больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. и знать, что у нас есть завтра.
— Волнуешься. Это даже не вопрос — настоящее утверждение. Категоричное, окончательное и ни капли не подлежащее сомнению. Трудно не понять, к тому же: Чимин всем своим видом показывает, что так оно и есть. В тысячный раз поправляет укладку, над которой корпел с особым усердием гримёр, а ещё разглаживает несуществующие складки на брючном костюме, что сшит на заказ чуть ли не лучшим портным Парижа по настоятельной рекомендации костюмера. Чимин вспоминает, как первые несколько минут поражённо рассматривал этот самый костюм, не находя подходящих слов. — Нравится? — посмеивается над его реакцией костюмер — добрая женщина средних лет. — Более, чем. — раскрывает пересохшие губы актёр. — И всё же… Не слишком ли это… Вызывающе? Под «этим» подразумевается не что иное, как цвет костюма, что сразу бросается в глаза. Насыщенно бордовый — он напоминает не то отборное вино, не то сок переспелого граната. В любом случае, что бы это ни было, Чимина подобный выбор изрядно смущает. Ему, вообще-то, действительно нравится цвет — он чарующий и притягательный. Вот только очаровывать и притягивать другие заинтересованные взгляды не входит вовсе в его планы — настроение не располагает. А в таком костюме эта участь, по всей видимости, неизбежна. — На это и расчёт. — кивает, между тем, костюмер, подтверждая его неутешительные догадки. — Ты — одна из ключевых фигур мероприятия. Всё внимание должно быть приковано к тебе по максимуму. Актёр вздыхает поистине многострадально. Ему не нужно чужое внимание. Он вообще не горит желанием никуда идти, но предварительная премьера фильма — событие знаменательное. Не настолько, конечно, как основная премьера, но всё равно требует заблаговременной подготовки. Интервью Мин Юнги вызывает в обществе невиданного размаха ажиотаж — долгожданная новость о том, что работа над фильмом уже завершена, звучит из каждого утюга уже которую неделю подряд. И, как следствие, уже которую неделю подряд Чимин старается не придавать ей особого значения, а навязчивые мысли, лезущие в голову без конца, отсеивать — дабы не переживать раньше времени и поберечь свои нервные клетки. И всё же, трудно осуществить задуманное, когда весь мир, не сговариваясь будто, считает своим долгом в лишний раз упомянуть о грядущей премьере. Её дата пока не назначена, но люди всё равно ждут, нервно кусая локти. Всему миру не терпится, наконец, лицезреть очередной шедевр небезызвестного режиссёра. Масла в огонь подливает и тот факт, что новый фильм является автобиографией — эта новость становится резонансной для общества, не сталкивающегося прежде с подобным жанром. Люди банально не знают, чего ожидать, вот только, как известно, интриги их всегда привлекали. И, пока интриги порождают новые сплетни, Чимин получает приглашение на предварительную премьеру по умолчанию. Ещё бы — он, в конце концов, главный актёр. А главному актёру полагается и выглядеть соответствующе. Это он слышит от костюмера, что с невероятной дотошностью подбирала ему образ, тоже которую неделю подряд. Чимин в такие моменты лишь смиренно кивал в ответ — подход к этому событию требуется ответственный, поскольку оно, в самом деле, значимое. Для всех, но больше всего — для режиссёра, естественно. Кстати, о нём. — А… — Чимин запинается на мгновение. — Мистер Мин? Разве не он должен находиться в центре внимания? — Само собой. Режиссёр, несомненно, — главная фигура на нашей шахматной доске. — соглашается женщина. — А почему ты спрашиваешь? Чимин задумчиво подцепляет ткань пиджака кончиками пальцев. — Не буду ли я, в таком случае, затмевать главную фигуру собой? — глупое всё-таки он выбирает оправдание, чтобы скрыть своё желание остаться в тени. Та лишь загадочно улыбается. — Очень вряд ли. Вы будете одинаково, — она будто бы нарочно выделяет это слово, — неотразимы. Но актёр на тот момент не придаёт этому значения. Так и наступает этот самый день. Не настолько знаменательный, как день основной премьеры, опять-таки, но даже это Чимину успокоиться ничуть не помогает. Для него сегодняшний день — поистине особенный. И на то есть вполне себе конкретная причина. Сегодня он, впервые за долгое время, вновь встретится с Юнги. — Волнуешься всё-таки. — повторяет Лиам, и Чимин нехотя выныривает из своих мыслей. Они идут по широкому бульвару втроём: Лиам, Хосок и Чимин. И последний старается изо всех сил гнать вон горькие мысли о том, что для полного состава им не хватает ещё одного человека. — Вовсе нет. — зачем-то бросает он, неосознанно натягивая бархатную ткань бордового пиджака на пальцы. Эти действия, отнюдь, не укрываются от хитрых глаз стажёра. — Актёр ты, конечно, прекрасный, спору нет. — хмыкает он. — Но нужно всё-таки разграничивать профессиональные навыки и свои чувства. Чимин устало выдыхает. — Хорошо, я волнуюсь. Так сильно, что рискую потерять сознание прямо сейчас, и даже валерьянка, которой я закинулся перед выходом из дома, не помогла мне ни капли. Такой ответ тебя устраивает? Лиам поджимает губы. — Меня не устраивает, что ты до сих пор переживаешь из-за Юнги. Хватит изводить себя. Чимин усмехается. — Легко тебе так говорить. — и, прежде чем обдумать свои слова, как следует, выпаливает. — Ты ведь не был в разлуке со своим любимым человеком на протяжении целых нескольких месяцев. Он не замечает, как в этот момент опешивший Лиам переглядывается с Хосоком, а затем резко опускает глаза. — Верно. — произносит стажёр чрезвычайно ровно. — Потому что я был в разлуке с ним целых несколько лет. Чимин тут же останавливается, цепенея. Переводит взгляд с одного лица на другое — словно сопоставляет факты. И осознаёт, наконец, какую глупость сморозил. — О Боже… — шепчет он потерянно, начиная злиться на самого себя за подобную оплошность. — Ребята, клянусь, я ненавижу себя. Никогда прежде желание провалиться сквозь землю от стыда не было настолько сильным. «Пора бы давно научиться держать язык за зубами» — думает актёр. — «А лучше бы вообще этот язык отрезать к чёрту, чтобы наверняка.» — Да ладно тебе. — поддевает актёра плечом молчащий до этого момента Хосок. — Ты ведь не знал. Чимин качает головой. Это не оправдание. — Это не отменяет того факта, что я причинил вам боль. — отрезает он, а затем добавляет. — Мне правда очень жаль. Простите, я не со зла. И кривит губы, потому что понимает, насколько же ущербно это звучит. Лиам, тем не менее, ему тепло улыбается. — Всё в порядке. Не бери в голову. Хосок верно подметил: ты ничего не знал. Чон активно кивает, и щёки его отчего-то подозрительно алеют. Лиам, не глядя в его сторону, прочищает горло. — И всё же… В том, что вы с Юнги за это время так и не поговорили, нет твоей вины. Надеюсь, ты понимаешь это? Чимин хмурит брови. Это действительно так, и виной этому — работа, на которой Юнги, кажется, всерьёз задумал пожениться. Чимин его не упрекает ни в коем случае, но и избавиться от досады никак не может. Лиам за последние несколько месяцев успел стать его тайным информатором — докладывает чуть ли не каждый вечер о состоянии режиссёра. С его слов Чимин делает однозначный вывод: состояние это крайне неутешительное. Юнги почти не спит, недоедает, зато много курит, а ещё нервничает, когда не умещается в запланированные сроки. Одним словом, он с головой погружается в работу, отдавая ей все силы, а Чимин — не дурак, хотя в этом он уже начинает понемногу сомневаться. Однако, в любом случае, он понимает главное: время для разговора сейчас совершенно не подходящее. Актёр не желает отвлекать Юнги, нагружать его лишними мыслями и ненужными вовсе переживаниями. Они, так или иначе, выяснить отношения обязательно успеют, но чуть позже — Чимин готов дать столько времени, сколько потребуется, даже если ему уже не терпится прижаться к Юнги вновь и ощутить чужие губы на своих. И всё же, он выбирает не быть эгоистичным, в кои-то веки: помнит, как долго ждал режиссёр, прежде