На великой охоте начинается день, Пляшет солнечный знак на струне тетивы. За спиною бесшумно стелется тень В переплетенье из жёсткой травы. Льётся путь по хребтам одичавших гор, По сухим ковылям, да по перьям седым. Где смерть жжёт костёр, ты вдыхаешь дым… ♪ Мельница — Зов Крови ♪
Сердце вздрагивает в такт с каждым тиком, немеют вены. Ноги дрожат, ладонь то сжимается в кулак, то разжимается. Страх поднимается с живота, вязкий, клокочущий, расправляет лёгкие, готовые сделать вдох перед забегом. В голове бьётся живым ручьём одна мысль: выжить. Стенки капсул прозрачные, можно разглядеть почти всех трибутов поблизости. Джордж боязливо, будто за это его кто-нибудь ударит, отводит взгляд от огромной конструкции по форме обтёсанного коровьего рога с припасами внутри и поворачивает голову к противникам рядом с собой. «Лис» слева переступает с ноги на ногу, скалится, вот-вот рванёт в самый центр, туда, где в тени блестят клинки. Девушка (кажется, из Шестого) справа озирается по сторонам, думает, куда ей бежать, но видит что-то и разворачивается всем телом. Недалеко от капсул лежат рюкзаки, на один из них она и нацелилась. Джордж резко устремляет взгляд вперёд, щурится, пытается разглядеть содержимое Рога. Арбалеты, луки, колчаны стрел, мечи, топоры, щиты… Глаза разбегаются от количества орудий убийства. Чем глубже в Рог, тем смертоноснее, больше. Часть из них по форме пирамиды прилегает к чему-то в самом конце, верхушка излучает мягкий синий свет. Чародейский стол. Джордж ловит на себе взгляд «лиса». Кровожадный, жестокий, мечущийся от Дэвидсона до стола. Чужая рожа расплывается в зубастой улыбке, и сердце Джорджа подпрыгивает к горлу. Кажется, «лис» не рванёт в самый центр. У него есть «лиса» и трибуты из Второго Дистрикта. Наверняка они договорились: кто-то ловит трибута из Третьего, а остальные берут всё ценное в Роге. И то, что эта ехидно скалящаяся тварь оказалась так близко — не иначе, чем проклятие. Нужно бежать. Бежать. В лес. Куда угодно. Стенки капсулы уходят в пол. Звучит оглушительный гул. Джордж не успевает сделать вдох, взгляд мечется, сердце рвётся пополам от страха. Переступает с ноги на ногу, не зная, в какую сторону бежать, но срывается с места и несётся куда-то, с силой отталкиваясь от земли. Большинство трибутов направляются к центру и сталкиваются друг с другом. Действительно начинается бойня: кто-то первым добегает до оружия и рассекает бегущему за ним горло. Кровь хлыщет грязно-жёлтой струей, трибут падает, и с раны неторопливым ручейком вытекает его жизнь. Девушка (судя по длинным волосам) пытается остановить поток, хватается руками за рану, но её взгляд пустеет, а из груди вырывается булькающий хрип. Другая девушка, сделавшая это, хватает щит и разворачивается, спиной вставая к пирамиде. Кто-то нагоняет, хватает мертвой хваткой за плечи. Джордж было вскрикивает, но тут же начинает хрипеть, когда его грубо прижимают спиной к груди, кладя поперёк горла предплечье. В глазах на миг мутнеет, последний полный выдох покидает лёгкие, удушье нарастает, разгорается пламенем в глотке. Голос «лиса» (нет сомнений, что это он) звонкий, — в ушах на миг больно, — кричит своим сородичам что-то, а Джордж не слышит его из-за грохочущего пульса, пытается вырваться, задеть локтем чужие рёбра. Паника бьёт огромным барабаном, разгоняет кровь, нехватка воздуха опутывает шею холодными цепями. Удар! — Безобразная рожа скалится над головой, шипит от боли, ругается, насколько хватает словарного запаса, но не ослабляет хватку, лишь усиливает. Джордж хрипит в попытке сделать вдох. Перед влажными глазами всё плывет, кружится, разум воет обезумевшим от страха зверем, заставляет извиваться ужом, сучить ногами и заваливаться всем весом на противника. Тот пятится назад, запинается и падает, его хватка с горла пропадает. Голова кружится, как на чёртовой карусели, встать на ноги сложно, но разъярённый рёв за спиной подгоняет, заставляет