Подлинная имитация

Кенма не особо понимает, почему она все ещё находится рядом с ними, все ещё существует рядом с ними, дышит одним воздухом, в конце концов. Так же ей не особо понятен собственный замысел: для чего она наблюдает за ними, тянется хвостиком и пытается запечатлеть каждую деталь тех мгновений, когда эти оба пытаются что-либо предпринять для того, чтобы сблизиться не в дружественном контексте, а… Куроо смотрит на Тсукки исподлобья, хмурит его лишь сильнее, издает звук по типу «хм-м». Затем, на его лице мелькает озарение, которое выражает собой «да я гений» во всей красе. Выпрямляется, поправляет одежду. — Хей, Тсукки. Тот вздрагивает, делает шаг вперёд и запинается о ногу Куроо, падая тому прямо в руки, а Тетсуро притворно удивляется, говорит, что надо быть более аккуратным и тому подобное. Кенма выдыхает и отворачивается от них. Они друг друга стоят. Презренные существа всегда тянутся к себе подобным, пытаются согреться в человеческом тепле, снимая фальшивую добродетель и окунаются в эгоцентризм взаимный, удушающий. Усталость волной накатывает, но никто и не заметит — лицо Кенмы является олицетворением усталости и апатии, все привыкли, хотя и не могли ранее понять, действительно ли девушка устала или же это просто ее лицо. Пришли к выводу, что она автоматически уставшая, без шанса на хорошую работу функции «бодрость». Куро как-то раз даже составил ее личный топ усталости, выразив его в степенях и прикрепив фотографии. Удивительный дурак. Это грело ее сердце, кончики ушей алели: девушка старалась подавить улыбку плотно сжатыми губами, маскируя смущение под недовольством. И все верили. Даже она. Даже она, но не Тсукишима, который видел ее, как облупленную. Который словно понимал ее, ощущал все то, что она ощущала на шкуре своей когда-то давно, потому и видел, кто она на самом деле. Что она скрывает от всех, почему скрывает и для чего. Ее это понимание раздражало до колкости в подушечках пальцев, желание придушить блондина росло ежесекундно, стоило им только хоть раз оказаться вместе в одной комнате, а Куро отойти за напитками или чем-то в подобном ключе. В такие моменты оба молчали и избегали взглядами, а стоит только Куро вернуться, делали вид, что они на одной волне — это было бы так, не имея они общий объект интереса. Только вот один из них уже победил, но флаг не поставил, а другой оставалось уставшим лицом провожать обоих в светлый путь отношений. Все продолжалось мирно и спокойно, их стадия тупых дураков оставалась на месте, а потом отец Куро что-то начал подозревать, когда по случайности зашел в комнату и увидел, как Куро зажимал Тсукишиму в диван, нависая сверху. Лицо мужчины перекосилось, кровь словно сошла за несколько секунд, загорелую кожу превращая в предсмертную маску. Аналогичное происходило и с самим Куроо, но только на порядок хуже — юноша отскакивает от блондина слишком быстро, пугается и понимает, чего именно, и в этом его главная ошибка — притвориться, что все то было игрой и случайностью уже не выйдет. В комнате, до того уютной и комфортной, зависает тишина громкая, давящая. Всем хотелось избежать ее в тот момент, выпрыгнуть из окна, желая оказаться на свободе, там, где воздуха хватало, а скрываться от злых взглядов взрослых более не пришлось бы. Мысли подобные — абсурд ходячий, но сладкий, помогающий справиться с пережитками и стрессом всем, кроме «виновника» события — лицо Тетсуро успевает приобрести прежний цвет обратно, но глаза глядят на молчаливого мужчину с еще большим страхом. — Ко мне. Разговор. Отец Куро не обладал многословностью, предпочитал словам действие, заботу показывая в моменты редкие, уже далекие от того, что между ними были сейчас. Куро считал, что отцу на него все равно. Его отец же волновался за него каждый раз, следил за