чем заполучить желаемое в свои руки. Всё, по эффекту бумеранга, возвращается: наступила очередь Чимина ждать. И актёр эту участь, скрепя сердце, принимает. — Понимаю. — отвечает он запоздало. — Но легче оттого не становится. Я устал тосковать по нему. Без него всё не так. Без него по-прежнему холодно. И согреться Чимину не помогает даже резкое потепление, обрушившееся на Париж с наступлением апреля. Жалкие остатки снега давно исчезли — на улицах теперь сухо и чисто. Сам город заметно оживает в середине весны, просыпается после затянувшейся спячки. Вдоль скверов вовсю зеленеют деревья, постепенно распускаются цветы. Париж наполняется буйством ярких красок и пленительных ароматов: всюду зацветают магнолии, глицинии, каштаны. Всё это образует одну сладостную смесь, от которой слегка кружит голову, но это, определённо, приятное чувство. Чимин, повинуясь природе, закидывает шарф на самую дальнюю полку, а пушистое шерстяное пальто оттенка бирюзы меняет на свой любимый тонкий плащ, потому что на солнце температура порой достигает двадцати градусов тепла. И всё же, пока все вокруг радуются отступлению морозов, Чимин лишь мрачно улыбается, кутаясь в плащ сильнее. Потому что ему всё так же — холодно и промозгло. Словно весна для него так и не наступила — душой и сердцем он остался в минувшей зиме. — Он тоже скучает. — вздыхает Лиам, а затем наклоняется и шепчет в самое ухо. — А ещё он ждёт тебя сегодня. Очень сильно ждёт. Но я, если что, этого не говорил. И, быстро отстраняясь, заговорщицки подмигивает. Чимин, чувствуя, как внутри всё сплетается в неописуемый узел предвкушения, не сдерживает слабой улыбки и облегчённого выдоха. — Где больше двух — говорят вслух. — ворчит наблюдающий за ними Хосок. — Просто напоминаю вам об этом золотом правиле этикета. А то, мне кажется, вы его подзабыли. — Меньше знаешь — крепче спишь. — отвешивает стажёр с ухмылкой. — Это я тебе напоминаю народную мудрость, джентельмен недоделанный. Хосок раскрывает рот возмущённо, но ответ так и не придумывает. — И вообще, — хитро прищуривается Лиам, — я думал, что ты не пойдёшь на премьеру. — С чего бы это? — приподнимает брови Чон. — Ну… — усмехается тот. — Помнится мне, ты послал Юнги к чёрту. Чимин заинтересованно прислушивается. — Неужели одумался и решил всё-таки поддержать друга? — не успокаивается никак Лиам. — Да. Чимину всё-таки очень нужна поддержка. — Хосок делает особый акцент на имени актёра. Лиам закатывает глаза. — Хватит уже паясничать. Неужели ты не собираешься поговорить с Юнги? — Ну уж нет. — задирает нос Хосок. — Я с этим придурком не хочу иметь ничего общего. — Вы с Юнги тоже поссориться успели? — удивляется Чимин. — О, да. — хмыкает Лиам. — Они оба напились вдрызг и наговорили друг другу глупостей. А сейчас ходят и обижаются, как дети малые. — Никакие мы не дети. — возражает Хосок. Лиам смеряет его критичным взглядом. — Ты прав. — заявляет спокойно. — Вы просто идиоты. Чимин, слушая чужую словесную перепалку, улыбается чуть шире. Вскоре они подходят к точке назначения, и актёр, глядя на широкие двустворчатые двери перед собой, делает глубокий вдох. — А ещё он ждёт тебя сегодня. Очень сильно ждёт. Чимин на выдохе, прежде чем успеет пожалеть, толкает тяжёлые двери, проходя внутрь первым.* * *
Зал, в котором они оказываются, просторен ровно настолько, чтобы вместить в себя несколько рядов стульев с мягкой обивкой, проектор напротив и, в углу, фуршетный стол, ломящийся от многочисленных десертов. Никакой громоздкости, излишних деталей, напыщенной роскоши. Всё, как и подобает, стильно и со вкусом. — Неплохо. — выносит вердикт Лиам. — Вполне себе неплохо. — Ну, не знаю… — тянет Хосок небрежно. — Слишком просто, как мне кажется. Можно было и посильнее заморочиться, в честь такого-то события. Стажёр закатывает глаза. — Было бы, для чего. Это закрытая премьера, дубина. Юнги собрал здесь только своих близких, поэтому ему нет смысла выставлять свой статус напоказ. Мы должны ценить уровень его доверия, врубаешься? — Ну надо же, какой чести я удостоился! — фыркает громко Хосок. — Быть в числе близких, вот это да! Стажёр на это с неодобрением морщится. Тем временем Чимин, продвигаясь вперёд, выцепляет из толпы знакомые лица — одно за другим. Он узнаёт гримёров, что приветливо машут ему рукой, обменивается парой слов с монтажёром и обнимает наспех группу остальных актёров, с которыми успел немного сблизиться за время съёмок. А ещё, к своему удивлению, он успевает разглядеть и другие немаловажные фигуры — поодаль, увлечённо переговариваясь, стоят режиссёры, и Чимин знает их имена наизусть, потому что глубоко восхищался, в своё время, каждым из них. И одна лишь мысль о том, что все они — коллеги Юнги, или даже его друзья, заставляет поражённо выдохнуть. Но ещё больше его потрясает тот факт, что наподалёку стоят знаменитые актёры — буквально лучшие из лучших, встретить которых Чимин и не мечтал даже. Он помнит их имена ещё со времён театральной академии: многих из них преподаватели приводили своим ученикам в пример. И Чимин тогда старался равняться на них — трудился упорно сутками напролёт, чтобы хоть на толику приблизиться к тому же уровню мастерства. И сейчас он словно попал в дивный сон, стоя в непосредственной близости от своих давних кумиров. — Неужели все они — близкие люди? — неверяще шепчет Чимин, задерживая дыхание против воли. Лиам играет бровями многозначительно. — Не забывай о том, кем является Юнги. За свою режиссёрскую карьеру он нажил множество интересных и приятных знакомств. Со многими из них, в конце концов, Юнги удалось поработать. Чимин, заторможенно кивая, продолжает разглядывать многочисленные лица. И, в какой-то момент, он замечает одну важную деталь: — Здесь совсем нет журналистов. — Ещё бы. — улыбается Лиам. — Юнги самолично настоял на том, чтобы прессу не допустили на премьеру. Мало ли, какие эксцессы могут произойти… Чимин смущённо облизывает губы — догадывается, о каких именно эксцессах идёт речь. А потом его вдруг неожиданно осеняет. — Точно… А где же сам Юнги? Стажёр в этот момент, вытягиваясь в лице, смотрит ему за спину. Зал погружается в гробовую тишину. — А ты развернись. — прийдя в себя, отвечает Лиам напряжённо. Чимин следует его совету, скорее, по инерции, прежде чем сообразить, что к чему. Не понимая подвоха, он молниеносно разворачивается. И вот тогда всё перед глазами на мгновение погружается в чернильную, непроницаемую тьму. Но, уже в следующую секунду, Чимина словно резкой вспышкой камеры ослепляет. Он отчаянно пытается проморгаться, надеясь на то, что собственное зрение всего лишь жестоко его обманывает. Не помогает. Потому что, как ни пытайся, он видит только этот чёртов насыщенно бордовый. И он напоминает не то отборное вино, не то сок переспелого граната. Чимин, задерживая дыхание, поднимает свой взгляд выше, мажет им по чужому — такому же растерянному и непонимающему. Руки нещадно потеют и подрагивают от накатившего по новой неописуемого волнения, и актёр нервно сглатывает, так и застывая на месте. — Чимин, что-то я не понял сейчас… — бормочет еле слышно Хосок. — У вас с ним, блять, костюмы парные? Актёр, продолжая удерживать долгий и пронзительный зрительный контакт, вдруг вспоминает. — Вы будете одинаково неотразимы. И вот теперь он, наконец, понимает в полной мере те самые слова костюмера. Юнги, что стоит в другом конце зала, одет в точно такой же костюм, что и у самого Чимина. И это, по всей видимости, стало неожиданностью для них обоих. Люди вокруг негромко перешёптываются, пряча загадочные улыбки. Режиссёр, быстро облизывая губы, отводит взгляд первым, словно опомнившись. Он, выпрямляя спину, постукивает кончиками пальцев по микрофону, проверяя звук. — Дорогие друзья… Чимин крупно вздрагивает, словно от электрического разряда, как только чужой голос нарушает затянувшуюся тишину. Голос этот словно не изменился совсем за прошедшие месяцы — всё такой же чуть хриплый из-за сигарет. Но актёр