причина недосказанности — страх потери.
Небольшая комната напрочь залита золотистыми солнечными лучами. Они равномерно ложатся на бледные щёки и ласково греют их даже через толстые стёкла окон. Вместе с тем, свет попадает и на глаза, и Чимин, жмурясь, тихо хнычет, пытаясь от него укрыться и урвать тем самым последние капли сна. Удивительно, но в этот раз ему совершенно не хочется просыпаться. Он такого давно не чувствовал — обычно подрывался с постели резко и тяжело дышал, пытаясь прийти в себя после очередного кошмара. Но сейчас, нащупывая пальцами край одеяла, он тянет его на себя и укрывается с головой, некоторое время беспокойно ворочаясь в постели и пытаясь устроиться поудобнее. А потом чувствует, как чужие руки рывком притягивают его к себе, вмиг обездвиживая. — Перестань возиться. — сонно шепчет Юнги ему на ухо, и Чимин послушно обмякает, оказываясь крепко прижатым спиной к чужой мирно вздымающейся груди. Он лежит ещё некоторое время, пытаясь вновь уснуть, но, всё же раскрывая глаза, безмолвно признаёт своё поражение. Сон, к сожалению, больше не идёт, поэтому Чимин, не поворачиваясь, с замиранием сердца слушает чужое ровное дыхание и улыбается краями губ, опуская взгляд вниз и с удовольствием замечая, как руки режиссёра обвивают его талию. А потом, зевая, смотрит на настенные часы. И тут же в ужасе округляет глаза, про себя чертыхаясь. Они проспали. — Юнги… — тихо зовёт он с зарождающейся внутри паникой. — Эй, слышишь меня? Мужчина не отзывается — лишь сильнее прижимается к актёру, укладывая ему на плечо подбородок. Чимин страдальчески возводит глаза к потолку и резко разворачивается, чем вызывает разочарованный стон. — Юнги, просыпайся! — более настойчиво произносит Чимин, выпутываясь из чужих рук и усаживаясь в постели. Мужчина с по-прежнему закрытыми глазами отмахивается от него и отворачивается, и актёр не может не усмехнуться. Он хватается за чужие плечи и со всей силы тянет на себя, вынуждая режиссёра с новым стоном улечься на спину. Чимин, который только этого и добивался, бесцеремонно пользуется моментом: ставит локти по обе стороны от головы Юнги и тут же нависает сверху, собираясь его наконец-таки разбудить. Вот только, разглядывая чужое безмятежно спящее лицо, невольно замирает. Подмечает некоторые несовершенства кожи и небольшие высыпания, но, несмотря на это, сдерживает внутри рвущийся наружу искренний восторг. Потому что Юнги всё равно чертовски красивый — с чуть отросшими взъерошенными волосами, беспорядочно разметавшимися по подушке, лёгкой аккуратной щетиной и приоткрытыми, слегка блестящими от слюны губами. Чимин, не в силах отвести от них взгляд, нервно облизывает свои собственные. И пропускает тот момент, когда Юнги, словно почувствовав неладное, наконец, с трудом разлепляет глаза, первое время щуря их от яркого света. Он, продолжая лежать, с тёплой улыбкой смотрит на по-прежнему нависающего над ним Чимина. — Привет. — тихо произносит он, и актёр против воли покрывается мурашками от чужого слегка хриплого после сна голоса. Он лишь заторможенно кивает, а потом, желая скрыть очевидное смущение, стремительно пытается подняться, но Юнги со смехом кладёт ему на спину ладони и с напором давит вниз, заставляя буквально упасть на себя. Чимин притворно хмурится, поднимая взгляд на довольно улыбающегося мужчину. Но так и остаётся лежать, не имея права сопротивляться, когда чужие руки так примитивно, но невероятно нежно поглаживают его по спине. — Рань несусветная, Чимин. — продолжает режиссёр. — Ты вообще время видел? Актёр закатывает глаза. — Именно, Юнги. Я видел. — Тогда в чём проблема? Чимин почти задыхается от возмущения. — В том, что сегодня мы работаем, Боже! — восклицает он. — Ну… — задумчиво тянет Юнги. — Мы можем опоздать на работу. Чимин застывает на мгновение. — Опоздать. — он смотрит на режиссёра с иронией в глазах, но тот лишь спокойно кивает, зевая. Поразительная безответственность. — Мы, наоборот, не можем опоздать. Особенно — ты. — Чимин чувствует себя так, словно объясняет очевидную истину маленькому ребёнку. — Я? — усмехается Юнги, перемещая ладони на бока актёра и несильно их сжимая. Чимин судорожно вбирает внутрь воздух, но заставляет себя продолжить: — Да! Ты ведь режиссёр. Ты сам установил это время. — но Юнги, кажется, его совсем не слушает: лишь с невиданным интересом проводит кончиками пальцев по бокам актёра, выбивая тем самым несдержанные выдохи. Чимин