Источник света

Гермиона впервые аппарировала в мэноре самостоятельно. Палочка знакомо пульсировала в ладони после переброса. Было приятно ощущать течение чистой магии в своих руках — это придавало уверенности, что было весьма кстати. Она покрепче сжала полированное древко и медленно выдохнула, напоминая себе, что она больше не пленница. Убеждать себя в этом, находясь в старой комнате, из которой ее когда-то увели Багра и Снейп, казалось, навсегда, было не так просто — замкнутость пространства, полного не лучших воспоминаний, давила со всех сторон. — Мисс Грейнджер в порядке? — мгновенно встревожилась Тинки. Она смахивала пыль с подоконника, повернулась на шум и замерла с небольшой метелкой в руке, увидев, как девушка побледнела. — Да, все хорошо, — попыталась улыбнуться Гермиона, но все-таки опустилась на кровать — колени сами собой подогнулись от пережитого стресса. Часть нее была твердо уверена, что ничего не выйдет, и Грейнджер морально готовилась налететь на магическую преграду и, не успев сориентироваться, расщепиться, однако все закончилось благополучно. Когда Малфой за завтраком сообщил, что внес изменения в защитные заклинания поместья, чтобы она могла свободно аппарировать, Гермиона не поверила. Она уставилась на него как на ненормального и переспросила, не ослышалась ли, что вызвало закатывание глаз и цоканье языка. Он снизошел до объяснений, что это всего лишь упреждающая мера на случай, если она окажется в западне, но такой жест доверия все равно поразил ее. Грейнджер еле дождалась, когда Малфой отправится по делам, и поспешила испытать новые возможности. Естественно, когда у девушки без проблем получилось переброситься из столовой в комнату, она сразу задумалась о посещении Ирландии, но тут же отринула эту идею. Вряд ли Малфой не подозревал, что это придет ей в голову. Более того — наверняка удивился бы, что Гермиона не провернула это сразу. Но он просто не знал, что она до жути боялась посмотреть в глаза Рону и увидеть в них стену, которую невозможно разрушить, как ни бейся. Пока оставалась надежда, жизнь не казалась такой невыносимой. И Грейнджер не по-гриффиндорски трусливо пережидала бурю в стороне — Гарри обещал поговорить с их общим другом сам. Посовещавшись, они пришли к выводу, что лучше сообщить правду как можно быстрее, чем ждать, пока он узнает обо всем из газет, смакующих новость о повторном заключении Гермионы. Хотя Тинки пыталась прятать от нее газеты, она все же видела несколько безобразных выпусков «Пророка» с унизительными статьями о себе. Казалось бы, откровенное вранье в них не должно было задевать, однако именно то, насколько бесстыдной была ложь журналистов, заставляло Грейнджер скрипеть зубами от чувства острой несправедливости. Прочитав статьи, она с каким-то мстительным удовольствием сминала листы, бросала их в камин и наблюдала, как бумага чернела и скукоживалась и злые слова пожирал огонь. Гермиона подумала, что теперь может где-нибудь перехватить Гарри, чтобы узнать, как все прошло, поэтому, как только сердце перестало колотиться в груди, переместилась за рабочее место, которое Тинки организовала для нее возле окна. На дубовом столе лежал открытый том, который девушка читала прошлым вечером, — большую часть дня она проводила за книгами по военному искусству. «Нужно попросить ее передать записку», — решила она, взявшись за перо. Для эльфийской аппарации многие чары не являлись препятствием, и доставить письмо таким образом было гораздо надежнее, чем связываться по каминной сети или отправлять его с совой. Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые Малфоем, в мэноре Гермиона всегда чувствовала себя в опасности и была рада возможности выбраться за его пределы. Постоянно приходилось напоминать себе, что ее положение поменялось, потому что беспричинный страх то и дело выбивал воздух из легких в самые, казалось бы, обыденные моменты. Он крался по пятам, ступая там, где девушка только что прошла, дышал в затылок, поднимая волосы на загривке, издевательски подмигивал из темных углов, когда она резко оборачивалась, уловив движение за спиной. Иногда Грейнджер чудилось, что дом хочет отомстить ей за то, что она своими глазами видела смерть его прошлого хозяина. Хотя, возможно, древняя магия поместья просто органически не переваривала ее оскверненную магглами кровь? Так или иначе, факт оставался фактом — мэнор будто душил ее. Малфой поселился в бывшей комнате Багры, и все крыло было полностью закрыто для Пожирателей, патрулирующих мэнор по приказу Темного Лорда. Поначалу они делали попытки возражать, но он ясно дал понять, что никому не позволит распоряжаться в своем доме. Солдаты не посмели ослушаться, отдавая себе отчет, что Малфой расправится с ними гораздо жестче, чем их накажет за неповиновение Волдеморт. Они все слышали о судьбе Монтегю. Всего десяток доверенных лиц из числа тех, кого Забини тренировал лично, охранял выход на улицу и проходы в центральную часть поместья. В теории Гермиона оказалась полностью свободна: ее не запирали в комнате, не контролировали каждый шаг, не запрещали передвигаться по мэнору, саду и близлежащему лесу — но стоило спуститься с крыльца, как ее со всех сторон окружали Пожиратели. Теперь они не просто бродили вокруг, присматривая издалека, а сопровождали девушку неотступно. Они не смели заговаривать, однако их презрительные взгляды жгли затылок, и вскоре Грейнджер прекратила совершать попытки выбраться за пределы этажа, на котором жила, что вполне устраивало Малфоя, который как будто именно этого и добивался. Единственным утешением служила Тинки, которая составляла Гермионе компанию. Эльфийка изо всех сил стремилась услужить ей и делала ее жизнь как можно приятнее. Какую бы книгу девушка ни запросила — Тинки ее находила, даже если тома не было в семейной библиотеке; какое бы блюдо ни упомянула — оно ожидало ее на столе во время ближайшей трапезы. Прошлым вечером Малфой удивлялся тому, что домовичка приготовила незнакомый десерт, но это Грейнджер вскользь упомянула ламингтон, который делала ее мама, и Тинки была счастлива порадовать ее. С каким-то нелепым детским злорадством Гермиона наблюдала, как парень уплетал пирожное, изобретенное магглами, — только это помогло ей не расплакаться из-за того, как она растрогалась, вспомнив родителей. Кроме того, теперь, когда это не вредило интересам Драко, Тинки оказалась не в меру болтливой и с удовольствием отвечала на все вопросы, задаваемые девушкой. — Что здесь было после моего побега? — спросила она в первый же вечер, когда Тинки расчесывала ей волосы после ванной. Худая рука домовички на мгновение замерла, но тут же снова пришла в движение, и Тинки сказала тоном, показывающим, как ей тяжело вспоминать об этом: — Миссис Малфой заперлась у себя и приказала не пускать никого, кроме молодого господина. А тот, к сожалению, в первые дни совсем не посещал ее, занятый. — Грейнджер видела в отражении зеркала, как эльфийка запнулась и ее нижняя губа чуть дернулась от избытка эмоций, но Тинки взяла себя в руки. — Занятый множеством забот. Тинки присматривала за госпожой, хотя та отсылала всех эльфов. Тинки это было не важно — она знала, что хозяин не простил бы, если бы его мама умерла от голода, поэтому была готова нарушить все правила. Гермиона понимала, что она буквально ставила на кон свою эльфийскую честь, ослушиваясь приказа, но, судя по гордому виду, с которым рассказывала об этом, ни о чем не жалела. — Он сам к ней часто заходил? — невзначай спросила девушка, зачерпнув из баночки прозрачную субстанцию из алоэ, использовавшуюся для увлажнения, и принялась втирать ее в лицо. — Всего один раз до ее отъезда, — отозвалась Тинки, но тут же, понизив голос, словно их могли подслушать, поспешила оправдать Малфоя: — Тинки думает, молодой хозяин винит себя в случившемся. Вы же знаете его.. Грейнджер нахмурилась. Для нее это было по-человечески странно. Не то, что он винил себя, — здесь как раз все было понятно, — а то, что из-за этого намеренно избегал общества матери. Как можно не примчаться к родному человеку, чтобы утешить? По Малфою вообще не было заметно, что он потерял отца. Неудивительно. Он умел так отгораживаться от своих эмоций, что не имело смысла искать на его лице следы скорби — тем более сейчас, когда прошло так много времени. Но Нарцисса дважды демонстрировала Гермионе, пусть и помимо воли, что за идеально сидевшей маской учтивости скрывалась самая обычная женщина со своими переживаниями и страхами. Наверняка она нуждалась в поддержке, но осталась совсем одна со своим горем — если бы не сердобольная Тинки. Девушка не могла не сочувствовать ей и не испытывать раздражение из-за черствости Малфоя, который заботился о безопасности матери, но плевать хотел на ее моральное состояние. — Внешне так не скажешь, — обронила она, и Тинки так горестно вздохнула за ее спиной, что девушка почувствовала ее дыхание всем затылком. — Тинки больно слышать слова мисс Грейнджер, — призналась она, неосознанно перебирая худыми пальчиками воздушные после мытья пряди Гермионы, и добавила взволнованным шепотом, прикрыв рот ладошкой с одной стороны: — Даже Тинки, всего лишь обычная эльфийка, почувствовала эту особенность хозяина на себе. — О чем ты? — После того самого случая хозяин всегда держал ее на расстоянии, — убежденно закивала Тинки, имея в виду тот момент, когда едва не умерла из-за взбесившегося из-за хлынувшей в него силы Малфоя. — Но Тинки все равно была рядом. И будет. Всегда. Такие наблюдательность и преданность были достойны восхищения. Грейнджер не уставала ужасаться каждый раз, когда Малфой срывался и демонстрировал новые жестокие грани своей личности, а Тинки, это безобидное крошечное существо, принимала его любым. Подобная самоотверженность редко встречалась даже среди эльфов. — Ты думаешь, это из-за чувства вины? — недоверчиво спросила девушка, встретив взгляд больших и полных доверия глаз в отражении зеркала. — А от чего же еще? — удивилась Тинки с таким простодушием, что Грейнджер решила прекратить этот разговор. Несмотря на то что она занималась ровно тем же — пыталась найти подтверждение того, что в Малфое присутствуют человеческие черты вопреки тому, он творил, — часть нее, продолжавшая отвергать саму его суть, поднимала голову всякий раз, когда этим пытался заниматься кто-то другой. Это загадочное свойство ее натуры приносило множество проблем с самого детства: Гермиона не могла найти покоя и изучала любой предстающий перед ней предмет досконально, прежде чем сделать о нем окончательные выводы. Именно это заставило ее на третьем году обучения пойти на курс прорицания к Трелони с единственной целью — доказать себе, что это полная чушь. Схожим образом она давно разгадала личность Малфоя (насколько это возможно) и перестала отрицать, что он такой же человек, как и любой другой, просто с душой, покрытой сажей из гнева и пороков, не дающей внутреннему свету и шанса. Вселенская несправедливость состояла в том, что это было не его, а ее проблемой. Впрочем, благодаря Гарри девушка чувствовала себя в каком-то роде отомщенной. Непреложный обет набросил на шею Малфоя очередную петлю, однако на этот раз Гермиона как будто самостоятельно могла контролировать степень, с которой она была затянута. Это придавало некоторую устойчивость ее положению. Девушка