твоё обнажённое тело должно принадлежать тому, кто полюбит твою обнажённую душу. — чарльз чаплин.
Спальня погружена в мягкий, приятный полумрак, когда Юнги, устало выдыхая, выходит оттуда, осторожно притворяя за собой дверь. Стрелки настенных часов переваливают за полночь, и ему снова не спится. Хотя, даже если бы желание и было, он бы всё равно не смог сомкнуть глаз — Чимина отпустило совсем недавно. Вот только самого Юнги продолжало нехило потряхивать до сих пор. Он заходит на кухню и, пытаясь успокоиться, наливает стакан прохладной воды, вмиг опустошая его крупными, ненасытными глотками. События трёхдневной давности стремительно проносятся перед глазами длинной чередой, и Юнги, невольно их вспоминая, передёргивает плечами. Быть может, никогда прежде он не испытывал подобного страха. Ничто ровным счётом не шло в сравнение с тем леденящим душу ужасом, который он ощущал, скованно сидя в такси и мысленно отсчитывая секунду за секундой — время, как ему казалось, тянулось до безумия медленно, и это только усугубляло ситуацию, заставляло нервничать ещё больше. Хосок тогда, будто всё понимая, ни слова не проронил. Лишь, глядя в окно с тревогой, крепко сжимал трясущуюся ладонь режиссёра. Потому что сам помнил великолепно, что это значит — непреодолимый, бесконтрольный страх за бесконечно родного сердцу человека. Таксист уже подъезжал к кафе с видом на набережную, когда Юнги, не дождавшись полной остановки автомобиля, самостоятельно открыл дверь и, чуть не упав, выскочил из салона под недовольные крики друга. — Эй! Подожди меня! — ответной реакции не последовало, и Хосок со вздохом протянул оторопевшему водителю несколько купюр. — Прошу прощения за этого придурка. — произнёс напоследок, прежде чем броситься за Юнги вдогонку. Режиссёр, к тому моменту, уже распахнул стеклянные двери, врываясь в помещение и прерывисто дыша. Уже с порога его встретили десятки изумлённых взглядов и громкий шёпот. — Боже мой, это же… — Не может быть! — Мин Юнги собственной персоной? Но мужчина и бровью на это не повёл, оглядываясь по сторонам в поисках одних единственных, неповторимых глаз. Небесных. К нему, быстро приглаживая волосы, подошла взволнованная официантка. — Добро пожаловать, могу ли я вам чем-то… Она не успела договорить. В этот момент в кафе, грязно ругаясь, забежал Хосок. — В уборной! — крикнул он, привлекая к себе ещё больше внимания. — Лиам говорил, что они в уборной. Пульс, казалось, зашкаливал, когда Юнги бросился туда со всех ног, толкая дверь и буквально врезаясь в стажёра. — Наконец-то… — прошипел тот. — Я уж думал, ты не приедешь. — Я… — Юнги словно задыхался. — Что произошло? Лиам, уже собираясь ответить, внезапно вздрогнул, смотря за спину режиссёра. — А этот какого чёрта тут делает? — спросил резко, кивая в сторону Хосока. — У меня имя есть, если что. — ответили ему таким же язвительным тоном. — Идиот? Не спорю, хорошее имя. Хосок возмущённо открыл рот. — Знаешь, что? Юнги закатил глаза. Пожалуйста, только не сейчас. — Что? Давай, удиви меня. — Ты… Быть может, невероятная выдержка Мин Юнги в этот момент и пошла глубокими трещинами, прежде чем оглушительно громко лопнуть. — Неужели вы не можете, сука, хотя бы на минуту перестать препираться и, наконец, заткнуться? — раздражённо протянул он, прикрывая глаза. — Вы, блять, либо сойдитесь, либо прекратите ебать мне и друг другу мозги. Это уже невыносимо. Тут же повисло напряжённое молчание. Юнги, облизывая губы, быстро продолжил: — Один слишком тупой. Наворотил когда-то дерьма, а теперь не знает, как его разгрести. — он укоризненно посмотрел на Хосока, и тот опустил взгляд. — А другой слишком гордый, чтобы простить чужую ошибку или хотя бы попробовать выслушать. — перевёл глаза на Лиама, и тот задрал подбородок повыше, скрипя зубами. Юнги, складывая руки на груди, ходил взад-вперёд, ожесточённо бормоча себе под нос: — Понятия не имею, зачем вы вообще устроили этот цирк. Признайте уже: вы оба всем своим видом кричите о том, как скучаете. На этих словах Хосок, судорожно втягивая воздух в лёгкие, встретился глазами с растерянным Лиамом. Тот поджал трясущиеся губы, но взгляда не отвёл. — Но, сука, стоит вам только оказаться в одном месте, — неумолимо продолжал режиссёр, — и вы глотки друг другу готовы перегрызть, будто дворовые собаки за последнюю кость. Быть может, Юнги чуть позже обязательно возненавидит себя за этот минутный порыв. Но и его тоже можно, в каком-то роде, понять — он на протяжении последних нескольких лет только и делал, что поддерживал попеременно: сначала одного, а потом другого. Никогда не осуждал, слова дурного не сказал в чужой адрес, хотя, конечно, порой так нестерпимо сильно хотелось укорить. Однако, раз за разом, переступал через себя: прижимал к груди, успокаивал, помогал выйти наружу всей той мучительной боли, которая раздирала душу на части когтистыми лапами. Юнги всегда оставался хорошим другом — тем самым, который сначала внимательно выслушает, а затем обнимет крепко и, непременно, даст дельный совет. Так позвольте же ему сейчас потерять терпение — буквально на пару мгновений. — Заебали, клянусь. Вы оба заебали меня. Разберитесь, в конце концов, с этой драмой. — он начал устало потирать ноющие виски. — Сядьте и поговорите нормально, в кои-то веки. Без оскорблений, скандалов. Как адекватные, мать твою, взрослые люди. Тишина изрядно затягивалась, когда режиссёр тяжело вздохнул, вновь обводя взглядом небольшое помещение. — И где, чёрт возьми, Чимин? — В кабинке. — необычайно тихо отозвался Лиам, всё ещё смотря задумчиво на Хосока. — Его очень сильно тошнит, Юнги. Лучше его не трогать сейчас. — Неправда! — режиссёр, вздрагивая, услышал до боли родной, слабый голос актёра. — Не слушай его, Юнги, со мной всё в порядке! Просто подожди немного, я сейчас… — он тут же зашёлся в глухом, надрывном кашле, а затем продолжил совсем сдавленно. — Сейчас выйду. — Что и требовалось доказать. — прошептал Лиам. — Он не выходит оттуда уже час. И никого не пускает. Юнги нервно выдохнул, сжимая ладони в кулаки от бессилия. — Думаю, — произнёс он, переводя взгляд с Хосока на Лиама, — вам обоим сейчас жизненно необходимо проветриться. — Что? — непонимающе нахмурился Хосок. Лиам закатил глаза. — Что непонятного? — изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, переспросил он, натягивая на лицо доброжелательную улыбку. — Юнги сказал, чтобы мы подышали свежим воздухом. Прямо сейчас. — он нарочно выделил последние слова, смотря на Хосока с прямым намёком. Тот лишь глупо моргнул, видимо, до сих пор находясь в состоянии аффекта. — Но… Стажёр, всё-таки не сдерживаясь, еле слышно выругался, быстро наклоняясь к чужому уху и начиная яростно шипеть: — Не тупи, солнце. Мы должны оставить их наедине. — он схватил Чона за локоть и потащил за собой. — Теперь понял? Осознание дошло до Хосока только в тот момент, когда Лиам, быстро проводя его через всё кафе, вышел на улицу. Он тут же отпустил локоть Чона и устремил взгляд вверх — к вечернему небу, выдыхая пар в морозный воздух. Хосок, не находя себе места, лишь затаённо следил за его застывшей фигурой. И гадал: действительно ли его назвали солнцем целых два раза за день, или же ему, всё-таки, показалось? — Возможно, мы бы поговорили прямо сейчас, — тихо бросил Лиам, — если бы от тебя не пасло алкоголем за километр. — он вдруг фыркнул. Хосок от неожиданности застыл, не в силах отвести глаз от чужой улыбки. — Поэтому, протрезвей для начала. — на этих словах Лиам развернулся, заставляя потерянно смотреть вслед своей стремительно удаляющейся ровной спине. Хосок вновь проморгался, когда силуэт юноши пропал из виду окончательно. Потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Лиам улыбнулся ему — не с ядовитой насмешкой, к которой Чон даже успел привыкнуть за это время. Лиам улыбнулся ему искренне — так, как не улыбался, казалось бы, целую вечность. — Пора завязывать с алкоголем. — протянул Чон поражённо. Мало ли, что ещё померещится.* * *
