-• • •-
Всё кончается, мой друг, Разрывают кольца рук Свитые в тугую плеть Боль и сказка, свет и смерть!
Крики, оглушительный звон колокола, тяжёлый марш. Треск огня, грохот выбитых стёкол и обрушившихся стен. Вновь крики. Пыль на руках, на лице, забивается в нос. Пыль кровавая, вязкая, стекает вниз, к губам. На языке тлеет ржавчина, прожигает насквозь. Ноги вязнут в земле, в грязи. Тело хладеет от погружения вниз. Всё ниже и ниже, сковывая движения, сдавливая рёбра. Топит заживо, заливая ржавчину в глотку и удушая. «Помните, трибуты, зачем вы здесь! — воет приглушённым эхом. — Помните!». Не выбраться. Не спастись. Только удушье. Темнеет в глазах. Не двинуться. Не вскричать. Не вздохнуть-вздохнуть-вздохнуть… Удар. Треск. Рвётся плоть. По центру груди. Льётся кровь, трещат рёбра. Кто-то тянет, тянет, тянет! Кровь вязкая, липкая, ржавая. Заливает живот, бёдра, капает на ладони… Смех и одобрительный гул. Со всех сторон. Издевательский смех, жуткие улыбки. Жуткие улыбки на пол-лица, острые зубы, безумные глаза. Улюлюкают, тычут пальцем. Пальцем в кровавое месиво на груди! Больно! Перестаньте!!! Не перестают. Продолжают. Ввинчивают палец, смеются, смеются, смеются… Никто. Зверушка в клетке. Игрушка на потеху толпе. Никто не поможет. Изобьют, разорвут на лоскутки, открутят голову. Выбросят. Надоело играть. Выбросят в грязь. В ржавчину. Не вздохнуть, не вздохнуть, не- Воздух обжигает глотку. Липкий холодный пот стекает по виску. Плечи дрожат, руки хватаются за простынь. Джордж вскрикивает, но из горла вырывается только хриплое завывание. Слёзы стекают по щекам, под челюсть… Простынь чистая. Нет крови, нет ржавых пятен. В груди не зияет дыра, все рёбра целы, боли нет. Тело трясёт. Джордж переворачивается на спину. Стирает слёзы кулаком, смотрит в потолок. В комнате тихо, но слышен смех. В голове, из кошмара… Из кошмара, что навещает всё чаще. Не всегда одинаков, но всегда удушье, ржавчина и смех. Джордж накрывается тонким одеялом с головой, надеясь спрятаться от призрака своих переживаний. Просто, чтобы каждый знал, Что всему, что он искал, Скоро тлеть углём в золе, Скоро гнить в сырой земле.-• • •-
Неделя подготовки была очень насыщенной. Когда всех трибутов собрали в одном месте, — просторное помещение с кучей разнообразных тренажеров, — расклад сил определился почти сразу же. При одном только взгляде на могучих «львов» Четвёртого, на самоуверенных и хитро зыркавших на всех вокруг «лисов» Первого и на поджарых трибутов Шестого Дистриктов стало понятно, что хладный разум и собранность тут нисколько не помогут. Надежда, уже нашедшая место в сердце и разгоревшаяся до большого костра, вновь едва не потухла, став жалким маленьким огонёчком. И чем дольше Джордж находился рядом со своими будущими противниками, тем больше жалел о том, что всю жизнь не любил физкультуру. Да они здесь все сильнее него раза в два, даже девушки! Подготовка проходила двумя способами: теория и практика. Смуглая женщина со звонким голосом — ментор — либо рассказывала (иногда — показывала) о выживании: как разжигать огонь, как можно сделать примитивные силки, чтоб поймать дичь, что делать, если отравился и прочее, — либо под своим присмотром позволяла потренироваться в ранениях и убийствах на макетах. Макеты эти плоские и деревянные, едва-едва похожи на человека и имеют на себе отметки в виде кругов — зон, в которые необходимо попасть. «Лисы» (нет, правда, по-другому этих чертей с ехидной улыбочкой и не обзовешь), разумеется, показывали высший класс, заставляя всех остальных трибутов молча хладеть от страха. По крайней мере, у Джорджа руки леденели, когда наступала его очередь, а эти