начинала привыкать к нему, чего никак не могло произойти в Ордене. Вместо того чтобы сожалеть о старой жизни, она честно и осознанно предпринимала попытки приноровиться к новой. Когда Малфой, прибыв в поместье, первым делом направлялся к ней, Грейнджер почти не испытывала диссонанса. В первые дни было дико сталкиваться с ним в общей столовой как минимум два раза в день — за завтраком и ужином. Кроме того, каждый вечер они заваливали обеденный стол многочисленными планами местности, окружающей Хогвартс, и схемами старого замка, по которым составляли стратегию боя со множеством тактик нападения и отхода на случай, если что-то пойдет не так, чтобы позже предоставить ее на одобрение. Малфой все еще настаивал именно на этом варианте развития событий, и верхушка Ордена постепенно склонялась на его сторону. Он неизменно выбирал соседний стул и садился рядом с Гермионой, хотя стол был овальным. Иногда невзначай касался ее плеча, когда тянулся к общей на двоих чернильнице, стоявшей на середине стола, или задевал колено, поворачиваясь, чтобы показать какую-то информацию. Если для Малфоя с самой первой встречи было нормально тянуться к ней, то девушке приходилось выдумывать себе различные оправдания, лишь бы не признаваться даже себе самой, что его общество могло ей нравиться. Просто так. Безо всяких «потому что». Теперь у нее пропала необходимость мучить себя угрызениями совести — зачем, если некому осудить? Любой третий человек делал их обоих другими, но наедине они будто избавлялись от субъективности, предвзятости и скептицизма и представали такими, какие есть. Примерно в середине февраля Грейнджер наконец-то представился случай встретиться с Гарри. Они пересеклись на каких-то пять жалких минут на оживленной площади перед Кенсингтонским дворцом, в окружении туристов со всего мира и при этом постоянно передвигаясь, чтобы никто не мог подслушать. — Как Рон? — первым делом спросила Гермиона, пытаясь поспеть за широким шагом парня, направлявшегося за толпой магглов в сторону сада, днем открытого для посетителей. С деревьев, за исключением туй, давно слетели листья, а клумбы выглядели довольно жалко, но люди все равно хотели пройтись по старым дорожкам, доступ к которым когда-то был запрещен простым смертным. — Терпимо, — отрывисто ответил Поттер, не вдаваясь в подробности, чтобы ее не расстраивать, но девушка слишком хорошо знала их обоих и строго посмотрела на него: — Никто не пострадал? На входе образовался небольшой затор — им пришлось остановиться, и она невольно понизила голос и тревожно осмотрелась, однако не заметила никого подозрительного. — Нотт, который нас разнимал, получил от Рона в глаз, как только снял Инкарцеро, — не стал отпираться парень, тоже незаметно сканируя местность на предмет опасностей. — Но даже хорошо, что все произошло именно так. Ему нужно было выплеснуть гнев. Благодаря этому мы поговорили адекватно, когда Дафна лечила наши ушибы. К ней он относится наиболее терпимо, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Гермионы. Безусловно, слышать это было утешительно, но в душе поселилась глупая обида, что Рон был способен найти общий язык с кем угодно, кроме нее. По крайней мере, они с Гарри хотя бы поговорили, чего не было уже очень давно. — Как Джинни? — задала Грейнджер другой беспокоивший ее вопрос, и в этот раз он, поджав губы, коротко сказал: — Она хочет, чтобы ее отправили за диадемой. Гермиона на мгновение притормозила, вскинув брови от удивления, но тут же снова зашевелилась, чтобы не отстать. — Рон, наверное, в бешенстве? — предположила она, вновь поравнявшись с парнем около голого куста, остриженного в форме кубика сахара. Теперь понятно, почему он немного отвлекся от злости на нее: переключился на Джинни, на которую хотя бы мог повлиять, потому что она находилась рядом. Желание подруги как можно быстрее приступить к действиям было вполне объяснимо — слишком долго она сидела взаперти. Но за это время Джинни растеряла боевую форму, а это было решающим пунктом, потому что существовал огромный риск наткнуться на Пожирателей во время возвращения к зоне аппарации. Попасть в Хогвартс через «Кабанью голову» было легко, но вернуться тем же путем, минуя все патрули, не выйдет. Это даже без учета того, что в школе начнется кровавая бойня, если они все-таки остановятся на плане Малфоя.. — Естественно, но это не имеет значения, потому что она предложила свою кандидатуру командованию, — скривился Гарри, будто у него внезапно разболелся зуб. — Если ее одобрят, никому дела не будет до недовольства Рона или моего. Полагаю, именно поэтому она обратилась напрямую к Кингсли. Грейнджер, как и парням, новость не пришлась по душе, однако она не слишком встревожилась. Грюм ни за что не отпустит Джинни, если не будет уверен, что она готова — а она, по мнению Гермионы, готова не была. Во всяком случае, именно в этом она постаралась убедить Гарри. Однако у него было столько поводов для волнений, что рационализация хотя бы одного никак не влияла на картину его эмоционального состояния в целом. Поэтому когда они прощались, он выглядел таким же больным от своих тревог, как и при встрече, и девушка возвращалась в мэнор с тяжелым сердцем. Тем же вечером они с Малфоем вновь задержались в столовой допоздна. Спустя несколько часов напряженной работы Гермиона откровенно клевала носом, заканчивая читать бесполезный трактат о Первой магической войне. Хотя толку от нее в качестве стратега почти не было, девушка чувствовала себя спокойнее, изучая теорию военного дела, — благодаря этому создавалось впечатление, что она могла подготовиться к тому, что их ожидало. Читая, она невольно проводила параллели с нынешними событиями, потому что привыкла анализировать информацию. Если задуматься, все войны похожи друг на друга. Какими бы ни были стороны конфликта, в конечном счете жизнь противостоит смерти — причем не только на поле боя, но и в каждом отдельном человеке. Порой Гермиона чувствовала, как ее разрывает от противоречий, и это невероятно изматывало, однако когда подобные перевороты претерпевает целое общество, то разрушения несоизмеримы по масштабу. Внутренняя защита побуждает любого человека искать среди хаоса внутри себя порядок, и его получается выстроить почти всегда — порой ценой обмана самого себя. То же самое происходит, когда кромешный ад разворачивается вокруг. Видя жестокость, люди идут на все, чтобы ее себе объяснить, и объективность пропадает, что ведет к еще большей жестокости. В итоге одни начинают видеть в смерти других жизнь для себя, и, когда это происходит, начинается настоящий ад. Размышляя об этом, Грейнджер невольно задержала взгляд на профиле парня, сидевшего рядом и погруженного в чтение. В нынешней войне Малфой являлся безусловной силой, которая, не находя конкретной точки приложения, расплескивалась во все стороны, поражая всех вокруг. В какую-нибудь древнюю эпоху его поставили бы на одну ступень с самим Мерлином. Перед ним испытывали бы страх, но отзывались с благоговением. Он и сейчас легко вызывал в душах людей инстинктивный ужас, и сильнее всех — у Гермионы. Девушка могла сколько угодно врать другим и храбриться сама, но на нее нападал настоящий мандраж, когда она задумывалась, что рано или поздно останется с ним один на один. Без какой-либо цели. Без шанса на спасение. Во что превратится Малфой, когда ему негде станет применять свою жестокость, а рядом окажется только она? Грейнджер почувствовала, как внутренности ошпарило паникой, словно кипятком, и протяжно выдохнула. «Он сказал, что просто хочет окончания войны», — напомнила себе она. Однако было ли это правдой? Высокое положение, деньги, безграничная власть — что из этого в конечном счете усмирит его бешеный дух, понукаемый Тьмой? И усмирит ли? А если нет — хватит ли ее сил, чтобы противостоять ему?.. — Дыру прожжешь, — послышался скучающий голос Малфоя, за шиворот выдернув Гермиону из водоворота мрачных мыслей, едва не поглотивших ее целиком. Она встрепенулась, застигнутая врасплох. Нервно сглотнула, наблюдая за тем, как парень не спеша перевернул страницу старого фолианта, бумага которого перестала хрустеть еще пару веков назад, напитавшись влагой несмотря на то, что в малфоевской библиотеке выдерживали идеальный температурный режим, и пробежал глазами по странице. Умиротворенный внешний вид настолько не соответствовал тому, каким монстром рисовало Малфоя ее воображение, что эта несогласованность толкнула девушку на риск. — Могу я спросить? — Он поднял глаза от карты местности, исчерченной его же пометками, и вопросительно вскинул бровь. Грейнджер восприняла это как молчаливое разрешение продолжить. — Я много думала над этим, но все никак не могу понять. — Она запнулась, набрала побольше воздуха, призывая всю смелость, и продолжила: — В общем.. почему ты не хочешь переместить Чашу и уничтожить ее в любом другом месте? Это кажется мне более логичным.. Наверное, Гермиона стремилась хотя бы таким образом, зайдя издалека, заглянуть в глубину его мыслей, чтобы лучше понять моральное состояние. Все другие вопросы обладали пометкой «опасно для жизни», и она не хотела их задевать, но теперь момент казался подходящим, и девушка затаила дыхание в ожидании ответа, который мог бы подпустить ее немного ближе. — Странно, что это так беспокоит тебя, — сказал Малфой с нажимом на последнем слове, чуть повернув голову и пристально вглядываясь в ее лицо, будто пытаясь понять, какие цели Грейнджер преследовала, подняв эту тему. — Разве ты не ненавидишь это место? — Я — не ты. Парень усмехнулся. Мрачно, саркастически. Словно ее слова его знатно повеселили. Немного помедлив, он все же отложил перо и спокойно произнес: — Мне не жаль избавиться от мэнора, как избавляются от пораженной конечности, чтобы заражение не пошло дальше. — Голос Малфоя был бесстрастным, словно речь шла о чем-то обыденном. Так он привык поступать — безжалостно уничтожал то, что его не устраивало. В глазах появилась тяжесть — будто небо налилось тучами, обещающими бурю, однако он продолжил все так же размеренно: — А еще я хочу, чтобы Волдеморт узнал о моем предательстве грандиозно. Прочувствовал всем своим долбаным существом, что я выхожу из-под его контроля, что я подчинялся ему только потому, что сам этого хотел. — На этих словах парень развернулся на стуле, и его ладонь потянулась к Гермионе, и девушке ничего не оставалось, кроме как просто дышать, когда он взял ее руку. Кольцо из чешуек дракона бледно замерцало в тусклом свете настольной лампы — единственного источника освещения, кроме камина и лунного света, льющегося из окна. Малфой провел по усилителю большим пальцем и добавил: — По крайней мере, с тех пор, как появился второй усилитель. — Искрящие нерастраченным гневом глаза впились прямо в Грейнджер. — Я бы хотел видеть его лицо, когда он осознает это. Видеть, как он скукожится от ужаса и начнет метаться и действовать необдуманно. Видеть, как он сам подведет себя к своей смерти. Такова моя цель. Постепенно голос Малфоя наполнялся злобой — такой живой и искренней, что она стала третьей в комнате. Это заставило девушку вспомнить то, о чем она думала до этого, и по ее телу прошли мурашки жути. В нем сидело столько ярости, что она не понимала, как он вообще еще жив. Гермиона поспешно повторила его позу, будто опасалась, что он