«Власть – не простое слово,
Выше она законов,
Все перед нею ниц готовы пасть.
Сила свергать основы
И создавать их снова –
Вмиг сокрушит любого
Только власть»
(Рок-опера Орфей – Власть)
Выдохнув сквозь стиснутые зубы, скорее по привычке, чем ради сохранения собственной гордости, Ци Хэй устало прикрыл глаза. Обжигающе холодная вода, казалось, пропитала все тело, сковав не только мышцы, но и кости, проникнув в них настолько глубоко, что даже хваленая выдержка наемника пошла ко всем чертям спустя первый десяток секунд после незапланированного погружения. Стремясь избежать мощного водного потока, несущегося навстречу, он выбрал самый короткий путь к отступлению, в последний миг успев нырнуть в до краев заполненную ледяной водой глубокую расщелину. Заплыв пришлось срочно продлить, когда скорость и сила несущегося по оставшемуся на поверхности тоннелю потока заметно усилилась, сотрясая пространство. И теперь человек в черном больше походил на мокрую курицу, чем на гордо нахохлившуюся ворону, лежа на камнях в небольшом гроте, столь своевременно обнаружившемся внутри скалы. Вокруг царила звенящая тишина, нарушаемая тяжелым дыханием единственного живого существа, хрипло сыплющего проклятиями в адрес господина Ху и всего рода Ляо. Грот, как оказалось несколькими минутами позже, состоял из двух сообщающихся посредством узкого каменного мостика пещер, расположившихся по обе стороны от темной водной глади. Перебраться на другой берег особого труда не составило – Ци Хэй браво балансировал на предложенной опоре шириной чуть больше чи, попутно осматриваясь в поисках возможных ловушек или скрытых опасностей. Впрочем, кто бы ни был строителем моста и знатоком местных достопримечательностей, этот человек решил не усложнять и без того трудновыполнимую задачу, оставив грот без дополнительной линии обороны в виде громадных плотоядных моллюсков или «дождя» из отравленных стрел. Вторая пещера выглядела более презентабельно (и даже в какой-то мере роскошно), сверкая самородками и кристаллами, выделяющимися яркой радужной палитрой на ее стенах и потолке. Тонкий узор изморози лишь усиливал чувство нереальности увиденного, как и прозрачный слой льда под ногами, покрытый скопившейся за столетия грязью и каменной крошкой. Огромный ледник в горе – открытие сравнимое разве что с геологическими изысканиями в центре Земли, о которых написано так много книг и снято десятки фильмов. Еще немного, и Ци Хэй был готов поверить, что в таком странном месте обитали реликтовые виды животных, в воздухе парили магнитные булыжники, а он сам умудрился очутиться на другом конце света, на дне кратера Везувия. Хотя подобные мысли служили разве что для концентрации внимания на поиске выхода из весьма щекотливой ситуации, наемник с благодарностью муссировал их в своей голове. По его неискушенному мнению, динозавры и хищные цветы-переростки были, определенно, лучшим вариантом во время путешествия по недрам гор или земли, чем, например, встреча с сяюем*(1) или фучуном*(2). Чувствуя себя коровой-фигуристкой, Ци Хэй, то и дело стопорясь и оскальзываясь, перебрался на противоположную сторону продолговатой пещеры, занимая более устойчивое положение на небольшой возвышенности, от которой вниз уходила крутая, выдолбленная в камне лестница. Вряд ли она вела к центру Земли, однако столь продолжительный спуск мог гарантировать прогулку к подножию практически отвесной скалы, покрытой зеленым мхом, с высоты выступа, который еще совсем недавно служил Яньцзину своеобразным убежищем, кажущемуся недосягаемым, укрытым плотным ковром из высоких деревьев. Впрочем, иных вариантов у человека в черном все равно не было, а потому, бодро насвистывая песенку, он начал спуск в мрачную, пропахшую влагой, плесенью и приторным сладковатым ароматом неизвестность.***
У Се казалось, что он парит, слегка покачиваясь на ветру, словно опавший с дерева лист. Но вместе с тем тело ощущалось чем-то вполне осязаемым, хотя и чужим. Причем чужим настолько, что этот прискорбный факт начинал не просто смущать, он откровенно нервировал босса У. И женские формы, облаченные в роскошное (насколько У Се мог судить по струящемуся по коже шелку) ципао были лишь верхушкой айсберга. Потомственный расхититель смотрел на мир глазами человека, которым стал. Чувствовал то же, что чувствовал этот человек. Вот только не мог управлять доставшимся телом самостоятельно. Вроде эффекта полного погружения без возможности влиять на ход событий. Немного побродив по смутно знакомым помещениям, тело неспешно прошествовало в распахнутые настежь двери, выходя в великолепный сад. Усадьба семьи Ляо выглядела внушительно, утопая в изумрудной зелени и