Сэнгоку моногатари

На берегу, в общем-то, все уже было кончено. Бунтовщики, лишившись щита, продержались недолго. Акира, для надёжности связанный поверх бакудо обычной веревкой, лежал на травке, а больше пленных не оказалось. Митихара осмотрел лодку. Там, рядом с ней, валялись деревянные ящики, обитые изнутри конопляной тканью, и другие такие же, только с решетчатым дном. Золото они тут, что ли, искали? Но золота на Онигаве отродясь не бывало, иначе бы там уже давно стояло побольше, чем один маленький замок. По словам Такамуры, патруль заметил людей, занятых на мелководье чем-то непонятным. Их окликнули, чтобы спросить, кто они и что делают, а они сразу атаковали. Главным у них был тот тип с реяцу цвета белый индиго, похожий на шинигами. Такамура спросил про второго, с зелёной реяцу. Митихара, не вдаваясь в подробности, сказал, что ушел, но в данном случае это неважно, беспокоиться не о чем. Самому ему очень хотелось знать, где же монах, но он боялся расспрашивать, чтобы не выдать ненароком тайну. В конце концов он всё же осторожно поинтересовался, не видел ли кто-то ещё кого-нибудь или что-нибудь необычное. Один из пехотинцев вспомнил, что во время боя ему показалось, что в ветвях большой сосны он заметил человеческое лицо. Но тогда разглядывать было некогда, а после, когда посмотрел, уже ничего не было. К осмотру было предъявлено семь голов. Один был взят в плен, одному Митихара позволил уйти, а ещё двое взорвались. - Что? - не сразу понял Митихара. - Взорвались, Митихара-доно, - подтвердил и Тосиро. - Тогда, когда щит начал разваливаться, один вдруг что-то такое сделал - и начал накачиваться духовной силой, непонятно как, но это было прямо видно. Он, похоже, хотел, как щит обвалится - ударить всей этой силой. Но вместо этого сам взорвался. И сам и доломал тот щит. - И товарищей своих посбивал с ног, - снова продолжил Такамура. - Тут мы их и взяли. А второй взорвался, похоже, уже сознательно, в самом конце, когда увидел, что все безнадежно. Митихара распорядился тяжелораненого, пленного и трофеи грузить в лодку и возвращаться. Ему ужасно хотелось скорее прочесть новую строфу, но столь же ужасно не хотелось делать это на людях. Помощник встретил коменданта в доспехах и кабуто ржавого лака, с маэдате в виде ястребиного пера. И с мурлычущим меховым клубком на руках. - Господин комендант, за время вашего отсутствия происшествий не было, угроз не обнаружено. - Отбой, - Митихара махнул рукою. – На сегодня всё закончилось. Но вот в ближайшие дни… сегодняшнее нападение первое, но явно не последнее. Надо быть готовыми. Да где вы нашли этого кота? Уберите немедленно! - Митихара-доно, это не кот… - Ну кошку. Невелика разница. Все равно уберите. Вада-сан молча поклонился. Раненый, Кэнта, пришел в себя, но в состоянии был тяжелом. Онацу-сан, осмотрев его, сурово ответила: - Повезет – выживет. Митихара не смог удержать вздоха. - Да повезет, обязательно повезет! – тетушка Нацу ободряюще улыбнулась ему. – Хорошему шинигами и имя помогает! У себя в комнате Митихара наконец развернул бумагу. Его последнее трехстишие было уже на краю листа: Тучи с востока приносят Первый снег нового года. Увидим ли? Места оставалось мало, так что Токагэ пришлось писать очень мелко, чтоб уместить: Слива, вишня – как снег… Ирисы понадежнее. - Значит, ирисы… - задумчиво повторил Митихара. – Что ж, подождем ирисов. До праздника оставалось девять дней. В замковом дворе заранее выделили участок и обложили его мешками с песком. В таких делах нечего тянуть, а в приговоре особых сомнений не было. Комендант сидел на невысоком помосте, собранном на скорую руку из досок. Справа – двое офицеров. Слева, на земле – писарь. На столике перед ним, кроме письменных принадлежностей, лежали улики: занпакто подсудимого и амулет с журавлем. За занпакто пришлось нырять и потом отчищать с него тину, но Митихара твердо решил, что все правила должны быть соблюдены. Чуть в стороне от писаря разместился монах. Он явился в замок, уже в, как Митихара это называл про себя, собранном