эти чувства из прошлого иногда ко мне возвращаются. вместе с тогдашним шумом дождя, тогдашним запахом ветра. — харуки мураками.
— Что ж, в этот раз ты действительно переплюнул самого себя. — удивлённо присвистывая, говорит Хосок, неспешно проходя вдоль длинного стола, над сервировкой которого заканчивают суетиться официанты, в последний раз судорожно поправляя ажурные бежевые скатерти. Вскоре на них, вслед за фарфоровыми тарелками и столовыми приборами из чистого серебра, появляются первые изысканные блюда, и Хосок не упускает возможности бесцеремонно украсть пару оливок с ближайшего, довольно закидывая их себе в рот. Юнги предпочитает это никак не комментировать. Он уже привык. Юнги, на самом деле, любит встречи со своей командой. Они всегда тёплые, искренние, лишённые какой-либо фальши и притворной доброжелательности. Юнги знает свою команду давно, а потому может с уверенностью сказать: здесь каждый — абсолютный профессионал своего дела. За долгое время совместной работы у них складываются если и не дружеские, то доверительные партнёрские отношения уж точно. И Юнги это бесконечно ценит. Но всё же, к каждой подобной встрече он тщательным образом готовится, крайне ответственно подходя к организации мероприятия. По другому не может. Юнги, сколько себя помнит, всегда был таким — если и брался за дело, то обязательно доводил его до конца и, обязательно, с достоинством. Именно поэтому вечером выходного дня один из самых дорогих ресторанов Парижа с прекрасным видом на Сену объявляется полностью зарезервированным под масштабный банкет. И Юнги внутренне соглашается с Чоном, бросая взгляд на громадных размеров хрустальную люстру, подвешенную к потолку и заливающую помещение своим ярким светом и ослепительным блеском переливающихся маленьких бриллиантов. Приготовления, наконец, заканчиваются, и зал наполняется первыми звуками живой музыки, когда появляются долгожданные гости. К этому моменту официанты занимают свои положенные места, держа в руках начищенные до блеска медные подносы, что наполнены бокалами с коллекционным красным полусладким из элитных погребов ресторана. Хосок, живущий по принципу «если дают — бери», без лишних раздумий пользуется и этой возможностью, цепляя с подноса сразу два и ловя полный серьёзности взгляд друга. — Ну, что? — закатывая глаза, спрашивает Хосок. — Мне повеселиться нельзя? — Сильно не увлекайся. — предупреждающим тоном твёрдо произносит Юнги, на что тот, что вполне ожидаемо, ничего не отвечает, и, весело салютуя бокалами Мину, оставляет того одного, быстро пропадая из виду и не давая ни единого шанса себя остановить. Юнги закрывает глаза, мысленно обращаясь к небесам с просьбой достойно провести этот вечер, без каких-либо казусов, как он и планировал, в конце концов. Этот вечер просто обязан пройти великолепно, по иному и быть не может. Юнги, если что, думает так потому, что он любит точность, любит, когда всё идёт по плану. А именно так оно, обычно, и происходит. И Юнги думает так вовсе не потому, что Чимин пообещал ему прийти. И уж точно не потому, что Юнги хочет произвести на Чимина впечатление. Абсолютно нет. Чимин. Юнги, мысленно прокручивая чужое имя в миллионный раз, бросает ищущий взгляд на двери, что сейчас закрыты, и отчего-то ощущает внутри неприятно тянущее чувство нарастающего с каждой секундой волнения. Если Чимин обещал — значит он придёт, верно? — Юнги! Не виделись целую вечность, не так ли? — улыбаясь, подходит к нему оператор — мужчина средних лет, весьма ощутимо хлопая по плечу, обтянутому в чёрный, свободного кроя пиджак, и Юнги со смехом тянется обниматься, пытаясь абстрагироваться от назойливых мыслей. — Всего три года, не преувеличивай. — Верно-верно. Хороший тогда у нас фильм получился. — Так думаешь? — делает первый глоток вина Юнги, гоняя жидкость некоторое время во рту и наслаждаясь насыщенным вкусом. — Говоришь так, словно не