злится на себя самого, потому что осознаёт собственное бессилие в этой ситуации. — Люди пришли и ждут именно тебя, потому что ты, мать твою, руководитель, и без тебя съёмки элементарно не начнутся! — Но ведь в этом и заключается вся прелесть. — усмехается Юнги на его слова. — Никто не может сделать тебе выговор за твой проступок. Чимин вновь закатывает глаза. — Зато, мне вполне могут. Я, в отличие от некоторых, не крутой режиссёр, и у меня нет таких поблажек. Мужчина смеётся в голос. — Тебя больше некому ругать. Кроме меня, разумеется. — он продолжает смеяться. — Но я не думаю, что ругать тебя сейчас будет правильным решением. Чимин несильно бьёт ладонью по чужой груди. — Хватит. Нам нужно собираться, мы и так жутко опаздываем. Юнги тяжело вздыхает, с неохотой соглашаясь. И Чимин вновь пытается подняться, но режиссёр не позволяет. — Ты ничего не забыл? — с намёком спрашивает он, опуская глаза на чужие губы. Чимин слегка задумывается, а затем смеряет мужчину хитрым взглядом. — Точно. — отвечает он и тянется вперёд. Юнги, довольно прикрывая глаза, наклоняется для долгожданного поцелуя, вот только его не получает. Чимин, пользуясь этой заминкой, легко выскальзывает из чужих объятий и с победной улыбкой убегает в ванную под обиженные возгласы. — Зубы почистишь — тогда подумаю. — со смехом кричит он, открывая кран и настраивая воду. Юнги, возмущённо ворча, поднимается с постели вслед за ним. — Подумает он… — бубнит себе под нос, проводя пятёрней по спутавшимся волосам. — Что тут думать то? Непонятно. — Ты что-то сказал? — доносится из ванной чужой голос. — Тебе показалось! — кричит в ответ режиссёр. А затем вновь добавляет куда тише, дуя губы. — Маленький эгоист. — Это я эгоист? Чимин показывается в дверях с зубной щёткой во рту. Его нерасчёсанные волосы смешно торчат во все стороны, и он хмурит густые брови, скрестив руки на груди, а оттого кажется ещё меньше, сжимаясь в размерах. У Юнги при его виде сердце болезненно ноет. — Да. — с вызовом произносит он. — Потому что я, чёрт возьми, хочу целоваться. А ты мне отказываешь. Чимин громко хмыкает, ничего не отвечая. Он разворачивается с гордо выпрямленной спиной и вновь уходит в ванную, сплёвывая зубную пасту в раковину. — Ведёшь себя так, словно это тебе тут восемнадцать, а не мне. — наконец, говорит он, умываясь прохладной водой. А затем, вытирая лицо полотенцем, спрашивает. — И почему ты всё ещё здесь? Нас, вообще-то, ждут. Юнги, продолжая ворчать, под чужой смех уходит в свой номер собираться. — Когда я вернусь, — опасно сверкает он глазами напоследок, — ты уже не сможешь отвертеться. Угрожать пытается, надо же. Чимин, закатывая глаза в тысячный раз за это утро, без зазрения совести захлопывает дверь. Вот только широкую улыбку спрятать не получается. Он быстро причёсывается и одевается. И только в это мгновение последствия вчерашнего вечера напоминают ему о себе: голова нещадно раскалывается от вчерашнего виски, а желудок сводит от голода. Однако времени на завтрак, конечно же, нет, поэтому Чимин решает перекусить уже во время перерыва между съёмками. Он потерпеть сможет — это не так страшно. А вот что делать с головной болью — это уже другой вопрос: ему будет весьма проблематично работать. Через некоторое время в дверь стучатся. Чимин со вздохом её открывает, впуская уже заметно посвежевшего режиссёра. — Возьми. — будто читая чужие мысли, произносит он, протягивая актёру какую-то таблетку и бутылку воды. — Это обезболивающее. Должно подействовать в течение часа. Чимин с мягкой улыбкой принимает таблетку, быстро её запивая. Юнги всё такой же заботливый. Он обвивает вокруг чужой шеи руки и притягивает Юнги к себе. — Так и быть. — хихикает, глядя в глаза мужчины. — Заслужил. И легко целует. Вернее, просто клюёт в губы, а затем быстро отстраняется. — И это всё? — недовольно выдыхает режиссёр. — Хочешь сказать, что я ждал этого всё утро? Чимин невозмутимо пожимает плечами, подходя к шкафу и накидывая плащ. — Мы опаздываем, Юнги. — напоминает он. — У нас нет вре… Закончить ему не удаётся. Потому что Юнги вновь поддаётся резко всем телом вперёд, накрывая его губы с привкусом недавней зубной пасты своими и жадно, требовательно их сминая. Он прижимает актёра к шкафу и опускает ладони на своё излюбленное место — тонкую талию. Чимин от неожиданности мычит и впивается пальцами в плечи режиссёра, пытаясь его остановить, но ожидаемо сдаётся, стоит