-• • •-
Под ногами — лёгкий шорох хвои, над головой — робкая птичья песнь; вдалеке слышно дятла. Лес почти тих, и слышно собственное тяжёлое от долгой ходьбы дыхание. В воздухе стоит освежающая прохлада и терпкий запах хвои, а приходящий слабый ветерок приносит с собой влажный запах мокрых камней. Кажется, что если прислушаться, то можно услышать, как вода обволакивает камни и брызгает на их сухие макушки маленькие капли. Сильно хочется пить. Тёмно-изумрудная хвоя царапает маленькими иголочками молочно-оранжевое небо, а по нему, словно шов, струится тонкий сизый дым. Ветер приходит оттуда, и жажда вынуждает сменить направление. Трибутов пока не видно. Перед глазами медленно проходят сухие бледно-медные стволы сосен, над ухом тоненько жужжит комар. В горле оседает неприятный холодный ком, колющий, если сделать глоток. Узкие ветки кустарников царапают ноги, шуршат в утренней тишине, приходится замедлиться. Впереди поднимается высокая зелёная трава, и с каждым шагом её всё больше накрывает глубокая человеческая тень. Под ногу попадается мягкая шишка, выскальзывает из-под стопы. Деревья редеют, приходится немного заходить за каждое из них по пути, чтобы остаться незамеченным. Слышно журчание воды, и во рту пересыхает. Дымная полоса скрывается за верхушками сосен. Неровный костёр дотлевает последние угольки в почти чёрной тени у берега реки. Рыжеватая земля пробивается сквозь слой опавшей хвои, редкая трава скромными пучками колышется на легком ветру. Дрова трещат громко, эхом звучат в груди, отбрасывают искры от себя, сильно коптят. Вокруг летают кусочки серого пепла, запах дыма врезается в ноздри. Восхищает до глубины души открывающийся вид: прозрачная чистая вода оглаживает на своем дне камни, очертания которых видно за несколько метров; на противоположный берег, где плотным тёмным рядом стоят ели, наверняка можно пройти вброд. С реки поднимается трибут. Совсем юный, мальчик из Пятого Дистрикта. В его ладонях плескается немного воды, которую он выливает на костёр. Древесина коптит ещё сильнее, огонь прячется в угли, разлетается белый, тлеющий прямо в воздухе, пепел. Трибут не видит наблюдателя из тени, но опасливо осматривается, выбирая, в какую сторону пойти. На его плечах висит не выглядящий тяжёлым рюкзак, но чем-то глухо гремящий внутри себя; куртка грязная, волосы взлохмачены. Щит на спине мешает незаметно подойти ближе, цепляется за зелень вокруг. Правая рука сжимает рукоять топора. Солнце бьёт прямо в спину, отбрасывая силуэт поверх травы, приходится присесть. Клэй похож на кота, который заметил птицу и размышляет, подкрасться ли ближе. Он дышит слабо, лёгкие неприятно сдавливает от нехватки воздуха, но не может вдохнуть глубже, потому что засопит, а нужно быть тише. Мальчик вслушивается в окружение, настораживается. Хмурится, забавно сводя брови вместе и образуя складку на носу. Решает сделать шаг, ещё один, медленный, держит путь между зарослей и одну руку кладет близко к бедру с карманом, откуда выглядывает рукоять ножа. Костёр не торопится остывать. Огонь еле слышно трескает, как будто уплетает древесину втихаря. Дым всё ещё идёт, слабый, растворяется к нижним веткам сосен. Воды не хватило, чтобы потушить пламя, для надёжности его стоило засыпать песком или землей. Клэй сверлит взглядом трибута и склоняется к выбору не нападать: позиция для броска неудобная, слишком большое расстояние, элемент неожиданности не получится, а точность ударов топором в ближнем бою оставляет желать лучшего. У противника нож, и даже если он не владеет им в полной мере, то сможет наносить резкие удары, против которых останется только закрываться щитом и отступать. Истинно дикое, звериное желание выйти из битвы без ран заставляет слишком много осторожничать, прятаться и нападать из засады. Оно отличается от рациональной человеческой мысли, что рождается в голове и твердит что-то про высокий шанс на победу. Сердце напряженно отбивает ритм в груди. Клэй понимает, что ему стоит отбросить свою неуверенность и как можно раньше. Он поклялся во что бы то ни стало вернуться домой, а для победы придётся переступать через себя бесчисленное