хорошего всегда приходится ждать. это плохое приходит неожиданно.
— Ну, рассказывай. В Париже царит истинное уныние. С подтаявшим снегом, что беспорядочно мешается с грязью на дорогах, пасмурным небом без малейшего проблеска солнца, мерзкой сыростью. Улицы наполнены неизменно спешащими по делам людьми, кутающимися посильнее в тёплые пальто и выражающими всем своим видом вселенскую усталость от хмурой зимы. Их сердца вновь наполняются трепетным ожиданием первых весенних дней со звуком звонкой капели и щебетом птиц, прилетевших обратно в родные края. Но всё это будет, к сожалению, нескоро — близится только февраль. И осознание этого факта заставляет прохожих лишь тяжело вздохнуть, возвращаясь к суровой реальности. Но Чимин почему-то всё равно улыбается, отламывая вилкой небольшой кусок пирожного с заварным кремом. Он бросает беглый взгляд на Лиама, который неспешно помешивает чайной ложкой образовавшуюся сверху капучино пенку. Тот тоже не скрывает своей радости — они наконец-то встретились. В кафе с видом на набережную, где они сидят, тепло и уютно, а ещё приглушённо играет ненавязчивая музыка. — Что рассказывать? Лиам весело усмехается. Он опирается локтями о стол и наклоняется к Чимину, заглядывая тому в глаза. — Ты словно светишься. — констатирует очевидное. — Никогда тебя таким не видел. Это чертовски непривычно. Актёр лишь невозмутимо пожимает плечами. Ему тоже до сих пор непривычно, если быть честным. — Возможно. — отвечает он уклончиво, наконец. Лиам, между тем, лукаво сверкает глазами. — Должна же быть причина. — он играет бровями. — Кто это, Чимин? Кто заставляет тебя улыбаться? — С чего ты вообще взял, что это человек? — возмущается актёр. Лиам задумывается на пару мгновений. А действительно: почему он так решил? Ответ не заставляет себя долго ждать. Потому что в прошлом точно так же засветился с приходом в его жизнь одного удивительного человека. Лиам старательно тянет уголки губ вверх, лишь бы не чувствовать противную горечь. — Это очевидно. Даже не пытайся со мной спорить. Просто назови мне имя этого волшебника, и я собственноручно возведу ему памятник. — Отвяжись. — смеётся Чимин. Он, конечно же, понимает, к чему тот клонит. Но продолжает поедать своё пирожное, как ни в чём не бывало. — Дай угадаю… — продолжает Лиам вкрадчиво. — Не дам. — его тут же перебивают. Лиам вздыхает с деланной обидой, но всё равно бросает на актёра хитрый взгляд из-под ресниц. Ждёт, когда тот расколется. — Хорошо. — сдаётся всё же Чимин, не в силах больше молчать. Особенно, когда улыбка так и просится на лицо. — Да, ты прав. Лиам заинтересованно прищуривается. — И? — он, незаметно для актёра, скрещивает мизинцы под столом. — Кто же это? Чимин смущённо облизывает губы, пряча взгляд в тарелку. — Ты его знаешь. — бросает тихо, в надежде, что Лиам и сам догадается. Как же наивно. — Разве? — с удивлением в тоне переспрашивает тот. — Я много кого знаю… Актёр раздражённо закатывает глаза. Понимает, что над ним сейчас издеваются — это же очевидно. — Чёрт с тобой. — тянет он и на выдохе заканчивает. — Да, это Мин Юнги. Теперь доволен? Лиам победно усмехается. Он, чёрт возьми, знал. — Наконец-то. — произносит он, поднимая подбородок. — Я думал, ты так и будешь бегать от него до окончания времён. Чимин ничего не отвечает. Да и не нужно вовсе — мягкая, искренняя улыбка говорит всё за него. — И… — не отстаёт Лиам. — И как вы сейчас? Актёр погружается в размышления. Вспоминает недавнее возвращение в Париж и свою внезапную панику — нужно было срочно искать новое жильё. Чимин об этом и не задумывался даже, пока был на Мальте — слишком много головокружительных событий тогда произошло, которые вытесняли все рутинные заботы о будущем, что казалось ему тогда столь далёким. Именно поэтому он не на шутку перепугался, потерянно стоя в аэропорту и судорожно соображая: деньги у него, конечно, были, и немаленькие — не за бесплатно же он работал главным актёром, в конце концов. И всё же, одна лишь мысль о том, что ему, бесконечно уставшему после дороги, стоит провести весь оставшийся день в поисках приемлемых вариантов, совсем не прельщала. Но Юнги тогда лишь аккуратно сжал его плечо, усаживая в такси рядом с собой и незаметно для таксиста переплетая их пальцы. И на все вопросы о том, куда они едут, загадочно отмалчивался. В