всё равно различает в нём ту самую мягкость, по которой так неистово тосковал. Лиам незаметно находит его ладонь и крепко её сжимает. Это, самую малость, но отрезвляет — не позволяет осесть без чувств прямо на глянцевый паркет. — Я невероятно рад, что все вы здесь сегодня собрались. — продолжает Юнги, быстро обводя взглядом всех присутствующих. На Чимине он задерживается дольше положенного — будто бы вновь непроизвольно подвисает. Актёра беспощадно кроет. — Признаться, я бесчисленное множество раз фантазировал о сегодняшнем дне. И даже когда работа над фильмом только начиналась, я уже представлял этот самый день в мельчайших деталях и мечтал воплотить его в реальность как можно скорее. Это мотивировало меня работать усерднее — чтобы приблизить столь приятный и трепетный момент. И вот — это свершилось. Я, наконец, могу с превеликим удовольствием объявить о том, что фильм, над которым мы с командой так усердно трудились, выходит в свет совсем скоро. Раздаются громкие аплодисменты и бурные овации. Юнги на это сдержанно, но абсолютно искренне приподнимает уголки губ вверх, и сердце Чимина совершает кульбит. — Зачем он делает это… — шепчет актёр одними подрагивающими губами. Лиам непонимающе хмурится: — Что именно? Чимин готов прямо сейчас начать биться головой об стену от собственного бессилия. — Улыбается… Зачем он, чёрт возьми, так улыбается? Он сжимает ладонь стажёра почти до боли. — И всё же… Перед тем, как отпускать эту работу в свободное плавание, я бы хотел, чтобы первыми её оценили по достоинству именно вы. Поэтому… — Юнги делает небольшую паузу, и все вокруг замирают. — Прямо сейчас я попрошу вас занять ваши места, друзья. Свет после его слов гаснет — зал на пару мгновений погружается в темноту. Гости, оживлённо переговариваясь, быстро рассаживаются, потирая руки в предвкушении. — Идём. — утягивает совсем не сопротивляющегося актёра за руку Лиам, заставляя сесть на стул подле себя. Слышится щёлк — проектор после включения медленно запускается, и на нём постепенно проявляется поначалу нечёткое и тусклое изображение, что с каждой новой секундой становится всё ярче и насыщеннее. Чимин дышит через раз, когда видит на экране себя. Становится до чёртиков страшно. — Приятного просмотра, друзья. — заканчивает Юнги, присаживаясь на своё место. Фильм начинается.* * *
После сцены титров в зале на продолжительное время застывает ошеломлённое молчание. Никто из присутствующих не стремится его прерывать, и Чимин, сильнее натягивая ткань бархатистого пиджака на пальцы, чувствует, как его ощутимо потряхивает. Взгляды. Все, без исключения, взгляды направлены на него, и скрыться от них никак не выходит. Чимину кажется, что кожа от них буквально пылает. Взгляды въедаются под неё жгучими ожогами, заставляя плавиться и мучаться, словно в агонии. «Неужели никому не понравилось?» — гадает актёр, вслушиваясь в звенящую тишину, которая не может не напрягать. Чимина вмиг обуревают самые разные сомнения и страхи. Ему кажется, что он не справился. На протяжении всего фильма он пристально следил за каждым своим вздохом, движением, взглядом, и везде находил несовершенства, заставляющие кривить губы с досадой. И тишина, которую он получает сейчас, накручивает лишь сильнее и заставляет в лишний раз убедиться — он всё провалил. Чимин стыдливо вжимает голову в плечи, не желая глядеть на окружающих — понимает, что не вынесет разочарования в их глазах. Он, взволнованно кусая губы, хочет исчезнуть прямо сейчас. А потом зал словно отмирает. И тотчас тонет в звонких рукоплесканиях. Чимин, крупно вздрагивая, поднимает резко голову — вертит ей по сторонам в непонимании. И всюду, куда бы не посмотрел, натыкается на восторженно блестящие глаза и добрые, широкие улыбки. Все они, без сомнений, адресованы ему. Чимин моргает оторопело. — Почему они все хлопают? — шепчет, едва ворочая языком. Хосок хмыкает: — В твою честь, очевидно. — В мою честь? — переспрашивает актёр, хмурясь. Но чем же он заслужил? К оглушительным аплодисментам вскоре подключаются восторженные возгласы и чей-то громкий свист. Один за другим, люди начинают вставать со своих мест, но остервенело хлопать в ладоши оттого не перестают. Чимин с ужасом наблюдает за тем, как ему хлопают многоуважаемые персоны — знаменитейшие режиссёры и актёры, покорившие мир своей игрой. А Чимину по-прежнему кажется, что он сладко спит. Не может ведь такое происходить с ним наяву, верно? — Чимин, не так ли? — кто-то зовёт его вдруг по имени через весь зал. А он так и открывает растерянно рот, не веря собственным ушам. К нему только что обратилась одна из самых знаменитых актрис. — Всё верно. — спасает ситуацию Лиам, заметив в глазах друга неподдельный шок. — Что ж… — посмеивается по-доброму актриса — почтенных лет женщина. — В таком случае, очень рада познакомиться с вами лично. Должна признаться, ваша актёрская игра меня невероятно впечатлила. Сколько вам лет? — Во… — голос срывается от перенапряжения, и Чимин быстро прокашливается. — Восемнадцать. — Вот как? — приподнимает брови та. — А вы умеете приятно удивлять. Мне греет душу, что среди нынешней молодёжи есть такие таланты. И где только Юнги умудрился найти такой бриллиант? — вновь усмехается она, быстро переводя хитрый взгляд на режиссёра. — Там, где нашёл, больше нет. — незамедлительно подаёт голос Юнги, изо всех сил сдерживая улыбку, от которой вот-вот скулы заболят. Зал взрывается хохотом. Актёр, чувствуя, как вспыхивают щёки, в прямом смысле обмирает. — Вы великолепно справились, Чимин. — продолжает женщина, отсмеявшись вдоволь. — Настолько вжиться в роль и отыграть всё правдоподобнейшим образом… У меня нет слов. Браво. И вновь гром рукоплесканий, от которых актёра бросает в дрожь. Он только что получил комплимент от человека, который был для него буквально идеалом — эталоном актёрского мастерства, на протяжении долгого времени. — Совсем засмущали мальчика. — ворчит не менее известная актриса. — Но, к слову, я полностью согласна. Вас, непременно, ждёт большое будущее, Чимин. А нам остаётся с нетерпением ждать новых проектов с вашим участием и желать успехов. — Благодарю вас. — низко опускает голову Чимин, не слыша своего собственного голоса — лишь беспорядочные удары сердца, что бьют по ушам. — Это для меня большая честь. Это в самом деле так: подобные слова от настоящих профессионалов своего дела, что были твоим примером для подражания, всегда кажутся наивысшей степенью похвалы. И Чимин, чёрт возьми, отказывается в это поверить до сих пор. — И всё же, — произносит вдруг он, набираясь смелости, — мы все вместе трудились над фильмом. И каждый человек, имеющий к нему хоть какое-то, даже косвенное отношение, заслуживает тёплых слов в свой адрес. Его голос слегка дрожит, когда он обводит взглядом всех коллег по работе. — Я хочу выразить благодарность каждому члену съёмочной команды. Не стоит забывать, что мы сделали это всеобщими усилиями. Люди в ответ с одобрением гудят. Наконец, актёр находит лицо Юнги. Тот смотрит на него пронзительно, внимательно. И всё же, на глубине его глаз Чимин распознаёт затаённую, сдержанную гордость. Он набирает побольше воздуха в лёгкие и заканчивает, глядя по-прежнему лишь на режиссёра: — Спасибо. Юнги всё смотрит. Долго, задумчиво. А затем, будто бы решаясь, коротко кивает и приподнимает, наконец, уголки губ до боли неуверенно. Чимин вновь неосознанно хватается за ладонь Лиама, чувствуя, как ноги слабеют. Он распадается на части стремительно: его бросает то в жар, то в холод, сердце внутри грохочет, бьётся отчаянно о грудную клетку, в рту пересыхает, но актёр не придаёт ничему из этого значения. Всё, что имеет смысл сейчас — улыбка Юнги, посвящённая ему.* * *