количество раз, затаптывая глубоко в душе и моральные устои, и совесть, и ужас от содеянного, что до сих пор иногда стреляет молнией по позвоночнику, никак не желая уходить окончательно. Вид чужой крови никогда не пугал, — во всем животном течёт эта вязкая красная жидкость, и забой домашнего скота давно отзывается в груди безразличием, — но почему-то именно на Голодных Играх пробудилось то детское воспоминание, наполненное жалостью и печалью в отношении худощавого петуха, из которого потом сварили суп. Только теперь грудь стискивает жёсткими цепями от смерти не птицы, а человека. От ран на таком же, как ты, трибуте, вынужденном бороться за жизнь. Клэй думал, что легко с этим справится, что не придется наступать себе на горло. Думал, пока в памяти не начали всплывать кровавые подтеки на чужой одежде, стекленеющие глаза и хрип. Он убил ту девушку из Второго Дистрикта, воспользовался её отвлечением на другого трибута и вонзил ей в грудь нож, не ощущая ни дрожи рук, ни страха. Ужас настиг позже, терзая разум в таёжном спокойствии и мешая заснуть. И мольба о пощаде вторит ему, произнесённая ночью с уст безоружного парня. Она звучит в голове, заставляя дрожать всем телом. Заставляя сейчас отступать с паршивым ощущением в груди, уходить глубже в заросли, чтобы избежать битвы. Но вся благосклонность судьбы на Играх куда-то исчезла. Наверное, уже давно. Мальчик, заметив на себе продолжительный взгляд, (с дуру, думается Клэю) нападает первым. С воинственным и чересчур смелым выражением на лице он сбрасывает с себя рюкзак и чуть ли не летит, будто хищная птица, на противника с ножом. Приходится резко вскочить и неуклюжим движением закрыться щитом от удара. Мальчик слишком быстрый, вынуждает кружиться на месте, точно в каком-то танце, и вечно уворачиваться, не имея возможности ударить в ответ. В таком темпе Клэй цепляется за что-то пяткой и едва не падает, видя перед носом отскакивающий от ножа солнечный блик. Подскочивший жар в венах и нарастающее биение сердца в висках вынуждают бить в ответ. Тейкен берёт топор под его голову, и лезвие разрезает воздух перед мальчиком, заставляя его отойти. Не повторяя своих ошибок, Клэй делает рывок вперёд и тут же прицельно бьёт в шею, пока чужой нож ударяется о деревянную, оцарапанную поверхность щита. Рубленая жёсткая рана наливается алой кровью, темнеет кожа вокруг; трибут, едва не теряя равновесие, отступает назад с ужасом на лице — чувствует дыхание смерти на затылке. Клэю не хватает сил его добить: рука дрожит, зрелище морозит на месте, не сдвинуться с места. Рана пульсирует, выталкивая кровь, видно мясо, и горькая тошнота сводит живот. Мальчик убегает, но оба трибута знают, что с дырой в шее долго не живут. Отвратительное чувство смешивается с холодом внутри. От взгляда на кровавое лезвие хочется бить топором землю, вспахивать её, — пусть она сотрёт остывающую багровую жидкость, — а потом бросить грёбанное орудие убийства глубоко в кусты и идти отмывать руки, но Клэй тяжело вздыхает и сдерживается. Приступ всего на минуту, скоро должен пройти, а конец Игр ещё не объявлен. Сброшенный рюкзак так и остался лежать на траве, малец ушёл в совершенно другом направлении и вряд ли успеет вернуться до выстрела о собственной смерти. Зачем нужно было бросать столь ценную вещь при нападении? Чтобы двигаться быстрее? Клэй приподнимает лямку, чтоб поставить рюкзак на землю, и ощущает небольшую тяжесть, нечто вновь гремит внутри. Собачка молнии едва поддается, зажала ткань, и раскрыть содержимое получается только двумя руками, освободив перед этим правую от топора. Стекло ловит луч солнца и возвращает его ярким бликом, заставляя щурится; цветная жидкость плещется внутри, ударяется о стенки, выделяет на своем фоне небольшую трещину между двумя колбами, уходящую вниз, видимо, появившуюся при падении. Клэй осторожно вынимает одну из колб. Странная серая жижа внутри зло шипит и чернеет на солнце; на стекле нет какой-либо надписи от чего или для чего может быть это зелье. На второй колбе так же ничего не написано, только немного вязкая розоватая жидкость облизывает стекло изнутри. Что, догадываться