только Юнги в разы нежнее провести языком по его нижней губе, сжигая дотла последние крупицы жалкого сопротивления. И Чимин, выдыхая, ослабляет хватку на чужих плечах, вместо этого обнимая мужчину и позволяя ему творить всё, что вздумается. А Юнги, словно сытый кот, довольно урчит и улыбается прямо в поцелуй и, не разрывая его, продолжает исследовать чужие губы — каждую ранку, трещинку. И, находя её наощупь, тут же осторожно зализывает. Чимина ведёт — ноги предательски трясутся, подкашиваются, и он цепляется за режиссёра из последних сил, отвечая так, как умеет — неловко, но, несомненно, трогательно и точно так же нежно. Так, что Юнги, не сдерживаясь, опаляет его приоткрытые податливые губы своим горячим дыханием, но уже через мгновение вновь припадает к ним, не имея никакой возможности остановиться. Поглаживая большими пальцами чужую талию, он словно пытается насытиться вдоволь. Но заранее проигрывает, прекрасно понимая — вряд ли когда-нибудь ему это удастся. — Юнги… — шепчет Чимин, когда они вновь отстраняются, тяжело дыша. — У нас… Нет времени. — озвучивает он то, что не удалось в прошлый раз. Режиссёр, глядя на раскрасневшегося щеками актёра, не выдерживает — вновь тянется вперёд и быстро чмокает в уголки губ с тёплой улыбкой в последний раз, прежде чем взять того за руку и выйти за порог номера. — Я не смогу притронуться к тебе на протяжении всего рабочего дня. — жалуется он, переплетая чужие пальцы со своими. — Поэтому, имей элементарное уважение. Юнги ещё некоторое время ворчит, пока они ожидают прибытия лифта, и Чимин не может перестать смеяться. И улыбку скрыть он тоже, очевидно, не в силах, когда уже в лифте всё-таки позволяет режиссёру украсть ещё пару торопливых, сбивчивых поцелуев в лоб, нос и щёки. «Кажется, пора привыкать к новой рутине» — думает актёр, когда они, наконец, выходят из отеля и держатся на приличном друг от друга расстоянии. Потому что Чимин больше всего на свете хочет, чтобы каждое его утро начиналось именно так.* * *
— Давно не виделись, коллеги! — голос режиссёра бодрый, весёлый, лучащийся искренним счастьем. — Но, надеюсь, вы по-прежнему рады видеть меня, не так ли? Они находятся на съёмочной площадке в полном составе — люди улыбаются, смеются, приветствуют друг друга с неизменным теплом, и Чимин, быть может, в этот момент понимает, насколько сильно он успел соскучиться по каждому. — Были бы рады чуть больше, если бы ты не опоздал на целый час, Юнги. — беззлобно выкрикивает из толпы оператор, чем вызывает новый взрыв смеха. Режиссёр беспомощно разводит руками. — Прошу прощения, друзья. По всей видимости, Мальта действует на меня удивительным образом. Может, это из-за солнечных лучей, или же запаха моря, но атмосфера здесь действительно расслабляющая. Мне ужасно не хотелось просыпаться! Чимин, которому невыносимо хочется смеяться, заставляет себя отвести глаза. Юнги бы в актёры идти. Толпа продолжает посмеиваться. — Ладно-ладно, прекрати оправдываться. — оператор машет рукой. — Мы всё понимаем. Праздники, в конце концов. Ты и так слишком много работаешь, нет ничего плохого в желании отдохнуть. — А ты, Чимин? — вдруг спрашивает девушка из массовки. — Почему ты опоздал? Все переводят взгляды на него, и Чимин неловко мнётся на месте, хаотично соображая. — Кстати, да. Не хочешь объяснить начальству свой поступок? Актёр округляет глаза, неверяще выдыхая. Неужели это провокация? Набираясь смелости, он смотрит на Юнги, чтобы, как и ожидалось, встретиться с ним взглядом. Режиссёр ехидно прищуривается, открыто забавляясь над ситуацией. Чертовски подло и нагло. Чимин готов задохнуться от возмущения. Но, беря себя в руки, он принимает этот вызов и чужую игру, быстро проводя языком по пересохшим губам. — Прошу меня простить, мистер Мин. — с незаметной издёвкой тянет он, замечая, как брови мужчины приподнимаются от неожиданности. Давно он не обращался к режиссёру таким образом. — Я до глубокой ночи читал сценарий и вспоминал свои реплики. Вот и проспал. — и заканчивает, жалобно хлопая ресницами. — Такого больше не повторится. Женщины-костюмеры с умилением заключают его в свои объятия. — Ну до чего же трудолюбивый мальчик! — произносит одна из них, и Чимин ей благодарно улыбается. Режиссёр на это лишь фыркает. Давно пора смириться с тем фактом, что каждый на съёмочной площадке проникся к Чимину слепым обожанием. И Юнги, по всей видимости, не исключение из правил. — Что