первый шаг — всегда самый трудный.
— Уважаемые пассажиры, до конца посадки на рейс остаётся пятнадцать минут. Погода, на самом деле, не лётная. Холодный ветер больно хлещет по щекам, снег валит крупными хлопьями, затрудняя видимость, а то и вовсе сводя к нулю. От этого немного тревожно, но оставаться в Париже Юнги не собирается — это ещё хуже. Тем более, когда решение давно сделано, а билеты на самолёт куплены, отступать кажется глупым. — И надолго вы? Юнги задумчиво мычит, кутаясь в пальто. Он и сам, чёрт возьми, не знает. Сложно дать точный ответ в нынешней ситуации — последние произошедшие в Париже весьма печальные события стали причиной массового оттока населения из города. Сумасшедшая паника поглотила многих людей, что бегут, сломя голову, покупая билет лишь в один конец. Сам Юнги не то, чтобы паникёр. Ему на себя, по большому счёту, плевать: он и не в таких тяжёлых условиях оказывался. Вот только увидеть вновь небесные глаза, наполненные ни с чем не сравнимым, животным ужасом, он не позволит никому больше. Даже себе. Он бросает взгляд на Чимина украдкой, оставаясь незамеченным. Издалека видно: тот потерянно озирается по сторонам, застыв неловко на месте. Пытаясь справиться со стрессом, натягивает ткань чужого свитера, что ему далеко не по размеру, на кончики маленьких пальцев. Нежная улыбка так и просится на лицо режиссёра сама собой. Он бесконечно слаб, когда дело касается Чимина. Быть может, стоит немного перефразировать: он бесконечно слаб перед Чимином. Слаб настолько, что берёт билеты на тёплую Мальту, что находится к югу от Италии. Говорят, что там зима мягкая, почти без осадков в виде снега, а море, конечно, далеко не как парное молоко, но весьма терпимой температуры, чтобы окунуться на пару минут. Потом, правда, продрогнуть до костей, вот уж наверняка, но всё равно находятся те, кто идут на подобные риски. Юнги, на самом деле, не уверен, что рискнёт — у него иммунитет не к чёрту. Зато посмотреть издалека на тихий плеск небольших прибрежных волн — перспектива неплохая. — Юнги! Ты оглох? Он моргает быстро, глядя на недовольного Лиама. Тот размахивает перед его лицом ладонями, даже пальцами щёлкает пару раз для верности. — Так что? — Пока всё не утихнет. — уклончиво отвечает он, наконец. — Видимо, — усмехается Лиам, — вернётесь вы нескоро, в таком случае. Мин пожимает плечами. — Не хочу, чтобы опять произошло что-то подобное. Они вновь одновременно переводят взгляды на Чимина, что смотрит себе под ноги, не поднимая головы. — Как он себя чувствует? — интересуется Лиам. — Ему получше. — быстро облизывая губы, отвечает режиссёр. — Нога не подвёрнута — там просто небольшой ушиб. Он уже спокойно наступает на неё. — А царапины? Ссадины? — Неглубокие. Несколько на коленках, и они уже заживают. В основном, они на руках. Я обрабатываю их со вчерашнего дня, так что можешь не волноваться. Лиам на эти слова с одобрением кивает. — Это хорошо. — произносит он, отводя глаза и быстро прокашливаясь. — Я рад, что всё обошлось. — говорит чуть тише. — Могло быть гораздо хуже. Больницы переполнены. Там очень много людей, находящихся в критическом положении. Юнги на это ничего не говорит. Прослеживает задумчивым взглядом очередной самолёт, отрывающийся от заснеженной земли и набирающий высоту с характерным гулом и рёвом. Он вдруг вспоминает запоздало, что до Рождества осталась лишь пара дней и что, в таком случае, он проведёт праздники на солнечной Мальте, где снега совсем не будет. Он вновь переводит взгляд на Чимина. Ну и чёрт с ним. Нужно везде искать плюсы, верно? Быть может, актёр хотя бы согреется на тёплом средиземноморском побережье. Юнги, в таком случае, совсем ни о чём не жалеет. — Передай ему, что… — Лиам на мгновение запинается. — Что мне очень жаль, что я сорвался на вас тогда. — Всё в порядке. — отмахивается режиссёр. — Я