тогда лишь двое тайну соблюдают, когда один из них её не знает. — уильям шекспир. (ромео и джульетта)
— Ты снова кричал прошлой ночью, да? — спрашивает Лиам так, словно буднично интересуется прогнозом погоды на грядущий день. В это время он звонко помешивает ароматный кофе чайной ложкой, убирая образовавшуюся сверху пенку. Чимин на секунду замирает, но тут же расслабляется. Ответ очевиден. Ему незачем лгать — их двери, черт бы их побрал, находятся напротив друг друга. И он знает — Лиам по ночам всё прекрасно слышит. Поэтому, пожалуй, ему действительно незачем лгать. — Да. — в итоге спокойно подтверждает он объективный факт, за обе щеки уплетая сливочный круассан. — И ты действительно уверен в том, что всё хорошо? Лиам, черт возьми, очень пытливый. Чимин почти закатывает глаза, но вовремя себя одёргивает. — На все сто. — снова односложно отвечает он, зажмуриваясь от удовольствия. Как ни крути, а круассаны здесь невероятно вкусные. Чимин готов остаться в Париже на всю жизнь только ради них. Лиам неверяще хмыкает и недовольно дует губы от такой немногословности Чимина, делая первый глоток капучино и чуть морщась с непривычки. Он давно не пил кофе. И ему горько. Горечь эта неприятно оседает на кончике языка, и Лиам неосознанно тянется за сахаром. Хочется добавить одну, нет, две ложки сахара. Можно и три. Чем больше, тем лучше. Что он и делает, стараясь не придавать этому большого значения. — Слушай, может быть, тебя тревожит что-то? Может, в жизни что-то плохое произошло? Ты бы мог, ну, знаешь, поделиться со мной и не держать в себе. Тебе станет легче, обязательно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Чимин повторяет эту процедуру несколько раз, чувствуя внутри нарастающее с каждой секундой раздражение, заставляющее начать ладони мелко трястись. Но он, откладывая на белоснежное блюдце круассан, вмиг потерявший весь свой насыщенный вкус, лишь натягивает излюбленную улыбку, чрезвычайно ровным голосом произнося целую тираду: — Лиам, я заверяю тебя в тысячный раз. Меня ничего не тревожит. Ровным счётом ничего. У меня в жизни вообще, раз уж на то пошло, все великолепно. Я приехал в Париж из глухой деревни, взяв билет только в одну сторону. Недавно я прошёл кастинг у самого знаменитого режиссера на ведущую роль в его новом фильме, и меня утвердили. Завтра я иду на званый ужин в честь этого, познакомлюсь с новыми людьми, о которых до этого слышал только в вырезках газет и даже представить себе не мог, что однажды сяду с ними за один стол. И я добился всего этого сам. Я исполнил свою мечту, слышишь? Так что я, черт возьми, самый счастливый человек этого столетия уж точно. Понятно? Лиам, забавно округляя глаза, ошеломлённо кивает, чуть ли не давясь своим приторным капучино. — Понятно. Впервые после их знакомства он слышит, чтобы Чимин, обычно ограничивающийся однотипными короткими фразами, произнёс такую длинную речь без единой запинки. Словно она наизусть заучена. Но он больше ничего не говорит, с сожалением понимая: он знает только то, что Чимин ему позволяет. Ни больше — ни меньше. А о большем можно даже не просить — ответ будет гарантированно отрицательным. Поэтому Лиам отступает, внутренне делая лишь одну единственную пометку. Понятным становится ещё кое-что: человек, что действительно считает себя самым счастливым, вовсе не звучит так, словно пытается в этом убедить себя самого. А ещё человек, что действительно считает себя самым счастливым, по ночам не кричит так душераздирающе, что в жилах от ужаса стынет кровь. И все же, Лиам отступает, делая ещё один глоток кофе и уходя в свои собственные мысли. Он ещё некоторое время задумчиво помешивает ложкой оставшуюся на дне кружки пенку. В ушах Чимина это отдаётся звенящей болью, и он стискивает покрепче челюсти. Никто не виноват в том, что этой ночью он снова почти не спал. — Подожди! — Лиам, резко вскрикивая и заставляя тем самым Чимина крупно вздрогнуть от неожиданности, бросает ложку, и