пестрых красках цветов. Теперь У Се, по крайней мере, знал, где очутился, неведомым образом переместившись в чужое тело на полтора с лишним века в прошлое. Отблески молний, выхватываемые чужими глазами, притягивали взгляд, гипнотизируя. И, похоже, в этом они с хозяйкой упругих форм были на одной волне, впав в транс от одного вида ярких вспышек, расчерчивающих хмурое небо. - Цаньэ? - Госпожа Ляо? Представительного вида мужчина, один из тех, что видел светлый ум Железного Треугольника в комнате с портретами, смотрел остро, в явной попытке подчинить, но, судя по скорбно поджавшимся губам, потерпел поражение в безмолвной схватке взглядов. Другим визитером оказалась девушка лет семнадцати со спящим четырехлетним мальчуганом на руках. К ней «госпожа Ляо» совсем наоборот испытывала некоторое подобие симпатии. У Се содрогнулся от прошившего его насквозь странного чувства: смеси благосклонности и зависти, исходящих от владелицы тела. Если бы босс У мог, он бы рассмеялся: стать частью любовного треугольника – так себе эволюция, как любил говорить Панцзы. И дело даже не в семейных отношениях, царивших в доме Ляо, а в том, как в них оказался впутан ребенок. Невинный, не испачкавший свои руки кровью и странными обрядами, чередой чересчур реалистичных картинок пронесшихся перед глазами. Благосклонность сменилась стремлением отомстить. Зависть к сопернице победила, как и ненависть к блудному, неверному мужу, предавшему то немногое светлое и хорошее, что было в жизни «госпожи Ляо». По крайней мере, в своей мести похотливой служанке Ляо Цаньэ была достаточно милосердна, заколов спящую девушку одним точным ударом ритуального ножа в сердце. Ощущение крови, равномерно покрывавшей кисти рук, сменилось шероховатостью аккуратно вырезанной ключицы, еще хранившей следы сухожилий и мышц, крепящихся к ней. Следом по украшенному сложным узором золотому подносу покатилась пара глазных яблок, как знак того, что жертва заглядывалась на чужого мужчину и за это поплатилась своей жизнью, и отмеченная капелькой крови монетка. Последний удар ножа пришелся в живот распростертой на пропитанных кровью простынях соперницы «госпожи Ляо». Благосклонность к разгульному образу жизни супруга и его любовницы длилась ровно до тех пор, пока та не забеременела от своего внебрачного партнера. Злость и зависть пересилили. Тело умерщвленной во сне жертвы с глухим ударом рухнуло в зияющий тьмой провал колодца. Предателя Ляо Цаньэ покарала в то же утро, еще до рассвета окурив сладко пахнущим дурманом и при помощи пары верных слуг замуровав в самом сердце холма, на котором возвышалась усадьба. Путь до заветной темницы отложился в голове У Се лишь обрывками, но зато теперь он точно знал, что за пределами потайной комнаты, что ему удалось обнаружить в разрушенном особняке, находился путь к спасению для всего Железного Треугольника, и ведел он на окраину грозовой деревни, к самому подножью отвесной скалы. Еще одна скрытая где-то в простенках впечатляющего своими размерами дома комната встретила «госпожу Ляо» зажженными свечами, приевшимся ягодным ароматом, повисшим в воздухе, и множеством мелких иссушенных трупов, принадлежащих пяти ядовитым существам, о которых упоминал Панцзы, когда железное трио с крайне озадаченным выражением лиц рассматривала ту мутную картину, изображавшую, по мнению Сяогэ, Предел. Сложный ритуал поклонения золотом шелкопряду – идолу, созданному родом Ляо – едва ли отложился в памяти босса У, оставаясь бессистемным набором рассинхронизированных кадров. Единственным четко зафиксированным воспоминанием стало чувство першения в горле, перерастающего в надсадный кашель, словно кто-то живой поднимался вверх, щекоча слизистую своими многочисленными ножками. Впрочем, граничащие с бредом предположения оказались недалеки от истины. Убедиться в этом У Се смог быстрее, чем рассчитывал, буквально выплевывая на алтарь гусеницу бабочки шелкопряда. А после завершения ритуала вновь позволяя ей занять место в своем горле, едва не задохнувшись от омерзения и явной нехватки воздуха, медленно отступавшей вместе с зудом и болью. Светящийся алым сиянием на периферии мир внезапно потух. Дрожь земли прокатилась по ушедшему из-под ног полу, сопровождаясь грохотом, треском и воплями, достигающими пика децибел и обрывающимися судорожными булькающими звуками. Руины погребенной селевым потоком усадьбы, нечетким силуэтом вырисовывающиеся на фоне тяжелого, грозового неба – всего лишь короткая вспышка в сознании, погасшая так же быстро, как и успевшая вспыхнуть перед замутненным взором, стелящимся над поросшей мхом землей. Разрушенная детская и ребенок, сломанной куклой усаженный на стул