твари проклятые на него глазели, как на добычу. На одной из стен был телевизор, на котором всегда показывалась таблица с информацией о трибутах: имя-фамилия, дистрикт, пол, портрет, — можно было запомнить кого-то конкретного, но Джордж не видел в этом смысла. Зачем, если опасаться ему нужно вообще всех? Даже Эмили, которая, как оказалось, хорошо метает ножи — вот уж в каком омуте черти водятся… Зато, запомнили их двоих. Джордж много раз слышал своё или имя Эмили, когда трибуты из одного дистрикта что-то обсуждали, и только один раз услышал, зачем они всем — зачаровать вещи. Такая вроде бы очевидная, но ощущавшаяся ушатом ледяной воды мысль заставила Джорджа, когда он это услышал, примерзнуть к месту. И с ужасом понять: он, самый хилый из всех, — цель. В тренировках это мало чем помогло, — результат едва-едва стал лучше, — а узнавать о выживании больше, чем могла рассказать ментор, было невозможно. Энтони тоже мало чем мог помочь. Он сам-то был на Играх с четверть века назад… Всё начало быть ещё хуже, когда «лисов» стало четверо. В какой-то момент к компашке Профи прибились инженеры Второго Дистрикта и, на горе всем остальным трибутам, спелись. Они ни на минуту не отходили друг от друга, постоянно что-то обсуждали и делились знаниями. Джордж ясно видел, как Профи что-то показывали своим новоиспечённым товарищам: то ли стойка какая-то, то ли приём… И стояли специально поодаль ото всех, чтоб никто не подслушал. С объединением Профи с инженерами разговоры между трибутами стали чаще. Выходцы из одного дистрикта держались рядом друг с другом, вместе пытались выполнить какой-либо прием или разжечь костёр новым способом на специальной площадке. Оно и понятно: раз опасность выросла вдвое, то и собственные силы тоже стоит… удваивать. Джордж скептически относился к этому, а слова Энтони о том, что товарищество не запрещено, но победитель всё равно один, только усилили скепсис. Мысль об убийстве человека и так отзывается стальными тисками на сердце и льдом в венах, а убийство своего товарища — ещё хуже. Эмили пыталась разговаривать с Джорджем. Робкая пятнадцатилетняя девочка первой начинала обсуждение: начало Игр, что делать с Профи… Но Джордж или отвечал односложно, или вовсе не показывал свою заинтересованность. Одну лишь её мысль взял на вооружение: бежать, чтоб пятки сверкали, прочь от старта. Может, союзник — это и хорошо на первое время, и потом можно было бы просто разделиться, но постоянные мысли об убийстве не давали покоя. Да и сейчас не дают, чего уж привирать… Была и странность, занимавшая голову не меньше, чем убийство. Всё время в помещении для тренировок Джордж чувствовал, будто пришёл на встречу со старым другом: сердце чуть взволнованно билось, предвкушение томилось в груди и глаза постоянно искали кого-то среди трибутов. Будто кто-то из них и есть старый друг, что просто невозможно, потому что дистрикты закрыты друг от друга: выйти из своего нельзя, придти в другой — тем более. Чувство проходило только вдали от конкретных трибутов, и Джордж потратил не мало часов перед сном, чтобы разобраться в этой чертовщине. В один из последних дней он просто не выдержал и приблизился к трибутам из Шестого Дистрикта — те, рядом с которыми это чувство и было, — и встретился взглядом с высоким юношей. По нему сразу видно, что он голодал: чуть выступают скулы и под глазами небольшие мешки; кожа загорелая, — точно много времени проводил на улице, — волосы светлые и средней длины, завязаны в куцый хвостик; на лицо ему будто корицы насыпали: всё в веснушках; поперёк носа лежит длинный бледный шрам, и ещё один маленький надрезает верхнюю губу, — а глаза янтарные (наверное, на самом деле ярко-зелёные, будь проклята цветовая слепота). Джордж подходил к нему всего один раз, и всего один раз рассмотрел его лицо, после чего неловко отвернулся и быстро пошёл мимо, но хорошо помнит его до сих пор. Помнит и взгляд, с каким Клэй (так он записан в таблице) посмотрел в ответ: такой же недоумённый с вопросом на дне глаз. Может, чувство было привязано к девушке. А, может, и ко «льву», который тогда стоял поблизости. Загадка так и осталась покрыта туманом, а Джордж, от беды подальше, больше не проверял. Того гляди, и уже к нему подойдут, но не факт, что с хорошими намерениями… К концу недели за трибутами уже кто-то наблюдал. На специальной платформе почти у самого потолка собирались капитолийцы, выходя из двери, находящейся там же. Они постоянно меняли свои наряды и по-разному садились на дорогие тёмные кресла, всегда брали с собой вино и еду, но сомнений, что это одни и те же люди, не было. И Энтони подтвердил: это распорядители или некоторые из спонсоров, которым дозволено наблюдать за тренировками, чтобы уже на этом этапе выбрать, кому помогать. В один из первых дней ментор показывала эту самую спонсорскую помощь: небольшая тёмная шестиугольная коробочка со сглаженными краями на парашюте. Показывала также, как её открывать. Внутри не так много места, но бутылёк лекарства или питательная закуска точно поместятся. Получить такую — большая удача, а что окажется внутри — это уже на усмотрение спонсора. Могут и записку оставить, и воды дать в трудную минуту. Ментор объясняла, что и так конский ценник на эту помощь растёт в зависимости от длительности Игр, и если кому-то из трибутов придёт помощь под самый конец, то его победы действительно хотят и ждут. Джорджу это знание мало что дало, но в перерывах между тренировками он с надеждой смотрел на собравшийся на платформе люд. Может, кто-нибудь, как-нибудь… пожалуйста?-• • •-
Чем ближе Голодные Игры, тем тревожность вгрызается в тело всё глубже и глубже. Она селится между рёбер, окутывает собой лёгкие, крадёт воздух и покой. Заставляет постоянно смотреть на часы, на время. То, как быстро оно утекает, как минута сменяется часом, а час — следующим днём, пугает до дрожи. Всё чаще хочется прошептать: «Остановись, прошу, я не успеваю,» — но Джордж понимает, что никакая сила в мире не продлит неделю подготовок. Капитолий ждёт, а трибуты делают успехи. Все, кроме него. Он узнал, как разжигать костёр. Узнал от Энтони, как не попадаться на глаза. Узнал, куда нужно бить, чтобы человек упал замертво, а над головой прогремел «выстрел смерти» — знак, что один из трибутов погиб. Узнал, что необходимо вести счёт оставшихся противников: считать выстрелы или в полночь смотреть в открытое небо, потому что там показывают портреты и дистрикт погибших. Узнал так много, но никто не может сказать о том, как переступить через себя и убить. «Вам придётся, — говорила смуглая женщина, — либо вы, либо вас». «Ты не сможешь прятаться вечно, — говорил Энтони, — рано или поздно придётся драться». «Я не хочу, чтобы меня убили! Поэтому нужно убить первой!» — говорила Эмили, произнося такие страшные вещи так, будто убийство — это нормально. Джордж помнит её полный решительности взгляд. Помнит и то, как Эмили тихо обронила: «П-представь, что они чудовища… маньяки какие-нибудь». Как он ей кивнул, обдумывая эту мысль. И как, сидя на кровати, схватился за голову, прекрасно зная, что не сможет принять это за истину. Трибуты — такие же люди. Как Джордж, как Эмили… Их призвали, не оставив выбора. Все они, даже Профи, просто хотят выжить. А чудовища — только те, кто стоит за всем этим. Если бы Джордж сказал это