получил за него все возможные награды. — Все, кроме «Оскара». — усмехается Юнги в ответ. Мужчина хохочет: — Не всё так сразу, терпение, мой мальчик. Но ведь именно по этой причине мы здесь и собрались, верно? Этот мир вот уже три года не видел настоящих шедевров. Пора бы это изменить. Так что всё ещё впереди. — успокаивающе заканчивает он. Юнги ему улыбается: — Будем стараться. Они ненадолго замолкают, и мужчина наклоняется к Юнги ближе, говоря уже значительно тише: — Журналисты, чтоб их, уже, кажется, прознали, что ты нашёл главного актёра. Это правда? Чертовы журналисты: время всё идёт, а они неизменно доставляют огромное количество проблем одним лишь своим существованием. Юнги отрывисто кивает, снова невольно бросая взгляд на вход и тут же отводит его, одёргивая себя. Чимин же обещал прийти. Обещал ему. Юнги начинает раздражаться. Он докатился до того, что сам себя успокаивает. Господи, он в очередной раз чувствует себя потерянным мальчишкой. — И как он? — с неподдельным интересом снова спрашивает оператор, стремясь выпытать чуть больше, но заведомо понимая, что это — бесполезно. Юнги весело усмехается. Это очевидно: все уже в курсе его главного козыря, желают поскорее увидеть его своими собственными глазами. Узнать, кому на этот раз улыбнулась несказанная удача. Но Юнги вовсе не собирается раскрывать карты раньше времени. Тем более — козырные. Всему своё время. И оно медленно, но верно истекает, подобно последним песчинкам в часах. — Скоро сам всё увидишь. — уклончиво отвечает Мин, прежде чем, извинившись, поспешно удалиться на поиски запропастившегося одному лишь богу известно куда Чон Хосока. Юнги, выискивая его глазами и повторно взывая к небесам, продолжает искренне надеяться. Пожалуйста, пусть сегодня они обойдутся без каких-либо происшествий. По пути ему всё-таки приходится остановиться ещё несколько раз, в приветственном жесте пожимая чужие руки и быстро кивая многим другим пришедшим гостям. Зал наполняется весёлым и задорным смехом, звоном стекла, громкими разговорами на отвлечённые темы, пока Юнги настойчиво пробирается через толпу, чтобы, наконец, обнаружить Хосока, ведущего, кажется, крайне эмоциональную беседу с одним из декораторов. Хосок активно жестикулирует руками, в которых, на минуточку, находится бокал, наполовину наполненный вином. То опасно плещется, так и норовя выйти за пределы сосуда, однако Хосока это, по-видимому, совершенно не смущает. Юнги прислушивается к диалогу, который, если честно, напоминает настоящий монолог: Чон Хосок поучающим тоном важно рассказывает, кажется, о том, как правильно использовать цвета, чтобы те гармонично сочетались друг с другом в объективе. Декоратор, молодой парнишка, продолжает неловко кивать на каждое чужое слово, умоляюще смотря на Юнги, и режиссёр решает, что пора вмешаться. — Хосок! — окликает он друга, и тот чуть заторможенно поворачивается на источник звука, но тут же отмахивается от того, как от назойливой мухи, неустанно жужжащей над ухом. Поэтому он продолжает, снова обращаясь к декоратору: — Короче, надеюсь, ты запомнил все мои профессиональные советы. Тебе такого никто больше не скажет, это секретные трюки, понял? Паренёк удручённо кивает, и Чон расплывается в гордой захмелевшей улыбке, наслаждаясь своим учительским триумфом. — Хосок! Подойди сюда на минутку. — снова, уже более настойчиво повторяет Юнги, глазами прослеживая тщетные попытки декоратора сбежать. Поэтому он решает облегчить ему задачу. Хосок кривится, снова поворачиваясь к Юнги. Глазам требуется некоторое время на фокусировку, после чего, замечая чуть расплывчатый силуэт друга, Хосок, вздыхая, жестом просит того замолчать и невозмутимо поворачивается обратно. Декоратор, молчаливо наблюдая за этим со стороны, поражается чужой смелости. — Молодец, так держать. К сожалению, я вынужден отойти по, кажется, неотложным делам. Моему другу не терпится что-то