перед быстро наносящим штрих за штрихом на грубое полотно художником, смешались с траурными лентами и причитаниями снующих вокруг слуг и успевших спастись домочадцев. Признанных виновными в гибели наследника рода Ляо служащих усадьбы, несколькими точными надрезами по сухожилиям рук и ног лишенных возможности передвигаться, бросили в одной из опустевших комнат в назидание другим, заколотив окна и двери, оставив умирать в темноте от голода и кровоточащих порезов. А дальше были одиночество, переплетающееся с чувством вины: месть господина Ляо, почитавшего Лэйгуна, своей супруге, практикующей черную магию и лишившей его единственного утешения в виде ночей с хорошенькой служанкой, настигла усадьбу вместе с духом погибшего от несправедливости и эгоизма родителей невинного дитя. Взращенный алчностью, снобизмом, неверностью и жестокостью мстительный дух, слившийся воедино с темным духом, чьим вместилищем стал золотой шелкопряд, погрузил отстроенную на поверхности усадьбу в хаос, требуя все больше кровавых жертв. Безумие длилось несколько десятилетий, сменявших друг друга подобно смазанным разноцветным пятнам, пока однажды Ляо Цаньэ, снедаемая чувством вины, не решилась на отчаянный шаг, раскусив окуклившуюся гусеницу шелкопряда, и тем самым прервав цикл перерождения темного мстительного духа, навсегда запечатывая его вместе с собой и ушедшим под землю разрушенным особняком. У Се почувствовал, как начинает задыхаться от распространившегося по телу смертельного яда, из последних сил цепляясь за ускользающее в непроглядную липкую тьму сознание. Прошедшаяся от кончиков пальцев ног до самых кончиков вставших дыбом волос судорога достигла неровно бьющегося сердца, останавливая его ход. Последний вздох сорвался с окровавленных губ, облачком пара зависая перед широко распахнутыми глазами и оседая на медленно опустившихся веках призрачным напылением. Необычайная легкость пришла на смену скручивающему мышцы дискомфорту, знаменуя закономерный финал…***
Панцзы издалека наблюдал за размеренной жизнью особняка, укрытого в гористой местности, на самой вершине покрытого густым ковром мха холма. Новое молодое и сильное тело казалось слишком тощим и непривычным. Оно жило своей собственной жизнью, не считаясь с запертым в нем разумом подрывника. Быть кем-то другим, осознавая самого себя, но при этом переживая эмоции того, с кем стал единым целым – с таким поворотом событий Юэбань сталкивался впервые. Происходящее напоминало галлюцинации, что настигли железное трио в гробнице Наньхай-вана, но вместе с тем походило на перемещение в иную реальность (или что-то вроде того – на самом деле, он не слишком старался вникнуть в механизм воздействия на Железный Треугольник двуликого бога мертвого города), ставшее одним из самых серьезных испытаний на пути нерушимой троицы, и одновременно отличалось от всех пережитых подрывником приключений. Здесь и сейчас господин Пан проживал жизнь человека, ставшего, по итогу, источником всех бед, несчастий, и, что самое главное, беспрецедентной жестокости и алчности рода Ляо. Младший брат новоиспеченной госпожи Ляо, признанный семьей дурачок, отброс общества и ненавистный собственным подопечным опекун. Ляо Цзяцань, вечно находящийся в тени старших братьев и старшей сестры, заклинательницы, в одночасье из невзрачной купеческой дочки превратившейся в величественную и властную жену министра Ляо, подарив тому сына, родоначальника могущественного рода видных политических деятелей, богачей и темных заклинателей. О том, что Дюэ, возжелав власти и богатства, выгодно вышла замуж благодаря гу-магии, знали лишь отец семейства и сам Цзяцань, подслушавший состоявшийся под покровом ночи разговор. Как и о том, почему из всех своих братьев Дюэ попросила мужа об услуге только для своего младшего брата – молодой мошенник умел быть убедительным и легко пошел на шантаж старшей сестры. Избавиться от четы Ляо оказалось намного проще, чем человек, которым стал Панцзы, предполагал. Подстроить несчастный случай в горах удалось с первой попытки, как и взять под опеку сына сестры. Не учел Ляо Цзяцань лишь одного: шестилетний Ляо Минэ – наследник целого состояния и крови предков, с испокон веков подчинявших своей власти темных и злых духов, отличался смышленостью. Обвинив дядю в убийстве родителей, мальчишка, тем не менее, проявлял недюжинный интерес к культу предков, культуре, обрядам и верованиям разных народов. Как выяснилось немногим позже, министр Ляо происходил из древнего рода, кровью связанного с тибетскими цянами, юэчжи*(3), киданями и сюнну. В то время как вся семья Цзяцаня могла похвастаться разве что тибетскими и хмонгскими*(4) корнями. Подобное