secrets i have held in my heart are harder to hide than i thought. maybe i just wanna be yours. — секреты, что я хранил в своём сердце, спрятать тяжелее, чем я думал. может, я просто хочу быть твоим.
— Счастливого Рождества! — весело кричит случайный прохожий в лёгкой цветастой рубашке, что застёгнута далеко не на все пуговицы — её слегка колыхает порывами ветра, раздувая в стороны. Чимин в ответ машинально улыбается, в то же самое время пытаясь побороть внутреннее чувство тотальной дереализации, что лишь нарастает с каждой секундой. Такое бывает, когда в жизни происходит череда ярких событий, оставляющих неизгладимый след на твоё мировосприятие и заставляющих усомниться в достоверности происходящего. Ты в такие моменты словно теряешься: не знаешь, что предпринять дальше, а потому просто плывёшь по течению. Потому что на данный момент можешь позволить себе только это — смотреть на мир и не переставать удивляться. Всё вокруг, без исключения, кажется таким странным и непривычным, идущим вразрез с устоявшимися нормами: Рождество у Чимина ассоциируется, конечно же, с громадными сугробами сверкающего снега, обжигающим щёки морозом, тёплыми шарфами и варежками. Мальта же, по всей видимости, изо всех сил стремится разорвать эти шаблоны в клочья. Хотя бы по той причине, что Чимину, сидящему на лавочке, надёжно укрытой от полуденного солнца тенью ветвистых зелёных деревьев, всё равно до жути жарко. Но это ещё терпимо. С этим актёр вполне себе может смириться: погодные условия на всём земном шаре ведь отличаются. В Африке, к примеру, люди вообще вряд ли знают о том, что с началом зимы выпадает снег. Куда сложнее смириться с другим обстоятельством: осознать его и принять спокойно, как само собой разумеющийся факт. Чимин, на самом деле, действительно пытается: вот уже битый час терпеливо внушает собственному сознанию информацию. Вот только мозг словно отказывается её воспринимать. Не хочет поверить в то, что произошло прошлой ночью. Он поцеловал Мин Юнги? Своего режиссёра, с которым клялся не иметь никаких отношений, кроме как сугубо деловых, подчинённых определённой субординации? Чимин думает об этом, не переставая. И такое тоже часто бывает: когда слишком много думаешь о чём-либо, то начинаешь, незаметно для самого себя даже, подвергать сомнению тот факт, что это действительно с тобой произошло однажды. Поэтому, легче не думать вообще. Куда проще списать всё на невероятно живой затянувшийся сон, а потом забыть — раз и навсегда. И Чимин рад бы так поступить, избавиться тем самым от мысли, нагло штурмующей его сознание, и полностью сосредоточиться вместо этого на насущном: завтра прилетает съёмочная площадка в полном составе, а потому в планах у Чимина перечитать сценарий, вспомнить и подучить свои реплики и подготовиться к рабочему дню как следует. Но, по всей видимости, у судьбы на Чимина совершенно другие планы. — Не помешаю? Актёр от неожиданности вздрагивает, услышав знакомый, слегка хриплый голос в непосредственной близости. Он не смотрит на его обладателя и ничего не произносит: лишь мотает головой и чуть скованно двигается в сторону, освобождая место рядом с собой и стараясь всеми возможными способами скрыть мелкую дрожь по телу. Юнги, в свою очередь, тоже молчит, усаживаясь так, чтобы не касаться чужого плеча своим и не смущать актёра тем самым ещё больше. Режиссёр держит относительную дистанцию — не может по другому, пока Чимин всем своим видом показывает отстранённость. И всё же, Мин позволяет себе бросить украдкой взгляд на чужие пальцы, крепко сжимающие покрытую лаком деревянную поверхность лавочки, и незаметно приподнять уголки губ вверх, безошибочно определяя чужое волнение, что буквально в воздухе витает. — Уже придумал, чем займёшься вечером? — решает перевести тему. Произошедшее ночью, он уверен, они обсудить ещё успеют неоднократно. Им некуда спешить. — Рождество, как никак. И Чимин тут же расслабляется. Юнги готов поклясться: он смог расслышать чужой выдох, полный облегчения. — Ещё нет. — отвечает актёр. — Я, если честно, даже и не задумывался над этим. — Почему же? — Настроение не то. — Чимин неопределённо пожимает плечами. — У меня нет ощущения, что сегодня Рождество. Слишком… Непривычно. Юнги позволяет себе тихо усмехнуться. — Прекрасно тебя понимаю. — соглашается он, обводя взглядом насыщенную зелень деревьев. — Не хватает снега, верно? И не может понять, отчего же чувствует внутри такое удивительное ликование, когда Чимин, наконец-то, улыбается. Юнги считает это своей очередной личной победой. — Верно. Слишком тепло и солнечно. — актёр задумывается на пару мгновений, а затем тихо признаётся. — Я даже скучаю по настоящей зиме. Юнги смотрит на него с сожалением в глазах. — Никогда бы не подумал так, но я тоже, честно говоря. Но возвращаться в Париж сейчас слишком рискованно. Ты ведь сам