виде, и попросил разрешения присутствовать на суде. Митихара разрешил. Даже с некоторым облегчением: ему очень не хотелось проводить похоронный обряд самому. Во-первых, он еще не очень хорошо его знал и боялся напутать, а во-вторых, в данном случае, это было бы как-то странно. Подсудимый, освобожденный от Хьяппоранкана, чтобы он мог предстать перед судом и отвечать на вопросы, но все же надежно связанный духовным путами, с руками за спиной, сидел перед комендантом на земле на коленях. Гонору у него, как ни странно, не слишком убавилось, а вот злобы – прибавилось, что было как раз совершенно не странно. Акира крутил головою и скалил зубы, точно хищник. - Начнем, - объявил Митихара. – Арестованный, назови свое имя и звание. - А ты уже позабыл? – ожидаемо издевательски откликнулся подсудимый. - Это не имеет значения. Таков порядок, и ты это прекрасно знаешь, - так же ожидаемо возразил Митихара. – Твое имя? - Ах поря-а-адок... - протянул Акира. - Как я забыл. Для шинигами же порядок важнее всего на свете, уж куда важнее человеческих жизней. Ну, порядок так порядок. Имя - Акира. Фамилии - не имею. Такие ничтожные букашки, как я, фамилии не заслуживают, верно? Впрочем, мне ее и не надо! Мы фамилиями не пользуемся, мы - все одинаково братья, без старших и младших, мы - все равны. Учитель Тэнъё правильно говорит: вы, самураи, кичитесь своими фамилиями и дерете перед нами нос, такие, как вы, пользуетесь фамилиями, чтобы показывать свое превосходство над такими, как мы - а между тем, что такое фамилия? Несколько штрихов тушью по бумаге! Вспыхнет в один миг и развеется пеплом по ветру - вот и нет никакой фамилии! - Ты ошибаешься. У тебя есть фамилия, - внезапно раздался голос монаха. - Все обернулись в его сторону. - Твоя фамилия Накаяма. - Откуда вы это знаете? - спросил Митихара. - Я узнал эту реяцу. - Монах поднялся и подошёл к Акире. Тот вывернулся назад, чтобы посмотреть на него. - Реяцу цвета белого индиго, редкого цвета, именно с такой родился наш сын. Она изменилась, в пределах обычных отличий между ребенком и взрослым шинигами, но определенно это та же самая реяцу. - У меня при рождении не было духовной силы, - возразил Акира. Неожиданно просто, похоже, от удивления забыв всю свою напускную браваду. – Моя покойная матушка точно говорила, что не было. - У тебя была духовная сила, - монах говорил с волнением. И одновременно – с убежденностью. – Я ее запечатал. Потому что боялся, что подмена раскроется, у маленьких детей часто не ощущается духовной силы, но в роду Акамацу реяцу у всех была разных вариантов красного, если б обнаружили белое индиго, сразу бы поняли, что ребенок другой. - Но, сэнсэй, - с сомнением проговорил Митихара. Не то чтобы он не верил... Сомневаться в убежденности монаха было невозможно. Достаточно увидеть его руки. Эти уверенные руки сейчас комкали край обмахрившейся кэсы... Действительно сшитой из лоскутов. Но всё-таки - слишком удивительное это было совпадение. - Ведь цвет реяцу - это сугубо личная особенность? - Да, - подтвердил монах, - как личная особенность - цвет волос или глаз. Но ведь и этот цвет мы наследуем, если не от родителей, то от более дальних предков. У Акамацу у всех была красная, у сына младшего брата моего господина могла быть, в крайнем случае, зелёная, в мать, но белому индиго там взяться неоткуда. - Этого не может быть, говорю тебе, этого не может быть, - Акира дернулся, позабыв, что у него связаны руки, никак не сделать отрицательного жеста. И Митихара вдруг осознал, как похожи у них интонации: торопливые, с усиливающимся нажимом. - Моя матушка говорила... - Это так, двух одинаковых реяцу не бывает, глаз и чувство реяцу можно обмануть - по отдельности, но не оба вместе. Твоя матушка - приемная, верно? - говорила тебе, что тебя нашли рядом с мертвой женщиной? Так ведь? - Положим... Но, если так, - Акира снова вскинул глаза на монаха, пристально посмотрел ему в лицо. И медленно, все так же пристально, не отводя глаза, повел их вниз. И монах, повинуясь этому взгляду, сам опустился