кровосмешение дало самый неожиданный результат – Ляо Минэ с головой погрузился в религию и культы, пока однажды на пороге усадьбы не появился человек в чупе*(5), за кров на одну ночь и миску горячей похлебки поведавший юному господину о великой тайне, охраняемой могущественными долгоживущими людьми. Панцзы этот человек напомнил об архитекторе из семьи Ван, спровоцировавшем войну между двумя кланами за обладание знаниями о Пределе и «бессмертии». Войну, в которую оказались втянуты Сяогэ и У Се. И то, как глаза Ляо Минэ загорелись от слов странника, вызывало в душе подрывника неподдельную тревогу и смятение. Клан Ван не единственные, кто угрожал Пределу, а, значит, Цилин в любой момент мог вновь отправиться за Бронзовые Врата, чтобы защитить опасную тайну от похотливых и жадных до власти и бессмертия людей, возомнивших себя богами. Лгать самому себе Юэбань смысла не видел, а потому с тяжестью на сердце признавал, что боится. Не за себя, а за своих друзей. Особенно за У Се, готового разрушить целый мир и уничтожить любого, кто посмеет посягнуть на свободу Сяогэ. Еще одной схватки босс У мог просто не пережить. И тогда вселенная Железного Треугольника будет разрушена, потому как Панцзы и Цилин – пусть и в разное время – последуют за ним. Так и не сумев разузнать имя таинственного незнакомца, подрывник вернулся к созерцанию усадьбы вместе с Ляо Цзяцанем, словно это, действительно, несло в себе нечто важное. Впрочем, в голове этого человека царил самый настоящий сумбур. Те обрывки самых ярких воспоминаний, что достались Панцзы, говорили лишь о том, что мелкий чиновник при дворе в отставке слишком зациклен на мелочных обидах и стремлении к власти, которой никогда не обладал, и не видит дальше собственного носа. Вероятно, все происходящее до этого момента, где пузо и душа Железного Треугольника оказался заперт в теле убийцы, обладало действием спускового механизма, запустившего череду событий, итогом которых стал безотчетный страх смерти, преследующий Ляо Цзяцаня. В этот погожий день наследнику министра Ляо исполнилось двадцать лет. Солнце клонилось к закату, но мужчина не торопился возвращаться в усадьбу, зная, что завтра должен покинуть ее навсегда с первыми лучами рассвета. Церемония гуаньли*(6), проведенная специально приглашенными для этого мастерами в присутствии высокопоставленных гостей, закончилась. И теперь Ляо Цзяцань наблюдал, как те поспешно покидают особняк в надежде успеть спуститься с холма до наступления темноты. Шаги человека, чье тело стало своеобразным вместилищем для двух душ и двух разумов, порой сливающихся в единое целое, тихим шелестом разносились по округе. Переступив порог, сестроубийца медленно прошел вглубь дома, вслушиваясь в звенящую тишину. Вечерний сумрак, проникший внутрь, давил своим удушливым теплом и тошнотворным ароматом сладких ягод. Редкие фонари, едва освещавшие длинный коридор, чадили, вызывая головокружение. Темнота настигла Ляо Цзяцаня внезапно, петлей затягиваясь вокруг судорожно трепещущих от нехватки воздуха легких и затуманенного белесой пеленой сознания. Комната со знакомой стеной, разрисованной абстрактными мазками, еще совсем недавно нанесенными рукой Ляо Минэ и представляющими собой Предел, встретила Панцзы приглушенным светом, падающим откуда-то из-за спины склонившегося над ним молодого человека. Теперь это связанное и обнаженное тело целиком и полностью принадлежало подрывнику, безуспешно пытающемуся выбраться из надежных пут. Сознание его настоящего хозяина словно испарилось, оставляя Юэбаня один на один с холодно усмехающимся Ляо Минэ. Слова, срывающиеся с губ мальчишки, звучали холодно и отстраненно, пробиваясь будто сквозь толстый слой ваты: приговор тому, кто убил его мать. Изощренный приговор, положившей начало череде жестоких жертвоприношений идолу, обратившемуся в куколку шелкопряда и ставшего частью юного заклинателя. Панцзы особой щепетильностью не отличался, но то, как Ляо Минэ засовывает обернутую тончайшими шелковыми нитями гусеницу себе в глотку, заставило желудок сжаться, вызывая поднимающуюся к горлу тошноту. Сверкнувший в тусклом свете ритуальный нож прошелся по коже в области левой ключицы, садистски медленно вспарывая мышцы, разрезая связки. Оглушенный острой болью мозг едва воспринимал окружающую действительность, краем замутненного сознания опознавая покрытую кровью изогнутую наподобие латинской буквы «эс» кость в руках еще совсем недавно отличавшегося невинностью парня. Последовавшая за этим боль в глазу резанула по нервам. Тело бесконтрольно затряслось в судорогах, вызванных болевым шоком, хватая пересохшими губами спертый, пропахший тяжелым металлическим запахом воздух. Удар в грудь, пробивший сердце, стал истинным благословлением, позволяющим Панцзы соскользнуть в холодную липкую тьму навстречу ослепляющему своей белизной сиянию.***