знаешь. — Знаю. — вздыхая, соглашается Чимин. — Но, надеюсь, всё уладится как можно скорее. — он, чуть подумав, сбивчиво добавляет, словно пытается оправдаться. — Здесь в самом деле прекрасно, и мне очень нравится Мальта. И я ценю тот факт, что… Он на секунду замирает, словно собирается с силами для того, чтобы продолжить. — Что ты привёз меня сюда, стараясь обезопасить. Юнги не сдерживает мягкой улыбки — Чимин, очевидно, думал над тем, как должен к нему обратиться. И, к радости режиссёра, всё-таки выбрал неформальный стиль общения. — И я не хочу обесценивать твои поступки, но меня всё равно тянет в Париж. — осторожно заканчивает Чимин извиняющимся тоном. — Сам не знаю, почему. Юнги ему лишь понимающе кивает. — Значит, вернёмся туда как можно скорее. — заключает он. — Я всё это время отслеживаю ситуацию в Париже и получаю информацию от знакомых, которые остались там. Мы вернёмся туда сразу же, как только беспорядки утихнут. — и, недолго думая, твёрдо завершает речь одним единственным словом, которое по-прежнему хочется говорить лишь Чимину. — Обещаю. Актёр наконец-то поднимает на него взгляд — Юнги его тут же жадно перехватывает. Чимин смотрит долго, задумчиво, изучающе. И, находя в глазах режиссёра непоколебимую уверенность, в которой нуждался больше всего, позволяет себе слабо улыбнуться. — Хорошо. — шепчет он, неосознанно кусая отчего-то вмиг пересохшие губы. Юнги только улыбается ему в ответ, чувствуя, как весьма ощутимо покалывает кончики пальцев. — И всё же, — решает он вернуться к теме, — мы не можем не отметить Рождество. Даже если люди, что ходят по улицам, не укутаны в тёплые пальто. — он быстро хмыкает. — И, даже если мы купались в море этой ночью. Чимин на последних словах стремительно отворачивается, стыдливо краснея щеками. Недавние воспоминания всплывают в голове так некстати, рисуя перед глазами откровенные картины. — И что ты предлагаешь? — стараясь отвлечься от навязчивых мыслей, спрашивает актёр. Юнги в ответ на это бросает лишь загадочное: — Узнаешь. Чимин в непонимании хмурит брови и не успевает толком ничего ответить, когда режиссёр поднимается с места и бросает напоследок, прежде чем скрыться в тени аллеи: — Будь готов. Я зайду за тобой вечером. Чимин ещё некоторое время оторопело смотрит ему вслед, потеряв дар речи и глупо хлопая пушистыми ресницами. И, лишь через минуту напряжённого молчания и прокручивания в голове сказанных режиссёром слов в сотый раз, наконец, понимает. Мин Юнги только что позвал его на, мать твою, свидание. Ощущение полной дереализации продолжает нарастать. Мозг упрямо отказывается верить в то, что всё это происходит не во сне, а, непосредственно, здесь и сейчас. И всё же, Чимин тут же вскакивает с лавочки и быстрым шагом, почти переходящим на бег, отправляется в отель. И, как бы ни пытался, не может понять, почему сердце в груди так восторженно громко бьётся, а на лицо, сама собой, просится счастливая улыбка, полная предвкушения.* * *
Чимин не находит себе места. За это время он успевает принять освежающий душ, нервно измерить комнату шагами вдоль и поперёк, а ещё бросить бесконечное множество взглядов, полных ожидания, на настенные часы. Время, как назло, тянется поразительно медленно. У почти отчаявшегося актёра даже закрадывается подозрение, что стрелки и вовсе остановились, и он даже думает вызвать механика в какой-то момент, прежде чем отвлекается, подходя к зеркалу, и слишком пристально, даже дотошно разглядывает своё отражение. И, не сдерживаясь, кривит потрескавшиеся губы, подмечая все видимые и невидимые несовершенства. Слегка вьющиеся отрастающие волосы, скорее, напоминают беспорядочное гнездо, а под глазами залегают тёмные тени, резко контрастирующие с болезненно-бледной кожей. Чимин раздражённо стонет, отходя от зеркала, и подходит к шкафу, выуживая оттуда одну из тех немногочисленных вещей, что удалось спасти после пожара — шёлковую блузку нежно голубого оттенка с ажурным воротником. Ту самую, которую Юнги когда-то попросил сшить на заказ у одного из лучших мастеров в Париже в качестве извинения за инцидент, произошедший в ресторане. Чимин сжимает ткань в руках, поддаваясь воспоминаниям. Казалось бы, это произошло так недавно: он, дрожащий от страха, пришёл на званый ужин в ресторан, где познакомился со съёмочной площадкой и где порядком выпивший Хосок опрокинул на него бокал с вином. Это произошло буквально вчера. А уже сегодня Чимин собирается с Мин Юнги на, чёрт возьми, настоящее свидание. Хотя, быть может, режиссёр вовсе и не это имел ввиду, когда обещал зайти за Чимином вечером. Кто знает — возможно, Юнги вообще о подобном не думал, и предложил провести Рождественскую ночь вместе чисто из вежливости. Но актёр, задумчиво пропуская дорогую ткань блузки между пальцев, почему-то до безумия хочет верить в то, что Юнги позвал его именно на свидание. И с удивлением для себя