вырвет руку раньше, чем она успеет повернуться, и ответно стиснула чужую ладонь, хотя Малфой не выглядел как человек, который нуждался в поддержке, — а значит, она была ему жизненно необходима. Теперь они сидели друг напротив друга. Она касалась коленкой внутренней стороны его бедра и будто находилась в ловушке. Разница в том, что она сунулась в нее абсолютно осознанно — слишком заманчивой была приманка. Ради откровений Малфоя, редких и часто отвратительных в своей искренности, она была готова рискнуть здоровьем. — Можем ли мы рассчитывать, что он не станет натравливать на нас ничегой? — сдавленным шепотом, чтобы ненароком не разозлить его еще сильнее, спросила Грейнджер и почувствовала, как парень чуть сильнее сжал ее пальцы. Сам по себе вопрос был поставлен некорректно. Станет ли? Конечно станет. Выдержит ли это Малфой? — Ну пусть попробует. — Это не ответ, — качнула головой Гермиона, которая была готова идти до конца, раз уж зашла так далеко. — Он не чувствует того, что чувствую я, и для него это сокращает дистанцию между импульсом и решением. — Голос парня больше не звучал сердито, он звучал никак. — Если он поймет, что проигрывает, спокойно пустит меня в расход, к чему бы это ни привело. Когда-то ему было важно выставить себя чистокровным, чтобы потешить самолюбие, но теперь это просто очередное средство для того, чтобы выжить. Как и все, что он делает. — Вероятно ощутив, как подрагивает ее ладонь, Малфой посмотрел на нее, прищурившись и тем самым чуть приглушив нездоровый блеск в своих глазах: — Я не планирую терять над собой контроль, так что можешь не бледнеть, Грейнджер. В Ордене знали, что делать с Пожирателями: сражаться. До последней капли крови. Но если произойдет ровно то же самое, что случилось в поместье Реддла, когда он, то ли взбесившись, то ли желая проучить Драко, задевшего его за живое, принялся вытаскивать из него ничегой.. Тогда им конец. Даже несмотря на зелье. Багра объясняла, что после посещения владений Суртура последовал откат, когда Малфой совсем себя не контролировал, а теперь и он, и Гермиона владели собой намного лучше, но подобная перспектива все равно приводила ее в ужас. И все стало еще хуже после его следующих слов: — Но если что-то пойдет не так, это станет твоей заботой, — склонившись прямо к ее уху, вкрадчиво шепнул Малфой, прервав бурный мыслительный процесс, и как ни в чем не бывало опустил ее ладошку ей же на колено. Грейнджер тут же сжала ее в кулак. — Мы оба знаем, что ты сильнее меня, — произнесла она дрогнувшим голосом. — То, что я точно знаю, так это то, что ты способна противостоять мне, иначе тебя не выбрали бы заклинательницей света, — спокойно сказал он. — Но как бы то ни было — ты должна быть готова. — Готова.. готова к чему? — Ко всему. — Казалось, парень шутил, но глаза оставались серьезными. Под их неподвижным взглядом хотелось опустить плечи, чтобы стать незаметнее. — На тебе тоже лежит определенная ответственность — особенно после этого идиотского обета. — Лицо Малфоя приняло неприязненное выражение. — Если он такой идиотский, почему ты его допустил? — прищурилась она. — Он был мне выгоден по нескольким причинам, — сказал он и принялся перечислять: — Первая — вся эта орденовская шваль больше не посмеет шантажировать меня тобой. Вторая, — парень неприятно усмехнулся, — мне приятно представлять, как исказится рожа Уизли, когда он узнает, что его обожаемая Золотая девочка полностью в моей власти. Это, конечно, слабое утешение с учетом, что если ты пострадаешь, то я сдохну, но довольно приятный бонус. Грейнджер закатила глаза. Раздражение прогнало страх, и она почувствовала себя увереннее. — Еще на вашей первой встрече с Грюмом и Люпином было очевидно, что они не смогут заставить тебя действовать по указке, — сказала она брезгливо, припоминая показательное шоу с ничегоями, которое Малфой устроил для устрашения. — Второй пункт — это просто какой-то идиотизм уровня первокурсников. Я скорее поверю, что Гарри просто задел твою раздутую чистокровную гордость. — Да, я купился на его убогую провокацию, — сказал он таким снисходительным тоном, который так и указывал, что подобного не могло произойти ни при каком развитии событий. — В любом случае ты должна быть вполне довольна. Сама же не хотела, чтобы за тебя рисковал кто-то другой. Она нахмурилась. — Да, но.. Малфой вздохнул с легким раздражением. — Вот и у меня нет цели взвалить на тебя ответственность за свои промахи. Как ты недавно заметила, твои обстоятельства не оставляют тебе выбора, однако я делаю все для того, чтобы тебя никак не коснулись мои ошибки. Потому что они только мои, — резковато сказал Малфой, как будто Гермиона претендовала, а потом протянул нарочито развязно: — В конце концов, я же не Избранный, дерьмо которого разгребает вся Великобритания. Речь прозвучала достаточно убедительно, чтобы девушка выдохнула, пусть и не успокоилась окончательно. Разве она могла? Просто порог допустимости аргументов снижается, когда очень хочется во что-то поверить. Однако последняя фраза относительно Гарри не могла не вызвать в Гермионе волну возмущения. Увидев, как та прокатилась по Грейнджер, заставляя выпрямиться, и сверкнула в глазах, Малфой расплылся в довольной ухмылке. — Если бы он начал удерживать меня, я бы никогда не простила его, — сообщила девушка, хотя ее никто об этом не спрашивал — слова сорвались с языка будто помимо воли. — Правда? — переспросил парень таким тоном, словно ничуть не поверил. — Знаешь, почему ты об этом заговорила, хотя я ничего такого не подразумевал? Потому что ты об этом думаешь. Слышала миф о Тесее и Минотавре? Уверен, что да. Так вот тебя точно так же отдали в жертву и преспокойно живут дальше. Это мучает тебя. Впрочем, справедливо. Но ты тратишь слишком много сил, оправдывая тех, кто этого не заслуживает. Просто признай, что все они грязные ублюдки, без исключений, — и тебе сразу станет легче. — Он заботится обо мне, — возразила Гермиона, будто иронии в его голосе не было. Слова Малфоя почти не задевали ее, потому что она знала наверняка: Гарри страдает не меньше нее. А может, и больше. Но только почти не задевали. Что-то внутри будто потрясало кулаками и требовало обратить на себя внимание. Порой Грейнджер на самом деле чувствовала себя куском мяса, который должен задобрить зверя. Малфой проглотит ее и не подавится, если она не будет осторожна. Но если Гермиона начнет думать о себе, как о страдалице, то ничего хорошего из этого не выйдет. Эти мысли следовало гнать от себя подальше. — Он заботится о себе — чтобы не страдать, если ты умрешь. — Разве ты делаешь не то же самое? — Я хотя бы этого не скрываю. Она на мгновение поджала губы, вынужденная признать его правоту. — Мое присутствие в Ордене все осложняло, — негромко сказала Грейнджер, испытывая необходимость оправдаться, только непонятно — перед ним? Перед собой? — Я чувствовала себя обузой. Меня будто уже вычеркнули. Списали. Отправили на свалку.. — Достаточно. Я понял, что это у тебя такая психологическая защита, — отмахнулся он. — А что там с Уизли? — внезапно переменил тему Малфой, слегка удивив ее. Гермиона попыталась припомнить, не проговорилась ли в запале о своей ссоре с Роном, но такого не было. Может, кто-то все-таки следил за ней в Лондоне? — Поттер упоминал что-то такое, — небрежно добавил он, будто прочитав по выражению лица все ее мысли. — Мы поссорились, — суховато сказала Грейнджер после небольшой паузы, не желая вдаваться в подробности, но парень настаивал: — Из-за чего? — Какое тебе дело? — взвилась она, но тут же, посчитав свое поведение детским, вздохнула и все-таки ответила: — Он хотел бы защитить меня от всего, но это не в его власти. По этой причине все, что он может, — беситься. Хотя я не считаю это оправданием свинскому поведению, но.. — Уголки губ укоризненно скользнули вниз, и девушка была вынуждена признать: — Но могу понять его. — Вечно ты всех пытаешься понять, — не злобно, а даже с каким-то добродушием упрекнул Малфой, словно речь шла о каком-то ее недостатке, который он не одобрял, но все-таки мог принять. — Он мой друг, — решительно сказала Гермиона. Других аргументов не было — но и этот она считала вполне достаточным. — Конечно, я пытаюсь его понять. Даже тебя пытаюсь, а ты этого совсем не заслуживаешь. Вместо ответа он презрительно хмыкнул и, забросив ладонь на затылок, слегка взъерошил волосы. Череп с разинутым ртом буравил ее пустыми глазницами с предплечья Драко, но у Грейнджер черная метка вызывала только брезгливое отвращение, а никак не страх. Этому в некоторой мере способствовало расслабленное состояние парня. Он был одет в черные джинсы и футболку, и такой домашний, Малфой невольно притягивал взгляд. Во всяком случае, в данный момент он выглядел безопасно, и Гермиона позволила себе рассмотреть его. Шрамы на теле Драко затянулись и побелели, однако не пропали окончательно, поэтому он весь был в тонких царапинах — руки, шея, и даже около глаз оставались заметные следы. Кроме того, предплечье уродовали розоватые рубцы от ожогов, которые заживали слишком долго, потому что были оставлены магическим пламенем. На Малфое не было живого места, и тем не менее — Грейнджер не могла не признать — он был пугающе красив. Причем пугающе — не какая-то высокопарная метафора из пошловатого романа. Она была в ужасе от того, что не могла не обращать внимания на его привлекательность. Девушка как ошалелая бежала от самой идеи о том, чтобы увидеть в нем нечто другое, кроме как жалкое существо, нуждающееся в ее помощи. — Как много проблем создают привязанности, — внезапно сказал он, и Гермиона поспешно перевела взгляд на его глаза, смотревшие на нее, но как будто сквозь. На его лице была написана глубокая задумчивость, и она решила воспользоваться этим. — Поэтому ты был так рад отправить свою мать в Америку? Вопрос был задан быстро и с опаской, в надежде на то, что застрявший в прострации Малфой ответит на него машинально, однако он проговорил вполне отчетливо: — Это развязало мне руки. Мне не нужно ждать, что ей рано или поздно навредят, чтобы добраться до меня. — Парень моргнул и только тогда сосредоточился на лице Гермионы, будто только что ее заметил. Вздернув бровь, он спросил: — Людей так и контролируют, знала? Не причинением боли, а угрозой, что ее причинят. Это гораздо хуже. Было странно понимать, что после всего пережитого, после всего, с чем Малфой сталкивался каждый день, он вообще мог чего-либо бояться. Но он действительно не переносил душевную боль — готов был нарушить любые правила и запреты, лишь бы не ощущать то, чего ощущать не желал. — Ты чувствовал бы себя лучше, если бы ее не было? — спросила Гермиона обыденным тоном, намеренно смотря не в его сторону, а на заброшенную книгу с таким вниманием, словно на ее страницах было написано нечто жизненно важное. — Если бы тебе не с кем было поговорить. Не для кого стараться. Я знаю, о чем говорю, потому что собственными руками перерезала ниточку, которая соединяла меня с родителями. И никто больше не будет любить меня так, как они.. абсолютно. — Горло неожиданно сковал спазм, и девушка поспешно скрыла это кашлем. — Разве сражаться не легче, зная, что есть ради кого? Она отложила все острые слова в сторону, чтобы ненароком не задеть Малфоя, и не нашла ничего лучше, чем надежно спрятать их, всадив