорошо. Назначит встречу — она же первое свидание, после которого они скорее всего переспят, хоть это и неприлично. Получить общение и секс, а потом свалить в неизвестность и номер заблокировать? Арсений обычно спит с мужчинами и без свиданий, но, если они всё же случаются, так и поступает, но конкретно в этой ситуации так станет только хуже, потому что Антона требует не столько тело, сколько душа, истосковавшаяся по человеческому теплу, которое со временем заменили пьяные возбуждённые искры в меняющихся ночь за ночью глазах. Допустим, они продолжат общение и будут трахаться периодически, но периодически — это мало, а Арсений, зная себя и вспоминая прошлые отношения, понимает, что будет лезть едва ли не каждую свободную минуту. Сначала партнёрам это нравится, и они с радостью «помечают» каждый угол: секс на столе, у стола, за столом и дальше по всем предлогам русского языка. Но постепенно это надоедает, они устают и вместо того, чтобы возбуждаться по щелчку, раздражаются. Кто-то раньше, кто-то позже, но в общих чертах сценарий остаётся неизменным, Арсений его проходил не единожды. И вот тут начинаются проблемы. Один раз Арсений, боясь признаться честно, решил, что лучше будет не лишний раз склонять к сексу, а искать его на стороне. Ему за это стыдно до сих пор до ужаса, а отношения наладились, но лишь на время: тайное, конечно же, стало явным, измены вскрылись каким-то тупейшим образом, и Арсений тогда про себя наслушался столько, что на всю жизнь хватило. Но он заслуживал, понимал это и не пытался даже слова вставить — не имел права. И, застыв у громко захлопнутой за бывшим уже парнем двери в неосознанных слезах, ненавидя себя так сильно за то, что сделал человеку больно, полез в штаны, потому что за сутки тогда ни разу даже подрочить не смог, и это было нестерпимо. Арсений никогда не поступал так больше и решил, что будет говорить честно, но по коже бегут холодные мурашки от одного воспоминания о тех отношениях, где его решили лечить. Антиандрогенами, раздобытыми через каких-то знакомых, без назначения врача. Арсений не то что на возбуждение был не способен — он овощем лежал на постели, молчал и почти ничего не ел, а его просто содержали и брали, когда удобно. Он думал, что после такого опыта член уже никогда не встанет, и, стоит признать, именно после того периода большая часть чувствительности и наслаждения пропала, но вроде вылез, выправился, вернулся к жизни. И зарёкся когда-либо вступать в отношения, потому что, как ни крути, как слагаемые местами не меняй, как не добавляй переменных, ни разу ничего хорошего не вышло, а расставания были одно больнее предыдущего. Арсений это понимает, понимает, что Антону здесь нигде нет места, ни один поворот к хэппи энду не приведёт. Арсений понимает это всё прекрасно, как понимает и то, что хэппи энда ему в принципе по жизни не светит, и, смывая с ладоней собственную сперму после безэмоциональной дрочки над унитазом, тянется к телефону и всё-таки, не справляясь, звонит. Не ему, конечно же. — Кать, привет, — на другом конце провода отвечает родной женский голос, и уже от самого факта его звучания немного, но легче. — Ты как, занята сегодня вечером? — Арсению стыдно, потому что он знает, сколько раз из-за него она отменяла свои планы, но сейчас ему просто жизненно необходимо услышать отрицательный ответ. — Я заеду? — пожалуйста. — Да, я тоже соскучился пиздец, — и это правда, которая осознаётся почему-то лишь сейчас. — Бухло привезу, жди через час-полтора, — потому что иначе Арсений не справится. Она его тогда вытащила из болезненных во всех смыслах отношений, она его отправляла к психологам, она была рядом в самые тяжёлые моменты, и Арсений, наверное, никогда не сможет отблагодарить её за всё это, даже если храм в честь неё построит, но снова едет к ней, потому что бежать ему больше некуда. Катя из тех женщин, которых нужно за руку хватать и тащить в загс, потому что другого такого шанса не будет, а потом любить всю жизнь, но Арсений женщин любить так, как требует общество, не умеет, а Катя за кольцом на безымянный не гонится и живёт для себя, ради себя и про себя. Они как-то нашлись, два одиноко одиноких одиночки, и отцепиться друг от друга не смогли. Арсений цепляется руками за руль и едет к ней через весь город, хотя готов бежать и босиком вдоль ночных дорог. Не чтобы вывалить на неё все скопившиеся проблемы, а чтобы просто отдохнуть от всего рядом с тем, кто дорог. — Ну ты погоду вообще за окном видел, Арсений? Ещё бы голый припёрся, — вместо приветствий Катя качает головой и оценивающим взглядом пробегается по его образу, а Арсений впечатывается в её объятия и прижимает к себе крепко-крепко, закрывая глаза. Варнава пристраивает голову у плеча и понимающе молчит, а потом снова ворчит беззлобно, отстраняясь: — Холодный весь, блин. — Я привёз разогрев, — Арсений демонстративно поднимает пакет, в котором тихим звоном отвечают на резкое движение бутылки. Катя принимает его из рук и уходит в гостиную, мельком кивая туда же: разувайся, проходи, чего как не родной. Здесь всё так привычно, всё дышит уютом и комфортом, таким редким теперь в жизни Арсения спокойствием, когда его не захлёстывает с головой желание как можно скорее с кем-нибудь переспать. На столе штопор для вина и два бокала для людей, которые должны решать проблемы совсем по-другому, тихим фоном играет какая-то мыльная драма на Домашнем, которые они каждую свою встречу стебут, угадывают, что скажут герои и через сколько минут серии мистер главный московский принц вернёт психанувшую и уехавшую домой в Урюпинск Вареньку к себе в особняк. Чужие жизни из дешёвого сценария обсуждать гораздо веселее, чем собственные. Во всяком случае, легче. — За нас с вами и хуй с ними, — Катя поднимает в воздух первый бокал, наполненный красным полусладким, а Арсений протягивает свой и согласно улыбается. Он не чувствует возбуждения, и ему почти хорошо, но даже этого «почти» сейчас более, чем достаточно. За бокалом бокал, а на сериал, в общем-то, и плевать — они только изредка поворачиваются к экрану, чтобы примерно понять, в чём суть сцены, и обсудить, перебивая друг друга на полуслове, чтоб вставить очередное наблюдение, все операторские, актёрские и сценарные ляпы. В остальном вечер протекает тепло и по-семейному: Катя рассказывает о театре, о репетициях нового спектакля по мотивам «Тараса Бульбы», который, на самом деле, вовсе и не по произведению, и как его режиссёр, Саша, своими идеями её искренне восхищает. Арсений слушает её с улыбкой, не отрываясь ни на секундочку, заражается вдохновенным предвкушением и буквально сам начинает чувствовать себя внутри этой несбывшейся мечты. Катя — его глаза и крылья в том мире, где люди не работают, а служат, где вместо занудных боссов вдумчивые мастера, и он радуется за то, что она получила роль, как за себя самого. Да кому он врёт — он за себя почти никогда так не радовался, как сейчас, глядя в горящие глаза Варнавы. Ему из хорошего рассказать нечего, так что он просто слушает, изредка вставляет свои комментарии и получает за них либо дружеские пинки, либо обещания подарить пригласительный на премьеру. В любом из случаев у Арсения с губ улыбка не слезает, а становится даже ярче, а ещё он замечает, что в разговоре всё больше и больше становится упоминаний того самого режиссёра, и он мысленно ставит для самого себя челлендж: пить каждый раз, когда проскальзывает его имя, фамилия или кличка. Раз, два, двадцать три. Бутылка сменяется на другую, Арсений пьянеет, а Катя, очевидно, в кого-то влюбляется. — И вот представь себе, я к нему захожу, а он такой: «А ты знаешь, что у меня непереносимость молочки?», — Варнава пародирует мужской голос, и Арсений смеётся, снова поднося бокал к губам. Сопьётся такими темпами. — Я-то, конечно, знаю, он сам говорил, что всю жизнь так было, а тут вдруг проверить решил, прикинь, ну вот не дурак? Огромный молочный коктейль выпил и сидит, прямо перед спектаклем ведь ещё! — То есть у человека с фамилией Молочников аллергия на молочку? — Арсений снова пьяно хихикает, а Катя цыкает и глаза поднимает, видимо, ища ответа у небес, почему так. — Это Фортуна кому-то в карты проиграла, сто процентов. Она ему тебя, видимо, послала по той же логике. — Сейчас я тебя тоже пошлю. — Пошли, но сильно не пошли. — Ну всё, поплыл человечек, — вздыхает Катя и отбирает бутылку. — Расскажи лучше, у самого как всё. Продолжается? — А куда оно денется? — фыркает Арсений, отбирая бутылку обратно и наливая себе чуть ли не до краёв. Интеллигенция вообще-то пьёт на донышке, но если пить на донышке, то можно попасть к Малахову, а Арс желанием не горит, так что, несильно покачивая бокал в руке, как