та, падая на блюдце, издает отвратительно громкий звук. Скрежет этот ещё какое-то время стоит в голове у Чимина, бесконечно множится. Он медленно закрывает глаза, делая ещё один вдох. А затем выдох. Успокаивается. — Лиам, какого черта ты… — У самого знаменитого режиссера, говоришь? — Лиам смеряет подозрительным взглядом Чимина. Тот, страдальчески возводя глаза к небесам, затянутым плотно серыми тучами, лишь кивает в ответ. Лиам скептически улыбается. — Ты же сейчас не о Мин Юнги говоришь, верно? Чимин выпрямляет спину, беря в руку столовый нож и невозмутимо намазывая им клубничный джем на мягкую булку. И молчит. Он сам, раз уж на то пошло, до сих пор не верит во все происходящие с ним последние события. Не верит в то, что прошлой ночью он с Мин Юнги бегал под проливным дождём, а затем прятался от него же под крышей какого-то ресторана. Чимин, проснувшись, сначала вообще подумал, что прошлая ночь — лишь странный сон и плод его чересчур развитого воображения. Но чужой тёплый клетчатый шарф, который Чимин, свалившись утром с кровати и бросившись со всех ног к гардеробу, нашёл внутри, облегченно выдыхая и комкая в руках, лишь бы успокоиться от очередного кошмара, явно утверждал обратное. Лиам, чуть прищуривая глаза, начинает нервно смеяться. — Да ладно тебе, Чимин, прекращай. Быть такого не может. — Оказывается, может. — Чимин говорит это, против воли проводя легонько ладонью по немного колющейся клетчатой ткани, что покоится на его шее сейчас. Лиам, незаметно прослеживая взглядом эти движения, надолго умолкает, что-то обдумывая, и Чимин на протяжении этого времени успевает внутренне подготовиться к возможным осуждениям. Да, к сожалению, люди действительно до сих пор верят в глупые сложившиеся стереотипы, и Чимин это с грустью признаёт, морально готовясь разочароваться в очередном человеке. — Что ж, если это правда, то я искренне поздравляю тебя. — Что? Чимин, неверяще переспрашивая, на секунду застывает, глупо уставившись на человека перед собой. Лиам поднимает бровь, словно не понимая, что он сказал не так. — Что? — переспрашивает в ответ. Чимин тут же берет себя в руки, поправляясь: — Я просто не ожидал подобной реакции, знаешь… — Тогда какой же реакции ты ожидал? — Лиам теперь удивлённо поднимает и вторую бровь, аккуратно интересуясь. Чимин отводит растерянный взгляд в сторону, и Лиам, наконец, всё понимает. Он заторможенно моргает, словно сопоставляя факты, и тяжело вздыхает. — Черт, Чимин… Слушай, я прекрасно знаю, что ты имеешь сейчас ввиду. И нет, я бы никогда такого тебе не сказал. Просто, — Лиам быстро облизывает губы, чтобы не чувствовать на них горько-сладкий сбивающий вкус кофе, — всем известно, как тяжело пробиться к самому Мин Юнги. Он крайне требователен к актёрам, претендующим на роль в его фильме. Он тщательно пытается найти тот самый талант, а потому актерам нередко приходится участвовать в дополнительных испытаниях, чтобы в итоге быть утверждёнными на роль. Повторюсь, Юнги… Мин Юнги чрезвычайно требователен, и далеко не все это выдерживают. — Откуда ты всё это знаешь? — перебивая, быстро спрашивает Чимин. — Я слышал, что так говорили. Так говорят все. — без раздумий отвечает Лиам, вслед за тем невозмутимо продолжая. — Так вот. Я сначала не поверил тебе, потому что в это действительно трудно поверить, понимаешь? Просто это очень сложно, и получается далеко не у каждого. Но я не хотел тебя никак обидеть или задеть, честное слово! И я тебе верю. Верю, что ты исполнил эту свою мечту самостоятельно. И если это действительно так, то я, повторюсь, искренне тебя с этим поздравляю. Чимин ещё некоторое время задумчиво молчит, и Лиам, заглядывая ему виновато в глаза, слабо улыбается. — Прости, если я тебя всё-таки задел. Я вовсе не имел это ввиду. И Чимин, вздыхая, понимающе улыбается ему в ответ. — Я и не обижался, всё в порядке. Я всё понимаю. И, наблюдая за тем, как Лиам с облегчением откидывается на спинку плетёного кресла, он запоздало