тот день они долго ехали незнакомым для Чимина маршрутом — актёру никогда прежде не приходилось бывать в этом районе Парижа. Отдалённом от оживлённого центра с его широкими проспектами — здесь, напротив, преобладали узкие, извилистые и тихие улочки. В этой части города не резало глаза от бесконечных рекламных вывесок, а голова не болела от оглушительных гудков проезжающих мимо автомобилей. Здесь вообще машину встретить было, скорее, редкостью, исключением из правил — тротуары вдоль многочисленных скверов были специально оборудованы для пеших прогулок. Здесь царили безмятежность и спокойствие, и Чимин, прилипнув к оконному стеклу, поражённо наблюдал за совершенно иным темпом жизни — размеренным, неспешным и, почему-то, невыносимо притягивающим. Париж, оказывается, был городом невероятных контрастов. А потом Юнги, сосредоточенно следивший за дорогой, вежливо попросил водителя остановиться у невысокого здания, облицованного искусственным камнем. Чимин непонимающе хмурился, когда его вели за собой по крутой винтовой лестнице на второй этаж. И, когда перед ним открыли дверь, не сразу осознал, что его приглашали войти внутрь. Так и застыл каменным изваянием у порога, стоило только отчего-то волнующемуся Юнги, прочистив голос, наконец, произнести: — Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. Я тороплю события, да? Сердце в этот момент колотилось в груди с бешеной скоростью. Чимин только и мог таращиться во все глаза на режиссёра, пока осознание стремительно накрывало с головой. — Но, должно быть, я страшный эгоист, — усмехнулся нервно Юнги, — если всё, чего я хочу — это просыпаться и засыпать каждый день в одной постели с тобой. Чимин тогда с места не мог сдвинуться. Так и продолжал стоять и глупо моргать, прислушиваясь к чужому подозрительно дрожащему голосу. — И всё же, я пойму и приму любое твоё решение, даже если ты сейчас и откажешься. — Юнги облизал пересохшие губы и поднял на него неуверенный взгляд. — Что скажешь? Быть может, именно в этот момент Чимин поймал себя на несколько пугающей мысли: ему хотелось сказать так много всего и сразу. Но отрывистые обрывки фраз беспощадно мешались, путались в голове — эмоции неизменно брали верх. И Чимин, поддаваясь им, лишь заключил лицо режиссёра в свои трясущиеся ладони и нежно прижался своими губами к чужим, улыбаясь в поцелуй. А потом, отстраняясь, прошептал, оглаживая пальцами щёки режиссёра: — Неужели ты действительно думал, что я не соглашусь? И звонко рассмеялся, когда его вновь притянули к себе. Конечно, найдутся те, кто дерзко заявят: они действительно торопили события. Назовут это решение необдуманным, скоропостижным и легкомысленным, приведут бесчисленное множество доводов в свою пользу, и, возможно, те не будут лишены капли здравого смысла. Но разве Чимину было до них дело, если всё это казалось таким необъяснимо правильным? Теперь, после месяца, проведённого на Мальте, он вдруг осознал важнейшую, словно первичную потребность в чужом тепле. Каждой частичкой тела ему хотелось быть ближе к Юнги: словно магнитом, его притягивало к режиссёру, и Чимин давно оставил все попытки жалкого сопротивления позади, нисколько не жалея об этом. Их новая квартира была чудесной: Чимину нравилось, без преувеличения, всё. Большие двустворчатые окна, выходящие на ухоженный дворик, просторный балкон, высокие потолки и стойкий запах штукатурки, продолжающий витать в воздухе, сколько бы они не проветривали помещение. Нравилось и расположение — Юнги специально выбирал квартиру подальше от центра и посторонних косых взглядов. — Сюда журналисты навряд ли заглянут. Не хочу, чтобы они снова тревожили тебя. — так он аргументировал своё решение в пользу спокойного и респектабельного спального района. И сердце Чимина сжималось от всепоглощающей нежности: режиссёр, прежде всего, беспокоился о чужом самочувствии и безопасности. Но, пожалуй, больше всего актёру нравился тот факт, что это была именно их квартира — общая. Душу согревала мягкая улыбка Юнги, который сам заявил об этом Чимину, даже если последний долго и упорно отказывался в это поверить. В конце концов, он не заплатил ни гроша, чтобы сейчас нагло заявлять свои права. Но Юнги принципиально стоял на своём до самого конца. — Это изначально задумывалось, как сюрприз для тебя. Ты ведь лишился