ж, хорошо. Сегодня я тебе поверю. — задумчиво тянет он, глядя в чужие смеющиеся небесные глаза. — Но не злоупотребляй моим доверием, Чимин. Ты, всё-таки, главный актёр. На тебя возложена большая ответственность. — Конечно, мистер Мин. — уверяет его тот, нарочно, словно в отместку, повторяя обращение, которое теперь вызывает у режиссёра только желание поморщиться. Этот мальчишка просто невозможный. Юнги, привлекая к себе всеобщее внимание, громко хлопает в ладоши. — Ну, теперь мы, наконец-то, можем начинать. Все готовы? Люди на его слова одобрительно гудят: им сегодня предстоит снять сразу несколько важных сцен в новой локации на свежем воздухе — задача не из простых. Но Чимин, в заключительный раз прокручивая в голове все свои фразы, знает наперёд: они обязательно справятся. Вокруг него и других актёров суетятся гримёры, завершая последние приготовления — поправляют волосы, разглаживают складки на костюмах и дают наставления. Чимин с улыбкой им кивает, пока взгляд прочно прикован к режиссёру, чьё прошлое ему сегодня нужно передать как можно правдоподобнее. — Внимание! Тишина на площадке. — командует он, и актёр прикрывает глаза, сосредотачиваясь на работе. Он так безумно скучал по этому чувству — когда пальцы слегка покалывает от предвкушения, а голову кружит от восторга. — Мотор! — плёнка, запущенная звукорежиссёром, стремительно разгоняется до нужной скорости. — Есть мотор! Юнги, кивая, продолжает. — Камера! — Чимин, в последний раз переглянувшись с остальными актёрами и пожелав всем удачи, замирает на своей позиции. Сегодняшние сцены невероятно важные и эмоциональные — Чимину непременно нужно выложиться на все сто процентов и даже чуть больше. Оператор включает камеру. — Есть камера! — рапортует он быстро спустя пару мгновений. Чимин делает глубокий вдох, призывая себя к спокойствию. — Сцена тридцать вторая, кадр один, дубль один. — вслед за выкриком ассистента слышится громкий хлопок. Юнги кивает в последний раз, внимательно глядя на главного актёра. — Начали! — выкрикивает он, и Чимин, отводя глаза, начинает выполнять свою работу.* * *
Так проходит несколько утомительных для всей команды часов — задуманное получается далеко не с первого раза, и количество дублей стремительно растёт. Чимин раздражённо выдыхает с каждым новым «Стоп! Ещё раз!», но злится при этом только на себя одного — большинство сцен им приходится переснимать именно из-за него. Это вполне объяснимо — роль у него самая сложная и, несомненно, самая главная, но Чимин всё равно нервно теребит пальцами ткань своей рубашки, чувствуя невероятную вину перед всей командой, потому что не может отыграть с первого раза так, как положено. «Всё в порядке» — лишь отмахивается от него оператор, когда актёр в очередной раз обрывает свою речь на половине и вновь, бесконечно извиняясь, самостоятельно просит отснять всё с самого начала. И это странно — потому что, пока все вокруг восторженно ахают, глядя на то, как непринуждённо и чувственно Чимин исполняет свою роль, сам актёр остаётся недовольным собой из раза в раз. Юнги, наблюдая за этим со стороны, лишь хмурит брови. Чимин — перфекционист целиком и полностью, и это было заметно ещё с первого дня их совместной работы. И режиссёр прекрасно понимает его отчаянное стремление довести всё в точности до идеала. Юнги и сам такой же, если быть честным: весь мир, без преувеличения, знает о том, с какой дотошностью он подходит к съёмкам своих фильмов, придираясь к мельчайшим деталям, которые невооружённым взглядом и не заметишь вовсе. Но всё это можно списать на тонкости профессии — не более того. У Юнги с самооценкой проблемы были лишь в далёком прошлом, и сейчас он ни на что не жалуется. Лишь выполняет свою работу сверхкачественно, потому что либо так, либо никак вообще. Если Юнги и берётся за дело, то выполняет его обязательно идеально, но даже этим умудряется вызвать в прессе всплеск недовольства. Журналисты, которым нужны, конечно же, сплетни, всегда показывают его в качестве холоднокровного и жёсткого руководителя, который бывает излишне требователен даже к, казалось бы, незначительным мелочам. Впрочем, Юнги и сам может частично согласиться с этим. Поэтому, сейчас он с удивлением даже для самого себя отмечает, что при актёрской игре Чимина не чувствует желания остановить процесс и заставить всё переделывать заново, с чистого нуля. Юнги, вообще-то, был более, чем доволен и первым, изначальным