Цилин непонимающе оглядывался, силясь определить свое местоположение, медленно приходя к пониманию того, что тело больше не принадлежало ему. Более того, настоящий хозяин тела был ребенком, судя по росту и звонкому голосу едва достигшим семилетнего возраста. Именно в таком возрасте самого Сяогэ родственники превратили в бесправный мешок с кровью, чудом не лишив обессилившего от кровопотери полукровку жизни. С трудом устояв на ногах от грубого толчка в спину, мальчишка обернулся на обидчиков. Две девушки лет по пятнадцать-шестнадцать смотрели на своего сводного брата с нескрываемым презрением, картинно кривя губы, словно вот-вот собирались проблеваться от одного его вида. Эти взгляды и жесты были хорошо знакомы Чжану. Его обидчиков, когда выяснилось, что из него сделали фальшивого идола, тоже никто никогда не останавливал. Особенно в тычках и подзатыльниках преуспел Чжан Цишань, чей отец по самому неблагоприятному стечению обстоятельств оказался отцом Цилина. Он не жалел о том, что незадолго до этого спас от неминуемой смерти названного брата. Даже немного гордился этим. И не то, чтобы Сяогэ не мог дать отпор надоедливому родственнику, однако за любым неверным действием могла прийти жестокая расплата, а потому совсем еще юный будущий патриарх мужественно терпел все издевательства, въедливо продолжая постигать тайные искусства и знания клана. Существенное отличие между бастардом из рода Ляо и полукровкой из клана Чжан было то, что Цилин не позволял себе такую роскошь, как слезы боли или обиды, которые в этот самый момент обжигающе горячими ручейками бежали по нежному лицу Ляо Эцзы. Насмешки – еще одна схожая черта родственников мальчишки и Сяогэ. Словно соревнуясь, кто ужалит больнее, они придумывали все новые и новые издевательства, отличавшиеся изощренностью и беспросветной глупостью. Две девушки, что сейчас стояли перед Ляо Эцзы, кривляясь и паясничая, раздражали запертого внутри хрупкого детского тела Цилина, но иного выбора, как просто наблюдать и отрешиться от чересчур ярких негативных эмоций ребенка, у него не существовало. Гнев, растущий внутри Ляо Эцзы, смешивался с ненавистью и обидой, волнами накатывающих на воина в попытке подавить, но, сталкиваясь с равнодушием, отступал, постепенно захватывая все существо мальчугана. Теперь Сяогэ понимал, насколько живущая внутри него самого тьма была покорной и смиренной. Тьма, день за днем поглощавшая терпящего издевательства буквально от всех вокруг ребенка, обладала куда большим разрушительным потенциалом, стремясь распространиться на любой пригодный для этого объект. Пожалуй, судьбоносный день падения рода Ляо настал слишком быстро. Едва ли Цилин успел в полной мере освоиться в новом теле, сосредоточено вбирая в себя информацию. Он знал причину, по которой ритуальный колодец и ушедший под землю особняк оказались запечатаны и залиты расплавленным серебром. Немного знал об особенности проведения ритуала создания идола, став свидетелем не предназначавшейся для ребенка картины поедания тварями друг друга и появления на свет золотого шелкопряда, а после в качестве незваного гостя присутствовав на ритуале жертвоприношения. Знал еще и о том, что род Ляо за несколько десятилетий пришел в упадок, а его влияние на события, происходящие в политической и светской жизни общества практически сошло на нет. Даже сумел разузнать, почему возведенный на месте разрушенной усадьбы дом отличался экстравагантностью планировки. Но отчего-то не мог сказать, когда терпение Ляо Эцзы лопнуло, и он превратился в монстра. Чувство дежавю настигло воина вместе с сильным толчком, пришедшимся в плечо, отчего легкое детское тело пошатнулось, теряя устойчивую опору и опрокидываясь навзничь. Полет длился мгновение, острые шипы впились в нежную кожу, расцарапывая в кровь. Злобный сдвоенный смех походил на карканье воронов, последовавший за ним удар обжег щеку. Хозяйка особняка вместе со своими дочерьми возвышалась над сжавшимся в комочек мальчишкой подобно исполинскому трехголовому чудовищу, отчитывая нахлебника, негодяя и растяпу, в лице которого видела всхлипывающего Ляо Эцзы. Вечер сменился ночью. Холод пробирался под пропитанную ледяным дождем одежду, заставляя хрупкое тело нещадно дрожать под тугими жалящими струями. Идти по скользкому склону вверх было тяжело. Камни врезались в содранные колени и ладони, стоило поскользнуться на них. Из глаз непрерывным соленым потоком бежали слезы. Тьма, свившая в душе рано осиротевшего