мне сказать. Так что я пойду, сам понимаешь. Паренёк, кажется, готов воспарить над землёй, кивая ещё раз уже с заметным облегчением, но Хосок, не замечая этого, заканчивает: — Было приятно с тобой пообщаться, парень. Бывай. Того тут же словно сносит ветром, пока Хосок, делая ещё один крупный глоток вина, вразвалку подходит к Юнги. — У тебя чертовски скучная команда. — безапелляционно заявляет он. — Ты буквально прочитал ему лекцию, профессор Чон. Чего ты ожидал? — выгибает бровь Юнги, продолжая наблюдать за опасно раскачивающимся бокалом в чужих руках. Хосок фыркает: — Это не отменяет того факта, что он скучный. — Ты, видимо, не бывал в компании по-настоящему скучных людей. Хосок мгновенно парирует: — Как раз таки бывал. И я никогда не забуду тот визит в особняк Ким Намджуна. Самая бесполезная трата времени в моей жизни. Я тогда даже уснул. Юнги на это усмехается, вспоминая: — А я думал, тебе там понравилось. И, напомню, ты уснул тогда, потому что в одну морду нагло выпил целую бутылку крепчайшего виски. Хосок невозмутимо, словно озвучивая очевидный факт, произносит: — Именно поэтому я её и выпил. Мне было совершенно нечем заняться. Ты на меня не обращал внимания! Что, по твоему, я должен был ещё делать? — Придурок, ты пытался привлечь мое внимание обсуждением людей, которые, между прочим, находились на тот момент в одной комнате с тобой. — Юнги, заканчивая бессмысленный спор, отворачивается от друга, снова неосознанно бросая взгляд на вход в ресторан, и от Хосока это, увы, не укрывается. — Перестань так пялиться туда. — Я вовсе не пялюсь. — Оно и видно. Ты напоминаешь мне собаку, которая преданно сторожит порог дома в ожидании хозяина. Хосок начинает громко смеяться со своей собственной шутки, привлекая к себе чужие непонимающие взгляды. Юнги на них отвечает своим, слегка извиняющимся, несильно тыкая пальцами Хосока в бок и шипя: — Сам ты собака. Чон громко ойкает, отскакивая от Юнги на метр, а затем продолжает уже с безопасного расстояния: — Говорит мне собака. Ты бы ещё погавкал. Хотя не стоит, а то нас еще из ресторана выгонят. Юнги без злости, лишь выражая всем своим видом тяжкие мучения, вздыхает: — Хосок, тебе пять лет? Лучше бы перестал меня раздражать и пугать гостей. — Они просто скучные и не умеют веселиться. А ты смешно раздражаешься, ничего не могу поделать. — улыбается Хосок, залпом допивая вино, а затем, с грустью это замечая, громко выдаёт: — Мне нужно ещё. Люди, стоящие поблизости и краем уха услышавшие это заявление, неловко улыбаются и пересмеиваются, чуть соболезнующе глядя на режиссёра. Юнги, скрипя зубами, но продолжая ослепительно улыбаться, хватает вяло сопротивляющегося Хосока за локоть и ведёт через весь зал к столу, с силой сажая за него и взглядом пригвождая к месту. — Тебе на сегодня уже хватит. — Что? А ну, отпусти меня. Я ещё не распробовал! Юнги стонет: — Хосок, ты себя вообще видел? На ногах уже еле стоишь, куда тебе ещё? — Юнги, дай мне, в конце концов, повеселиться… Или я буду ходить за тобой по пятам и ныть до конца вечера. — отчаявшись, прибегает к угрозам Чон. Знает же, на что давить. Юнги поднимает белый флаг. Давно пора понять, что Хосока не остановить, если он чего-то хочет. — Да пожалуйста. Веселись на здоровье. Только я потом не буду бегать за твоей пьяной задницей и прикрывать её, понял? — Больно надо. Ты мне не нянька. — хмыкает Чон, тут же вставая и оставаясь некоторое время на месте, чувствуя внезапно накатившее головокружение. — Не скучай. — бросает он через плечо напоследок, отправляясь на поиски свободного официанта, чуть пошатываясь. Юнги, смотря ему в спину, язвительно улыбается: — О, не волнуйся за меня. — и добавляет почти про себя. — Чёртова пьянь. Без осуждения, конечно же. У каждого свои представления о веселье, и если для Хосока под ним дословно понимается «напиться до потери самообладания и в пьяном угаре отрываться, не