вслух, то его бы отправили на Арену со сломанной ногой. Он не слышал, чтобы так когда-нибудь делали, и выдумал это, но мысль звучит правдиво. Потому что перечить Капитолию — прокладывать себе прямую дорогу к смерти, будь ты хоть триста раз прав. И всё это ломает изнутри. Выворачивает наизнанку, крошит в кровавое месиво от осознания своей беспомощности и неспособности принять условия такими, какие они есть: убей, или будешь убит. Особенно перед чёртовым тестом. В воскресенье вместо тренировки каждого трибута оценивают распорядители. Как объяснила ментор, нужно показать то, что умеешь лучше всего, даже пусть это будет бросание тяжёлых мешков или плетение силков. От оценки сильно зависит мнение спонсоров: чем больше, тем лучше. Но Джордж не знает, что именно ему показывать. Он может взять нож или топор и наброситься на манекен, но на месте деревяшки представляется живой человек. Ведь так и будет на Играх: кто-то схватит что-нибудь острое, ранит другого, из свежей, болезненно-жгучей раны польётся тонкими струйками кровь, и каждая упавшая на землю жёлто-грязная капля будет отсчитывать время смерти, как песочные часы. Джордж мог бы взять лук или копьё, но он точно промахнётся. А если бы и попал, то представшая перед глазами картина проткнутого человека скрутила бы кишки… А распорядители ждут. Время убывает, всего пять минут на каждого трибута. Всего пять минут, чтобы среди полчищ орудий убийства найти своё. Джорджа бросает в холодный пот. Ему необходима поддержка от спонсоров, он не справится сам, он не сможет, просто не сможет! Ни выжить, ни вернуться домой! Он помрёт трусом на грёбанной Арене, просто потому что не сможет убить! Помрёт по-настоящему, издохнув в последний раз!!! Тест и интервью — шанс. Им нужно воспользоваться. Его нельзя просрать. Нельзя! Чёрт возьми, Дэвидсон, просто возьми уже хоть что-нибудь!!! И он берёт. Дрожащими руками хватает первый попавшийся заряженный арбалет. Твердит себе, бормочет: «Это просто деревяшка, это просто деревяшка, это просто…». Целится в сердце, в тёмные круги вокруг него. Наконечник тонкой стрелы дергается перед носом, никак не может встать ровно. И Джордж никак не может спустить курок. Сердце пытается проломить рёбра, ударяет в уши, заглушает своим лихорадочным биением вообще все звуки, даже дыхание. Капля пота стекает по виску; ноги вмерзают в пол, пальцы рук немеют. Джордж двигает указательным, шипя от неприятных ощущений, и случайно задевает курок. Тут же натянутая нить приходит в движение, и стрела со свистом улетает вперёд. Жёстко врезается в манекен, в место, где у человека находится предплечье, и эхо от попадания разносится по помещению. Джордж так и продолжает стоять, смотря на манекен. На чертовски сильно похожий на человека манекен. На стрелу, улетевшую далеко от кругов вокруг сердца. Кровь леденеет. В ушах — звон. Собственное сердце выбивает о рёбра осознание: «Я промахнулся». Всё кончается, мой друг, Это наш последний круг. Не ищи судьбы своей В бледных призраках вещей.-• • •-
Джордж сидит на диване, мрачно смотря в телевизор на стене. Он не слушает, о чем там рассказывает ведущий, но напряжённо следит за сменяющимися за ним картинками. Вот-вот озвучат результаты теста. Энтони и Эмили тоже здесь. Где-то позади пьёт вино женщина. Ни по кому из них не видно, что они напряжены, разве что Эмили несильно болтает ногами, иногда ударяя ими о диван. Но на её лице нет таких переживаний, какие Джордж ощущает на своём: брови сведены к переносице; губы сжаты в тонкую полоску, нижняя прокушена; на языке ощущается лёгкий солоновато-железный привкус крови. Джордж чертовски сильно боится. Он не сделал второго