дублем. Однако, не был доволен именно Чимин. Чимин, который вновь бессовестно искусывает собственные губы, и Юнги не может смотреть на это без тревоги. — Стоп! Снято! Больше не будем переснимать, всё и без того отлично. — прежде чем Чимин вновь решит возмутиться и запросить новый дубль, громко командует он, чем вызывает сразу несколько облегчённых выдохов. — Сделаем получасовой перерыв, а затем вновь возвращаемся к работе. Услышав долгожданную новость, съёмочная группа тут же расходится, кто куда, покидая площадку. Вскоре на ней не остаётся больше никого, кроме двух человек, и Чимин, пряча взгляд, стремится ускользнуть вслед за остальными. Вот только его хватают пальцами за локоть, ловко притягивая к себе и заводя за угол здания, подальше от посторонних взглядов. Чимин едва ощутимо вздрагивает. — Что ты делаешь? Нас могут заметить. — тихо шипит он. — Отпусти меня. — Не хочу. — шепчет ему режиссер куда-то в шею, и актёр прикрывает глаза. — Что не так, Чимин? — О чём ты? — невинно отзывается тот. Юнги усмехается, опаляя чужую нежную кожу своим горячим дыханием и посылая тем самым по телу актёра новый табун мурашек. — Я же не слепой. — продолжает он шептать, губами почти притрагиваясь к шее актёра. — Почему ты сам просишь переснять сцену? Если бы я посчитал это нужным, то уже давно бы озвучил эту мысль на правах режиссёра. Но я не делаю этого. Ты ведь и так отлично справляешься. Чимин на это ничего не отвечает — лишь продолжает упрямо прятать глаза, когда Юнги отстраняется, чтобы посмотреть на него с непониманием. — Чимин, — повторяет он почти отчаянно, — пожалуйста, скажи мне. Что не так? Актёр тяжело вздыхает, прежде чем вновь задумчиво закусить нижнюю губу. — Потому что я так не считаю. — признаётся он тихо. И дополняет сбивчиво. — Я не считаю, что справляюсь отлично. Вот и всё. У Юнги болезненно ноет в груди, и что-то разбивается внутри на тысячи мелких осколков, когда он слышит эти слова. Он слабо улыбается, опускаясь на корточки перед актёром и только тогда ловя чужой потерянный взгляд. — Послушай меня, хорошо? — он смотрит снизу-вверх, и в его глазах читается безграничное тепло, от которого Чимину всегда почему-то хочется плакать в голос, не сдерживаясь. Но он лишь коротко кивает, чувствуя, как чужие ладони осторожно ложатся на его чуть дрожащие ноги, прикрытые тканью широких штанин из вельвета. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Я и сам через это проходил неоднократно. Но… — Юнги умолкает на пару мгновений, подбирая нужные слова. — Стоит разграничивать здоровый и нездоровый перфекционизм. В первом случае человек спокойно принимает себя со всеми недостатками и просто стремится к развитию. Во втором же… Человек вечно недоволен своими результатами и не может похвалить себя за те достижения, которые очевидны для остальных вокруг. Но ему постоянно мало. И он продолжает изнурять себя, пытаясь прыгнуть выше головы. Это неправильно, Чимин. Актёр тихо выдыхает. Ему, по сути, и сказать нечего. Юнги, как и всегда, бесконечно прав. — Поэтому, просто послушай меня. — повторяет мужчина с ещё большей убедительностью. — У тебя прекрасно получается. Ты делаешь всё именно так, как нужно. Я, как режиссёр, всегда остаюсь довольным твоей работой. Ты не переигрываешь — твои эмоции даже мне кажутся искренними. И, хотя я уже со многими актёрами успел поработать, ты по-истине уникален. Я ещё не встречал за всё время своей карьеры того, кто умел бы так правдоподобно вживаться в роль. Ты невероятно талантлив, Чимин. И, клянусь, я восхищаюсь тобой до глубины души. Актёр на это лишь горько усмехается. Конечно, Юнги будет пытаться его успокоить. Они ведь друг другу, как оказалось, далеко не безразличны. — Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. — улыбается мужчина, словно он вновь читает его мысли. — Что ж, это твоё право. К тому же, я действительно беспокоюсь о тебе и хочу, чтобы ты чувствовал себя лучше, признаю. Чимин кивает самому себе — так он и думал. — Но, пожалуйста, поверь мне. Хотя бы как профессионалу в кинематографе. — Юнги смотрит на него с той же мягкой улыбкой. — Если уж не хочешь верить мне, как тому, кто тебя… Он не заканчивает. Вместо этого крупно вздрагивает. Осекается и сглатывает быстро, так и не договаривая одно единственное слово, которое однажды зарёкся больше никому и никогда не озвучивать. Он скованно встаёт на ноги и неловко прокашливается, молясь всем возможным