разве это не смешно: когда мечты сбываются, но всё получается не так, как ты того хотел?
Это ведь не секрет: Чимин ненавидит, когда его недооценивают. Когда его амбиции считают завышенными и пустыми, когда в его способностях сомневаются, когда в него попросту не верят. Его самый жуткий, самый мучительный кошмар потому и уходит корнями в далёкое детство: туда, где над хрупкими, безобидными мечтами смеялись взахлёб, словно над отменной шуткой, давая таким образом понять, что всерьёз их не воспринимают. Ощущение собственной никчёмности — это и есть главный кошмар Чимина. Тот самый, который с малых лет преследовал — дышал в спину, не позволяя расслабиться, отпустить себя, жить, в конце концов, спокойно, наслаждаясь сполна каждым моментом. Чимин, что вечно держал слова отца в голове, боялся до одури воплотить их в реальность, подтвердить. Он так сильно боялся обнаружить однажды в отражении зеркала не себя — лишь жалкую оболочку. Бездушную пустышку, которая в опасной погоне за успехом безнадёжно растеряла всё, что имела: мечты, цели, стремления. Но, несомненно, главным образом — чувство собственного достоинства. Утратить его значило перестать быть собой, сломаться. И Чимин на протяжении многих лет делал всё возможное: выкладывался на полную, лишь бы оставаться сильным. В своём собственном понимании, конечно же. Он, если взглянуть правде в глаза, во многом преуспел. И вот, где он сейчас. Он прошёл долгий и трудный путь. Научился многому: например, вставать с кровоточащих коленей и собирать себя по кусочкам в единое целое. Улыбаться ослепительно, утаивая на глубине души удушающие слёзы обиды. Затем научился вживаться в образ и безупречно отыгрывать свою роль. Он в этом настоящий профессионал: не зря же с отличием оканчивал лучшую театральную академию. Вот только кто бы сказал ему раньше, что всё это время он, глубоко раненый в самое сердце, лишь пытался доказать кому-то невидимому, что не сойдёт с намеченной изнуряющей тропы, не свернёт в сторону: туда, где в разы проще, легче. Он отказывал себе в бесконечно многом из-за чужих обидных слов, лишал себя безмятежной жизни: без мучительных тревог и медленно убивающих сомнений. Он словно жил не для себя. А по-другому, собственно, и не умел. И всё же, учиться чему-то новому никогда не поздно. Вот и Чимин, наконец, научился, хоть и не без труда, принимать чужую поддержку и заботу. С последним было особенно сложно: ради этого нужно было переступить через свои предубеждения, отбросить в сторону глупые предрассудки. Ради этого ему пришлось забыть о своих прошлых масках и заставить себя поверить в то, что чужая помощь вовсе не делает его слабым, уязвимым. Чимин ведь этого раньше не понимал: с ранних лет не привыкший к подобному отношению, полагался лишь на самого себя в трудные минуты. Потому и внушал себе, что слёзы — показатель слабости, ничтожности. А он, чёрт возьми, должен был оставаться сильным. Зато сейчас он всё осознаёт в полной мере: нужный человек в нужное время нашёл его и показал, что плакать — ни капли не страшно. И не обязательно копить всё внутри, давая себе волю только тёмными, беспроглядными ночами, когда никто не увидит, не услышит. Можно и по другому, вообще-то: в согревающих объятиях и без какого-либо стыда быть осуждённым. И, с осознанием этого, дышать стало будто бы в разы легче. Чимин теперь действительно другой: он знает себе цену. Его больше не тревожат чужие мерзкие слова — он не придаёт им значения. В это трудно поверить, но ему удалось в некоторой степени избавиться от общественного влияния: он, наконец-таки, начал жить в своё удовольствие. Правда, он по-прежнему не читает новости, но уже по другой причине. Ему отныне просто неинтересно. Есть ли вообще смысл открывать газеты, в которых о тебе пишут сплошные сплетни, если ты сам великолепно осведомлён о том, что ни одна из них не находит подтверждения на практике? Ещё он перестал корить себя за каждую неудачу и пытаться прыгнуть выше головы. Он освободился от навязчивого желания стать идеальным, потому что знает — идеальных людей не бывает. И усвоил важнейший урок: нет нужды доказывать что-то кому-то. Нельзя, вечно держа в голове чужие обидные слова, выстраивать вокруг них всю свою жизнь. До тех пор, пока они живы в твоей памяти, ты не сможешь обрести покой. Так и будешь закапывать себя глубже, отказывая себе в банальных вещах, в которых, по сути, нет ничего зазорного. Но, пока ты живёшь с навязанным мнением, то считаешь их именно такими. И от этой пытки есть одно целебное средство — принятие. Чимин так и поступил: принял своё прошлое и отпустил его в свободный полёт. А после этого принял уже и себя. И это — самая долгожданная победа. Чимин действительно долго шёл к ней, и сейчас он, самую малость, гордится собой. Гордится, он так гордится, когда думает о том, чему смог научиться и что он теперь умеет. А умеет он, и вправду, много чего. Спать без кошмаров, допустим. Они его больше не мучают — исчезли окончательно. Поняли просто, что не смогут надавить на больное, как прежде. Потому что Чимину теперь не больно. Но человек ведь не всемогущ, верно? Если бы он был таковым, то, вероятно, жить было бы скучно. Неинтересно. Жизнь, если пораскинуть мозгами, состоит из испытаний. Мы сталкиваемся с ними в повседневности, учимся чему-то новому, приобретаем необходимый опыт. Каждый день мы решаем проблемы различного масштаба. Преобладают, конечно, бытовые, но и более серьёзные тоже встречаются, куда уж там. Важно то, что все они, вне зависимости от своего масштаба, в сумме дают ярко выраженный положительный эффект: делают нас сильнее, закаляя наш характер, словно сталь. Поэтому, быть может, это даже хорошо, что человек не может вот так, слёту, преодолеть все свои трудности. Это значит, что ему есть, куда расти и к чему стремиться. Есть что-то такое, чему ещё только предстоит научиться. А Чимин… Чимин ведь не исключение из правил. И ему, вот правда, давно пора бы научиться одной полезной вещи. Чимину уже удалось отпустить чужие слова из прошлого. Вот только людей отпускать он не умеет до сих пор. И вот это, знаете ли, по-настоящему больно. Он удостоверяется в этом окончательно, когда просыпается в спальне с лавандовыми стенами в полном одиночестве. Первое, что он понимает — это то, что соседняя половина постели пустая и остывшая. Он, не раскрывая глаз, по привычке ведёт по ней ладонью в поисках чужого тепла, но нащупывает лишь неровные швы холодной подушки. Не до конца прийдя в себя, он пытается успокоиться — Юнги всего лишь поднялся раньше него, а сейчас наверняка сидит на их небольшой кухне и попивает ароматный кофе. А ведь самообман — забавная штука, в самом деле. И это — второе, что понимает Чимин, поднимаясь с кровати и шлёпая босыми ногами на кухню. Он слегка щурится — та напрочь залита солнечными лучами, что вовсе неудивительно: весна, всё чаще стучась в двери, напоминает о себе в последние февральские дни. Чимин завороженно разглядывает яркие блики, падающие на все возможные поверхности помещения. Красиво. Но холодно. Так чертовски холодно — Чимин замерзает даже несмотря на то, что за окном давно плюсовая температура, а в квартире от батарей идёт буквально жар. А Чимин не дурак: он, обнимая себя руками за околевшие плечи, понимает, почему так происходит. Кухня пустует. Юнги не сидит за столом, не улыбается приветливо, не тянется, чтобы украсть первый утренний поцелуй. Актёр расстроенно выдыхает, наполняя стакан водой до краёв и опустошая его быстрыми глотками, лишь бы привести себя в чувство. Старается унять тоску. Это смешно, действительно смешно — подобная мучительная пытка продолжается уже третью неделю. Ровно столько Юнги уже нет дома, и ровно столько Чимин самонадеянно убеждает себя, что всё в порядке. Ему всё кажется, что режиссёр просто вынужденно уехал по неотложным делам и вот-вот вернётся — покажется на пороге и, не раздеваясь, первым делом заключит Чимина в свои тёплые объятия. И вот тогда, актёр уверен, он точно согреется. Потому что с Юнги невозможно по-другому. И Чимин ждёт. С раннего утра до позднего вечера гипнотизирует до чёрных точек перед глазами входную дверь, пока зрение не начинает обманывать, и тогда кажется даже, словно ручка слегка дёргается. Дыхание в такие моменты перехватывает, ладони потеют, и он, нервно сглатывая, переминается с ноги на ногу взволнованно, а затем застывает в трепетном ожидании. Вот только дверь так и не открывается. И это ожидаемо, чертовски ожидаемо, но всё равно бьёт прямо под рёбра. И Чимин, как бы ни пытался, не может совладать с этой болью. Поэтому он горько улыбается самому себе, уходя обратно в спальню и зарываясь носом в чужую подушку. И либо у него галлюцинации, либо та по-прежнему хранит чужой тонкий, едва уловимый запах лаванды — актёр вдыхает его так глубоко в лёгкие, насколько только может. Но, стискивая ткань подушки в пальцах и зубы до скрипа, понимает — этого мало. Ему нужно гораздо больше: чтобы сильные руки прижимали к себе до невозможности, а ласковые губы мягко и самую малость, но требовательно, сминали его собственные до нехватки воздуха. Чимину нужен Юнги. Актёр, сгибаясь