добавляет: — И спасибо. Ты, наверное, первый человек, который говорит мне что-то подобное. Лиам довольно улыбается на эти слова чуть шире, пока Чимин с затаенным отчаянием чувствует, словно забывает, упускает что-то важное. Самостоятельно позволяет этому важному незаметно ускользнуть, скрыться. Вот только он не в силах понять, что именно он упускает. И все же, Чимин старается прогнать эту навязчивую мысль, переводя взгляд на Лиама, который, ворча, заваривает себе ещё одну чашку кофе, жалуясь на недосып. Чимин лишь понимающе мычит. Они сидят на небольшом балконе, наслаждаясь периодом, когда дождь, наконец, прекращается, а по радио передают долгожданные новости — вскоре дождь, оставив изнурённый Париж в покое, обрушится на юг Франции. Значит ли это, что теперь очередь Ниццы захлёбываться и тонуть? Чимин бы её, а также прилегающую к ней деревню в пригороде, с удовольствием потопил своими собственными руками. Он безучастно разглядывает глубокие лужи на дорогах, по которым изредка проезжаются автомобили, посылая грязные брызги во все стороны. — Чёрт, у нас заканчивается кофе. — Лиам продолжает недовольно ворчать, и Чимин издаёт смешок. — Ещё бы. Ты пьёшь его по десять раз на день. — Ничего не могу поделать! — восклицает Лиам, забавно взмахивая руками. — Это все из-за работы. И вообще, не смейся над старшими! — огрызается в шутку, с напускным сожалением вздыхая, и Чимин уже в открытую хихикает. Они с Лиамом сближаются, если вообще можно так сказать. Тот выше Чимина на целую голову, а ещё старше на целых три года, чем необычайно гордится. Чимин, усмехаясь, вспоминает, с какой напыщенной важностью Лиам задрал вверх подбородок, говоря, что ему, вообще-то, уже целый двадцать один год, и что он уже видал всё в этом мире, в отличие от некоторых восемнадцатилетних юнцов. Но, почему-то, он все равно напоминает Чимину ребёнка. Непоседливого, озорного, забавного. Иногда надоедающего своими постоянными вопросами. Бесконечно эмоционального, иногда чересчур вспыльчивого и крайне острого на язык. Долговязого, слегка неловкого, но все же ребёнка. И Чимину он, вообще-то, даже нравится. Наверное, именно поэтому они каким-то чудесным образом сближаются, хотя поначалу Чимин, противясь, желает обратного. Но, к счастью или сожалению, они всё ещё живут в одном отеле, и их номера всё ещё располагаются друг напротив друга. Поэтому Чимину, рано или поздно, приходится смириться и признать очевидное поражение. Трудно не признать, когда каждое утро, как, например, сегодня, к нему в номер шумно заваливается это чудо, держа под мышкой шуршащий пакет из ближайшей пекарни со свежими круассанами. Знает же, чертёнок, как его подкупить. — А что там с твоей работой? — решает разбавить Чимин затянувшуюся тишину, устав слушать скучные новостные сводки, повторяющие каждый день одно и тоже: аномальные дожди в этом списке однозначно превалируют. — Да так… Сегодня в отделение привезли нового пациента с тяжелым огнестрельным ранением. Понятия не имею, что с ним произошло, но он в агонии бился пол ночи, пока мы в это время безуспешно пытались сбить ему температуру и сменяли повязки. — Лиам роняет голову на стол, широко зевая. — Я, блять, вернулся домой под утро. Только уснул, а потом ты начал кричать. Чимин с сожалением тянет руку к чужой голове и слегка ерошит густые блондинистые волосы. — Прости. Лиам на это лишь машет рукой, протяжно вздыхая. — Чёрт с ним, я привык. Бывало такое, что я не спал всю ночь вообще, оставаясь в отделении. Считай, мне сегодня ещё повезло. Чимин лишь продолжает поглаживать чужие волосы, наблюдая за тем, как Лиам устало закрывает глаза. — Может, пойдёшь сейчас поспишь хоть пару часов? У тебя, вроде как, сегодня выходной? Лиам, оканчивающий третий курс медицинского, подрабатывает в свободное время в качестве стажёра-практиканта в местной больнице, получая за это весьма небольшие деньги. Сбережений этих, однако, хватает на то, чтобы ежемесячно оплачивать проживание и