— Чимин… Пожалуйста, открой. — Юнги осторожно постучался в дверь кабинки. — Все ушли. — Точно? — голос актёра был бесконечно слабым, неуверенным. — Точно. Мы здесь одни. — поспешил заверить его режиссёр. — Открывай. Чимин вдруг сдавленно всхлипнул, нанося тем самым удары точно в сердце режиссёра без ножа. — Не хочу, чтобы ты видел меня таким. — прошептал он, и Юнги прикрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. — Каким «таким»? — переспросил мягко, прислоняясь спиной к двери. — Сам не знаю. Даже не хочу смотреть в зеркало. — отозвался Чимин по ту сторону. — Но я чувствую, что моё лицо опухло от слёз. Это ужасно, мне стыдно показываться тебе в таком виде. Губы Юнги в тот же миг тронула нежная улыбка. Руки так и чесались от желания прижать актёра к себе как можно скорее. — Чимин, — протянул он ласково, растягивая чужое имя по слогам в своей излюбленной манере, — мне не важно, как ты выглядишь. Для меня не имеет никакого значения, плачешь ли ты, или смеёшься. Знаешь, почему? Ответом ему послужило лишь молчание, и Юнги, продолжая улыбаться, закончил твёрдо: — Потому что ты всегда, что бы ни случилось, остаёшься для меня прекрасным. И, быть может, в эти слова Юнги вкладывал чуть больше, чем могло показаться со стороны. И это было даже, в какой-то степени, забавно: что только не говорил режиссёр, лишь бы не признаваться в своих чувствах официально. Но Чимин, кажется, и не требовал большего. — Прекрати. — вымученно простонал он, и Юнги закатил глаза. — И не подумаю. Послышался тихий вздох, прежде чем замок, наконец, щёлкнул. Юнги с явным облегчением поспешил раскрыть дверь, чтобы обнаружить сидящего на ледяной плитке Чимина. Он обнимал руками трясущиеся худые колени, и его пугающе бледное лицо, в самом деле, было слегка опухшим, когда он отвёл глаза. Режиссёр бесшумно опустился рядом с ним, невесомо касаясь плеча. — Тебя больше не тошнит? — прошептал он, и Чимин покачал головой, неосознанно придвигаясь ближе в поисках тепла. Юнги со вздохом притянул его к себе, утыкаясь носом в чужую макушку. — Я не хочу давить на тебя, — задумчиво сказал он, — но мне очень важно знать, что произошло. Чимин шумно выдохнул ему в шею: — Ничего такого, на самом деле. Мне, вообще-то, уже давно пора привыкнуть к этому. — он вновь шмыгнул носом и протянул отчаянно. — Но я не могу, Юнги. Не получается. Режиссёр нахмурил брови, быстро отстраняясь. — Эй, посмотри на меня. — он аккуратно сжал чужие плечи. — И расскажи мне всё. Пожалуйста. Чимин, кусая губы, бросил на него тяжёлый, пытливый взгляд. — Кто-то заметил нас на Мальте. Вдвоём. — Когда? — всё, что смог выдавить из себя Юнги. — В тот самый день, когда… — актёр ненадолго запнулся. — Когда нам пришлось переснимать с десяток дублей из-за меня. Помнишь? Воспоминания нахлынули на Юнги в тот же момент. Такое трудно забыть. Он тогда почти признался Чимину в любви. — Видимо, нас незаметно сфотографировали из-за угла, когда ты успокаивал меня. — продолжил актёр, чувствуя, как его вновь бросает в дрожь против воли. — На фотографиях, которые мне сегодня показали, ты стоишь слишком… Близко. Поэтому, теперь… — он судорожно выдохнул. — Теперь все они считают, что мы… Юнги закрыл глаза, готовясь мысленно проклинать себя. — Что ты делаешь? Нас могут заметить. Отпусти меня. — Не хочу. Это всё из-за него. Из-за его глупой несдержанности, которая обернулась для Чимина новым шквалом осуждений. Всё было бы, непременно, по-другому, если бы режиссёр тогда держал себя в руках, не позволяя эмоциям одержать над собой безоговорочную победу. — Это моя вина, Чимин. — Юнги взялся за голову, чувствуя противную горечь — та словно пожирала изнутри. — Я ведь не послушал тебя тогда. Актёр тут же посмотрел на него изумлённо. — Прекрати сейчас же! В этом нет твоей вины. — яростно воскликнул он. — К тому же, мы всё равно не смогли бы долго держать всё в секрете. Рано или поздно, это бы обязательно заметили. Это был всего лишь вопрос времени, и мы оба это прекрасно знаем. Режиссёр, сцепляя пальцы в замок, лишь неопределённо кивнул. Возможно, в словах Чимина и была доля правды. Но совесть почему-то всё равно грызла. — Вот только… — актёр сжал губы в тонкую полоску. — От этого ничуть не легче. — Что… — голос Юнги дрогнул. — Что они сказали тебе? И это было иронично. Потому что он заранее знал ответ на свой вопрос. — Всё то же самое. Ничего нового. — подтвердил его догадки Чимин. — Все думают, что я… Его дыхание вдруг участилось — он потерянно застыл, словно вспоминая все те ужасающие слова. — Что я… — вновь попробовал он, чувствуя, как кожа покрывается мерзкими ледяными мурашками. Юнги смотрел на него с состраданием, в то время как сердце в груди ныло болезненно. Чимин, не сдержавшись, зажал себе рот ладонями, начиная тихо плакать. Он попытался отвернуться от режиссёра, но тот схватил его за тонкие запястья, вновь притягивая к себе. — Прости… — прошептал он с сожалением, поглаживая актёра по спине. — Я не должен был. Чимина бешено колотило — рыдания словно душили изнутри. Страшная обида никак не отпускала, и он вцепился пальцами в чужие плечи почти до боли, стискивая зубы. Юнги со вздохом усадил его на свои колени, безмолвно позволяя выплеснуть всю накопившуюся горечь. Он слегка покачивал его в объятиях, губами касаясь волос на макушке. — Они думают, — Чимин, глотая слёзы, всё же раскрыл дрожащие губы, — что я прошёл кастинг через постель, не прикладывая для этого… Собственных усилий. Режиссёр молчал некоторое время. — Но ты ведь знаешь, — произнёс он на выдохе, наконец, — что это не так. — Да, но это чертовски несправедливо! — отчаянно воскликнул Чимин. — Они все осуждают меня за то, чего я не делал! — он, казалось, задыхался от злости. — Даже в новостях меня выставляют глупой пустышкой, единственный талант которой заключаются в пресмыкании перед такими, как ты. Они формируют обо мне ошибочное мнение, и я понятия не имею, что мне делать с этим дальше. Юнги грустно улыбнулся, обнимая Чимина крепче. — Ничего. — просто ответил он. — Даже если пройдёт ещё сотня лет, люди всё равно будут слепо обожать даже самые беспочвенные сплетни и ошибочно судить других лишь по обложке. А журналисты — они ведь не глупцы. Они прекрасно понимают это, ориентируясь на запросы общества, и заходят порой слишком далеко в своём стремлении получить прибыль. Ты попросту устанешь бороться с ними и доказывать истину.* Чимин, размазывая слёзы по щекам, разбито усмехнулся. Горькая правда била чуть сильнее, чем ожидалось. — Но главное, — продолжил Юнги, вдруг отстраняясь, — это то, что ты сам знаешь эту истину. И, поэтому, тебя не должно волновать мнение других. Не важно, кто скажет о тебе очередную чушь, а такие люди, поверь, всегда найдутся. Им ведь ничего не стоит распустить новый грязный слух. Чимин вздрогнул, когда его подбородка трепетно коснулись чужие пальцы. — Просто помни, что ты всегда остаёшься на шаг впереди, кто бы что ни говорил. — заключил Юнги, ласково целуя его в кончик носа. Чимин прижался к его груди, прикрывая глаза. Он постепенно успокаивался, начиная дышать ровнее — объятия режиссёра действовали на него чудотворным, исцеляющим образом. Только сейчас он осознал собственную усталость — после длительной истерики по телу расползалась безумная слабость, и сопротивляться ей было невозможно. — Поехали домой? — прошептал Юнги, нежно проводя пальцами по его щеке. Чимин неуверенно закусил нижнюю губу, вновь переползая на плитку с чужих коленей. — Они все будут смотреть на нас. — ответил актёр с затаённым страхом. — Пусть смотрят. — закатил глаза Юнги, резко поднимаясь. Он протянул Чимину свою ладонь. — Это всё, что они могут себе позволить. Смотреть и завидовать. Чимин осторожно вложил свою ладонь в чужую. И сделал глубокий вдох в последний раз, прежде чем встретить десятки всё тех же потрясённых взглядов. Режиссёр, мягко улыбаясь, показательно сжал его пальцы сильнее, выходя из кафе. И поклялся себе: он не оставит это просто так.* * *
И сейчас, казалось бы, всё закончилось. Прошло три долгих дня, на протяжении которых они находились дома, в своей уютной квартире и вдали от шума центрального Парижа. Они провели эти три дня спокойно — Юнги, наконец, возобновил работу над фильмом: созвонился с монтажёром и дал ему первые поручения по склейке кадров. Чимин же зачитывался Шекспиром допоздна, засыпая на диване в гостиной с книгой в руках. Юнги, нежно улыбаясь, относил его в спальню, трогательно целуя в лоб. Они провели эти три дня спокойно — именно так могло показаться со стороны. В реальности же всё было куда хуже. Потому что вот уже третью ночь подряд Юнги подрывался с постели от чужих задушенных рыданий. Кошмары Чимина вновь напомнили о себе — они словно оглушительно громко постучались с издевательской улыбкой в двери, за которыми их больше не ждали. Юнги в ужасе наблюдал за тем, как чужое лицо белело, словно мел, а на лбу выступала крупная испарина. Чимина вновь тошнило, и он подолгу корчился в судорогах, пока Юнги придерживал его за мелко подрагивающие плечи. А ещё Чимин постоянно замерзал — режиссёр понимал это, ощупывая чужие ледяные ладони и хмуря брови — в их квартире было тепло, даже жарко. Лиам назвал это каким-то заумным термином. — Похоже на рецидив. — задумчиво протянул он. — На что? — переспросил Хосок, что был бесконечно далёк от медицины. Они тогда втроём сидели на кухне и разговаривали вполголоса — Чимин, измученный