своего прошлого жилья, и я хотел тебя порадовать. — смеялся он, глядя на возмущённого актёра. — И это моя инициатива. Целиком и полностью. Мой подарок тебе. Чимин складывал руки на груди обиженно. — Я не могу принять такой дорогой подарок. Он и вправду не мог. О чём речь, если в первое время у него не получалось свыкнуться с элементарными знаками внимания со стороны режиссёра, будь то даже обыкновенный букет лаванды? — Мы вложили в тебя столько надежд! Мать даже настояла на этом пансионе, чтобы ты выучился, забыл о своих глупых идеях! Лично заставила меня отдать все деньги на твоё обучение, и вот, что ты делаешь! Такой монетой ты нам платишь! Вот, что может произойти, когда тебя в чём-то попрекают, даже если такое было всего лишь один раз на памяти. Да и не важно, на самом деле, сколько раз это было — ты просто запоминаешь это навсегда, проносишь с собой через всю жизнь, и стоит по истине колоссального труда отучить себя от подобного рода мышления. Слова, брошенные по неосторожности когда-то давно, по-прежнему больно ранят, и ты начинаешь воспринимать в штыки не только чужую поддержку и помощь, но и, казалось бы, даже самые безобидные подарки. Ты словно чувствуешь острую вину перед другим человеком, считаешь себя недостойным его внимания, всегда стараешься отдать что-то взамен, даже если об этом и не просили вовсе. Юнги, должно быть, прекрасно понимал чужую тревогу. — Но ведь ты ничего мне не должен. Я ни в коем случае не хотел тебя этим пристыдить. Моей целью было сделать тебе приятно, понимаешь? — ласково посмотрел он в чужие небесные глаза. — Это была именно моя инициатива. — он повторил эти слова, делая тем самым на них особый акцент. Чимин грустно вздохнул, и Юнги не выдержал. — Ну, хорошо. — стараясь успокоить актёра, произнёс он. — Если тебе так легче, то пускай. Это будет наш общий подарок, договорились? — Получается, ты сам подарил его себе? — Чимин поднял уголки губ вверх против воли. Это было чертовски забавно. — Ну, а что в этом такого? — не остался в долгу режиссёр. — Я же должен иногда себя чем-то радовать. — И чем же ты будешь себя радовать? — посмотрел на него скептически актёр. Юнги тогда смело встретил его взгляд. И ответил твёрдо, выбивая разом весь воздух из лёгких: — Мне вполне хватит одного твоего присутствия, чтобы чувствовать себя счастливым. Чимин от неожиданности тогда даже рот раскрыл, не имея возможности подобрать верные слова. — Ты… — прошептал он смущённо. — Ты звучишь слишком слащаво, знаешь же? Конечно, режиссёр знал. Но, отнюдь, ничего не мог с собой поделать — Чимин творил с ним в действительности удивительные вещи. Так и началась их совместная жизнь. Они въехали в квартиру в тот же самый день, и то обстоятельство, что ремонт в ней был не окончен, их нисколько не смутило. Тогда же было принято единогласное решение доделывать всё самостоятельно. Поэтому, они вместе красили стены общей спальни в бледный лавандовый цвет — другие варианты даже не обсуждались. Из старого радиоприёмника играли всем известные хиты, и Юнги с плохо скрываемым обожанием наблюдал за актёром, что слегка нелепо подтанцовывал на месте в такт мелодии. Чимин, замечая это, со шкодливой улыбкой окунал палец в маслянистую краску и проводил им по чужой щеке, оставляя на ней яркий след. А потом, заливисто хохоча, стремительно убегал от возмущённого режиссёра. Впрочем, это ему плохо удавалось — уже спустя пару мгновений Юнги ловил актёра в свои объятия, и они, оступившись, неуклюже падали на пол вдвоём, не переставая громко смеяться. Щёки, лоб, подбородок Чимина — одним словом, всё, до чего только мог дотянуться режиссёр, тоже оказывалось разукрашенным в цвета лаванды. Актёр, извиваясь, с протестующими визгами пытался отбиться от чужих ладоней, но ожидаемо сдавался в какой-то момент, притягивая Юнги к себе за шею для пылкого поцелуя. Резкий запах краски бил прямо в нос, дурманил, вызывал головокружение. Но Чимин всё равно предпочитал думать, что последнее происходило именно из-за чужих жадных прикосновений к оголённым участкам кожи. Когда с покраской стен было покончено, они начали обустраивать квартиру. Вместе подолгу выбирали мебель и элементы декора: советовались друг с другом и обсуждали каждую мелочь, приходя к общему решению и отметая тут же те варианты, которые кого-то из них не