ведь всё понимаю. Чимин, мне кажется, тоже догадывается. Лиам прищуривается. — Здесь не нужно строить догадки. — произносит он быстро, словно отрезает. — Между нами всё давно кончено. Я просто… — Я тебя понял, не продолжай. — Юнги кивает, решая перевести тему. — А ты? Останешься здесь? Лиам улыбается грустно. — А куда я денусь? Я нужен здесь. Юнги смотрит на него, играя бровями. — Я даже знаю, кому именно. — не сдерживается он, и Лиам тут же смотрит на него убийственно. — Иди, блять, к чёрту. — шипит он. — Понял? Юнги лишь весело усмехается. — В любом случае, передавай привет Хосоку. Лиам складывает руки на груди. — Передам ему, что он идиот. Специально от тебя. Устраивает? — Более чем. — довольно тянет Юнги, и Лиам тоже пытается скрыть усмешку. — Он в порядке? Лиам пожимает плечами невозмутимо. — Без малейшего понятия. Я ещё не навещал его в больнице. — А собираешься? — Юнги вновь не удерживается от подколки. И тут же с опаской отходит назад, на всякий случай. — Юнги, клянусь, я убью тебя прямо сейчас. Мужчина смеётся хрипло. — Подожди немного. Мир ещё не увидел мой новый фильм. — Поверь, только этот факт и удерживает меня на месте всё это время, чёртов ты гениальный режиссёр. — В любом случае, — игнорируя чужие ругательства, продолжает Юнги, — надеюсь, что Хосок тоже легко отделался. Лиам, забываясь, проводит по волосам, шумно выдыхая. — О, на этот счёт можно не беспокоиться. Я слышал, что он не успел получить ни ожогов, ни других тяжёлых повреждений. Удушья дымом так же не было. Скорее, он отключился из-за испуга и страшной духоты, но не более того. Пожарные видели, как он забегал в здание, а потому тут же бросились на его поиски, и прошло совсем немного времени, прежде чем его вытащили на улицу — целого и невредимого. Правда, в больницу всё равно отвезли. На всякий случай, знаешь? Лиам, заканчивая свою тираду, поднимает глаза на ехидно улыбающегося Юнги и тут же жалеет обо всём, что сказал ранее. — Знаю. — произносит режиссёр медленно, нараспев. — Юнги. — предупреждающим тоном шипит Лиам. — А ещё, кажется, знаю, что ты больно интересовался его состоянием. — Уважаемые пассажиры, посадка на рейс началась. — Какая жалость… — Лиам притворно вздыхает. — Тебе пора. Отдохни там, как следует. Он быстро толкает режиссёра в спину. — Обязательно. — усмехается Юнги, привычно выискивая глазами фигурку взволнованного Чимина. — Тебе привезти магнитик? — На кой чёрт мне твой магнитик? Просто исчезни, умоляю. Ты меня жутко раздражаешь. Юнги хохочет, подходя ближе к Чимину, что упорно игнорирует факт существования режиссёра, глядя твёрдо перед собой и сжимая в ладони посадочный талон. — Не скучай! — кричит мужчина, разворачиваясь и начиная махать Лиаму рукой. — Скоро увидимся! — Скучать? По тебе? Не дай Боже. — язвит Лиам, но всё равно не сдерживает рвущуюся на лицо улыбку, когда машет в ответ. Знает ведь, что неправда. Хотя бы потому, что он в Бога не верит. А ещё потому, что скучать обязательно будет.* * *
— Как настрой? Чимин, что до побеления пальцев сжимает в руке посадочный талон, натянуто улыбается. — Неплохо. — всё же отвечает он, стараясь придать своему тону больше убедительности. Больше всего не хочет признаваться в том, что ещё немного, и коленки начнут дрожать. — Сколько нам лететь? Юнги по-доброму усмехается, бросая взгляд на наручные часы и что-то прикидывая в уме. — Три часа. Не больше. Чимин отрывисто, слегка нервно кивает, когда режиссёр наклоняется к нему. — Они пролетят очень быстро. Ты даже не заметишь. Актёр даже не успевает сообразить, что ответить, прежде чем тот отстраняется, быстро заходя на борт самолёта и исчезая внутри, даже не обернувшись. Чимин с облегчением выдыхает, как только режиссёр пропадает из зоны видимости. Быть может, за эти три часа ему удастся отдохнуть и расслабиться, не ощущая на себе чужого