пополам от душащих изнутри рыданий, понимает, насколько невыносимо он скучает. Прокручивая их ссору в голове в миллионный раз, он признаёт, что и не думал обижаться на Юнги за то, что тот утвердил его на съёмки не за талант. Чёрт с ним — это уже не ощущается так обидно, когда ты смог отпустить свои предрассудки и принципы. Но сокрытие правды — вот, что до сих пор отзывается в груди болезненно. Это действительно ударило гораздо сильнее, чем Чимин того ожидал. И его реакция, по сути, вполне объяснима, а обида — оправдана. Когда ты с невообразимым трудом всё-таки начинаешь доверять человеку и всецело ему открываешься, то меньше всего ожидаешь, что он окажется не тем, за кого себя выдавал на протяжении столь долгого времени. И у тебя словно земля из-под ног уходит, а доверие, которое ты смог подарить, превозмогая себя, рушится на глазах. Куда хуже, если ты при этом ещё и начинаешь строить свои собственные теории о причинах подобного утаивания истины, приходишь к собственным, зачастую необоснованным выводам, которые твой мозг в порыве эмоций выдаёт за реальность. Но тебя и винить-то, по большому счёту, за это нельзя — ты и не знал всю полноту картины, чтобы отнестись к ситуации с полным пониманием. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что Чимин до сих пор зол и расстроен. И всё же, однажды он вдруг осознаёт, что готов забрать каждое своё слово, брошенное в гневе, назад, если потребуется — лишь бы режиссёр явился к нему не только во снах, но и наяву. Готов, засунув собственную гордость куда подальше, извиниться первым: ему не трудно, если в итоге всё вернётся на свои положенные места — руки на талию, а губы на губы. Но входная дверь по-прежнему не открывается, а кухня, залитая солнцем, пустует, как и вторая половина постели. Чимин изводит себя мыслями круглосуточно, сидя на широком холодном подоконнике и бездумно глядя в окно в отчаянных поисках нужного силуэта. Он и понятия не имеет, где должен искать Юнги. И нужно ли его искать вообще? Быть может, режиссёр не хочет его больше видеть. А Чимин поймёт, правда поймёт — после всего того, что он высказал. Актёр внедрит обязательно эту мысль в свою черепную коробку, и станет чуть проще. Вот только сердце, что по-прежнему рвётся к чужому теплу, и слушать не станет. Чимина ломает на части, бросает из крайности в крайность: в одну секунду он, глубоко раскаиваясь, мечтает увидеть Юнги и вымолить прощения за все свои ужасные слова, но уже в следующую вновь злится на режиссёра, перекидывая всю вину на него. Это похоже на замкнутый круг, из которого никак не выбраться. В какой-то момент оставаться в квартире становится невыносимо — Чимин ловит себя на этом, когда посреди беспроглядной ночи трясущимися пальцами набирает по памяти номер Лиама. Стажёр всё понимает без лишних слов по первому всхлипу из шипящей трубки. Приезжает на такси в тот же час и, слегка хмурясь, помогает собрать вещи. Чимин берёт с собой чистый минимум — только самое необходимое. Не стремится опустошать шкафы и паковать чемоданы, а на кухонной столешнице оставляет свою любимую кружку — верит до последнего, что вернётся однажды. Забавно, что при этом он забирает с собой чужую подушку. Лиам обнимает его с грустной улыбкой, но так ничего и не говорит. И… Что ж. Так и наступает весна. Чимин встречает её в небольшой, но уютной квартирке Лиама, куда стажёр предлагает ему перебраться на время. Актёру здесь нравится — смена обстановки на него влияет явно положительно. Здесь грустить сложнее — это тебе не дом, где каждый чёртов сантиметр пропитан воспоминаниями, от которых на глаза так и наворачиваются слёзы против воли. К тому же, Лиам не позволяет ему почувствовать себя одиноким. У них теперь новая привычка — душевные разговоры по вечерам и под бутылку красного полусладкого вина. Они говорят обо всём подряд: стажёр делится историями с работы, а Чимин, на удивление, иногда даже смеётся. Но он, конечно, соврёт бессовестным образом, если скажет, что даже при этом всём скучает и тревожится чуть меньше. Даже если он и старается изо всех сил этого не показывать. И Лиам позволяет ему эту небольшую фикцию. Но и просто наблюдать за тем, как актёр мучается в неведении, тоже не может. — Юнги, кстати, на работе пропадает. — оповещает он будничным тоном Чимина однажды. — Они с монтажёром хотят закончить всё в кратчайшие сроки. На полу валяется пустая бутылка из-под вина, а за окном вот-вот начнётся рассвет. Они лежат на кровати и уже засыпают, когда Лиам всё-таки подаёт неожиданно голос. Актёр, у которого глаза