устраивали. И уже вскоре их новое жильё заметно преобразилось: на балконе теперь стояли два плетёных кресла, стены были обклеены кинематографическими плакатами, а на деревянных полках стройным рядом возвышались полученные режиссёром многочисленные награды. Правда, между ними, в центре, оставался большой промежуток. Чимин тогда удивлённо приподнял брови. — Почему здесь пусто? Режиссёр, устало выдыхая, слез с табуретки и слабо улыбнулся. — Потому что Оскар я ещё не получал. Актёр подошёл к мужчине ближе и заглянул ему в глаза. — В этот раз получишь. — произнёс он уверенно. — Обязательно. Так как же они сейчас? Чимин доедает пирожное и утирает остатки заварного крема на губах салфеткой. Поднимает искрящийся счастьем взгляд на Лиама, застывшего в ожидании. — Хорошо. — отвечает, наконец. — Мне давно не было так хорошо. Лиам облегчённо опускает плечи. — Юнги и впрямь проделал волшебную работу. — тянет довольно он, наблюдая за другом. — Улыбка тебе к лицу, Чимин. Никогда не забывай об этом. Они негромко пересмеиваются. — Кстати, — вспоминает вдруг Чимин, — Юнги ведь просил передать тебе кое-что. Я совсем забыл. Лиам выражает всем своим видом недоумение, когда актёр достаёт из кармана небольшой свёрток и кладёт его на стол. — Он говорил, что ты оценишь. — Чимин на этих словах хихикает, что настораживает ещё больше. Лиам тянет пальцы к свёртку и осторожно его разворачивает. — Сука. — стонет, не сдерживаясь. — Тебе привезти магнитик? — На кой чёрт мне твой магнитик? Просто исчезни, умоляю. Ты меня жутко раздражаешь. Всё-таки привёз, надо же. Лиам громко фыркает, разглядывая сувенир. — Передай ему, — произносит ехидно, — что магнитик он выбрал хуёвый. Но всё же убирает его в свою сумку, тепло улыбаясь. Они вновь взрываются хохотом. И Чимин, глядя на друга, понимает, как же сильно он, оказывается, скучал. Они заказывают ещё по одному пирожному и разговаривают обо всяких пустяках, когда в кафе заходит группа людей. Чимин поначалу не обращает на них никакого внимания и смеётся в голос над очередной шуткой Лиама, когда вдруг слышит непозволительно громкий возглас: — Погодите… Меня ведь не подводит зрение? Там, за столиком у окна, сидит Чимин? Актёр вздрагивает при упоминании своего имени. — Чёрт… — шипит он, опуская голову. — Ого, — хмыкает Лиам, — тебя уже узнают в общественных местах. Популярность, она такая… — Тише ты! — актёр пихает его под столом коленкой. И молится всем возможным богам о том, лишь бы эти люди подумали, что просто ошиблись. Но, видимо, его мольбы так и остаются неуслышанными. — Прошу прощения, — на его плечо резко опускается чья-то рука, — вы ведь действительно Чимин? Главный актёр в новом фильме Мин Юнги? Чимин неуверенно смотрит на незнакомую ему девушку и дышит тяжело, думая над ответом. В итоге сдаётся. Ничего ведь плохого не произойдет, правда? — Да. — он улыбается как можно более непринуждённо, но всё равно почему-то не может избавиться от непонятного волнения. — Это я. Девушка явно приободряется. — Как же хорошо, что мы вас встретили! — восторженно восклицает она, чем приковывает к столику у окна заинтересованные взгляды других посетителей. — Прошу прощения? —аккуратно переспрашивает Чимин. Он, мягко говоря, чувствует себя некомфортно. — Дело в том, — вкрадчиво начинает девушка, — что я работаю в информационном агентстве. Лиам тут же пристально прищуривается. Это явно не к добру. Он переводит предупреждающий взгляд на Чимина, но тот, по всей видимости, остаётся спокойным. Как бы ты ни прятался от журналистов — те всё равно однажды найдут тебя. Такова суровая доля всех знаменитостей, в конце концов. И Чимин сдерживает вздох, полный досады. Тут ничего, к сожалению, не поделаешь. Раз уж он всё-таки попался на глаза журналистам, не бежать же ему теперь от них, сломя голову? Поэтому, актёр решает просто достойно держаться. — До нас дошли сведения, что вы недавно были на Мальте. Это так? Чимин медленно кивает. — Да. — произносит он, тщательно обдумывая каждое своё слово, чтобы случайно не выдать лишнего. — Из-за напряжённой обстановки в Париже наша съёмочная группа была вынуждена на время перебраться в более безопасное место, чтобы спокойно закончить работу. — Прекрасно, прекрасно. — бормочет девушка, а потом, спустя небольшую паузу, вдруг резко меняет тему. — А в каких вы