чувствуя стыда и сковывающих рамок», то Юнги не будет с ним спорить. Люди все разные. Поэтому он снова начинает блуждать глазами по залу, ловя чужие приветливые улыбки. Гости, воруя закуски с фуршета, оживлённо переговариваются, обсуждая громкие новости. Последний раз они, действительно, виделись полным составом три года назад, когда работали над фильмом, произведшим тогда невероятный фурор. С того момента прошло достаточно много времени. Они все друг по другу скучали, находясь в разных городах, а то и странах. Поэтому, естественно, им всем есть, что обсудить сейчас. Мимо него, весело щебеча, проходят костюмеры — две забавные женщины, и Юнги слышит, с каким предвкушением они разговаривают о предстоящих съёмках. Юнги никак не может перестать улыбаться, ощущая внутри позабытое греющее чувство: словно наконец-то всё возвращается на круги своя. Словно всё встаёт на свои законные места. Ему бесконечно этого не хватало, если честно. — Кого-то ищете, мистер Мин? Юнги, услышав чужой мелодичный голос, разворачивается резко на все сто восемьдесят градусов, чтобы столкнуться с улыбающимися небесными глазами. Тебя. — Чимин… — выдыхает тихо, на гране слышимости, вбирая судорожно в легкие воздух и надолго задерживая внутри. Надо же. Юнги так отвлёкся, что случайно пропустил появление того, кого ждал больше всех в этот вечер. Юнги оглядывает его с ног до головы, делая окончательный и не подлежащий никаким исправлениям вывод: Чимин буквально спустился на землю с мягкого облака. Не иначе. Стоит, словно неземной, в своей воздушной белоснежной рубашке, чуть застенчиво теребя под чужим пристальным взглядом кружевные манжеты. — Я немного опоздал. — произносит, опуская глаза, и Юнги вдруг хочется, встав на колени, отчаянно умолять, лишь бы тот поднял их на него обратно. — Ничего страшного. — вместо этого говорит он, прочищая горло. — Ты всё равно ничего не пропустил, не волнуйся. — Это хорошо. — кивает Чимин, неловко окидывая взглядом ресторан. — Ух ты… — поражённо шепчет он, замечая внутреннее убранство, что насквозь пропитано баснословной роскошью. Чимин к такому не привык. Он в подобных заведениях никогда не был. Боже, да он не был в заведениях, даже близко похожих на то, что видит сейчас своими глазами. Именно по этой причине Чимин задержался. В последний момент, стоя перед резными дверями ресторана из красного дерева, он никак не мог заставить себя шагнуть внутрь. Чимин тогда запоздало понял, что не был создан для подобной роскоши. Он родился, в конце концов, в простой бедной семье, где этой самой роскошью считались обыкновенные шоколадные конфеты, которые лишь один единственный раз в год можно было купить на городской ярмарке. И вот, Чимин, застыв каменным изваянием у самых дверей снаружи ресторана, ощущал себя будто бы недостойным. Вся былая уверенность растерялась, словно по первому дуновению ветерка, пока он потерянно смотрел на, черт их побери, двери, до жути желая развернуться и убежать прочь. Но ведь он обещал. Он обещал Мин Юнги в ту самую дождливую ночь, что придёт. А Чимин — из числа тех самых людей, что сдерживают свои обещания любой ценой, даже если страшно до дрожи в коленях. Знал бы он, глупый, что изнутри эти же двери ещё один человек непрерывно гипнотизировал своим полным затаённой надежды взглядом. Если бы знал, то, наверное, не так отчаянно боялся бы сделать этот самый шаг внутрь, снова, как и всегда, подавляя все свои страхи внутри. И всё же, он здесь. Задерживает взгляд на громадной люстре, повторно выдыхая своё забавное: — Ух ты… Юнги по-доброму посмеивается: — Нравится? Чимин, всматриваясь в открывшийся вид из окна, с почти позабытым детским восторгом кивает несколько раз. Париж, загорающийся с приходом темноты яркими огнями, весь перед ним: буквально на расстоянии вытянутой ладони. — Здесь невероятно красиво. Я… Я в таких дорогих местах никогда не бывал до этого. Почему-то на этих