вниз и сел рядом на землю. - Если это так, то почему ты говоришь мне это только сейчас? Сейчас, когда мы случайно встретились вдали от Сейрейтея, вдали от Руконгая с его районами? Где ты был все эти годы? Почему, когда меня спрашивали об отце, я говорил: «его нет»? Почему я звал матерью совсем другую женщину? - Я был уверен, что ты умер вместе с матерью. Ты должен был умереть... Прости. Мы были вассалами Акамацу, мы должны были сохранить клан, а для этого - сохранить наследника. - Вы? - Акира внезапно расхохотался. Расхохотался - буйно, визгливо, так, что повалился на бок и безобразно задрыгал ногами. - Вы?!! Или ты? Ты и свою жену на смерть кинул, да? Или это она сама ничего умней не придумала? Монах молчал. Митихара видел, как ходит в его горле кадык, и поймал себя на том, что ищет на шее место стыка. - Твоя мать, - наконец медленно и ровно выговорил монах, - госпожа Омива, пожертвовала своей жизнью во имя своего долга. - Своей? Как бы не так! Моей! Моей она пожертвовала! - Акира рванулся и даже как-то умудрился подняться - обратно на колени. Дальше не позволяли путы. - И она, и ты - вы пожертвовали мной, вы отправили своего ребенка на смерть! Ещё бы, что значит такое ничтожество, как я, живёт или не живёт - какая разница, жизнь сыночка какого-то важного шинигами куда важнее! И зачем ты теперь явился? Чего ты от меня хочешь? Ещё какой-то сыновней почтительности, что ли? - Нет. Я хочу, чтобы ты знал свое имя. - Заткнись! - визгливо выкрикнул Акира. - Твое имя... - Заткнись, я сказал! - ...Накаяма... - Заткнись! Заткнись! - ... Мамору. - Достаточно, – резко произнес Митихара. - Имя мы выяснили. Юхицу-сан, запишите: Накаяма... я думаю, Акира. Нет смысла писать детское имя, если имеется взрослое. Подсудимый, твое положение и так незавидно, не ухудшай его еще больше. Накаяма-сан, пожалуйста, вернитесь на свое место. У вас ещё будет время поговорить. Другого пообещать, к сожалению, не могу, но по крайней мере время я вам обещаю. Монах поднялся, и Митихаре вспомнилось вдруг: один раз шинигами - навсегда шинигами. Монах молча опустился на землю, но чуть ближе к подсудимому, чем в прошлый раз. - Продолжаем. Ты обвиняешься в убийстве своего товарища, пехотинца Пятого отряда Готея-13 Ёсиро, в дезертирстве, в нападении на отряд гарнизона замка Онигава. Кроме того... Митихара, чтоб не гонять лишний раз старика, сам подошёл и взял со столика занпакто обвиняемого. Выдвинул его до половины из ножен. - На твоём занпакто обнаружены следы смерти, и это не смерть Пустого. Что ты можешь об этом сказать? - А что, что-то надо? - издевательски осклабился Акира. Снова возвратившись к своей прежней манере. - Ты же сам только что все сказал. - Следов слишком много для одного убийства больше полугода назад, - возразил Митихара. - Кого ты убивал ещё? - Может, и убивал. А может, и тут ты ошибся. Как успорял-то, что силу получить невозможно! Вот умора! - Вот и объясни, как это возможно – если считаешь так, - подхватил мяч Митихара. - Или тебе не объяснили? Милостью Будды Амиды. Что, маловато веришь, а? - Вопросы веры мы здесь не разбираем. Мы разбираем твои преступления, - отрезал Митихара. - Разбираете? Да ну! Можно подумать, кто-то из вас хочет тут разобраться! Когда такие, как вы, интересовались такими, как я? Все, что вы хотите – снять поскорей с меня голову да пойти обедать. Разобраться! Да кто из вас будет меня слушать? Кому из вас хочется знать? - Мне, - сказал Митихара. Вполне искренне. – Объясняй. - Ах объяснить? Ну так слушайте, господа самураи! Слушайте и не вздумайте нос воротить! Акира действительно взглянул на него – и как показалось Митихаре, с такой отчаянной надеждою… - Кто из вас знает, каково это – когда ты едва родился, а тебя твои же родители обрекают на смерть, потому что господский сыночек важнее, ему надо жить, а тебе – вовсе не обязательно? Не знаете? Вот и я не знаю. До сегодняшнего дня не знал, по счастью. Зато отлично знаю, каково это – жить в Руконгае, в грязи, в холоде, в голоде. Нам ведь есть не обязательно! Еда – для вас, всё, что есть на свете – всё для вас… там, в Руконгае, ничего нет, вообще ничего… там нет даже цвета. В яркой одежде одни проститутки... Знаете, каково это - не знать, имеешь ты силу, или нет, падать в обморок от голода, хвататься за всякую работу, ещё ребенку тягать тяжеленные тачки больше себя размером, полные с горою товара, который ты никогда не купишь, и при виде каждого самурая бухаться носом в пыль, дрожа, чтобы тебя тоже не зарубили, как ту девочку, что перебежала дорогу перед княжеской процессией... Митихаре вдруг представилось, так отчётливо, словно считанные дни прошли, а не десятилетия: он, недавний выпускник, только что назначенный десятый офицер, в первый раз удостоенный чести быть в охране князя... пыльная улица Руконгая... и девочка в выцветшем жёлтом кимоно с коричневыми цветочками. - Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь, - медленно проговорил он. - Если ты родился в год падения клана Акамацу, тогда тебе должно было быть лет десять... когда во время поездки Сибы-тайчо на поклонение в храм Инари был убит Пустой, принимавший облик детей. Пустого того долго выслеживали... и в этот миг, рядом с княжеским паланкином, Митихара вдруг понял: они не видят, старшие, опытные шинигами, никто не видит. Через несколько мгновений, конечно, поймут и они, но через несколько мгновений уже будет поздно, опять уйдет! И метнулся вперёд, выхватывая занпакто из ножен. - Вот как... значит, все-таки был Пустой... - задумчиво протянул Акира. - Хотя какая разница. Как будто это единственный раз, как будто вы не убиваете! Стойте... - Акира уставился на него с изумлением. Помотал головой. - Так это, выходит, был ты? Надо же. А я тебя не узнал. Какое удивительное совпадение, - он невесело рассмеялся. - Я удивлялся, что попал к тому самому капитану Сибе... а выходит, ещё и к тому самому самураю. Надо же. Может, я из-за вас захотел стать шинигами. Чтобы вырваться из всего этого! Чтоб не бояться, что зарубят, когда не вовремя перебежишь дорогу. Но что вы знаете... что вы знаете обо всем об этом. Вы знаете, каково это - впервые в жизни досыта наесться? И стать посмешищем для господских сыночков. Каково - трудиться день и ночь, трудиться, себя не помня - и слушать, как хвалят других? Которые полдня пробездельничали, сидя на крылечке, и смеялись над твоими трудами? Когда ты чуть ли не наизнанку выворачиваешься, но, что бы ни делал, как бы ни старался – все равно не можешь догнать таких, как вы. Потому что такие, как вы, всему этому учились с раннего детства, потому что мне – приходилось постигать с самого начала то, что для вас было само собой разумеющимся. А я ведь был сильней большинства из вас! Точно был, я это точно знал, я эту силу чувствовал, она во мне кипела и с ума сводила – и всё никак! Все вокруг были уже с шикаями, а я, сильнее их все – нет, нет и нет! Стойте… я, кажется, понял… - он развернулся к монаху. – Не только в обучении было дело. Это твои печати. Они не давали силе раскрыться, я ее цедил по капельке, а она была, но никак не могла прорваться! Проклятье! И тут тоже… опять вы! Из-за ваших, черт вас всех побери, счетов! Он тяжело, шумно дышал, точно от долгого бега. И его отец – дышал тоже тяжело и бесшумно. - Я заканчиваю Академию без шикая, эти не слишком перетрудившиеся сыночки и дочки из знатных семейств – с шикаем, все они на выходе получают офицерские чины, я – ни черта. Мне – благодари за честь, что соблаговолили взять хоть пехотинцем. Нам – потеть и ноги сбивать в патрулях, они – на всем готовеньком подвиги совершают и получают награды и славу, и смотрят сверху вниз на нас, как на траву. Они развлекаются по борделям, мне – едва хватало жалованья, чтобы матушке покупать лекарства. Но я честно служил, Будда свидетель, я – честно служил! И вот, только я наконец что-то сделал, наконец что-то смог, наконец, получил свою награду – и вместо признания получаю оскорбления. Я открыл шикай – и вместо офицерского чина получаю связанные руки и место в конюшне среди навоза. И ты еще спрашиваешь, почему? Он