отношениях с Мин Юнги? Лиам хватается пальцами за деревянные края стола, наблюдая за актёром с тревогой. Но тот держится отлично. Смеряет журналистку непроницаемым взглядом и холодно улыбается. — С вашего позволения, я оставлю этот вопрос без ответа. Девушка понимающе усмехается. — Что ж, хорошо. — Чимин за это время успевает расслабленно выдохнуть. А зря. — И всё-таки, у нас уже есть явные подтверждения, что между вами, — журналистка делает небольшую паузу, — не просто деловые отношения. Чимин от неожиданности вновь вздрагивает. — Что за бред вы несёте? Почему-то в этот момент становится до одури страшно. — У нас имеются некоторые материалы, которые мы бы хотели проверить на достоверность. Не может быть. — Какие ещё материалы? — ослабевшим вмиг голосом переспрашивает актёр. Девушка достаёт из своей сумки несколько чёрно-белых фотографий и молча протягивает их ему. Чимин перенимает их в свои руки и тут же застывает в неверии. — Что там? — Лиам вновь перегибается через стол и пытается рассмотреть фотографии поближе. — Что там, Чимин? Но актёр молчит. Он заторможенно моргает некоторое время, глупо разглядывая изображения. На них чётко прорисовываются две бесконечно знакомых фигуры — его и режиссёра, что стоят непозволительно близко друг к другу. Отрицать бессмысленно — их лица, как назло, видны очень разборчиво. Словно фотограф нарочно ждал подходящего кадра, чтобы позже истинных личностей оспорить было невозможно. На одной из фотографий Юнги утыкается носом в шею Чимина. Актёр быстро прячет её под низ, обращая своё внимание на следующую: здесь Юнги уже сидит на корточках перед Чимином и сжимает пальцами его ноги. — Что скажете на это? — Чимин, словно сквозь толщу воды, слышит пытливый голос журналистки. Актёр нервно сглатывает, сжимая шершавую бумагу подрагивающими пальцами. Он помнит этот момент — Юнги тогда успокаивал его после череды неудачных дублей. Но как же так? Как они могли не заметить, что за ними следили? Чимин вновь переводит отрешённый взгляд на фотографии. Понимает, что те сделаны с очень странного ракурса — словно из-за угла здания, у которого они тогда стояли. Всё сходится в этот момент. — Полагаю, — подаёт голос журналистка, — материалы действительно достоверны. Чимин откладывает изображения на стол и напряжённо молчит. — Мать твою… — шепчет Лиам, округляя глаза. — Какого… Его трясёт от злости, когда он обращается к девушке. — Какого чёрта вы себе позволяете? — Перестаньте разговаривать со мной в таком тоне. — повышает голос та. Всё новые и новые взгляды устремляются к ним. Лиам, готовый рвать и метать, хлопает по столу ладонью. — Это, блять, незаконно. — ядовито выплёвывает он. — Вы буквально вторгаетесь в чужое личное пространство. И не имеете на это никакого права. Девушка снисходительно ему улыбается. — Очень даже имеем. Согласия на фотографию не требуется, если человек считается публичной личностью и его жизнь представляет социально-значимый интерес.* Чимин продолжает пугающе молчать. Лиам отвечает порцией грязных проклятий на своём родном итальянском. — Катитесь к чёрту. — произносит он отрывисто, больше не глядя в сторону журналистки. — Проваливайте. Немедленно. Та, самодовольно усмехаясь, отходит от них, вместе с собой забирая фотографии со стола. Вот только отсутствующий взгляд Чимина всё равно остаётся там надолго. Лиам скоропостижно хватается пальцами за ледяную ладонь актёра. — Чимин? Чимин, всё хорошо. Не обращай внимания, слышишь? Они все ещё получат по заслугам. Чимин на это ничего не отвечает. Лишь потерянно смотрит в пустоту, чувствуя, как от лица разом отливает кровь. Он, кажется, бледнеет. — Боже, те слухи оказались правдой… — разочарованно тянет вдруг кто-то из посетителей. — У них действительно роман? По телу расползается лихорадочный озноб. — Конечно. — усмехаются в ответ. — Неужели ты серьёзно думал, что этот актёр всего добился самостоятельно? Неизвестный мальчишка, который сразу же попадает к, несомненно, самому знаменитому режиссёру двадцатого столетия? Ты правда считаешь, что он сделал это исключительно своими усилиями? Перед глазами темнеет, а в ушах стоит мерзкий звон. — Не смешите меня. — вторит ещё один голос предыдущему. — Всё было понятно с самого начала. Это ведь шоу-бизнес, здесь не бывает по-другому. А то, что мы услышали сейчас — очередное тому доказательство. Голова начинает кружиться. — Куда катится этот мир? Актёры так легко продаются за успех… Сплошная грязь, честное слово. К горлу подступает тошнотворный ком. — Чимин, — снова пробует Лиам почти отчаянно, — не слушай их. Пожалуйста, посмотри на меня. Актёр поднимает на него пугающе пустой, безразличный взгляд. Выпрямляет спину до боли и быстро облизывает губы. — Где здесь уборная? — получается на удивление ровно, подозрительно спокойно. Лиам, опешивший на мгновение, быстро указывает пальцем в нужную сторону. Чимин ему сухо кивает. — Я отойду ненадолго. — Я с тобой. — незамедлительно решает Лиам, подрываясь с места. Актёр опасно сверкает глазами, на глубине которых — отвратительная пустота. — Не стоит. — произносит он, вырывая свою ладонь из чужой хватки. — Останься здесь. — Чимин… — Всё в порядке, Лиам. — успокаивает его тот. — Тебе не о чем беспокоиться. И, вставая, улыбается для убедительности. По телу Лиама бегут крупные мурашки. — Улыбка тебе к лицу, Чимин. Только не тогда, когда она неестественная. Словно неживая.* * *
— Выглядишь откровенно дерьмово. — первое, что слышит Юнги с порога. — И без тебя знаю. — привычно язвит, обводя взглядом номер, где он когда-то жил. По нему гуляет всё тот же ледяной сквозняк — окна раскрыты нараспашку, несмотря на прескверную погоду. Юнги делает вывод: ничего не изменилось за его отсутствие. Разве что ступить некуда — везде, куда ни глянь, разбросаны листы бумаги. Режиссёру даже приглядываться не нужно, чтобы понять, кто на них изображён — схематично, конечно, отрывистыми, иногда рваными, словно дрожащими линиями, но всё равно бесконечно похоже. Он на это ничего не говорит. Лишь, аккуратно ступая на паркет, чтобы не задеть ненароком чужие наброски, устало опускается на мягкое кресло. — Ну, рассказывай. — Хосок закидывает ногу на ногу. — Как отдохнул? Режиссёр не сдерживается — фыркает громко. — Если бы я там отдыхал. — он начинает задумчиво перечислять. — Работал практически без выходных, недоедал, плохо спал. Хосок на этих словах закатывает глаза — не слышит ничего такого, что могло бы его удивить. Юнги, как и обычно, в своём репертуаре. — Понятно. — заключает он будничным тоном. — Ничего интересного, одним словом. — И ещё, кажется, начал отношения с Чимином. Хосок слабо усмехается краями губ. Проходит пара секунд, прежде чем он, наконец, отвечает: — Что ж, хорошо. Тебе всё же удалось меня удивить. Я думал, у тебя на это смелости и вовсе не хватит. Юнги со вздохом тянется к пачке сигарет, игнорируя чужой недовольный взгляд. — Я просто терпеливо выжидал нужный момент. — объясняет, порываясь сморщиться от очередного приступа ноющей головной боли. Он снова не выспался этой ночью. Если взглянуть правде в глаза, то ему до сих пор тревожно. Острое чувство вины следует за ним по пятам, ни отступая ни на шаг. Оно буквально дышит в спину, и Юнги ненавидит себя за тот факт, что продолжает лживо улыбаться Чимину. Молчание становится тягостным, и Юнги всё так же мучается по ночам. Скрывать это становится всё сложнее — Чимин утром обеспокоенно смотрит на его синяки под глазами. Но лишь жмётся ближе, нежно улыбаясь. И всё время повторяет, ласково перебирая волосы режиссёра: — Перестань уже волноваться по поводу фильма. Это того не стоит, понимаешь? Ты всё равно останешься прекрасным режиссёром, даже если и не получишь эту чёртову статуэтку. Он имеет ввиду Оскар, конечно же. И Юнги не может не улыбнуться с благодарностью ему в ответ, чтобы потом возненавидеть себя за это лишь сильнее. — А я ведь знал. — тянет Хосок гадко. — С самого начала знал, что ты не просто так выбрал именно его на главную роль. — Заткнись. — отмахивается от него режиссёр, щёлкая зажигалкой. — Я тогда даже и не думал об этом. Чимин на тот момент был ребёнком, придурок. Хосок лишь усмехается, наблюдая за тем, как друг затягивается. — Ах, да. — дополняет вдруг Юнги язвительно, выдыхая дым в потолок. — Вечно забываю о том, что тебе знание данного факта не помешало. Повисает секундная пауза. Хосок, вздрагивая, приподнимает брови. — Какая, блять, муха тебя укусила? Юнги переводит на него расплывчатый взгляд. А затем раздосадованно стонет, понимая: он только что неосознанно надавил на чужую глубокую рану. — Чёрт… — Юнги делает ещё одну нервную затяжку. — Прости, я... — он