вспомнить, как напрячь мышцы и оттолкнуться от земли. Джордж спотыкается, едва не летит на землю ничком, а перед глазами месиво из травы, неба и деревьев где-то вдалеке. На руке вновь чужая хватка, сильная до боли, до синяков, «лис» опять тянет на себя, но отпускает, стоит локтю свободной руки с размаху прилететь ему в челюсть. В ушах, в горле, в груди — везде бешено стучит сердце, забивая этим звуком крики, доносящиеся вслед, когда напряжённые ноги наконец пружинят от земли и уносят прочь. Вдоль позвоночника хладеет кожа, расползается паучьими сетями по конечностям, будто противник близко и вот-вот схватит опять, и Джордж, глотая вопль, влетает в жёлтые заросли, толком не видя дороги перед собой и просто продолжая бежать до стискивающей капканом боли в груди. Дышать тяжело, непривыкшие к нагрузкам лёгкие ноют, просят остановиться, на горло давит фантомное удушение, а в голове верещит, будто резаная, мысль: «Беги! Беги, не останавливайся!». — Стой, блять! — доносится из-за спины сбитый голос «лиса». Джордж виляет меж деревьев, отталкивается от жёстких стволов, врезается в другие боком. По щеке течёт слеза, глотка горит адским пламенем. Внезапно, земля уходит из-под ног. Перед глазами кувыркаются стволы, хвойные лапы деревьев, их макушки и пасмурное небо. Всё перемешивается в кашу; боль стреляет со спины в затылок; пальцы цепляются за почву, и ногти забиваются землей; сердце стучит в гландах. Крик булькает где-то в горле, сбитый падением. Джордж подпрыгивает как ошпаренный, по голове будто кто-то ударил: всё кружится, тошнит, горечь тлеет на кончике языка. Одежда грязная, на рукаве куртки зияет небольшая порванная полоса, оставленная корягой, в волосах что-то спуталось, но ничего из этого не имеет значения, пока за тобой идет погоня.-• • •-
Крики стихают вдали, потом и вовсе исчезают. Лес становится всё гуще и гуще с каждым вымученным шагом, бежать больше не получается. Мошкара догоняет и лезет в лицо. Джордж не отмахивается, — все силы остались где-то позади, там, где рыщут «лисы» по его душу, — только жмурится, когда ещё одна чёрная точка норовит влететь в глаз. Лёгкие, по ощущениям, прижало чем-то тяжёлым, сделать вдох становится непосильной задачей: воздух застревает у пищевода, не хочет идти дальше. Приходится остановиться и опереться о ствол сосны, приложиться к нему щекой и попытаться успокоиться, игнорируя комариный писк над ухом. Хочется осесть вниз, к земле, прилечь на траву (она же мягкая, да?), уснуть и проснуться где-нибудь в другом месте, где за тобой не открыта охота, и где никто не хочет твоей смерти. Джордж приоткрывает глаза, услышав шорох где-то впереди. Серая белка круговыми движениями огибает ствол, замирает, чувствуя на себе взгляд, и резко устремляется вниз, прыгает в заросли, мчится куда-то прочь, только хвоя под лапками шуршит. Сейчас бы стать таким же юрким как она, залезть в дупло, царапая маленькими когтями кору, и просто спрятаться ото всех на несколько дней. Джордж кладёт ладони на горло, легонько трёт, будто это поможет ему избавиться от неприятного ощущения после удушения, и поднимает голову. Что это за лес, сплошь из колючих деревьев? В какой стороне Рог? Дорога сюда лежит в повторяющемся пейзаже из сосен и склона, с которого, как выяснилось, очень хорошо падается. Вернуться обратно возможным не представляется как минимум из-за потери на местности. Мышцы плеч и спины болят после падения. Растянул, что ли? Джордж садится на землю и наконец даёт отпор особенно назойливой мошке: раздраженный взмах руки её ненадолго отпугивает. Ноги гудят после забега как пчелиное гнездо, в глазах плавают тёмные круги от первого спокойного вздоха; воздух свежий, насыщает, но слабость течёт по венам вместо крови. Благо, тут никого нет. Кроме, пожалуй, комара, который промахнулся и сел на закрытое тканью колено. А, их даже двое. В обычной ситуации оба были бы уже чем-нибудь размазаны, но