порой грань между «сдаться» и «принять» довольно размыта.
Мальта очаровывает и притягивает. С первых же секунд, как только ноги ступают по нагретой полуденным солнцем узорчатой брусчатке. Как только уставшие от перелёта глаза привыкают к слишком яркому свету. Как только ладони с саднящими царапинами подцепляют ткань чужого свитера, стягивая его через голову — жарко слишком. Мальта очаровывает и притягивает. Здесь шумно, красочно и до невозможности колоритно. Здесь по проспектам разъезжают маленькие, набитые до отказа пассажирами разноцветные автобусы, а прохожие в солнцезащитных очках улыбаются приветливо. Здесь небо ясное, цвета лазури: без единого облака, и, тем более, без туч. Здесь в воздухе витает еле уловимый солёный запах моря, а ветер тёплый, словно весенний — лёгкий, ненавязчивый, ласкает щёки приятно, обдавая их спасительной прохладой. И начинает казаться на пару мгновений, словно и не конец декабря сейчас вовсе: не то что сугробов снежных — даже дождей проливных нет, а люди носят лёгкие кардиганы нараспашку. Мальта очаровывает и притягивает. Только об этом и удаётся думать, слегка скованно садясь в до блеска начищенный салон автомобиля и слыша краем уха, как Мин Юнги диктует адрес нужного отеля доброжелательному таксисту. Они садятся рядом — плечом к плечу. Режиссёр предпочитает негромкую, но весьма приятную беседу с водителем, а Чимин всё это время смотрит в окно, запоминая каждую, даже самую незначительную мелочь. Старается, на самом же деле, не думать. Не думать о чужом низком и слегка хриплом, наверняка из-за сигарет прокуренном голосе. Не думать о чужих прожигающих глазах, что поглядывают в его сторону переодически. Не думать о том, что руки всё ещё помнят согревающее приятное тепло, даже если Чимин их поспешно убрал в карманы брюк, как только самолёт приземлился. — А где все остальные? — всё ещё пытаясь отвлечься, спрашивает он. — Приедут через несколько дней, к началу съёмок. Чимин хмурит брови. — А почему тогда мы приехали раньше, чем нужно? Юнги вздыхает, быстро смотря на актёра и тут же отводя глаза. — Потому что в Париже опасно оставаться, а я… Не хочу больше рисковать тобой ни дня. Актёр лишь кивает сбивчиво, вновь отвлекаясь на открывающийся вид из окна автомобиля. А Мальта, вот уж действительно, очаровывает и притягивает. Но Чимин всё равно понимает подсознательно, как бы он ни заставлял себя сосредоточиться лишь на одном: что-то грядёт. Медленно, но верно подбирается ближе, заставляя кусать неосознанно нижнюю губу и перебирать в руках ткань чужого свитера. Что-то грядёт. И Чимина больше всего пугает тот факт, что он не знает, что именно.* * *
Такси останавливается перед широко распахнутыми дверями здания, выполненного в стиле барокко и отделанного белоснежным камнем. У входа их встречают швейцары, улыбающиеся почтенно, и Чимин смущённо оглядывается по сторонам. — Нам точно сюда? — шепчет он, обращаясь к режиссёру и отчаянно надеясь на отрицательный ответ. Вот только Юнги на его вопрос лишь невозмутимо кивает, проходя вперёд, и Чимину не остаётся больше ничего, кроме как поспешно проследовать за ним. Это место так и кричало о своей дороговизне, и Чимин, не привыкший к подобной роскоши, неловко теребит в руках край свитера. Он в таких отелях никогда до этого не жил: то, что было в Париже, не шло ни в какое сравнение с тем, что открывалось его взору прямо сейчас. — Вы сделали всё то, о чём я просил? Чимин, ведя взглядом по внутреннему убранству просторного холла, молча стоит рядом с режиссёром, что разговаривает с администратором. — Да, господин Мин. Всё готово. — склоняя слегка голову, отвечает приятная женщина средних лет. Режиссёр довольно кивает. — Отлично. Чимин, прислушиваясь к чужому разговору, в непонимании хмурит брови, но так ничего и не говорит. Ему было неловко до безумия. Когда