выстрела, просто вышел прочь из помещения, оставляя распорядителей с воткнутой в предплечье манекена стрелой. И он ждёт приговора, а не результата. Ждёт так долго, что огонёк надежды решает зажечься вновь. Слабо горит над сердцем, едва не затухает от прерывистого дыхания Джорджа, но согревает грудь и наполняет голову мыслями: «Я ведь попал, верно? Даже пусть и не туда, куда было надо, но попал же?». И когда ведущий радостно сообщает, что известны результаты теста, напрягаются все: Эмили прекращает болтать ногами, Энтони горбится, женщину сзади не слышно, и Джордж едва ли не до треска ткани штанов сжимает пальцами бёдра. Мучительно медленно ведущий отходит в сторону, уступая место таблице, и та выводится на весь экран. « — Похоже, что в этом году трибутам из Первого Дистрикта достались хорошие противники! — комментирует голос, пока Джордж ищет себя, спускаясь взглядом всё ниже, и оттого всё больше чувствуя, как кровь стынет в жилах. — Трибуты из Четвёртого и, что удивительно, Шестого Дистрикта в этот раз подобрались очень близко к верху таблицы!» Джордж находит себя, и чувствует, как его сердце ухает вниз. — Молодец, Эмили! — где-то сбоку хвалит Энтони. — Четыре балла из шести — хороший результат! Ты ведь брала ножи, верно? — Да! — радостно отвечает Эмили, чуть подпрыгивая на месте. — Я думала… я думала, что получится хуже, чем на тренировке, н-но… но всё получилось! И я вытягивала руку, как вы и советовали! — Молодец, — вновь хвалит Энтони. — А ты где, Джордж? Плечи подрагивают. Грудь что-то давит-давит, прижимает тяжеленным грузом, отчего трещат рёбра, вот-вот сломаются. Джордж отвечает, не узнавая свой голос: — Внизу… Он там. На самом низу. Бледное лицо, карие глаза, тёмные волосы. Третий Дистрикт. Единственный трибут, набравший один балл. — Ох, — только и произносит Энтони. Больше ни звука, больше ни слова. Лишь напряжённый взгляд и сжатые в кулаки ладони. Эмили смотрит так же. С жалостью, отзывающейся горечью тошноты в горле. Помнят же, как Джордж подходил к ним. Помнят, как он спрашивал их об убийствах. И видят сейчас, что их слова не имеют веса. Что наивный слабак Джордж так и не смог пересилить себя, даже чтобы убить манекен. Он так жалок. До омерзения и ненависти беспомощен перед лицом Голодных Игр, стартующих завтра. У него нет шансов вернуться домой, нет шансов сохранить свою жизнь. Ему никто не поможет. Не тогда, когда у него один чёртов балл. Он умрёт. Джордж видит это в глазах Энтони и Эмили. Они смотрят на него, как на призрак человека, который когда-то жил. Когда-то рос и учился, смеялся и грустил, но сейчас от него не осталось ничего. Имя, да надгробие. Он умер в их глазах. Невыносимо больно. Рвёт, кромсает на куски, давит со всех сторон. Заживо сжигает в золу, перетирает её в чёрную пыль. Невыносимо больно от борьбы реальности и неверия внутри себя. «Я не мертвец, не мертвец!» — кричит, разрывая глотку в мясо, голос в голове. С губ Джорджа сходит всхлип. Заледеневшие угли огонька надежды тяжелят сердце, горькие обжигающие слёзы — глаза. Джорджа никто не окликает, когда он резко встаёт и уходит. Никто не зовёт обратно, никто не хочет поддержать, когда он с лязгом поршней входит в личную комнату и садится с ногами на холодную постель. Никто не хочет обнадёживать его, плачущего в собственные колени призрака. Не видят смысла. Он все равно мёртв для них… и для себя. Это просто лунный свет, Никакой защиты нет. В сердце — пламенный рубец, Ты уже мертвец! ♪ Мельница — Мертвец ♪-• • •-