себе в грудную клетку. Внутри заныла старая рана. Гермионе хотелось обнять себя за плечи, словно это могло как-то скомпенсировать ужасное чувство пустоты в грудной клетке, но этот жест был слишком уязвимым, чтобы она могла себе его позволить. — Люди разные, и у каждого свои потребности, — пожал плечами парень, внимательно наблюдая за ней. — Это тебе нужно, чтобы тебя любили. Мне достаточно, чтобы меня боялись. «Потому что так тебе не могут сделать больно», — мысленно продолжила Гермиона, но вместо того, чтобы произнести это вслух, спросила другое, потому что дорожила своей жизнью, какой бы та ни была: — Что хорошего в том, чтобы постоянно жить во враждебной атмосфере? Может быть ты таким образом наказываешь себя за что-то? Или хочешь что-то скрыть? — Я тебя в свою голову не звал, Грейнджер, — не подался на ее попытку вызвать себя на откровенность он. — Прекращай копаться во мне, пока я не начал делать то же самое. — Да я.. давно не пытаюсь, — пожала плечами девушка. — К тому же я устала быть судьей для других. И для себя тоже. Все, чего я хочу, — это достойно прожить то время, что мне отведено. — Почему ты думаешь, что всем так важно прожить жизнь достойно? Я, может, делаю все для того, чтобы обо мне потом не сказали: «Это Драко Малфой, и он был достойным человеком», — с нескрываемой иронией проговорил он, окинув ее взглядом, на глазах покрывавшимся ледяной коркой. Малфой как будто предупреждал: опасно, запретная территория. Грейнджер не могла просто проигнорировать его угрозу, но попыталась обойти самые острые углы и при этом высказаться: — Потому что мое мировоззрение менее разрушительно для других. Я не считаю, что я всегда права, но считаю, что более права, чем ты. Парень внезапно рассмеялся, и это раскололо едва взявшийся лед: мутный взгляд вновь стал ясным. — Ты такая.. Грейнджер, — сказал он так, словно это все объясняло. — Всегда хотела всем угодить, чтобы тебя похвалили. Заметили, какая ты замечательная, самая лучшая девочка. Еще в школе, разве не так? На войне ты выбрала быть целителем, чтобы наверняка стать необходимой. Даже сейчас, когда ты стала невольной жертвой моей ошибки, делаешь все, чтобы оставить хорошее впечатление не просто после себя — после нас обоих. — Драко чуть склонился, положил руку на спинку ее стула сбоку от головы и обдал ухо теплым дыханием: — Признайся, что в глубине души ты понимаешь, что рядом со мной ты на своем месте. На моем фоне ты святая, чтобы бы ни делала. Разве это не то, чего ты на самом деле всегда хотела? Малфой немного подался назад, не отводя от нее глаз, будто хотел убедиться, что его слова достигли ее сознания, в то время как мурашки от его близости все еще расходились по плечам и рукам Гермионы и затихали в кончиках подрагивающих пальцев. Девушка на мгновение растерялась, не определившись, как реагировать. Она не обманывалась, думая, что ее мысли для него являются тайной, но не могла предположить, что Малфой понимает ее на настолько глубинном уровне. От этого по телу прошла дрожь — то ли жути, то ли удовлетворения. Далеко не все люди могли похвастаться подобной степенью близости, которой обладали они, несмотря на то что все еще были чужими друг другу. Только узнавать, какие человек предпочитает книги, что любит на завтрак и какой у него главный детский страх, но при этом видеть его насквозь — это было по-настоящему волнующе. Грейнджер как завороженная смотрела в серые глаза напротив и как никогда явно видела в них свою смерть. Именно поэтому последняя его фраза и последовавшая за ней вспышка ярости, мелькнувшая, как удар тока, были приняты девушкой с благодарностью — ее будто кнутом стегнули, как отбившуюся от стаи овечку, показывая, что дальше опасно. Но терять все равно было нечего: — Так ты считаешь это ошибкой? — с вызовом просила она. Малфой закатил глаза. — Грейнджер.. — Ответь, — настаивала она, заглядывая в его лицо и тем самым побуждая смотреть на себя. Гермионе каждый раз приходилось идти по тонкой леске, натянутой над пропастью, потому что единственный способ добиться от него правды — разозлить. Просто у нее не всегда хватало смелости. Но сейчас девушка сама была в ярости, и поэтому слова буквально выскакивали из ее рта и набрасывались на Малфоя, чтобы добиться от него правды. — Если бы ты вновь оказался в шестнадцатилетнем возрасте, принял бы метку, зная обо всем, что ждет впереди? Принял бы?.. Еще пару месяцев назад он рассмеялся бы ей в лицо на такой вопрос, но теперь позволил задать его — и это многое говорило об их взаимоотношениях. Они пускали друг в друга корни, взаимно прорастая, как растение-симбионт и паразит, питающийся его жизненной силой. Поэтому всего на секунду Грейнджер увидела, как его взгляд поменялся, обнажив пустую, отчаянную безнадежность. Но потом Малфой растянул губы в самодовольной усмешке. Она полыхнула в его глазах погребальным огнем, придав им звериный блеск, и беспощадно протянул: — Принял бы. Гермиона ни на секунду не поверила. — Тебе стало бы легче, если бы рассказал о том, что тебя мучает, — вернула она ему его же слова, сказанные ранее, и подалась вперед от избытка эмоций, хотя стоило бы остановиться прямо сейчас, потому что знала: еще немного — и он закроется. Девушка видела боковым зрением, как рука Малфоя напряглась, но он по-прежнему сохранял внешнюю невозмутимость, и она сбивчиво продолжила: — Нет ничего ужасного в том, чтобы признать ошибку. — Сожаления не приносят облегчения, — перебил парень, скользя равнодушным взглядом по ее лицу. Из-за этой его непробиваемости всякий раз, когда она пыталась вывести его на откровенность, чувствовала себя нищим с протянутой рукой. — Это то же самое, что снова и снова сдирать корочку с раны, которая успела затянуться. Только идиот станет заниматься подобным. Ты же целительница, неужели не понимаешь? — Рану нужно лечить, — возразила Гермиона, пытаясь высказаться через выбранную им аналогию. — Не всегда нужно отсекать себе руку, если она болит, иногда достаточно сделать перевязку или нанести разогревающую мазь и беречь себя от повторного повреждения. Не так-то просто было применять к Малфою обычные критерии, учитывая величину совершенных им преступлений. Однако когда-то мальчик в швейцарской горной деревеньке, которой, возможно, никогда не существовало, сказал, что его мама учила тому, что каждый достоин заботы и понимания, и его слова будто отпечатались в Грейнджер намертво. Сложно справиться с предубеждениями и попытаться понять: те, кто по какой-то причине оказался на нравственном дне, порой от природы или по стечению обстоятельств не приспособлены к тому, чтобы позаботиться о себе самостоятельно, но подсознательно ждут к себе определенного снисхождения и злятся, когда его не получают. Игнорирование боли — тоже своего рода причинение увечий себе самому. Разрушая все вокруг, такие личности и сами разбиваются вдребезги. Однако их злоба, в отличие от обычной, безудержна и разрушительна; оставляя их гнить в одиночестве, люди своими руками создают рассадник опасностей, который может развиться в нечто совершенно непредсказуемое. После одного катастрофического промаха Малфой поставил на себе крест, и все его последующие поступки были направлены на самоуничтожение. Вот только масштаб личности не позволял ему просто исчезнуть в небытие. В своем исступлении он истреблял все живое вокруг себя, выбрав целью залить мир, который отнесся к нему несправедливо, кровью. Если бы каждый в мире был Малфоем, он давно развалился бы на части, но оставался целостным, пока существовали такие люди, как Гермиона. Он был полностью открыт перед ней; при желании девушка могла нанести такой сокрушительный удар, что он никогда бы от него не оправился. Но она была другой. Драко являлся одним сплошным кровоточащим шрамом, но больно за него было ей. Пытаясь слиться с ней, он в первую очередь хотел, чтобы она испытывала всю душевную боль за него, забирая при этом всю физическую на себя. Так это работало. И никак иначе. А если перестанет.. Храни их всех Мерлин. — Ты слишком далеко зашла в попытках оправдать меня, — внезапно сказал он, проницательно глядя на нее, и девушка замерла, испуганно вскинув глаза, будто ее застали за чем-то запретным. — Это может быть опасно. Еще немного, и я подумаю, что ты в меня влюбилась. Гермиона рассмеялась от нелепости его слов — наверное, таким образом выплеснулась сковавшая ее по рукам и ногам нервозность. — Любовь точно выглядит не так. — А разве ты любила? — вкрадчиво спросил Малфой, перехватив ее взгляд. Их глаза находились почти на одном уровне благодаря тому, что он немного наклонился, и они почти соприкасались носами. — Уизли, может? — Может, — не стала отпираться девушка. На ее губах даже проступила легкая улыбка, потому что понимала: он просто хотел выбить почву у нее из-под ног раньше, чем это сделает с ним она. Что ж, поддаваться она не собиралась. Из-за положения головы Малфой смотрел немного исподлобья, и, когда на мгновение его взгляд похолодел, Грейнджер пробрало до самых костей. Но потом он моргнул, и ледяной отблеск превратился в недобрые искорки насмешки — еще более ядовитой, чем обычно. — И какая она — твоя любовь, Грейнджер? Она немного подумала и начала: — Некоторые говорят, что любовь — это желание касаться.. — Я хочу тебя касаться, — перебил парень, при этом сверля глазами ее зрачки, словно хотел через них узнать, что творится в ее голове. Щеки Гермионы полыхнули жаром. — Да, — прошелестела она голосом, лишенным какого-либо намека на твердость, завороженно глядя на него, поэтому откашлялась и продолжила более уверенно: — Да, именно поэтому я сказала, что так говорят некоторые. Но я считаю иначе. Любить — это быть готовым поставить чужую жизнь превыше своей. Поступиться свои спокойствием, благополучием и, возможно, безопасностью ради другого. Поэтому да, я люблю Рона. И Гарри. И.. много кого еще. Даже если мне это приносит боль, я готова терпеть ее ради них. Последнюю фразу Грейнджер добавила в качестве укора. Малфой, сам того не подозревая, научил ее тому, что для того, чтобы оставаться человечным, испытывать боль просто необходимо, однако сам наверняка счел бы это наивным и глупым. Для человека, привыкшего брать свое если не силой, то коварством и ухищрениями, они — пустой звук. Зачем терпеть неудобства, если можно просто уничтожить их источник? — Боль оставляет в памяти намного более ощутимый след. Опасаясь повторения, воспоминания о ней прокручивают так часто, что в конечном счете думают о ситуации, в которой она была причинена. Поэтому я предпочитаю смерть, а не любовь. Это почти как оставить свой след в бесконечности, — хмыкнул Малфой, положив вторую руку на столешницу около плеча девушки, как будто невзначай перекрыв все пути отхода. Гермиона была уверена, что он действовал вполне осознанно. — Так что я уверен — ты бы предпочла просто заняться со мной сексом, нежели стать объектом моей любви. Она была абсолютно согласна, особенно с учетом сказанного им ранее, однако такой ответ прозвучал бы двусмысленно. В серых глазах медленно тлела горстка пепла. Стоит немного задеть — вспыхнет заново. И этот огонь мог как согреть, так и спалить заживо, поэтому Грейнджер не стала ворошить угольки. — Для меня одно неотделимо от другого, — строгим тоном сказала она. — Естественно, — безропотно отозвался Малфой так, но