будто так вино убаюкивая, равнодушно отвечает: — Ем, сплю, трахаюсь. Почти познакомился с парнем, но решил, что ему без меня будет лучше, так что всё как всегда. — А почти — это как? — Катя заинтересованно склоняет голову, а Арсений делает пару глотков, придвигается к ней ближе, уже заранее зная, какими пытками она его будет убивать, если хоть капля упадёт на белый диван, но всё равно не выпускает бокал из рук и укладывает голову Кате на плечо. — Я из клуба ночью вышел, хотел покурить, но у меня не было зажигалки. А у него сигарет, — он немного прикрывает глаза и задумчиво рассматривает бордовую жидкость. — Обменялись, а он, знаешь, живой такой, зацепучий, но я ничего, кроме имени, ему не сказал. Но хотел. Но не сказал. А у него ещё чёлка была такая прикольная, вся в кудряшках, но не таких, как афро, а волнушками. Я его морозил, там с самого начала было понятно, что ловить нечего, а он всё равно улыбался. — А как зовут твоего ночного принца на белой зажигалке? — Не, она чёрная была, ты не угадала. Сказал, что Антон, а так кто его знает. Может, он как я — сегодня Антон, завтра Емеля, а по паспорту Геннадий какой-нибудь. — Думаешь, если он сам познакомиться с тобой решил, то стал бы врать? — Арсений пожимает плечами, а Катя качает головой: — Я вот не думаю. Слушай, Антон… — Я Арсений, это он Антон. — Да помолчи ты, — Катя пихает его в плечо, и Арсений обиженно дует губы, отстраняясь. — Я знаю одного Антона, и он даже под твоё описание подходит. Может, это судьба? — Может, ты не будешь нести ерунду? И принесёшь ещё чего-нибудь выпить, я задолбался одно вино хлебать, — Арсений оглядывается в поисках своего пакета, но того нигде не видно. И когда только Катя успела на кухню отнести? Для себя оставила, жульё, вот точно. Варнава вообще-то девушка умная, рассудительная, в судьбу, звёзды и гадания на кофейной гуще не верит, потому что привыкла добиваться всего сама, и это Арс в ней ценит. Но сейчас она, во-первых, в не самом трезвом состоянии, а, во-вторых, на волне своей собственной истории, где складывается что-то хорошее, решила поверить, что и у Арсения так обязательно будет. А так, чтоб хорошо было всем, в жизни не бывает, так что Арс даже надеяться не хочет, чтоб потом не остаться с корытом неоправдавшихся ожиданий. Судьба? Может быть, но он точно не её любимчик. — Да послушай, если это правда он, то это не просто так! — Катя не отступается, а Арсений только улыбается ей немного устало. — Он тебе только имя назвал? Или есть что-то ещё? — Номер дал, но звонить мы не будем, даже не думай, — предупреждает заранее Арс, но подруга уже не слушает: сама находит его телефон, сама прикладывает его палец, чтоб разблокировать, сама заходит в список контактов и открывает свой. Взгляд округляется тут же, и вот она уже тычет Арсению в лицо два экрана, на которых точь-в-точь сходятся одиннадцать цифр. Надо же, действительно совпадение. Но не более того. — Да не может это быть просто совпадением, Арс! — будто читая мысли, восторженно заявляет Катя. — Я его знаю, он очень классный, ты не представляешь! — Зато я представляю, чем всё это обычно заканчивается, — Арсений отводит взгляд, стараясь не портить её хорошее настроение своей безнадёгой в голосе. — И ты тоже. Ничего не выйдет. — Ты просто даже пытаться не хочешь, но дай самому себе шанс, Арс, пожалуйста. Если всё так сошлось, если он тебя зацепил, может, всё-таки стоит попробовать? Я понимаю прекрасно, почему ты боишься, но всё же не все люди такие, как тот ублюдок, а я с Антоном общалась, и он точно не такой. — Окей, накачивать таблетками он меня не будет. А дальше что? Заебётся. Во всех смыслах. — А если не заебётся? — Кать, — Арсений перехватывает её руку и несильно сжимает, заставляя умолкнуть. — Я не знаю, сколько он продержится, но рано или поздно заебётся, и всё опять полетит к хуям. Я не хочу нести ответственность за кого-то ещё, кроме себя, потому что в итоге всё равно буду перед ним виноват. Не играй в Ларису Гузееву. — Да я просто хочу, чтобы ты счастлив был, почему сразу Гузеева? — Катя опускает голову, и Арсений просто прижимает её, такую заботливую и неравнодушную, но глупую иногда до жути, к себе, крепко обнимая и целуя в макушку. Откуда-то с уровня плеча слышится вдогонку предыдущей фразе обиженный приглушённый голос: — А ты от всего отказываешься. — Неправда, — он улыбается и отстраняет её, мягко придерживая за плечи, чтоб посмотреть в глаза. — Я не отказывался от масочек. Взрослые люди так себя не ведут. Взрослые люди решают проблемы по мере их поступления, не уходят от ответов и неудобных тем, но Арсений в определённой степени взрослым стал слишком рано, и настоящее взросление к нему поэтому приходит слишком поздно. Но накладывать друг другу увлажняющие тканевые масочки в виде всяких зверюшек и попутно пробовать на себе всякие катины крема под предлогом «я у тебя такого раньше не видел» гораздо проще, так что Арсений идёт по протоптанному пути, выбирая непринуждённые девчачьи посиделки — даром, что сам не девушка. Катя понимает и не поднимает тему снова, сама втирает ему в кутикулу какой-то гель, а потом, совсем расщедрившись, достаёт с полки коробку шоколадок «Мерси», и Арсений благодарен ей за то, что она есть, прямо как в той рекламе. Они оба тщательно следят за фигурой и питанием, но ведь совсем чуточку можно? Не так уж и часто они встречаются, чтобы это не отметить. Спустя примерно четыре часа, пять этапов ухода за лицом и три выпитые — в большинстве Арсением — бутылки, спустя несколько серий, за которые герои в телевизоре успели пососаться, поебаться, посраться, помириться и пожениться, спустя ещё штук двадцать упоминаний Саши, намеренных и случайных, Арсений вспоминает, что Кате завтра на репетицию, а он уже порядком так засиделся. За машиной он вернётся завтра, и можно было бы, конечно, просто заказать такси, чтоб потом не мотаться, но он сначала делает, а потом думает, тем более, что сорвался к Кате вообще внезапно. Они уже перешли тот порог дружбы, когда хозяин ещё пытается из вежливости остановить, просит посидеть ещё немного, и Катя вместо этого всего просто помогает собраться и сообщает, что уже вызвала такси, и возражения не принимаются, как и деньги за него. Арсений тоже не разводит шарманку типа «Да ты что, давай верну» и просто благодарит. Сидя в прихожей, он чешет за ушком Биркина, который всё это время мирно спал, а сейчас, в самый разгар ночи, решил погулять — Катя этим тоже грешила нередко, так что питомцы действительно очень похожи на своих хозяев. — Подъехал, — кинув короткий взгляд на зажёгшийся экран, кивает Катя и вместо объятий на прощание треплет Арсению волосы, как он только что трепал короткую шёрстку таксы. — Без шапки не ходи, кушай кашу, звони, как освободишься. Всё понял? — Да, мам, — тянет Арсений, посмеиваясь. — Всё, давай, родная моя, спасибо за вечер. — Приезжай почаще, — расплывается в разнеженной улыбке Варнава и, провожая, говорит тихонько напоследок: — Всё будет хорошо. Арс не то чтобы сильно верит, но улыбается и машет, пока двери лифта не закрываются. И он спускается в полной уверенности, что это просто та обобщённая фраза для поднятия духа, старая, как мир, но, стоит ему только выйти из подъезда, как он застывает прямо на месте. Катя, видимо, решила позаботиться о том, чтобы хорошо точно было, а Антон, видимо, подрабатывает таксистом. — Привет? — Арсений сам себя не понимает, в ощущениях не может разобраться, точно зная только то, что он шокирован совершенно. Рад ли он снова видеть этого парня, который должен был забыться через пару недель за неимением новых встреч? Где-то внутри горят огоньки надежды и предвкушения, но это им подсказывает не самый низкий градус алкоголя, так что это всё ничего не значит. Абсолютно ничего не значит. — Давно не виделись, — усмехается Антон в ответ, по-джентльменски открывая дверь. Арсений садится на переднее пассажирское и молча рассматривает руль, пока на него по-хозяйски не ложатся чужие руки. А что сказать? Не знает. Наверное, потому что нечего. — Я охуел, конечно, когда мне Варнава написала. — Тебе она хотя бы написала. — А тебя она не предупредила, что я приеду, что ли? — Арсений смотрит на него всё ещё удивлённо, и Антон вдруг смеётся, рассыпается буквально, стукаясь запрокинутой макушкой о подголовник, но улыбаться не прекращая: — Ну она могла так, да. Но ты бы, конечно, своё лицо сейчас видел… Чудной такой, чудо. — Чудное чудо — это тавтология, — бубнит Арсений, отворачиваясь к окну. — А ты душнишь только когда пьяный или по жизни? — Я не душню, просто кто-то не умеет подбирать слова для распространённого выражения эмоций. — Понял. Значит, по жизни. Автомобиль двигается с места, а