пристального, немигающего взгляда, что прожигает изнутри словно. Чимин от него покрывается мурашками, если быть честным. — Добро пожаловать, месье. Позвольте проверить ваш билет. Чимин трясущимися руками делает то, что от него просят, протягивая талон улыбающейся девушке. — Отлично. Ваше место располагается по правой стороне от прохода. — направляет его бортпроводник. — Приятного полёта, месье. Актёр кивает бездумно и, не желая задерживать очередь, быстро проходит вперёд, ища глазами своё положенное место. А потом, находя, застывает. Хлопает глазами глупо, нервно оглядывается по сторонам. Только этого чуда на соседнем сидении ему не хватало. — Давно не виделись, Чимин. Он шумно сглатывает, слыша в чужом голосе усмешку. — Здравствуйте, мистер Мин. — говорит, быстро усаживаясь на жёсткое кресло и укладывая мокрые от волнения ладони себе на колени. Выпрямляет спину до хруста, глядя прямо перед собой и стараясь игнорировать чужие глаза, лучащиеся весельем, что устремлены точно на него. Отлично. Все его наивные планы на отдых и расслабление во время полёта рухнули в одночасье. Пассажиры, суетясь, ещё какое-то время продолжают рассаживаться по своим положенным местам, и Чимин сидит всё это время, не сдвинувшись ни на миллиметр. Юнги, усмехаясь, отворачивается к иллюминатору, прикрывая глаза. Ему уже посчастливилось летать пару раз на самолёте, и к этому моменту он успел уяснить для себя, каким образом ему нравится проводить время в подобных условиях больше всего. А именно — спать, чем он и собирался заниматься ближайшие несколько часов. Как только все пассажиры, наконец, занимают свои места и успокаиваются, бортпроводники быстро отчитывают инструкции. Двигатель запускается с громким рёвом, Чимин рядом испуганно вздрагивает, по инерции цепляясь пальцами за жёсткую обивку сиденья, но тут же расслабленно опускает плечи, словно не подавая вида. Самолёт резко двигается, начиная набирать скорость и разгоняться, и Чимин рядом еле слышно вбирает воздух внутрь. В какой-то момент колёса железной птицы отрываются от земли, и Чимин и вовсе перестаёт дышать, будучи крепко прижатым к спинке сиденья. Самолёт входит в зону турбулентности — его начинает ощутимо потряхивать, и Чимин, не сдерживаясь, начинает трястись вместе с ним, словно осиновый лист. Он, не отдавая отчёта своим действиям, вновь кусает нижнюю губу, что и без того изувечена. Ладони потеют нещадно, и он, чувствуя, как пульс зашкаливает, переводит полный ужаса взгляд на иллюминатор. Дыша часто-часто, опускает глаза вниз, чтобы обнаружить крышесносную высоту под собой, что лишь стремительно увеличивается. Сглатывает нервно, зажмуриваясь. Ступая на борт самолёта, он и подумать не мог о том, что это будет так чертовски страшно. — Чимин? Он от неожиданности подпрыгивает в кресле. Моргает оторопело, пытаясь выравнять дыхание и останавливаясь глазами на Мин Юнги, что смотрит на него неотрывно. Чимин натягивает на лицо дежурную доброжелательную улыбку из последних сил. — Вы что-то хотели, мистер Мин? Мужчина сводит свои густые брови к переносице. Он задерживается взглядом на чужих покусанных губах, отмечая про себя совсем недавно появившиеся ранки. — С тобой всё хорошо? Чимин кивает отрывисто. — Всё в порядке. — отвечает, чувствуя, как его начинает потряхивать всё сильнее. Режиссёр все никак не успокаивается. — Ты очень бледный. — тянет он недоверчиво, и Чимин, у которого перед глазами ходят круги, всё продолжает улыбаться. — Правда? — шепчет он трясущимися губами. — Вам, должно быть, кажется, мистер… Он не успевает закончить. Голову пронзает мигренью, и он, морщась, издаёт еле слышный, болезненный стон. Юнги, пристально следящий за изменениями на чужом лице, раздражённо выдыхает. — Чёрт возьми, просто иди сюда. — беззлобно шипит он, притягивая актёра к себе и аккуратно укладывая головой на своё