буквально закрываются не то от усталости, не то от количества алкоголя, при упоминании чужого имени почти не вздрагивает. Лишь молчит, чувствуя, как сердце в груди болезненно бьётся. — Ночует в студии. Но не спит практически. Погрузился с головой в работу — не оттащишь. — ворчит, тем временем, Лиам. — Приёмы пищи тоже пропускает, но я заставляю его есть, чтобы он не загнулся окончательно. Поэтому, у него всё относительно неплохо. — Зачем мне эта информация? — приподнимает брови Чимин, на что стажёр только невесело хмыкает. Они оба знают, что актёр, даже если и не подаёт вида, так остро в ней нуждается. — Да так… Просто вспомнилось почему-то. — Ясно. — только и бросает Чимин в ответ, отворачиваясь к стене. Лиам с тихом вздохом укладывает ладонь на его плечо. — А ты как? Чимин усмехается, обдумывая чужой вопрос. — Тоже неплохо. — и дополняет вслед за этим. — Относительно. Лиам улыбается, качая головой. — А если честно? Чимин нехотя поворачивается обратно к стажёру, заглядывая ему в глаза. Отвратительно. Ему отвратительно без Юнги. Но он в ответ лишь поджимает губы. — А честнее некуда. Говорить правду о своём состоянии он, оказывается, тоже ещё не умеет. Лиам качает головой с неодобрением. — Хватит ёрничать, Чимин. Ты ошибаешься, если думаешь, что я не вижу тебя насквозь. Актёр закатывает глаза с раздражением. — Хорошо. — сдаётся он. — Меня разрывает на части уже почти целый месяц. Одна из этих частей не выдерживает и воет от боли. Она хочет, чтобы Юнги вернулся домой. Она скучает. — Тогда почему ты не говоришь это ему? — хмурится Лиам. Чимин садится в постели, устремляя взгляд к окну — туда, где между крыш домов уже проглядывает солнечный диск. — Потому что есть ещё вторая часть. И она по-прежнему не может отпустить обиду. И, видимо, она пока что превалирует над первой. — Чимин, — пытается его образумить стажёр, — вы ведь оба действовали на эмоциях и даже не поговорили нормально. — Не думаю, что нам есть, о чём теперь разговаривать. — отрезает тот, морщась от досады. — Юнги уже сказал мне всё, что нужно, и даже больше. Мне этого достаточно. Лиам устало трёт виски, пока Чимин вспоминает. — Он так много всего говорил, знаешь ли… Допустим, что утвердил меня на главную роль за талант. И ведь он словно знал, что я нуждался в этом больше всего. Потому что я видел свою высшую награду именно в этом — чтобы он смог оценить меня по достоинству. Чимин некоторое время молчит, тоскливо улыбаясь самому себе. — Видишь ли… Я делал всё возможное, чтобы стать лучше. Чтобы отточить свои актёрские навыки до совершенства. Я не спал ночами — до онемения языка читал наизусть прозу. И если всё-таки находились жалкие часы на сон… Я, блять, даже в это время грезил лишь об одном. Актёр облизывает губы, прежде чем продолжить. — Я лишь хотел, чтобы… Режиссёр, которым я так сильно восхищался, сказал, что я делал всё это не зря. Лиам слушает внимательно, не перебивая — позволяет выговориться, вытащить наружу всю боль, от которой сводит внутренности. — И ведь Юнги говорил мне это. Тысячу раз говорил. А я ему, чёрт возьми, верил, закрывая глаза на всё. Чимин делает глубокий вдох. — Да, глупо отрицать, что именно Юнги подарил мне веру в себя и свои силы. Заставил пошатнуться все те многолетние принципы, которые лишали меня возможности спокойно жить всё это время. Он сделал так много ради меня, и я ему чертовски благодарен, если на чистоту. Актёр мотает головой, приводя себя в чувство. — Вот только… Он обманул меня, понимаешь? Он умалчивал правду так долго, и я не знаю, сколько бы ещё верил, если бы однажды не увидел тот чёртов портрет. Поэтому мне обидно. Как бы я ни ценил его заботу и поддержку, искренность мне важна чуть ли не больше. Но Юнги не был со мной искренним. Он мог сознаться мне во всём. Он не должен был лгать, даже если эта ложь и была во благо. Мне от неё стало только хуже. И именно осознание этого факта не даёт мне сорваться с места и броситься к нему прямо сейчас. Чимин, тяжело дыша, заканчивает свою тираду. Лиам же смотрит на него не то с глубоким сочувствием, не то с лёгким укором — так, словно перед ним совсем юное и наивное дитя. — Позволь мне напомнить тебе кое-что. — всё-таки произносит он мягко спустя какое-то время. — Человеку ведь не выдают инструкцию по жизни, как только он появляется на свет. У него нет чётких предписаний и правил, где указано, каким образом следует поступать в той или иной ситуации. И, по этой причине, разумно предположить, что каждый человек имеет право на ошибку. Чимину, что сжимает губы в тонкую полоску, остаётся