Арсений, которому надоело рассматривать катин район, всё-таки аккуратно поворачивается обратно. По радио играет какая-то попса, которой Антон тихонечко подпевает, и Арс цепляется взглядом за руки на руле: красивые, бледновато-светлые на фоне тёмной обивки, с крупным перстнем в виде розы ветров. Он невольно залипает на них, а ещё на тихий вокал, далёкий от идеального, и изменения в лице на особо надрывных и высоких нотах. Не мимика, а какой-то мультик, но думать себе об этом Арсений запрещает. Он себе всё по отношению к Антону запрещает, потому что, даже несмотря на случайно-неслучайные совпадения, знает, чем всё может закончиться, причём не где-то в будущем, а уже сегодня в районе ширинки. Но алкоголь прибивает в голову, и Арсений не сдерживается. — А как так получилось, что ты с Катей знаком? — Я года три назад с другом её встречался — Серёжа Лазарев, может, знаешь, — Арсений, собирая мысли в кучу, всё-таки вспоминает его, а заодно и голос такой красивый, что, по ощущениям, на припевах должны были разбиваться бокалы, а у Арса — молния на ширинке. Но тогда не получилось, и слава богу — сейчас было бы слишком неловко, так что он просто кивает, давая понять, что в курсе, о ком идёт речь. — Ну и через общую компанию познакомились, ничего необычного. С Серёжей потом разошлись, но хорошо, без скандалов, и компанией общаться продолжили. Арсений делает для себя несколько выводов: во-первых, Антон либо гей, либо би, но этот вывод можно было сделать ещё тогда, когда он встретился ему у ночного гей-клуба. Во-вторых, он общается с теми, кого и сам Арс знает, а люди там одухотворённые, творческие, и с ними неинтересные и нехаризматичные попросту не задерживаются. Антон задержался, для него это плюс. Для Арсения это и плюс, и минус, потому что узнать этого парня хочется ещё сильнее; хочется, но колется по понятным причинам. — И вы прям настолько хорошо общаетесь, что ты согласился в половину первого ехать к Кате, чтоб через весь город подвезти незнакомого чувака? — Арсений может показаться грубым, саркастичным, но ему правда важно прощупать почву и понять, что Антоном движет в этот момент, потому что сам Арс вряд ли бы вот так сорвался. По себе людей не судят, и всё же. — Во-первых, если просят, почему бы не помочь? — жмёт плечами Антон и делает радио чуть потише. — Во-вторых, я всё равно ложусь поздно. В-третьих, мы уже познакомились, так что ты мне не незнакомый чувак. — Но ты же знаешь только моё имя. — С недавних пор ещё и адрес, но да, ты прав, мы очень мало знакомы, и я хотел бы это исправить. Такой наглый. Такой честный. Арсения это, если честно, завораживает. — Исправляй, — и сам не понимает, что делает, но делает и ни назад, ни вперёд в кои-то веки не смотрит. Окно приоткрыто, и от прохладного воздуха Арсения начинает развозить, так что он всё меньше и меньше контролирует сухую сдержанность. Это проблема, но не в моменте. В моменте Арсений, не стесняясь, смотрит на Антона и ждёт, когда тот действительно начнёт исправлять это досадное недоразумение. — Ну что тебе, анкету дать, как в первом классе? — усмехается он. — Можешь не давать, я наизусть помню, — Арсений, вспоминая эти дневнички и те времена, когда он ничем не болел, кроме кашля и соплей, улыбается тоже. — Имя уже знаешь, о возрасте спрашивать неприлично, любимое блюдо… не знаю, пусть будет жареная картошка. — Я тоже жареную картошку люблю, просто лучшая, — Антон буквально светится, и Арсений залипает ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда? Тихо доносится до ушей играющая фоном песня Зверей, и Арс не совсем понимает, какая именно, но очень знакомая точно, а Антон радостно делает звук громче, и Арсений думает, как он мог быть таким дебилом эти четыре секунды, когда тут во время проигрыша любовь готовится заряжать дожди-пистолеты. Фонари по бокам трассы уже не кажутся ему приговором, а член не наливается кровью, только немного в джинсы упирается, хотя Арсений обнаруживает в себе едва ли не кинк на руки Антона, уложенные на руль, и ему бы возбудиться от этого, но… Город спит, редкие машины кажутся сонными и нерасторможенными, а они вдвоём — задуматься только — едут и во весь голос подпевают Роме, откапывая в памяти родные строчки из прошлого, которые знают наизусть. Поразительно. Невозможно. — А ты сосался когда-нибудь под районы-кварталы? — когда песня заканчивается и меняется на что-то не такое интересное, вдруг спрашивает Антон так прямо, что Арсений даже теряется. Это намёк? Предложение? К чему это вообще? — А должен был? — в итоге он просто решает ответить вопросом на вопрос, потому что это кажется самым лучшим вариантом. — Да ты чё-ё-ё-ё, — тянет Антон, и на лице его столько удивления и шока, что самое время прыскать со смеху Арсению, и он пьяно хихикает, не удержавшись, а у Антона глаза на лоб лезут ещё больше. — Ты чё, реально не сосался под районы-кварталы? В лагере там, во дворе? — Нет, а почему это тебя так удивляет? — Да потому что все сосались! Это же традиция этой песни! Все сосались под районы-кварталы, — говорит Антон, как нечто само собой разумеющееся, как истину в последней инстанции. В его голосе нет возмущения, но недоумения столько, будто Арсений на полном серьёзе заявил, что дважды два не четыре. Или что играли сейчас не Звери, а Виагра. Или что Арсению Антон не симпатичен — в общем, голимую ложь. — Значит, я не все. — Значит, надо тебе попробовать как-нибудь, это пиздец как атмосферно, — и в этом совете тоже явственно слышится очевидный намёк, но Арсений делает вид, что не понял, а если понял, то не принял. Позиция удобная, хоть и не самая выгодная, потому что теперь Антон наверняка будет чувствовать превосходство над таким лохом, который, во-первых, ничего не понимает, а, во-вторых, под районы-кварталы не сосался. Арсений лохом быть не хочет, зато хочет попробовать. Ладно, утром, наверное, вместе с опьянением пройдёт. — Ну, если ты так советуешь, — он многозначно усмехается, хотя так лучше не делать, особенно после той фразы у клуба про то, что отношений не ищет. Но Антон, кажется, совершенно её забыл, и Арсений хотя бы на время поездки решает забыть тоже, но только на время поездки, а его остаётся всё меньше и меньше, и в груди от этого разливается необъяснимая тоска. — А под какие ещё песни должен пососаться в своей жизни каждый? — А ты думаешь, я прям эксперт? — Ну вы же с Лазаревым бывшие, значит, да, экс-перт. А если бы у тебя сейчас были отношения, то ты был бы нау-перт. А если бы ты, как я, знал, что чудное чудо — это тавтология, то не перт, а перд или даже пёрд, тут всё зависит от степени погружения, — решает высказать Арсений всё, что думает по этому поводу, и за такое его обычно называют ебанутым, но Антон смеётся, и даже страшно становится, что он сейчас зайдётся так, что управление потеряет, и погибнут они оба молодыми, разбившись в каком-то кювете, но тот едет уверенно, и Арс чувствует себя в безопасности. Может, и не только поэтому. — Я всё-таки был прав, — отсмеявшись, наконец отвечает Антон. — Ты вот именно чудное чудо, вот прям именно так. — А чудное от слова «чудо» или от слова «дно»? И Арсению просто нравится озвучивать то, что первым приходит в голову, и ещё сильнее нравится за реакцией Антона наблюдать: он сыпется безбожно, тем самым чудом, видимо, только и умудряясь сохранять координацию и не проезжать повороты, улыбается ярко, от уха до уха, и просит рассказать что-нибудь ещё. И Арсений охотно рассказывает ему про низушки от тортов, которые есть не любит, рассуждает про то, что если утром — утренник, а вечером — вечеринка, то днём, значит, дно, а если Евросоюз и Россия решат сотрудничать, то получится Евросоюзмультфильм. Он несёт откровенную ерунду даже для самого себя, темы выцепляет из ниоткуда, но фальцетный смех Антона смешит его самого, радует и одновременно с этим умиляет, и поэтому идеи берутся одна за другой, как в промышленном производстве. К дому Арсения они подъезжают на моменте обсуждения того, что вместо хирургических вмешательств девочку, которую не получается родить естественным путём, можно выманить на косметичку. Хорошая, однако, нота для завершения. — Так, бля, — Антон за время пути даже покраснел немного от постоянного смеха и теперь, припарковав машину прямо напротив входа, обмахивается руками. — Вроде отдышался. Пойдём? — А куда? — На Кудыкины горы воровать помидоры, — Антон лёгким движением щёлкает его по лбу, и Арсений хмурится, складывая руки на груди, но всё ещё не понимая, куда они теперь идут. — А я не хочу помидоры, я шашлык хочу. Краденый, — задумавшись, решает он, но из машины вслед за Антоном всё-таки выходит и мысленно пробивает себе лоб рукой, когда видит собственный подъезд. А