они шли по широкому коридору, он смущённо прятал взгляд, цепляясь им за роскошные мраморные статуэтки. Когда перед его носом открылась резная дверь, ведущая в люксовый номер, он и вовсе забыл о том, как дышать. — Чимин? Всё хорошо? Он сглатывает судорожно, отмечая бегло нежно-лавандовый цвет бархатистых стен. — Мистер Мин… — оборачивается через плечо, чтобы заглянуть в чужие обеспокоенные глаза. — Да? Чимин всё ещё теребит рукава свитера в смятении, и режиссёр подходит к нему ближе, аккуратно дотрагиваясь до плеча. — Чимин, скажи мне. Что с тобой? Что не так? Актёр выдыхает шумно через рот, борясь с желанием, чёрт возьми, начать по-детски хныкать. Проблема заключалась как раз-таки в том, что всё было так. Даже слишком. Небольшая, но со вкусом обставленная комната, отделанная в лиловых тонах, была тому прямым подтверждением. А на узорчатом трюмо стояла хрустальная ваза со свежими веточками лаванды. По бешеному, гулкому стуку собственного сердца в груди Чимин догадался: это был Юнги. Юнги сделал всё это специально, для него. — Сколько… — он прокашливается, чувствуя, как его предаёт собственный голос. — Сколько вы заплатили за этот номер? Юнги, понимая, в чём дело, быстро усмехается. — Меньше знаешь — крепче спишь. — отвечает он, и Чимин было возмущённо открывает рот, когда тот продолжает. — Ничего мне не говори. — Но я не могу… — восклицает тот, разводя руками в стороны. — Это слишком дорого, мистер Мин, я… — Чимин. — мужчина сжимает его плечо чуть крепче, уверенно смотря в глаза. — Всё в порядке. Я могу позволить себе этот номер с чёртовым видом на море. И ещё один, который находится прямо через стену. Для меня в этом совсем нет проблемы. Актёр беспомощно выдыхает, закусывая губу, и Юнги быстро добавляет извиняющимся тоном. — Я, если что, говорю это не потому, что кичусь своим богатством или пытаюсь надавить им на тебя. Вовсе нет. Смысл в том, что для меня в этом правда нет никакой проблемы. Мои финансовые возможности не изменятся ни на йоту от того, что я захотел немного порадовать человека, который… Режиссёр вдруг обрывает себя на полуслове, смотря совсем неуверенно, и Чимин мягко улыбается, ожидая продолжения. — Который? — всё же напоминает он. — Который для меня немаловажен. — всё-таки заставляет себя закончить Юнги, и Чимин опускает глаза, кивая понятливо. — Так вот… — пытаясь заглушить неловкую паузу, продолжает мужчина. — Я говорю это, чтобы ты перестал чувствовать себя так, словно ты что-то мне должен. Это последнее, чего я хочу, Чимин. Он быстро проводит пальцами вниз, к чужому запястью, невесомо поглаживая его напоследок, прежде чем отстраниться и поспешить на выход. — А первое, чего я сейчас хочу — это чтобы ты, наконец, отдохнул после перелёта, ни в чём себе не отказывая и наслаждаясь проведённым здесь временем по полной. Дверь за режиссёром скоропостижно закрывается с небольшим хлопком, и Чимин раздражённо возводит глаза к потолку. Он снова не смог выдавить из себя даже до смеха банальных слов элементарной благодарности. — Чёрт. — шипит он, с разбега прыгая в кровать и злобно сверля взглядом хрустальную вазу с лавандой напротив. Мин Юнги. Из головы не выходил Мин Юнги. И это продолжалось уже достаточно долго. Вот уже которое утро Чимин начинал с чужого навязчивого образа в своих мыслях, и это, по правде говоря, начинало порядком выводить из себя. Чимин прекрасно помнил — такого не было раньше. Он подобного не допускал, тщательно охраняя себя и своё холодное, словно лёд, сердце, от любых обстоятельств, способных как-то пошатнуть привычную нерушимую стабильность. И это отлично удавалось ему на протяжении долгого времени, когда Мин Юнги действительно был всего лишь режиссёром — человеком, вызывающим одно лишь чувство огромного уважения, только и всего. И как же, в таком случае, вышло, что Мин