осознаёт, что, даже если и не покажет виду, то в глубине души всё равно расстроится, если его ожидания всё-таки не оправдаются. Тяжело вздыхая, он как можно аккуратнее продевает через голову блузку, тут же быстро разглаживая на ней невидимые складки. Бросает последний придирчивый взгляд в зеркало и, усаживаясь в кресло, принимается ждать с волнением в груди, параллельно пытаясь понять, в какой именно момент при одной только мысли о режиссёре ладони начинают потеть, а мысли в голове — беспощадно путаться. Когда на небе сгущаются сумерки и зажигаются первые фонари вдоль скверов, тишину номера нарушает ритмичный стук в дверь. Чимин, ежесекундно подрываясь с места, устремляется к ней, отчего-то трясущимися ладонями поворачивая замок, что поддаётся далеко не с первого раза. А затем, распахивая дверь, судорожно хватается пальцами за её края, забывая о том, что значит ровно дышать. Да и дышать вообще, если честно. Юнги стоит на пороге, сдержанно улыбаясь. И выглядит он… —…Потрясающе. Чимин застывает. Он смотрит на режиссёра, глупо моргая. И даже злится на самого себя от досады, потому что, вообще-то, он сам хотел сказать об этом Юнги. Потому что просто невозможно не сказать, когда тело режиссёра обтянуто чёрной тканью водолазки, красиво выделяя рельефные участки и подчёркивая внушительную ширину плеч. Чимин нервно сглатывает, отводя глаза. — Ты меня опередил. — выдаёт он с напускной обидой, поджимая губы. Мин на это весело усмехается. — Прости. Я не удержался. — с сожалением в тоне говорит он, но Чимин, с подозрением глядя в его глаза, понимает: режиссёру ни капли не жаль. И от этого почему-то на лицо вновь так и просится яркая улыбка. Впрочем, Чимин не отказывает себе в ней. — Ничего. — заявляет он воинственно. — Но я всё равно скажу, что ты тоже потрясающе выглядишь. Юнги на это ничего не отвечает, но и зрительный контакт разрывать не торопится. Словно надеется, что Чимин по глазам сумеет распознать благодарность. Тот, к слову, с этим успешно справляется. — И всё же, — произносит режиссёр чуть погодя, когда неловкая пауза изрядно затягивается, — мы никуда не пойдём до тех пор, пока ты не накинешь сверху что-то ещё. И, прежде чем Чимин успевает искренне возмутиться, Мин добавляет: — Я только что был на улице и с уверенностью могу заявить, что там довольно прохладно. Чимин, еле слышно ворча, вновь подходит к шкафу, доставая оттуда свой старый плащ, а затем надевает его под чужим взглядом, не терпящим возражения. — Вот теперь можем идти. — удовлетворённо выносит Юнги вердикт, и Чимин, не сдерживаясь, закатывает глаза. — Ведёшь себя так, будто ты моя мама. — позволяет он себе съязвить, на что получает смешок. — Кто-то же должен контролировать тебя в этом плане, чтобы ты не заболел. — Ты явно не думал об этом, когда обрызгал меня с ног до головы ледяной водой посреди ночи. — ехидно тянет Чимин и, очевидно, довольный собой, быстро выходит за порог номера, оставляя растерявшегося Юнги позади. — Так куда мы идём? Режиссёр догоняет его уже через пару мгновений. — Так тебе всё и скажи. — хрипло смеётся он, и Чимин снова хочет возмутиться, но снова не успевает. Потому что Юнги аккуратными прикосновениями заключает его ладонь в свою, трепетно переплетая их пальцы в крепкий замок. И делает он это настолько непринуждённо и спокойно, словно считает само собой разумеющимся, естественным. Чимину на это остаётся лишь вновь задержать дыхание, стараясь не выдать ненароком своего головокружительного восторга, от которого сердце в груди иступленно совершает кульбит. И, пытаясь из последних сил изображать невозмутимость, он как можно незаметнее опускает глаза на их руки. Сомнения покидают его именно в тот момент, когда Юнги большим пальцем мягко поглаживает его по внутренней стороне ладони. И Чимин, позволяя себе тихо выдохнуть через рот, мысленно ставит галочку над пунктом, который не давал покоя последние несколько часов. Это, совершенно и точно, чёртово свидание. А он, в свою очередь, совсем не против.* * *
— Бар. Не то утверждение, не то вопрос. Чимин, стоя перед потёртыми, ничем не примечательными дверьми весьма сомнительного на вид заведения, разглядывает с недоверием покосившуюся табличку, на которой витиеватыми буквами, специально, чтобы придать атмосферу старины, написано название. «Средневековая таверна». Чимин смотрит на Юнги с иронией в глазах. — Ты же шутишь надо мной? Мужчина весело усмехается. — Я, конечно, мог позвать тебя в дорогущий ресторан морепродуктов, предварительно арендовав его только для нас. Мы бы неспешно пили коллекционное шампанское, играла бы ненавязчивая классическая музыка, а на столе бы лежало с десяток различных столовых приборов, каждым из которых нужно пользоваться в строгой очерёдности, согласно правилам этикета. Но, — он разводит руками, — это ведь чертовски скучно. А я хотел тебя удивить. Чимин в этот