питание, вдобавок покрывая и некоторые другие мелкие расходы. Лиам грустно улыбается, качая головой из стороны в сторону. — Не могу. У меня всё ещё полно дел по учебе. А потом снова нужно собираться на практику, у меня сегодня ночная смена. К тому же, — уже веселее добавляет он, — я уже выпил две чашки кофе. Так что я полон энергии. — слегка саркастично заканчивает, добавляя под конец пару слов на своём родном языке. Чимин хмыкает, не понимая их значения, но по тону парня подсознательно догадываясь, что это не что иное, как ругательства. Лиам родом из солнечной Италии, откуда он уехал вынужденно по учебе и о которой он не так давно восторженно рассказывал, признаваясь, как сильно на самом деле скучает по дому. Чимин тогда, искренне стараясь выразить всю свою солидарность, внезапно осознал, что по своему собственному дому не скучает совершенно ни капли. Чимин родной дом до безумия хочет, утопив в бесконечных дождях с головой, навсегда забыть, чтобы унять главный источник боли. Воспоминания о доме у него только болезненные. Но в этом он, конечно же, никому не признается. Лиам похож на итальянца. Он эмоциональный, любит активно жестикулировать во время речи, а ещё невероятно громкий. Иногда от него болит голова, но Чимин старается изо всех сил списывать это на недосып. Недосып их, кстати говоря, отлично объединяет, хотя бы по той причине, что у них обоих он вынужденный. Но Чимин и об этом умалчивает. Лиам, в очередной раз вздыхая, тяжело встаёт, накидывая на плечи пальто песочного цвета и приглаживая волосы. — Я, наверное, пойду. Нужно до ухода на работу закончить пару важных дел. Чимин ему понимающе кивает, тоже вставая, чтобы проводить. Уже на пороге Лиам, застегивая пальто на все пуговицы, оборачивается и дует забавно губы, словно попрошайничая. — Пообещай, что повеселишься от души на завтрашнем ужине, Чимин. — Обещаю, а теперь иди давай. — Чимин посмеивается, закрывая за ним дверь. Странное, необъяснимое чувство снова возвращается, когда он остаётся наедине с самим собой. Чимин, очевидно, что-то упускает.* * *
Извилистые узкие улочки Парижа хранят в себе бесконечное множество секретов. Вековые стены старых домов помнят каждое слово, сказанное на повышенных тонах или еле слышным шёпотом. Париж запоминает всё без остатка, бережно храня все эти разнообразные истории, словно самую драгоценную коллекцию. Люди невероятно забавны в своей наивной вере в то, что их никто не услышит, пока они создают всё новые и новые тайны. Люди не задумываются, или же не хотят задумываться о том, что с каждой новой тайной старые стены Парижа словно становятся толще, а и без того узкие улочки — ещё уже. Небо в конце ноября темнеет достаточно быстро, и город так же стремительно зажигается огнями, пока люди спешат домой, в тепло, стараясь долго не задерживаться на морозе, что пробирается прямо под кожу острыми когтистыми лапами. Ближе к вечеру в Париже объявляют резкое похолодание, и Лиам сильнее кутается в пальто, ускоряя шаг. Он знает, куда идти. Вернее, догадывается. За последние три года он изучил Париж вдоль и поперёк, а обнаружить здание, что светится ещё издалека, так и вовсе не представляет особой сложности. Он медленно подходит к зданию, где огней на порядок больше, и усмехается. Ещё бы — самый дорогой отель города всегда светится ярче всего. Когда массивные двери из мрамора открываются, пропуская внутрь своих зажиточных постояльцев, Лиам, пользуясь случаем, заходит вместе с ними под шумок, стараясь не выглядеть подозрительно перед суровой на вид охраной, что стоит по обе стороны от прохода. Он, стараясь как можно незаметнее оглянуться, быстро находит взглядом лифт, без промедлений направляясь туда. Игнорируя чужие брезгливые взгляды, направленные на его простое пальто, не имеющее бренда, поднимается на самый последний этаж. Интуиция подсказывает ему, что это очень даже в их стиле, и Лиам решает ей довериться, уверенно проходя длинный коридор, пол которого застелен