кошмарами, уснул. Вот только Юнги знал, что это продлится недолго. — Рецидив. — терпеливо повторил Лиам по слогам. — Это когда тебе уже кажется, что ты полностью выздоровел, как вдруг болезнь неожиданно возвращается. Юнги напряжённо измерял кухню широкими шагами. — У нас это объясняется тем обстоятельством, что патоген в ходе лечения не полностью исчезает из организма и, в определённых условиях, вновь вызывает появление симптомов заболевания. — продолжал Лиам. Комната ненадолго погрузилась в тишину. — Звучит, конечно, отлично. — послышался голос Хосока. — Но можно теперь простыми словами? — Значит, так. Объясняю специально для недалёких. — не выдерживая, съязвил всё-таки Лиам. — Предположим, ты лечишься от простуды. Полоскаешь горло, принимаешь жаропонижающие. И вот — кашель, наконец, прекращается, а температура спадает. И ты, весь такой радостный, что болезнь прошла, выходишь на улицу зимой без шапки. А потом, в ту же самую ночь, тебе вдруг становится хуёво. Знаешь, что это значит? Хосок нахмурил брови. — Что я недолечился. Иммунитет же после простуды ослаблен. — Бинго. — Лиам щёлкнул пальцами. — А ещё это значит, что ты тупица. — С чего бы это? — возмущённо протянул Хосок. — Потому что только тупица выйдет зимой без шапки на улицу. Так ещё и после болезни. Хосок молчал некоторое время, обдумывая чужие слова. — Но я ведь не тупица. — произнёс он неуверенно — словно спрашивал сам себя. Лиам, не выдерживая, громко фыркнул. — Я бы с этим поспорил. — Так, всё. — вклинился в эту глупую перепалку Юнги, переводя взгляд на Лиама. — И что ты хочешь этим сказать? — Ещё один. — закатил глаза стажёр. — Я хочу сказать, что это, в какой-то степени, совпадает с нашей ситуацией. Только подумайте! Чимина мучали кошмары ещё осенью, когда мы с ним жили в одном отеле. Он тогда тоже так кричал… Я даже из соседнего номера слышал. — Лиам поёжился. — Это продлилось до… — До Мальты. — вспомнил Юнги, смущённо кашляя в кулак. — Именно. До Мальты. — хитро сверкнул глазами Лиам. — Ты ведь понимаешь, о чём я, Юнги? Режиссёр быстро отвёл взгляд. А ведь действительно. Последний раз, когда Чимина мучали кошмары, произошёл перед их первым поцелуем. — Блядство… — прошептал вдруг поражённо Хосок. — Вы сейчас имеете ввиду, что Юнги подействовал на Чимина, как лекарство от простуды? Повисла неловкая пауза. — Солнце, ты сегодня действительно блистаешь эрудицией. — Сука, я тебе сейчас… — Как же вы меня заебали… — обречённо простонал Юнги. — Продолжим. — Лиам, пытаясь подавить нахальную улыбку, снова заговорил. — Значит, какое-то время всё было хорошо, так? Режиссёр скованно кивнул, вспоминая — весь месяц, проведённый на Мальте, Чимин спал спокойно. Казалось, всё действительно было хорошо. — Тогда, если мы всё-таки полагаемся на теорию, что Юнги стал лекарством Чимина, — Лиам на этих словах хмыкнул, и Хосок обиженно сложил руки на груди, — то, получается, тебе, Юнги, на время удалось приостановить чужие страдания. Иными словами, ты помог избавиться Чимину от боли. — Но почему же сейчас всё снова вернулось на круги своя? — не выдержал режиссёр. — Потому что раны так быстро не заживают. Это же очевидно. — ударил себя по лбу стажёр. — И они вновь открываются, стоит на них только посильнее надавить. А теперь вспомните, что произошло несколько дней назад. Смекаете? Лицо Хосока мгновенно вытянулось. — Рецидив. — с пониманием протянул он, и Лиам поперхнулся от смеха. — Поздравляю, теперь у тебя в запасе новое слово. Пользуйся, на здоровье. Юнги, обдумывая полученную информацию, тяжело вздохнул. — И как бороться с этим, — он сморщился, — рецидивом? Лиам усмехнулся, переводя на него взгляд. — Ну и тугодум же ты, Юнги. Дарить Чимину своё внимание, конечно же! Нежность, там, заботу… Всё такое. — он начал перечислять. — Поддерживать, вкусно кормить, держать за ручку, обнимать, целовать… — он вдруг поиграл бровями. — Можешь, вообще-то, зайти дальше. Не думаю, что Чимин будет против. Хосок, жующий до этого яблоко, тут же начал давиться, а Юнги впервые в жизни показалось, что его уши краснеют. — Короче, ты меня понял. — Лиам, тем временем, снова стал серьёзным. — Делай всё, что делаешь обычно, только в несколько раз больше. Как мы уже выяснили, ты влияешь на Чимина, словно лекарство. Поэтому, Юнги, твоя задача — залечить его раны как можно тщательнее, чтобы они больше не открылись по новой. Юнги задумчиво кивнул. Он сделает всё, что в его силах — это даже не обсуждается. — И ещё. — вдруг вспомнил Лиам. — Не смей его тревожить. Чимин сейчас и так на пределе, и каждое твоё слово, брошенное по неосторожности, может ему навредить. Юнги тут же перевёл взволнованный взгляд на Хосока. Тот напряжённо смотрел на него в ответ. — Просто уясни кое-что. Тайное, рано или поздно, становится явным. Поэтому, если ты продолжишь молчать и дальше, будь уверен: правда всё равно однажды обязательно всплывёт на поверхность. И порой это происходит самым нежелательным для нас образом. — Юнги? — Лиам потряс его за плечо. — Ты чего застыл? — Юнги, расскажи ему всё, как можно скорее. Иначе потом может быть поздно. — Эй! Ты вообще слышишь меня? — Чем раньше — тем лучше. Поэтому, сделай это сегодня. — Юнги, мать твою! Ты вообще понял, что я сказал тебе? Режиссёр опустил глаза, тихо выдыхая. — Я всё понял. И вот, что происходит сейчас. Чимин, изнурённый кошмарами, уснул после согревающего душа при помощи чужих успокаивающих объятий, что подействовали лучше любого снотворного. Лавандовые стены их спальни отдавали желтоватым оттенком из-за приглушённого света настольной лампы, когда Юнги, заботливо укрыв актёра тёплым пледом, всё-таки ушёл на кухню. А сейчас он набирает ещё один стакан воды, пытаясь привести мысли в порядок, и его пальцы мелко дрожат. Режиссёр сильно сжимает ими стакан, и ему даже кажется, что стекло вот-вот лопнет, не выдерживая подобного напряжения. Юнги обречённо стонет от собственного бессилия. Стоило ему только решиться на признание, как вдруг произошла эта чёртова ситуация в кафе, где Юнги вновь буквально по частям собрал разбитого Чимина. Мерзкие сомнения, не дающие дышать полной грудью, опять закрались в душу режиссёра. Разве же он мог поступить так с Чимином сейчас — когда актёра вывели из хрупкого душевного равновесия и причинили его сердцу новую боль? Юнги боялся своим признанием лишь навредить, сделать хуже. Меньше всего он хотел задеть ненароком чужие открытые раны, надавить на них сильнее. В нём словно боролись две прямо противоположные стороны. Рациональная кричала надрывно, что он должен во всём сознаться — затягивать больше невозможно, и Юнги, что бесконечно устал замалчивать правду, мысленно с ней соглашался. А потом, неожиданно, подключалась ещё одна, чувственная сторона, что твердила без конца — лучше сейчас Чимина не тревожить. Актёр и так был накалён, словно провод, и одно лишнее слово, как и сказал Лиам, могло многократно ухудшить его и без того шаткое положение. И Юнги, досадно выдыхая, соглашался и с этим тоже: лучше он потерпит ещё немного. Состояние Чимина, в конце концов, было куда важнее, а потому Юнги решил полностью сосредоточить все свои силы на поддержке и заботе. Он, непременно, ещё успеет всё рассказать: главное сейчас — самочувствие актёра. В этот момент Юнги, резко вздрагивая, вновь слышит чужой сдавленный плач. Быстрыми шагами он возвращается обратно в спальню, чувствуя, как истошно колотится сердце. Чимин, сжимая пальцами край пледа, тихо всхлипывает — его ресницы трепещут, и он отчаянно мечется по всей постели, бормоча что-то неразборчивое. Юнги, не в силах наблюдать за этим со стороны, ложится на кровать, утягивая актёра к себе под бок. — Тише, тише. — нежно шепчет он, поглаживая чужие волосы. — Я с тобой, всё хорошо. Чимин на мгновение умолкает. Трясущимися ладонями он тянется к лицу режиссёра, торопливо ощупывает щёки, нос, подбородок. — Ты пришёл… — выдыхает облегчённо он, глотая слёзы. — Я думал, ты… Юнги прикрывает глаза, подставляясь под чужие хаотичные прикосновения. — Я просто ходил попить воды. — успокаивает он актёра. — Прости, что заставил тебя волноваться. Чимин протестующе мычит. — Не извиняйся. Ты не виноват в том, что это снова происходит со мной. — он изгибает губы в подобие улыбки. — Никто не виноват, вообще-то, кроме меня самого. Юнги цепенеет. — Прости меня. — стонет разбито Чимин. — Это всё из-за меня. Из-за меня ты вынужден терпеть всё это. Не спать ночами и… — Не смей так говорить. — перебивает его Юнги. — В этом виноват кто угодно, но только не ты. Ты ведь не можешь всегда держать свои эмоции под контролем, верно? — Верно… — шепчет актёр и заключает. — Какой же, я чёрт возьми, слабый. Юнги резко от него отстраняется. — Ты