плечо. — Прикрой глаза и дыши ровно. Всегда он такой. Всегда хочет казаться сильным, а о помощи просить словно боится. Чимин на пробу делает осторожный вдох. — Я… — пересохшими губами шепчет он. — Я никогда не летал до этого. Юнги понятливо кивает и слабо улыбается, обхватывая одной рукой чужую спину и прижимая ближе к себе, чтобы Чимину было удобнее. — Тогда тебе лучше поспать. — советует мягко, чувствуя, как чужая голова осторожно прижимается к его плечу немного сильнее. — Так будет легче перенести перелёт. — А вам будет удобно? — в чужом голосе слышна неуверенность. Юнги смеётся низко, хрипло, этим посылая по чужому телу, чтоб их, мурашки. — Обо мне не беспокойся. Чимин, всё ещё находясь в стрессовой ситуации, не удерживается и нервно фыркает. — Не то, чтобы я беспокоился. — отвечает он. — Элементарная вежливость, мистер Мин. Режиссёр откидывается головой назад, горько кривя губы. Чужие слова делают невыносимо больно. — Как скажешь. — шепчет он, цепляясь глазами за воздушные облака, что словно из сахарной ваты сделаны. Самолёт, наконец, выходя из зоны турбулентности, выравнивается в воздухе, и его перестаёт трясти. Вместе с этим, и Чимина отпускает мерзкая дрожь по телу, оставляя место лишь внезапно накатившей сонливости. Юнги, снова закрывая глаза, в очередной раз не удерживается от мягкой улыбки, когда слышит чужое тихое, едва ли заметное сопение. Он ведь наперёд знал о том, что влюбляться — чертовски больно. Сердце своё берёг тщательно, не желая отдавать ни в чьи руки — те разобьют обязательно, а затем их владелец неловко рассмеётся. Переведёт, если повезёт, всё в несмешную шутку и пойдёт, как ни в чём не бывало, дальше, не задумываясь даже о том, какую боль своими неразумными и легкомысленными действиями причинил. Ведь восстановить разбитое сердце — задача не из простых: обычный человек вряд ли справится, а может, лишь только, усугубит ситуацию. Для этого нужен настоящий профессионал — опытный мастер, знающий своё дело и разбирающийся во всех нюансах. Юнги глубоко не уверен, что такие вообще существуют. А потому и поклялся себе никогда не влюбляться. Но, вот же незадача — сам не заметил, как сердце его оказалось в чужих руках. Руки те были маленькими, покрытыми царапинами, а ещё до невозможности ледяными. Руки те притягивали и манили. Они не спешили так быстро разбивать чужое сердце, не наносили тяжёлые и болезненные удары, от которых никогда не оправиться в дальнейшем. Они лишь с каждым днём покрывали сердце небольшими повреждениями своей безразличностью, но это было терпимо. Потому что они, так или иначе, продолжали делать то, что было так нужно в этот момент — удерживать чужое сердце. Аккуратно и на расстоянии, сравнимом с глубокими, необъятными океанами. Эти руки, вот уж точно, безупречно справлялись с возложенной на них обязанностью. В конце концов, их владелец предупредил заранее о том, что шансов никаких нет. Наверное, зная это, должно было быть не так уж и больно. Но Юнги всё равно кривил губы в подобии улыбки. Знал о том, что виноват во всём лишь он один. Потому что, даже помня о чужих отрезвляющих словах, продолжал хранить в гулко бьющемся сердце хрупкую надежду. Верил почему-то, что однажды неприступные стены сломает. Юнги, чёрт возьми, был тем ещё мазохистом. Он ведь наперёд знал о том, что влюбляться — чертовски больно. Возможно, больнее лишь любить. Любить невзаимно и тешить себя пустыми надеждами.* * *