лишь коротко кивнуть. — А Юнги — такой же человек, как и ты. Как и мы все. И он тоже ошибается. И это, Чимин, не делает его плохим. Потому что он ошибается не со зла. Да и, к тому же, — добавляет Лиам с лукавой улыбкой, — ты, очевидно, последний человек, которому он бы пожелал зла. Актёр отводит взгляд в сторону. — Если бы он вообще был способен на такое. — фыркает стажёр. — Но я знаю его, как облупленного. И поверь: Юнги бы никогда не стал делать что-либо из корыстных побуждений или во вред кому-то. Это совсем не по его части. Он на несколько мгновений умолкает. — А вот защищать близкого человека всеми возможными методами — это уже да. Это в стиле Мин Юнги. Он, если потребуется, примет на себя весь удар, лишь бы ты не пострадал. Приложит максимум усилий, чтобы ты не тревожился. Он будет охранять твой покой, даже если у самого на душе чертовщина. Перенимет всю твою боль и перемешает её со своей собственной внутри, и даже если будет задыхаться — не подаст виду до последнего. Чимин и сам не замечает, в какой момент у него начинают дрожать руки. — Но высшей наградой для него будет твоя счастливая улыбка. Потому что он всегда, слышишь, всегда будет ставить в приоритет тебя. А о себе даже и не подумает. Лиам говорит это твёрдо, уверенно. — Юнги, в самом деле, чудесный друг. Он, если нужно, без малейших колебаний и под пулю ляжет за близких, пусть у него их — по пальцам одной руки пересчитать. Актёр против воли тянется ладонью к чужой подушке, которую забрал с собой из дома. Сжимает мягкую ткань, шумно дыша через рот. — И, быть может, порой тебе кажется, что эти его попытки обезопасить тебя выходят за рамки разумного. И твои домысли не лишены здравого смысла. — шепчет ему Лиам. — Но я больше, чем уверен, что Юнги не рассказывал тебе правду, потому что боялся причинить боль по неосторожности. Сердце в груди щемит так сильно. — Мысли о том, что он недоговаривает тебе часть правды, убивали его задолго до того, как ты обо всём узнал. Мне самому остаётся только догадываться, сколько же он мучал себя. Чимину становится плохо. Он и подумать не мог. Юнги ведь никогда не рассказывал о своём состоянии — не делился переживаниями, хотя, как оказалось, страдал жутко. А Чимин… Чимин, к своему стыду, даже спросить ни разу не удосужился. Только сейчас он понимает, насколько же это несправедливо. Всё это время его проблемы решал Юнги. Помогал ему справиться с болью, поддерживал, заботился. Юнги относился к нему с особым трепетом, нежностью — предугадывал каждое желание актёра в точности до мелочей. А Чимин не дарил ни капли того же тепла в ответ. Поэтому, сейчас актёр действительно чувствовал себя виноватым. — И он, открою тебе секрет, уже хотел сознаться во всём. Не мог сдерживаться больше. Говорил, что ты заслуживаешь знать истину. Вот только именно в тот момент, когда он решился… — Лиам быстро переводит дух. — Тебе стало хуже, Чимин. И он отступил. Актёр поражённо приоткрывает рот, застывая. — Вспомни только, что ты пережил. Чёртовы статьи в газетах, журналисты, слухи и сплетни. На тебя было страшно смотреть, Чимин. — признаётся Лиам. — В те моменты, когда тебе всё же удавалось уснуть после кошмаров, Юнги звонил мне или Хосоку и в панике просил совета. Пока ты спал, мы приезжали и подолгу успокаивали его, чтобы потом он смог успокоить уже тебя. И разве же он мог сказать тебе это в тот момент? Когда ты больше всего нуждался в спокойствии и заботе? Актёр прикрывает глаза. Ненависть невиданных масштабов начинает стремительно расползаться внутри. Ненависть эта — к себе самому. Потому что он действительно не выслушал Юнги — не разобрался ни в чём, как следует, а предпочёл вместо этого закатить громкий скандал. Словно, и впрямь, эгоистичный ребёнок. — Поэтому, да. Юнги, наверное, всё же просчитался. И даже не один раз. — тихо договаривает Лиам. — Первый, когда слишком долго медлил, из-за чего ты успел построить целую гору иллюзий. И второй, когда подумал, что ты больше оценишь его заботу, а не его искренность. Чимин вновь ложится на постель, прижимая подушку с едва уловимым ароматом лаванды к груди — туда, где зияет необъятная пропасть. — А ведь люди постоянно совершают ошибки, если так подумать. — бросает Лиам почти беззвучно. — Но, тем не менее, люди порой заслуживают второго шанса, если глубоко раскаиваются в своих прошлых поступках. — Ты это и себе самому сейчас говоришь, верно? — догадывается вдруг Чимин, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы. Стажёр горько улыбается ему: — Верно. Так и наступает весна. Чимин встречает её с мыслями о том, что ему ещё, оказывается, предстоит многому научиться. Например — не повторять ошибки прошлого себя. Не отталкивать самых близких сердцу людей из-за своей чёртовой гордости.* * *