богам о том, лишь бы Чимин не понял. А Чимин… Он либо действительно не понимает, либо же искусно делает такой вид. Поэтому, он лишь обнимает мужчину за шею и смазанно касается его небритой щеки своими губами. — Спасибо. — шепчет еле слышно, и Юнги низко склоняет голову, легко целуя мальчика в ворох волос в ответ. — Голова больше не болит? — спрашивает он быстро, пытаясь перевести тему. Чимин, отстраняясь, мотает головой из стороны в сторону. — Нет, но я жутко голоден. — отвечает он со смехом. — Где здесь ближайшая пекарня? Мне срочно нужен сливочный круассан. И, пожалуй, клубничный джем. И Юнги тоже начинает смеяться против воли. Чимин не изменяет своим вкусам. — Тогда пойдём туда быстрее, иначе опять опоздаем. Перерыв скоро заканчивается. — он выходит из-за угла, и Чимин быстро следует за ним. После чужих слов его настроение значительно повышается, и актёр весело щебечет всю дорогу о каких-то пустяках, пока они быстрым шагом идут в сторону пекарни. Юнги лишь успевает ему мягко улыбаться. И напряжённо думать о том единственном слове, которое почти сорвалось с его губ. Взять, к примеру, слово «люблю». Одно простое слово — короткое, ёмкое, незамысловатое, словно специально созданное для частого его использования. Люди говорят его бесчисленное множество раз, разбрасываются им направо и налево, словно шуршащими зелёными купюрами. И сами не замечают, как значение этого слова постепенно теряется, а смысл размывается. Слово, призванное для описания высоких, благородных чувств, встретить которые сейчас — огромная редкость, используется в отторгающей повседневности, беспощадно принижаясь людьми. И вот, они повторяют это глупое «люблю» уже скорее по инерции, не вкладывая в него первоначальный, сакральный смысл. И вот, они начинают говорить это «люблю» лишь для того, чтобы отвязаться от человека поскорее, закончить очередной скандал, усмирить чужой гнев. Но, задай им каверзный вопрос — действительно ли они любят этого человека, и они, скорее всего, затруднятся с ответом. Потому что они не любят. Лишь только повторяют постоянно холодное «люблю», улыбаясь ярче для большей убедительности. А Юнги всё продолжает думать. Когда, не терпя возражений, покупает Чимину круассан за свои деньги, даже если тот и кривится показательно — у него свои есть, вообще-то. Когда со смехом стряхивает кончиками пальцев с чужих щёк крошки и оттирает небольшое пятно джема с рубашки, что великовата в плечах. А потом, когда наблюдает с широкой улыбкой за тем, как после перерыва Чимин отпускает себя и успешно справляется со всеми своими репликами, больше не порываясь снять ещё один дубль. Юнги всё продолжает думать. Он уже смог свыкнуться с влюблённостью — оставил любые попытки отрицания далеко позади. Это — давно пройденный рубеж. Вот только Юнги напрочь позабыл о том, что впереди его ожидали лишь новые этапы и крутые рубежи, к которым он оказался элементарно не готов. Следующей, очевидно, была любовь. Она медленно, но верно заполняла нутро режиссёра. С каждым невинным взмахом длинных ресниц, робким прикосновением, нежным поцелуем, любовь подкрадывалась всё ближе. Она создавала вокруг сердца замысловатые узлы, плела тугие сети и надёжно заковывала в прочные цепи. И она казалась такой чертовски правильной, даже если давным-давно, словно в прошлой жизни, Юнги упорно доказывал обратное всем вокруг себя. А сейчас, исподтишка наблюдая за Чимином со стороны во время съёмок, он всё думал. И пытался понять: в какой момент влюблённость начала перерастать в любовь? И действительно ли это была именно она? Та самая, о которой вдохновенно пишут в романах, возвышая это чувство до небес? Юнги, к сожалению, не мог знать ответа на этот вопрос наверняка. Он мог только догадываться — по собственному учащённому сердцебиению в те моменты, когда Чимин ему улыбался ярче солнца. По головокружительной эйфории, когда Чимин смеялся лишь для него одного. По незаметно дрожащим коленям, когда Чимин дышал с ним одним воздухом на двоих, целуя своими невозможными губами, что были слаще любого мёда. Но одно Юнги знал точно. Он элементарно боялся. До ужаса боялся наговорить Чимину тех слов, которые потом, к своему ужасу, не сможет оправдать. Режиссёр больше всего на свете не желал разочаровать, ранить этим в первую очередь Чимина. Юнги ведь, в своё время, очень сильно обжёгся. Юнги ведь, в своё время, сам слышал это чёртово «люблю» бесконечное множество раз. И