сейчас им повезло, и Джордж вымотан настолько, что позабыл о своей ненависти к мелким кровопийцам. Всего одна погоня, а до могилы будто два шага осталось… Джордж бывал в лесу много раз. Одна из границ Третьего Дистрикта пролегает поперёк лиственного леса и болота, где зельевары собирают ягоды и травы. Это занятие расслабляет: ходишь, дышишь свежим воздухом, слушаешь лёгкий шорох хвороста и травы под ногами… Но чёрт. Возьми. Комары! Их там полчища! Собери их всех в одну стаю, и они будут похожи на пищащую тучку, которая хочет высосать из тебя всю кровь до последней капли! Бр-р! И под ногами порой что-то хочет надломиться, сломаться пополам, разойтись, как чья-то пасть, и заставить провалиться. В яму ли, в мутную воду, где водятся пиявки — чёрт знает. Зельевары ходят по тем местам с длинной палкой, которой ощупывают дорогу перед собой, и Джордж в молодости долго отказывался так делать, — мол, да что же случится? Все ходят — и ничего… Пока один раз его чуть не засосала трясина. Повезло, что рядом был знакомый, который и спас от смерти. С тех пор Джордж ходил с палкой. Всегда. Даже после многочисленных прогулок на природе Арена не ощущается привычно. Здесь совершенно другой лес, более дикий, что ли. Он возвышается верхушками сосен и елей, смотрит свысока, оценивает, будто имеет своё лицо, своё «я», нрав и характер. Он холоден, неблагосклонен к человеку, не будет ластиться под протянутую руку, оскалится волком и взлетит совой ввысь — вот столько воли ощущается в пейзаже вокруг. Будто лес этот — не кучка деревьев, а царь с витиеватой короной, одетый в хвою с серебром и носящий с собой посох из старой ветви. Джордж читал о таком. Голова работает через силу, но из памяти удаётся вытянуть слово — тайга. Под властью этой царицы находится значительная часть Шестого Дистрикта, и это всё, что получается вспомнить о ней. Значит ли это, что Арена лежит недалеко от этого дистрикта? Но тогда бы их везли сюда не пару часов, а два дня… Вместо мыслей — каша, виски начинают болеть. Джордж пытается встать, но всё тщетно: мышцы протестуют, а мысль немного посидеть здесь кажется заманчивой, как утренний сон. Горло всё ещё ноет: дышать больно до слёз и глухого свиста вместо вздоха. Тишину разрезает глухое эхо выстрела смерти. Какой-то трибут не вернётся домой.-• • •-
Медленно вечереет. Небо ещё светлое, едва-едва подпаленное закатом, а в глубине леса уже сгущаются сумерки. Деревья, охваченные ими, будто меняют свою форму на более ужасную: ветки на концах становятся острее, удлиняются, ползут тенями, и во мрачном их частоколе чудятся глаза. А моргнешь — всё пропадёт, не настоящее, рождённое только лишь игрой разума. Слишком сильно картина напоминает какой-нибудь ночной кошмар, и Джордж неловко усмехается, думая, что Голодные Игры — и есть его кошмар. Ориентироваться во времени летом сложно. Сейчас точно около девяти часов, а до или после — определить невозможно. Если «после», то дела плохи: не успеешь моргнуть — и проглотит ночная темнота. Пейзаж не меняется уже слишком долго. Короткий отдых под сосной сил не прибавил, перекус найденными ягодами — тоже, и сосредотачиваться всё ещё получается только через силу. Нужно обдумать план действий, нужно где-то остановиться, найти хорошее место и желательно у воды. Висок начинает болеть. Джордж смотрит по сторонам, пытается зацепиться хоть за что-нибудь, что может ему помочь. У него с собой совершенно ничего нет: в карманах только ягода, а перехватить что-то у Рога было невозможно. По-хорошему обзавестись бы чем-нибудь острым, чтобы можно было и пригрозить, и срезать какую-нибудь траву без царапин на внутренней стороне суставов пальцев... Крапиву, например. Всё-таки ею можно попасть в глаза, и оружие это неплохое, особенно, если крапивных веника два. До Игр эта мысль показалась бы забавной, абсурдной, а здесь, в холодной тайге, любая ветка сгодится для самообороны. Под ногами то что-то