Юнги стал вызывать и другие, более сильные, неизведанные, а потому столь пугающие чувства? И, самое главное, когда именно это произошло? Чимин, к своему ужасу, ответа на этот вопрос не знал. Не знал, в какой именно момент он, неожиданно для себя, открыл новые желания, граничащие непозволительно близко с безумством. Потому что теперь Чимин осознавал: точно так же, словно к безумию, ему хотелось быть ближе к режиссёру. Во всех возможных смыслах. Видеть чужое серьёзное лицо прямо перед собой, слышать ровное и невероятно спокойное дыхание, чувствовать едва уловимый запах дорогих сигарет, оседающий горечью на губах. Быть, в конце концов, ближе к этим губам, чтобы разглядеть досконально каждую небольшую трещинку, образовавшуюся из-за излишней сухости. Быть ближе ровно настолько, чтобы удостовериться лично — в действительности ли эти губы настолько сухие, как кажется со стороны? Чимин прикрыл глаза, судорожно выдыхая. Наступал тот самый момент, когда было пора признаться себе: Мин Юнги привлекал его. Не просто как гениальный режиссёр, кастинг у которого он так мечтал пройти всю свою осознанную жизнь. Нет, чёрт возьми. Мин Юнги привлекал его как человек. Мин Юнги привлекал его как мужчина. Так часто бывает: мы, руководствуясь собственными принципами, пытаемся убедить себя в чём-то, думая, что так будет лучше. Для нас, в первую очередь. И иногда, нужно заметить, это действительно работает. Чимин и вправду думал так до определённого момента. Ему казалось, что он поступает правильно, отталкивая режиссёра, отказываясь принимать чужие чувства. Ему, по правде говоря, казалось так до сих пор. Чимин знал: его принципы всё ещё никуда не пропали, а обидные слова, сказанные однажды в прошлом отцом, ещё никогда не были настолько живы в его памяти, как сейчас. Эти слова, причинившие несоизмеримую ни с чем боль, по иронии стали мотивацией, безмолвным напоминанием и толчком вперёд на пути к успеху. Так иногда бывает: вес чужих обидных слов может иметь самый неожиданный эффект, а именно — обратный. Чимин понимал: очень вряд ли отец вкладывал в эти слова мотивационный подтекст, желая подтолкнуть сына к действиям. Скорее, наоборот: хотел уколоть побольнее, растоптать жалкие мечты окончательно, разбить надежды в осколки. Вот только никто не знал, что получится в точности, да наоборот. Чимин, к удивлению, использовал эти слова вовсе не по назначению, и главная причина заключалась в том, что он не хотел им следовать, а потому исходил от противного. Больше всего на свете он боялся, что сказанное отцом однажды подтвердится в реальности. Таким образом Чимин бы доказал правдивость отцовских слов, а потому — собственную слабость и никчёмность. Так и получилось: эти слова умудрились пробраться в черепную коробку так глубоко, что вытащить их оттуда уже не представлялось возможным. Вот только Чимин и сам не заметил, как вместе с ними туда пробрался и Мин Юнги. И Чимин, к своему ужасу, впервые ощущал бессилие, поскольку, по всей видимости, поединок с собственным гулко бьющимся сердцем он определённо проигрывал. Потому что, в какой-то определённый момент, который он удивительным образом пропустил, отталкивать Юнги стало больно, а игнорировать его чувства — невыносимо. Попробуйте, лишь на минуту, представить себе игру в прятки в замкнутом пространстве, где существует одно единственное правило — нельзя прятаться в одних и тех же самых местах несколько раз. Поначалу это правило может показаться смешным — вы думаете, что слишком оригинальны, а потому повторяться точно не будете, каждый новый раз находя всё новые и новые укромные уголки, о существовании которых до вас никто даже не додумывался. И всё же, постепенно места, где можно спрятаться, заканчиваются. И это, давайте признаем, было довольно ожидаемо. Вы ведь были предупреждены об этом с самого