он что-то увлёкся настолько, что даже не подумал, что рано или поздно нужно будет прощаться, и не факт, что до свидания. — Получается, приехали? — Прикинь. В этот раз я всё-таки тебя подвёз. — Спасибо. Как-то неловко всё это, и лёгкость, с которой Арсений только что болтал в машине, куда-то улетучивается, не оставляя за собой и следа. Немного шатает, но терпимо — выпил Арсений много, но разматывает его постепенно, и вот сейчас приходится наблюдать не самые утешительные результаты. Впрочем, он уже у дома — всего лишь подняться, открыть квартиру и завалиться спать, перед этим мудро поставив себе на утро минералочку и таблетку от похмелья на прикроватную тумбочку. Казалось бы, всё так просто. А где в этом ряде действий Антон? Должен же где-то быть? — Ну нет, я от тебя не отстану, — когда Арсений останавливается и мнётся у двери, доставая из кармана ключи, ставит в известность Антон. — Раз провожаю, то надо до победного. Арсений ничего не спрашивает, ничего не уточняет, но пропускает вперёд себя и жмёт на кнопку лифта. Теперь Антон будет знать не только его адрес, но ещё и квартиру и этаж, а это уже опасно, но… Похуй. В кои-то веки Арсений позволит себе немного побыть похуистом и не заморачиваться, тем более здесь он уверен больше, чем на девяносто девять и девять, что для злых умыслов эти данные не понадобятся. В крайнем случае, можно будет просто не открывать дверь, и Антон, даже владея необходимой информацией, никогда к нему не достучится, но никогда — слово противное, страшное, неприятное, а вечер ведь правда был хорошим, и не нужно его портить чем-то заведомо разнящимся по настрою. — Ну что, до скорой встречи? — они останавливаются на лестничной клетке, и вот теперь уже совсем всё, дальше некуда. Антон продолжает так очаровательно ему улыбаться, а Арсений застывает у двери. До скорой встречи, до скорой встречи, моя любовь к тебе навечно. Интересно, а сосаться нужно только под районы-кварталы? Или любая песня Зверей подходит? Антон близко, его дыхание теплом ощущается на щеке, и он красивый, очень красивый. Арсений западает из-за алкоголя в крови на дверной косяк, а ещё конкретно так западает на этого парня, и он, если честно, устал продумывать каждый свой шаг на десять лет вперёд, чтобы понять, сто́ит ли, если у него стои́т. Завтра он пожалеет, а сейчас желает, и вместо мозгов желе, и Арс притягивает Антона к себе за плечи, поднимаясь на носочки и накрывая маняще пухлые губы. Тот инициативу перехватывает моментально, целует глубоко, будто дорвавшись спустя много лет, и Арсений поспорить готов, что на чужих губах, без остановок на подышать сминающих его собственные, застывает улыбка. Антон своим языком широким скользит по контуру губ, толкается внутрь и вылизывает, по-хозяйски укладывая одну руку на талию, а второй мягко придерживая шею, и Арсений даже отвечать едва ли успевает, вскоре просто переставая пытаться и отдаваясь моменту полностью, только и делая, что то слабее, то сильнее сжимая его широкие плечи. Так жарко, так неожиданно ярко ощущается каждое прикосновение, каждая секунда поцелуя, и искры сыпятся целыми фейерверками, вместе с разрядами тока проходя по всему телу. Давно забытые чувства просыпаются в груди и наружу рвутся, Арсений хочет ещё, хочет ближе, хочет, чтобы не заканчивалось, потому что ни с кем из тех, кто на одну ночь, такого не было и не будет. Он по пьяни сосался не раз и не два, но здесь алкоголь как будто не пробуждает желание, а лишь придаёт смелости, чтоб его исполнить, и это оказывается так кайфово, что воздух выбивает напрочь, и то ли от нехватки кислорода, то ли от пьяного состояния, то ли от того, как Антон своими губами действует на него, Арсению окончательно сносит крышу. — Ключи, — выдыхает Арс хрипло, губы в губы, практически не отрываясь, и кладёт ладонь Антону на грудь, давая знак остановиться, но только на несколько секунд. — Дай открою. Он кивает и послушно дожидается, пока Арсений подрагивающими пальцами провернёт ключ в скважине и откроет дверь, заходит внутрь так, будто живёт здесь уже лет десять, но не даёт даже замок изнутри запереть спокойно: накидывается теперь уже со спины, покрывая мокрыми тягучими поцелуями загривок, прикусывая кожу и тут же проходясь по ней языком, чтоб раны зализать. Арсений несдержанно стонет, упираясь лбом в кожаную обивку двери, и накрывает руки Антона, обвивающие его талию, своими, заставляя сжать кольцо ещё крепче. Крепче, крепче, крепче. В голове полный хаос, не получается выцепить ни одной нормальной мысли, кроме тех, что Арсений по дикому сейчас хочет большего, как не хотел уже давно. Член болезненно упирается в ширинку, требует внимания, низ живота скручивает, а Арсений даже о дверь потереться особо не может, и это ад. Он толкается бёдрами назад, чувствует уплотнение в зоне паха у Антона и толкается снова, притирается, дрожаще выдыхая и закусывая губы от распирающего изнутри возбуждения. Ему по жизни не надо много, чтобы возбудиться, у него это происходит по несколько раз на дню, и желание каждый раз нестерпимо, оно не утоляется, не поддаётся контролю, но сейчас ощущается всё же по-другому, и это одновременно пугает и заводит ещё сильнее. Сейчас хочет Арсений, а не тело, и такого не было крайне давно, оттого, наверное, пожар расходится на раз-два, как по щелчку, уничтожая всё на своём пути. — Не убьёшь потом, если я в кроссовках пройду? — слышится сзади голос с хрипотцой, и уже от него можно кончить — Арсений готов взвыть. — Давай уже, — только и отвечает он, переворачиваясь в руках Антона так, чтобы их не расцепить, и притягивая за подбородок для нового поцелуя. Влажно, горячо, тягуче. Райски хорошо и адски плохо. Антон теряется в незнакомом пространстве, из-за его резкого поворота Арсений бьётся макушкой о стену и шипит, но Антон тут же углубляет поцелуй, и такое немое извинение лучше сотни словесных. Он пятится назад, а Антон наступает и едва ли не двигает их вперёд сам, но всё же не напирает, чтоб не оббить все углы квартиры снова, и так, медленными шагами и бесшабашными поцелуями, они всё же добираются до спальни без особых травм. И Арсению уже плевать на всё: на то, что по правилам элементарной гигиены надо было бы помыть руки, а желательно и всё тело, причём им обоим, но он слишком сильно распалён, чтоб размениваться на долгие минуты ожидания, которых заведомо не выдержит и кончит даже быстрее, чем Антон выйдет из душа. Он наступает на пятки кроссовок, откидывая их куда-то подальше, то же самое делает Антон и валит его на постель, нависая сверху, и Арсений восхищённо цепляется взглядом, уже привыкшим к темноте, за приоткрытые губы, влажные от слюны, за кучерявую чёлку, которая ко лбу липнет, за лёгкую щетину, которая приятно покалывает кожу во время поцелуев, за потемневшие глаза, и вдруг, как громом среди ясного неба, на голову падает осознание: он такого Антона, такого красивого, манящего, нужного в этот самый момент, как воздух, видит в первый и последний раз, потому что по-другому в его жизни не бывает, и сердце, обычно мало на что реагирующее, с грохотом летит в пятки. — Антон, подожди, — он бегает глазами по лицу, руками снова цепляется за плечи, чтобы, если что, не дать ему заткнуть себя поцелуем, и хаотично собирает раскиданные по всем уголкам разума мысли в слова, кусая губы: — Антон, я… я больной, я не смогу остановиться, подожди. — Больной? ВИЧ? — Антон непонимающе смотрит на него, и в глазах мелькает беспокойство, но как будто не за себя… Да за себя, конечно же, тут иначе быть не может, не должно просто. — Нет, это не то всё; у меня зависимость, жёсткая, очень сильно, ты не знаешь, — Арсений говорит и дышит с перебоями, крепче обхватывает чужое лицо, смотрит прямо в глаза и продолжает хриплым шёпотом, с каждым словом тише и тише, страшно боясь озвучить свой приговор: — У меня сатириазис, это как сексоголизм, зависимость, как от наркотиков, мне нужен секс каждый день, каждый час буквально, я без этого жить не могу, совсем, это болезнь, это проблема, у тебя со мной будут проблемы, я же после одного раза не остановлюсь, буду требовать от тебя больше и больше, ты просто не знаешь, как это жутко… Арсений сбивается через слово, жмурится, дрожит всем телом и едва ли держится в сознании, чтобы говорить, потому что от желания его внутри разрывает в клочья, оно с каждой секундой становится всё болезненнее и сильнее, и он тихо скулит, ёрзая задницей по постели, чтобы хоть на секундочку его приглушить. Он с Антоном едва ли познакомиться успел, а теперь вываливает сразу всё то, о чём знают единицы, о чём даже думать не хочется, как будто мысли станут материальными и усугубят и без того острую, не поддающуюся решению проблему. Тем