момент стремительно оборачивается на звук бьющегося стекла, что доносится из бара. Вслед за ним раздаётся дружный раскатистый хохот и весёлые выкрики, что заглушаются задорной музыкой. — Должен признать, — нервно смеётся актёр, — у тебя это отлично получилось. Юнги ничего не отвечает — лишь загадочно подмигивает, а затем быстро раскрывает тяжёлые дубовые двери, пропуская Чимина вперёд. Внутри ещё громче и оживлённее. Небольшое помещение встречает серыми каменными полами, узорчатыми стенами и камином, где искрятся языки яркого пламени. В углу стоит пушистая живая ель, упирающаяся своей верхушкой в потолок, а потому зал наполняет насыщенный, но, отнюдь, ненавязчивый хвойный аромат. Свет здесь приглушённый, мягкий — его чуть ли не единственным источником является большой старинный канделябр под потолком с сотней горящих свечей, от которых на стенах весело отплясывают отражающиеся тени. Длинные деревянные столы сдвинуты к краям, потому что в центре толпа прилично подвыпивших людей отплясывает под старую рождественскую песню ничуть не хуже, подпевая дружным хором барду с гитарой — музыка здесь живая. Из-за этого в помещении, что наверняка не проветривается, невыносимо душно, и Чимин уже в первую минуту нахождения здесь снимает плащ. — Мне немного некомфортно. — пытаясь перекричать музыку, делится он, на что Юнги понимающе кивает. — Потому что нужно немного расслабиться. — кричит он в ответ и хитро улыбается. Чимин даже не успевает сообразить, прежде чем Юнги вновь хватает его за руку и настойчиво тянет за собой через толпу к барной стойке. Они усаживаются на высокие рядом стоящие стулья, и Чимин, оборачиваясь через плечо на толпу радостных людей, к своему сожалению, не может разделить их восторга, чувствуя внутри никуда не пропадающую напряжённость. Ему даже становится обидно: почему у него не получается отпустить все свои тревоги и танцевать точно так же: беззаботно и не чувствуя усталости в ногах? — Виски. — командует режиссёр, и рыжеволосая улыбчивая девушка, пританцовывающая до этого на месте в такт мелодии, весело кивает. — А вам, молодой человек? — обращается она к Чимину. Актёр, не пробовавший из алкоголя ничего, кроме вина, переводит вопросительный взгляд на Юнги. — Возьми глинтвейн. — быстро советует ему тот. — Или ягодный пунш. Они хоть и слабоалкогольные, но очень вкусные. — Слабоалкогольные? — задумчиво переспрашивает Чимин, тут же получая ответный кивок. Он думает пару секунд, за которые бойкая девушка успевает налить в гранёный стакан жидкость насыщенного янтарного оттенка и подвинуть его в сторону режиссёра. Чимин с интересом наблюдает за тем, как напиток плещется на дне. И ему почему-то кажется, что предложенные режиссёром глинтвейн или ягодный пунш вряд ли помогут ему расслабиться, как и прочувствовать атмосферу праздничного веселья. В отличие от чего-то покрепче. В конце концов, Рождество ведь всего один раз в году, и Чимин вполне может позволить себе подобную шалость, не так ли? — Мне тоже виски, пожалуйста. — твёрдо заявляет он, и девушка согласно кивает, отправляясь за вторым стаканом. На тонкое запястье вдруг опускается чужая рука. Чимин поднимает глаза: Юнги смотрит на него с привычным волнением, от которого вновь не остаётся воздуха в лёгких. — Это достаточно крепкий напиток, Чимин. — предупреждает его мужчина. — Ты точно уверен? — Я тут вспомнил кое-что… — вместо прямого ответа говорит актёр, следя за девушкой, щедро наливающей в стакан виски. — Тот, кто не пьёт, не играет по-крупному. Не твои ли слова случайно? Режиссёр с недоверием хмурится. — Что ж… — произносит он, чуть подумав. — Я не вправе тебе ничего запрещать. Чимин довольно усмехается. — Но, если тебе вдруг станет плохо, — вместе с тем продолжает мужчина, сжимая запястье чуть крепче, — то не говори мне потом, что я тебя не предупреждал. Актёр закатывает глаза и хватает пальцами свободной руки стакан. — И, если всё-таки почувствуешь себя неважно, сразу скажи об этом мне, хорошо? Юнги даже не пытается скрыть своего беспокойства. Чимин, вздыхая с напускным раздражением, всё равно находит это безумно трогательным. Он заглядывает мужчине в глаза с доброй улыбкой. — Обязательно. — отвечает искренне, потому что давно успел догадаться: для Юнги это чертовски важно. Режиссёр, хоть и продолжая хмуриться, не может не улыбнуться в ответ. — Тогда, — произносит он, поднимая свой стакан в воздух, — начнём? Чимин вместо ответа подносит свой стакан к чужому вплотную, вызывая негромкий звон стекла. И, повторяя за чужими уверенными движениями, делает большой глоток обжигающей нутро жидкости, слегка морщась. — Вполне… Неплохо. — говорит он, игнорируя чужой внимательный взгляд. И, стараясь привыкнуть к резковатому вкусу, живо делает ещё один глоток. Юнги, за это время уже успевший опустошить свой стакан и заказать ещё один, смеётся. — Это заведение славится