начала. Вот только с некой долей наивности, как и большинство людей, в принципе, полагали, что сможете перехитрить игру. И вот, другой игрок заканчивает счёт, открывая глаза и намереваясь отправиться на ваши поиски. Однако вы стоите посреди комнаты в полной растерянности, не зная, куда податься. Именно сейчас Чимин понимал — его места для пряток закончились. Все. До последнего. Прятаться было больше негде. Значит, ему нужно бежать. — Ты, конечно, можешь бежать. Каждый выбирает свой способ борьбы самостоятельно. И бежать, наверное, лучше, чем бездействовать. Вот только не забывай о том, что я сказал тебе ранее. Ты бежишь от неизбежности, наивно полагая, что она тебя не догонит. Бежать…? — Но ведь она обязательно догонит. Рано или поздно, это произойдёт. Поэтому… Лучше быть к этому готовым. Чимин привычно закусил нижнюю губу. Он чертовски устал бежать. Должно быть, именно сейчас он и граничил непозволительно близко с безумством. — Чёрт! — уже громче повторил он, прежде чем, чувствуя всю накопившуюся за день усталость, провалиться в сон. Человек может бежать долго, но не бесконечно: однажды запас кислорода в легких иссякает, и человек останавливается, чтобы сделать передышку. И это — его роковая ошибка. Потому что неизбежность, наступающая на пятки, догоняет его именно в этот момент. Вы же всё ещё помните об этом?* * *
Ему снилось море. Тихое, спокойное, совсем без волн. Кристально-чистая вода насыщенного оттенка бирюзы переливалась на предзакатном солнце мягкими, приглушёнными бликами. Он стоял у самой её кромки, но не касаясь — пальцы ног проваливались в крупный золотистый песок, что приятно щекотал ступни. Он невольно прислушался к себе и осознал — ему было невероятно спокойно. Наверное, так было впервые. Во всех смыслах. Он впервые умиротворённо улыбался, глядя на бескрайнюю морскую гладь: туда, где постепенно из виду пропадало вечернее солнце, заходя за горизонт. Он догадывался подсознательно — вместе с уходом солнца исчезнет и тепло. Наступит холод, который заставит кожу покрыться крупными мурашками, и его руки вновь, как и всегда, станут ледяными. Всё, рано или поздно, вернётся на круги своя. Чимин так думал. Вот только он прогадал. — Заходишь? — услышал он и стремительно обернулся через плечо, чтобы застыть в следующую секунду. Сердце в груди пропустило удар, а затем забилось с новой силой в несколько раз быстрее. Капли воды стекали по чужому рельефному телу вниз, и он всё никак не мог отвести глаз. — Что? — шумно сглатывая, прошептал он. — Я спросил, заходишь ли ты. — с улыбкой ответили ему, и Чимин вновь опасливо перевёл взгляд на море, раздумывая. — Нет. — ответил он, наконец. — Вода холодная. — Да брось! — послышался чужой смех. — Вода в самый раз! — Не думаю. — тихо протянул Чимин, пальцем ноги дотрагиваясь до кромки воды на пробу. Он вновь обернулся, чтобы увидеть чужие смеющиеся глаза. Они ему нравились. Чимин сделал такой вывод, потому что не мог смотреть в них подолгу — каждый раз проигрывал, смущённо отводя взгляд. — Если ты сейчас не зайдёшь в воду сам, то я тебя сюда затащу. — Ты? — хихикнул Чимин против воли. — Каким образом? Ответом ему послужила игра бровей на чужом, но, тем не менее, до бесконечности знакомом лице. — Хочешь это проверить? Чимин засмеялся лишь сильнее. — Это невозможно. — ответил он спустя какое-то время. — Тебе не удастся затащить меня в воду. — Уверен? Он усмехнулся, задирая подбородок повыше. — На все сто. И услышал смех. Слегка хриплый и бархатистый — он расползался по его телу, пробирался под кожу и въедался в неё намертво. И Чимин хотел записать его на всевозможные звуковые плёнки, чтобы в тяжёлые моменты переслушивать. И, определённо, улыбаться. И это было странно. Потому что солнце уже давно зашло за горизонт, подул порывистый ночной ветер, колыхающий листву деревьев, и