более страшно облачать её в слова, которых уже не вернёшь, не поймаешь, но Антон теперь хотя бы знает, с кем — не с кем, а с чем, потому что Арсений чувствует себя созданием настолько жалким, не заслуживающим одушевлённости — столкнулся. Если он сейчас встанет и уйдёт, это будет правильно. Единственно правильно. Так почему Антон не уходит? Почему, блять, целует снова? У Арсения нет сил на то, чтобы попытаться его отстранить и вбить всё-таки в дурную голову, что он просто не понимает масштабы катастрофы, не осознаёт, идиот, что лучшим решением будет бежать без оглядки. Арсений не заразный, но прокажённый, и губы его грязные, и весь он, от макушки до пят, в грязи увяз, в омуте беспроглядном. И неужели Антон настолько возбуждён, что до него не доходит? Зачем он сминает его губы снова, зачем спускается вниз, на шею, и выцеловывает каждый её сантиметр, то совсем невесомо губами припадая, то вбирая почти до засосов? Арсений не понимает его мотивации, Арсений предупредил его об опасности, а он, видимо, какой-то безумец, раз добровольно кидается в самый её эпицентр. Но как же сильно Арсения от этого захлёстывает… Внутри бури, ураганы, штормы, внутри молящие о продолжении стоны и одновременно с ними отчаянные крики «Хватит!», наяву Арсений сминает в кулаках покрывало, давится воздухом и скулит, пока Антон стягивает с него футболку и поцелуями обводит ключицы. Невыносимо, просто невыносимо. Эта медлительность и протяжность сводит его с ума, но справляться слишком сложно, а ещё Арсений давно потерял интерес к прелюдиям, потому что главным стало просто достичь оргазма и успокоить потребности тела. Ради финала, а не ради самого процесса ему всё это так нужно, но он не хочет с Антоном этой сухой механики, а Антон… он всё делает по-своему, и в этом и прелесть, и беда. — Давай без проникновения, ладно? — слышится, словно сквозь пелену, вопрос с нотками волнения, и Антон его прямо в кожу выдыхает, ведя носом по ней дорожки и пуская стаи мурашек горячим воздухом. Арсений не в состоянии отвечать, даже понимать что-то не в состоянии, его просто уже ни на что не хватает, и вся кровь приливает к члену, а не к голове. Он сказал ему всё, что мог. Антон предупреждён, значит, вооружён, и если стрелять будет с такого близкого расстояния, то пробьёт навылет. И Арсению уже всё равно, лишь бы он не останавливался. Антон, уже не мокро и жадно, а целомудренно как-то целуя куда-то в скулу, расстёгивает ширинку на его джинсах, стягивает вместе с трусами, и перед ним, полностью одетым, полностью оголённый Арсений чувствует себя особенно уязвимым, но страха нет — только желание быть взятым целиком и полностью. Антон тянется к тумбочке, на которой всегда лежат влажные салфетки и смазка, протирает руки и кольцо зачем-то снимает, откладывая его туда же, а потом на руку правую выдавливает жидкость вязкую, и за каждым его действием Арсений следит, как загипнотизированный, извивается змеёй на постели, а Антон на дудочке играет, задавая ритм. Всё зависит от него, всё в его руках, но вместо ответственности за себя и за будущее, в котором пазлы не складываются, он берёт в руки арсов член, и это всё, конечная. Или, скорее, конченая. Он двигает не самим кулаком, а ведёт кистью, не дрочит, а ласкает, смазка растекается по стволу приятной прохладой, и это долгожданное внимание ощущается лучшим на свете подарком. Поймав темп, Антон наклоняется и снова Арсения целует, а он срывается с цепи, кусает его губы, сам в ладонь нетерпеливо толкается и лихорадочно обводит руками спину, пробираясь руками под чужую футболку и хаотично оглаживая разгорячённую кожу. Антон ему всё это позволяет, но сам не торопится, не срывается, давит большим пальцем на головку и оттягивает крайнюю плоть, а Арсений, как бешеный, тяжело дышит и стонет прямо в его губы, мысленно умоляя ускориться. Ему надо, ему необходимо кончить, ему бы быстрее, резче, чтоб напряжение сняло за пару минут. Ему бы от Антона не бегать и в прятки не играть, дать шанс и парню, и себе, но — и если есть «но», уже ничего не получится. Значит, сейчас надо только кончить. Вместе с проблемой постоянной нехватки секса пришла и грёбаная искушённость, из-за которой Арсению обычной дрочки мало, и даже при полноценном проникновении бывает, что счёт на часы начинает заходить, а оргазм даже на горизонте не маячит, и сейчас ему тоже мало, но совсем в другом смысле — мало не по физическим ощущениям, а по чувствам, и мучительно хочется ещё. Антон не останавливается, Арсений не останавливается тоже, продолжает ёрзать задницей по постели, вскидывать бёдра навстречу и прогибаться в пояснице, скулит и хнычет, выдыхает и стонет, и он весь в огне, абсолютно весь, а Антон, оставляя на секунду его губы, от непрекращающихся поцелуев уже припухшие, тянется языком к виску, чтобы слизать капельку пота, а Арса подкидывает на месте просто от самого того факта, что сейчас не тело с телом, а человек с человеком, и каждая деталь становится этому прямым подтверждением. Он вжимает Антона в себя, на дрожащем выдохе стонет в его губы, оттягивает зубами нижнюю и изливается в его ладонь. По физическим ощущениям в нём салюты не распускаются, и сам по себе оргазм едва ли ярче, чем при самостоятельной мастурбации, но от эмоций голову кружит и кажется, что Арсений давно так не кончал. Он закрывает глаза, растекается по кровати бесформенной массой и ни о чём не думает, потому что все возможные и даже запасные ресурсы потратил до самого конца, он ведь почти никогда так не реагировал и не был так вовлечён в процесс — и сейчас платит за это, неспособный даже подвинуться особо, не то что поговорить. Через считанные секунды на животе ощущаются холодные прикосновения — Антон стирает все следы влажной салфеткой, а потом другой уже вытирает пульсирующие виски и лоб, следом целуя туда же и губами своими обжигая. Арсений боится открывать глаза, потому что всё слишком похоже на сон, начиная от существования Антона в принципе и заканчивая собственной небывалой открытостью Арса. И пусть будет сон, да. Пусть это всё окажется сном. — Ты как? — Антон наклоняется к нему, тепло его дыхания опаляет лицо, и Арс всё же позволяет себе посмотреть, но совсем чуть-чуть, из-под закрытых век. Какой же он красивый, господи, правда как во сне. — Ты охуенный, — именно эту мысль, как единственную чёткую, Арсений и озвучивает, лениво двигая губами, которые без поцелуев начинают засыхать. — Я не про себя спрашивал, а про тебя, — Антон улыбается, и в улыбке этой столько нежности, заботы, что Арс не выдерживает и закрывает глаза обратно. Он таких улыбок не заслужил. — Ладно, поеду я. Спокойной ночи. Антон осторожно вытягивает из-под Арсения одеяло и накрывает, а он отворачивается куда-то на бок и с остаточными осколками мыслей о том, что это всё точно сон, не иначе, засыпает, сжавшись в комок.

***

Утро добрым не бывает, это каждый школьник знает. И Арсений тоже знает. И думает, что лучше бы не просыпался, а спал до самой потери пульса, причём в самом прямом смысле. Во рту после пьянки пустыня Сахара, но это ещё самое божеское из всех последствий, потому что Арс хотя бы знает пошагово, как его преодолеть. Остальное же давит нещадно, и чем больше Арсений приходит в себя, тем сильнее хочет в себя уйти, заткнуть уши руками и не слышать, как болезненно громко тупое сердце пробивает рёбра, когда перед глазами мелькают картинки вчерашней ночи, как эхом отдаются в голове строчки Зверей, и Арсений на эмоциях мысленно зарекается когда-либо их теперь слушать. Всего этого не было, не было. Показалось, приснилось, почудилось. Но не выходят из головы ни руки на руле, ни губы на губах, и даже если внушить себе, что Арс это только придумал, лучше не станет вообще ни разу. Он не уходит в страдания, не устраивает драму, и окно открывает, чтобы проветрить комнату, а не чтобы выпрыгнуть. Он совершает все утренние процедуры, завтракает, залипает в инсте и, как обычно, возбуждается, разглядывая даже самое простое селфи кого-либо мужского пола, тянется к члену, но слишком живо ощущает не свою, а чужую ладонь, и весь образ похуиста, который забил на произошедшее и решил просто жить дальше, не придавая никакого значения произошедшему, ломается с оглушительным треском. Антон был здесь, Антон прижимал его к стенам, целовал, доводил до оргазма, Антон был Антоном, а не телом, которое может дать Арсению то, что нужно — то есть, член. Антон был, но был — это прошедшее время. В настоящем его нет, и будущее заботливо подсказывает, что и не будет. Арсений — умный мальчик, он до беспамятства не напивается, хотя сейчас это и могло бы сыграть ему козырем, избавив от лишних мыслей, которые булыжниками к земле придавливают. Сейчас он