Когда проектор гаснет, а бурные аплодисменты, наконец, стихают, начинается вечеринка, посвящённая успешному завершению работы над фильмом. Стулья убирают из центра — сдвигают в угол, освобождая пространство для танцев. Уже вскоре зал наполняет ненавязчивая, но приятная слуху живая музыка, а официанты, расхаживающие взад-вперёд с серебристыми подносами, предлагают гостям шампанское. — О, нет. — качает головой Чимин. — Сегодня без алкоголя. — А что так? — фыркает Хосок, подцепляя с подноса сразу два бокала. — Он просто не хочет натворить ерунды на пьяную голову. — поддевает того Лиам. — В отличие от некоторых. — Кто прошлое помянёт — тому глаз вон. — отвечает Хосок, и бровью не поведя. — Такую народную мудрость слышал? — А кто забудет — тому оба вон. — рикошетит стажёр, сощуривая глаза. Чон на это решает тактично промолчать. Чимин же, усмехаясь, подходит к фуршету и разглядывает десерты. В итоге он останавливается на тарелке с фруктовым ассорти, первым делом закидывая в рот клубнику с шоколадом. Причина, по которой он не собирается пить, элементарна — Чимин хочет поговорить с Юнги. Актёр далеко не одну сотню раз прокручивал в голове план, которого будет придерживаться: для начала он, само собой, принесёт искренние извинения за ссору. Скажет, что не разобрался в ситуации и поторопился с выводами, в чём безумно раскаивается по сей день. Объяснит, что пошёл на поводу у собственных эмоций и по неосторожности вывалил их на Юнги, который, конечно же, ни в чём не виноват. Виноват во всём только сам Чимин, что повёл себя крайне эгоистично, закатил скандал буквально на ровном месте и превратил в руины карточный домик, что Юнги так старательно между ними выстраивал. А Чимин своего мнения не поменял: он готов на всё, что потребуется — даже на колени встать, послав к чёрту гордость, лишь бы вымолить чужое прощение. А потом, если из глаз к этому моменту не польются первые позорные слёзы, он обязательно скажет, что безмерно ценит Юнги. Ценит его поддержку, заботу, доброту: всё, одним словом, что режиссёр делал ради него. Чимин не забудет ни о чём, вспомнит каждую приятную мелочь, что постепенно помогала его ледяному сердцу оттаять. Чимин поблагодарит Юнги за шёлковую блузку нежно голубого оттенка с ажурным воротником, которую когда-то режиссёр попросил сшить на заказ у одного из лучших мастеров в Париже, за тот самый букет лаванды, который режиссёру помог подкинуть Лиам, а еще за поездку на Мальту, что обошлась ему за бесценок, зато подарила море впечатлений и новых чувств, о которых актёр ни капли не жалеет. Чимин поблагодарит Юнги за ласковые слова, тёплые объятия, нежные поцелуи и трепетные прикосновения. За всё, без чего он себя сейчас не представляет. И, несомненно, не забудет поблагодарить за самое главное — за то, что однажды Мин Юнги нашёл его, сломленного, на краю обрыва в пригороде Ниццы, и сумел внушить веру в себя, склеить разбитое сердце, вернуть почти угасшую надежду. Чимин никогда не забудет этого. И, напоследок, если он к этому моменту не будет рыдать в три ручья, он скажет Юнги ещё кое-что. Что-то очень важное и ценное, на что решиться не мог всё это время. Что-то такое, чем не привык попусту разбрасываться, но для режиссёра обязательно озвучит. Чимин, держа всё это в голове, бегает глазами по многочисленным улыбающимся лицам, не теряя надежды найти среди них единственно-нужное сейчас. Гости, опустошая бокал за бокалом, заливаются счастливым смехом, танцуют, наслаждаются праздником. Кто-то с энтузиазмом зовёт его присоединиться, но актёр лишь отказывается с извиняющейся улыбкой. У него на этот вечер другой план, выполнить который он обязан любой ценой. Чимин разочарованно выдыхает, закидывая в рот ещё одну клубнику. Нужного человека он так и не находит. Зато Лиама с Хосоком не заметить трудно: Чон вливает в себя непонятно, какой по счёту бокал шампанского, пока нахмурившийся Лиам, скрестив руки на груди, что-то ему твердит безустанно. Не проходит и секунды, прежде чем Хосок, не выдерживая, что-то язвит в ответ. Так и завязывается очередная словесная перепалка. Чимин, наблюдая за этим со стороны, с грустной улыбкой гадает, кто из этих двоих сдастся первым. Ставит он, кстати, на Лиама. Находиться в зале невыносимо — Чимин совсем не разделяет общего веселья. Он, может, и хотел бы отпустить всё и беззаботно радоваться вместе с остальными, да только на изнывающем сердце висит тяжкий груз, скинуть который можно одним единственным способом. А Юнги, как назло, словно след простыл. И Чимину от этого до жути тоскливо. Хочется скрыться от чужих глаз и побыть в одиночестве — там, где ему позволят погрустить вдоволь. Актёр бросает последний взгляд на Хосока с Лиамом: те активно продолжают препираться друг с другом. Поэтому, окончательно удостоверившись в том, что они не заметят его пропажу, Чимин стремительно ускользает из их поля зрения. Быстрым шагом он пересекает длинный зал и хватается пальцами за ручку двери, что ведёт на балкон — там-то ему точно никто не помешает заняться самобичеванием. Чимин, делая глубокий вдох, толкает дверь и заносит было ногу над порогом. Да так и застывает, чувствуя, как его вмиг обездвиживает чужой цепкий взгляд. На балконе, удерживая сигарету тонкими длинными пальцами, стоит Мин Юнги. Бархатный пиджак висит на хлипком ограждении и развевается от лёгких порывов прохладного апрельского ветра. Режиссёр стоит в одной лишь кремового оттенка рубашке, верхние пуговицы которой расстёгнуты, а рукава, обнажая локти, закатаны. Чимин растерянно раскрывает губы: — Не помешаю? — всё, на что его хватает. Юнги, словно отмирая, отворачивается. Он выдыхает столб дыма в вечернее небо, поддёрнутое перистыми розоватыми облаками, и усмехается краями губ. — Не помешаешь. — шепчет, постукивая кончиком пальца по сигарете и сбрасывая пепел. Чимин кивает зачем-то. Осторожно подходит к ограждению, становится рядом с мужчиной, но не касаясь своим плечом чужого — всё ещё поддерживает ощутимую дистанцию, хотя хотелось бы, наоборот, её сократить. Глядя на небо, что обволакивает сумрачное зарево, он старается не слушать, как в груди истошно стучит неугомонное сердце. «Это твой шанс!» — вопит во всё горло подсознание. — «Скажи ему всё прямо сейчас!» Актёр, собираясь с мыслями, втягивает носом свежий воздух. А потом, как можно незаметнее, переводит взгляд на Юнги, лишь бы не быть пойманным. И вздрагивает крупно, когда понимает: режиссёр смотрит прямо на него. Чимин, забываясь, кусает нижнюю губу по старой, но, отнюдь, недоброй привычке. — Перестань. — Что? — теряется актёр. Юнги тяжело вздыхает, прежде чем глубоко затянуться. — Губы свои уродовать перестань. — бросает он с напускной небрежностью через пару секунд, поднимая голову к небу. Чимин моргает глупо. Подумать только — до сих пор заботится. — Хорошо. — согласно бормочет актёр. — Не буду больше. Мужчина ему лишь скованно кивает. Чертовски неловко. Они молчат некоторое время. — Тебе идёт этот костюм. — произносит вдруг режиссёр, не глядя больше в его сторону. Чимина потряхивает, и он убеждает себя изо всех сил, что виной тому — всего лишь ветер. — Я думаю, — отвечает, чуть погодя, — что на тебе он смотрится лучше. Мужчина, не сдерживаясь, фыркает громко, и актёр улыбается с явным облегчением. А потом они вновь умолкают. Режиссёр за это время докуривает сигарету и тушит её о метал ограждения, пока Чимин, наконец, решается — медлить больше нельзя. — Юнги? — зовёт он. Получается слишком громко и резко — никто из них обоих подобного не ожидал. Чимин смущённо теребит пальцами край собственного пиджака, когда, наконец, ловит на себе чужой загнанный, неуверенный взгляд. — Я… Мужчина приподнимает брови. — Да? — хрипит режиссёр. — Что такое? Волнуется. Чимин понимает это мгновенно, как только заглядывает ему в глаза. Вот только сам он переживает чуть ли ни сильнее. «Ведёшь себя, как тряпка» — выплёвывает ядовито подсознание. — «Соберись немедленно!» Чимин мнётся, судорожно вспоминая свой план, что прорабатывал миллион раз. — В общем… А затем осознаёт с ужасом: все уготовленные фразы, что были заучены чуть ли не наизусть, вмиг испаряются. — Я… — пробует ещё раз Чимин и тут же делает паузу: мысли в голове беспорядочно мешаются, не