хрустело, то надламывалось, — тихо, без эха, — то шуршало, заросли касались боков и обводили ноги, и вдруг — всё стихло, а шаги мягкие, как у кошки. Джордж не придал бы этому значения, если бы не увидел дыру в земле поодаль от себя. Жуткая, чёрная внутри, большая, — человек точно поместится, — и вокруг какие-то сети, белые, как лозы вьются, прилипают к подошве ботинок, будто… паутина? В тени деревьев не сразу удается разглядеть сетчатый рисунок, накрывший землю круглым одеялом вокруг дыры. Белые нити ровные, гладкие, нигде не порваны и не спутаны меж собой, свежие, словно паук, их оставивший, недалеко находится и ждет добычу. Только какого размера должен быть паук, чтобы сплести такое? Испуг молоточком колотит по ногам, подлетает к туловищу, с размаху бьёт по сердцу как по гонгу, и ударяет под челюстью. Джордж не боится пауков, в его деревянном домике их порой набегала тьма тьмущая, — успевай паутину убирать, — а сами они маленькие и не страшные вовсе, сами побоятся, если увидят. Но этот определённо больше, гораздо больше, а челюсти у него должны быть огроменные, и укус — парализующим. С такими размерами охотится эта тварь не на мошек и комаров, что совершенно не чувствуют беды и продолжают летать вокруг, а на нечто большее. На заплутавшего человека, например. Джордж осторожно отходит в сторону, — прочь с белого круга, — смотрит точно в дыру, нервно сглатывает слюну и чувствует, что гортань всё ещё болит. Где-то начинает стучать по дереву дятел, и сердцебиение учащается. Что это за чертовщина? Почему этот паук настолько большой?! Поток неутешительных мыслей прерывается, когда нога ступает за пределы паутины. Облегчённый вздох вырывается из груди. Всё больше чернеющая с каждой минутой тьма раскрывает свои объятия, пряча от восьми маленьких глаз, сверкнувших из-под земли. Чёрт возьми! Он прямо там, смотрит, не высовывается на тусклый вечерний свет. Огня на это место не хватает! Джордж ускоряется, когда уходит прочь, иногда поглядывая за плечо. Темнеет сильнее. Птицы замолкают, зверьё прячется по норам и дуплам, и становится очень, очень тихо. Каждый шаг раздаётся едва ли не громом, каждый шорох пугает до дрожи, заставляет, прищуриваясь, всматриваться во всё больше чернеющие тени. Создавать удобное место для ночлега уже поздно, желудок жалобно ноет как ребёнок, и запас ягод стремительно уменьшается, а стопы, по ощущениям, вот-вот будут стёрты в кровь. Нужно найти укромное место и присесть, переждать. В голове по венам будто течёт металл и ударяет в виски. Кажется, совсем скоро станет всё равно где останавливаться, лишь бы упасть и провалиться в сон. Но по всем законам подлости хорошее место не попадается на глаза, вокруг только тонкие стволы деревьев и высокая трава. В неё сесть, что ли? За высокими стеблями вдруг показывается небольшое углубление в тени длинных хвойных ветвей. Старая ель тянется далеко ввысь, — макушки не видно, — а под ней, кажется, можно спрятаться. Заросли скроют от чужих глаз, а траву можно примять и постелить под себя. Наконец-то! Джордж подходит ближе, уже готовится пригнуться, чтоб залезть под огромную еловую лапу, но что-то не даёт ему покоя. Разум цепляется за какую-то деталь, всего лишь мелочь, но ее хватает, чтобы разжечь внутри холодное пламя страха. Только присмотревшись в третий раз, Джордж понимает, что здесь кто-то был. Недавно. Трава примята, будто на ней сидели. Шаг назад. Еще один. Осторожно. Что заставило другого трибута покинуть это место? Или, даже не так… Здесь ли еще этот трибут? Наблюдает ли со стороны, готовясь напасть? Мурашки пробегают вдоль спины. Чёртова крапива на пути не попалась, а в темноте себе оружие не найдешь, чем биться-то? Хилым кулаком против ножа или меча? Джордж вслушивается в окружение, пытается заметить чужое дыхание или движение, но вокруг по-прежнему тихо. Здесь не было битвы, не было погони, просто кто-то вдруг решил встать с нагретого места, по