кожа действительно покрылась мурашками. Вот только, несмотря на всё это, Чимину ещё никогда не было так тепло. Настолько, чтобы кончики пальцев покалывало, когда он неотрывно смотрел в чужие глаза, что приближались к нему. Наверное, так было впервые. Во всех смыслах. Потому что Чимин впервые в полной мере осознавал, что ему всё это снилось. Он понимал это лучше, чем когда-либо прежде. Всматриваясь в чужую искреннюю и тёплую улыбку и держась крепко за широкие плечи, он наперёд знал о том, что такое не может быть явью. И всё же, ему было спокойно. Ему было тепло. Ему было хорошо. А ещё, когда он проснулся, ему было тоскливо. До такой степени, что сердце в груди болело и ныло нещадно. Наверное, так было действительно впервые.* * *
Он лежит некоторое время, пытаясь успокоить трепещущее сердце. А затем вздрагивает, резко садясь в постели. — Мистер Мин? — шепчет, глядя на тёмный, едва различимый силуэт у двери. Мужчина подходит чуть ближе, грустно улыбаясь. — Привет. В его голосе отчётливо слышалось беспокойство. Чимину с ним пришлось смириться: Мин Юнги всегда разговаривал с ним так. Чимин тяжело вздыхает, проводя дрожащей ладонью по лицу. — Я снова кричал, верно? — спрашивает тихо, поднимая глаза на режиссёра. К этому он тоже привык. Ещё в Париже для него стали обыденностью встревоженные взгляды постояльцев отеля, обращённые на него после очередной ночи леденящих душу кошмаров. Ему за это, если честно, до безумия стыдно. Вот только он, к сожалению, это совсем не может контролировать. Юнги молчит, потерянно смотря в его небесные глаза. — Мистер Мин? Он, словно очнувшись, мотает головой из стороны в сторону. — Нет… Нет. Вовсе нет. — Тогда… — Чимин на мгновение запинается. — Тогда почему вы здесь? Мужчина быстро облизывает губы, глядя на него встревоженно. — Ты плакал. — Я… Чимин хмурит брови. — Я не… — Совсем тихо и сдавленно. — аккуратно прерывает его тот. Он пересекает комнату широкими шагами и усаживается рядом с актёром. — Но я всё равно услышал. — шепчет. Чимин опускает взгляд в пол. — Вот оно что… — он только сейчас чувствует скопившуюся в уголках глаз ненавистную влагу. Чёрт возьми. Это, быть может, ещё хуже. Никто не должен был видеть его слёзы. Он промаргивается быстро. — Могу я вас попросить кое о чём? — спрашивает он, вновь глядя на режиссёра. — Попробуй. — грустно усмехается тот, и Чимин набирает в лёгкие побольше воздуха. — Забудьте об этом, мистер Мин. Пожалуйста. Сделайте вид, что я не плакал вовсе, хорошо? — он с надеждой заглядывает в чужие глаза. Мужчина разглядывает его изучающе, хмуря свои брови. — Но почему я должен забывать об этом? — спрашивает он тихо, совсем неуверенно. Чимин сжимает ладони в кулаки. — Никто не должен знать. — следует до боли простой и такой привычный ответ. Наверное, в этот момент что-то лопается. Быть может, это терпение режиссёра заканчивается, когда он, не сдерживаясь, громко хмыкает, пытаясь спрятать горечь. — Ты не отвечаешь на вопрос по существу, Чимин. — Разве? Мужчина быстро кивает. — Ты лишь говоришь, что никто не должен знать. Вот только… Сколько бы раз ты не произносил эту фразу, я всё равно не понимаю, почему ты так закрываешься от меня. Чимин возмущённо выдыхает. — Я не… — Именно это ты и делаешь, Чимин. — подтверждает мужчина, не давая ни шанса на возражение. — Как бы я ни пытался подобраться к тебе чуть ближе, я натыкаюсь на чёртовы невидимые стены. Чимин молчит, и Юнги невесело усмехается. — Слушай, я… Я помню о том, что ты сказал мне. У меня нет шансов. Знаю. — в темноте он находит чужую ладонь, накрывая своей собственной. — Я знаю, Чимин. — шепчет, облизывая губы. Актёр застывает, глядя на свою ладонь, находящуюся в полной, неограниченной власти режиссёра. — Но, даже если это так… Даже если у меня действительно нет шансов, я всё равно хочу быть ближе