помнит всё и даже ярче, наверное, чем если бы был трезвым, но трезвым он бы и не позволил ни Антону, ни себе зайти настолько далеко, зайти вдвоём за порог квартиры. Он помнит своё собственное признание и поражается, как вообще сумел сказать то, что прячет от всего мира, и можно было бы списать всё на алкоголь, развязывающий язык, но ещё чётче Арс помнит, что с самого начала дело было не только в этом. С Антоном хотелось быть честным: на ступенях ночного клуба, на переднем сидении его машины и на собственной постели. И в каждый из этих моментов Арсений хотел ему чего-то лучшего, то есть априори не себя, и как же быстро, однако, сломалась неприступная крепость. Крепость просто втайне надеялась, что её возьмут. Антон, Антон, Антон. В мыслях, звуках, картинках и ощущениях, которые до сих пор горят на коже, словно клеймом — Антон. И это плохо, потому что из головы и этого человека, и даже само это имя надо гнать ссаными тряпками, потому что Антону в жизни Арсения места нет из-за того, что как раз-таки Арсению не место в жизни Антона. Любому человеку в здравом уме будет противно строить отношения с тем, кто трахается без остановки и жить без этого не может, с таким опущенным животным, которое не умеет контролировать своё возбуждение и идёт у него на поводу. Антон на неадеквата не похож, и в нём, наверное, просто совесть сыграла, вот он и не сумел оставить человека, мечущегося по постели чуть ли не в агонии, без оргазма. Доблестный и героический поступок, но спасают в сказках прекрасные принцы принцесс от драконов, а не драконов от их зверской сущности. От того, что член так и стоит сейчас, несмотря на всю болезненность ситуации и очевидный плохой конец, тянет истерически смеяться, но смеяться в возбуждённом состоянии сложно, и Арсений идёт в душ дрочить, невольно думая о том, что это не прохладные струи на него сверху падают, а те самые дожди-пистолеты. С каждой минутой всё становится яснее и яснее, запотевшие стёкла замыленного взгляда, перед которым то и дело возникают свежие воспоминания, распотевают обратно, и исход в голове настолько прост, что даже гениален — они больше не встретятся, вот и всё. Находятся очень даже объективные по субъективному мнению Арса объяснения каждому поступку Антона, идёт в бой сухая логика и догадливость. Арсений не злится и уж тем более не винит, Арсений благодарен за всё, что было в моменте, Арсений с доброй грустью думает о поцелуях в лоб напоследок и одеяле, которым Антон его накрыл, и это светлое, доброе, тёплое на контрасте с ним самим, порочным и грязным, правда вызывает улыбку. А вчера Арс вызывал улыбку у Антона, пока ехал в его машине. Это всё было хорошо, это всё хотелось бы повторить, но мало ли чего хочется. Арсений не пессимист, а реалист, просто реальность у него такая — беспросветно серая. А Антон яркий такой, ему бы со своей улыбкой мультяшной прямо в мир Диснейленда, и Арс ему этого искренне желает, а о том, что открылся, практически не жалеет. Практически, потому что жалеет самого себя за невозможность вступить в нормальные человеческие отношения, а так — не жалеет вообще. А на тумбочке в спальне так и лежат несколько скомканных грязных салфеток. Арсений поднимает их, чтоб отнести в мусорное ведро, но руку отдёргивает, как ужаленный — кольцо. То самое, с розой ветров, снятое, чтоб член им не задеть. Арсений его не трогает, боясь обжечься, как Малефисента о металл. Ангел и демон, которые должны на плечах сидеть, дёргают его из стороны в сторону, и он мечется, хотя не знает, кто из них какое решение ему подсказывает. Можно выбросить, но вещь чужая и явно недёшевая, и у Арсения просто рука не поднимется. Можно запрятать куда-нибудь на самую дальнюю полку, чтоб с глаз долой и из сердца вон, но вещь по-прежнему чужая, а дорога, возможно, не только в плане денег, и так тоже неправильно. Можно позвонить Антону и сказать, что он забыл кольцо, назначить встречу у парадной часов так в шесть, когда сидят на скамеечках бабушки и гуляют во дворе дети, чтоб у Антона точно не было шанса его поцеловать и пустить всё по-новой, но даже так страшно. Арсений так часто стал смотреть на его номер в раздумьях, удалять или не удалять, звонить или не звонить, что наизусть уже запомнит скоро, а этого ему точно не надо. Он смотрит на контакт в телефоне, смотрит на кольцо, смотрит на пачку влажных салфеток и тюбик смазки. Он взвешивает все «за» и «против», вспоминает всё, что думал до вчерашней встречи с Антоном, что ощущал вчера и каково ему сейчас, после, а сейчас тяжело. Из-за того, что с управлением не справился и человеку открыл больше, чем раздвинутые ягодицы, сам привязался за ничтожно жалкое время, которое они успели вместе провести, и теперь отпускать не хочет, хотя отчаянно себя заставляет, холодно и трезво вынося вердикт — нет будущего, нет шансов. И всё же гудок. Первый, второй, третий, и струны нервов лопаются, как гитарные, на каждый из них. — Да? — Арсений узнаёт его голос и закусывает губу. Абсолютное спокойствие и незаинтересованность, чего ещё он ожидал? Дебил, блять, у Антона же его номера нет. Абсолютное спокойствие и незаинтересованность в незнакомом абоненте действительно удивительны. — Привет, это Арсений, — прокашлявшись, потому что за всё утро не издал ещё ни звука, отвечает Арс. Вот теперь можно и реакцию отслеживать по интонациям, а не драмаквинить с первых секунд. — О, Арс, доброе утро, — Антон отзывается тоже, и в его голосе будто бы улыбка слышится, но это всё пустые догадки. — Как дела? Как чувствуешь себя? — Я? — свинья. Соберись, Арсений, соберись. Просто слишком выбивает из колеи такой тон, словно между ними ничего особенного и не произошло — так, два давних друга созвонились, жизнью вот интересуются. — Нормально, ты как? — Хорошо. Только что вот думал, позвонишь ты теперь или нет — получается, вспомнишь солнце, вот и лучик. — Там вообще-то изначально про говно, — улыбается уголками губ Арсений, но это ведь охуеть, просто охуеть — Антон думал о нём, и не о том, чтоб забыть, как страшный сон, а прям о нём. Охуеть. — Но мне так тоже нравится, — Арс эту улыбку почти физически видеть начинает, и он снова думает о том, как Антону улыбка идёт. Очень сильно. — А знаешь, кто ещё мне нравится? — Кто? — сердце даже замирает, несмотря на всю банальность и баянистость подката. Неужели так быстро и так прямо? — Джим Керри, я его с детства люблю, — Антон звонко смеётся прямо в трубку. — И группа Звери. Керри и Звери. — Да вы, оказывается, рифмоплёт, — Арсений только фыркает в ответ на это. Ну и не больно ему было нужно. — Ага, я языком и не такое плести умею. И речь, конечно же, исключительно о всяких красивых выражениях. Арсений в это, конечно же, верит, и предпочитает не уточнять. — Ты, кстати, кольцо у меня забыл, поэт, — решает он всё же перевести тему, пока совсем не забыл в этом незамысловатом диалоге, ради чего вообще звонил, хотя сам тот факт, что можно звонить и не договариваться о встрече ради секса, и даже не договариваться о встрече ради того, чтобы вернуть вещь её хозяину, а просто так болтать, мёрзлую душу греет. — Серьёзно? Бля, внатуре забыл, — Антон там, видимо, смотрит на свои пальцы, которые остались в каком-то смысле обнажёнными, и Арсения эта картина умиляет очень. — Не, ну у меня голова не прям дырявая, у меня было ощущение, что чего-то не хватает, но я думал, что тебя, а кольца, оказывается, тоже, — и Арсения тянет рассмеяться: смешно, глупо, совершенно по-дурацки, и на такое рыба антоновой мечты, кем бы она ни была, не клюнет точно, но всё-таки это мило. Подкат засчитан. — А ты, значит, такой разноплановый водитель? Мастерски водишь и джип, и пикап? — А ты прокатиться планируешь? — и усмешка слышится лукавая такая, хитрая, и в паху опять твердеет, но Антон, не давая ответить на вопрос, продолжает уже сам: — Ладно, в любом случае я заехать хотел сегодня, а тут даже повод есть. Чё к чаю купить? И вот тут Арсения совсем вышибает. Так просто, так прямо? Что купить к чаю? Он, вообще-то, и сам давно перестал церемониться, только в лоб — и в лобок — бросал вопросы по поводу секса, а Антон думал о нём, хотел к нему приехать, в его голосе нет раздражения или непонимания, которых следовало бы ожидать, и он даже тянется сам, просто ставя Арсения перед самим фактом. Не спрашивает разрешения, а согласует детали. И это снова завораживает, теснит все мысли о неправильности, паранойные «если» и страшащие «когда», и вместо того, чтобы в очередной раз размышлять над тем, куда он катится, Арс думает, что бы он хотел такого сладкого к чаю, но не приторного и не слишком жирного. Антон на него очень сильно влияет, это факт. Положительно или дурно — вопрос слишком сложный. — Посмотри