крайней мере, так это и выглядит. Может ли быть то, что трибут всего лишь захотел уйти? Ему взбрело что-то в голову к ночи, и он покинул это место? Звучит глупо. Очень глупо. Сбоку видно движение. Слышатся чьи-то торопливые шаги. Джордж глотает вскрик, неуклюже отскакивая от человеческой фигуры. Из горла вырывается писк, сердце падает в пятки, и резкий вздох обжигает глотку. Трибут выпрыгнул из темноты, метя в шею, но промахнулся. Сейчас он стоит, вооруженный топором и щитом, который выставляет перед собой, нападать не спешит. На его голове капюшон, а лицо скрывает тень, но даже так Джордж ощущает на себе пронзающий как стрела взгляд. Побежишь — догонят, если не швырнут топор в спину, простоишь еще немного — нападут. Пот каплей скатывается по виску, сердце норовит пробить рёбра от страха, все мысли, как назло, затихают, оставляя голову пустой. Трибут чуть отставляет щит от себя, не закрывая более часть своего лица, и Джордж видит: губы сжаты в тонкую полоску, и брови сведены к переносице, а в янтарных глазах — твёрдое желание убить. Крылья носа чуть приподнимаются, — Клэй делает глубокий вздох, — и рука крепче сжимает топор. Джордж не до конца уклоняется от жёсткого удара, — на плече вспыхивает порез, — и пятится в сторону, пытаясь заглянуть себе за плечо. Поздно делает попытку сбежать и падает от резкого удара: Клэй вбежал в него, держа щит перед собой. Спину болезненно тянет, боль ударяет в плечи и лопатки, в голове будто что-то кувыркается, а само падение сбивает с толку. Джордж в попытке отползти бьёт в землю ногами, его мир сужается только до занесённого над ним топора и сжирающего всё тело страха. Джордж хрипит: «П-пожалуйста, не надо!» — и закрывается рукой. Он полулежит, опираясь на локоть и вжимая голову в плечи, совсем безоружный и беззащитный перед лицом смертельной опасности. Сердце неистово бьет в уши, стынет кровь в ногах, и в голове голос кричит всё громче: «Беги! Беги!!!». Клэй медлит. Медлит слишком долго, никак не решается ударить. Никак не решается сделать хоть что-нибудь, и Джордж использует это. С очередным стуком сердца он вскакивает с места и устремляется прочь, слыша за спиной свист от удара топором о землю. Под ногами путается, шуршит и качается от порыва ветра высокая трава, стопы ног жжёт от долгой ходьбы, а по спине вновь будто расползается холодная паучья сеть. Сзади слышно топот ног, кажется, что вот-вот Клэй догонит, обхватит рукой поперёк груди и прижмет к себе, выбивая воздух из лёгких, как «лис», или метнёт топор, а тот прилетит точно в шею, рассекая плоть и дробя кости. Жилка у горла хладеет в ожидании лезвия, и Джордж начинает отталкиваться ногами из стороны в сторону, почему-то думая, что это поможет ему избежать удара. Когда же он понимает, что только замедляет себя, то слышит шумное дыхание за спиной. И осознание, что Клэй его догоняет, приходит топором. В голень. Джордж кричит. Горло саднит и першит до слёз, и болезненный вскрик прерывается булькающим хрипом. Вверх по ноге, расползаясь по венам, колотит сильнейшая боль, сменяясь онемением. Кажется, будто Клэй проломил кость, и сейчас голень обрубком повиснет в воздухе. Мысль ужасает, выбивает весь воздух из лёгких, опутывается тугими верёвками вокруг горла, и Джордж больше не может бежать. Клэй ударом щита о спину заставляет упасть его лицом в землю, и мир на мгновение погружается в непроглядную черноту. Джордж тут же переворачивается на спину и видит блеск лезвия топора над собой, сипит: «Нет, стой!» — едва успевает перекатиться на бок и чувствует порыв воздуха у своих волос — топор вошёл в землю. Раненная нога немеет от таза до стопы, боль пропадает, остается только нестерпимое жжение и ощущение, что сейчас сердце точно пробьёт рёбра. Разломает их в мясо, раскрошит до последней косточки, потому что на лице Клэя нет ни капли жалости, только взгляд пронзает до самой души: убью. Джордж кричит от ужаса, — наружу вырывается