в самом деле так считаешь? — спрашивает едва слышно. Чимин, опуская голову, молчит. В этот момент, быть может, Юнги становится слишком больно. До жути обидно за одного маленького мальчика, которого однажды почти сломали. — Это не так. — заставляет он себя говорить. — Да, в жизни могут быть ситуации, к которым ты не готов, а потому, возможно, они бьют по тебе сильнее и больнее, чем ты того ожидаешь. Чимин тяжело дышит. — Но это вовсе не значит, что ты — слабый человек. — задумчиво произносит Юнги, смотря в стену. Он вспоминает. — Ты продолжаешь быть сильным, даже если переодически плачешь по ночам. Ты продолжаешь быть сильным, даже если тебя мучают кошмары. Ты продолжаешь быть сильным, даже если иногда тебе очень плохо и хочется всё бросить. Чимин поднимает на режиссёра глаза, полные слёз — голос мужчины подозрительно дрожит. Словно он сам проходил через всё это. — Но ты не бросаешь. И в этом твоё отличие от слабого человека. Ты продолжаешь идти вперёд, несмотря на то, что бесконечно устал. Но ты идёшь. Именно поэтому ты сильный, Чимин. По коже актёра бегут мурашки осознания. — Холодно… — тянет он надломленно. — Мне так холодно, Юнги… Мин, вздыхая, оставляет невесомый поцелуй в копне мягких вьющихся волос, а затем, прижимаясь к чужому ледяному виску, шепчет на грани слышимости: — Скажи мне, что я должен сделать, чтобы согреть тебя? Чимин льнёт к нему ближе, прерывисто дыша. Юнги, продвигаясь нежными поцелуями всё дальше, оставляет ещё один на мочке уха: — Просто скажи, как тебя согреть. Я сделаю всё, что ты попросишь. — Всё? — Чимин дрожит, словно осиновый лист. Юнги устанавливает с ним зрительный контакт, подтверждая: — Всё. Просто ответь мне, чего ты хочешь. Чимин, встречаясь с ним глазами, вновь напряжённо молчит некоторое время. Он хочет быть ближе к Юнги — делить один воздух на двоих, пылать неукротимым огнём, растекаться в чужих нежных руках плавящимся воском горящей свечи, задыхаться от головокружительной близости. Ему хочется, чтобы неистовый жар заполнил собой каждый сантиметр его тела — забрался под кожу, облизывая её языками яркого пламени. Чимин хочет Юнги. Он хочет чужие губы на своих. Он хочет глаза в глаза, кожа к коже. Он хочет, чтобы чужое сердце билось в такт с его собственным. Быть может, это поможет ему согреться. — Тогда разденься. — он склоняет голову к плечу. Юнги на мгновение замирает, изучающе глядя на Чимина. — Что? — переспрашивает оторопело. Актёр лишь невинно хлопает ресницами, и Юнги, продолжая смотреть в небесные глаза, быстро стягивает через голову колючий свитер. Чимин, прислушиваясь к себе, понимает — этого мало. Ничтожно мало, чтобы мерзкий холод отступил. Чимин хочет жарче, горячее. — Ещё. — нетерпеливо выдыхает он. Режиссёр, не отрывая от него пронзительного взгляда, снимает майку, оставаясь с обнажённым торсом. Чимин с шумом вбирает воздух в лёгкие, жадно разглядывая открывшиеся для него участки чужого тела. — Дальше некуда. — хрипит Юнги, и актёр, протягивая руки к его груди, тихо шепчет: — Такой красивый. Юнги закрывает глаза, чувствуя прикосновения прохладных пальцев к своей оголённой коже и почти вздрагивая. Но, отнюдь, не от холода — от раскалённых до предела чувств, что рвались наружу, пытаясь отыскать выход. Чимин нежно оглаживает кончиками пальцев каждый участок чужого мускулистого тела. — Ты такой, чёрт возьми, красивый. — продолжает он зачарованно. Юнги, не в силах больше сдерживаться, толкает Чимина на спину. Тот с испуганным выдохом падает на подушки, и режиссёр размещает свои локти по обе стороны от его головы. — Почему ты спокойно говоришь мне, что я красивый, но тут же начинаешь горячо отрицать, когда это говорю тебе я? — хмурит он брови. Чимин вновь молчит, смотря на мужчину снизу вверх и страстно мечтая сократить и без того ничтожное расстояние между своими и чужими губами. Юнги, нарочно приближаясь, его словно дразнит. И произносит: — Почему я постоянно остаюсь в дураках, если мы с тобой играем? Почему ты не оставляешь мне выбора, Чимин? — Разве мы с тобой играем? — слова вырываются непроизвольно, и Чимин, смотря во все глаза на Юнги, отчаянно нуждается в единственно верном ответе. Юнги задерживает дыхание. — Ты правда так думаешь? Чимин, облизывая пересохшие губы, шепчет в ответ: — А ты? — А я… Юнги вздыхает обречённо. Этот мальчик творит с ним что-то невероятное. Он, поддаваясь вперёд, наконец, накрывает чужие мягкие губы своими. Тонкие руки тут же обнимают его за шею, притягивая до невозможности ближе к себе. Юнги улыбается в поцелуй, опуская на талию Чимина ладони и чувствуя, как податливое тело послушно прижимается к нему, давая понять — он всё делает правильно. — А я… — опаляет он горячим дыханием губы актёра. — Никогда не играл. Никогда, но, почему-то, всё равно продолжал проигрывать Чимину из раза в раз. Вот только это его ничуть не волновало. Чимин по-прежнему дрожит, притягивая его к себе вновь, и Юнги в некоторой степени властно проталкивает язык между зубами актёра. Поцелуй на вкус одновременно солёный — из-за недавних слёз, и сладкий — потому что губы Чимина для Юнги всегда напоминают сахар, но с одним важным отличием — здесь зубы от приторности не сводит. Юнги сжимает чужую талию чуть сильнее, и с пухлых губ слетает первый несдержанный стон — Чимин беспрекословно отзывается на щедрые ласки. Актёр, не разрывая поцелуй, дрожащими пальцами тянется к пуговицам на собственном тёплом кардигане и хаотично цепляется за них, резко дёргая. Те не поддаются, и Чимин раздражённо шипит, желая разорвать этот чёртов кардиган в клочья. — Не торопись. Ты никуда не опаздываешь. — слышит он чужой шёпот, от которого трясти начинает ещё сильнее. Юнги принимается за помощь — расстёгивает чужие пуговицы ловко, проворно, но, вместе с тем, аккуратно — чтобы не испортить вещь ненароком. — И вообще, — смеётся он, высвобождая последнюю несчастную пуговицу из петли, — тебе ведь совсем недавно было холодно. Чимин, закатывая глаза, несильно кусает мужчину за нижнюю губу в отместку. Он выпутывается из кардигана — под ним остаётся лёгкая пижамная кофта, и Юнги незамедлительно запускает под неё горячие ладони. Проводит ими по чужому напряжённому животу, по гулко вздымающейся груди. И, следя за чужой реакцией, вдруг слегка сжимает пальцами горошины сосков. Чимина резко подкидывает на постели. — Всё в порядке? — уточняет быстро Юнги. Издевается, конечно же. — Сними… — стонет актёр жалобно, поднимая руки вверх. — Пожалуйста, сними. Юнги с улыбкой безмолвно повинуется — помогает Чимину приподняться и осторожно стягивает его кофту через голову, а затем вновь припадает к чужому телу — на этот раз, губами. — Можешь, вообще-то, зайти дальше. Не думаю, что Чимин будет против. И Юнги решает — он хочет доставить Чимину удовольствие любым способом. Но для этого ведь совсем необязательно заходить слишком далеко, верно? Юнги обещает себе держать ситуацию под контролем. Чимин прикрывает глаза, пальцами зарываясь в чужие отросшие волосы и несильно их оттягивая. — Боже… — протягивает он беспомощно, когда Юнги размашисто ведёт языком влажную дорожку по его обнажённой груди, постепенно поднимаясь всё выше. — Всё точно в порядке? — облизывая губы, вновь поднимает на него глаза режиссёр, и Чимин, наматывая его локон себе на палец, вдруг резко дёргает на себя, выбивая из чужих губ первый ответный стон. — Я тоже могу издеваться. — усмехается Чимин, тяжело дыша. — Продолжай, иначе, клянусь, я тебя… Не успевает договорить — его пробивает новой дрожью, когда Юнги скоропостижно лижет его за левый сосок. Чуть погодя, режиссёр смыкает на нём губы, а затем прикусывает самую горошину. Он проделывает те же самые махинации и с правым, когда Чимин, не в силах больше терпеть, судорожно толкается бёдрами. На глазах выступают первые слёзы удовольствия. — А ты всё такой же чувствительный. — смеётся Юнги, переходя к чужой нарочно подставленной шее. Чимин, всхлипывая, мелко трясётся от нарастающего с каждой новой секундой возбуждения. Режиссёр то вылизывает его шею, то покрывает её невесомыми поцелуями-бабочками, и это сумасшедший контраст. — Подожди… — сбивчиво шепчет Чимин. — Юнги, подожди. Мужчина поднимает на него глаза, хмуря брови. — Что-то не так? Чимин смущённо закусывает нижнюю губу: — Не мог бы ты… — он тихо выдыхает, пряча лицо в ладонях. Так стыдно говорить о своих желаниях. Но Юнги смотрит на него мягко, с безграничной поддержкой, и Чимин всё же решается: — Не мог бы теперь ты лечь на спину? Юнги тотчас выполняет чужую просьбу, и Чимин с явным облегчением забирается на его колени. Ему до безумия нравятся эти колени — как и нравится на них подолгу целоваться, чувствуя сильные руки, опускающиеся на его бока в