мальчугана уютное гнездышко, расцветала с каждым пройденным чжаном. Ненависть, жажда мести, горечь обиды – все смешалось в истерично бьющихся мыслях, мешая Цилину сосредоточиться на происходящем. Какой бы сложной ни казалась жизнь, Сяогэ никогда не позволял собственной тьме бесконтрольно взять вверх. Разве что ради дорогих людей. Ради У Се и Панцзы, ради Ли Цу и, пожалуй, Лю Сана. Ради самого себя – никогда. Хотя стоило признать, что благодаря любимому и другу он научился отстаивать собственное самоуважение словами, иногда даже действиями, не просто игнорируя происходящее, словно ничего из сказанного или сделанного не имело к нему ровным счетом никакого отношения. Но выбор, сделанный Ляо Эцзы, вызывал стойкое чувство отвращения. Человеку, считавшемуся отцом мальчика, было откровенно плевать на побитый вид внебрачного сына. Ребенок, рожденный от связи господина и служанки, вошел в семью исключительно при поддержке престарелой матушки, вплоть до прошедшего лета державшей всю усадьбу с домочадцами и слугами в ежовых рукавицах. Именно она вынудила младшего сына взять на себя ответственность за по-пьяни обрюхаченную девку, а после ее трагической гибели пару лет назад и за самого мальчугана. Новый господин Ляо и его жена подобного рвения не разделяли, но вычеркнуть ребенка из семейного реестра не посмели, отдав на воспитание парочке слуг и едва ли проявляя о нем хотя бы минимальную заботу. Своему брату господин Ляо посоветовал соблюдать разумную осторожность в случайных связях, потворствуя нежеланию заниматься воспитанием насильно признанного сына. Поэтому ничего удивительно в том, что Ляо Эцзы, не зная ласки и погрязнув в не прощеных обидах и раздираемом душу гневе, решился на отчаянный шаг. Мистическое исчезновение трех десятков людей перестало быть таковым. Преисполнившийся ненавистью ко всему миру мальчишка убивал точно и беспощадно. Происходившее под покровом ночи не имело никакого отношения к ритуалу жертвоприношения. Хладнокровное убийство – и точка. Первыми жертвами стали господин Ляо и его жена, часто издевавшаяся над мальчишкой. Жуткий гром, сотрясающий особняк, заглушил потонувший в грохоте и вспышках молний крик. Цилин не просто видел, как тело женщины бьется в конвульсиях, он стал неотъемлемой частью каждого совершенного жестокого действия, занося нож руками семилетнего ребенка и вонзая его в тех, кого Ляо Эцзы признал виновными во всех грехах. Последним от рук малолетнего монстра пал годовалый малыш, мирно спавший в своей кроватке. С ним и его двумя нянями мальчуган расправился быстро, в последний миг изменив свое решение и избавив ни в чем не повинное дитя от мучительной смерти. Но именно такая участь настигла отца Ляо Эцзы. Мужчина буквально захлебнулся собственной кровью, вымаливая прощение, но так и не получив его. Подземные коридоры сменяли друг друга. Сваленные в кучу в одной из пещер тела остались далеко позади, как и в одну ночь опустевшая усадьба. Сбросив все реликвии рода Ляо, в разное время принадлежавшие главам и заклинателям, в ревущий поток горного источника, проложившего себе путь сквозь скалу, Ляо Эцзы направился прочь из лабиринта. Тоннель вывел последнего из некогда могущественного рода на окраину деревушки, прямиком к подножию отвесной, покрытой мхом скалы. В сопровождении двоих слуг, тех самых, что заботились о нем, как о родном сыне, Ляо Эцзы покинул пропитанное кровью и смертью место, прожив четверть века под вымышленным именем на другом конце страны. Умирать от разорвавшей сердце шальной пули было больно, но Цилин возблагодарил эту возможность избавиться, наконец, от бремени и беснующейся, жаждущей разрушений и крови тьмы, навсегда поселившейся в душе повзрослевшего монстра. Мир погрузился в холодную темноту, взрываясь искрами стремительно угасающего сознания.***
Скривившись от вида предложенной управляющим похлебки, Цзян Мудань зачерпнул ложкой наваристый мутный бульон с крупинками сильно разварившегося риса, всерьез раздумывая над тем, чтобы вообще отказаться от позднего завтрака. Преисполненный решимости доказать свое превосходство над товарищами и Железным Треугольником, он никак не ожидал той настойчивости, которую проявил человек господина Ху. После коротких дебатов молодому расхитителю пришлось переступить через собственную гордость и согласиться на предложение Фу Диэра позавтракать вместе с остальными. На самом деле, на вкус не внушающее своим видом доверия блюдо оказалось вполне сносным, немного отдающим привкусом железа и сладостью ягод. Странное сочетание. Впрочем, не самое отвратительное из всех, что когда-либо пробовал Цзян Мудань. Однажды, совершенно случайно попробованная лапша, приготовленная