На утро Чимин просыпается от громкой и весёлой музыки, раздающейся с кухни. Он, чуть морщась, поднимается с постели и отправляется туда, чтобы встретить там пританцовывающего в такт мелодии Лиама. — Что-то ты подозрительно счастливый. — бурчит Чимин, хмуро наблюдая за ним. — Мне сегодня дали выходной. — салютует стажёр чашкой кофе. — Это ли не повод для радости? Актёр усмехается, усаживаясь за стол. У него, в отличие от Лиама, настроение находится на отметке ниже нуля — он так и не смог сомкнуть глаз ночью. Всё думал о Юнги и винил себя. Размышлял о том, что ему делать дальше и как правильнее всего будет извиниться. За то, что не поставил себя в положение Юнги, не посчитал нужным понять чужие чувства. Впервые Чимину было так тошно от самого себя. Лиам, очевидно, замечает его состояние. — Эй, — садится он рядом, заглядывая в глаза актёру, — перестань корить себя за эту ситуацию. Вы оба ошиблись, такое бывает. Главное — что вы можете всё исправить. — Как исправить? — шепчет Чимин бездумно. — Я столько всего наговорил, что… Не удивлюсь, если Юнги больше не захочет видеть меня. — Не захочет видеть? Тебя? — посмеивается по-доброму Лиам. — Прости, Чимин, но это — самая глупая вещь, которую я слышал в своей жизни. Актёр хмурит брови. — В каком смысле? — Юнги всегда будет рад видеть тебя. — закатывает глаза стажёр. — Просто поверь мне на слово. Чимин смущённо облизывает губы, когда Лиам поднимается, чтобы прибавить громкости на магнитофоне. — Всё у вас ещё образумится. А сейчас предлагаю отставить тоску и отпраздновать мой выходной. И Чимин, глядя на стажёра, что снова начинает забавно танцевать под льющуюся с небольшим шипением энергичную мелодию, чувствует, как настроение слегка приподнимается. Он и сам не понимает, в какой момент Лиам хватает его за руки и заставляет встать с места. — Присоединяйся! — восклицает он с хитрой улыбкой. И вот — они уже вдвоём, заливисто смеясь, кружатся по кухне. И Чимин, конечно, вслух не говорит, но внутренне отмечает, как же он благодарен Лиаму. — Здравствуйте, дамы и господа! В эфире программа «утренние новости»! — раздаётся вдруг чей-то бодрый голос, и актёр переводит взгляд, полный непонимания, на стажёра. — Магнитофон снова барахлит. Он уже старый, бывает. — раздражённо бубнит себе под нос Лиам, нажимая на кнопку в поисках другой радиоволны. — Но я не потерплю новостей. Только музыка. Чимин с ним полностью солидарен — после недавних событий он не хочет слушать новости. Он вообще больше не хочет их слушать никогда. Только музыку — успокаивающую и ненавязчивую. Наконец, Лиам находит нужную радиоволну. Из динамиков снова начинает звучать музыка, но это длится лишь пару секунд. — И начнём мы с сенсации, друзья! Сегодня у нас в гостях удивительный человек! Чимин от неожиданности вздрагивает. — Вот же чёрт… — шипит Лиам, вновь злостно нажимая на кнопку. На некоторое время музыка возвращается на кухню, прежде чем резко оборваться. — Все вы, дорогие слушатели, прекрасно знаете этого человека. Должны сказать, мы много раз звали его на интервью, вот только он всегда отказывался по неведомым нам причинам. — Что, блять, происходит? Мне даже отпраздновать выходной нормально не дают… — разочарованно стонет Лиам, опять нажимая на кнопку несколько раз для верности. Вот только это вовсе не помогает — словно все радиостанции объединились и транслируют одно и то же. Как будто бы на повторе. «Что же за сенсация такая?» — усмехается холодно Чимин. — И всё же, сегодня он здесь, в нашей студии! Более того, он сам заявил о своём желании присутствовать, чем несказанно нас удивил! Можете это представить? — Выключи его уже к чёрту. — не выдерживая, бросает актёр Лиаму. И тот уже, в самом деле, собирается последовать совету, как вдруг застывает. — Что ж, поприветствуем его — несомненно, самого гениального режиссёра этого столетия. Здравствуйте, Мин Юнги! Чимин хмурит брови, переглядываясь со стажёром и встречая в чужих глазах такой же неприкрытый вопрос. Какого чёрта? Что Юнги забыл там? Юнги, который откровенно ненавидит журналистов и давать интервью? Чимин нервно смеётся. Чушь, да и только. Скорее всего, ведущий просто хочет привлечь таким способом как можно больше слушателей. Но жизнь, как это обычно бывает, не перестаёт удивлять. — Доброе утро. — слышится вдруг до боли знакомый голос. Чимин растерянно моргает. Не может же