красным бархатом. Он останавливается в самом конце коридора перед последней дверью, стараясь уловить каждый звук, доносящийся оттуда. Тихо. Лиам нервно выдыхает, занося кулак над дверью, чтобы тихо в неё постучать. Он рискует бесконечно многим прямо сейчас. Слышит чужие приближающиеся шаги и знакомый недовольный голос, и, победно ухмыляясь, понимает, что не ошибся. Интуиция его не подвела. — Хосок, почему ты, блять, стучишься, если у тебя есть ключи? — дверь открывается, и Лиам с наслаждением наблюдает за изумлением в чужих расширившихся глазах. — И тебе привет, Юнги. — тихо произносит, чувствуя, как чужие пальцы цепко хватают его за шиворот и быстро затаскивают в номер, тут же захлопывая за ним дверь.* * *
— Эй, отпусти меня. Юнги, убери руки, больно же! — Лиам недовольно ворчит, потирая шею, пока Юнги быстро ослабляет хватку на вороте чужого пальто, подходя к двери и смотря в глазок. Удостоверившись в том, что снаружи никого нет, Юнги разворачивается обратно к незваному гостю, скрещивая руки на груди. — Какого черта ты здесь делаешь? — шипит он, оглядываясь по сторонам. Лиам смеётся, наблюдая за чужими хаотичными действиями. — Как грубо. — Лиам, правда, твоё счастье, что я сейчас здесь один. — в голосе Мина чувствуется серьезность, и тот это прекрасно понимает. Он не дурак. Во всяком случае, он больше не тот, кем был однажды. — Прекрати паниковать. Я ненадолго. — Ты вообще понимаешь, что он может вернуться в любой момент? Нельзя так рисковать, идиот. Тебе нужно уйти, сейчас же. — продолжает остервенело шептать Юнги. — На Чимине сегодня был твой шарф. — быстро перебивает его Лиам, снова наслаждаясь произведённым эффектом. Юнги теряет дар речи на несколько секунд, забывая напрочь обо всём, что говорил до этого. — Ведь так? — продолжает Лиам, пытливо глядя на режиссера. — Откуда ты… — Познакомились. Мы живем в одном отеле. Юнги медленно моргает, шумно сглатывая. — Хорошо, да, это мой шарф. Доволен? Лиам расправляет плечи, улыбаясь. — Не совсем. — Юнги показательно закатывает глаза, но Лиам на это и бровью не ведёт. — Ещё один вопрос. Ты правда дал ему главную роль в своём фильме? — Это блять, что, допрос с пристрастием? — Юнги. — Ладно-ладно. Он недавно подписал контракт. Лиам подозрительно щурится. — Он похож на… — Я и без тебя знаю, что похож. — резко обрывает его Юнги. — Не хочешь это объяснить? — Почему я должен перед тобой объясняться, мелкий… — Юнги. — Вы двое однажды сведёте меня с ума. — страдальчески вздыхает Юнги, и Лиам невесело хмыкает. — Ну, так что? — Да ничего. Он похож, потому что я его не выдумал. Я уже знал Чимина до этого… Некоторое время. Лиам продолжает привычно щурить глаза, ожидая продолжения, и Юнги не выдерживает. — Прекрати смотреть на меня так. Вы буквально чертовы копии друг друга, я не вынесу этого. — Заткнись, Юнги. Хватит говорить про него. Я не хочу. Юнги пару мгновений молчит, открывая рот и закрывая обратно. — Что ты только что мне сказал, мелкий… — Что слышал. Ты прекрасно знаешь, что мне неприятно. Я не хочу ничего слышать. Прекрати уже нас сравнивать. Всё давно прошло. Юнги словно окатывает ледяной водой, и он, скрипя зубами, произносит куда сдержаннее: — Ты прав. Прости. — Так что дальше? Мин устало трёт ладонью лоб, пересказывая то, что не даёт покоя каждый божий день. — Раньше я часто бывал на юге Франции. В районе Ниццы. Не спрашивай меня, почему. Я всё равно не отвечу. — Лиам быстро кивает, и Юнги, явно расслабляясь, продолжает. — Там я его и встретил. На ярмарке. Он тогда был совсем маленьким ребёнком, убежал от мамы в какой-то шатёр с бродячими артистами. Я тогда это случайно заметил и решил проследить за ним, чтобы вернуть маме, от греха подальше. А потом увидел, с каким восторгом он смотрел на артистов. Он ещё совсем ничего не понимал, даже не знал, чем занимаются актёры. И я ему рассказал. Потом он убежал к маме, а я… — А ты? — А я ещё тогда запомнил его глаза. Лиам смеётся. — Да уж, такие глазища