прозвучало так, будто он не согласился, а поставил для себя крестик в том, что не ожидал от Грейнджер ничего иного. Ей пришлось свести брови, чтобы не зажмуриться, как ребенок, который считает, что если он сделает вид, что не видит проблем, то их не существует. Близость Малфоя волновала девушку. Глупо отрицать. Только непонятно, было волнение вызвано страхом или чем-то другим: ее опыта явно недоставало, чтобы утверждать с полной уверенностью. — Но твоя замечательная теория не выдерживает никакой критики. Сама подумай. Почему ты испытываешь удовольствие, когда я тебя касаюсь? — Парень склонился еще ниже, прогнувшись в позвоночнике, чтобы заглянуть ей в лицо и перехватить упрямый взгляд, и спросил насмешливо: — Или ты все же испытываешь ко мне что-то, кроме обычной похоти? Тон Малфоя звучал так обыденно, будто речь шла о чем-то до крайности заурядном, что Грейнджер не выдержала и уткнулась глазами в его ухмыляющиеся губы, чтобы тень от ресниц скрыла разочарование, затопившее ее радужки. Обычная похоть? Да, именно так она и утешала себя, когда мучилась после их поцелуев. Однако услышать это от него оказалось.. неприятно. — Что-то — испытываю, — с усилием кивнула Гермиона, ведь отрицать очевидное было глупо. — Как и ты ко мне. Но это не любовь. Она осталась в моих мыслях чем-то светлым и прекрасным, а о том, что происходило между нами, я всегда вспоминаю с сожалением. — Не с отвращением? — вздернул бровь парень, будто подловил ее на очевидной несостыковке. — Нет. Малфой выпрямился и бросил небрежно: — Так рассуждают те, кто не чувствовал возбуждения по-настоящему. Мышление детей и оторванных от реальной жизни дурочек, начитавшихся сказок. Для секса не обязательно любить. Но ты и сама это знаешь. — Вопреки своим циничным словам, Драко, выпрямившись, нежно провел костяшками пальцев по зардевшейся щеке Гермионы. — Ты тоже была там, Грейнджер. Когда я тебя целовал. И очень активно принимала участие. — Он испытывал видимое удовольствие, припоминая об этом девушке. Ей стоило больших усилий не дрогнуть и выдержать давление его прямого взгляда, не расколовшись. — Если бы это было не так, это не мучило бы тебя так сильно. — Это просто, — она запнулась, подбирая слово, — физиология. Почти то же самое, что пустое самоудовлетворение. Для этого даже не нужен другой человек, — сказала Грейнджер, но резко вдохнула, когда Малфой сместил руку, провел по нежной коже за ее ухом и отбросил передние пряди волос за плечо, открывая ее покрасневшее лицо. — И это не для меня. Она могла сказать, чтобы Малфой прекратил, но упорно молчала. Чем больше Гермиона запрещала, тем настойчивее он становился — она помнила. Однако это ни в коем случае не было непросто, потому что прохладные кончики малфоевских пальцев продолжили свой путь и прошлись вдоль линии ее подбородка, прочертили изгиб шеи и замерли во впадинке между ключицами. Парень быстро поднял глаза, считывая ее реакцию, и остался вполне доволен, когда Грейнджер не выдержала и нервно сглотнула. Он не делал ничего особенного, но кровь в организме будто ускорилась под бешеными ударами сердца, стало жарко, и рот, как назло, снова наполнился слюной. — Хочешь сказать, различий нет? — вкрадчиво поинтересовался Малфой, имевший вид ученого, наблюдающего за ходом эксперимента. — Разве ты чувствуешь то же самое, когда касаешься себя сама? — спросил он и с хрипловатым смешком, отозвавшимся у нее в груди и разошедшимся по телу, возразил сам себе: — Хотя тебе не с чем сравнивать. — Почему ты так думаешь? — вскинулась Грейнджер, радуясь возможности отвлечься, и первое, что увидела, подняв взгляд к его глазам, — расширенные зрачки, почти полностью поглотившие радужку. — Каково это — умереть девственницей? — продолжал потешаться парень, будто не расслышал вопрос. — Я не собираюсь умирать, — отрезала она, стараясь дышать ровно, когда он склонился к ее уху и обдал его теплым дыханием. Гермиона приподняла плечо и склонила голову к нему, стремясь спрятаться, потому что ей стало щекотно и вместе с тем мучительно приятно. Как же невероятно тяжело было держать лицо! Но, скорее всего, Малфою нравилось именно то, как она стеснялась и с дикой неловкостью мямлила от его близости, поэтому сохранить невозмутимость было первостепенной задачей. — Даже если мы выживем, думаешь, я позволю кому-нибудь приблизиться к тебе? — спросил он таким ироничным голосом, будто говорил с наивным до невозможности существом. — Я не твоя собственность. — Ты просто моя, — не терпящим возражений тоном проговорил Малфой, удерживая зрительный контакт с Гермионой, которая буквально не знала, куда себя деть от этого пристального взгляда. — И ты знаешь это. Почему тебе так сложно смириться? — Большой палец скользнул по нижней губе девушки, немного сминая, затем вернулся обратно и чуть надавил на середину, обнажив нижний ряд зубов. Он наблюдал за своими действиями как завороженный. В глазах опасно разгорался интерес, и Грейнджер вскинула руку, удерживая его запястье. Тогда парень наконец отреагировал и заглянул ей в глаза: — О чем ты думаешь, вспоминая наш поцелуй? — О том, что это был полный провал, — начиная всерьез беспокоиться, нахмурилась она. — Все три раза. Моменты моей слабости. Я ненавижу себя за это. — Звучит довольно унизительно для меня, потому что это лучшее, что я когда-либо мог бы тебе предложить, — хмыкнул Малфой, неумолимо сокращая расстояние между их лицами, но в последний момент, перед тем, как коснуться ее, замер и перевел взгляд с ее губ на глаза: — Как насчет того, чтобы начать ненавидеть за это меня, а не себя? Одним поводом больше — одним меньше. Какая разница? Сказав это, он отпустил губу девушки, и она с характерным плямкающим звуком ударилась о верхнюю. Смутившись, она приоткрыла рот, собираясь сказать что-нибудь резкое, но он воспользовался этим и томительно медленно провел языком по ее напряженной верхней губе. Гермиона замерла. Каким-то чудесным образом избежав столкновения с ее носом (подобные неловкости были по ее части), парень слегка коснулся ее языка, собиравшегося стукнуться о зубы в язвительном «Знаешь, я, пожалуй, вернусь в комнату и проведу время с пользой» своим, вовлекая в поцелуй. Ее почти затрясло. К сожалению, не от отвращения — она просто была как натянутая струна, которая завибрировала от самого легкого прикосновения к себе. Грейнджер чувствовала, как поводья, которыми она пыталась управлять своей жизнью, выскальзывают из скованных судорогой пальцев. Обстоятельства и без того размывали контуры ее личности, как морские волны стирают рисунок на песке, и Гермиона, которой так хотелось верить, что внутри все еще оставалось что-то личное, принадлежащее ей одной, от его действий боялась исчезнуть окончательно. Малфой стремился отобрать у нее все, как предупреждал когда-то. Если поддаться в очередной раз, потом еще и еще, то рано или поздно она потеряет что-то очень важное, делающее ее собой. Панические размышления вместе с телесными реакциями придавали Гермионе растерянный и беззащитный вид. — Что ты хочешь доказать мне? — Что ты меня хочешь не меньше, чем я тебя. — Осознав, что она не собирается отвечать, парень чуть приподнял ее подбородок и мокро поцеловал в шею. Дрожь прошла вдоль позвоночника и рассыпалась на плечах мурашками. Гермиона не могла не отозваться — мимолетное движение головы, запрокинувшейся совсем немного, чтобы дать ему знак продолжать, и девушка почувствовала довольную улыбку своей кожей. — Видишь. — Ну и что? — не сдавалась Грейнджер, до побелевших костяшек сжав коленки, обтянутые шерстяной тканью колготок. — Это просто физическая реакция тела, Малфой. Ничего особенного. Но кроме тела, слава Мерлину, существует сознание. И я не собираюсь.. — Просто позволь мне сделать тебе приятно, — искушал Малфой, потом сдавил пальцами ее щеки и заставляя бегающий взгляд девушки сосредоточиться на себе и убедительно произнес: — У тебя нет ни единой причины отказываться, если только, как ты говоришь, ты ничего ко мне не испытываешь. — О, у меня огромное количество причин, — возразила Гермиона, не позволяя сбить себя с толку. — Называй по одной, я опровергну их все. Грейнджер открыла рот, но тут же его захлопнула. Все причины теряли актуальность, если начать задумываться, что ей действительно никуда от него не деться. Однако что-то внутри продолжало бунтовать и требовало отстаивать себя. Малфой скользнул по ее предплечьям вниз, дошел до ладоней, переплетя их пальцы, потянул девушку на себя и усадил на колени. Однажды такое уже случалось, и от этого Гермиона чувствовала себя еще хуже. Одна его рука прошлась вдоль дуги позвоночника, заставляя Грейнджер выгнуться, избегая прикосновений, в то время как другая властно легла на бедро, удерживая ее на месте. — Ну? Я жду. Если нет, так и быть, могу помочь. Это так неправильно, Малфой, — издевательски передразнил он испуганный тон Гермиона, после каждой фразы отвлекаясь на то, чтобы провести языком или слегка втянуть кожу на ее шее. Красивые пальцы невесомо пересчитали шейные позвонки и скользнули на затылок, стянув волосы на загривке в кулак и контролируя ее движения. Веки Грейнджер отяжелели и сами собой наполовину закрылись. Слова возражения просто растворялись во вздохах, срывавшихся с ее губ. Она молилась, чтобы Малфой не заметил ее реакции, и на этих поддразниваниях все и закончилось бы, однако это было просто самообманом. Пользуясь ее внутренними метаниями, он потянул за рукава кардигана, оголяя плечи с тонкими лямками майки. Тогда Гермиона встрепенулась, подтянув руки к груди и тем самым мешая раздеть себя. — Ты.. — Ты мой враг. Я не хочу чувствовать себя предательницей, но мне так нравится то, что ты делаешь, — продолжил изображать ее Малфой без намека на осуждение в голосе, переместил горячую ладонь на бок и провел вдоль шва на юбке, потом соскользнул на колено, рассеянно сжал его и, будто не мог определиться, на чем остановиться, сразу же поднялся выше, стягивая ткань в складки. — Что-нибудь еще? — Зачем это тебе? — попробовала зайти с другой стороны Грейнджер в еще одной отчаянной попытке предотвратить неминуемое. Темный взгляд скользнул по ее лицу, но в нем было так мало осознанности, что девушка поспешно уточнила свой вопрос: — Неужели мало девушек, с которыми ты мог бы.. провести время? — Я об этом не думаю — и тебе не советую. — Малфой погладил ее ключицы, оставил на них дорожку мягких поцелуев и оторвался на мгновение, побудив Гермиону опустить подбородок и посмотреть себе в глаза: — Может, мне просто разнообразия захотелось? Брось, Грейнджер. Ты ничего не теряешь, только приобретаешь. Малфой оглаживал ее талию, слегка сжимая, постепенно и незаметно для нее стирая расстояние между ними. Коснулся губами местечка, где бился обезумевший пульс, влажно провел по бьющейся жилке языком, чуть подразнил зубами, будто хотел прокусить. Грейнджер зажмурилась, положив вспотевшую ладонь туда, где бешено колотилось его сердце, и призвала свой несчастный мозг думать. Было жизненно необходимо вернуть себе эту способность, пока она не совершила непоправимую ошибку. Гермиона чуть надавила на грудную клетку парня и одновременно отстранилась, однако встретила с его стороны такое сопротивление, что выиграла себе лишь пару жалких дюймов пространства. Разозлившись, девушка притянула к себе лунный свет, льющийся из