привычной манере. Но Чимин всё равно хнычет с досадой — этого снова мало. Он подползает выше, усаживаясь своими бёдрами на чужие. Вспоминает, что делал в прошлый раз, и слегка ёрзает на пробу. И снова недостаточно. Нужно ещё немного повыше. Чимин почти плачет от разочарования. Юнги, шумно сглатывая, наблюдает за тем, как актёр приподнимает подрагивающие бёдра, чтобы уже через секунду сесть точно на пах и вновь простонать протяжно. И, да. Вот теперь хорошо. Режиссёр шипит сквозь зубы, чувствуя, как Чимин вновь поднимает бёдра, а затем резко толкается ими вперёд, проезжаясь прямо по тому месту, где под толстым слоем одежды скрывается член. Юнги не выдерживает: низко стонет одновременно с Чимином, отчаянно напоминая себе: он должен контролировать ситуацию. Вот только контролировать явное возбуждение куда сложнее, и это, чёрт возьми, выводит из себя. Острое чувство вины всегда возвращается к нему в подобные моменты, и режиссёр знает — он не может поступать так с Чимином. Это похоже на мерзкое пользование. Юнги становится противно от самого себя при мысли о том, что актёр, готовый всецело отдаться ему, не догадывается о чужой горькой лжи. Они словно находятся на неравных позициях. Юнги не хочет так. Чимин, запрокидывая голову, продолжает вилять бёдрами, тереться, и Юнги клянётся — он не продержится долго. — Чимин… — шепчет он пересохшими губами, но актёр, словно не слыша, вновь задевает его пах. В голове Юнги — ни одной приличной мысли, когда он обессилено бьётся ей об подушки. — Чимин, — вновь пробует он, повышая голос, — не стоит это делать. И ненавидит себя вновь, когда на него поднимают до ужаса неуверенный, но уже изрядно потемневший взгляд. — Почему? — выдыхает актёр, смахивая со вспотевшего лба мешающиеся волосы. — Тебе не нравится? Юнги бросает в дрожь по новой от той безысходности, в которую он загнал себя самостоятельно. Ему, блять, так сильно нравится. Но этого нельзя допустить — только не сейчас. Чимин непонимающе моргает. — Ты ведь уже не в первый раз делаешь это. — он, чуть подумав, дополняет. — Останавливаешь меня. Юнги прикрывает глаза. Быть может, он действительно ненавидит себя. Но и объяснить ничего не может — тревожить актёра сейчас будет самым отвратительным решением. Чимин потерянно молчит некоторое время. — Ты… — наконец, он раскрывает трясущиеся губы, озвучивая вопрос, который мучает его уже продолжительный период времени. — Не хочешь меня? Юнги стискивает зубы почти до боли. Хочет. Он, сука, хочет его так сильно — как никогда и никого не хотел. Чимин, глядя на него, поджимает губы. — Мог бы и раньше сказать, — произносит невероятно спокойно, соскальзывая с чужих коленей, — чтобы я сейчас не унижался. И это звучит, в самом деле, так хладнокровно, что, будь Юнги обыкновенным прохожим — обязательно бы поверил в чужую искусную актёрскую игру. — Подожди! — он буквально кричит, судорожно хватаясь за чужое тонкое запястье. Чимин смотрит на него затравленно, с трудом сдерживая слёзы. А Юнги и вправду себя ненавидит. Его выдержке наступает конец — режиссёр больше не в силах сопротивляться желанию. — На полке, — твёрдо произносит он, кивая в сторону, — лежит крем. Принеси его, пожалуйста. Чимин усмехается ядовито. — Мне не нужны одолжения. — выплёвывает он, и Юнги нажимает на его кожу пальцами чуть сильнее, начиная мягко поглаживать. — Я хочу. Безумно хочу. — запоздало отвечает он на вопрос, свободной рукой касаясь чужой щеки. — Можешь даже не сомневаться. Чимин с тихим вздохом поднимается, подцепляя пальцами небольшую баночку. Больше у них дома нет ничего, что могло бы заменить смазку. Юнги похлопывает по постели рукой, призывая актёра сесть рядом. Осталось лишь понять одну важную деталь. — Ты… Ты до этого… Нет, не так. — он тщательно обдумывает свои слова, стараясь не задеть Чимина ненароком. — Я ведь у тебя…? Чимин, закатывая глаза, громко фыркает. — Первый, не волнуйся. — подтверждает он, забавляясь над тем, как вмиг расслабляется режиссёр. — Хорошо... — Юнги смотрит на него исподлобья. — Тогда ложись. Чимин под чужим внимательным взглядом исполняет то, что от него требуют. Он медленно опускается на постель, и Юнги, опасно нависая сверху, вновь его целует. Глубоко, развязно, головокружительно. Сначала требовательно сминая губы, а потом дерзко пробираясь горячим языком прямо в рот, возвращая крупную, неудержимую дрожь. Чимин, отвечая на поцелуй, прикрывает глаза и трепещет ресницами. И тихо стонет, когда с него одним резким движением стягивают пижамные штаны вместе с нижним бельём. Кожу вмиг обдаёт зыбкой прохладой, и актёр, не сдерживаясь, ёжится. Только сейчас он понимает, что полностью обнажён. Он чувствует себя до жути беззащитным перед чужим изучающим взглядом, что темнеет с каждой секундой. — Холодно… — вновь шепчет он застенчиво, и Юнги, мимолётно усмехаясь, размещает ладони на его худых ляжках. — А сейчас? — спрашивает, мягко надавливая пальцами на гладкую кожу. Трясущиеся ноги против воли разъезжаются в стороны, и режиссёр, сгибая их в коленях, размещается между. Он нежно оглаживает каждый участок чужого тела — перебирается с ляжек на выступающие тазобедренные косточки и невесомо ведёт по ним кончиками пальцев, запоминая чужую трогательную реакцию. Чимин, кусая губы и очаровательно краснея, толкается вперёд, желая получить больше ласки. И Юнги, конечно, на неё не скупится. Лишь прижимается губами к нуждающемуся телу, оставляя влажные поцелуи на внутренней поверхности бёдер — актёр непроизвольно приподнимает их выше, тяжело дыша. — Уже теплее... — отвечает с трудом. Юнги издаёт смешок, посылая по телу актёра новый табун мурашек. — А должно быть горячо. — произносит он неумолимо, прежде чем слегка оттянуть зубами тонкую кожу на бёдрах и тут же зализать небольшое алеющее пятно. Чимин захлёбывается в собственных стонах. Чертовски хорошо. Юнги словно предугадывает все его желания. Режиссёр поднимается губами выше — к небольшому, аккуратному члену, опаляет его своим жарким дыханием, подключая пальцы — гладит самыми кончиками головку с лёгким нажимом, и Чимин почти плачет, непроизвольно дёргаясь навстречу. — Тише, тише. — успокаивает его мягкий шёпот, и Чимин всхлипывает, отчаянно кусая губы. Невозможно быть тише, когда режиссёр сначала мучительно медленно проводит языком по всей длине, а потом плотно смыкает губы вокруг головки. Чимина крупно колотит, когда Юнги, вдувая щёки, постепенно вбирает его член глубже, продолжая старательно ласкать его языком. — Боже… — шипит актёр, судорожно цепляясь пальцами за ткань простыни. Движения Юнги кажутся такими до невозможности правильными, необходимыми, и Чимин, расширяя глаза, напрягает живот. Он со стыдом понимает, что может, даже не притронувшись к себе, кончить прямо сейчас лишь от того, насколько режиссёр с ним, чёрт возьми, нежен. Чимин стремительно идёт ко дну — тонет в этой самой нежности, которой его продолжают щедро одаривать. — Жарко… — жалобно выдавливает он из себя, продолжая толкаться бёдрами, и Юнги низко смеётся, не выпуская член изо рта и, тем самым, посылая по нему мощную волну вибрации. Чимин с протяжным стоном запрокидывает голову к потолку. Он очень близко. Он может не сдержаться. — Юн… — голос предательски дрожит, срывается, и Чимину приходится приложить титанические усилия, чтобы продолжить. — Юнги, я сейчас… Он, не задумываясь, вплетает пальцы в чужие волосы, тянет режиссёра на себя, и тот, облизывая губы, поднимает на него глаза. Быть может, именно в этот момент актёр забывает, как дышать. Юнги ещё никогда не смотрел на него так — затуманенно и, вместе с тем, пронзительно. С таким неистовым, всепоглощающим желанием. — Рано. — шепчет он. — Слишком рано, Чимин. — рукой он шарит по постели в поисках чего-то, и актёр лихорадочно хватает ртом воздух от осознания. — Всё ещё впереди. Бёдра Чимина мелко трясутся, когда Юнги притягивает его ещё ближе к себе, подкладывая под спину небольшую подушку. — Ты ведь никогда… — хриплый голос мужчины заставляет потерять дар речи. — Не прикасался к себе раньше… там? Чимин отрицательно мотает головой, смущённо отводя взгляд. Он до сих пор чертовски возбуждён. Юнги прикрывает глаза на пару секунд, делая глубокий вдох, а затем неспешный выдох. Словно призывает себя к спокойствию. — И ты действительно уверен, — продолжает он взволнованно, — что хочешь этого? Чимин раздражённо стонет. — А по мне разве не видно? — огрызается он беззлобно, быстрым взглядом окидывая своё абсолютно нагое тело. — Юнги, в самом деле… — Прости, прости… — сбивчиво повторяет режиссёр. — Глупый вопрос. Чимин хмурит брови: — А почему ты вообще это спросил? Юнги задумчиво подбирает верные слова. — Или ты… — Чимин нервно сглатывает. — Или ты