боссом У, которую бодро уплетал Кань Цзянь, оставила в желудке парня куда более неизгладимое мерзкое ощущение. Именно тогда он понял, почему в железном трио за провиант и готовку отвечает господин Пан, славящийся своими кулинарными шедеврами. Тот кусочек свинины, не менее случайно перепавший все от того же Кань Цзяня, действительно, был божественно острым, мягким и сочным на вкус. Сглотнув при воспоминании о поварских навыках Ван Панцзы, любимчик главы У разделался с предложенной похлебкой, стараясь не акцентироваться на необычном привкусе, поселившемся во рту. Остальной команде явно пришлось по вкусу нехитрое угощение, а потому фыркать и брыкаться все же не стоило до того момента, как полтора десятка человек полностью перейдут под его контроль. Приоритетной задачей – помимо «захвата власти» – оставался поиск способа убраться подальше от места, ставшего для экспедиционной группы Цзюмэнь ловушкой. Поиски господина Хэя, длившиеся несколько часов, ничего не дали. Про Железный Треугольник никто лишний раз старался не вспоминать, похоронив их навсегда. Это звучало жестоко, но молодое поколение расхитителей не планировало присоединяться к более опытным товарищам, сосредоточившись на том, чтобы придумать достойное оправдание своему поступку. Самому Цзян Муданю предстояло сочинить достоверную историю для своего покровителя, которая бы не вызвала ненужных вопросов и подозрений, в первую очередь со стороны любящей своего единственного внука госпожи У и преданного до мозга костей своему обожаемому боссу Кань Цзяня. Прогулка по ближайшим окрестностям, раскинувшимся вокруг особняка, в компании товарищей, внезапно сменивших свой настрой на более почтительный и спокойный, помогла очистить голову от ненужных мыслей. Что, действительно, огорчало, так это выведенные из строя автомобили. Ни одно из дорогих высококлассных авто так и не пожелало завестись, а старенький фургончик Железного Треугольника продолжал насмехаться над Цзян Муданем и остальными, не позволяя вскрыть двери, чтобы попытать свое счастье с ним. Вопль Фэй Тоуцзы, третьего из отправившихся в грозовую деревню подчиненных Эрбая, вывел любимчика главы У из размышлений, побуждая двигаться вперед, чтобы сохранить свой авторитет в глазах товарищей по команде. Внезапная находка стала для молодых расхитителей настоящим открытием. Едва ли позитивным, однако объясняющим многое. Тело пропавшего а-Сина обнаружилось в провале, скрытом за колючими кустами в нескольких инях вниз по крутому склону, ведущему к деревне. Узкая тропинка проходила в жалком чжане от места гибели члена экспедиционной группы, и до этого момента ни разу не использовалась расхитителями, единогласно признавшими ее ненадежной. Строить предположения о причинах смерти смысла не имело. Рана на голове а-Сина говорила сама за себя, как и окровавленный камень на дне провала. Постоянные дожди сильно размыли грунт, сделав тропинку скользкой и неудобной для передвижения. И ничего удивительного в том, что парень, поскользнувшись на ней, упал в кусты, где его поджидала реальная смертельная опасность, не было. Тело человека, считавшего Цзян Муданя своим другом, навевало на дурные мысли. А-Син всегда отличался благоразумием. И если падение и удар о случайно подвернувшийся камень поддавались разумному объяснению, то причина, по которой тот решил прогуляться по скользкой горной дорожке, оставалась неизвестной. Подобный пробел в произошедшем нервировал. Как бы сильно любимчик Эрбая не недолюбливал нерушимое трио во главе с боссом У, но признавал очевидное: без них справляться с навалившимися обстоятельствами, событиями и ситуациями становилось все сложнее. Неимоверно хотелось бросить все и сбежать, поджав хвост. Когда речь заходила о смерти хорошо знакомых людей, Цзян Мудань предпочитал самоустраняться от возникшей проблемы, но ввязавшись в собственноручно созданную для самого себя аферу, он не мог отступить так просто. Приходилось держаться за отвоеванную роль лидера зубами, впиваясь ногтями в ладони и наблюдая, как товарищи по команде вытаскивают тело а-Сина из оврага, действуя слажено и четко, словно за их спинами стоял кто-то надежный, вроде нерушимого трио или человека в черном, а не трясущийся избалованный любимчик пятого главы. Раскат грома и усилившийся ливень сделал подъем в гору практически непосильной задачей. Оскальзываясь и падая, молодые расхитители карабкались по склону, то и дело роняя тело погибшего товарища в потоки грязи. Когда до особняка оставалось меньше иня, Цзян Мудань почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, утаскивая его и остальных участников экспедиционной группы в разверзшуюся на их