большого окна, и сконцентрировала на кончиках пальцев несколько молний. Малфой вздрогнул всем телом, втянув воздух сквозь стиснутые зубы, когда его пронзил разряд, однако его руки, вместо того чтобы выпустить ее, только сильнее сжались на пояснице и ноге. — Ну? Что еще не так? — спросил он раздраженно, словно девушка давно и упорно приставала к нему с какой-то надоедливой просьбой, но все-таки отстранился, чтобы взглянуть на нее. Малфой выглядел растрепанным и немного спятившим. В глубине зрачков от центра к краям змеилось очевидное, ничем не прикрытое желание. Однако совсем не по себе Грейнджер стало, когда вид его возбуждения отозвался внутри вовсе не испугом, а волной ответного трепета. Собственное волнение и готовность шагнуть в бездну пугали сильнее всего остального. — Мне страшно, — от неожиданности слишком честно призналась она. Казалось, такого прямолинейного ответа Малфой точно не ожидал, и за мгновение его взгляд прояснился. Было очевидно, что вернуть сдержанность стоило ему определенных усилий, однако солдатская выдержка позволила быстро переключиться. — Я не сделаю тебе больно, — заверил он, при этом сжимая бедро девушки так, что на нем наверняка останутся белые следы от пальцев, когда он уберет руку. Гермионе захотелось рассмеяться от того, насколько двусмысленно это звучало. Разве он не делал ей больно постоянно? Судя по всему, Малфой решил, что она боится первого раза. В нервном смешке, который вырвался из ее груди, было что-то истерическое. Как же нелепо.. — Знаю, — качнула головой она. — Но.. — Нам необязательно заниматься сексом. Вообще-то, я не особенно настроен возиться с девственницей, поэтому не против сделать то, что ты назвала пустым самоудовлетворением. Только вдвоем. — Несмотря на то, что изо рта Малфоя, как обычно, вылетала всякая грязь, его глаза, ищущие ее взгляд, и торопливые движения рук говорили о том, что он очень заинтересован в происходящем. Он сбавил напор и просто скользил от ее шеи к плечам, подныривал под тонкие лямки, вкладывая в эти неразборчивые и хаотичные штрихи на ее коже все свое нетерпение. — Я могу сделать для тебя кое-что, что тебе точно понравится. Гермиона точно знала, что ей нравится: находиться вплотную к кому-то живому и настоящему, принимающему ее такой, какая она есть, настолько близко, чтобы их дыхание смешивалось. Самолюбие, раздувающееся от осознания, что она нужна, необходима, затмевало собой мысли о том, что все это — искусственно. Иллюзия была столь приятной, что хотелось заполнить ее духом легкие до тех пор, пока не лопнут. С каждым мгновением становилось все тяжелее бороться с собой. Так хотелось просто забыться и почувствовать себя двадцатилетней девушкой, которая находится в панике от первого секса, а не того, что ее мир в любой момент может расколоться и пронзить осколками насквозь. Она не нашла в себе сил выдавить хоть слово, однако не отстранилась, когда настойчивые губы Малфоя снова нашли ее. Почувствовав, что Гермиона колеблется, он горячо выдохнул ей в рот, захватил и слегка втянул в себя нижнюю губу, затем отпустил и переплел их языки. Жадно касался каждого кусочка тела девушки, скрытого одеждой, и особенно уделял внимание открытым плечам. Дистанция между ними растворялась, как дым от камина, и вскоре она несмело положила ладошку на плечо Малфоя, слегка сжала, чувствуя, как при каждом движении под кожей перекатываются мышцы, и провела рукой к шее. Для Гермионы все это было каким-то откровением. И дело вовсе не в развязности действий Драко — просто она впервые полностью отдавала отчет в своих действиях, а не поддавалась чему-то инстинктивному под давлением опыта Малфоя. Каждое движение было абсолютно осознанным. Секундное давление аппарации — и они оказались в ее комнате. Уловив боковым зрением знакомую обстановку, кремовый балдахин кровати и распахнутые даже ночью шторы, Грейнджер будто заново осознала, насколько все серьезно, и вот тут запаниковала. Она взволнованно зашевелилась в объятиях парня, однако Малфой не дал ей возможности опомниться: снова втянул в водоворот поцелуев, отрывисто касаясь губ, подбородка, щек. Девушка прикрыла глаза, но тут же распахнула их, вскрикнув от неожиданности и выставив перед собой руку. Кровать заскрипела, когда Драко рухнул на спину, утягивая ее за собой, и, отталкиваясь ногой, подтянул их повыше. Устроившись на подушках, он буквально усадил Гермиону себе на живот, на мгновение обхватив ягодицы, но тут же сместил ладони повыше. Снисходительный взгляд, брошенный на нее между лихорадочными поцелуями, как бы говорил, что это пока он идет на уступки. Но Грейнджер была благодарна и за это. Ей еще не доводилось бывать в таких непристойных позах, она почувствовала себя слишком незащищенной, однако Малфой умело отвлек ее, делая все, чтобы она расслабилась: целовал легко, практически без языка, вызывая трепет в грудной клетке, и довольно долго держал руки при себе, ограничиваясь губами, — достаточно долго, чтобы Гермиона перестала придавать своему смущению слишком большое значение. В какой-то момент она настолько увлеклась, что позволила себе начать исследовать плечи и шею парня, подушечками пальцев очерчивала шрамы, ощупывала тяжело поднимающуюся грудь и крепкие мышцы рук. Ловкие в целительстве пальцы стали торопливыми и непослушными от волнения, но Малфою эти кривые ласки явно нравились. При виде его реакции под ребрами Грейнджер будто щекотали перышком — подобное чувство бывает, когда смех только зарождается где-то под диафрагмой и постепенно поднимается выше, чтобы выплеснуться и оповестить мир о радости, распирающей изнутри. Гермиона негромко ойкнула, когда Драко напряг пресс и подался вперед, тем самым заставив ее приподняться, а когда это произошло, подцепил край футболки, одним движением стянул ее с себя и отбросил в сторону. От голого торса исходил жар, напряженные мышцы живота так и просили притронуться, однако девушка растерянно сдвинула брови, восстанавливая дыхание и чувствуя, как кто-то невидимый обмакивает кисточку в алый цвет, чтобы снова залить ее щеки. Малфой, как обычно, никаких трудностей не испытывал: освободившись от одежды, он снова заставил ее оседлать себя, но Грейнджер, сев немного ниже, чем прежде, чуть ли не подскочила и сместилась выше, почувствовав ягодицами его эрекцию. — Раздеваться было вовсе не обязательно, — неосознанно отчитала она, не понимая, что делать со своим открытием, и стараясь не ерзать, чтобы ненароком не наткнуться на стояк еще раз. — Ну, с учетом, чем мы планируем заняться, это было вполне логичным шагом, — с явным сарказмом сказал Малфой, но, заметив ее скованность и довольно быстро осознав ее причину, немного дергано хмыкнул: — Окей. Ладно. — Он провел рукой по волосам, зачесывая их назад, словно хотел остудить себя. Вздохнул. И признался: — Я просто привык, когда все происходит с меньшими заморочками. — Говоря это, он наконец потянул за кардиган, который все еще болтался на запястьях Гермионы, отбросил его в сторону, и, вновь перехватив ее прищуренный взгляд, закатил глаза. — Мне все нравится. Просто забавно, что бойкая командирша Грейнджер теряется от.. члена. Это же так физиологично, — иронично ввернул парень ее же слово. — Тебе забавно? — переспросила девушка с нажимом, раздражением скрывая замешательство. Малфой на мгновение вскинул глаза к потолку, то ли закатив их, то ли обратившись к какому-то богу и попросив у него терпения, и, вернув взгляд на нее, предложил: — Можем под одеяло забраться, если хочешь, мне без разницы. Он просто дразнил ее, но Гермиона едва не согласилась. Однако прежде чем она открыла рот, парень обхватил ее и перекатился по кровати, на мгновение придавив своим весом, тут же приподнялся на локтях и навис над ней. Поскольку Грейнджер не успела сменить положение, он оказался прямо между ее разведенных ног, и она торопливо сдавила острыми коленками его бока, хотя бы так обозначая некую дистанцию. Малфой кривовато ухмыльнулся в ответ на это действие, выдающее ее с головой, отвел от приоткрытых в смятении губ завиток растрепавшихся волос. Он не касался ее бедрами, но буквально подмял под себя, заполнив собою одним все ее пространство, — и это было волнительно и страшно одновременно. Потянувшись, он взял ее ладонь, приложил к своей груди и провел ею к плечу, показывая, как хочет, чтобы Гермиона его трогала. Смена позиции стерла все предыдущие успехи, и девушка снова боролась со стеснением, сковавшим тело. Малфой был твердым и очень горячим на ощупь. Когда он выпустил руку девушки, давая свободу действий, Грейнджер скованно провела ею по его спине, решившись только на это недообъятие, и остановила неподвижный взгляд на упрямом подбородке. Однако Малфой был более отзывчив к любым ее действиям и тут же склонился к ней, мешая их дыхание. — Расслабься, — настаивал он, словно это было так просто, и втянул в рот кожу около уха, оставляя влажный след, подул на него, пуская по Гермионе мурашки, потом прильнул губами с другой стороны, словно не хотел оставлять без внимания ни один дюйм кожи. — Я пытаюсь, — выдохнула Грейнджер, сбивчиво дыша через рот и прикрывая глаза от удовольствия, но тут же распахивая их снова, чтобы не упустить ни единой детали. Вот бы сохранить изображение этого открытого и расслабленного лица, такого юного, несмотря на уродующие его шрамы, спрятать в дальней полке в шкафу, как самую постыдную и дорогую сердцу тайну, и периодически доставать полюбоваться. Гермионе было чертовски приятно ощущать его губы и язык, но дело было не только в том, как Малфой умело создавал в ее теле электрические разряды, которые сходились к низу живота. За тонкой перегородкой из сдержанных поцелуев и касаний безумствовали грязь и разврат, и именно близость опасности выбивала ускоренный ритм пульса. Не нужно было протягивать руку, чтобы ощутить мощь сильного тела, и то, с каким трепетом относился к ней Малфой, заполняло Гермиону безграничным доверием и нежностью — чувствами, которые совсем не вязались с этим человеком. И тем не менее, несмотря на то что физически она практически плавилась, от этого несоответствия и собственной реакции на него внутри что-то ныло и тянуло — даже через пелену наслаждения. Однако Грейнджер постаралась сосредоточиться на ощущениях в теле, и к тому моменту, когда он спустился по шее к зоне декольте, оставляя мокрые поцелуи и красноватые следы, в ее голове воцарилась блаженная тишина. Рука парня легла на грудь через майку и лифчик, и сердце застучало, как запертая в клетке птица. Наверняка Малфой чувствовал его обезумевшее биение ладонью, но не стал это язвительно комментировать. Не задержавшись надолго, он провел вдоль изгиба талии, сжал бок, в конце концов добрался до края майки и немного приподнял ее. Оголившийся живот сам собой втянулся. У Гермионы в голове не укладывалось, что другой человек трогал ее настолько откровенно. Эта мысль периодически вспыхивала в сознании, как тревожный маячок — слишком крошечный и незаметный на фоне пламени, разгоравшемся внутри. Пересчитав выступившие ребра кончиками пальцев, Драко коснулся впадинки пупка и остановился у кромки юбки. Он раздевал ее, умело маскируя это поглаживаниями и нежными прикосновениями, но девушка все осознала, только когда Малфой вжикнул молнией и хрипловатым голосом сообщил: — Приподнимись, я собираюсь снять юбку и