состоянием сына и всегда интересовался, что с тем происходит. Родители — существа сложные, не каждому дано понять суть их устройства, не каждый желает это сделать. Но, как бы то ни было, после того случая все меняется. Куроо замыкается в себе и теряется, Тсукки прекращает их навещать, а отец Куроо ходит мрачнее тучи. Он даже перестал здороваться с родителями Кенмы — то было удивительно, ибо их дружеские отношения практически были на стадии «лучшие друзья». Проводящие вместе праздники и дни рождения их детей, празднуя те за выпивкой, им обязательно надо было здороваться и обсуждать каждое утро и вечер все новости и сплетни их района. Кенма, среди всего этого запутанного клубка, ощущала себя маленьким и незаметным котенком, что опускался на дно непонимания и тонул в нем, не зная, за что ухватиться, чтобы выплыть. Но дело было в том, что она не умела плавать — попросту не могла, не имела никакой возможности. Однако, как это бывало, помощи приходится ожидать лишь от самой себя. Она берет в свои руки судьбу двух влюбленных в друг друга парней, судьбу отца лучшего друга и своего будущего. Чуйка говорила, что все пойдет по одному месту — она же смеялась про себя напряжно, пока лицо выражало решимость, на которую падала тень неуверенности. Гнать ее девушка не могла, потому пришлось принять такой, какой была. Один день на то, чтобы решить три проблемы — приключение на двадцать минут, вошли и вышли. Первая проблема была самой сложной, тяжелой и должна была выкачать из нее все ресурсы, имя которым «храбрость» и «решительность». Вы когда-нибудь пытались представить себе разговор между низкой девушкой и высоким взрослым мужчиной, которого все детство воспринимали, словно родного отца, на тему геев? Кенма тоже не могла себе его представить. Она и вообразить не могла, что войдет в дом лучшего друга тайком, заберется на второй этаж так бесшумно, что ни одна из половиц, что раньше скрипели под тяжестью ее веса, на этот раз не издадут ни звука, и окажется перед дверью в кабинет Куроо-сана. Ее ладони вспотели так, словно мать впервые застукала за прохождением хентай-игры (то было случайностью, и вообще, это Куро ее подставил). Дверь казалась необычайно огромной и давящей — она слышала за ней шебаршение бумаги и шорох от движения. Козуме почти вообразила себе то, с какой пугающей аурой мужчина сидит, сложив перед собой руки. Воображение рисовало страшные картины: она заходит в его кабинет, а ее прогоняют тапком, не желая видеть. Сглотнув комок, что образовался в горле, девушка постучала по деревянной поверхности двери. Тихое и усталое «войди» стало приглашением. Он действительно сидел за столом и перебирал бумажки, но тапок в нее кидать никто не собирался — мужчина выглядел слишком понуро и разбито, а мешки под его глазами, кажется, за пару дней стали больше, чем были раньше. Куроо-сан переживал и ей было непонятно, из-за чего: то ли тревога из-за гомосексуальности сына стала чрезвычайно давящей, то ли проблем в его жизни хватало и без самого Куро — Кенма не хотела узнавать, но ей придется. Куроо-сан, кажется, даже не замечает ее — не поднимая головы, он продолжает работать, а ощущение того, что он специально себя нагрузил делами за последние дни, словно подверждается впавшими щеками и серостью лица — тот будто не ел все это время. — Простите… — Она издает тихий шепот и сразу замолкает, стоит этому шепоту стать оглушительным и громким. Только тогда мужчина с проседью в волосах смотрит на нее, не наигранно поднимая кустистые брови в удивлении, моргая растерянно. В его темных глазах мелькают вопросы и догадки, но нигде в этих мыслей не найдется верный ответ — тот скрыт в сердце девушки. — Козуме? Ты комнатой ошиблась? Тетсу… — Он спотыкается в словах и с холодом в голосе продолжает. — Тетсуро здесь