быть такого. Они просто подобрали человека с похожим голосом, верно? — Итак, перейдём к делу. — продолжает, между тем, ведущий. — С чем связана ваша инициатива прийти к нам сегодня в студию? Актёр и сам не замечает, как вновь взволнованно усаживается за стол, кусая нижнюю губу. Лиам делает то же самое, нервно сцепляя пальцы в замок. — С желанием сделать одно очень важное публичное заявление. — отвечает, наконец, режиссёр, и брови Чимина взлетают стремительно вверх. Он всё ещё не верит. — Неужели? И что же вы хотите сказать? Слышится чужой задумчивый вздох, и у актёра глаза на лоб лезут. Юнги часто так вздыхает — именно с такой интонацией. В этот момент все сомнения окончательно рассеиваются. — Это он. — бормочет рядом Лиам. — Точно он. Но Чимин его едва ли слышит. Всё внимание обращено к Юнги. — Конечно, ни для кого не секрет, что на данный момент я и моя команда работаем над созданием нового фильма. — голос режиссёра ровный, спокойный, словно ни капли не взволнованный. Чимин скучал по нему — низкому и слегка хриплому от сигарет. — Само собой! — восклицает ведущий. — Поверьте, мы все с нетерпением ожидаем выхода вашего фильма в свет. Но Юнги на это ничего не отвечает. А потом говорит то, что заставляет Чимина судорожно выдохнуть. — И, конечно же, все вы знаете, кому отдана главная роль в этом фильме. Повисает секундная пауза. — Естественно. — протягивает диктор хитро. — Я так понимаю, ваше заявление будет касаться, непосредственно, Чимина? — Именно. — ровно отвечает режиссёр. — И, совсем немного, меня. — Какого… — успевает прошептать Лиам. — О, конечно. — ведущий хихикает как-то слишком гадко, и Чимин почему-то начинает дрожать. — Эта тема весьма актуальна в последнее время. Вновь пауза. Актёр заставляет себя дышать полной грудью. — С вашего позволения, я начну. — Да, пожалуйста. — Я начал сотрудничать с этим актёром в октябре, после того, как он прошёл кастинг и был утверждён на главную роль лично мной. Слышится сдавленный смешок. И, в который раз, небольшая пауза, которая так же стремительно нарушается прокуренным голосом. — Разве я сказал что-то смешное? — О, нет-нет, простите. — ведущий, очевидно, сдерживается изо всех сил. — Просто это «лично мной» звучит так… Лиам разозлённо шипит. — Чёртовы уроды… — Не ищите скрытый смысл там, где его попросту нет. — слышится хладнокровный ответ режиссёра. И ноги почему-то подкашиваются. Чимин восхищается против воли умением Юнги ставить людей, лезущих не в своё дело, на место. — Хорошо, продолжайте. — Так вот. Уже с первых дней Чимин начал подвергаться нападкам со стороны журналистов. Каждое его слово переворачивали наизнанку, выставляли в дурном свете. И я догадываюсь, почему. Внутри всё холодеет. Чимин смотрит на Лиама с ужасом. — Все думали, что я взял на его на съёмки по связям, не так ли? — усмехается режиссёр. — О, да. Не зря ведь были написаны сотни статей, порочащих чистое имя одного начинающего актёра. — Неужели вы хотите это оспорить? — спрашивает осторожно ведущий. Чимин задерживает дыхание против воли. — Именно. — произносит спустя несколько секунд Юнги. — Я пришёл сюда именно для этого. — Что он творит… — продолжает шептать шокированно Лиам. — А вот это действительно интересно. — говорит ведущий. — Я никогда не говорил об этом прежде, но всё же, я считаю поистине необходимым признаться в этом именно сейчас. — быстро прерывает того режиссёр. — Дело в том, что в детстве в меня никто не верил. У меня была мечта, но окружающие, лишь услышав о ней, начинали смеяться. И они никогда не думали, что я добьюсь чего-то. И, должен сказать, им почти удалось сломать меня своими обидными словами. Чимина беспощадно трясёт. — Но, в то же время, я был полон амбиций. Внутри меня горел огонь, и потушить его ни удалось никому. Я стоял на своём до самого конца, кто бы что ни говорил. — Это похвально. — вставляет свои неловкие пять копеек ведущий. — Но однажды я… Встретил мальчика. Совершенно случайно, конечно же. Он рыдал, стоя на краю обрыва, потому что его мечты были разбиты вдребезги. Он отчаялся, потому что никто не поддержал его в нужное время. — Он ведь про тебя сейчас, да? — шепчет Лиам. — Чёрт, ну конечно же про тебя… Чимин в ответ даже кивнуть не может. Его словно парализует. — И что-то во мне в этот момент дрогнуло. — продолжает, между тем, режиссёр. — Напомнило о моей собственной боли, заставило вернуться в те ужасные времена, когда я думал, что обречён. Одним словом, я узнал в этом мальчике прошлого себя. На некоторое время повисает молчание. — Правильно ли я понимаю, что этим