словах у Юнги, примерно в районе грудной клетки, появляется тяжесть, одним мощным рывком выбивающая весь имеющийся запас кислорода и перекрывающая проход новому его потоку. Вместе с этим появляется импульсивное желание водить Чимина по таким местам каждый день, чтобы, не уставая ни на секунду, лицезреть, как в чужих глазах небесным пламенем загорается этот самый неподдельный восторг. Если бы… Если бы только Юнги мог, он обязательно, в мгновение ока воплотил бы в реальность это желание, автоматически добавляющееся в копилку похожих других. Юнги, сглатывая подступивший к горлу ком, признаётся: он готов это сделать прямо сейчас. Вот только вместо одного шага вперёд он снова делает два назад. Если бы только он мог. Но он не может. Он отчего-то уверен — Чимин не оценит. И всё, что ему остаётся — грустно улыбнуться, незаметно наблюдая за Чимином, неотрывно смотрящим в окно: — Всё ещё впереди. — тихо говорит он, вспоминая недавно сказанные оператором слова, интерпретируя их, тем не менее, по-своему. Юнги говорит это не для того, лишь бы успокоить. Нет — он в этом действительно уверен. — Юнги? Кто это с тобой? — подходит к ним художник-постановщик, с прищуром смотря на Чимина. Тот неловко застывает на месте, не зная, куда себя деть. Он с силой натягивает рукава рубашки на небольшие дрожащие ладони, тем самым пряча их под кружевной тканью почти полностью. Пытается скрыть волнение. У Юнги, следившего за этими движениями, сердце болезненно пропускает удар, а затем ещё один. Он случайно сталкивается взглядом с Чимином, понимая, что, кажется, не должен был видеть этого. Вокруг них постепенно собираются и другие, кидая на Чимина, что пытается держаться увереннее, всё новые заинтересованные взгляды. — Ну что за прелестный мальчик? — улавливает краем уха Юнги шёпот женщины-костюмера, после чего против воли тянет уголки губ вверх. Действительно. Прелестный. — Это, — довольно потирая ладони, громко произносит он, привлекая к себе всеобщее внимание, чтобы Чимину было чуть легче дышать, — актёр, получивший в моём новом фильме главную роль. Наступает тишина, нарушаемая лишь ненавязчивой живой музыкой. — Знакомьтесь, это Чимин, и теперь он в нашей команде.* * *
«Переживания оказались пустыми и напрасными» — понимает Чимин, улыбаясь уже не так скованно. Он приводит в восторг всех присутствующих без исключения. Юнги ещё долгое время довольно наблюдает со стороны за тем, как к нему подходят всё новые и новые люди, приветствуя и бросая пару тёплых напутственных фраз. Юнги незаметно выдыхает, замечая, как хрупкие плечи актёра, наконец, расслабляются. Он не сомневался в своей команде ни на секунду. Проходит час, за который они успевают обсудить некоторые детали по поводу грядущего проекта. Юнги назначает дату начала съёмок на первые числа зимы, и по залу проходится одобрительный гомон, полный энтузиазма. До декабря рукой подать — остается лишь пара дней. Они ужинают, сидя за столом и оживлённо разговаривая, и вся неловкость спадает, кажется, окончательно, в тот момент, когда Юнги слышит тихий, но абсолютно искренний смех Чимина над какой-то забавной шуткой. Что-то внутри режиссёра с грохотом переворачивается, заставляя с силой сжать в руке столовый нож, чудом не выскользнувший из вмиг ослабленных пальцев. Благо, это остаётся незамеченным. Он впервые слышит его смех. Но Юнги готов поклясться, положа руку на сердце: он готов слушать этот смех вечно. После ужина им приносят ещё вина, и музыка начинает играть значительно громче. Многие гости расходятся танцевать в центр зала, пока Юнги остаётся на месте, все ещё прокручивая в голове, как на старинной заевшей музыкальной пластинке, чужой заразительный смех. Он не сразу замечает, что сидеть остаётся и Чимин, пока вокруг них все, изрядно подвыпившие, наоборот, встают, начиная в голос без какого-либо стыда напевать знакомые мелодии. — Вино? — подходит к ним официант