нет. Она отрицательно машет головой, заставляет себя ступить вперед, сделав два шага — упирается носками в пыльную дощечку, берет себя в руки, сжимая маленькие ладошки в кулаки. — Я к вам. Хочу поговорить насчет Тетсуро. Куроо-сан… Он поднимает руку, просит тем самым замолчать — перебивает ее, отчего неуверенность вновь появляется, сковывает по ногам и рукам, просит сбежать отсюда, идти прочь и не возвращаться. — Я поговорил с ним обо всем. Он должен понимать, что эти игры в неформальные отношения приведут, приведут… — Та самая рука резко машет в воздухе, лицо очерчивает гримаса боли — словно все, что говорит мужчина о своем сыне, заставляет вспоминать его лицо, его слова ненависти или же возмущения — она точно не знает, лишь догадываться старается. — Ни к чему хорошему не приведут. Я забочусь о нем, понимаешь? В голосе звучит мольба, жалость и дикая усталость — таким голосом смирившиеся с чем-то больнючим стараются донести то, что никто в них понять не может, что слушать никто не хотел, бросая в одиночестве, наедине с мыслями тяжелыми. Куроо-сан — мужчина, совершивший множество ошибок в жизни, лишившийся жены со старшей дочерью, оставленный с сыном — ему больно понимать, что ничего, как раньше, уже не будет. Вырастивший сына со своими родителями, он ощущает себя ничтожным и слабым, а видя в глазах сына те же эмоции, что некогда в глазах жены встречал, особенно в их последнюю неделю жительства вместе — его сердце болеть начинало. — Он хочет погубить свою жизнь. Он запутался, считает, что эти отношения… — Морщит нос, бормочет «ненормальные» одними губами. — Что эти отношения правильные. Это неправильно, Козуме. «Это неправильно» — повторяет она мысленно и хочет согласиться, хочет сказать предательское «да, так и есть», дополнить «он должен любить меня», зачеркнуть и выплеснуть горячее «быть со мной». Шумно выдыхает она и веки прикрывает, глотает комок уже привычный, улыбается грустно — ничего он не должен. — Он любит его. По-настоящему любит. Он сам считал, что это ненормально. Что это неправильно. — Голос дрогнул под конец, а слезы потекли по щекам — она в растерянности касается щеки, смотрит на горячую жидкость на внутренней стороне ладошки и смотрит вперед, на отца ее лучшего друга. — Но он принял себя. Сделал самое сложное в жизни каждого человека — принял себя таким, какой он есть. Так почему… — Она подходит к нему ближе, упирается руками в стол, смотрит пристально-пристально, не страшась ни авторитета взрослого, ни того, что может сказать что-то неправильно. — Почему вы не можете принять своего сына? Ваша жена и дочь не приняли вас и ушли. — Во взгляде напротив отражается острая боль и желание возразить, прикрикнуть, сказать «ты не понимаешь», но девушка продолжает твердо, не давая сказать и слова. — Не делайте того же с Тетсуро. Поступите по-другому. Не бросайте его. Не оставляйте тогда, когда ему тяжелее всего — ему придется бороться с обществом, а вы, единственный родной человек, хотите бросить его? Это подло, Куроо-сан. Я была о вас лучшего мнения. Шумное дыхание и испарина на лбу — она и не понимает, что нервничала, что, произнося все эти слова, страшилась и готова была умереть — сердце бешено-бешено колотится, стучит, тарабанит грудную клетку. Еще чуть-чуть и сбежит, бросив ее. Козуме отпускает стол, ощущая, как деревянная поверхность отпечаталась красным на коже от прилива крови. Мужчина молчит, потерянный, он брошен наедине с мыслями, тяжелыми намного больше, чем до ее прихода сюда. И пускай. Она уходит от него, закрывает дверь бесшумно — ему стоит подумать. Подумать и расставить все по полочкам. А ей надо найти брошенного кота, что забился и не желает выходить на связь с людьми. Вторая проблема заняла неприлично много времени и не принесла никаких плодов — Куро не