сам всё-таки передумал? — Что? — удивлённо бормочет Юнги. — Нет, конечно нет. Я просто… Он просто снова чувствует эту жгучую неуверенность, мешающуюся со страхом причинить боль другому человеку по неосторожности. На его плечи словно опускается тяжёлый груз ответственности, и Юнги до ужаса боится сделать что-то не так. Чимин проницательно улыбается. — Мне тоже страшно. — делится он тихо, вновь поёживаясь. Без чужих чутких прикосновений склизкий холод вновь заползает под кожу. Юнги смотрит на него, затаив дыхание: поражается, насколько Чимин божественно красив. Не только пленяющими, утончёнными изгибами тела, но и душой — чистой, незапятнанной, искренней. — Но, знаешь, — Чимин встречает его взгляд, выдыхая умоляюще, — бояться вместе ведь уже не так страшно. Юнги, наконец, нащупывает пальцами баночку крема. — Надеюсь, — шепчет он, разводя чужие колени в стороны чуть шире, — ты не пожалеешь об этом. Чимин приподнимается, чтобы смазанно дотронуться губами до чужой щеки. — Ни в коем случае. — уверяет твёрдо. Чимин не жалеет ни о чём, что связано с Юнги хотя бы косвенно. Режиссёр со вздохом открывает баночку, погружая пальцы в крем. Субстанция достаточно жирная, вязкая — Юнги мысленно надеется на то, что она подойдёт. — Если вдруг будет больно, — предупреждает он, — то сразу скажи мне об этом, и я остановлюсь. И тут же порывается сморщиться от очередной собственной глупости. Больно будет по-любому. Но Юнги даёт себе обещание: он всеми силами постарается свести неприятные ощущения к минимуму. Чимин прикрывает глаза, чувствуя, как пальцы одной руки режиссёра ложатся на его бедро. А потом крупно вздрагивает, когда пальцы другой прижимаются к его входу, осторожно поглаживая колечко мышц и равномерно распределяя густой, терпкий крем вокруг. От этого, самую малость, прохладно, а ещё неожиданно щекотно — актёр, ёрзая, позволяет себе тихо хихикнуть. В отличие от Юнги — тот напряжённо молчит. Первый шаг — всегда самый страшный. — Лучше расслабься. — советует режиссёр, заглядывая в небесные глаза. И, дождавшись момента, когда Чимин понятливо кивнёт, на выдохе проталкивает внутрь указательный палец всего лишь на одну фалангу. А потом застывает, переводя бесконечно взволнованный взгляд на актёра. Тот со свистом втягивает внутрь воздух, но ничего не говорит. Юнги, хмурясь, позволяет Чимину привыкнуть к новым острым ощущениям. Актёр молчит некоторое время, прежде чем раскрыть подрагивающие губы: — Давай дальше. Юнги согласно мычит: палец скользит глубже, и мужчина слегка покачивает им из стороны в сторону, пытаясь растянуть до невозможности узкие стенки. Вслед за этим слышится судорожный выдох. — Всё нормально? — шепчет режиссёр. Чимин с силой закусывает нижнюю губу, и та белеет. — Нормально. Давай дальше. — повторяет он сдавленно, и Юнги со вздохом повинуется. Он, наконец, вставляет палец полностью — почти до костяшек, замечая, как расширяются чужие глаза. Актёр, сжимаясь, инстинктивно пытается отпрянуть, увильнуть от прикосновения — тупая боль пронзает тело, но он упрямо смотрит перед собой, шумно дыша через рот. Он не привык сдаваться так просто. — Чимин… — тянет Юнги с тревогой. — Ещё не поздно остановиться. А потом происходит это. Актёр, закатывая глаза, яростно шипит: — Вставляй, блять, второй. Лицо режиссёра от неожиданности вытягивается — Чимин никогда прежде не матерился. Юнги, теряя дар речи, неуверенно глядит на актёра, когда тот его вдруг капризно поторапливает: — Давай уже. Я ещё выспаться хотел, вообще-то. Нервный смешок вырывается сам по себе, прежде чем обильно смазанный кремом средний палец, вслед за указательным, с трудом погружается в напряжённую до предела промежность. Свободной рукой Юнги успокаивающе поглаживает нежную кожу в меру упругих ягодиц, шепча что-то нечленораздельное, но это едва ли помогает. Чимин выгибается дугой, вновь начиная выстанывать бесконечные проклятия. В уголках глаз скапливаются первые слёзы, и он отчаянно пытается проморгаться, прогнать мерзкую пелену. Лоб вновь покрывается испариной — волосы из-за этого неприятно прилипают, и Чимин старается думать о чём угодно, только не о двух чертовски длинных пальцах в его заднице. У него это, ожидаемо, не получается, когда Юнги слегка разводит их в стороны, пробует неспешно подвигать ими внутри. Чимин с ужасом понимает — это не приносит ему ничего, кроме новой порции ноющей боли. Он, не сдерживаясь, громко всхлипывает, впиваясь ногтями в ткань лежащей рядом подушки. И чувствует, как мышцы, дёргаясь, тут же сжимаются вокруг пустоты — это Юнги скоропостижно вытаскивает пальцы, обеспокоенно прижимаясь губами к его щекам, на которых проявляются первые прозрачные дорожки, стекающие к подбородку. — Не плачь, пожалуйста. — его голос трясётся от испуга. — Всё в порядке, мы ещё можем попробовать в следующий раз. — Что? — судорожно выдыхает Чимин, пытаясь осознать смысл чужих слов. — В следующий раз? Юнги ему мягко кивает, сцеловывая слёзы, и актёр возмущённо отстраняется. — Ну уж нет. — мгновенно успокаивается он. — Так не пойдёт. Надо довести начатое до конца. Режиссёр хмурится. — Зачем? Тебе же больно. — Просто дай мне привыкнуть, и я завизжу от восторга. — отвечает ему Чимин, невозмутимо устраиваясь поудобнее. — Прямо завизжишь? — Юнги приподнимает брови, продолжая смотреть на него с недоверием. — Можешь, блять, не сомневаться. — актёр покачивает бёдрами нетерпеливо. Режиссёр, обречённо вздыхая, вновь мажет пальцы кремом, по уже знакомой схеме проталкивая сначала первый, что проходит внутрь почти беспрепятственно, и это, Господи, не может не радовать, а затем, чуть погодя, и второй — конечно, не без труда. Но получается, всё равно, значительно легче — Чимин облегчённо стонет. Юнги, опуская плечи вместе с ним, продолжает сосредоточенно и долго растягивать по-прежнему тугие стенки. В какой-то момент он на пробу чуть сгибает пальцы, и Чимин, морщившийся до этого, вдруг вздрагивает, поднимая на режиссёра оторопелый взгляд. Неизведанное прежде чувство накрывает его мощной штормовой волной, вот только оно быстро отступает с прекращением чужих удивительно приятных движений. — Что ты только что сделал? — шепчет он, чувствуя, как дыхание вновь учащается. Юнги, беспокойно всматривающийся в его лицо, поначалу толкует эти слова неверно. — Было больно? — спрашивает он с сожалением. — Прости, больше так не буду. Актёр закатывает глаза, усмехаясь. — Будешь. Режиссёр некоторое время непонимающе молчит, когда Чимин, не выдерживая, пробует насадиться самостоятельно, но того самого результата не получает. Он разочарованно стонет, и Юнги в этот момент, подозрительно прищуриваясь, хитро улыбается. Медленно подкрадывается осознание. — Попроси меня, как следует. — наклоняется он к чужому уху. — И я, так и быть, повторю. Чимин растерянно хлопает длинными ресницами. — Мин Юнги. — шипит он. — Ты, что, надо мной издеваешься? — Ну же. Давай. — смеётся мужчина, словно специально, слишком слабо, дёргая пальцами. Дразнится. Актёр прикрывает глаза, чувствуя, как по телу вновь медленно расползается жар, которому сопротивляться — себе дороже. — Пожалуйста, — стонет он всё же, облизывая губы, — сделай так ещё раз. — Вот и умница. — довольно улыбается Юнги. — Принято. И, наконец, повторяет то самое движение — вновь сгибает пальцы, уже в разы сильнее задевая пучок чувствительных нервов. Чимин, подбрасывая мелко дрожащие бёдра, вскрикивает от неожиданности — долгожданное сладостное чувство заставляет член слабо дёрнуться, и былое возбуждение, наконец, возвращается. Он крепко зажмуривает глаза — перед ними мелькают яркие разноцветные пятна, и на подрагивающих длинных ресницах снова выступают слёзы, но уже от удовольствия. Юнги, наблюдая за ним, проделывает данную махинацию ещё несколько раз, запоминая нужный угол. Просто так — на будущее. Свободной ладонью режиссёр продолжает гладить его по ягодицам и шептать нежные комплименты, и Чимин, чёрт возьми, хочет поцеловать его так сильно, но сил приподняться на локтях у него совершенно нет. К слову, Юнги сам наклоняется к нему, утягивая в успокаивающий, чувственный поцелуй, и Чимин охотно отвечает. Только потом, удостоверившись окончательно в том, что актёр уже достаточно растянут двумя пальцами, Юнги, наконец, вынужденно добавляет третий, последний — он проникает со жгучим давлением на кожу, и режиссёр умоляет актёра потерпеть, когда тот снова сдавленно плачет. И Чимин вновь шипит, злится, но всё равно льнёт ближе, стараясь насадиться поглубже уже из принципа. Он собирается покончить с этим как можно скорее — впереди его ждёт что-то явно поинтереснее. От этого во рту пересыхает, а ладони, наоборот, нещадно потеют, когда Чимин, спустя, казалось