мальчиком был Чимин? — спрашивает ведущий. — Да. — следует незамедлительный ответ. — Им был Чимин. Мальчик, который заставил меня переосмыслить всё. Актёр опускает невидящий взгляд на свои подрагивающие ладони. Перед глазами стоит густая пелена. — Именно благодаря нему на свет появилась идея для фильма, работа над которым кипит по сей день. Раскрою карты: этот фильм является моей автобиографией. И порой я до сих пор удивляюсь, каким образом посмел решиться на подобное откровение. Я ведь никогда прежде не распространялся о своём прошлом, видите ли… Но Чимин помог понять мне одну важную вещь. — И какую же? — Как я уже сказал, мой путь весьма тернист и запутан. И на этом пути, должен признаться, было много боли. Люди никогда не верили в меня. В то, что у меня получится достигнуть высот. Из-за них я начинал сомневаться в себе и даже подумывал всё бросить. Поэтому, не стоит полагать, что вся та слава, которую я имею сейчас, далась мне легко. Каждый день я боролся с самим собой и своими страхами, выгрызая себе дорогу к успеху. — Что вы хотите этим сказать? Чимин задерживает дыхание. — Я хочу сказать, что Чимин, которого я встретил на обрыве, заставил меня осознать, что я не один. Он показал, что в этом мире существует так много других людей, которые ежедневно сталкиваются с подобным. — Мать твою… — хрипит Лиам. — Чимин вдохновил меня открыться с новой, неожиданной стороны. Все привыкли видеть меня уверенным в себе режиссёром, который купается в лучах славы и живёт, ни в чём себе не отказывая. Но только ограниченный круг людей знает о том, что я был таким не всегда. И это весьма распространённый в нашем обществе миф: полагать, что человек, добившийся успеха, изначально рождается под счастливой звездой. — Да, но… — вновь пытается оспорить слова Юнги ведущий. — Бред. — перебивает его режиссёр. — За спиной каждого человека, добившегося цели, хранится целый склад потаённых страхов, сомнений и тревог. Но другие, конечно, об этом и не догадываются. А потому и распространяют беспочвенные мерзкие слухи, строят самые глупые теории. И снова тишина в ответ. — Хотите знать, почему я утвердил на главную роль именно Чимина? — в голосе режиссёра слышна невесомая улыбка. — Всё просто. Лиам в этот момент находит ладонь актёра, крепко её сжимая. — Поскольку я уже был знаком с ним раньше, то успел за это время проникнуться его историей. И она, повторюсь, в точности копирует мою собственную. Поэтому я посчитал, что Чимину не составит труда передать мой характер. Он — идеальный претендент на эту роль. И я ни разу не сомневался в правильности своего выбора. — А что насчёт… — Фотографий? — хмыкает Юнги. — Что ж. Каждый видит то, что считает нужным. Поэтому я, с вашего позволения, не стану отвечать на этот вопрос. К тому же, личная жизнь актёров не должна оказывать влияние на его профессиональные навыки. Чимин выдыхает с облегчением. — И, спешу порадовать, уже в скором времени у вас появится возможность оценить их по достоинству. — Что это значит? — Работа над фильмом подходит к концу. — отвечает режиссёр. — Нашей команде удалось закончить процесс монтажа в кратчайшие сроки. Осталась, как говорится, лишь пара финальных штрихов. — Вот это новость! — восклицает воодушевлённо ведущий. — В таком случае, все мы с нетерпением ожидаем премьеры! — Отлично. — ровным тоном произносит Юнги. — И всё же, я напомню об изначальной цели своего интервью. Чимин чувствует, как к горлу вновь подступает ком волнения. — Клянусь, я бы никогда не пришёл сюда, если бы того не требовала ситуация. По этой причине, я настоятельно прошу каждого, кто слушает этот эфир: всегда думайте, прежде чем сказать что-то. В противном случае вы, сами того не подозревая, можете навредить человеку. А знаменитости ничем не отличаются от вас. Им тоже бывает больно. На этом режиссёр замолкает. Вслед слышится нескончаемый поток подобострастных фраз и льстивых благодарностей. Но всё это не предоставляет для Чимина интерес. Всё, что имеет значение — Юнги и его поистине отважный поступок. Лиам задумчиво постукивает пальцами по деревянной поверхности стола. — Ты ведь знаешь, почему он сделал это? — спрашивает он, наконец. Актёр ничего не отвечает. Слова не нужны — всё более, чем очевидно. Юнги пошёл на подобное исключительно ради Чимина. Даже несмотря на их ссору. — Я идиот. — выносит окончательный вердикт актёр, прикрывая слезящиеся глаза. Лиам вновь смотрит на него с сожалением. Так и наступает весна. Чимин встречает её, давая себе обещание. Выслушивать человека, прежде чем делать поспешные выводы.