об эффекте нужно только практическим путем? Животное в душе воротит нос от неестественного цвета, а жизненный опыт подсказывает, что пить незнакомую жижу — очень плохая идея. Живот заболит, и это если повезёт… Словом, и рациональное, и нерациональное против питья даже капли из этих колб, а Клэй вдруг задумывается, на кой чёрт он ищет два мнения внутри себя. Помимо зелий ещё лежат веревка, заполненная водой фляга и моток ниток. Нервный смешок сам вырывается с лёгким фырканьем. В рюкзаке Клэя есть игла, которую он положил в спичечный коробок, чтоб не потерять. Игла без ниток и нитки без иглы — смешно до горьких слёз, распорядители Игр совсем не скрывают желания стравить трибутов за вот такое распределение содержимого по рюкзакам! Интересно, попадались ли кому-то ножны без ножа? От глухого выстрела по телу пробегает дрожь. Мальчик всё-таки перестал мучиться. Клэй ставит на землю свой рюкзак, отяжелённый лишь лёгким спальным мешком, и начинает складывать найденное (украденное?) себе. Зельям нашлось место в широком кармане, верёвка потеснила спальник, моток ниток был обмотан вокруг спичечного коробка, который потом был положен где-то с колбами, две фляги просто легли сверху в центре. По окровавленному лезвию сбегают вниз пара чёрных муравьев, когда Клэй берет топор в руку и поднимается с колена. Жажда никуда не делась, а справа по-прежнему течёт река. Во рту давно сухо, и без воды вот-вот потечёт по мышцам слабость, такая сильная, что вынудит упасть на землю за отдыхом. Над ухом громко жужжит оса. Клэй немного спешит, спускаясь к бережку. Неровный, с камнями-вкраплениями, больше земляной, чем песчаный, он плавно переходит в мягкий жидкий ил, устилающий дно реки. Чуть дальше торчат острые скалы, часть из них подходит близко к берегу, омываемая чистой прозрачной водой, без тины и мусора. Клэй, чуть промочив пальцы ног, встает на плоский камень, проходит дальше, ступает медленно, с нажимом, чтобы не поскользнуться, убеждается, что стоит надёжно, и только потом садится на корточки. Окунает левую, свободную, руку в холодную воду, зачёрпывает и подносит ко рту. Мышцы глотки от нетерпения сокращаются слишком рано, и Тейкен едва не давится. Жидкость со свежим привкусом приятно холодит пищевод, хочется закрыть глаза и напиться вдоволь до плеска в желудке при каждом шаге. Какая-то птица кричит на том берегу, вспархивает с ветви и летит вниз по течению. Солнце освещает верхушки деревьев, перекрашивая их из зелёного в охристый. Горная река уходит вниз, обрастая множеством скал, ударяется о них, пенится и громко шумит. Кажется, крикнешь — никто не услышит. Гора возвышается вдалеке, бледная, окруженная туманом; нежная дымка скрывает вершину. Вряд ли до неё можно дойти, не ударившись носом об ограждение Арены. Интересно, есть ли где-то выше по течению немного льда на камнях? Клэй окунает флягу и осматривается. Он на открытой местности, но вряд ли его можно разглядеть уже через сто метров из-за стволов деревьев и верхушек валунов, однако, один точный выстрел из лука, и заплыв с препятствиями обеспечен. Ударяться в потоке спиной и затылком об острые камни — сомнительное удовольствие, можно потерять сознание и сплыть брёвнышком куда-то в устье, по пути покрывшись каким-нибудь мусором или вовсе утонуть, чтоб потом мёртвое тело вздулось и сгнило в иле. Очень удачные мысли, когда сидишь на скользком плоском камне. Мышцы ладони сковывает от холода; Клэй аккуратно поднимается и идёт на берег. Стопа одной ноги теперь шлёпает от воды при ходьбе, но останавливаться и выливать жидкость оттуда времени нет, потому что верить, что дым от костра еще кого-нибудь не привлек, — слишком наивно. Пока что никого не видно. Клэй осторожно поднимается вверх по небольшому склону, вытягивая голову вверх, будто зверёк, пытающийся высмотреть опасность. Останавливается, чтобы собственные шаги не мешали расслышать чужие. В уши бьёт лишь шум воды, барабанная перепонка, по ощущениям, напряжена как тетива лука, из которого вот-вот выстрелят. Глаза сушатся от внимания, которое вкладывается в каждую травинку, в каждое её движение от потока ветра. Глубокий