Юнги распахивает глаза, рвано хватая ртом воздух. Не понимает первое время, в чём дело: внутри, в районе живота, словно тугой морской узел завязывается. Странное, непередаваемое ощущение беспричинного волнения. Такое бывает, когда вот-вот должно произойти какое-либо желанное событие. Эдакое приятное ожидание в совокупности с предвкушением. Вот только Юнги, судорожно сглатывая, знает прекрасно, что ничего не ждёт. И только потом чувствует чужое острое, обжигающее, горячее дыхание на своей шее, задерживая своё собственное. Он, стараясь не издавать ни звука, чуть поворачивает голову в сторону, чтобы и вовсе забыть, как дышать. Чимин. Безмятежно спящий, он, по всей видимости, случайно съехал с чужого плеча вниз. А теперь, к ужасу режиссёра, утыкался своим носом с еле заметными веснушками в его шею, чуть приоткрыв рот и забавно сопя, чем-то напоминая маленького котёнка, что, слепо тыкаясь мордочкой, жмётся ближе к теплу. Вот только котёнок совсем не понимал о том, что своими неосознанными действиями разжигал внутри яркие языки синего пламени. Юнги, беспомощно наблюдающему за этой картиной, остаётся лишь закрыть глаза, с шумом вбирая в лёгкие воздух. Он сжимает зубы крепко, взывает к собственному рассудку из последних сил. Умоляет всех возможных богов, в которых не верит, лишь бы не сойти с ума. Чимин над его мольбами, вероятно, заливисто смеётся. Иначе не объяснить, почему он, всё ещё находящийся во власти сна, слепо протягивает руку вперёд, словно пытается что-то, или кого-то, поймать. Вот только хватается лишь за прохладный воздух и, очевидно, разочарованный, начинает тихонько хныкать. Юнги, у которого сердце, быть может, сделало далеко не один кульбит, чертыхается себе под нос. Потому что, продолжая удерживать Чимина одной рукой за спину, подаётся всем телом вперёд, обхватывая его ладонь другой. Крепко переплетает свои пальцы с чужими — маленькими, самую малость пухлыми. Быстро, не давая ни секунды на промедление, укладывает их руки, сцеплённые в замок, к себе на колени, разглядывая довольно проделанную работу. Чимин под боком перестаёт дышать на секунду. А потом Юнги, поддаваясь пламени, проводит большим пальцем по внутренней стороне ладони с нажимом. Чуть поддевает, почёсывает мягкую кожу коротким ногтём, словно намеревается вызвать щекотку, дразнится. А потом вновь нежно пробегается подушечкой пальца по тому же самому месту, будто заглаживая тем самым свою вину. И Чимин опаляет чужую шею учащённым дыханием. Выдыхает несдержанно, заставляя Юнги отпустить его ладонь от неожиданности. Режиссёр, рассматривая пристально безмятежно спящее лицо, склоняется медленно над чужим ухом. — Перестань притворяться. — шепчет одними губами, заставляя чужое тело вновь покрыться мурашками против воли. — Ты ведь не спишь. Быстро отстраняется, глядя на трепещущие пушистые ресницы. Усмехается, когда Чимин, так и не открыв глаза, чуть приподнимает голову, чтобы вновь уложить её на чужое мягкое плечо, а затем продолжить размеренно посапывать, как ни в чём не бывало. Юнги вздыхает еле слышно, бросая взгляд на наручные часы и отмечая, что до прибытия осталось чуть меньше часа. — Мистер Мин… — слышит он чужой шёпот и слегка вздрагивает. Чимин приоткрывает один глаз, наблюдая исподтишка за мужчиной. — Что такое? — слышит он и вновь крепко зажмуривает глаза, думая, что не был пойман с поличным. — Сделайте так… — он прерывается на секунду, боясь собственных слов. — Сделайте так снова. Юнги непонимающе хмурится. — Как? А потом застывает, опуская глаза вниз. Чужая ладонь еле ощутимо опускается на его колено внутренней стороной вверх. Мужчина улыбается мягко, без лишних раздумий протягивая к ней собственную. — Вот так? — поглаживая большим пальцем запястье, ведёт остальными четырьмя по линиям жизни. Ответом ему служит лишь прерывистый выдох. Юнги принимает его за молчаливое согласие. Скользит ладонью вверх, к чужим пальцам, пока не спеша сплетать их со своими собственными. Лишь, накрывая маленькую руку актёра своей, отмечает про себя удивительную разницу в размерах. — Гляди-ка… — смеётся хрипло. — Твоя ладонь на кукольную похожа. Чимин возмущённо фыркает. — Может, это ваша слишком большая. — отвечает, приподнимая голову и с вызовом глядя в чужие глаза. — Это не отменяет