бы, бесконечность особо томительных минут этой чёртовой растяжки, наконец, мокрыми ладонями хватается за чужие широкие плечи. — Всё… — протягивает он. — Хватит. Юнги неуверенно смотрит на него, целуя в уголки губ. — Думаешь, ты готов? Актёр, вместо ответа, прижимается к мужчине вплотную, окольцовывая его пояс ногами, и тот, не удерживая равновесие, падает сверху, буквально вдавливая хрупкое тело в постель своим. — Подожди… — хрипит режиссёр, опаляя его шею своим прерывистым дыханием. — Боги, Чимин… Чимин, словно его не слушая, ласковым котом трётся о чужой пах своим нескрываемым возбуждением, словно показывает, что, блять, он готов. Его беспощадно потряхивает, когда Юнги крепкими бёдрами толкается навстречу, вынуждая выгнуться в спине. — Умоляю, — задыхается Чимин, опуская ладони в точности на то место, где находится член режиссёра, — сними уже эти блядские штаны, иначе, клянусь, я разорву их. Юнги с низким стоном нехотя отстраняется. — Сука… — злится он, чувствуя, как трясутся собственные руки. — Кто вообще придумал пуговицы на штанах? Чимин с нервным смешком тянется помочь, но Юнги успешно справляется и без него, раздражённо отбрасывая вещь в сторону вместе с нижним бельём, и садится, прижимаясь спиной к прохладной стене. С губ актёра слетает несдержанный стон: взгляд поразительно быстро темнеет от одного только вида чужого стоящего члена. Юнги вновь открывает баночку и, нисколько не жалея крема, смазывает член, проводя ладонями по стволу, и Чимина буквально кроет. Чимин, Господи-Боже, хочет оседлать этот член прямо сейчас, и если ещё совсем недавно ему было стыдно за подобные мысли, то в это мгновение — уже ни капли. Терпение, словно воздушный шар, лопается. Он облизывается жадно, пока по обыкновению светлые, лазурные глаза нагоняют свинцово-чёрные тучи, мечут грозовые молнии. — Иди сюда. — актёр, вздрагивая от чужого властного, но одновременно мягкого голоса, отстранённо наблюдает за тем, как Юнги в призывном жесте звонко хлопает ладонью по своим коленям. — Тебе, должно быть, уже надоело лежать, не так ли? Чимин задумчиво склоняет голову вбок — пытается понять, каким, чёрт возьми, образом режиссёр всегда догадывается безупречно, чего именно он хочет. — Чего застыл? — хитро улыбается режиссёр. — Или теперь ты перехотел? Чимин, беспощадно запутываясь в простыне, стремглав бросается к нему, вскарабкиваясь на колени. И вновь замирает боязливо, тяжело дыша — хочется, так нестерпимо сильно хочется выше, но переступить через себя не получается. — Давай. — Юнги протягивает ему руки, и актёр на выдохе всё-таки двигается навстречу, приподнимая бёдра. — Первый шаг я сделаю сам. — безапелляционно заявляет режиссёр, быстро фыркая. — А то опять поторопишься и будешь потом плакать. Чимин смущённо терзает нижнюю губу зубами. — А я не хочу, — Юнги размещает чуть липкие от крема ладони на его талии, — чтобы ты плакал. — А потом? — бормочет актёр еле слышно, обнимая мужчину за шею. Тот смотрит в его глаза с нежностью. — А потом делай всё, что захочешь. Управляй процессом, одним словом. Всё в твоих, — он коротко целует Чимина в скулу, — руках. Чимин задерживает воздух в лёгких, понимая — режиссёр дарит ему полную власть над собой. Он прикрывает глаза, принимая чужие правила. В этот момент Юнги, выдыхая, плавно опускает актёра вниз. Бёдра Чимина мелко трясутся от напряжения, когда он чувствует чужую налитую кровью головку — та проезжается между покрасневших ягодиц, и это снова невыносимо щекотно. Сильные руки так и удерживают его в этом положении, ниже не опуская: словно позволяя как следует всё обдумать в последний раз, зацепиться за последний шанс, что заключается в решении всё-таки отказаться. Чимин отказываться не собирается — он уже давно всё решил для себя. А потому он, не выдерживая, делает рывок, пытаясь высвободиться — для него чужие движения чересчур медлительны. И тут же стонет тихо, когда режиссёр, усмехаясь, пальцами несильно оттягивает его кожу на боках, не давая совершить ошибку. — Я ведь сказал, — напоминает он, — что первый шаг за мной. Тело простреливает новым залпом крупной дрожи — в чужом голосе слышится беспрекословно подчиняющая себе неожиданная строгость. Чимин послушно застывает, и его, наконец, опускают чуть ниже — скользящая головка медленно погружается внутрь. Актёр, широко распахивая глаза, дышит через раз, изо всех сил пытаясь расслабить кольцо мышц. — Теперь скажи мне, когда привыкнешь. — он с трудом разбирает чужие слова. — И я продолжу. Мутным взглядом он находит лицо Юнги сквозь пелену. Тот крепко стискивает челюсти, и Чимин поражается — насколько режиссёр сильный: не столько физически, сколько именно духом. Актёр даже не представляет, какую железную выдержку нужно иметь, чтобы не опустить его на член одним рывком до упора. — Всё… — шепчет сбивчиво он, когда понимает, что боль слегка притупляется. — Давай дальше. Юнги, благодарно кивая, насаживает его чуть глубже — стенки тут же сжимаются вокруг ствола, обхватывают его тесно. Чимин, сглатывая ком, вставший поперёк горла, понимает — это вполне терпимо. Если не брать в расчёт то, что он снова плачет. Режиссёр входит мучительно медленно — сантиметр за сантиметром. Он задыхается — ему самому хочется в несколько раз быстрее, но Чимин, что отчаянно цепляется за его взмокшую шею, словно за спасательный круг, заставляет вмиг отодвинуть свои желания на второй план. В глазах актёра вновь стекленеют кристальные слёзы, и Юнги клянётся: ему хочется плакать вместе с ним. Но он лишь аккуратно, чтобы не сделать ещё больнее, поддаётся корпусом вперёд, трогательно целуя везде, до куда может дотянуться. — Прости меня… — только и шепчет он, пока сердце исступлённо бьётся о грудную клетку. — Это пройдёт. Скоро станет легче. Чимин, прикрыв глаза, безмолвно подставляет лицо под невесомые поцелуи. И продолжает трястись, когда Юнги, наконец, входит до конца. Актёр, судорожно выдыхая, первое время не двигается — пытается привыкнуть к ощущению наполненности, что распирает изнутри. Член режиссёра с самого начала кажется ему большим, но не слишком толстым. И, возможно, всё это объяснялось тем, что Юнги предварительно хорошо его растянул — сейчас боль уже казалась не новой, а смутно знакомой, и с этим фактом мириться было в разы легче. И это, на самом деле, уже не кажется слишком болезненным, когда ты, спустя несколько долгих минут, всё-таки привыкаешь. — И что… Что теперь делать? — смотрит он на Юнги, быстро промаргиваясь. — Всё, что считаешь нужным. — хрипит тот в ответ, и Чимин, слегка ёрзая, делает бёдрами пробный толчок. Ощущения по-прежнему не из приятных, но актёр великолепно помнит о том, что может произойти, если выбрать правильный угол. И он старательно ищет его прямо сейчас, слабо толкаясь вновь и вновь и негромко шипя сквозь зубы. Юнги, тем временем, запрокидывает голову — внутри Чимина слишком узко, и это, блять, напрочь сносит крышу. Это где-то на грани: между жгучей болью и восхитительным наслаждением, и ноги от этого чувства почти сводит судорогой. Актёр, продолжая дышать ртом, решает сменить траекторию, дабы растянуть мышцы получше: начинает неспешно вращать бёдрами, вырисовывая неровные круги. Юнги мягко гладит его по талии, отзываясь на каждое движение одобрением, и Чимин позволяет себе вымученно улыбнуться, смело встречаясь с ним взглядом. Постепенно по телу вновь разливается уютное робкое тепло — от чужих ласк, прикосновений, губ. — Умничка... — без конца шепчет Юнги ему куда-то в ключицы, мягко их выцеловывая. — Ты просто умничка. Он знает, насколько актёр сейчас нуждается в поддержке, а потому не перестаёт хвалить его ни на секунду, пытаясь отвлечь всеми возможными способами. И Чимин, в самом деле, ему искренне благодарен — должно быть, именно в этот момент боль и отступает окончательно перед безграничной нежностью, словно понимая, что с последней соперничать бессмысленно — та одержит безоговорочную победу в любом случае. Поэтому, актёр позволяет себе перейти на новую ступень: он, сильнее сжимая плечи Юнги в качестве опоры, чуть приподнимает бёдра, чтобы через пару секунд с шумным выдохом снова опуститься на член полностью. — Боже… — режиссёр продолжает хрипеть ему в шею. — Боже, Чимин… Чимин, сдувая волосы с лица, повторяет то же самое, чувствуя, как тугие стенки растягиваются с каждым новым толчком сильнее. Ему нравится следить за стремительными изменениями на лице режиссёра — наблюдать, как напрягаются острые скулы, закатываются глаза, а блестящие губы приоткрываются. Чимину так нравится осознавать, что причиной чужих ярких эмоций является именно он. Поэтому, он и сам не замечает, как собственное дыхание вновь учащается, когда он немного ускоряет темп — вращает