вдох приносит лесной запах, смешанный с дымом. Костёр уже затух, не стреляет искрами. Вокруг него стоят деревья, обступают кольцом, а между ними начинаются заросли, уходящие дальше, напоминающие сплошное зелёное пятно. По другую сторону от кострища частокол из стволов загораживает обзор, местность хорошо просматривается только вперёд, откуда Клэй и пришёл. Очень неудобное, хоть и укромное, место, преимуществами которого могут легко воспользоваться против тебя. Если справа, где стоит частокол, кто-то идет, даже группой, то их не заметить, пока они не подойдут совсем близко. Клэй прикусывает нижнюю губу и, немного пригнувшись, проходит вперёд, мимо кострища, не подходит близко к деревьям. Озирается как олень, пугается белки, вскочившей на ствол где-то неподалеку. Сердце начинает стучать в ушах, мешая слушать. Ошибка ли — приходить сюда? Стоит ли винить себя за выбивающее все здравые мысли животное желание попить где и как угодно? Клэю не нравится затишье. Птицы молчат, будто немые, сидят где-то высоко и наблюдают оттуда же, хотя недавно насвистывали мелодию. Что им мешает сейчас чирикать от души, заливаться звонкими голосами друг на друга? Не это же сейчас заставляет каждую мышцу в теле напрячься из-за предостережения от шестого чувства, что тоже ощущает беду? Шаг. Чужой? Клэй останавливается и слушает. Напрягает уши до боли, слышно только шум реки. Ещё шаг. Определенно чужой. Откуда? Тейкен медленно отходит назад, к ближайшему дереву, и вздрагивает, когда сталкивается спиной со стволом. Если противник позади, то придется рвануть в чащу, замедляясь из-за возможности столкнуться лицом с деревом. Если противник впереди, то можно свернуть в направлении, откуда пришёл. А если же он идёт со стороны зарослей… Клэй чуть не ловит стрелу в лоб. Наконечник вонзается в кору над его макушкой, едва не задев волосы. Рука сжимает топор. Скрывшись в тени и вставши за дерево, трибут с луком берёт новую стрелу, кладет её хвостовик на тетиву. Отчетливо слышно чьи-то шаги чуть правее лучника, человеческий силуэт с мечом подходит ближе. Клэй резко снимает щит со спины и выставляет перед собой, ловя вторую стрелу. По телу разливается обжигающий жар, дыхание учащается. Мечник сокращает расстояние и рубит справа. Клэй отскакивает в сторону, пружинит от земли и устремляется в частокол. В спину бьёт чужой крик, третья стрела попадает в землю. Приходится, быстрее выдыхаясь, вилять меж стволов, держать в голове примерное расстояние до берега и бежать прочь от него, чтобы случайно не упасть на возвышающиеся с реки скалы. Лёгкие сдавливает от внезапной нагрузки, но темп не сбавляется; ставить ногу носком для ускорения неудобно из-за неподходящей обуви. Каждый мускул, каждое движение направлено на побег. Впереди препятствием возникает переплетение корней, Клэй прыгает и приземляется с болью в коленях, — за корнями был низкий склон. Противники не отстают, хотят догнать и порезать на мясные ломти, а им даже дать бой нельзя. Двое против одного — подло! — Не убежишь, убийца! — звучит так громко, и оттого кажется, что близко. Страх толкает в спину. Называть кого-либо на Играх убийцей — констатировать грёбанный факт, да они же тоже сейчас хотят загнать и прикончить! Отчего чужой звонкий мужской голос прозвучал с нескрываемым презрением? — Ты поплатишься за Кейт! — кричит женский голос и свистит стрела над ухом. Наконечник царапает щёку, порез жжётся пламенем. Сильно хочется обернуться, посмотреть, насколько эти двое близко, но нельзя отводить глаза с дороги. И кто такая, мать вашу, Кейт?! Клэй слышит, что его догоняют. Скоро едва ли не начнут пыхтеть на ухо, лязгая зубами, точно волчары, загоняющие зайца! Фляги в рюкзаке гремят почти как колокольчики на шее рогатого скота, не давая шанса свернуть куда-либо незамеченным, погоня выжимает все соки из тела, остановишься — больше не побежишь из-за навалившейся градом камней слабости. Больное с ночи горло охладело, колет при каждом вдохе. Тяжёлый щит тянет руку к земле, на плечах чуть подпрыгивает рюкзак, силы, вкладываемые в каждый толчок ногой от земли, сжигаются зря, потому что Клэй знает, что может