ничем хорошим это не кончилось. Так почему же тогда сейчас он так нестерпимо хотел сказать это Чимину? Он, который до этого активно пренебрегал словами и предпочитал исключительно поступки. Юнги действительно не понимал самого себя. Пора было признать: Чимин творил с ним по-истине удивительные вещи. Чимин нещадно путал мысли режиссёра, без усилий ломал, казалось бы, самые нерушимые, словно вековые скалы, принципы. Чимин одним своим появлением смог изменить привычный для режиссёра ход событий и заставить навсегда усомниться в правильности своих действий. Ради него хотелось совершать те вещи, которые до этого казались абсурдными и не стоящими внимания. Может, это и была та самая любовь? — А ты только представь. Просто потому, что один человек однажды сделал неверный выбор, сердце другого человека разбивается вдребезги. Стоит ли такая игра свеч? Неужели это и есть любовь, которую все так восхваляют? Если да, то я, пожалуй, откажусь. В конце концов, у меня есть кинематограф. Мне больше ничего не нужно. — Ты слишком категоричен. Не находишь? — Нет. — Быть может, ты просто не нашёл ещё того, кто заставит тебя взглянуть на этот мир по-другому? — Я тебя умоляю. — А может, ты уже нашёл его. Вот только пока сам не понял этого. Юнги быстро усмехается, невольно вспоминая слова Хосока. Кто бы мог подумать, что его лучший друг окажется настолько прав? Потому что Юнги, кажется, нашёл, наконец, того, кто заставил его взглянуть на этот мир по-другому.* * *
Ночь плавно надвигается на Мальту и погружает её в темноту, что нарушается лишь мягким блеском звёзд на небе да светом редких фонарей вдоль длинной аллеи. Они неспешно бредут по ней, не расцепляя рук. Вместе с хрупким переплетением пальцев, они смущённо улыбаются, про себя осознавая — прикосновения для них становятся жизненной необходимостью, без которой дышать — в разы тяжелее. — Ты сегодня очень хорошо справился, Чимин. Актёр тихо смеётся. — Ты повторяешь это уже раз пятый точно. — Верно. — невозмутимо кивает ему Юнги. — И ещё столько же повторю, не беспокойся. Или надо больше? Чимин фыркает. — Ты просто невыносимый. — безапелляционно заявляет он, а затем быстро тянется губами к чужой щеке и шепчет. — Спасибо. Юнги лишь подставляет щёку, усмехаясь. Он будет повторять это до тех пор, пока язык не отсохнет. Или же пока Чимин в себя не поверит. Одно из двух. Они проходят мимо телефонной будки, когда режиссёр вдруг останавливается. Чимин смотрит на него с немым вопросом в глазах. — Мне срочно нужно позвонить кое-кому. — объясняется быстро Юнги. — Прости. Чимин понимающе кивает. — Всё в порядке. Я подожду тебя. Юнги ему мягко улыбается напоследок, заходя внутрь и набирая заученный наизусть номер. Звучат долгие несколько гудков, прежде чем из трубки слышится приглушённый голос. — Юнги? Это ты? Режиссёр громко хмыкает. — А ты ожидал кого-то другого? — он подделывает обиженный тон. — Неужели кто-то ещё звонит тебе по ночам? Я бесконечно разочарован, Хосок. Чимин, услышав это краем уха, испытывает весьма противоречивые чувства. С одной стороны, ему хочется рассмеяться в голос, потому что взаимоотношения этих двоих — сплошная комедия. С другой же — хочется, сморщившись, проглотить горький ком, вставший поперёк горла. Потому что Чимин вот уже несколько долгих месяцев мечтает точно так же позвонить тому, кому на эмоциях однажды наговорил сотню ужасающих слов. И бесконечно долго мешать извинения со слезами. Но Чимин останавливает себя каждый раз. Потому что до жути боится напомнить о себе, причинить тем самым боль. Снова. Быть может, его уже давно забыли — Чимин не знает. И ему чертовски страшно делать первый шаг. И всё же, Чимин невыносимо скучает. — Придурок. — бурчат, тем временем, в трубку. — Ты, вроде бы, находишься за тысячи километров, но всё равно умудряешься выбесить меня даже с такого расстояния. Юнги хохочет, не сдерживаясь. — Знаешь, что? Если ты позвонил только для того, чтобы меня побесить, то я заканчиваю этот бессмысленный разговор. — Подожди! — сквозь смех кричит режиссёр. — Я, вообще-то, хотел узнать. Тебя выписали? По ту сторону трубки слышится поток грязных ругательств. — Да, мать твою. — ворчит Хосок. — Выписали. И не поверишь даже, кто именно оповестил меня об этой великолепной новости. Юнги закатывает глаза. Он так и думал. — Ну? — спрашивает он. — И что? Вы поговорили, наконец? И слышит в ответ только гробовое молчание. Становится настолько