колготки. Он не спрашивал, а просто ставил ее перед фактом. Было бы странно повернуть назад прямо сейчас, но Грейнджер было необходимо контролировать ситуацию, чтобы не начать паниковать. Она широко распахнула глаза и спросила: — Что ты собираешься делать? — А ты как думаешь? — вздернул бровь парень, держась за край колготок и юбки одновременно и сидя на коленях между ее ног. — Как видишь, я стараюсь не думать, иначе не оказалась бы в таком положении, — проворчала Гермиона, приподнявшись на локтях. — Просто ответь. — Хочу наблюдать, когда буду тебя трогать, — Малфой запнулся на последнем слове, потому что явно хотел сказать что-то вульгарное, однако подобрал более нейтральное слово, принимая во внимание ее неопытность, и это было едва ли не приятнее, чем все, что он делал до этого. Девушка позволила освободить себя от одежды, даже понемногу перебирала ногами, помогая это сделать. Оставшись в майке и белье, она покрылась мурашками, но не от холода, а от эмоционального перевозбуждения. Малфой приподнялся, чтобы стянуть джинсы с бедер, небрежно сбросил их с кровати, оставшись в одних боксерах, и снова приблизился. Гермиона старалась не опускать глаза ниже его вздымающейся от глубокого дыхания грудной клетки, потому что через тонкую ткань отчетливо виднелись очертания члена. На груди Драко не было никаких шрамов, потому что сосуды залегали глубоко, но особенно много следов использования скверны, старых и новых, выглядывали из-за спины и покрывали плечи. Коленки Грейнджер соприкоснулись, когда она попыталась закрыться, но Малфой развел их в стороны и опустился на нее, придавливая собой нижнюю часть тела. — Я сниму это? — Он вроде как спрашивал, но уже снимал майку, побуждая девушку запрокинуть руки. Он натягивал ткань до тех пор, пока ее разрумянившееся лицо не скрылось за ней и не вынырнуло с другой стороны. Чем меньше на ней становилось одежды, тем более властным и бесцеремонным становился Малфой. Гермиона не успела опомниться, как осталась в простом белоснежном хлопковом белье, но уже чувствовала себя обнаженной: ткань была настолько тонкой, что через нее просматривались не только затвердевшие соски, но и очертания ареол. От пожирающего взгляда, которым Драко окинул небольшие полушария и ложбинку между ними, у нее потянуло внизу живота, однако именно в этот момент на нее с новой силой нахлынули сомнения и страх близости. — Стой, не снимай. — Гермиона стыдливо прикрылась ладошками, но он без усилий оторвал одну руку и отвел в сторону, напоминая, что гораздо сильнее физически. — Не буду, — пообещал парень, бегло скользнув по ее лицу глазами, и, вновь вернувшись к груди, усмехнулся: — Мне так даже больше нравится. Пусть какая-то интрига до следующего раза сохранится. — Подожди, я не могу так.. «Быстро», — хотела закончить она, но не успела. Малфой наклонился и втянул сосок в рот прямо через тонкую ткань белья, ладонь собственнически легла на вторую грудь. У Гермионы сердце заколотилось как-то совсем нездорово. Она зажмурилась, отворачивая покрасневшее лицо в сторону, чувствуя, как нарастает жар внизу живота и не зная, куда от этого деться. Ее стыдливая искренняя реакция будто подгоняла Малфоя в спину. Он переместился ко второму соску, слегка подразнил его зубами, и Грейнджер не сдержала громкого ошарашенного выдоха. Ее ладонь машинально легла на затылок парня, который, сменив опорную руку, вернулся к влажному следу на материи, оставленному его ртом, и принялся потирать его. Гермиона чувствовала себя безвольной, но не лишенной контроля — и это было новое приятное ощущение, с которым она не была знакома до этого. Она соскользнула на бока Малфоя, щекочущими движениями прошлась по коже ноготками, постоянно облизывая раскрасневшиеся губы. Почувствовав, как она завозилась, он поднялся немного выше и втянул ее в глубокий развязный поцелуй. Волосы на его висках взмокли, кожа под кончиками пальцев Гермионы горела и плавилась. Пользуясь ее увлеченностью, парень накрыл ладонью ее лобок и, нащупав влажное пятнышко на ткани, удовлетворенно выдохнул. — Такая мокрая, Грейнджер. Тебе не стыдно? — Тон Малфоя был подначивающим, но если Гермионе и было стыдно, то она все равно не смогла бы об этом сообщить, потому что ею снова овладело оцепенение. Она уже знала, что с этим можно справиться, и протяжно выдохнула, потому что была уверена, что парень снова ограничится ласками через белье, но оказалось, что его обещание распространялось только на лифчик. Драко подцепил кромку трусов и бесцеремонно скользнул ладонью под ткань. Возможно, если бы он озвучивал свои действия, то Грейнджер успела бы разволноваться, но отсутствие предупреждения выбило из нее искреннюю реакцию: девушка запрокинула шею, как раз для смазанного поцелуя, и судорожно захватила ртом воздух. Малфой скользнул ниже, зачерпнул естественную смазку и осторожно распределил ее. Он касался легко, но Гермиона, превратившись в оголенный нерв, чувствовала все слишком остро. Двигаясь строго вокруг, парень изредка задевал клитор — и это было почти тем, что она делала сама, но в его исполнении ощущалось совсем иначе. — Открой глаза и не смей больше закрывать их, — внезапно приказал он грубовато по сравнению с нежными и плавными движениями своих пальцев, и, резко распахнув глаза, Гермиона наткнулась на его слишком глубокий взгляд. Он раскрыл складки половых губ и провел по узкому входу, потом довольно легко толкнулся в нее средним пальцем на две фаланги, и она сдавленно выдохнула от неожиданности и поморщилась, будто от боли. — Не хочу, чтобы ты представляла на моем месте кого-то другого. — Я и не представляла, — замотала головой она, потому что эта новая темнота в его взгляде, несвязанная с желанием, пробудила знакомое ноющее чувство в грудной клетке. Но вот Драко моргнул — и в нем осталась одна только похоть. — Коснись меня, Грейнджер, — увидев сомнения на ее лице, заговорил он поспешно, будто до этого заставлял себя сдерживаться, а теперь задался целью непременно уговорить ее: — Пожалуйста. Я хочу, чтобы такая неприступная и правильная Гермиона Грейнджер подрочила мне. Ох, как же сильно я этого хочу. Можешь даже через белье — плевать, просто сделай это. Так даже лучше. Мне кажется, что я кончу от одного твоего прикосновения. — Парень часто дышал и почти захлебывался собственными словами. — Я так люблю, когда ты действуешь самостоятельно. У нее запылали уши. Никогда Гермионе не доводилось слышать столько бесстыдных вещей от кого-либо. Она определенно предпочла бы, чтобы Малфой не говорил этого, однако это не было противно. — Хорошо. Только молчи, ладно? Я не хочу этого слышать, — попросила она, и он действительно послушно захлопнул рот и сжал губы в тонкую линию, выжидающе глядя на нее. Вынув из нее палец, Драко принялся растирать клитор, и она дернулась как ошпаренная — больше от неожиданности, чем от неприятных ощущений. Тогда он, словно извиняясь, принялся порхать вокруг и горячо шептать на ухо: — Не могу заткнуться, меня это еще сильнее заводит. И тебя тоже, не делай вид, что это не так. Твой разум, может, и не принимает этого, но телу все равно. Как я и говорил, секс — это просто секс. Он ничего не значит.. Грейнджер едва слышала, что он говорил. Все ее мысли будто пошли рябью, голова слегка кружилась. Она опустила подрагивающую руку на его шею, скользнула по грудным мышцам и животу, который поджался под ее касанием, немного замешкалась у резинки трусов и наконец накрыла член ладонью. Малфой толкнулся вперед, будто потянувшись за ее лаской и своим весом раскрыв ноги девушки еще шире, и лихорадочно задышал. Гермиона осторожно провела по стволу, чувствуя, какой он упругий и твердый, — но явно недостаточно, потому что слишком боялась сделать что-то не так и навредить. Она подняла глаза на Малфоя, оценивая реакцию: тот выглядел так, будто, если Грейнджер сейчас уберет ладонь, он просто умрет на месте. Это одновременно пугало и придавало смелости продолжать. Драко вошел в нее одним пальцем, довольно быстро добавил второй и ввел их почти до самых костяшек, растягивая. Гермиона ерзала на кровати от смеси ощущений, — легкой обжигающей боли пополам с удовольствием, — только распаляя его. Парень периодически возвращался к клитору, массируя его во все ускоряющемся ритме, чтобы поддерживать ее возбуждение, и, когда его пальцы покидали ее, она слышала смущающие звуки своего желания. Внутри все ныло, дрожало и просило чего-то, само не понимая, чего. Ее рука почти неосознанно пришла в движение, робко и осторожно провела по члену и нерешительно остановилась на головке. Ткань в этом месте была слегка влажной из-за выделений, и Малфой с шумом выдохнул сквозь стиснутые зубы. — Сожми. — По тону нельзя было понять, приказ это, рекомендация или мольба. Грейнджер, мгновение посомневавшись, послушалась, и парень зашипел. — Позволь мне взглянуть, Гермиона. — Малфой снова скользнул во влагалище двумя пальцами и слегка согнул их внутри нее, доставляя небольшой дискомфорт. Из его глаз пропадало присутствие, и он становился неосторожным. Это заставило ее пожалеть о своих действиях и отдернуть руку. — Я так хочу посмотреть. — Н-нет, не нужно, — едва выдавила она. Темные зрачки пронзали посветлевшие от страха глаза, но она больше не видела в них мольбы — только возрастающую опасность для себя. Это было чем-то почти безотчетным, но таким сильным. Физически все было почти в порядке, неудобства были терпимыми и перекрывались вспышками удовольствия, но что-то когтями терзало ее изнутри. Большие соленые капли скапливались в уголках глаз, и Грейнджер сдерживалась изо всех сил. Приятно до боли. Так вообще бывает? С ее губ сорвалось жалобное мычание, когда парень чуть развел пальцы, растягивая ее, но он нашел их своими и глубоко поцеловал. Язык прошелся по небу, коснувшись чужого языка. Ее ладонь оставила его и стиснула одеяло, но Малфой самостоятельно раскачивался, создавая трение с внутренней стороной ее бедра, и почти на автомате двигал пальцами, дыша ей куда-то в шею. Гермиона не понимала, что с ней происходит. Острое удовольствие простреливало низ живота, но грудную клетку будто разворотили и копошились там, перебирая органы. Чем сильнее затягивался узел, обещающий эйфорию, тем сложнее ей было сдерживать слезы. Она закрыла глаза, нарушив запрет, потому что не хотела демонстрировать слабость, боясь, что малфоевские внутренние демоны ею непременно воспользуются. Он всегда был так заманчив в своем стремлении подчинить ее себе, однако Грейнджер оставалась категоричной и непреклонной. Она колебалась, но твердо стояла на своем. Несмотря на все ошибки, до этого самого момента что-то внутри девушки всегда было направлено в прошлое и полнилось надеждой, но вместо того, чтобы давать силы, это мучило ее, как крошечная заноза, которая загноилась. И сейчас эта ее наивная вера в другой исход, который мог бы быть, но которого никогда не будет, которая так долго нагнеталась, взорвалась под пальцами Малфоя. Гермиона выгнулась в спине и подтянула коленки ближе к себе, сжав бока Драко. Под кожей будто распространились крошечные электрические разряды, разряжая напряжение в теле. Он продолжал ласкать ее до тех пор, пока судороги удовольствия не начали затихать. Это все-таки произошло. В груди раскрывался ледяной цветок, глаза жгли непролитые слезы. Она прислушалась к себе. Тишина