с медным подносом, чуть наклоняясь. Чимин замирает. Он никогда в своей жизни не пробовал алкоголь. Ему и не хотелось никогда особо, но сейчас бокал с темно-красной жидкостью почему-то привлекает. Но Чимин не хочет рисковать. Непонятно ещё, каким образом его организм отреагирует на это. — Нет, спасибо. — вежливо отказывается он в итоге. — Да, благодарю вас. — слышит он рядом с собой, заторможенно прослеживая движения чужих рук, берущих с подноса сразу два бокала и уверенно передающих один из них прямиком ему. — Я, вообще-то, не… — Есть у моего друга такое выражение. — аккуратно прерывает его Юнги, улыбаясь. — Тот, кто не пьёт, не играет по-крупному. Чимин хмурит брови, стараясь оставаться серьёзным, когда ответная улыбка так и просится наружу. — Вы сейчас пытаетесь взять меня на слабо? Юнги, продолжая протягивать бокал, невозмутимо произносит: — Всего лишь хочу, чтобы ты немного расслабился. Алкоголь в этом очень помогает. — и добавляет, чуть подумав. — В небольших количествах, разумеется. Чимин, вздыхая, принимает бокал из чужих рук и делает первый небольшой глоток. Тут же забавно морщит нос, и Юнги смеётся в голос, не сдерживаясь. — Боже… — Попробуй ещё раз. — сквозь смех советует ему Юнги. — В Париже лучше вина не найти. Чимин хмыкает неверяще, пока во рту образовывается достаточно приятное послевкусие. И всё же, делает ещё один глоток одновременно с режиссёром. Они ещё некоторое время, сидя почти плечом к плечу, но по прежнему — без касаний, молчат. Вокруг них воцаряется слишком хрупкая атмосфера тепла и спокойствия, чтобы вот так беспардонно нарушать её сейчас словами. И всё-таки, Чимин, чувствуя, как слабеющее тело становится ватным самую малость, это вынужденно делает. — Мистер Мин? — внезапно обращается он. Юнги вопросительно мычит, поднимая на него взгляд, полный беспокойства. Смотреть на Чимина так входит в привычку. По-другому просто не получается. — Это… Это ваш друг? — недоверчиво спрашивает Чимин, всматриваясь куда-то в противоположный угол просторного зала. — Где? — пытается уследить за чужим взглядом Юнги, и, находя нужную точку, расслабляется. — А… Да, это Хосок. И тут же округляет глаза. Это, мать его, Хосок, еле стоящий на ногах, танцует, плохо контролируя свои нелепые движения, под какую-то веселую песню. И это, мать его, Хосок, пошатываясь и чудом не падая, идёт, по-видимому, в их направлении. — Черт… — выругивается Юнги, и Чимин, сидящий рядом с ним, откровенно говоря, прекрасно его понимает. «Лишь бы без происшествий» — неустанно множится в голове, в то время как Хосок во всё горло вопит: — Эй, Чимин! Чимин, делающий в этот момент ещё один глоток вина, от неожиданности закашливается. — Это он мне? — Видимо, да. — напряжённо произносит Юнги, наблюдая за приближающейся фигурой друга, бокал в руке которого кое-как остаётся целым. Юнги отчаянно молится. Лишь бы обошлось без происшествий. — Чимин, потанцуй со мной! — дуя губы, тянет Хосок, громко икая. Тот медленно, с опаской переводит взгляд на Юнги, и режиссёр, в свою очередь, молчит, мотая головой из стороны в сторону, знаком давая понять, что лучше не стоит. Хосок всё не отстаёт, начиная канючить, словно маленький ребёнок: — Ну же, не стесняйся! Давай, пойдем! В этот момент мимо, как назло, проходит официант, и Хосок, замечая его, в мгновение отвлекается, начиная кричать: — Вино! Я хочу ещё вина! — Хосок, может быть, уже хватит?.. — все-таки решается Юнги, но его, конечно же, не слушают. — А ну не указывай мне! Хосок делает рывок вперёд и, не рассчитывая силы, нелепо взмахивает руками, конечно же, забывая о том, что находится в этот момент в его руках. Жидкость все-таки выходит за границы сосуда, попадая прямиком на белоснежную рубашку Чимина, и окрашивает её в яркий алый цвет, постепенно расползающийся большим пятном по ткани. Слышится судорожный вздох Чимина, а затем на мгновение воцаряется гробовая тишина, и