только писк и сипение, — и бьёт в ответ здоровой ногой в колено. Жгучее пламя течёт по венам, заставляет биться за свою жизнь до последнего. Клэй чуть не падает, размахивая щитом, и Джордж пользуется этим, чтобы встать. Он не может бежать, не может, его план разорван к чертям собачьим, но он не сдастся! Удар локтем в предплечье правой руки, — и Клэй в ответ бьёт в плечо щитом, отходит назад, едва не выпуская из руки топор. Джордж не чувствует боли, его тело горит, лёгкие разрывает от частых вздохов, и он наступает с хриплым криком, опрокидывая не ожидавшего этого противника. Щит выпадает у того из руки, а на вторую, не давая занести топор, Джордж ставит раненную ногу. Клэй бьет кулаком по темнеющему от крови пятну на голени, и нога подгибается, заставляя Джорджа с шипением сквозь стиснутые зубы упасть на локти. Клэй толкает его на спину и оказывается сверху. Джордж выставляет перед собой руки, пытается отсрочить занесение топора над своим горлом, хватаясь и ударяя всё, до чего дотягивается, пока вдруг его правая и левая ладонь Клэя не соприкасаются кожа-к-коже. Оба вскрикивают от боли и неожиданности. Ладонь обжигает, будто кто-то с силой вдавливает в неё раскалённый металл. Боль вонзается в плоть, расходится маленькими иглами по венам и шьёт что-то. Голову пронзает нестерпимая боль, к груди будто бы что-то липнет, проламывает рёбра и толкается внутрь. На ладони что-то появляется, так болезненно и резко, что оба трибута отскакивают друг от друга. В глазах двоится, чувства горят огнём в груди: бешено стучит сердце, ужас заставляет онемение расходиться по телу, удивление колет в самый центр, и что-то ещё внутри будто бы дымит, дым забивает глотку… Слишком много! Слишком!!! Джордж пытается встать, но головокружение вращает мир вокруг него как карусель, а обожжённую руку сводит судорогой, когда та касается земли. Осмыслить произошедшее не получается, единственная мысль вопит о побеге, напоминает, что у противника есть топор, и страх быть забитым насмерть вынуждает вскочить на ноги и, не видя ничего перед собой, врезаться в ствол. Удар отскакивает эхом по всему телу, но Джордж отстраняется от дерева и пытается идти, ковыляет, неспособный бежать из-за ранения. Но за ним никто и не гонится. Какофония чувств в груди пропадает, как только Клэй оказывается далеко позади.-• • •-
Сколько он так брёл, хладея без куртки, которую обмотал вокруг бедра, чтобы остановить кровь? Сколько ощущал себя, словно в бреду? Как давно яростное наваждение растаяло, более не заглушая все раны и синяки? Скоро ли взойдет солнце, окрашивая верхушки деревьев в тёплый оттенок? Джордж пытается переждать волну боли, вспыхнувшую после падения. Он резко, ударяясь спиной о ствол, сел под деревом, уже не заботясь об укромности места просто потому, что ни о чем, кроме ран, думать не способен. Болит абсолютно всё: голова, ноги, плечо, спина, — нестерпимо сильно ноют лопатки, — лёгким невозможно сделать свободный вдох, желудок скрутило трубочкой от голода (в карманах осталась всего пара ягодок, но этого не достаточно), горло воет и першит. Не успел закончиться первый день, как Джордж встаёт одной ногой в могилу. Он не шелохнется, даже если ещё один трибут покажется на горизонте, не попытается уйти от удара, потому что чуждое и неправильное желание сдохнуть на месте пересиливает все потуги к жизни. Вдох. Аккуратно, чтоб не потревожить раны, неподвижно — двигаться нельзя. На правой ладони появился какой-то знак. Не будь на глазах влажной от слёз пелены, Джордж бы рассмотрел его, может, подумал, что за чертовщина произошла там, вдалеке. Судорогой мышцы ладони больше не сводит, и пламя утихло. Сил на удивление нет, только мысль: хоть что-то излечилось само. Небо немного светлеет. Первая бессонная ночь, кажется, позади.-• • •-