пути непроглядную тьму. _____________________________________________________________ Комментарий к 69 главе: Бывали у нас главы-болтушки, но на этот раз авторы решили загрузить читателей полномасштабным текстом. В подобном стиле мы не писали со времен главы, посвященной У Се после его падения с моста на пути к мертвому городу. Надеемся, получилось достойно, потому как написание отняло много сил и времени у каждого отдельного автора и всего коллектива в целом. Мы будем рады узнать мнение читателей, поскольку путешествий в прошлое у нас еще не было. Спасибо за внимание! И приятного чтения! P.S.: имя Цаньэ (蚕蛾 [cán'é]) взято не случайно, и переводится, как «бабочка тутового шелкопряда». Имя Дюэ (毒蛾 [dúé]) можно перевести, как «бабочка-волнянка» или «непарный шелкопряд», поскольку шелкопряды относятся к подсемейству чешуекрылых – волнянок. Выбранное авторами имя Цзяцань (家蚕 [jiācán]) переводится, как «тутовый шелкопряд». Еще одно имя Минэ (螟蛾 [míng'é]) переводится, как «мотылек» или «бабочка-огневка». Еще одно «бабочковое» имя в этой истории – Эцзы (蛾子 [ézi]), которое переводится, как «моль» или «ночная бабочка». Примечания: 1. Сяюй (狎鱼 [xiayu]), он же Яюй – в древнекитайской мифологии разновидность дракона. По одной версии, яюй походил на громадную рыбу с туловищем змеи и головой дракона, по другой обладал обличием быка с человеческим лицом и лошадиными ногами. Его голос напоминал плач ребенка, чем яюй бессовестно пользовался, заманивая и пожирая людей. 2. Фучун (蝮虫 [fùchóng]) – мифический смертоносный огромный змей с ядовитыми иглами или шипами, торчащими из носа. 3. Юэчжи (月氏 [yuèzhī]) – восточно-иранский народ в Центральной Азии, исходно занимал пастбища в бассейне Таримской котловины. Царство народа юэчжи на западе граничило с империей Хань. Также юэчжи и близкие к ним иранские народы в истории известны, как тохары. У юэчжей в обычае был обмен заложниками с сюнну. Одним из таких заложников в III веке до н.э. стал старший сын шаньюя Тоуманя – Маодунь, известный так же под именем Модэ, который сбежал из плена, украв лошадь, и по возвращению к своему народу убил отца, заняв место шаньюя. Во времена расцвета сюнну часть народа юэчжи попала в зависимость от них после победы Маодуня в 177 году до н.э. (в итоге, связь двух народов стала основой для создания государства сюнну; именно юэчжи обучили сюнну набегам с использованием конных отрядов), а другая часть бежала на юг через Тибет (в Наньшань, где присоединились к тибетоязычным цянами и переняли их обычаи) и получили название «малые юэчжи». В результате войн с империей Хань и племенами сяньби, известных, как сяньбэй (鲜卑 [xiānbēi, xiānbī]), в состав которых входил народ киданей, а также междоусобиц держава сюнну распалась во II веке н.э.. Согласно некоторым историческим справкам, часть сюнну примкнули к киданям, а, следовательно, спустя семь веков участвовали в создании государства Ляо. 4. Хмонги (вьет. h’mông) – этническая группа родом из горных областей современный КНР, Вьетнами, Лаоса и Тайланда, входящая в группу народов мяо в южном Китае. Чаще всего сами себя хмонги называют мяоцзу (苗族 [miáozú]), то есть коренными мяо, либо хэмэнцзу (赫蒙族 [hèméngzú]), то есть красными монголами. 5. Чупа (тиб. phyu pa) – это разновидность национальной одежды, скроенной в свободном фасоне с длинными рукавами и без карманов, по виду напоминающей халат (в теплое время) или тулуп (в холодное время), которую носят как мужчины, так и женщины (социальное положение и возраст значения не имеют). Как правило, чупа подпоясывается широким поясом или длинным кушаком, длина которых может достигать шести метров. Часто для удобства в быту в течение дня правый рукав чупы снимается и подвязывается на пояс или перекидывается через правое плечо. 6. Гуаньли (冠礼 [guànlǐ]) – конфуцианская церемония совершеннолетия для юношей, утвержденная и аннотированная в Книге Обрядов – Ли-цзи (礼记 [lǐjì]) в X веке. Только после церемонии посвящения молодые люди могли называть себя взрослыми и разделять их социальные обязанности. Сама церемония появилась на территории современного Китая еще до наступления эпохи Цинь. Проводилась такая церемония при достижении мужчиной двадцатилетнего возраста. Ее основой было поочередное надевание трех разных шапок на голову юноши с последующим переодеванием в более подходящий по головной убор наряд. В конце молодой человек признавался «мужчиной» и получал вежливое имя. ---------- С уважением к читателям, Pushok Mandarin и Mandarinoviy Pushistic ---------- С уважением к читателям, Сюньлу ---------- С уважением к читателям, Хико Сэйдзюро и Изабелль ---------- С уважением к читателям, Енот и Панда