к тебе. — Юнги молчит пару секунд, прежде чем продолжить, начиная тихо смеяться. — Это, должно быть, так глупо… Ты ведь так и считаешь, верно? Чимин чувствует — глаза вновь начинают слезиться. Он опускает голову, сжимаясь всем телом. Юнги рядом еле слышно вздыхает. — Это, наверное, и вправду глупо. Что я знаю обо всём, но продолжаю свои попытки заставить тебя улыбнуться в лишний раз. Иногда это так нелепо, знаешь… Чимин не сдерживается. Вновь всхлипывает задушенно, и Юнги, забываясь на долю секунды, рвано выдыхает, сжимая его ладонь чуть крепче. И всё-таки, он находит силы продолжить. Он должен, непременно должен закончить, высказать всё в кои-то веки. — Или… Когда я продолжаю защищать тебя, хотя ты всем своим видом кричишь во всё горло о том, что тебе это не нужно. Что ты справишься самостоятельно. Но я не… Свободной ладонью он поднимает лицо актёра за подбородок, поглаживая его кончиками пальцев. — Я ведь вовсе не сомневаюсь в тебе, Чимин. Ни капли. Знай, пожалуйста, что я верю в тебя. В то, что ты — невероятно сильный человек. Актёр дрожит, прикрывая глаза. — Пожалуйста… — шепчет. — Не нужно. Юнги, не моргая, продолжает, быстро утирая чужие слёзы. — Просто посмотри на себя. — шепчет он по-доброму. — Ты воплотил в реальность свою самую большую мечту. Не оступился, не испугался. Не бросил на полпути, как делают многие. Нет. Ты сделал это. Наверняка, тебе пришлось нелегко. Я, как никто другой, знаю о том, как тяжело добиться цели. Не свернуть в сторону, а пойти до самого конца. Режиссёр накрывает ладонями чужие впалые щёки, тепло улыбаясь. — Я даже представить себе не могу, через что ты прошёл ради мечты, Чимин. Вот только догадаться совсем не трудно, что тебе пришлось тяжело. Но, тем не менее, ты здесь. Сейчас ты здесь. И ты добился своего. Он продолжает улыбаться актёру. — И ты восхищаешь меня, Чимин. Потому что я всё смотрю на тебя и не могу понять, откуда… — секундная пауза, чтобы вобрать в лёгкие побольше воздуха. — Откуда у такого маленького, крошечного человека столько внутренних сил. Чтобы так стойко переносить все испытания, не ломаясь. Чтобы продолжать улыбаться, несмотря ни на что. Не было ни дня, чтобы я не думал об этом. Поэтому, ты действительно восхищаешь меня своей силой. Чимин застывает, раскрывая трепещущие ресницы, на которых оседают слёзы. — И всё же… Многие люди забывают о том, что даже самым сильным из нас иногда требуется помощь. Поддержка, забота. Юнги, следя за чужой реакцией внимательно, говорит это совсем тихо и аккуратно, словно боится актёра напугать. — И я, повторюсь, не знаю того, что с тобой произошло. Что оставило на тебя такой неизгладимый след. Что, чёрт возьми, стало той самой причиной, по которой ты боишься просить помощи у других людей? Чимин облизывает пересохшие губы быстро, отводя глаза. — Но это не стыдно. — слова Юнги заставляют его вздрогнуть. — Слышишь? Не стыдно сознаться в том, что тебе тяжело. Не стыдно рассказать, что так невыносимо давит на тебя изнутри. Не стыдно попросить или принять чужую поддержку, когда ты нуждаешься в этом. Его взгляд мечется бешенно во все стороны. Чимин ощущает себя загнанным зверем — не иначе. Непривычно. Ему так чертовски непривычно слышать эти слова. До этого их никто не говорил. Наверное, именно поэтому в них было так сложно поверить сейчас. — Ты не становишься слабым от этого. Не теряешь свою силу. Совсем нет, Чимин. Ты лишь остаёшься честным с собой. Не прячешь свои настоящие чувства в надежде, что однажды станет легче. Юнги поглаживает большим пальцем чужую щёку, прежде чем сказать с искренним сожалением: — Не станет. Прости, но я должен огорчить тебя. До тех пор, пока ты не признаешься себе в том, что тебе порой бывает трудно, легче не станет. Напротив, с каждым днём тебе будет лишь хуже. Актёр выдыхает шумно. — Постепенно ты