было у себя дома, его не было в школе, на тренировке, их старой детской площадке, его даже не было в отделе спортивных товаров и в книжном магазине, рядом с любимыми советами о том, как убедить человека и не стать манипулятором. Конец дня приводит к опустошению, а от былого чувства уверенности и решительности не осталось ничего — она ощущала себя позорницей, которая даже не могла найти лучшего друга. Ложась на пол в своей спальне, девушка начинает кричать от ужаса совершенно натурально, вздаргивая телом и больно ударяясь затылком, пусть и коротко — к ее губам сразу же прижимается потная ладошка, а испуганное «тш-ш» старается успокоить. Она бьет парня в живот, дергает копну его черных волос, смотрит с обидой и не отошедшим испугом. Не говорит ничего, но смотрит, не моргает, старается прочитать по красным щекам и натянутой улыбке хоть что-то из того, что заставило бы Куро прятаться у нее под кроватью. Это возвращает ее в детство, когда он так же прятался от бед, что успел натворить дома, заставив отца искать его по улицам, а Кенму прося не сдавать. Она никогда не сдавала его и сидела до самой ночи, помогая потом вернуться домой — все-таки, Тецу становилось жаль отца, и он возвращался, нахмуренной моськой бормотал «я дома», пока сильные руки крепко его обнимали. А она в это время тайком улыбалась, смотря издалека и качая головой. Он всегда возвращался, какой бы тяжелой ссора между родителем и ребенком не была. — Ты идиот. Я искала тебя. — Уже спокойно бормочет, сжимая губы вместе. — Зачем? — И этот непонимающий тон, удивленные глаза и приподнятые брови, точно, как у Куроо-сана. Она хотела поколотить их обоих. Два идиота. — Ты идиот? — Повторяет уже вопросительно, смотря с искренним удивлением. — Я Куроо. Тетсуро Куроо. Будем знакомы. — Уже насмешливо фырчит, но заметив более яркую обиду на лице подруги, серьезнее становится. — Неужели ты волновалась за меня? Приходится отвернуться, ударить едва по бедру чужому, лечь на кровать и вздохнуть глубоко — еще немного и вновь заплачет. На сегодня ей хватило — не в ее характере слезы показывать существам из семейства Куроо. — Ты и правда?.. — Заткнись. — Прости. Молчат они добрые десять минут, может, больше — она не считала, предполагала по внутренним часам и шуму на первом этаже. Это мама с работы вернулась, пальто кладет на вешалку и пытается незаметно пройти в душ, но спотыкается о пуфик, который оставил ее отец, чтобы сесть на него, когда надевал обувь. — Возвращайся домой, Тетсу. Тебя ждут. Очень. Он скучает. Смотрит на него и видит обиду глубокую, но вместе с тем и неуверенную тоску — он, будто тот самый мальчишка из ее детства, не хочет, совсем как ребенок, идти на мир первым. И она его понимает. Понимает ровно так же и то, что чем старше человек становится — тем сложнее ему признавать свою неправоту. А это — один из главных минусов рода человеческого. — Так не хочешь видеть меня у себя? — Он позволяет себе криво усмехнуться — напускное расслабление встречает скептицизм на ее лице. Куро сразу же цокает. — Я хочу видеть тебя у себя тогда, когда ты приходишь ко мне по своему желанию. А не для того, чтобы скрываться от проблем. Разница большая. Парню сказать на это нечего. Фыркает он раздраженно, уходит так же, как и пришел — через ее окно, залезая к себе в комнату. А там, между делом, на его кровати сидел уже несколько часов Куроо-сан. Отца и сына ожидали разговор на всю ночь, совместные слезы, слова прощения и надежда на лучшее. Были и споры, и признания в том, в чем боялись признаться давным-давно, слова семейной любви и теплые, совсем как десять лет назад, объятия. Так и решилась проблема номер два. Проблема три же решится простым сообщением на номер одного очкастого и тремя самыми простыми словами в мире: «Приходи завтра. Важно».