внутри оглушала. Но из темных глубин подсознания показали вытянутые носы адские гончие — жестокие, уничижительные мысли, которые вот-вот нагонят и сожрут, не подавятся. В теле будто бурлил и извергался ледяной вулкан, Грейнджер потрясывало от холода, страха и паники, а вовсе не от пережитого наслаждения. Она так не хотела сталкиваться с действительностью.. Малфой вынул из нее пальцы и, встав на колени, продолжал машинально поглаживать подрагивающий низ живота, потянулся к члену, собираясь довести себя, но внезапно Гермиона приподнялась и остановила его руку своей. — Что такое? — его затуманенный взгляд нашел ее отчаянный. — Я хочу, чтобы ты.. — резко замолчала она, не зная, как продолжить. Губы подрагивали от напряжения и попыток сдержать влагу в резервуарах слезных желез. Глаза мокро сияли в полумраке, но она пообещала себе порыдать потом. — Ну? — Сделал это, — еле слышно закончила девушка. Драко осмотрел ее блестевшие глаза, будто вздрагивающую от прерывистого дыхания грудь. Казалось, он разозлился из-за ее слов, потому что это не имело ничего общего с тем, чего он добивался изначально, — получением удовольствия. Но при этом Малфой понимал ее исступление и стремление довести себя до какого-то апогея боли. Иногда добить раненого милосерднее, чем лечить. В этом и заключался весь секрет. Другой человек объяснил бы дурочке, что от этого она не получит ровным счетом ничего, но он был знаком с этой тоской по несбыточному и знал, что лучше разбить ее вдребезги и жить дальше, чем носиться с нею, как с драгоценностью. Именно поэтому Гермиона и просила его об этом — знала, что поймет. — Впервые вижу, чтобы на кого-нибудь оргазм действовал так, — тем не менее заметил парень, давая возможность передумать. Он немного помолчал, а потом его брови сошлись на переносице, и Драко спросил с непониманием и раздражением: — Почему все это выглядит так, будто ты себя наказываешь? — Я просто не хочу оставить себе путей для отступления, — честно призналась она, и столько безнадежной решительности было в ее голосе, что даже каменное сердце дрогнуло бы, но в нем не было ни капли сострадания. — Если я пересплю с тобой, то никогда и ни за что не смогу вернуться. Мне волей-неволей придется смириться, — девушка замолчала, выдохнула и попросила еще раз: — Сделай это для меня. Малфой еще немного посмотрел ей в глаза, оценивая твердое намерением, горящее в них, но Гермиона чувствовала, что будет жалеть гораздо сильнее, если не дойдет до конца. — Мне это ничего не стоит, — сказал он. — Но ты же сама потом будешь жалеть. — Это мой выбор, и ты не имеешь права забирать у меня и его тоже, — взвилась она с неожиданной злостью, потому что опасалась, что он может заупрямиться и пойти на принцип. Однако Малфой не самый высокоморальный человек. Он сделал предупреждение — она не послушалась. И он слишком хотел ее. Гораздо сильнее, чем в очередной раз прогнуть ее волю, чтобы посмотреть, выдержит ли? Отбросив свое мимолетное милосердие, как нечто несущественное, он поспешно стянул с нее трусы. Спустив свои, высвободил налитый кровью член. Тот шлепнулся о поджарый живот и качнулся вниз, блестя смазкой на головке. Гермиона уставилась в потолок и планировала не отрывать от него взгляда до того момента, когда он уйдет. Но у Драко были другие планы. Он схватил подушку, заставил девушку приподняться и подложил ее ей под бедра. От этого крошечного проявления заботы Грейнджер стало ужасно жалко себя, хотя в такой позе боли должно было быть немного меньше. Гермиона была совершенно раскрыта перед Малфоем, но больше это ее не смущало. Он лег так, чтобы их лица оказались на одном уровне, и опустил локоть около ее головы. Грейнджер упорно избегала смотреть на него, чтобы не расплакаться, но это разозлило его: — Смотри на меня, я не собираюсь трахать неодушевленную куклу. Она опустила подбородок. И снова — любой другой человек не выдержал бы этих глаз, но Малфой, как только девушка послушалась, потянулся и, помогая себе рукой, провел головкой по чувствительным после оргазма складкам, смачивая ее, отчего Гермиона слегка вздрогнула и поморщилась, и приставил ее ко входу. Было видно, чего ему стоило терпеть промедление, он почти задыхался, плечи вздымались от тяжелого дыхания, но он снова грубо сказал: — Я не собираюсь успокаивать тебя потом. Останешься одна и будешь рыдать в подушку. Последний раз предупреждаю. Грейнджер действительно хотела побыстрее остаться одна, поэтому почти выкрикнула: — Сделай уже это! Малфой закусил губу и толкнулся. Она только сейчас обратила внимание, что его сухая губа треснула и из нее сочилась кровь. Руки Гермионы сжались на его плечах, по вискам вниз скользнули горячие дорожки слез, будто получив молчаливое разрешение. Она впервые позволила себе простонать — потому что от боли. Мышцы стали более податливыми после оргазма, облегчая происходящее, но недостаточно: Драко входил слишком медленно и болезненно для них обоих. Распирающее чувство внизу живота вызывало желание отодвинуться, но он положил руку ей на бок, пригвоздив к постели. — Расслабь мышцы. — Парень был внутри всего наполовину, но, казалось, ее вот-вот разорвет изнутри, и ответом ему был жалостливый стон. — Ты как? — Он потерся носом о ее щеку, как будто пытаясь утешить, но при этом продолжал неумолимо продвигаться вперед, а она так и лежала с закрытыми глазами, хмурясь и стиснув зубы. — Гермиона? — Все нормально. — Она чуть крепче сжала его бедра ногами, и Малфой послушно замер. Его мышцы под ее кожей будто вибрировали. Хотя, возможно, это ее мелко трясло. — Сейчас, я.. — Дыши, — приказал он, но понимая, что это не лучший вариант, выдохнул, призывая все свое терпение, и неожиданно сказал: — Я когда-нибудь говорил тебе, что считаю тебя красивой? Она настолько удивилась, что распахнула глаза и уставилась на его искаженное от муки лицо с заломленными бровями. Малфой пытался разболтать ее, чтобы отвлечь. Это было почти мило, и в ее груди снова трепыхнулся огонек тепла. — Если ты пытаешься помочь мне успокоиться, я это ценю. Но мог бы выбрать что-то более правдоподобное. Я точно не в твоем вкусе. — Ты не знаешь мой вкус. Он у меня, к слову, безупречный, — перешел на шепот Малфой, срываясь на хриплые полустоны, когда она сжимала его изнутри, пытаясь устроиться поудобнее. В конце концов она кивнула, разрешая продолжать, уперлась лбом ему в плечо, и Драко, облегченно выдохнув, начал понемногу продвигаться, останавливаясь, когда она съеживалась, и продолжал говорить какой-то нелепый бред: — Мне нравится, когда ты, такая до трясучки принципиальная, подаешься ко мне сама. Первая. Каждый раз мне кажется, что я просто взорвусь от этого. Ты меня одновременно бесишь и притягиваешь. Я так давно хотел тебя.. Гермиона понимала, что это самое романтичное, на что он был способен, но зато он говорил честно — и этого было достаточно. Внутри все пульсировало от распирающей боли. Войдя полностью, Малфой осторожно подался назад, потом обратно, так, чтобы головка всегда оставалась в ней. Каждое движение приносило ощутимый дискомфорт. Драко мычал и громко дышал, целуя ее в висок или влажную щеку. Он осторожно массировал клитор, мешая смазку с кровью, чтобы хоть как-то отвлечь, и Грейнджер даже чувствовала импульсы удовольствия — она хваталась за них, как за маленькие светлые островки в темноте. Малфой находился на грани, все чаще с его губ срывался какой-то бессвязный ласковый бред, в то время как у нее самой отголоски наслаждения мешались с красной пеленой боли. Гермиона скользнула ладонью в волосы на его затылке и слегка сжала, оттягивая, чтобы он посмотрел ей прямо в глаза. Парень склонился, и их лбы соприкоснулись. Он всегда говорил, что она его, но сейчас, именно сейчас, девушка чувствовала, что и Малфой немного, совсем немного, но ее. Давление стало более терпимым, однако она все равно не могла найти в редких вспышках тока внизу живота утешения и порадовалась, когда он сделал еще пару ленивых толчков и задрожал, хмурясь, будто от боли. Грейнджер чувствовала пульсацию внутри себя, наблюдая за тем, как исказилась мимика Драко, когда он кончал. Он на мгновение прикрыл глаза, замерев в таком положении, восстанавливая дыхание, и Гермиона поспешно закрыла свои, не желая видеть тот момент, когда его обычный взгляд вернется и окатит ее презрением, которое она к себе испытывала. Когда он вышел из нее и, оттолкнувшись на руках, подался назад, девушка небрежно захватила край одеяла и свернулась в клубок, натянув его на себя. Кровать прогнулась под его весом, когда он отодвинулся и заходил по комнате. Вероятно собирая вещи, которые так небрежно разбросал. Соленые дорожки на щеках успели подсохнуть, слегка стянув кожу, но Грейнджер чувствовала, как глазные яблоки печет от новой порции слез. Она старалась не шевелиться, чтобы они не хлынули до того, как Малфой уйдет, и мысленно умоляла его сделать это побыстрее. Ее гордости это было необходимо. Потом Гермиона почувствовала, как одеяло выскальзывает из пальцев, резко обернулась через плечо и стрельнула в парня глазами. Он опирался на кровать коленом и зачем-то тянул на себя ткань, в которую она крепко вцепилась с другой стороны, не желая вновь предстать почти обнаженной. Зрение расплывалось от пелены на глазах, однако она увидела, что Малфой натянул белье. — Что тебе нужно от меня? — с ноткой истерики спросила Грейнджер и тут же, стиснув подрагивающие губы в тонкую линию, протяжно выдохнула через нос. — Я принес плед, — сообщил он, как будто стушевавшись, что было для него совсем не характерно, и только тогда она разглядела что-то коричневое и клетчатое в другой его руке. Она отпустила одеяло, и парень отбросил его край, однако тут же взамен накрыл ее пледом. Он действительно был более теплым и уютным, просто целью Гермионы было не согреться, а прикрыться и спрятаться, поэтому она даже не задумалась о том, чтобы менять положение. К тому же, когда она шевелилась, одна-две слезинки все же срывались с ресниц, и ей приходилось тут же их вытирать, словно это могло как-то исправить ситуацию. Однако так действительно было гораздо лучше. Вместо того чтобы наконец оставить ее в покое, Драко опустился рядом и забрался под плед, обхватив ее рукой и просто притянув к себе, потому что в том скрюченном положении, в котором она находилась, было тяжело делать что-то другое. — Ты же сказал, что уйдешь, — жалостливым тоном упрекнула Гермиона и, не выдержав, громко шмыгнула носом. Малфой ничего не сказал. Потому что любые слова в их ситуации — сплошная нелепость. Их близость неправильная, но правдивая и неизбежная. Пусть искаженная, она тоже приносила тепло, а оно иногда необходимо любому человеку. Именно поэтому Грейнджер резко развернулась, заставив парня в последний момент поднять руку с ее плеча, и уткнулась носом в его шею, роняя слезы на исчерченную уродливыми следами скверны кожу. Ладонь легла обратно, и ее тяжесть, а после успокаивающие поглаживания, действовали на Гермиону, как слова утешения, которые Драко никогда не произнес бы вслух. В каком-то другом измерении жил светловолосый мальчик, но в этом завтра Гермиона, сгорая от стыда, попросит у Тинки зелье, чтобы не забеременеть. Он ни в коем случае не должен был увидеть этого мира, пусть в нем Малфой все-таки остался с ней, чтобы не плакала в одиночестве, хотя обещал уйти.