замолчал, выдохшись. И как подумалось Митихаре – даже не в смысле дыхания. Митихара смотрел на связанного человека, опустившего голову… Акира на него не смотрел. На монаха сейчас взглянуть Митихара не решился. И Акира, видимо, тоже. - Я полагаю, - наконец произнес Митихара, - можно считать, что признание получено. Выше мнение? – он повернулся к двоим офицерам. Вада-сан кивнул. Он определенно нервничал. Такамура сказал: - Я тоже думаю, да, Митихара-доно. Удивительно, насколько более уверенным в себе он сделался, получив офицерский чин. Митихара прикрыл глаза, собираясь с духом. Глубоко вдохнул и выдохнул. Мысленно повторил: «Намо Амида Буцу. Намо Амида Буцу». - Что ж. С учетом всех обстоятельств, того, что убийство пехотинца Ёсиро произошло в драке и по прошествии времени уже невозможно установить зачинщика, а при нападении на патруль никто из гарнизона не был убит, а также того, что Накаяма Акира, в силу обстоятельств, в младенчестве был разлучен со своей семьей и не знал о своем происхождении, и вследствие этого был лишен возможности идти путем, подобающим ему по рождению… я готов отдать тебя на поруки твоему отцу, в случае, если ты готов раскаяться и отказаться от своих заблуждений, откажешься от меча, пострижешься в монахи – любой из школ, кроме той, которую проповедует тот, кого называют Учитель Тэнъё – и сообщишь все сведения об этом учителе и его шайке. Акира вскинул голову… Митихара никогда в жизни не видел такого лица. - А я-то ненадолго подумал, что правда… - без выражения проговорил Акира. – Вам мало всего того, что вы у меня уже отняли, вам мало отнять и жизнь, нет, вам непременно нужно отнять и то последнее, что еще оставалось – отнять достоинство. Вы хотите сделать меня еще и предателем. - Предателем ты стал сам – в тот день, когда отбросил свою присягу Сообществу Душ, - отрезал Митихара. И тут… впоследствии Митихара не мог простить себе, что не понял… не угадал движения. Связанный шинигами качнулся – Митихара схватил его занпакто, но Акира метнулся в другую сторону. Неловко, криво, скованный путами - но Митихара, потеряв долю мгновенья, уже не успевал… писарь начал уже подниматься, но он, старик, не успевал тоже. А двое офицеров были слишком далеко. Акира всем телом рухнул, сбивая писаря, сбивая столик, и накрыл собой амулет с журавлем. Мгновением позже – он был уже на ногах, остатки пут осыпались искрами, он сделал шаг… Острие Акихимэ замерло у его горла, а он – держал перед собою монаха. - Всем отойти! – крикнул Акира. То ли он уже знал (Митихаре подумалось: тоже мог заметить во время боя) то ли просто совпало, но Акира держал призрачный клинок не у горла заложника – напротив сердца. Такой же клинок, как вырос из руки проповедника, только короче. А амулет, уже опять на запястье – стремительно разгорался. Два офицера и писарь уже были рядом, все с обнаженными мечами, но никто не решался действовать без приказа. - Отошли все, живо! – истерически выкрикнул Акира. – Отошли, я сказал! Или ему конец! Митихара покачал головой. - Ты так ничего и не понял, пехотинец Пятого отряда Акира. Всякий, ступивший на путь шинигами – ступил на путь смерти. Взмахни рукавом, Акихимэ. Цельный рукав. - Назад! Кому сказал! - Митихара-сан, пожалуйста, дайте ему уйти, - подал голос монах. И Митихара поразился спокойствию этого голоса. – Моя жизнь не имеет значения, не думайте об этом, но, прошу вас, позвольте ему уйти. Под мою ответственность. - Нет, Накаяма-сан. - В собственном его голосе звучало сожаление, и Митихара отметил это. Точно слушал себя со стороны. – Мне очень жаль. Вы – мой учитель, и я смею надеяться, что вправе назвать вас и другом. Я был бы рад выполнить вашу любую просьбу… Но – я присягал Сообществу Душ. И этот долг – превыше личных чувств и превыше дружбы. Я уже предлагал ему жизнь. Он отказался. Если я позволю ему уйти – он продолжит убивать кого взбредет в голову ему или его учителю. – Митихара отступил на несколько шагов, примеряясь. – Подумайте головой, - он не рискнул выделить это голосом, опасаясь, что