того факта, что в моей она смотрится забавно. Чимин, твоя ладонь буквально тонет. Мужчина не может перестать тихо смеяться, когда Чимин, очаровательно краснея щеками, смущённо отворачивается. — Не вижу ничего забавного. — бурчит он, и Юнги, чуть подумав, всё же сплетает в крепкий замок свои и чужие пальцы. Они умолкают, думая каждый о своём. Юнги даже почти умудряется уснуть вновь, когда слышит: — Мистер Мин. Он трясёт головой, выходя из оцепенения. — Ты что-то хотел? Актёр задумчиво жуёт нижнюю губу. — Да. — тянет он, и Юнги смотрит на него с вопросом в глазах. — Я хотел сказать, что… — Чимин быстро прокашливается. — Что я попросил вас сделать так… — он быстро опускает взгляд на их до сих пор переплетённые ладони, и режиссёр машинально смотрит туда же. — Потому что мне всё ещё страшно. Юнги кивает понятливо, словно самому себе. — Хорошо. — говорит он быстро. Как будто он надеялся на другую причину, ей Богу. Да, чёрт возьми. Он надеялся. Чимин смотрит на него осторожно. — Мы ведь можем посидеть так до самого конца полёта? Юнги кивает ему, улыбаясь уголками губ. — Можем, конечно. А можем и до самого конца жизни. Если ты только попросишь. Чимин, смотря в чужие глаза, наполненные беспокойством вперемешку с глубокой, чистой и нерастраченной нежностью, цепенеет. — Хорошо. — шепчет он, чувствуя, как по телу вновь разливается долгожданное тепло, что кружит голову. — Хорошо. — монотонно вторит ему режиссёр. Чимин, вновь укладываясь головой на чужое плечо, закрывает глаза, в который раз убегая от зрительного контакта. Слышит чужой тяжёлый выдох и задерживает дыхание, хаотично соображая. Не понимает, откуда берётся новое, странное желание, которое пугает не на шутку. Он вновь приоткрывает один глаз незаметно, чтобы проследить за мужчиной. Тот откинулся на спинку кресла, отвернувшись к иллюминатору, и Чимин, проклиная себя, готовится совершить одну из тех ошибок, о которых обязательно пожалеет чуть позже. Опуская глаза на чужое колено, где в тесном замке переплетены его и чужие пальцы, он, терзая нижнюю губу зубами, аккуратно проводит большим пальцем по ладони режиссёра. По сути, неумело отзеркаливает чужие недавние движения — быстро щекочет ногтём кожу, тут же поглаживая. Юнги резко поворачивается к нему, смотрит совсем неуверенно. На глубине его глаз плещется ни чем не прикрытая, всё та же болезненная нежность. Чимин, набираясь смелости, повторяет действия с большим напором. — Ты… Ты не обязан это делать. — прерывисто дыша, шепчет мужчина. Чимин несильно ударяет кулаком по чужой выпрямленной ладони, выбивая из чужих губ тихий смех. — Может, я хочу это делать. — возмущённо отвечает он таким же шёпотом, начиная выводить произвольные круги по внутренней стороне ладони мужчины кончиками пальцев. Слышит чужой судорожный вдох, цепляется за него, несмело улыбаясь. — Тогда… — режиссёр на мгновение запинается. — Тогда я не могу тебя остановить. Чимин хихикает тихонько. — И не нужно. Юнги беспомощно стонет, позволяя актёру творить всё, что тот захочет. Он давно понял, что противостоять этому невозможно. Чимин, что выводил нежные круги на чужой ладони, быть может, не понимал того, что своими действиями он вызывал в чужой голове ещё больше вопросов. Должно быть, актёр и не догадывался о том, что с каждым аккуратным нажатием пальцев по коже он возрождал чужую хрупкую надежду на взаимность из пепла. Во всяком случае, Юнги казалось именно так. Но он, к сожалению, не мог узнать всего того, что творилось в голове актёра прямо сейчас. Ему не представлялось возможным правильно растолковать чужие мысли. И, вот уж вряд ли, он думал о том, что эти действия были первой, пробной попыткой на пути к преодолению себя. Возможно, больнее лишь любить. Любить невзаимно и тешить себя пустыми надеждами. Но был ли Юнги действительно так уверен в том, что они пустые?