своим старинным рецептом виски. — подтверждает он. — Как и своей атмосферой. Все, кто хотят почувствовать себя жителями эпохи Среднековья, приходят сюда. — Прошу прощения. — рыжеволосая девушка с медным подносом в руках аккуратно прерывает Юнги. — Но сегодня, в честь Рождества, мы предлагаем всем нашим гостям медовые пряники с корицей за счёт заведения. — она быстро ставит перед режиссёром и актёром плетёную корзинку, источающую приятный сладкий аромат. Приободрившийся вмиг Чимин тут же к ней тянется — его глаза искрятся неподдельным удовольствием, когда он, досконально рассмотрев каждый пряник, нарочно выбирает тот, что больше других посыпан корицей. Юнги, наблюдая за ним, не скрывает мягкой улыбки. — Любишь корицу? — Как её можно не любить? — хихикает актёр с набитым ртом. Режиссёр на его слова кивает. — Учту. — произносит отрывисто, снова заставляя Чимина смущаться пуще прежнего. — Почему мы вечно говорим только обо мне? — вдруг спрашивает он с возмущением. Этот вопрос уже долгое время не даёт ему покоя. — Я, между прочим, совсем не знаю, что нравится тебе. Юнги не сразу отвечает. Он умолкает надолго — задумчиво смотрит на Чимина, гоняя по рту виски и не спеша его проглатывать. Что он должен сказать? В голове проносится так много хаотичных мыслей. Юнги много чего нравится. Полупрозрачные, почти незаметные веснушки на носу и щеках, к примеру. Маленькие нежные ладони, которые в его собственных буквально тонут. Глаза, в которых в одно целое сливается лазурь небосвода и синева морских вод. Искренняя улыбка на пухлых губах — желательно, конечно, чтобы те не были беспощадно искусанными, но Юнги в этом плане не сказать, что привередлив. Они ему любыми нравятся, раз уж на то пошло. Просто так, без трещин на губах, гораздо лучше — Юнги так меньше волнуется. «Ты» — почти срывается с губ самый очевидный, безоговорочно правильный ответ, диктующийся подсознанием. — Дождь, кофе… И когда приходит вдохновение. — озвучивается в итоге. Чимин, взгляд которого от алкоголя изрядно помутнел, понятливо кивает. — Хоть что-то. — со смешком выдаёт он. — Но этого всё равно мало. Я по-прежнему плохо тебя знаю. Юнги не может не улыбнуться. Чимин чертовски быстро пьянеет. — Фильм, в котором тебе отдана главная роль, является моей автобиографией. Поэтому, ты даже больше остальных знаешь о моём прошлом. Тебе действительно мало? — Когда этот фильм выйдет на все экраны, эти факты о тебе, несомненно, будет знать каждый встречный. — Чимин, наконец, опустошая свой стакан, обиженно дует губы, заставляя сердце режиссёра болезненно сжаться от переполняемой нежности. — И это, на мой взгляд, ужасно нечестно. — Нечестно? — переспрашивает удивлённо мужчина. — Но почему? Чимин, находясь под действием виски, позволяет себе то, о чём обычно даже думать было бы по-истине постыдным. Он, опасно пошатываясь, наклоняется к уху режиссёра, и тот тут же машинально придерживает его за пояс, не давая упасть. — Потому что я хочу знать о тебе что-то особенное. — громко шепчет Чимин. — Что-то такое, чего никто, кроме меня, больше не будет знать. И заглядывает вопрошающе в чужие глаза, не спеша отстраняться. Юнги, перемещая пальцы с пояса чуть ниже, на талию, сполна наслаждается тем, как вмиг сбивается чужое дыхание. — Хорошо. — даже не думая спорить, соглашается он. — Тогда я расскажу тебе… Мужчина не успевает договорить. Из толпы веселящихся людей к ним подбегает женщина средних лет, ловко хватая Чимина за локоть. Тот, округляя глаза, тихо ойкает, и Юнги быстро убирает руку с чужой талии. — Как вы можете просто так сидеть? — кричит женщина, продолжая двигаться в такт какой-то известной песне. — Праздник же! Давайте танцевать вместе с нами! Юнги извиняющееся ей улыбается. — Простите, но… — А почему бы и нет? — вдруг перебивает его Чимин, шустро спрыгивая с высокого стула на пол. — Я совсем не против. А ты? Юнги отрицательно мотает головой. — Я… — прочищает горло. — Не любитель танцев. Чимин ему грустно кивает, и женщина, молчаливо наблюдающая за ними со стороны, хихикает. — Не волнуйся, дорогой. — обращается она к актёру. — Уверена, твой кавалер не сможет долго сидеть на месте и оставаться равнодушным, глядя на тебя. Чимин вспыхивает пунцовым румянцем, опуская глаза. — Вообще-то… — заплетающимся языком пытается он оспорить чужие слова. Юнги ему не кавалер. Во всяком случае, пока. — Вы правы. — усмехается режиссёр, не давая ему закончить. Он слезает со стула вслед за Чимином, не спуская с него игривого взгляда. — Не смогу. Женщина довольно смеётся, утягивая потерявшего дар речи Чимина в самый центр. Он поворачивается на коварно улыбающегося Юнги и смотрит, не скрывая гневного возмущения. Режиссёр на это лишь пожимает невесомо плечами. Под громкие рукоплескания бард, перебирая пальцами струны, принимается за новую песню. Толпа радостно гудит — слова знает наизусть, и