Акира поймет. Оставалось надеяться, что монах поймет без того. – Вы сами сказали: однажды шинигами – навсегда шинигами. - Я понимаю вас, Митихара-сан, - произнес монах все так же ровно. – И все-таки я повторяю свою просьбу. - Нет. – Митихара пытался как можно точнее вспомнить, где именно голова нукекуби соединяется с телом. – Простите, сэнсэй. Нет. - Ах, ну до чего ж они оба милые, - раздался голос Акиры, снова ставший издевательским, - прелесть что такое, хоть пьесу ставь: «Благородные самураи». И в этот миг Митихара понял. Понял, что опоздал. Он потерял время на разговоры. Акира набирал силу. Амулет тянул в себя духовные частицы, тянул отовсюду, из воздуха, Акира уже накачан был под завязку чужой притянутой силой… Ударь Митихара сейчас – и произойдет катастрофа. А не ударить сейчас – с каждым лишним мгновеньем катастрофа становилась все неизбежней и все страшнее. Акира расхохотался – не своим, безумным смехом. - Акира, остановись. Акира, это бесполезно, так ты ничего не добьешься, ты говорил о достоинстве, неужто ты сам не понимаешь, что так – ты только сам покроешь себя позором, который уже будет не искупить? Акира, кажется, даже не слышал. Сила хлестала в него, это уже виделось и ощущалось, и он уже не был собой, он был пьян от этой чужой дармовой клокочущей силы. Краем глаза Митихара видел, что остальные, тоже сообразив, сами складывают пальцы для бакудо. Скомандовал им: - Отставить. – Троих шинигами – старик не в счет – не хватит, чтобы создать надежные щиты со всех сторон и сверху, а тогда – вся эта сила уйдет в одну сторону. – Всем отойти. – Митихара не видел, он не сводил глаз с Акиры, не хотел рисковать, есть ли кто-то на галереях, и возвысил голос, в надежде, что если есть, услышат и послушаются. – Всем отойти как можно дальше. Амулет с журавлем пылал. Бело-голубое пламя окутало Акиру вместе с заложником. Сквозь пламя Митихара видел учителя, видел выражение его лица, услышал его голос: Жизнь променять На другие жизни… …его руку, потянувшуюся к чужому запястью. - Ложись! – заорал Митихара, и сам кинулся – вниз, не вперед. Грянул взрыв. Митихара поднялся. В ушах у него звенело, и он отстраненно подумал, что это теперь надолго. Посреди замкового двора зияла воронка. От сына и отца остался только медленно оседающий серый пепел. - М…митихара-доно… Накаяма-сан… сэнсэй… в смысле старший… - в глазах у Хироси стояли слезы. Митихара быстро огляделся: нет, Хироси, Такамура, писарь – все были целы, без разрушений обошлось тоже. – Вы поняли, что он сделал? - Да, - сказал Митихара. - Он принял всю силу взрыва в себя. - Да, - повторил Митихара. Так и не сказав, что собирался сделать то же самое. Но остался на месте. Услышав его голос. И увидев, как его рука легла запястье сына. - Нас бы всех в живых не было, - сказал писарь. – И хорошо, если б замок не разнесло. - Да, - повторил Митихара. На взрыв уже сбегались со всех сторон шинигами и слуги. Онацу подошла к офицерам. Как она появилась во дворе, Митихара не видел. - Юсукэ… - сказал он. – Я вспомнил. Накаяма Юсукэ. Так звали вассала Акамацу, который прятал наследника клана. Он подумал, что монашеского имени учителя он так и не узнал. И уже не узнает. Можно попытаться узнать. Пойти от начала, найти, в каком монастыре постригся тот самый вассал Акамацу, и там узнать. Но он не станет. - Как жаль, - сказал Хироси. Он пытался не плакать. – Что мы уже никогда не узнаем последней строчки стихотворения. - Жаль, - сказал Митихара. – Или нет. Быть может, так даже лучше. Некоторым делам… даже лучше без слов. Серый пепел больше не кружился. Осел окончательно. И растаял. Онацу сдернула с рукавов шнурок. Оказывается, рукава у нее были подвязаны. - Хироси-сан, скажите ему, - велела она. Хироси замялся: - Но… да… но… сейчас не самое походящее время… - Подходящее, чтобы ночью не было опять ночных гонок, вот для них - время неподходящее точно. - Хорошо, - Хироси повернулся к коменданту. – Митихара-доно… то существо… про которое вы сказали «кот», и велели убрать – это не кот. Это чайник.