Стилисту пришлось закрашивать красноту вокруг заплаканных глаз, и Джорджу за это немного стыдно. Его опять во что-то разодели. На этот раз туфли не скрипят и сидят хорошо, а сам наряд, сейчас намного более скромный, удобен, и Джордж не обращает на него никакого внимания. Одет во что-то, и одет… Как будто его мнение хоть что-нибудь значит. Вечер воскресенья — интервью с каждым трибутом. Та самая вторая половина шанса на спонсорскую помощь, которую стоило бы поймать, если бы не утерянная первая. Джордж может попытаться что-нибудь придумать за полчаса до своей очереди, может выдавить из себя немного уверенности на публику и запомниться зрителям прямого эфира, но это не сотрёт злосчастный один балл за тест. «Невыгодно ставить,» — как говорил Энтони. Чтобы вопреки тому баллу хоть кто-нибудь помог, нужно быть… Джордж бросает взгляд на телевизор на стене, на котором сейчас идет прямой эфир с девушкой из Второго Дистрикта. Миловидная, красивая, — её вечернее изящное платье только подчёркивает это, — говорит хорошо, прямо взгляда не отвести. Её точно запомнят, но чтобы закрыть глаза на один балл, нужно больше. Гораздо больше, а Джордж так не сможет. Он не миловидная девушка и совершенно не готов говорить на публику… Поэтому решает упустить и эту половину шанса. Только нервы себе изведёт, думая, достаточно ли убедительно наврал ведущему и полному залу капитолийцев в лицо. Зато можно подумать о том, что же делать. Голова холодна, сердце не пускается в пляс от мысли о смерти; Джордж всё-всё выплакал, и саднящие глаза под слоем крема — тому доказательство. Самым очевидным вариантом вновь кажется сдаться другому трибуту, чтобы умереть быстро и без мучений. Но вспоминаются вечные перешептывания за спиной: Джордж-Эмили-то, Джордж-Эмили-сё… Не дадут ему просто так умереть. Приставят к горлу острое лезвие, потащат за волосы к чародейскому столу и заставят, изнемогая от голода и жажды, бесконечно зачаровывать все вещи (мало знакомые с зачарованием люди думают, что это имеет смысл, но на деле — нет), будто раба на привязи. И прибьют самым последним, уже за ненадобностью. Нет, так точно не получится. Можно сдаться Эмили, но робкая девочка вряд ли осмелится убить того, с кем провела всю неделю. Джордж же ей ни чудовище, ни маньяк… В голову вдруг приходит глупая мысль. Абсурдная, можно сказать. Она гласит попытаться: прятаться, избегать всех и вся, ждать, пока трибуты сами друг друга как-нибудь без участия Дэвидсона перебьют, и только потом — действовать. И Джордж склоняется к ней. Не только потому, что не хочет стать чьим-нибудь рабом-зачарователем, а потому, что… умирать не хочет. Прожить двадцать четыре года и влёгкую решиться оборвать собственную жизнь — очень сложно. Даже зная, что все возможные шансы ни к чёрту, и что для него Голодные Игры — билет в один конец. Невозможно представить и саму смерть, ведь как это — умирать? Это когда замедляется дыхание и останавливается сердце? Когда перед глазами появляется светлый туннель, и будто что-то тянет пройти по нему? Узнавать не хочется. Наступает его очередь. Джордж с немеющими от волнения икрами выходит в огроменный зал с не менее огроменной сценой и чуть не примерзает к месту, когда видит, сколько внимания направлено на него. Аплодирует (наверное, для Эмили, чья очередь была ранее) море из капитолийцев, едва в лицо не утыкаются камеры, и ведущий подманивает к себе рукой. Джордж неловко садится за соседний стул и пожимает ладонь ведущему, — человеку со сверкающим от блёсток синему пиджаку и прилизанной слегка цветной причёской, — чувствуя, как его собственная незамедлительно потеет. — Здравствуй, Джордж, — начинает ведущий. — Наверное, моё имя ты уже слышал, но я повторю: Ли Феникс. — А… да, рад знакомству, — скромно говорит Джордж в протянутый ему чёрный микрофон. Ведущий- то