вновь пускается в пляс, кто на что горазд. Чимин всё таким же помутневшим взглядом рассматривает людей — те без какого-либо стеснения хватаются дружно за руки, начиная водить хороводы. Чимин и сам не замечает, в какой момент оказывается вовлечённым в него, но, прикрывая глаза, чувствует внутри лишь удивительную лёгкость. И улыбается, позволяя себе, наконец-то, расслабиться. Все имеющиеся переживания отходят на второй план, когда он, под чужие лихие выкрики, беззаботно кружится в незамысловатом танце. Глазами он выискивает среди других Юнги, и уже через пару мгновений находит напротив — тот неотрывно смотрит прямо на него. — Гляди-ка… — вновь хихикает та самая женщина, наклоняясь к Чимину. — Взгляда с тебя не спускает. Я не прогадала: он действительно твой кавалер, верно? У Чимина захмелевшая улыбка на всё лицо и дрожь в ногах от волнения — так всегда, когда режиссёр на него смотрит. У Чимина в мыслях полный беспорядок, но все они, без сомнения, конечно же о Юнги. У Чимина внутри целый ураган из кружащих голову чувств, когда он стеснительно кусает нижнюю губу. Хотел бы он ответить на этот вопрос положительно. — Нет. — говорит он просто. — Но… Они, взявшись за руки, дружно толпой подбегают к центру, а затем вновь разбегаются, продолжая ходить по кругу. Женщина бросает на него хитрый взгляд. — Но? — Но он мне очень сильно нравится. — выдавливает из себя Чимин. — И ты молчишь? — восклицает она. Актёр, продолжая терзать губу зубами, отрывисто кивает, пытаясь подавить улыбку. — Так признайся же ему немедленно! Уверена, ты ему ой как небезразличен! Чимин вздыхает, вновь переводя глаза на Юнги. Хоровод становится шире — всё новые и новые люди присоединяются к нему, а потому режиссёр только отдаляется. — Сделай это прямо сейчас! — вновь кричит неугомонная женщина. — Что? Сейчас? — переспрашивает Чимин, но та уже не отвечает — выпускает его руку из своей цепкой хватки и быстро толкает прямо в центр хоровода. Чимин в ужасе пытается выбежать, но его не пускают — вместо этого всячески подбадривают. Толпа начинает что-то кричать наперебой — актёр ничего из этого не понимает, скованно стоя на месте и теребя пальцами рукава блузки. Он смотрит беспомощно на Юнги, не зная, куда себя деть. Тот тут же отпускает чужие руки и беспрекословно выходит в центр сам — люди встречают его бурными рукоплесканиями. Он подходит вплотную к Чимину, вновь опуская пальцы одной руки на его пояс и прижимая к себе непозволительно близко. Кто-то начинает весело улюлюкать — та самая женщина что-то громко кричит, но Чимин не разбирает её слов. — Что ты делаешь? — тяжело дыша, спрашивает он, чувствуя, как дрожат собственные пальцы, ложащиеся на широкие плечи. У Чимина чувство дежавю. Юнги мягко улыбается, беря его за руку. — Хотел танцевать — танцуй. — отвечает мужчина и делает шаг назад, увлекая актёра за собой. — Представь, что ты один. Забудь обо всех и просто делай, что хочешь и как хочешь. Чимин делает глубокий вдох, призывая себя к спокойствию. И вновь смотрит в чужие глаза неотрывно — те полны уверенности. «Давай» — шепчет ему мужчина одними губами, и Чимин отпускает себя. Аккуратно поворачивается вокруг чужой поднятой в воздух руки и позволяет себе улыбнуться облегчённо, краем уха услышав восторженные аплодисменты где-то в стороне. Но они не так важны. Всё внимание отдано лишь Юнги, что продолжает смотреть на него с безграничным теплом на глубине глаз. Юнги, что перехватывает обе его ладони, заключая в свои, и начинает легко кружить, то приближаясь, то отдаляясь. Юнги, что придерживает его крепко за талию сильными руками, осторожно наклоняя вниз и заставляя слегка прогнуться в спине. Чимина беспощадно ведёт — то ли от выпитого алкоголя, то ли от чужих ласковых, умелых прикосновений, из-за которых кожа горячо пылает. Но разбираться в этом совсем не хочется. Сейчас хочется только танцевать — малость неловко и неумело, но так беззастенчиво и абсолютно счастливо, не обращая внимания на взгляды других. Чимину до них нет никакого дела, пока он переглядывается с Юнги, не пытаясь скрыть широкую улыбку. Поэтому, Чимин танцует. Бесконечно кружится, плавно и изящно извивается, вкладывая в каждое движение искренние эмоции, и не может успокоить трепещущее сердце, когда замечает по-прежнему тёплый взгляд Юнги на себе. Бард заканчивает играть под оглушительные рукоплескания. Толпа восторженно вопит, нахваливает, заваливает щедрыми комплиментами, а Чимин снова тяжело дышит, чувствуя острую нехватку свежего воздуха и головокружение. Юнги, будто бы без слов это понимая, мягко подталкивает актёра в сторону выхода, попутно улыбаясь всем и каждому. Они выходят на улицу, и тело обдаёт спасительной прохладой. Алкоголь кружит голову, и они опираются спинами на каменную стену, глядя друг на друга задорно и облизывая сухие губы. — Ты в порядке? — спрашивает Юнги. — Тебе не