прикрывает глаза. — Это всё от нервов. И вот тут уже Хосок с невероятным удивлением присвистывает. Давно он не видел друга в таком положении. — Всё в порядке. — отмахивается он, вставая со своего кресла. А затем, подходя к столу, берёт два стакана и живо разливает по ним бренди почти до краёв. — Кажется, — задумчиво бубнит он себе под нос, — тут нужно что-то явно покрепче, чем виски. Юнги ему уныло кивает, принимая протянутый стакан. — Всё. — Хосок вновь усаживается напротив. — Теперь можешь начинать. Юнги задумчиво молчит некоторое время, собираясь с мыслями. А потом резко тушит сигарету и бросает её в пепельницу. — Я больше так не могу. — шепчет он потерянно. Чон хмурит брови. — О чём ты? — Я не могу ему больше врать, Хосок. Он этого не заслуживает, понимаешь? Хосок, делая глоток обжигающей нутро жидкости, слегка морщится. — Не ты ли когда-то утверждал, что делаешь это ради его же собственного блага? Юнги хватается руками за голову и вновь протяжно стонет. — Я, чёрт возьми. — Тогда в чём же проблема? Ты ведь сам говорил, что это не так уж и важно. Режиссёр поднимает на друга взгляд, полный безысходности. И, быть может, это действительно пугает. Хосок и не припомнит даже такого Юнги — не просто растерянного, а бесконечно подавленного. — Проблема в том, что… Раньше это было действительно неважно! — восклицает Мин. — Нас ничего, кроме работы, не связывало. Я не видел смысла признаваться в этом Чимину на тот момент. — он нервно смеётся. — Просто представь, как это странно выглядело бы. К тебе подходит режиссёр, с которым ты даже не общаешься, и говорит, что он, вообще-то, тебя ещё в детстве запомнил, и с тех пор искал среди других именно тебя одного? Что, блять, за чушь? Я не хотел его напугать. Он бы наверняка подумал, что я — озабоченный маньяк. Зачем ему вообще была нужна эта информация?! Хосок продолжает непонимающе хмуриться. — А зачем она нужна ему сейчас? Юнги тяжело вздыхает. — Потому что сейчас мы уже не просто коллеги, Хосок. Мы, мать твою, в отношениях. — и заканчивает разбито. — А я не могу строить отношения на лжи. Хосок молчит некоторое время, обдумывая чужие слова. — Ещё хуже становится, когда я понимаю, что он честен со мной. — снова подаёт голос режиссёр, криво усмехаясь. — Он, блять, переступил через себя, чтобы сблизиться со мной. И сейчас он делится со мной всеми своими страхами, даже если ему до сих пор больно от одной только мысли о них. Даже если он считает себя в такие моменты слабым, он всё равно рассказывает мне всё, потому что знает, что честность и доверие — ключ к крепким и надёжным отношениям. Он теперь не тот зажатый мальчишка, которого ты видел в последний раз, Хосок. Он становится сильнее, потому что освобождается от своих прежних страхов. Юнги делает паузу. А затем хрипло смеётся, продолжая: — А вот я, по всей видимости, наоборот. Я словно становлюсь слабее с каждой секундой. С каждой новой мыслью о том, что продолжаю нагло лгать ему прямо в лицо. — Так прекрати. — прерывает его, наконец, Хосок. — Прекрати лгать, и тебе самому станет легче. Расскажи ему всё, Юнги. Полностью. В этот момент режиссёр начинает дрожать, и Чон с ужасом наблюдает за тем, как его друг, по обыкновению спокойный и хладнокровный, показывает свои уязвимые места, которых, как могло показаться со стороны, у него и не было вовсе. Одно всё-таки было, оказывается. И имя у этого уязвимого места тоже было — нежное, звонкое, до жути красивое. Имя это хотелось медленно растягивать по гласным и подолгу перекатывать на языке, не в силах насладиться вдоволь. — А что, если я его потеряю? — шепчет трясущимися губами Юнги. — Что, если он разочаруется во мне и уйдёт навсегда? Сердце Хосока невольно сжимается от чужого надломленного голоса. — Почему… — Юнги произносит это еле слышно, словно на последнем издыхании. — Почему мне кажется, что я не переживу этого, Хосок? Чон грустно улыбается, накрывая чужую ладонь своей. Поразительно, что творит с человеком любовь. — Взгляни на меня, Юнги. — просит он мягко. — Пожалуйста. Режиссёр поднимает на него усталые глаза, под которыми залегают неизменные тёмные тени. — В любом случае, — уверенно произносит Хосок, — будет гораздо лучше, если он узнает правду именно от тебя. — Разве? Хосок по-доброму смеётся. — Разумеется, придурок. — он сжимает ладонь