есть, Ли, усмехается и говорит своим тягучим басом: — Какой стесняшка. Ты не бойся, я всего лишь вытяну из тебя несколько ответов на вопросы. Почему-то кажется, что сейчас задёргается глаз. Сначала «милашка» от стрёмного мужика, теперь — «стесняшка», но уже от прилизанного богача с микрофоном… Это у всех капитолийцев мания так говорить, или Джорджу неприлично везёт? — Это не больно, если что, — со смешком добавляет Ли, и зал смеётся. Щёки Джорджа теплеют от стыда. Выждав немного, пока зал успокоится, Ли продолжает: — Итак, первый вопрос… Кто ты, Джордж? Такая же скучная ли у тебя была жизнь, как твоё имя? Интервью обещает быть сущим кошмаром с постоянным желанием провалиться сквозь землю от стыда. — В… смысле? — Джордж неловко отводит взгляд. — Обычная жизнь зельевара… В голове проскальзывает мысль: лучше ни слова не говорить про зачарования. Никак. Ты будто не умеешь и никогда не умел, Дэвидсон, чёртовы «лисы» и прочие трибуты сейчас пристально следят за каждым твоим словом. — Варить зелья и киснуть в окружении трав? Да уж, — комментирует Ли с белозубой улыбкой. — Ну, хоть в остальном было что-нибудь интересное? — Нет, — потухшим голосом отвечает Джордж. Он не придумал лжи и наверняка сейчас выглядит как дурачок без интересного рассказа перед жаждущим людом. — Ой-ёй-ёй, — цокает языком Ли, — тогда, идёт ли в сравнение с твоей серой жизнью наш великий Капитолий? Если здесь ответить честно, то сразу после выхода со сцены можно ждать сломанной ноги. — Н-нет, совсем нет, — поспешно отвечает Джордж, неловко улыбаясь, — здесь так… необычно. Ли вскидывает бровь. — Да? И в чем же эта… необычность? — как назло выпытывает он, чуть наклоняясь вперёд. — Капитолий… очень большой. Здесь столько людей и… город будто живёт и днём, и ночью, — выдумывает на ходу Джордж, припоминая случайные строки из прочитанных книг. — Наши праздные горожане, надеюсь, не мешали твоему сну? — Ли задаёт риторический вопрос и тут же сменяет тему. — А что думаешь об Играх? Есть, ради кого бороться, или надежды совсем нет? Этот человек представлял результаты теста и сейчас будто в лицо смеётся. — Бороться… Наверное, ради себя, — Джорджу никто не приходит на ум, кроме родителей, с которыми он и так редко общался, — и матери… Я давно её не видел. — Оу, — жалостливо вздыхает Ли, — жалеешь, что, возможно, больше и не увидишь её? — Да, — печально отвечает Джордж, ни сколько не привирая. Он ещё не думал о своей смерти в ключе утраты всех знакомых и семьи, но сейчас думает, и… — Ну, ну, не плачь, — жалеет Ли, и Джордж вздрагивает, готовый возразить, но так и замирает с приоткрытым ртом. В глазах щиплет, но ни одна слезинка не стекла по щеке, а встревать в перепалку с ведущим не охота. — У каждого есть шанс, если очень-очень захотеть, — слышать поддержку, если это она, во время интервью — самая неожиданная вещь на свете. — Может, твоя мама сейчас смотрит наш эфир. Передашь ей несколько слов? Джордж кивает.-• • •-
После интервью сердце — будто сосущая пустота. Дыра на окне, через которую сквозит холодный воздух, замораживая весь дом. В случае Джорджа — тело. Он сидит у вполне целого окна и смотрит на вечерний Капитолий, чувствуя, что не может согреться. Впереди, — там, где обнятые руками колени прижаты к груди, — может, ещё есть тепло, но спину и пальцы ног холодит. Тренировочный центр никогда не ощущался январским сугробом, и, думается, причина далеко не в его отоплении. Сейчас бы выпить настоя ромашки, укутаться в плед и посидеть так, ни о чем не думая, с часок-другой, но у Джорджа нет ни его трав, ни пледа, ни времени. Ничего нет, кроме огней за окном и праздных горожан, не сидящих