копишь всё внутри, словно огромный снежный ком. Но ведь так не может продолжаться вечность. Боюсь, что ты можешь сломаться однажды, Чимин. И я, повторюсь в тысячный раз, нисколько не сомневаюсь в тебе. Здесь подойдёт другое слово. Юнги делает глубокий вдох: — Я волнуюсь. Что-то внутри рассыпается на сотни маленьких кусочков. Быть может, это сердце, сделанное из кристально-чистого льда, которое Чимин так долго охранял, разбилось вдребезги? Он отстраняется, раскрывая глаза настолько широко, насколько только может. — Я, блять, волнуюсь за тебя. Так сильно, что сам не сплю по ночам. И… — Юнги запинается. — Когда я слышу, что ты плачешь… Вот так. В темноте, надеясь, что тебя никто не слышит… Чёрт, Чимин, мне становится лишь больнее за тебя. Актёр с ужасом следит за тем, как чужое дыхание учащается, а голос начинает едва ощутимо дрожать. — Потому что я хочу тебе помочь. Я, чёрт возьми, хочу видеть твою яркую улыбку. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Прости, но я не могу ничего поделать с этими своими желаниями. Юнги облизывает свои пересохшие губы. Повторяет эти движения, делает это вновь и вновь. — Я не могу убрать свои чувства к тебе. И не хочу. Только потом Чимина накрывает осознанием: Юнги плачет. — Знаю. Я знаю наперёд, что ты скажешь. Что я глупец. Идиот. Что ж… Быть может, ты в этом прав. Я иногда и сам думаю так же… Юнги плачет. Небесные глаза, давно привыкшие к темноте, разбавляемой лунным светом, следят за тем, как чужое лицо блестит от слёз. — Потому что… Иначе мне не объяснить причину, по которой я продолжаю биться в закрытые двери. Но это, так или иначе, мой целиком и полностью осознанный выбор. Юнги плачет. Совсем тихо, но Чимин это всё равно понимает. И это… Ощущается, словно что-то странное. Невообразимое. Потому что Чимин всю свою жизнь боялся плакать перед другими людьми, считая, что таким образом он покажет свою собственную слабость. — И я буду пытаться помочь тебе. Потому что я вижу, что ты в этом нуждаешься, но просто боишься. Вот только Юнги, тихо шмыгающий носом, заставлял Чимина сомневаться в правильности своих мыслей. Юнги словно показывал, что это совсем не страшно. Вовсе не так, как думал Чимин всё это время. — И это тоже не стыдно. Мы все боимся чего-то. Каждый из нас. Я, в том числе. Я, на самом деле, боюсь многих вещей. Юнги. Юнги. Юнги. Сердце билось в груди так быстро. — Но знаешь, что делает человека по-настоящему сильным? Его умение не бежать от собственных страхов, а смело смотреть им прямо в лицо. Юнги. Юнги. Юнги. Актёр, забывая, как дышать, придвинулся к нему, смотря во все глаза. — А ты сильный, Чимин. Я знаю это. Ты сильный. Вот только ты запутался. И полагаешь ошибочно, что лучшее решение — это закрыться в себе. Но я буду доказывать тебе, сколько потребуется, что это далеко не так. Я буду делать это до тех пор, пока ты не поймёшь. И Чимин, быть может, впервые прислушался к себе. Вернее, к своему трепещущему сердцу. Считал ли он Юнги в этот момент слабым? — Чёрт… Блять, я… Прости, Чимин. Я, должно быть, напугал тебя… Я не хотел, я… И Чимин понял. Нет. Он не считал Юнги слабым. Лишь хотел… — Юнги. — Что? — отзывается мужчина по инерции, а затем неверяще всматривается в чужие глаза, забывая, как дышать. Чимин смотрит на него с мягкой улыбкой, больше не пытаясь стереть бегущие по щекам дорожки слёз. — Не хочешь прогуляться? Юнги моргает оторопело. — Прямо сейчас? — он переходит на еле слышный шёпот, не в силах контролировать голос. Чимин кивает, хитро сверкая глазами. — Прямо сейчас. — таким же шёпотом отвечает он. И Юнги, глядя сквозь слёзы на чужую улыбку, расцветающую всё ярче с каждой секундой, не может не улыбнуться в ответ. Наверное, так было действительно впервые. Во всех смыслах. Потому что некогда ледяное сердце начинало постепенно наполняться теплом.