трудно не запомнить. И что дальше? — Мы встречались ещё несколько раз. Чисто случайно, конечно. — оправдывается Юнги. — Я не преследовал ребёнка. Просто в тех местах на тот момент был частым обывателем, а он там жил. Но у меня, если честно, переодически возникало навязчивое чувство, что судьба нас буквально носами сталкивала. Я, можно сказать, наблюдал за тем, как он вырос. Так я его и запомнил. А забыть не смог. Почему-то. — задумчиво заканчивает он. Лиам тоже уходит в свои мысли на время, прежде чем тихо спросить. — Он знает об этом? Юнги непонимающе хмурится. — О чём? — О том, что вы уже были знакомы до прослушивания. Юнги, не тупи, ради Бога. — Нет, конечно нет. Я не говорил ему. Мне вообще кажется, что он ничего не помнит. — Ты не думал рассказать ему? — Нет. — отвечает Юнги тоном, не терпящим никаких возражений. — Это сейчас ни к чему. Абсолютно неуместно. Нас ничего не связывает, чтобы я мог так просто рассказать ему это. — добавляет он значительно тише. — Юнги, разве ты не находишь это эгоистичным? — Как раз таки это — ни капли не эгоистично. Я не хочу, чтобы он думал, что я взял его только потому, что он… — Запал тебе в душу, да? — смеётся Лиам, и Юнги смеряет его гневным взглядом. — Несёшь чушь. Ничего подобного. — Тогда почему же? — продолжает открыто забавляться Лиам, стараясь вывести режиссера на чистую воду. Юнги снова открывает рот, чтобы что-то доказать, но затем закрывает. Ещё не хватало того, чтобы он сейчас случайно сказал что-то лишнее. — Знаешь, что? Иди к чёрту, Лиам. Он не запал мне в душу. И перестань так улыбаться. Лиам улыбается лишь шире, не пытаясь никак это скрыть. — Именно по этой причине он сегодня был в твоём шарфе. — Он мог замёрзнуть. — выдаёт без раздумий Мин, и, видя, как Лиам понимающе кивает, тут же поправляется, проклиная всех итальянцев этого мира. — А я не могу допустить этого перед началом съёмок. У него, всё-таки, главная роль. — Конечно. — Повторюсь, иди к чёрту. — Прямо сейчас и пойду. Только сначала стрельну у тебя сигаретку. — улыбается ослепительно Лиам, подходя к тумбочке и безошибочно доставая оттуда пачку. Ничего не изменилось. Юнги возмущается чужой наглости. — Положи на место. — И не подумаю. — смеётся тот, уже зажимая губами фильтр и щёлкая зажигалкой. Юнги беспомощно стонет. Глупый ребёнок. — Тебе, блять, нельзя. — В этом мире ещё много чего нельзя. Например, врать другим. — Лиам с непривычки закашливается. Он давно не курил. — Я ему не вру, идиот. Я недоговариваю, и это ради его же блага. Лиам некоторое время молчит, задумчиво смотря в окно, пока между пальцев сигарета постепенно тлеет. — Продолжай себя убеждать. Париж полон тайн, Юнги. За три года я выучил этот город наизусть. И, рано или поздно, эти тайны вскрываются. Из окна виден бесконечно знакомый и в то же время успевший в одночасье стать чужим силуэт, приближающийся к отелю. Лиам тушит сигарету, поспешно собираясь на выход. — Мне пора. Юнги молча провожает его фигуру взглядом, не сдвинувшись с места. — Бросай курить. — запоздало бросает он, когда Лиам заносит было ногу над порогом. Мальчишка оборачивается, пристально смотря прямо на него: — Осень — время бросать вредные привычки. Юнги внезапно ощущает, как кожа покрывается мурашками. Лиам, улыбаясь краями губ, еле слышно добавляет: — Но я не брошу. Дверь тихо хлопает, погружая номер в тишину.* * *
— Юнги? Дверь снова хлопает, когда Мин поднимает застекленевший взгляд на вошедшего Хосока. — Какого черта ты куришь не на балконе, а в помещении? — злится Хосок, раскрывая окно нараспашку, чтобы впустить свежий воздух. Юнги, чертыхается: — Прости, я забыл. Хосок слегка хмурится, но быстро отвлекается, начиная оживлённо рассказывать о том, дожди наконец-то закончились. Юнги, почти не слушая, продолжает кивать для приличия, находясь глубоко в своих мыслях. А люди по-прежнему невероятно забавны в своей наивной вере в то, что их никто не услышит, пока они создают всё новые и новые тайны.