бёдрами быстрее, слегка раскачивая ими в стороны. Всё внутри натирает от высокого давления, и это неожиданно приятно обжигает. Однако — ещё не до такой степени, чтобы можно было тихо простонать. Хочется большего. Юнги словно понимает его немое отчаяние — не выдерживая, сжимает пальцы на талии крепче и заглядывает в глаза с осторожной просьбой. — Позволь… — он сбивается, но заставляет себя договорить. — Позволь мне помочь тебе. Чимин лишь скованно кивает, когда режиссёр, наконец, делает первый ответный толчок. Выходит размашисто, слегка резко, и в какой-то момент даже кажется, что боль снова возвращается, но лишь с новым толчком уже под другим углом Чимин запоздало понимает — это вовсе не она. Это, определённо, что-то другое. Он сипло выдыхает, неосознанно насаживаясь глубже в попытках распознать это чувство, от которого кровь в жилах не то стынет, не то бурлит. — Пожалуйста, — голос начинает едва ощутимо дрожать, — сделай так снова. Юнги не нужно просить дважды. Он, аккуратно подхватывая актёра под ягодицы, делает ещё один рывок, и Чимин чувствует: вслед за голосом начинают подрагивать и бёдра, мышцы которых сводит от напряжения. Режиссёр попадает в точности по чувствительным нервным окончаниям глубоко внутри, а затем, чуть подождав, толкается в несколько раз сильнее, безошибочно находя ту же самую точку — точку невозврата для них обоих, когда они громко стонут в унисон. В паху с невиданно бешеной скоростью разрастается сладкий ком удовольствия, и Чимин, кусая губы, старается ухватиться за него изо всех сил. Юнги, наконец, находит тот самый нужный угол и стимулирует его вновь и вновь — после каждого его толчка лихорадка словно усиливается, а его прикосновения становятся жарче — ещё немного, и они начнут пылать алыми ожогами на нежной коже. Но, вот же ирония, актёр всеми фибрами души желает именно этого. Чимину даже сгореть заживо совсем не страшно — главное, чтобы Юнги сейчас не останавливался. Они по прежнему не срываются на быстрый темп — Юнги, продолжая беспокоиться за Чимина, не даёт на это разрешение и, чёрт возьми, действительно контролирует ситуацию, даже если и закатывает глаза от того, насколько, блять, хорошо и правильно актёр принимает его член, крепко сжимая его внутри. Режиссёр поднимает на Чимина зачарованный взгляд и безбожно задыхается — тот выглядит, в самом деле, потрясающе. Он — произведение искусства. Он — поистине непревзойдённый шедевр, который никому и никогда не переплюнуть, как ни старайся: прыгнуть выше головы элементарно невозможно. Режиссёр сжимает его кожу на ягодицах сильнее, и тот отзывается задушенным всхлипом. А Юнги всё никак не может понять, за какие заслуги ему досталось это драгоценное сокровище. Быть может, он спас в прошлой жизни эту огромную планету, раз уж в этой небеса послали ему такой восхитительный подарок. — Если бы ты только видел себя сейчас… — слова даются с трудом, но Юнги просто обязан озвучить это. — Если бы ты только мог взглянуть на себя моими глазами… Новый толчок, а затем ещё один, и так — бесчисленное множество раз, и Чимин протяжно стонет на каждый, трепеща ресницами. — И как же… — всё-таки сдавленно спрашивает он изрядно охрипшим голосом. — Как же я выгляжу для тебя? Юнги смотрит на него во все глаза: с трясущимися губами, испариной на лбу, беспощадно спутанным ворохом волос актёр выглядит просто… — Прекрасно. — не задумываясь ни на мгновение. — Ты всегда выглядишь прекрасно для меня. И для Чимина всё, кроме этих слов, в одночасье теряет смысл. Он с новым стоном накрывает губы режиссёра своими, послушно приоткрывая рот навстречу горячему языку и перемещая скользкие ладони с широких плеч на такую же широкую спину. Поцелуй умопомрачительно влажный, и актёр чувствует, как тонкая ниточка слюны стекает по его подбородку, когда Юнги, облизывая губы, отстраняется. Только в этот момент Чимин понимает, что в комнате невыносимо душно — словно весь воздух из пространства разом выкачали. Их тела из-за этого мокрые от пота и липкие от этого блядского крема, который характерно хлюпает каждый Божий раз, когда Юнги, не выходя до конца, вновь вгоняет член до основания. Простынь сползает с матраса, вместе с помятой одеждой комкается в ногах, и Чимину оттого даже нечего сжать между трясущихся пальцев, потому что сжимать и царапать ногтями до боли чужую кожу — последнее, что он себе позволит. В этот момент Юнги, продолжая обхватывать актёра одной рукой за ягодицы, тянет другую к его члену. Он нащупывает головку и нежно поглаживает её большим пальцем. Чимин чувствует — во рту окончательно пересыхает, словно он прямо сейчас находится в бескрайней пустыне под палящим солнцем. Чимин не успевает даже сообразить, прежде чем режиссёр сильно надавливает на его головку, одновременно с этим вскидывая собственные бёдра вверх. Актёр раскрывает губы беззвучно — его безжалостно колотит, и он, заламывая брови, неистово взывает к небесам, лишь бы не сойти с ума. Юнги, тяжело дыша, продолжает свою работу — смыкает пальцы на члене в плотное кольцо и ритмичными движениями пытается довести актёра до такой скорой разрядки. Толчки становятся более редкими, но безошибочно точными — и Чимин понимает: Юнги тоже близок к тому, чтобы потерять рассудок. Воздух между ними раскалён до невозможности, когда с жёстким трением о чужие бёдра измождённое тело актёра содрогается в ожидании финальной, завершающей детали. — А должно быть горячо. Чимин вспоминает эти слова и всхлипывает шумно, чувствуя, как пальцы на ногах поджимаются. Судорожный толчок, а за ним ещё один. — А теперь? — слышит актёр чужой прерывистый хрип. — Теперь горячо? Отвечать нет смысла — Чимин всем своим видом кричит о том, что сгорает. И всё же, он кивает, стискивая стучащие дробью зубы. — Тогда давай. — Юнги буквально рычит, вновь надавливая на головку пальцами и слегка подцепляя её ногтями. И, видимо, он забывается. — Давай, малыш. И это — подобно контрольному выстрелу в голову. Это последнее слово вызывает бешеную бурю эмоций, и Чимин не может понять, почему, даже если и кажется, что ответ лежит на поверхности. Но все эти мысли тут же покидают голову, когда режиссёр мощно толкается бёдрами в последний раз, выбивая, Господи, эти самые визги даже несмотря на охрипшее горло. Чимин, дёргаясь в сладостных конвульсиях, рушится во всех возможных смыслах — когда обессиленно падает на чужую взмокшую грудь и когда, наконец, обильно кончает. Юнги доходит до разрядки вслед за ним, быстро выходя из его тела и с низким стоном беспощадно пачкая матрас. Спустя несколько минут тишины, пока они приходят в себя, он обнимает поперёк спины Чимина, что продолжает крупно трястись до сих пор, и ласково целует его в переносицу. — Завизжал, всё-таки. — хмыкает мужчина, притягивая к себе актёра чуть ближе, и тот закатывает глаза с раздражением. — А ты, блять, во мне сомневался? Юнги, не сдерживаясь, громко смеётся, осыпая чужое улыбающееся лицо градом нескончаемых поцелуев.* * *
— А это уже смахивает на ремиссию. — ещё спустя несколько дней произносит Лиам. — Ты и вправду творишь с Чимином чудеса. Они вновь сидят на кухне ранним утром, пока актёр всё ещё спит, наконец, спокойно. Лиам задумчиво потягивает холодный лимонад через трубочку, и, видимо, ему откровенно плевать на то, что на улице по-прежнему промозглая зима. — Поздравляю, Юнги. Режиссер, довольно улыбаясь, благодарно ему кивает. Он и сам безумно рад, что Чимину, наконец, стало легче. Его перестало тошнить. Ему больше не холодно. — Ребят… — слышится вдруг неуверенный голос Хосока. — Я, конечно, понимаю, что вы тут дохуя умные. Но можно теперь по-человечески, пожалуйста? Я только выучил, что такое рецидив, а тут уже какая-то ремиссия… Юнги прикрывает глаза. Он знает, что сейчас произойдет. Но, почему-то, всё равно улыбается, даже когда Лиам отставляет стакан в сторону. — Юнги, — тяжело вздыхает стажёр, — держи меня, иначе я, сука, убью его. — Что это вы тут делаете? К ним на кухню, потирая глаза, заглядывает сонный Чимин, и режиссёр тут же подрывается с места, быстро целуя его в подставленную щёку. Актёр мягко притягивает его к себе за шею. Хосок ему приветливо улыбается. — Лиам снова хочет меня убить. — жалуется он, надувая губы. — Спасёшь меня от него, Чимин? Стажёр молча приподнимает брови. Поразительная наглость. Актёр вдруг хихикает, продолжая обнимать Юнги. — А ты точно уверен, — спрашивает он задумчиво, смотря при этом в глаза режиссёру, — что хочешь быть спасённым? Хосок озадаченно хмурится, а Лиам, делая глоток лимонада, от неожиданности закашливается. Юнги в этот момент сгибается от хохота. — К чёрту идите. Оба. — беззлобно шипит Чон. — Голубки, блять. Лиам, глядя на него, смущённо облизывает губы.