по домам в столь поздний час. Интересно, устают ли они от такой жизни? Чувствуют ли, как дни превращаются в вязкую кашу и усталость сковывает по рукам и ногам, больше не даря радость от веселья вокруг? Наверное, нет, раз улицы не пусты. Счастливчики… Остаются считанные часы до следующего дня. Сейчас закончится интервью, будет последний ужин и отход ко сну. А завтра, с утра, всех трибутов повезут на Арену… Джордж ёжится, думая об этом. Он не готов ни физически, ни морально. Но ничего не может сделать. Его будто везут на том поезде: он вроде бы что-то делает, ходит туда-сюда или вовсе сидит на месте, но никогда не покидает свой вагон, а тот всегда идёт вперёд. Вот, как это ощущается. В прямом эфире очередь последнего трибута — юноша из Шестого Дистрикта, тот, чье лицо до сих пор иногда приходит в голову, а чувство встречи со старым другом — в грудь. Джордж вновь ощутил это, когда сидел со всеми в специальной комнате ожидания, но не придал значения. Зачем, если это ничего не изменит? Но почему-то сейчас обращает внимание на его беседу с ведущим. Ли Феникс задаёт Клэю меньше неудобных вопросов, и Джордж чувствует себя так, будто ему сок лимона в рот налили. Но потом смотрит на Клэя и понимает, почему сияющий, как птица феникс, Ли не осмеливается: взгляд. Пронзающий насквозь, как копьё или стрела, яркий янтарь. Видишь такой, и уже неуютно, не то, что сидеть прямо под ним. Тогда, на тренировке, Клэй смотрел мягче, не хотел убить одними своими глазами, и Джордж напрягается, понимая, перед кем тогда маячил. Не то, чтобы Клэй смотрит с угрозой, но он будто одержим чем-то. Целью, желанием. Оно твердо, как камень, и эта твёрдость заставляет одновременно и уважать, и бояться. Скорее всего, он хочет победить… « — Твой храбрый поступок поразил всех нас, Клэй. Вызваться добровольцем — непосильная ноша на сердце, — говорит Ли. — Можно ли узнать причину?» « — Нет, » — твёрдо отвечает ему Клэй, и его взгляд будто становится ещё пронзительнее. А Джордж делает мысленную пометку избегать его, как Профи.-• • •-
Утром всех трибутов отводят к отдельному вокзалу. Никто ничего не говорит, и сопровождающие свои дистрикты менторы поддерживают молча: напряжённым взглядом, рукой на плече, своим присутствием. Интересно, каково это: прощаться со своими учениками, зная, что они вряд ли вернутся живыми? Джордж никогда не узнает. Менторы остаются снаружи, и закрывающаяся дверь вагона отделяет трибутов от них. Миротворцы рассаживают всех по разным вагонам. Джордж сидит в полном одиночестве, не считая солдата в белом у двери, но его компания вряд ли может чем-то скрасить поездку в один конец. Едут долго. Может, потому что Джордж невольно считает каждую минуту. И все насчитанные им минуты сливаются в единый поток страха, тоски и отчаяния… Остановка неожиданна. Выводят не сразу, и ожидание становится мучительным. Когда доходит до него, Джордж пытается успокоиться, делая глубокие вздохи. Заводят в небольшую комнату, где есть одежда, и строгий женский голос велит переодеться и войти в капсулу в углу. Джордж снимает капитолийский наряд и одевается в то, что одел бы только поздней осенью: колготки, тёплая водолазка, штаны, куртка и ботинки; всё неприметных серовато-бледных цветов. Наталкивает на мысль, что на Арене будет холодно. Когда капсула поднимается, Джордж видит лес. Хвойный лес вокруг, и Рог Изобилия по центру поля со всеми трибутами, расположенным вокруг него, как чёрточки часов на циферблате. Энтони советовал бежать прочь от Рога, — места со всеми припасами и оружием, — потому что начнется бойня. Но Джордж со страху примёрз к месту, слушая, как громкими щелчками убывает счёт.