пастилу какую-нибудь. Клюквенную. — Ебать ты гурман, конечно — вчера шашлык краденый, сегодня пастила клюквенная, — Антон на другом конце усмехается. — Буду искать, но если обычную привезу, не обессудь. Постараюсь к семи подъехать, но там плюс-минус полчаса, окей? — Поставлю чайник на таймер, — и Антон снова смеётся, бросает прощальное «Всё тогда, давай» в ответ и завершает вызов, оставляя Арсения до плюс-минус семи наедине со своими мыслями. Это немного жестоко, но он в этом не виноват, к тому же приедет ведь, правда приедет. Антон приедет. Они всё-таки увидятся ещё раз, и Арсений обещает себе, что куда бы ни завернула ситуация, как бы велико ни было желание, накидываться на него он сегодня не будет. Надо только тогда выдрочить из себя всё возможное ещё до приезда Антона, чтобы тупо не осталось сил возбуждаться. Хотя кто знает, вдруг даже это не поможет? Антон — молодой и объективно красивый мужчина, к которому есть ещё и какое-то внутреннее влечение, и Арсений над своим телом и обычно-то невластен, а здесь тем более, но он очень постарается. А сейчас мастурбирует не как обычно, чисто механически двигая рукой, а прокручивая в голове картинки того, что было, и фантазии о том, что — чисто теоретически — быть может. Антон накрывает губами соски, Антон выцеловывает его торс, Антон закидывает его ноги себе на плечи и чередует на щиколотке поцелуи с лёгкими укусами… Он не один из многих — ни сам по себе, ни в отношении Арсения к нему. Он один такой, и никого другого конкретного Арс не представлял, не хотел ни с кем чего-то большего, чем секс на одну ночь. А с Антоном… с Антоном всё сложно, и от этого страшно, и всё же даже представление близости с ним срывает где-то внутри все тормоза. Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, Арсений погружается в дела: убирается дома, едет за машиной, дрочит ещё, но чем ближе назначенное время, тем больше на него накатывает страх, объяснить который он даже сам себе едва ли в силах. Арсений ведь только кажется холодным, продуманным и объективным в каждой мелочи, а на деле — тот ещё потерянный зайчишка, который даже в капле росы может увидеть опасность. Это сейчас он пытается огородить от опасности в лице себя остальных, а раньше поджимал лапы под грохотом насмешек и оскорблений и вынужден был защищаться сам, но защититься не смог — и трусливо сбежал подальше от родителей, от первых партнёров, от надписей на подъездах за две с половиной тысячи километров, где жизнь, казалось, должна начаться с чистого листа. Но чистый лист стал ещё более грязным, чем в родном Омске, просто до этой грязи уже никому не было дела. И тогда Арс пустился во все тяжкие, потеряв и стыд, и совесть, а сейчас боится снова. Боится привязаться, боится, что потеряет контроль над внутренним своим состоянием, потому что слишком много вещей в его жизни и так зависят не от него. Боится доверять больше, чем тело, боится своей неправильностью человеку жизнь испортить, а потому боится строить отношения, хотя человеку же нужен человек, и Арсению человек тоже нужен. И вот он, человек, который вполне может стать тем самым, к которому так тянет, человек, который сам едет к нему, а Арс боится. Боится, что откроет дверь, а потом, когда её захлопнут с обратной стороны, не выдержав жизни с целой кучей подводных камней и скелетов в шкафах, ему будет ещё хуже, чем сейчас. Боится, что если прогонит сейчас, не сможет снова равнодушно гулять по рукам и безымянным партнёрам. Вокруг навязчивые страхи бродят тенями, на горизонте со всех сторон подступают опасности, а мозг разъедают сомнения. И всё же когда раздаётся звонок в домофон, Арсений, который за этот день успел о многом подумать, для разрядки подрочить, подумать о том, на кого дрочит, и подрочить снова, впускает Антона и ждёт у самой двери, дёргаясь от каждого шороха на лестничной клетке. — А вот и мы, — широко улыбается Антон, едва только лифт приезжает на этаж и открывается, и так по-свойски проходит в квартиру, тянется Арсения приобнять лёгким движением и опускается на корточки, чтоб развязать шнурки кроссовок, как будто не пришёл, а вернулся. — Мы — это ты и твоя вторая личность? — докапывается Арс, приподнимая бровь и опираясь на стену позади себя. Не может в начале разговора без этой деланной самоуверенности, не может, как без панциря. — Мы — это я и пастила, — совершенно не обижается Антон и протягивает пакет из пятёрочки, в котором несколько пачек пастилы. Клюквенной, которую Арс и просил, и откуда Антон только такой взялся? — Я извиняюсь, а ты пастилы мне решил привезти годовой запас? — А ты вот это можешь на год растянуть? Ну, я просто готов помочь в поедании, если что, — Антон подмигивает и оглядывается по сторонам. — А где у тебя тут руки помыть? — Пошли, — и Арсений ведёт его за собой, включает свет в ванной комнате и пропускает в неё Антона, указывая на небольшой крючок с полотенцами: — Для рук вот это, синее. Тут коридор по пути на кухню, не потеряешься, но, если что, кричи. — Понял-принял, — и Антон продолжает улыбаться, а Арс в состоянии шока не понимает, что вообще прямо сейчас происходит и как такое возможно. Как вообще всё так легко? Почему? Антон своей открытостью заражает, наверное, а Арсению для полной коллекции именно этой болячки и не хватало. Только на кухне он осознаёт, что чайник так и не поставил, и этому есть оправдание: он агрессивно трахал себя одной из игрушек незадолго до приезда Антона, чтоб член хотя бы первые минут десять не тревожил. Антон же к нему не просто так заявился, за всем этим затишьем следует буря в виде разговора, и Арсений не знает, что хочет сказать парень, раз так рвался приехать, даже когда не знал, что кольцо забыл, не знает, что ответит сам, и, может, это самое глупое решение, но будь что будет. Арс всё пускает на самотёк, плывёт по течению сам и наблюдает за поведением Антона, а оно настолько доброе, что в его реальность даже поверить как-то сложно. Хотя Антон был таким и вчера, до того, как Арсений ему свою подноготную выложил. Значит, просто человек он такой — светлый? Таких мало сейчас, они под гнётом не самой приятной жизни ломаются рано или поздно, и то ли Антон ещё не успел, то ли оказался сильнее системы, но сам факт — с Арсением он именно такой, а врать и строить из себя кого-то ради проблемного, едва знакомого чувака, наверное, не имеет смысла. В ванной шумит вода, и это ощущение забытое настолько, что сейчас не даёт покоя. Арсений выкладывает пастилу из пакета, оставляет одну пачку, остальные убирая в шкафчик, неаккуратно рвёт упаковку и откусывает немножко — вкусно, то, что надо. Было бы, конечно, совсем романтично, если бы Антон принёс её сам, не спрашивая, но он, на самом деле, молодец, потому что на какой-нибудь торт с десятью килограммами жирного крема по всей поверхности Арс бы даже не посмотрел, не говоря о том, чтобы угощаться. А сейчас вот стоит, жуёт, не дождавшись гостя, но гость здесь осваивается так молниеносно, что почти уже и не гость вовсе. Удивительный, конечно, человек. — Так, ну что? Закипел? — отряхивая руки на ходу, как будто полотенца мало было, Антон входит в кухню и плюхается на единственный стул. У Арсения, конечно, есть ещё, и можно было бы принести из комнаты, но он опирается на кухонную столешницу и поднимает крышку самого обычного чайника — все нормальные люди электрическим пользуются, а ему так роднее, привычнее. Пузырьков нет, но вода уже потихоньку закипает, а Арсений, в отличие от неё, вроде бы пока спокоен, хотя ему, чтоб дойти до точки кипения, не так уж и много надо. — Почти. Тебе зелёный или чёрный, как моя прогнившая душа? — Чёрный, как мой тахо. — Тоха на тахо, — задумчиво бубнит себе под нос Арсений, каждые двадцать секунд поднимая крышку чайника, чтоб занять себя хоть чем-то и не смотреть в открытую на Антона, который, наоборот, смотрит на него, не отрываясь. Постеснялся бы, что ли. — А я думал, ты только когда пьяный такой, — усмехается Антон негромко, всё-таки услышав. Впрочем, Арс и не особо скрывался. — Такой — это какой? — Такой необыкновенный. — Значит, я и когда обыкновенный — необыкновенный? — Получается, да. Вода в чайнике кипит, и Арсений отворачивается, пряча смущение от неожиданного комплимента за кружками и пакетиками. Какой он необыкновенный? Это называется ебанутый, а не необыкновенный, Антон, видимо, в понятиях путается. Арсений на это не обижается, потому что такие внезапные выкиды мозга и каменные лица других людей ответной реакцией — это ещё далеко не самое оскорбительное, что было в его жизни, и сдерживать себя из-за того, что кто-то чего-то не поймёт, на его взгляд неуважительно к самому же себе. В конце концов, он просто свои мысли озвучивает