позволяя сосредоточиться. Юнги хмурит брови, но молчит. Ждёт терпеливо, не желая давить на актёра ещё сильнее. Но Чимин, что почти до боли впивается ногтями в кожу ладоней, лишь разочарованно выдыхает. Не получается. У него не получается собраться — ни мыслями, ни силами. И выдавить из себя он тоже ничего не может, как бы ни пытался. Сколько бы он не репетировал свою речь прежде, один взгляд Юнги разом выбил из него все имеющиеся запасы воздуха. И сейчас Чимин чувствовал себя безвольной куклой: его словно парализовало, и всё, на что его хватало — растерянно хлопать ресницами, пряча глаза в пол. — Нет. — губы мелко подрагивают. — Ничего. Забудь. Его тошнит от своей ничтожности. Но Юнги его за это, кажется, не винит — лишь грустно улыбается. Он открывает было рот, чтобы что-то ответить, да только… — Мистер Мин, вот вы где! Они синхронно вздрагивают, разворачиваясь к балконной двери. На пороге стоит молодой симпатичный паренёк. Чимин имени его даже не помнит, но знает — это актёр из массовки, что мелькал пару раз в кадрах. — Я вас потерял! — восклицает он обиженно. Чимин хмурит брови в непонимании. Режиссёр, кажется, удивлён ничуть ни меньше. — Прошу прощения. Я просто захотел подышать свежим воздухом, потому что в зале слишком душно. — улыбается деланно мужчина. — Что-то случилось? Паренёк стеснительно топчется на месте. — Мне срочно нужно обсудить с вами кое-что. — произносит он, а затем смотрит на Чимина с прямым намёком. — Наедине. Актёр округляет глаза поражённо, словно он ослышался только что. Что это, мать твою, значит? — Это очень срочно. — вновь повторяет паренёк жалобно. — Прошу вас. Юнги переводит взгляд на Чимина. Тот, быстро сглатывая, сжимает губы в тонкую полоску. Режиссёр молчит некоторое время, а затем, вздыхая, совсем нерешительно тянет: — Ну, раз уж срочно… Паренёк аж подпрыгивает от радости, улыбаясь ярко. — Спасибо большое, мистер Мин! А внутри актёра что-то обрывается. — Я прошу прощения, Чимин. — обращается к нему Юнги. Его буквально раздирает на части от досады: хочется прогнать прочь этого паренька, что прервал такой ответственный момент, и остаться с Чимином — выслушать внимательно его сначала, а потом рассказать так много всего в ответ. Режиссёр, в конце концов, днями и ночами только об этом и грезил. Вот только Юнги, наверное, слишком добрый и отзывчивый. И он надеется, так сильно надеется, что актёр ему это простит. — Мы обязательно договорим чуть позднее. — твёрдо обещает Юнги. А Чимин… Ему, в принципе, ничего и не остаётся больше, кроме как скривить губы в жалкое подобие улыбки и выпрямить спину. — Конечно. И покинуть балкон, плотно притворяя за собой дверь и чувствуя, как мгновенно портится настроение. Руки вновь дрожат, но уже от злости на самого себя. Он сам виноват, что не справился с волнением. Он слишком долго тянул кота за хвост, а потому и упустил подходящий для разговора момент. — Ты где пропадал? — ему на плечо опускается ладонь встревоженного Лиама. — Эй? Всё хорошо? Чимин мрачно усмехается. — Лучше не бывает.* * *
— Какого чёрта? Чимин, что уничтожает уже вторую по счёту тарелку с фруктовым ассорти, отсутствующе пожимает плечами. — Понятия не имею. Он пока держится. Возмущению Лиама же, кажется, нет предела. Они сидят в углу зала вдвоём — Хосок, что уже давно подшофе, беззастенчиво отжигает где-то в центре, поражая всех вокруг своими танцевальными навыками. — Что ему нужно от Юнги? — Повторюсь: я без малейшего понятия. — бурчит Чимин, отправляя в рот киви и тут же порываясь сморщиться: попался кислый кусок. Настроение ухудшается ещё сильнее. — И сколько ещё так будет продолжаться? — не успокаивается стажёр. Чимин начинает медленно, но верно закипать. Трудно всё-таки держаться, когда Лиам без конца задаёт эти несносные вопросы. Они не делают легче — только выводят из себя. — Ты сейчас издеваешься надо мной? — шипит актёр сквозь зубы. — Нет. — озадаченно отзывается тот. Чимин откидывается на спинку стула, бездумно гипнотизируя однотонный потолок. Смотреть в другую сторону у него нет никакого желания. — Тогда помолчи хоть немного. Стажёр тут же послушно затыкается. Становится не по себе — Чимин никогда прежде не позволял себе и близко подобной грубости. Но Лиам знает, что для неё есть причина. И не одна даже, а целых две, что стоят в другом конце зала, о чём-то переговариваясь. Одна фигура принадлежит симпатичному, даже смазливому пареньку, что совершенно наигранно смеётся, а вторая, непосредственно, Мин Юнги, который сдержанно и немного неловко улыбается. И это длится уже тридцать мучительных для Чимина минут. — Мне кажется, или он флиртует с Юнги? — как бы невзначай протягивает Лиам. Это и является финальной точкой, заставляющей актёра потерять последние жалкие крупицы самообладания, когда он резко подрывается с места. — Чимин! — кричит ему в догонку стажёр, но тот, никак не реагируя, быстрым шагом подходит к официанту и подцепляет с подноса два бокала шампанского. Недолго думая, он опустошает залпом первый, а потом, чуть поморщившись, сразу же второй. Лиам выгибает бровь: — А как же обещание не пить сегодня? Чимин, вновь усаживаясь подле друга, усмехается. — Не могу наблюдать за этим на трезвую голову. В этот момент паренёк из массовки, словно нарочно, смеётся чуть громче, привлекая к себе внимание. Он жутко раздражает: ведёт себя чересчур манерно, вечно надувает свои губы и так и норовит притереться ближе к режиссёру. Юнги же на это хмурит брови, но продолжает что-то сосредоточенно объяснять. Актёр снова поднимается с места, чертыхаясь себе под нос. — Думаю, мне нужен ещё один бокал. — и, чуть подумав, добавляет. — Или два. — Может, не стоит? — слабо пытается образумить его Лиам, но Чимин уже не слышит. Стажёр обречённо прикрывает глаза.* * *
Должно быть, он совершил ошибку. Подобная мысль успевает промелькнуть в голове Чимина, прежде чем он вливает в себя неизвестно какой по счёту бокал шампанского. Должно быть, он действительно совершил ошибку, раз уж думал, что алкоголь поможет ему расслабиться и выбросить из головы Мин Юнги, который вот уже почти час разговаривает с навязчивым актёром из массовки. И, по всей видимости, эта беседа продлится ещё столько же, если не больше. Чимин злится. Непонятно, правда, на кого сильнее: то ли на Лиама, что спровоцировал его своими идиотскими вопросами, то ли на Хосока, которому и вовсе дела нет — он до сих пор отжигает под весёлую музыку где-то в толпе. И актёр, если честно, не сильно бы удивился, если бы узнал, что тот в одной из своих прошлых жизней был танцором. Ещё Чимин злится на этого прилипчивого, словно колючка, парня из массовки — уж слишком он подобострастно заглядывает в глаза режиссёру, невинно облизывая то и дело свои губы. «Тот ещё нахал» — про себя отмечает Чимин. Но это не мешает ему злиться ещё и на Юнги — тот, хоть и выдерживает приличную дистанцию между собой и нахалом, продолжает что-то безустанно ему твердить, и это похоже на пытку. И всё же, больше всего Чимин злится на самого себя. Потому что чертовски опрометчиво было полагаться на шампанское — этот план изначально был провальным. Актёр хотел, чтобы алкоголь вскружил ему голову и позволил раскрепоститься — ровно настолько, чтобы он присоединился к Хосоку, что, определённо, заслужил звание короля танцпола этого вечера. И, в самом деле, алкоголь кружит голову. Вот только вместе с этим закипает кровь — ещё немного, и она начнёт опасно бурлить. — Может, хватит с тебя уже? — он с трудом слышит обеспокоенный голос Лиама. В ушах стоит раздражающий шум, а глаза застилает мутной пеленой. Где-то глубоко внутри актёр понимает, что ему, и вправду, пора остановиться. Но и поделать с собой ничего не может. Ему обидно. До жути обидно и больно — он чувствует себя преданным. Юнги словно позабыл о своём обещании, а Чимин, если честно, устал ждать. Он, раз уж на то пошло, ждал весь вечер, а до этого — несколько долгих месяцев. Вот только терпение не бывает бесконечным — однажды его запасы иссякают, и происходит взрыв. Катастрофический и оглушающий, он сбивает своей мощной волной с ног и не оставляет вокруг себя ничего живого — лишь пепел и пыль. Поэтому, Чимин старается не смотреть в сторону Юнги — знает, что именно тогда и рванёт. Но это не значит вовсе, что он ревнует. И вообще, ему нет дела до режиссёра. Пусть разговаривает, с кем хочет — Чимину наплевать. Пусть улыбается себе, смеётся, проводит время с удовольствием и веселится, вот уж наверняка. Чимину всё равно. Потому что он ни капли не ревнует. Он тоже умеет веселиться, вообще-то. Что и доказывает успешно, опрокидывая залпом ещё один бокал и пьяно улыбаясь пустоте подле себя. Лиам косится на него с неодобрением, но Чимина всё очень даже устраивает: у него, по крайней мере, есть неограниченное количество алкоголя и тарелка фруктового ассорти под рукой. Так что, по пятибалльной шкале, он ставит этой вечеринке твёрдую четвёрку. И был бы максимум, если бы Лиам не тряс его за плечо каждую чёртову минуту. Чимин нехотя поворачивается к нему. — Ну, что ещё? — язык заплетается. Стажёр ничего не отвечает. Лишь незаметно показывает пальцем куда-то вглубь зала, и актёру приходится напрячься — глазам требуется продолжительный промежуток времени для того, чтобы сфокусироваться на конкретной точке. И сначала Чимин думает даже, что это всё ему мерещится. Возможно, так оно и есть на самом деле, вот только злость от этого не перестаёт клокотать, подбираясь всё выше и выше. Чимин, задерживая дыхание, медленно считает про себя до десяти в слепой надежде, что это поможет ему успокоиться. Не помогает. Только не в этот момент, когда явно перебравший с алкоголем нахал снова смеётся громко и совершенно искусственно. А потом вдруг заваливается на режиссёра. Тот машинально подхватывает его, чтобы не упал, и неловко застывает на месте — всем своим видом даёт понять, что чувствует себя некомфортно. Он держится отстранённо — кажется, просит нахала подняться, но тот лишь хватается ладонями за чужие локти, проводя по коже гораздо дольше положенного. Трогает то, что ему по праву не принадлежит. Чимин слышит яростное шипение. Это похоже на звук, который издают морские волны, бьющиеся об скалы в момент шторма. И только потом актёр понимает, что это шипение принадлежит ему самому. Взрыв всё-таки происходит. Чимин слишком резко встаёт со стула, и тот с грохотом падает на паркет. Музыка затихает — люди обеспокоенно поворачивают к нему головы. — Ты что творишь? — шепчет ему одними губами Лиам, на что Чимин только фыркает. Всё это не мешает ему опустошить последний бокал шампанского, для смелости, конечно же, и ядовито улыбнуться. — Ты прав. — отвечает он запоздало на вопрос Лиама. — С меня действительно хватит. Голова кружится, но он, разъярённым взглядом метая смертоносные шаровые молнии, идёт вперёд. И, пожалуй, да. Он всё-таки ревнует. Чимин улыбается. Ослепительно-убийственно, когда, наконец, добирается до своей цели. — Дико извиняюсь, — елейным тоном произносит, — что прерываю вас. Нахал в это мгновение отпускает Юнги и выпрямляется, притупляя стыдливо глаза. Но Чимин на него не смотрит. Всё внимание отдано режиссёру, что, кажется, даже дышать боится. Актёр криво усмехается. — У вас, должно быть, была действительно занимательная беседа, не так ли? — тянет с напускным сожалением. — Чимин… — предупреждающим тоном начинает было режиссёр, но его быстро затыкают. — Но теперь и мне, мистер Мин, срочно нужно обсудить с вами кое-что. — актёр нарочно выдерживает длинную паузу, прежде чем сверкнуть опасно глазами. — Наедине. У Юнги по коже ползут крупные мурашки, а глаза шокированно расширяются, когда Чимин намертво вцепляется в его локоть и, не оборачиваясь на него больше, утягивает за собой в сторону выхода из зала. Всё, что может режиссёр — лишь поспевать за ним, ловя на себе чужие заинтересованные взгляды внезапно притихших гостей. Дверь за ними закрывается с громким хлопком, и это — последний звук, после которого в зале вновь повисает гробовое молчание. Впрочем, оно уже совсем вскоре нарушается. — А можно снова музыку, пожалуйста? — слышится голос недовольного Хосока. Лиам звонко хлопает себя по лбу.* * *
Чимин пьян. Слишком пьян. В этом Юнги удостоверяется окончательно, когда тот путается в собственных ногах и бормочет себе под нос поток бессвязных, с трудом разборчивых ругательств. Тем не менее, актёр продолжает упрямо тянуть Юнги за собой невесть куда за ткань бархатного пиджака. На улице уже темно — сумерки давно уступили место позднему вечеру, а нежно-розовые перистые облака сменила неестественно яркая луна, повисшая высоко на небе и окружённая редкими мерцающими звёздами. «Это удивительно» — думается Юнги. В загрязнённом фабриками городе из-за вечных дыма, смога и копоти подобная картина является, скорее, исключением из правил. И он был бы рад насладиться ей вдоволь, если бы не Чимин, что под ноги совершенно не смотрит и спотыкается потому каждые три секунды на ровном месте. Юнги, вздыхая, лишь гадает мысленно, в какой момент того придётся ловить, чтобы не грохнулся ненароком. Режиссёр собирать чужие кости потом не хочет — ему Чимин нужен целым и невредимым. Они минуют бульвар, но актёр никак не успокаивается: всё шепчет что-то ожесточённо одними губами, и Юнги решает, наконец, прислушаться. — Придурок… Какой же, чёрт возьми, придурок. Юнги в недоумении приподнимает брови. — Что, прости? Чимин тут же останавливается, как вкопанный. Поворачивается к режиссёру и рассматривает его лицо некоторое время. У него перед глазами всё по-прежнему расплывается. — Прощаю, так и быть. — отвечает с вызовом. — Но ты всё ещё придурок. Юнги ничего не понимает. — С чего это я придурок? Ну-ка, поясни. Актёр возмущённо открывает рот: — То есть, ты сам не догадываешься? — А я и не собираюсь гадать. — раздражённо закатывает глаза мужчина. — Просто скажи мне, что не так, Чимин. — А разве того, что ты заигрывал с этим нахалом прямо на моих глазах, недостаточно? — выпаливает тот, теряя терпение. Юнги поражённо выдыхает. — Что? — Скажешь, что это не так? — фыркает Чимин. — Скажешь, что не улыбался ему мило, пока тот хохотал так, словно у него сейчас лопнет живот? — Ты несёшь полный бред. — качает головой режиссёр. Как Чимину вообще такое в голову могло прийти? — Ну, конечно. — парирует тот, складывая руки на груди. — Я несу бред, пока ты обжимаешься с другими. — Чимин... — делает глубокий вдох Юнги. — Я ни с кем не обжимался. — Он буквально прилип к тебе, а ты был совсем не против, как я посмотрю! — восклицает актёр. — И я не знаю, чем бы всё закончилось, если бы я не подошёл вовремя! В его словах — ноль здравого смысла. За него говорят чёрт знает сколько бокалов шампанского и, конечно, всё те же самые эмоции. И актёр, наученный горьким опытом, пытался, честно, изо всех сил пытался их контролировать. А потом стало больно. Слишком больно, чтобы держать всё внутри. — Ничем бы не закончилось. — рычит мужчина. — Прекращай этот цирк. Тот самый парень из массовки был странным, если на чистоту: по его словам, он вдруг, ни с того ни с сего, заинтересовался тонкостями профессии режиссёра и посчитал, что Мин Юнги, как эталонный представитель данного рода деятельности, сможет наиболее полно ответить на все вопросы. А потом, когда Юнги посмотрел на него с подозрением, то признался всё-таки смущённо, что давно подумывает уйти из актёрства в режиссуру и хочет получить пару советов от настоящего профессионала. Юнги тогда немного растерялся даже, но чужой энтузиазм сделал своё дело — видя, с каким рвением паренёк пытался вникнуть в подробности, решил поделиться своим опытом. Быть может, иногда этот паренёк и вёл себя, в некоторой степени, навязчиво, но Юнги этому даже значения не придавал — он и сам не заметил, как погрузился в тему разговора с головой. В конце концов, кинематограф всегда вызывал в нём головокружительную бурю эмоций, а потому режиссёр, забывшись, был готов говорить о нём