режиссёра чуть крепче. — Если ты сам признаешься Чимину, то он явно будет доверять тебе больше, нежели это сделает за тебя кто-то другой. И я уверен, что он поймёт тебя, если ты подберёшь верные слова и объяснишь ему всё правильно. Юнги тяжело вздыхает. — Просто уясни кое-что. — заканчивает Хосок. — Тайное, рано или поздно, становится явным. Поэтому, если ты продолжишь молчать и дальше, будь уверен: правда всё равно однажды обязательно всплывёт на поверхность. И порой, — он кривит губы, — это происходит самым нежелательным для нас образом. Непогода за окном усиливается — ветер начинает заунывно подвывать. — Юнги, расскажи ему всё, как можно скорее. — повторяет Хосок. — Иначе потом может быть поздно. — Когда? — шепчет судорожно режиссёр. — Когда рассказать? Хосок ему хитро улыбается. — Чем раньше — тем лучше. Поэтому, — он вкладывает в чужую ладонь стакан с алкоголем, — сделай это сегодня. Юнги делает глубокий вдох, прежде чем залпом опустошить стакан до конца, даже не сморщившись от горького вкуса бренди. Он призывает себя к спокойствию и решает — довольно. С него хватит. Чимин имеет полное право знать правду. Поэтому, сегодня же вечером Юнги обязательно ему во всём признается. В этот момент хрупкую тишину разрезает оглушительно дребезжащий телефонный звонок. Хосок скоропостижно хватает трубку и прислоняет её к уху. — Да? Кто это? Некоторое время по ту сторону молчат, и Хосок с усмешкой закатывает глаза. — Должно быть, какой-то ребёнок балуется. — делится он своими догадками с режиссёром. И тут же замирает, округляя глаза. — Сам ты, блять, ребёнок. — вслед за этим слышится поток ругательств на итальянском. Сколько бы времени ни прошло, но Хосок всё равно безошибочно узнает эту манеру разговора. — Лиам? — голос срывается против воли. — Что-то случилось? Юнги заинтересовано прислушивается, ловя себя на мысли: что-то определённо не так. Иначе зачем же ещё Лиаму звонить Хосоку? — Ещё как случилось. — раздражённо отзываются по ту сторону трубки. — Юнги не с тобой случайно? Хосок опасливо косится в сторону режиссёра. — Со мной. — отвечает тут же. — Рядом сидит. А что? Юнги напрягается — тревога стремительно нарастает. — Хвала небесам. — слышится чужой облегчённый выдох. — Передай ему трубку. Сейчас же. — Что? — Хосок продолжает испуганно смотреть на режиссёра. — Зачем это я должен передавать ему трубку? Ответь мне! Лиам тяжело вздыхает, прежде чем начать свою яростную тираду. — Солнце, не раздражай меня. — гневно шипит он, не замечая, как старое обращение невольно срывается с губ. Зато, замечает Хосок. — Только не в этот момент, умоляю. Потому что прямо сейчас я нахожусь в чёртовом кафе и разговариваю со стационарного телефона, и моё время очень, повторюсь, очень сильно ограничено. Поэтому, сука, просто передай трубку Юнги, и никто не пострадает, иначе я тебя… Юнги не выдерживает. Он сам выхватывает трубку из рук друга и прикладывает её к собственному уху. — Алло? Ты что-то хотел? — Хотел. — тут же отвечает Лиам, успокаиваясь. Но в его голосе всё равно слышна плохо скрываемая дрожь. — Чтобы ты как можно быстрее приехал по адресу, который я тебе сейчас продиктую. — По адресу? — режиссёр приподнимает брови. — Что? Сердце в груди бьётся раненой птицей. Что-то явно не так. Юнги мысленно отметает в сторону все самые ужасающие варианты развития событий. — Ещё один… — стонет Лиам. — Вы там издеваетесь надо мной? Что слышал, идиот! Так и будешь свои глупые вопросы задавать, пока Чимин окончательно не выблюет свои лёгкие? Юнги так и застывает, судорожно хватая ртом воздух. Его охватывает дикий, животный страх. Пожалуйста, только не снова. Хосок обеспокоено подходит к нему ближе и заглядывает в глаза, в то время как режиссёр пытается заставить себя собраться. — Что произошло? Что с ним? — шепчет он, чувствуя, как подкашиваются колени. Ещё чуть-чуть, и он осядет на холодный паркет. — Клянусь, — Лиам уже не скрывает своей злости, — ещё один вопрос, и я… — Хорошо, мы тебя поняли. Можешь не продолжать. — выхватывает трубку Хосок, одновременно с этим поддерживая за спину Юнги. — И диктуй адрес. Мы выезжаем прямо сейчас. Дальше режиссёр уже не слушает. Лишь, хватая плащ непослушными пальцами, выбегает из номера, пока перед глазами всё беспощадно расплывается. И виной тому, разумеется, совсем не алкоголь.