Чёрт возьми, как же больно!!! Джордж обязан идти. Даже пусть он прошел уже хрен знает сколько часов до этого, даже пусть со стоп сейчас слезет кожа, он обязан. Иначе к его нытью по поводу несмертельных ран добавится матерная ругань и потеря сознания в какой-нибудь канаве из-за заражения крови. Сознание прояснилось. Утро, кажется, четыре часа; в лесу прохладно; робко чирикают редкие птицы. Свежо. Отрезвляет, если вдохнуть глубже. По ощущениям, больше всего внимания к себе требуют спина и ноги. Открытые раны есть только на плече и голени, как раз туда и попал топор. Заталкивать свою самооценку под полы и проклинать себя за неспособность перенести несмертельные раны времени полно, и внутри Джорджа перепалка в два голоса: один унижает, второй гаркает в ответ, говоря сосредоточиться на поиске нужных растений. В защиту самооценки никто не высказывается, и, кажется, крыша потихоньку едет, потому что слышать ругань двоих и искать третьего в своей башке — не есть здоровая вещь. Видно ягоду. Серая (красная?), растет у земли, листья округлые и плотные. Брусника! Джордж тянется к ней и пробует одну на вкус. Оболочка лопается, кислая мякоть касается языка, и Дэвидсон продолжает срывать ягоду, не заботясь о вкусе. Он чертовски голоден. Быка слопает, завалить бы только. Сосны и ели сменяются берёзами: небольшая роща будто отвоевала себе небольшой участок, хотя на деле через несколько десятков лет её проглотят хвойные деревья. Белые, бумажные с чёрными вкраплениями стволы усеяны под собой какой-то ягодой, напоминающей то ли землянику, то ли костянику, но листья длинные, висят на тонком стебле далеко от самого растения, округлые и будто в шипах. Их тут полным полно: бери — не хочу, на второй заход останется! Только вот Джордж не видел никогда такой ягоды, и трогать ее может быть чревато. Память о таких смельчаках, попробовавших незнакомое, мешает протянуть руку и взять одну. Ковыляя и аккуратно обходя кустики, Дэвидсон подходит к одной из берёз и начинает срывать её листья. Если их смешать с еще несколькими травами, то получится зелье лечения, слабое, для первой помощи, но сейчас варочной стойки с колбами нет, а пережёванная кашица из листьев сгодится для наложения на раны. Вкус у неё неприятный. Джордж тщательно протирает каждый листик, прежде чем взять в рот; жует, морщась, и начинает подтягивать вверх штанину. Пальцы случайно касаются ранения, и, кажется, пара зубов скрипнуло, когда их стиснуло от боли. Зрелище может быть страшнее, если снять колготки, благо, это не требуется. Джордж одной рукой отодвигает чёрные тканевые края, второй достает влажную от слюны кашицу и начинает втирать её. Кровавые края ноют, сама рана едва ли затянулась, тонкая пленка лопается, и бусинками идет кровь. Ощущения неприятные: от каждого движения пальцами щиплет, стреляет, будто когтями кошка проходит. Когда болит особенно сильно, аж вонзается до кости копьём, Джордж садится на колено здоровой ноги. Чудом топор не вошёл ещё глубже. Вместо небольшого рассечения и ушиба мог быть отрублен кусок мяса до кости. Думать об этом страшно, а смотреть на имеющееся ранение ещё страшнее. Как Джордж собирается с таким передвигаться? Так и будет ковылять, пока его дёрганую тушку не заприметит кто из трибутов? Убежать-то он не сможет! Ни сегодня, ни завтра, ни через три дня! А из мёртвых только «лев», девушка из Пятого и та другая, со Второго, которая её убила — ночью на небе было видно их портреты и имена. Джордж пытается достать пальцами до другой раны; запястье неприятно тянет, но оттянуть края водолазки удаётся. На плече, похоже, порез, но это не делает его менее болючим при нанесении пережёванных листьев. Ткань более-менее держит массу на месте, ничем фиксировать не нужно, если продолжать сидеть. Челюсти от усердного жевания начинают ныть, и это так раздражает, что Джордж просто откидывается на локти и не выплёвывает остатки, держа их во рту где-то у щеки. Потом дожует и повторно наложит. Комариные укусы сильно чешутся. Может, каша и от них поможет? Джордж не силен в медицине, всё-таки его работа — больше варить, чем применять, но худо точно не будет, если он попробует.-• • •-