плохо? Чимин, всё ещё пытаясь отдышаться, резко отталкивается от стены. Его немного ведёт, но это вполне терпимо. — Должен признаться… — произносит он, наконец. — Поход в бар был не такой уж плохой идеей. Юнги на это лишь весело посмеивается. Они, чуть пошатываясь, неспешно идут вдоль широкого бульвара, ярко освещаемого фонарями. На улице пусто, и это вовсе не удивительно — время близится к полуночи, и все люди уже давно разошлись по домам в ожидании Рождества. Но им на это удивительно всё равно. В этот момент, быть может, Чимин понимает: совсем не важно, где и как ты встречаешь праздники. Единственное значение имеют лишь люди, с которыми ты это делаешь. — Кстати… — вспоминает вдруг Юнги. — Что тебе на ухо нашёптывала та приставучая особа? Актёр нервно смеётся, опуская глаза. — Мне кажется, это абсолютно неинтересно. — Вот именно. — режиссёр выгибает бровь. — Тебе так только кажется. Чимин с раздражением выдыхает. — Она пыталась узнать, что между нами. Доволен? Они выходят на набережную. Свет фонарей до сюда не доходит, но это вовсе не обязательно: она и без того залита сиянием ярких звёзд на ночном небе. — А что между нами? Чимин, не поднимая глаз, смущённо бормочет себе под нос: — Фактически — сам знаешь. Формально — ничего. Юнги не сдерживает очередной усмешки. Этот мальчишка до жути очаровательный. — А ты хотел бы, чтобы было? Актёр замолкает, носками ботинок поддевая песок. — А ты? — спрашивает совсем тихо, неуверенно. Юнги на это ничего не отвечает. Лишь переплетает чужие пальцы со своими как можно крепче. Они подходят к берегу и усаживаются на остывший песок, невесомо соприкасаясь плечами и не расцепляя рук. Высоко задирают головы — прямо к далёкому небу, усыпанному алмазными звёздами. Тихо пересмеиваются, пытаясь сосчитать их, но ожидаемо проигрывают. Молчать удивительно комфортно, и Чимин открыто наслаждается каждой секундой, прикрывая глаза и подставляя лицо прохладному порыву ветра. — Я бы много чего хотел, Чимин. — произносит вдруг режиссёр. — И ты это прекрасно знаешь. — Разве? — актёр, не открывая глаз, шепчет это с волнением в груди. Юнги подавляет улыбку силой — этот мальчишка однажды сведёт его с ума. Конечно, он обо всём знает. Лучше, чем кто-либо другой. Юнги уже давно всё ему сказал. И, помнится, услышал тогда в ответ, что не имеет ни малейшего шанса. Чимин, однозначно, прекрасный актёр — невинно делает вид, что ничего подобного и не было вовсе. А сейчас просто хочет всё услышать снова, чтобы окончательно убедиться в правдивости чужих слов. Но Юнги не сложно — он, словно попугай, готов повторять это бесконечное множество раз ради Чимина. — Помнишь, ты в баре попросил меня рассказать тебе что-то такое, чего не знает больше никто? Актёр коротко кивает, замирая. Юнги, глядя на него, улыбается. — Так вот. Чего бы я действительно хотел? — он задумывается на пару мгновений, собираясь с мыслями. Те вновь хаотично кружатся в голове, путаясь, и Юнги всё пытается понять, с чего он должен начать. — Тебя. Слетает с губ легко, непринуждённо. Долгожданно. Потому что режиссёр днями и ночами потаённо мечтал о том, чтобы озвучить это вслух однажды. И сейчас он почти не волнуется, произнося одно единственное слово. Вот только пальцы всё равно отчего-то начинают дрожать. Актёр, резко открывая глаза, задерживает дыхание. — Тебя, Чимин. Всего тебя. Твой заливистый смех, твою прелестную улыбку, твой взгляд. — Юнги умолкает, а потом на выдохе заканчивает. — Но, пожалуй, больше всего этого — лишь твоё сердце. Юнги говорит спокойно, размеренно. Вот только пальцы оттого дрожать не перестают. Их слабо сжимают другие — маленькие, холодные. Дрожащие, в свою очередь, ничуть не меньше, а может, даже больше. Но Юнги продолжает. — Это, должно быть, чертовски эгоистично — хотеть тебя так сильно? Чтобы тёмными ночами не смыкать уставших глаз, думая только о тебе? Чтобы неосознанно искать глазами твой изящный силуэт и вздрагивать от желания каждый раз, когда он мерещится в темноте? Чтобы произносить твоё имя по слогам и понимать, что все остальные слова вмиг лишаются смысла и меркнут перед ним? Чтобы не находить себе места от беспокойства, когда тебе угрожает малейшая опасность? Чтобы умирать внутри каждый раз, когда ты плачешь, и вновь возрождаться, словно из пепла, когда радуешься? Режиссёр улыбается краями губ, глядя в чужие подозрительно блестящие глаза и переходя на еле слышный шёпот. — Думаю, найдутся всё же те, кто скажут, что да. Это чертовски эгоистично. И это, наверное, не лишено определённой доли здравого смысла. Дрожь по телу усиливается. Это безумно страшно — обнажать кому-то свои чувства вот так. — Но это всё равно ничего не меняет. Потому что я, вопреки всем смыслам, по-прежнему хочу лишь тебя. Чимин судорожно выдыхает. Он часто-часто моргает, не позволяя солёным слезам упасть на щёки. Не может позволить себе этого — только не сейчас. Сейчас он непременно должен ответить что-то — у него на уме так много мыслей, которыми он бы так сильно хотел поделиться. Если бы только слёзы не душили изнутри. Чимин ожидаемо не справляется. Шмыгает громко носом — и слёзы всё-таки катятся вниз по щекам дорожками. Актёр их не спешит стирать: ему от себя уже противно. Зато спешит Юнги. Он кончиками пальцев нежно собирает влагу с чужого лица, хмуря брови. — Почему ты плачешь? — продолжает шептать. — Мне не стоило это говорить? Чимин мотает головой. — Стоило. — с трудом выдавливает он и вновь всхлипывает, зажимая рот ладонью. — Боже… Прости. Прости меня, Юнги. — Что? — не понимает режиссёр. — За что, Чимин? Актёр кусает губы, начиная тихо выть от досады. Он такой, чёрт возьми, жалкий. — За всё. Прости меня, пожалуйста. Прости, слышишь? — мешает лихорадочно извинения с истерическими рыданиями. Юнги, продолжая хмуриться, хватает актёра за плечи, заставляя посмотреть на себя. — Чимин… Чимина накрывает. Задыхаясь и кашляя, он извиняется за каждый раз, когда этого не сделал. — За то, что тогда, на вокзале, нагрубил тебе. За то, что дерзил тебе потом. За то, что той самой ночью отвергнул тебя, сказал те ужасные вещи. И прости за то, что никогда не благодарил. — вылетают слова из его рта бесконечно тянущимся, не прекращающимся потоком. Юнги в ужасе прижимает его к себе как можно ближе, начиная поглаживать ладонями трясущуюся узкую спину. — Всё в порядке. Всё хорошо. Я не держал и не держу на тебя зла. — он улыбается. — Да как же я могу? Ты вовсе не этого заслуживаешь. Чимин от этого плачет лишь сильнее, понимая — Юнги невозможно прекрасный. Потому что он на него не злится. Юнги на него не обижается. — Спасибо. Спасибо, Юнги. — шепчет, давясь горькими слезами. — За всё. Благодарит за каждый раз, когда постеснялся сделать это, хотя должен был. За чужую поддержку, беспокойство, важные слова. За то, что Юнги взял на главную роль, в конце концов, подарив ему хрупкую веру в себя. Чимин так много должен ему сказать. Но так мало получается, потому что слёзы не отпускают. А Юнги… Он всё будто без слов прекрасно понимает. Обвивая ласково руками талию актёра, помогает ему перебраться на свои колени. Тот утыкается носом в чужое плечо, мочит его слезами и дышит тяжело, прерывисто, не в силах успокоиться. — Мне так чертовски стыдно перед тобой. — Чимин почти задыхается. — Я вёл себя отвратительно по отношению к тебе. — Неправда. — аккуратно осекает его Юнги. — Уверен, у тебя была на то своя причина. — он на мгновение отстраняется, чтобы посмотреть прямо в глаза актёру. — Мне всего лишь интересно узнать, какая. Слёзы катятся вниз с новой силой. Юнги не сдерживается — тянется к ним губами и нежно сцеловывает с чужих мягких щёк. — Она глупая. — Чимин произносит это совсем тихо, подставляя опухшее лицо под чужие поцелуи. Ластится, словно домашний кот, жмуря глаза. — Ужасно глупая. Режиссёр по-доброму улыбается. — Нет глупых причин. — он говорит твёрдо, с расстановкой, словно объясняет очевидную истину. — Запомни это раз и навсегда. Ты имеешь полное право мыслить так, как тебе вздумается, равно как и обосновывать этим свои поступки. Но никто, слышишь, никто не имеет права осуждать тебя за это. Чимин, пытаясь привести дыхание в норму, смотрит на режиссёра в своей излюбленной манере — долго, изучающе, хлопая длинными ресницами. И всё пытается понять: зачем же так долго и упорно бежал от того, к кому, как оказалось, напротив, нужно было бежать, сломя голову? — Юнги... — не контролируя голос, шепчет он, склоняя голову набок. И просит так жалобно, почти умоляюще. — Пожалуйста, забери моё сердце. Мужчина тяжело вздыхает. Молча тянется к его макушке, оставляя лёгкий, трепетный поцелуй в ворохе вьющихся волос. И отвечает, позволяя вырваться наружу словам, полным надежды: — Как только пожелаешь. Чимин сжимает пальцами чужие плечи и борется с желанием начать отчаянно хныкать, потому что, всё-таки, Юнги невероятно прекрасный. Никто и никогда до этого не относился к актёру с таким трепетом. Чимин, сам того не заметив, давно отдал ему своё сердце. Вот только осознал в полной мере это лишь сейчас. — Желаю быть твоим. — произносит он уверенно. И падает во всех смыслах. На холодный песок, подставляя улыбающееся лицо под град чужих торопливых, сбивчивых и абсолютно сладостных поцелуев. И в глубокую бездну с именем одного небезызвестного режиссёра, что наконец-то смог дотянуться до самой далёкой холодной, путеводной звезды. Что смог переплыть бушующие океаны и разрушить неприступные стены. Чимин падает, но от этого ощущает внутри лишь долгожданную свободу. И, робко накрывая дрожащей ладонью чужую грудную клетку в области сердца, вновь плачет, но уже от счастья. Потому что понимает: Юнги падает вместе с ним. А падать вместе не так страшно. И Чимин готов признаться себе: он ни капли не боится.