часами напролёт. И меньше всего на свете в этот момент его заботили чужие знаки внимания. И ему жаль, что Чимин подумал иначе. Но и винить его Юнги не будет — только сейчас он понимает, как это выглядело для актёра со стороны. — Значит, это цирк для тебя? — шепчет Чимин. — Пожалуйста, выслушай меня. — Нет, Юнги, это ты выслушай меня. — актёр смотрит на него обиженно, словно с претензией. — Что ты вообще творишь? Юнги заламывает руки бессильно — эта ситуация напоминает ему до жути другую. Вот только режиссёр больше всего на свете не хочет её повторения. — И что же я творю? — спрашивает он, прищуриваясь. — Дай-ка, блять, подумать. — язвит Чимин. — Сначала ты весь вечер не сводишь с меня глаз и внушаешь мне ложные надежды, а потом любезничаешь с этим парнем. Что я вообще должен думать? — Остановись. — умоляет Юнги. — О, нет. Я не могу остановиться. — улыбается тоскливо актёр. — Я и так останавливал себя все эти месяцы, знаешь ли… — Что… — хмурится мужчина. — Что ты имеешь ввиду? Он действительно не понимает. Чимин фыркает невесело — ещё бы. — Знал бы ты, сколько времени я ждал сегодняшнего дня. — шепчет он. — Я, чёрт возьми, хотел извиниться за всё, но боялся тебе помешать. Ты работал, Юнги, а я не хотел сделать хуже своими слезливыми разговорами. Уверен, тебе тогда было не до них. Поэтому, я просто отсчитывал секунды, чтобы встретиться с тобой, наконец. Режиссёр шумно выдыхает, чувствуя, как сердце в груди начинает ныть болезненно от осознания. Он сам за эти долгие несколько месяцев успел убедить себя в том, что не нужен отныне. Окунулся с головой в работу лишь потому, что боялся сделать первый шаг — думал, что будет лучше, если в жизни Чимина он никогда больше не появится, дабы не сделать только хуже. Юнги действительно полагал, что актёр не захочет его видеть вновь, и насильно заставлял себя с этим смириться. Внушал себе, что стерпит непременно любую боль, какой бы жуткой та ни была, лишь бы Чимин был счастлив. Даже если Чимин и будет счастлив без него. И вот, как всё оказалось на самом деле. Чимин все эти месяцы всего лишь не желал его потревожить — ставил чужие чувства на первое место. И, вот ведь ирония, Юнги делал то же самое по отношению к Чимину. Поднимается ветер — он треплет листву деревьев, что отзывается тихим шелестом. А Юнги всё думает о том, как много времени они упустили из-за собственных ошибочных суждений. — И вот… — актёр начинает дрожать. — Когда я собрался с мыслями… Решил подойти к тебе сегодня и обсудить всё спокойно… Происходит это. Юнги прикрывает глаза. — Ты надо мной издеваешься, да? Делаешь это специально, чтобы заставить меня ревновать? К горлу подступает ком. Режиссёр, морщась, пытается его проглотить, но не выходит. Ревнует. Чимин ревнует его. Эта мысль оглушает, заставляя потерять дар речи. Значит ли она, что Чимин чувствует то же самое? — Это ведь и был твой план, да? — кричит актёр отчаянно, обнимая себя за продрогшие плечи руками. Ком никуда не пропадает — он словно застревает посреди горла, и Юнги кажется, что он вот-вот задохнётся от переизбытка всего того, что так долго сдерживал внутри. — Что ж… — улыбается разбито актёр. — Твой план, в таком случае, сработал на все сто, Мин Юнги. Поздравляю. Режиссёр сжимает и разжимает кулаки. Он набирает в лёгкие побольше воздуха. — Ты словно водишь меня за нос. — Чимин, не выдерживая, опускает глаза. — И это, знаешь ли, безумно низко с твоей стороны, потому что… — Я люблю тебя. Тихо. Вокруг — ни звука, и кажется даже, словно весь мир застывает во времени. Конечно, это не так: мимо по шоссе пролетают автомобили, что гудят, сигналят, скрипят противно шинами при торможении, листва, обуреваемая порывом ветра, по-прежнему шелестит, а где-то в подворотне завывают бездомные собаки. Но Юнги ничего из этого не слышит. Кроме своего истошно колотящегося сердца и чужого прерывистого дыхания. Чимин, будто бы в замедленной съёмке, вновь поднимает на него глаза. Вглядывается недоверчиво — наверняка ищет скрытый подвох. — Ты… — раскрывает, наконец, трясущиеся губы. — Что? — Люблю. — повторяет Юнги, не задумываясь ни на секунду. И это, оказывается, так легко — произносить это слово вслух, когда ты в нём уверен больше, чем в самом себе даже. Чимин моргает. Раз, другой, третий. И Юнги не сразу понимает, что таким образом актёр пытается прогнать выступившие слёзы. А потом, когда, наконец, понимает, всё происходит само собой. Момент — и Чимин оказывается в его руках. Юнги дышит через рот, когда проводит ладонями по чужой дрожащей спине, а затем, не в силах сдерживаться, опускается ниже. Чимин шумно всхлипывает, непроизвольно прижимаясь ближе и безмолвно требуя больше позабытой ласки. Режиссёр в ту же секунду послушно обвивает его тонкую талию руками. Чимин утыкается ему в грудь мокрым носом, наполняя до отказа лёгкие самым любимым парфюмом с ароматом лаванды. И не может перестать плакать, когда Юнги наклоняет голову и шепчет ему мягко в самое ухо: — Люблю, слышишь? — уверенно, твёрдо, непоколебимо. — Я так сильно люблю тебя. — Нет, — слабо протестует актёр, — не говори так… Он пытается отстраниться, высвободиться из чужих объятий, но Юнги лишь сильнее вжимает его в себя, обездвиживая. И Чимин чувствует себя так, словно угодил прямиком в хитрую ловушку, из которой никак не выбраться. — Почему? — шепчет ему в макушку режиссёр. Чимин, прикрывая глаза, обессиленно стонет. Как-то некстати он вспоминает свой изначальный план — извиниться перед режиссёром, сказать, как сильно он его ценит, а потом… А потом сказать то, что сам Юнги уже озвучил несколькими минутами ранее. И что же он сделал в итоге? Чимин прикусывает щёку изнутри, зажмуривая глаза до чёрных пятен. Бессовестно наклюкался шампанским и снова устроил Юнги скандал. Оскорбил, накричал, обвинил во всех возможных грехах. И даже не постарался выслушать. Наступил на те же самые грабли вновь. Проебался по всем фронтам. — Потому что я не заслужил твоей любви. — отвечает он тихо. — И тебя самого я не заслужил, Юнги. Режиссёр со вздохом заключает его лицо в свои ладони, чтобы посмотреть в глаза с недовольством. — Сколько ещё глупостей я сегодня от тебя услышу? — Но это правда! — восклицает Чимин отчаянно. — Я только и делаю, что разочаровываю тебя! Слёзы стекают вниз по щекам водопадами. — Просто подумай о том, сколько раз я причинял тебе боль. — он качает головой. — Нет, Юнги. Меня нельзя любить. — А теперь подумай о том, сколько раз ты заставлял меня улыбаться. — А это здесь причём? — не понимает актёр. Юнги снова тяжело вздыхает. — При том, что ты видишь в себе только плохое, Чимин. А о хорошем забываешь напрочь. Актёр хмурится. — Но знаешь, — задумчиво произносит вдруг Юнги, — я ведь тебя не за хорошее или плохое полюбил. Я полюбил тебя… Он ненадолго запинается. Пытается подобрать верные слова. — За тебя. — произносит в итоге с улыбкой. — Вот и всё. Чимин шмыгает носом, не переставая хмуриться, и режиссёр тянется к его щекам. — Просто пойми кое-что очень важное. — объясняет он, утирая слёзы кончиками пальцев. — Тебе не нужно заслуживать любовь своими поступками. Актёр прикрывает глаза, против воли подставляясь под чужие ласковые прикосновения. — Потому что ты заслуживаешь любовь одним своим существованием. — заканчивает Юнги, наклоняясь и нежно целуя его в нос. Чимин плавится. Он невыносимо скучал. — И я люблю. — подтверждает режиссёр в бесчисленный раз, перемещаясь с носа на мокрые щёки. — Люблю тебя так безумно и искренне, что моё сердце разрывается, можешь себе представить? Чимин вместо ответа прижимается к мужчине ближе. Ему даже представлять не надо. — И мне очень жаль, что я не говорил тебе этого раньше. — продолжает шептать исступлённо Юнги, поддерживая подбородок актёра пальцами и зацеловывая его же губами. — Прости меня. Я обязательно исправлюсь. — Нет! — подаёт голос Чимин возмущённо. — Это я сейчас должен извиняться! Мужчина позволяет себе хрипло рассмеяться: — Потом извинишься обязательно. А сейчас, Чимин, пожалуйста, позволь мне сказать тебе это ещё раз. Я слишком долго молчал. — Ты… — начинает было актёр, да только… — Я, — шепчет Юнги ему в самые губы, — люблю тебя. И целует так, что у Чимина подгибаются ноги. Режиссёр фыркает, мгновенно подхватывая его ладонями за талию и не позволяя-таки грохнуться на землю. Пальцами забирается под рубашку и сжимает покрывшуюся мурашками кожу, заставляя тихо простонать. И продолжает целовать — тягуче, нежно, трепетно. И с каждым новым движением его губ, что актёр чутко улавливает своими, понемногу становится теплее. — Возвращайся... — выдыхает Чимин, не в силах больше молчать. — Пожалуйста, Юнги, возвращайся домой. Режиссёр улыбается, глядя на него с любовью. — Всё, что пожелаешь, — и, переплетая крепко-накрепко пальцы рук, добивает, — малыш. И вот тогда в сердце Чимина, наконец, и наступает солнечная весна. И он глубоко уверен — отныне ему никогда не будет холодно.* * *