Сегодня не так пасмурно, как вчера, и видно солнце, медленно ползущее к полудню. Джордж лежит на траве и рассматривает знак на правой ладони. Он похож на ожог: такие же неровные бурые края, линии-подпалины и кожа рядом задета, чуть красная, чешется, если дотронуться. Действительно обожгло, что ли? Если присмотреться, то все линии образуют рисунок, отдалённо похожий на огонь, что забавно. На плече и голени застывает каша. Потом стоит зафиксировать ее длинной травой, потому что ничего другого под рукой попросту нет, идти надо, а эффекта не будет, если подержать смесь только пять минут. Джордж хмурится, размышляя о природе этого… знака. Его и того трибута, Клэя, обожгло, они оба кричали и хватались за свои руки, значит, ни у кого из них не могло быть накалённого (не важно как и откуда) предмета с таким знаком. А одинаковый ли он у них? У Клэя тоже «огонь»? Почему, стоило им коснуться друг друга, это произошло? Было ещё кое-что. Джордж отчетливо помнит, как его захлестнули чувства. Он, конечно, и так паниковал, но этой самой паники и ещё нескольких чувств вдруг стало слишком много, излишне много. Сложно описать, это нужно прочувствовать. И всё пропало, стоило только отойти на достаточное расстояние от Клэя. Что за чертовщина… Джордж закрывает глаза, пытаясь отыскать в своей голове хоть какие-то зацепки. Не мог же он пропустить такое, обязательно бы запомнил, если когда-то читал! На память приходит и то странное ощущение встречи со старым другом, будто его кто-то ждал на Играх. Не кто-то, а… Клэй. Из всех трибутов, кроме Эмили, больше всего Джордж знает именно о нём. Он рассматривал его, запомнил пронзающий чем-то острым взгляд, да даже лицо его легко вспомнить. Только вот приходит оно на ум злым, воинственным, каким было ночью, когда Клэй твёрдо вознамерился убить. Связано ли это всё? Связаны ли они двое? Да быть не может! Джордж с тяжёлым вздохом открывает глаза, кладёт правую руку на грудь. Он вспомнил. Он читал о таком, слышал, только вот информация эта подавалась как выдумка. Есть такая старая детская сказка, которую некоторые (почему-то — думалось до этого дня) учёные люди считают легендой. Она про двух влюблённых, чьи сердца «были всегда открыты». При первом же прикосновении они ощутили любовь друг друга и так узнали, что их любовь взаимна. Для пущей романтики в сказке их назвали «родственными душами». Джордж не помнит ни завязку, ни саму историю, но зато помнит факты: первое касание, чувства и связь двух людей. Тогда это показалось ему романтичным бредом, но сейчас… Сейчас он смотрит на знак огня на своей ладони и не знает, смеяться ему или плакать. Нет, ну правда! Ему, что, вселенной суждено идти в объятия монстра, который чуть его не убил? И какого чёрта?! Это действительно правда, или солнце на тёмную макушку припекло? Симптомов солнечного удара нет… Тогда почему Клэя не остановила сама вселенная? Почему позволила ударить и оставить на все Игры калекой?! Разве им свыше не обещана долгая, счастливая и полная взаимного обожания жизнь? Тьфу, они же ещё и оба мужчины… Джорджу хочется кричать. Плевать, что горло болит, плевать на раны, на трибутов — на всё! Просто закричать. Выплеснуть всё из себя, схватиться за голову, свернуться калачиком и переждать, пока само не уляжется. Но оно не уляжется. Может, затихнет на час, а потом вернётся. Потому что это не нормально! Ни знак, ни чувства, ни сказка эта дурацкая, ни тот факт, что на Играх побеждает только один… Аргх! Теперь хочется плакать. Откровенно по-детски и на собственный стыд разрыдаться, роняя слёзы на траву. Но не получится, глаза сухие. Пищевод стягивает жажда. Навязчивая, противная и просящая найти воды. Хотя бы лужицу, хотя бы каплю… Джордж закрывает лицо руками и морально готовится продолжать идти с раненной ногой. Где-то на дереве каркает ворона.