тихо, что Юнги даже решает списать всё на неполадки со связью. — Алло? Хосок, ты здесь? — Здесь. — спустя несколько мгновений слышится чужой тихий голос. Юнги с облегчением выдыхает. — Так что? — вновь задаёт он вопрос. И снова ждёт непозволительно долго, прежде чем хрупкую тишину нарушает задушенный всхлип. Юнги вздрагивает. — Хосок? — режиссёр взволнованно повышает голос. — Эй! Что произошло? Даже не вздумай реветь, понял? — Юнги… — хрипят в трубку отчаянно. — Пожалуйста, возвращайся. — Что? — мужчина хмурит брови, с трудом разбирая чужие слова из-за рыданий. — Хосок, что произошло? Ответь мне, пожалуйста. — он начинает нервничать. Чимин, не выдерживая, обеспокоенно забегает в будку вслед за ним. — Что случилось? — спрашивает беззвучно одними губами, на что получает лишь взгляд, полный непонимания. — Мне плохо, Юнги. Он… Он… Мне, блять, так паршиво сейчас. Я просто в отчаянии. Он не стал меня слушать. Режиссёр закрывает глаза. — Прекрати реветь. Слышишь? Сейчас же. — Я ненавижу себя, Юнги. Я видел, как ему больно. До сих пор. Он так сильно плакал и… — Хосок, словно в истерике, задыхается. — И я, чёрт, не могу простить себя за это. Никогда не прощу и… — Послушай, блять, меня. — резко обрывает его режиссёр, не отрывая глаз от рядом стоящего Чимина, который держит его за свободную ладонь кончиками пальцев. — Ты уже ничего не исправишь слезами, понимаешь? Да, ты поступил ужасно, и мы все прекрасно это знаем. Но ты уже давно всё осознал, Хосок. Ты давно понял свою ошибку, поэтому перестань корить себя за неё. Прими её как факт, как опыт. И отпусти. Тебе самому станет легче. Или ты собираешься всю жизнь жалеть об этом и мучать самого себя? Хосок прерывисто сопит в трубку, ничего не произнося, когда Юнги, тяжело вздыхая, продолжает. — И поверь, он действительно любит тебя. До сих пор. Ты сам знаешь это, я уверен. Чимин в этот момент округляет глаза. Пазл в его голове начинает складываться воедино. Он, на самом деле, давно догадывался. — Даже несмотря на то, что ты, придурок, натворил. Но ведь это не значит, что он так быстро простит тебя. Это нормально, Хосок. Он должен остыть. Ему нужно время, это любому идиоту понятно. Просто дай ему это блядское время и наберись терпения. Понял? Чон ещё некоторое время молчит, судорожно всхлипывая, и сердце Юнги разрывается на части. — Перестань плакать. — значительно мягче повторяет он. — Я прилечу в Париж, как только смогу. Держись, пожалуйста. Всё обязательно образумится. Не падай духом. Чимин смотрит на режиссёра с неприкрытым восхищением. Его переполняет нежность и гордость. То, как Юнги всегда находит нужные слова в трудный момент, никогда не перестанет его удивлять. — Хорошо… Да. Я тебя понял. — спустя пару секунд всё же отвечает Хосок. — Спасибо, дружище. Что бы я делал без тебя. — смеётся сквозь слёзы. Юнги слышит это, и от сердца разом отлегает. — И прости меня. Мин лишь усмехается, продолжая смотреть на актёра с безграничным теплом в глазах. И клянётся себе, что никогда не допустит подобного. Чимин никогда не будет плакать. Только не из-за него. Юнги не переживёт этого, однозначно. — Всё в порядке. Я ещё позвоню тебе завтра. Скоро увидимся. Он кладёт трубку и устало стонет. — Лиам? — тут же озвучивает свою догадку Чимин. Юнги слабо кивает — врать актёру не собирается. А затем, наконец-то, сгребает протягивающего к нему руки Чимина в долгожданные крепкие объятия. — Однажды я всё-таки сойду с ума. — шутит он, утыкаясь носом в чужую шею. Чимин прижимается к нему сильнее и тихо смеётся. — Не говори так. Ладошками он дотягивается до затылка Юнги и поглаживает его невесомо по взъерошенным волосам. Режиссёр, прикрывая глаза, мечтает лишь о том, чтобы этот момент никогда не заканчивался. — Ты прекрасный, Юнги. — слышит он и чувствует, как сердце в груди вновь начинает оглушительно стучать. — Спасибо за то, что ты появился в моей жизни в этом промозглом октябре. Режиссёр, крепче зажмуривая глаза, целует трепетно чужие выпирающие ключицы и весело улыбается, когда Чимин, хихикая, жалуется, что ему щекотно. А ещё всячески отгоняет от себя навязчивую мысль, которая с каждым днём почему-то гложет всё больше. Она терзает душу и заставляет ощущать нарастающую вину, от которой никуда не сбежать. Потому что он появился в жизни актёра гораздо раньше. И не в октябре вовсе, а посреди знойного июля на ярмарке. Но Чимину об этом знать по-прежнему необязательно. Ведь так?