— Они не вернутся. — Точно не вернутся. — Думаете? — Конечно. Прошёл уже час. Ставлю свои новые дорогущие кисти на то, что они прямо сейчас не могут отлипнуть друг от друга и признаются в любви. — Это значит, что… — Отлично сработано. Я даже почти поверил. И, на месте Чимина, я бы уничтожил всё. — Полностью согласен. Ты, парень, явно заслуживаешь чего-то большего, чем обычной второстепенной роли. — Спасибо. Рад стараться во благо. Но было безумно сложно, вообще-то. Я еле вытерпел мистера Мина, что целый час самозабвенно рассказывал мне о тонкостях профессии режиссёра. Я даже думал сбежать от него, если честно. — О, да. Юнги не заткнуть, если дело касается кинематографа. Но ты молодец, держался стойко. Я бы тебе за это даже орден выдал. — Послушайте. А не слишком ли это было… Жестоко, что ли? — Знаешь… Есть такая народная мудрость. Цель оправдывает средства. И я далеко не всегда с этим согласен, конечно, но наш случай очень хорошо это иллюстрирует. — Опять ты со своими народными мудростями… — Закройся, умоляю. — Сам закройся. — Но как вы только додумались до этого? — Потому что я знаю рычаги давления: Чимину по-прежнему не хватает смелости. И он будет говорить только в том случае, если что-нибудь выведет его на эмоции, как следует. По-другому он, к сожалению, будет молчать и держать всё внутри до последнего. — У меня нет слов. Это просто гениально. — Но они убьют нас, если узнают. — Они не узнают. И, кстати, об этом. Надеюсь ты, парень, понимаешь, что вся наша афёра должна держаться в секрете. Никто не должен знать о том, что происходит между этими двумя. И ты, к слову, тоже не должен был знать. Вот только мы бы без тебя не справились. — Я вас умоляю. Все на съёмочной площадке уже давно их раскусили. — Серьёзно? — Не смешите меня. Каждый раз после перерыва они приходили растрёпанными и запыхавшимися. Не думаю, что они там наперегонки бегали. — Клянусь, я сейчас умру от смеха. — Поэтому, да. Мы все прекрасно понимаем, что они в отношениях. Но если они не хотят пока что об этом распространяться, то… Что ж. Мы это тоже понимаем. И осуждать не станем. Это, в конце концов, нас никак не касается. — Вот и отлично. Спасибо ещё раз за помощь. Ты нас очень сильно выручил, парень.* * *
Как только дверь за пареньком из массовки закрывается, они остаются наедине. Вечеринка давно подошла к концу — последние гости разошлись. Повисает неловкая тишина. — Что ж… — произносит Лиам, стремясь заполнить её чем-угодно. — Было неожиданно приятно сотрудничать с тобой. — Никогда бы не подумал, что скажу это, но мне тоже. — парирует Хосок, доедая остатки фруктового ассорти. Стажёр на это лишь закатывает глаза. — А ещё я удивлён. Даже несмотря на то, что вы с Юнги до сих пор в ссоре, ты согласился мне помочь. — он улыбается, добавляя. — У вас, в самом деле, прекрасная дружба. Хосок приподнимает подбородок с гордым видом. — Я делал это исключительно ради Чимина. Врать он, кстати, совсем разучился. — Продолжай себя убеждать. — смеётся Лиам. — Нет, это правда так! — восклицает обиженно Хосок. — Да, да. Так я тебе и поверил. — издевательски вторит ему тот. — Если это всё, что ты хочешь мне сказать, то я ухожу. Чон застывает. — Нет. — отвечает, вмиг становясь серьёзным. — Вообще-то, есть ещё кое-что. То, что не выходило из головы весь вечер. Лиам приподнимает брови заинтересованно. — Неужели? Хосок молчит некоторое время, борясь со жгучей неуверенностью внутри. А потом, стискивая зубы, решается. И посылает эту неуверенность к чёрту. С него тоже хватит — устал уже. — Ты сказал сегодня… — начинает осторожно, не глядя в сторону стажёра. — Что был со своим любимым человеком в разлуке несколько лет. Лиам заторможенно кивает, тут же напрягаясь. — Да, было такое. — тянет медленно. — А что? И не может понять, почему сердцебиение непроизвольно учащается. Хосок на выдохе поднимает на него глаза. — Значит ли это, — шепчет пересохшими губами, — что… И запинается, нервно сглатывая. — Что… — пробует вновь, но исход тот же. — Чёрт возьми… Лиам не сдерживает улыбки. Кто бы мог подумать, что Чон Хосок так очаровательно смущается. Стажёр специально выдерживает долгую паузу — отыгрывается, хочет помучить напоследок. Хосок смотрит на него умоляюще: он и без того намучился. Больше не может. Его и так совесть наказала — он за свои ошибки поплатился и выводы сделал давно. И всё же, облегчения так и не почувствовал — ему до сих пор больно. Но всему ведь приходит конец, верно? Вот и Лиам собирается положить конец чужим страданиям прямо сейчас. — Да. — подтверждает он, глядя прямо в глаза. — Это значит, что я больше не хочу быть с тобой в разлуке. Хосок давится клубникой.* * *
Глубокой ночью Юнги будит мерзкая трель телефонного звонка. Просыпаясь, он крупно вздрагивает от испуга. Чимин рядом сонно стонет, не раскрывая глаз, и Юнги успокаивает его нежным поцелуем в лоб, прежде чем посильнее укутать в тёплый плед. Убедившись в том, что актёр вновь уснул, Юнги нехотя сползает с постели и шлёпает босыми ногами в гостиную, ворча себе под нос грязные ругательства Кому вообще в голову взбрело звонить в такое время? Размышляя об этом, он со вздохом поднимает трубку. — Да? — Мин Юнги? Режиссёр потирает заспанные глаза, пытаясь понять, знаком ли ему этот голос. — Да. Слушаю вас. — Слава Богу! — выдыхает кто-то по ту сторону. — Знали бы вы, с каким трудом я раздобыл ваш номер… Юнги хмурится. Нет, этот голос ему, определённо, не знаком. — Чего вы хотите? — получается немного грубо, но он вовсе не собирается извиняться. По-хорошему, извиняться должен этот таинственный абонент, что прервал сладкий и, впервые за долгое время, спокойный сон режиссёра. — О, ничего такого. — тут же заверяют его. — Всего лишь встретиться с вами и предложить вам сотрудничество. Мне кажется, мы можем помочь друг другу. И, что ж… Это звучит очень странно в предрассветный час. — Сотрудничество? — усмехается Юнги. — Я таким не занимаюсь, к сожалению. Он уже намеревается положить трубку, как вдруг… — Возможно, вы поменяете ваше мнение, если я скажу, что это касается Чимина. Юнги настороженно замирает. — Чимина? — на всякий случай переспрашивает он шёпотом, чтобы актёр ненароком не услышал. — Что за чушь? Он тут же начинает волноваться, перебирая самые ужасающие варианты: журналисты в этом списке стойко держатся на первом почётном месте. — Поверьте, я всё вам объясню при встрече. Ничего криминального, клянусь. Но, пожалуйста, не говорите об этом Чимину. Иначе всё пойдет насмарку. Это, своего рода, сюрприз. Приятный сюрприз. Юнги озадаченно моргает. Удивительно, но чужой спокойный голос внушает ему доверие. — Что ж… — выдыхает он. — Хорошо. — Отлично! Тогда я продиктую вам адрес и… — Прошу прощения. — аккуратно прерывает говорящего режиссёр. — Но могу ли я поинтересоваться, с кем вообще беседую? — А, конечно. — добродушно смеётся человек по ту сторону трубки. — Мне следовало представиться раньше, виноват. — Так что? — поторапливает его Юнги нетерпеливо. — Чон Чонгук. Меня зовут Чон Чонгук.