Юнги закрывает глаза. А потом снова открывает медленно, смотря на Хосока буквально убийственно. Тот, умолкая, икает ещё раз, от испуга, кажется, а затем совсем тихо и жалостно произносит: — Кажется, — задерживает дыхание, а затем быстро продолжает, — меня сейчас стошнит. И убегает в неизвестном направлении, чуть ли не падая по пути. Все молчат ещё пару бесконечно долго длящихся секунд, прежде чем Юнги, отмирая, быстро хватает Чимина за обжигающе ледяное запястье. — Пойдём. — невероятно спокойно произносит он. — Попробуем отмыть пятно. И мягко тянет потерявшего дар речи Чимина в сторону уборной. «Лишь бы обошлось без происшествий» Какая же, черт возьми, ирония.* * *
Ледяное. Тонкое запястье Чимина по-настоящему ледяное, и Юнги невольно ёжится, но, отнюдь, не выпускает его из своих рук, стараясь не задаваться вопросом, почему он это делает. Наверное, наивно полагает, что сможет согреть. Да, согреть. Не более того. Юнги запрещает себе думать о другом. Они молча идут по длинному коридору, и Чимин, еле поспевая за чужими крупными шагами, тихо просит, дергая невесомо Юнги за подол пиджака. — Мистер Мин… Подождите, пожалуйста. Юнги тут же останавливается, резко поворачиваясь к актеру, и они почти сталкиваются лбами. Неловко замирают, прежде чем Юнги, сглатывая, делает шаг назад, чтобы дышалось свободнее. Легче. — Что такое? — почему-то шёпотом спрашивает. Чимин, тяжело дыша, отвечает таким же шёпотом: — У меня голова кружится. Давайте чуть помедленнее. Вино, кажется, ударяет в голову, и он закрывает глаза: перед ними все плывёт и кружится во все стороны. Юнги, переваривая полученную информацию, слабо кивает, все ещё невесомо удерживая чужое запястье, которое Чимин вовсе не спешит вырывать, в своей ладони. — Хорошо. Чимин опасно пошатывается, но Юнги твёрдо удерживает его на месте. — Потерпи, осталось немного. — обещает он, прежде чем продолжить идти. Они медленно доходят до уборной, что залита тусклым светом. Юнги аккуратно усаживает Чимина на стул и садится перед ним на корточки, заглядывая в мутные глаза, на глубине которых плещется лазурь. — Сделай глубокий вдох. — говорит ровным голосом. Чимин послушно исполняет, что сказано, и Юнги с одобрением кивает. — Хорошо. А теперь медленно выдохни через рот до конца. Да, вот так. Молодец. Повтори ещё раз. Чимин продолжает следовать чужому инструктажу, запоздало чувствуя, что тепло, греющее его запястье, исчезает. Он поднимает взгляд на режиссёра, и тот встречает его, тяжело смотря в глаза без намёка на улыбку. — Лучше? — спрашивает Юнги, отводя взгляд первым и прокашливаясь. — Гораздо. — отвечает ему Чимин, чувствуя отрезвляющий привычный холод. Юнги с облегчением поднимается на ноги, устало проводя ладонью по лбу. — Я идиот. Чимин вздрагивает, снова пытаясь поймать чужой взгляд, но Юнги его избегает, и он непонимающе хмурится. — Что? Почему? — Потому что не стоило предлагать тебе алкоголь, Чимин. — тихо, но уверенно произносит режиссёр, добавляя. — Прости меня. Чимин ещё некоторое время молчит, а потом начинает тихонько смеяться. Юнги тут же поднимает на него взгляд, полный недоумения. — Мистер Мин. Знаете, один режиссер мне однажды сказал такое выражение. Тот, кто не пьёт, не играет по крупному. — улыбаясь, заявляет Чимин, важно поднимая указательный палец к потолку. И снова весело смеётся, всё ещё находясь под действием алкоголя. Юнги откровенно ведёт. Он беспомощно зависает над чужой яркой улыбкой, старается записать на подкорку сознания звук чужого смеха. Юнги вовсе не композитор, и он бесконечно далёк от музыки, но готов поклясться, что смех этот похож на произведение искусства. Наверное, именно в этот момент Юнги понимает: он бы отдал всё, лишь бы Чимин продолжал так улыбаться. У Чимина чертовски красивая улыбка. Юнги бы хотел видеть её чаще. Поэтому он, улыбаясь Чимину в ответ, шутит: — Передай этому глупому режиссёру, что это его