для себя же, а не для того, чтоб привлечь внимание и заслужить лестное прозвище странного. Или ебанутого. В случае Антона — необыкновенного, и здесь система немного ломается, потому что Арсению правда интересно, как он отреагирует на ту или иную фразу, а ещё особенно приятно, когда Антон с его шуток смеётся. Он наливает Антону чай в широкую кружку с Беззубиком, которую сколько-то лет назад можно было получить за собранные наклейки, ставит на стол перед ним, а сам так и продолжает стоять у плиты, придерживаясь дистанции и глаза в глаза стараясь не смотреть. Неловко как-то всё это, по-прежнему страшно, и абсолютное незнание, что будет дальше, влечёт за собой тревожность, но Антон с детским интересом рассматривает рисунок с дракончиком, а Арсений с недетским интересом рассматривает его, отмечая на этот раз, как красиво вечерний свет падает на его лицо и выделяет едва заметную родинку на кончике носа. У Арсения родинок много, и он живёт с ними и живёт, ничего особенного. А на другом человеке всё по-другому смотрится, и эта кроха вдруг вызывает непреодолимое желание её коснуться и проверить, не стирается ли она кончиком пальца. — А можно сахар? — сделав глоток, поднимает глаза Антон, и Арсений торопливо тянется в шкаф за сахарницей, совершенно забыв за своими раздумьями, что не все люди, как он, предпочитают пить без. А ещё пачку пастилы на стол ставит, а то запрятал куда-то себе у плиты и стоит, как будто жмотится. А он не жмотится, тем более Антон сам её покупал, и грех не угостить. А тот даже с набитым ртом умудряется не только говорить, но и улыбаться: — Блин, правда вкусно. Надо себе тоже купить. — Да забери те, которые привёз, я-то вообще сдуру ляпнул. — Подарки не передаривают, — Антон объясняет это ему, как ребёнку, и смотрит с видом китайского мудреца, который изрёк то, что через пару тысяч лет будут по всем пабликам пихать и цитировать в качестве тоста, и Арса это смешит и умиляет одновременно. И вот так — просто. Непривычно, но внезапно так просто пускать человека на единственный стул в кухне, шутливо обсуждать с ним вкус чая и пастилы, рассматривать его в свете вечернего солнца без пошлых умыслов, и это кардинально отличается от того, каким сегодняшний вечер Арсений себе представлял: неловкости по самое горло, тяжёлые взгляды, которые они друг от друга отводят, подбор формулировок и такое изъезженное «дело не в тебе, дело во мне» с одной стороны и «нам просто не по пути» с другой. А здесь никакой серьёзности, здесь улыбки, глупые каламбуры и кружка с Беззубиком. Но ведь такими темпами они ни до чего не дойдут, а дойти бы надо, правда надо, расставить по местам сразу, чтоб потом не бежать туда, не знаю куда, и не искать то, не знаю что. — Земля вызывает Арсения, приём, — Арсений дёргается, губы поджимает и смотрит на Антона, а в его собственной кружке остывает чай, к которому он до сих пор так и не притронулся. — Ты залипаешь часто, — и Антон говорит это без доли предъявы и раздражения, просто озвучивает как факт, но Арсений всё равно тушуется и голову опускает: — Прости. — Ты же не виноват, зачем извиняться? Всё окей, я понимаю, — Антон отхлёбывает ещё немного чая и продолжает: — Я почитал всяких статей в Интернете, причины, симптомы, все дела, но там мало чего дельного. Тем более, в случае нетрадиционной ориентации, но про это всё, я думаю, ты и без меня знаешь прекрасно, а я просто хотел более-менее ознакомиться, изучил всё, что мог, но ты поправляй меня, если что, в любых вопросах, ладно? — Зачем тебе это? — голос у Арсения как-то садится, и он, сам того не замечая, кружку в руках сжимает так, что едва ли костяшки не белеют. Опасную тему Антон поднял, слишком опасную. — За тем, что я хочу тебе помочь, — и говорит это, как будто что-то само собой разумеющееся, но вопрос «Зачем?» встаёт ещё острее, и в глазах это, наверное, читается, потому что Антон вздыхает, собираясь с мыслями, прикусывает губу и отвечает на всё то, что вслух спросить Арс не решается: — Давай просто не будем разводить, как подростки, и ходить вокруг да около: ты мне понравился, и я тебе, кажется, тоже, и в этом вся суть. И я не буду врать, что меня не смутило это всё, когда ты сказал, но мне не противно: ты же в этом не виноват, это всё равно что винить человека за то, что он раком болеет. Так что я не хочу и не собираюсь от своей симпатии отказываться, и я вообще не знаю, сложится ли у нас с тобой что-то в итоге или нет, но в любом случае я хочу тебе помочь справиться и… вылечиться? Как правильнее сказать? В общем, похуй на формулировку, ты всё самое важное понял. — Антон, это вообще не так просто, как кажется, — Арсений на него не смотрит, но слова лезут под кожу, растекаются по венам, отравляют рассудок. Он хочет помочь? Он не бежит, не смотрит, как на прокажённого, ему не мерзко от того образа жизни, которым Арс живёт? Он хочет нырнуть к нему в это болото, чтобы вытащить? В это всё не верится, до страшного не верится, кажется каким-то злым розыгрышем, и Арсений почти уверен, что сейчас выпрыгнет чёртик из табакерки, посмеётся над его наивной доверчивостью и лишит последней надежды, но нет, Антон серьёзен, он смотрит на него внимательно, а Арсений по-прежнему смотрит в чай. Там же гораздо интереснее, да, только Антон его ждёт, Антон прямо сейчас остаётся здесь, и молчать дальше нельзя. Вдох, выдох. — Я пытался, но ничего не получалось, и не подумай, что мне в кайф, что я тупо забил, но… Не получилось, не получается. Такого диагноза даже не существует официально, чтобы его лечить, и ты извини, конечно, но вряд ли сможешь прыгнуть выше головы. — А я и не говорю, что это делается на раз-два. Давай так: что именно ты пробовал? — К психологам ходил, самооценку в целом подровнял с ними, но особого результата так и не получил, — Арсений вспоминает, как Катя искала по рекомендациям знакомых для него самых лучших и понимающих специалистов, как ждала его после сеансов, и Арсу это в своё время было необходимо, и в чём-то действительно помогло: он научился принимать эту проблему, перестал так сильно себя закапывать, проработал тревожность, но от проговаривания и поиска причин желание и постоянное возбуждение никуда не делись. — Выяснили, что это всё из детства, нарушение на стадии формирования либидо. И от этого вроде как плясать надо, от корней, но толком никто и не знал, как именно. Случай редкий, извините, — Арсений усмехается, но получается как-то горько. — Значит, вы словесно пробовали решить? — Арс кивает, а Антон задумчиво уводит глаза куда-то к потолку. — Это тоже хорошо, но они физически и не помогли бы. А к врачам ходил, может, там какая-то терапия по препаратам, чтоб либидо понижать? — Арсения передёргивает мгновенно, и он чувствует, как за какую-то долю секунды сжимается в комок. — Арс? — Нельзя препараты, — скомканно отвечает он, поджимая губы. — С ними точно нет. — Хорошо, — в голосе Антона чувствуется осторожность, и он не расспрашивает, не давит на больное, за что Арсений ему правда благодарен. Он и так прямо сейчас стоит и обсуждает самую сокровенную, самую интимную во всех смыслах тему, и если он откроет сейчас хоть на капельку больше, то прорвёт его окончательно, очень сильно прорвёт. А голос в очередной раз из мыслей вытаскивает: — Арс, у тебя чай остывает. — Ага, — он рассеяно делает пару глотков из кружки. Действительно уже какой-то холодный, невкусный, и Арсений отставляет его куда-то себе за спину. — А тебе ещё налить? — Спасибо, не буду больше, — Антон поднимается, ставит свою, уже опустевшую кружку в раковину, но вместо того, чтобы сесть обратно, останавливается напротив. Арсений поднимает на него глаза робко, смотрит, чуть прищурившись, и до сих пор поверить до конца не может. Не бывает так, чтоб не всё равно, если для себя выгоды никакой, чтоб хотелось помочь просто так, безвозмездно. Или бывает? Антон улыбается поддерживающе, успокаивающе, чуть разводит руки в стороны, и Арсений за эти пару секунд принимает, наверное, самое важное в своей жизни на данный момент решение, которого не принимал уже очень давно: довериться или нет. С одной стороны, опасно — нож в спину может прилететь в любой момент, и на одну крупную проблему станет больше. С другой стороны, опасно возвращаться к шатанию по клубам и по безликим, безымянным людям, от которых нужен только хуй. Везде опасно, везде риск, и чем больше Арс думает, тем страшнее становятся картинки, но он смотрит на Антона, смотрит — и доверяется. Падает в раскрытые объятия, прячет лицо у него на плече, а Антон с готовностью смыкает руки за его спиной и тихонько её поглаживает, укутывает во что-то такое тёплое, домашнее, родное, и отдалённо, как сквозь пелену, Арс слышит: — Справимся.