выражение — полная чушь. И снова наслаждается чужим смехом, заполняющим собой небольшую комнату. Постепенно смех стихает, но они все ещё остаются сидеть в уборной. Юнги со вздохом смотрит на чужую рубашку, обречённо констатируя очевидный факт: — Оно не отмоется. Чимин опускает взгляд на алое пятно и машет рукой: — И чёрт с ним. Юнги качает головой. — Нет. Не чёрт с ним. Эта рубашка очень красивая. Ну, была, точнее. Чимин усмехается. — А я никогда ее не любил. — и, забываясь, продолжает, болезненно морщась. — Она напоминает мне о прошлом. Юнги некоторое время молчит. До безумия хочет узнать о прошлом Чимина, но понимает, что не должен. Попросту не имеет права. Юнги осознаёт, что Чимин сейчас может наговорить лишнего, а потом винить себя. Поэтому он быстро переводит тему: — И всё же, я куплю тебе новую. Вернее, я заставлю это сделать Хосока. — поправляется он, вспоминая своего друга-придурка. Чимин улыбается, безмолвно соглашаясь. — Я, если что, совсем не злюсь на него. — все-таки замечает он справедливости ради. — Зато я — чертовски злюсь. — отвечает ему Юнги, хмуря брови. — Как давно вы знакомы с Хосоком? — Чимин решает перевести разговор в безопасное русло, от греха подальше. — Больше десяти лет. — моментально отвечает ему режиссёр. — Это, наверное, здорово — когда есть такой друг. Юнги усмехается, вспоминая недавний инцидент: — Да уж. Бесценно. Чимин улыбается, опуская взгляд. — Что насчёт тебя, Чимин? — А что насчёт меня? — переспрашивает, нахмуривая брови, Чимин. — У тебя есть друзья? Чимин закрывает глаза, пытаясь мысленно восстановить в памяти чужой образ. У него волосы кудрявые, а глаза зелёные, цвета спелых яблок. И улыбка квадратная, яркая-преяркая. — Был. У меня был друг. — Был? — Я его бросил, мистер Мин. — отвечает Чимин, невесело хмыкая. Они снова замолкают, думая каждый о своём. Проходит достаточное количество времени, прежде чем Чимин, спохватившись, спрашивает: — Который час? Юнги бросает взгляд на наручные часы: — Половина первого ночи. — Господи… Мне нужно идти. — вздыхает Чимин. Он тут же подрывается с места, поправляя растрёпанные волосы. Алкоголь выветривается, и он, бросая полный надежды взгляд на режиссёра, снова переходит на шёпот, становясь вмиг серьёзным: — Вы же никому ничего не расскажете, мистер Мин? Юнги мотает головой отрицательно и произносит: — Иди, Чимин. Доброй ночи. Актёр благодарно кивает, быстро выбегая из уборной. Юнги снова безбожно кроет, когда он ловит давно позабытое чувство дежавю. — Никому и ничего, малыш. — шепчет он, обращаясь к пустоте.* * *
Лиам, читающий научный труд по фундаментальной медицине, вздрагивает, слыша в коридоре чужое неловкое копошение. Что-то падает, затем слышится ругань, и Лиам узнаёт знакомый голос. Он бросается к двери, раскрывая её, и видит Чимина, что пытается открыть дверь своего собственного номера ключом, не попадая в замочную скважину. — Чимин? Актёр поворачивается, расплываясь в улыбке, и Лиам подозрительно щурится. — Ты, что, пил? — Немножко. — со смешком выдаёт Чимин, наконец открывая неподдающуюся дверь и запуская в номер Лиама. — Как прошёл ужин? — спрашивает тот, присаживаясь на кресло в прихожей. — Восхитительно. — ядовито выплёвывает Чимин, снимая с себя плащ. На белой рубашке красуется ярко-алое пятно, и Лиам, переводя на него взгляд, испуганно вскрикивает: — Боже, Чимин… Ты в порядке? Чимин устало отмахивается, пальцами расчесывая волосы. — Это вино, не волнуйся. Лиам хватается за сердце: — Как ты умудрился-то? — Да не я это! Друг мистера Мина, кажется, был очень пьян, и потерял равновесие. Вот и облил меня случайно. — Друг Мин Юнги? — переспрашивает Лиам, отчаянно надеясь, что ему послышалось. — Ага, Чон Хосок. Он выпил слишком много вина, знаешь… Чимин, уходя в ванную и снимая многострадальную рубашку, не замечает, как предательски начинают трястись руки Лиама, до побеления сжимающие корешок книги.