бежать быстрее. Ногу едва не задевает лезвие меча. Взмах не был ощутим, но холод испуга всё равно течёт вверх по голеням. Противник совсем близко, вот-вот рубанёт по шее, если не ускориться. У Клэя нет времени на раздумья. Взмах рукой, резкий, чтобы забросить щит за спину, прямо на бегущего след-в-след трибута. Судя по ругани и затихшим шагам, удалось. Бежать становится легче, ветер свистит в ушах от скорости, где-то позади ещё одна стрела попадает в землю. Не будь девушка отстающей от своего напарника, — Клэй все-таки оборачивается через плечо, — она наверняка бы попала прямо на бегу. Чужое мастерство пугает: ей хватает лишь небольшой остановки, чтобы натянуть тетиву и сделать выстрел, а после продолжить погоню. Со сброшенным щитом удается оторваться. Плотно обступающие со всех сторон тёмно-зелёные ели прячут убегающий силуэт, а в спину доносится: — Мы тебя найдем, сукин ты сын! Без маньяка с мечом позади в голову приходит догадка, за что же эти двое могли так обозлиться на Клэя. Профи и трибуты из Второго ещё до Игр договорились объединиться в команду, и, похоже, вся эта погоня — месть за некую Кейт. Не её ли портрет был показан прошлой ночью? Не ей ли тогда, у Рога, был вонзён нож в грудь? Избавление от Профи и их «друзей» вроде как должно приносить вкус маленькой победы, а не фантомный завывающий шум ветра от громадной пропасти-ошибки у ног. Вот и надо же было наживать таких врагов!-• • •-
Солнце немного скрывается за сизыми, чуть голубоватыми облаками. Ветер неторопливо ходит над головой, изредка спускается и взлохмачивает волосы, пряди лезут на глаза и рот. От деревьев тянутся синеватые тени, падают на короткий подлесок и молодые, ещё тонкие, ели. Хвойные иголки теряют позолоту на кончиках, бледнеют и возвращают себе тёмно-зелёный цвет, когда пропадает солнечный свет. Дышится легко, свежо, без запаха смеси металла с грязью, какой витает в родной тайге, если не отойти от деревни подальше. Зайти глубоко в лес — вечный соблазн, желание нарушить запрет, будто пересечь невидимый забор. В глубине опасно, природа не делает поблажек изнеженным в своих убежищах людям, примет, как своего, как зверя. Дух перехватывает чувство, сравнимое с раскрытием больших крыльев за спиной, становится так легко, и в то же время беспокойно, совсем немного, только чтобы не потерять бдительность и не попасться на клык хищнику. Кончики пальцев покалывает, что-то внутри, давно зарытое семенами, расцветает зеленью, цветами, что-то дикое, вольное. Тянет к свободе, тянет бежать далеко-далеко, перепрыгивая огромные корни вековых деревьев, чтобы потом замереть на крутом высоком склоне, будучи очарованным открывшимся видом. Небо голубо, а там, внизу, — стоит только оступиться, — маняще зелено, летают птицы. И нет конца, нет границы, спустись с горы и иди куда хочешь, ведомый лишь своим внутренним чутьём… Луб сосны ложится на язык с горчинкой, но Клэй не морщится и не жалуется на вкус, тянет зубами кусочек. Царапина на щеке напоминает о себе, щиплет, скоро застынет и начнет заживать. Так спокойно. Птицы негромко щебечут, где-то в стороне перебирает лапками бурундук. Мошкара не мешает, её просто не замечаешь, когда делаешь вдох полной грудью и прикрываешь глаза. После почти бессонной ночи тянет дремать на жёсткой земле. Провалиться в сон хочется до ужаса, голова болит долго, хоть и терпимо, но расслабиться до конца не получится, потому что Клэй не может спать, зная, что где-то неподалеку может бродить опасность в виде другого трибута. Лес гостеприимен, но не принимает чужой уклад о беззаботной жизни, не выслушает просьб оставить человека на несколько часов в покое, чтобы дать ему восстановиться. Да и не в силах деревьев, птиц, зверей, травы и почвы отговорить от нападения хищника или трибута. Умиротворение накрывает волной, гоняемое беспокойством прочь от разума. Голова тяжела, будто вагонетка с рудой, которую везут к плавильне. Большой и горячей плавильне, потому что в висках так же жарко, и не утихает пламя. Мысли снуют туда-сюда, жужжат стаей мух, переплетаются, будто змеи. И этот гадюшник зло шипит, сверкают ядовитые клыки. На левой руке чесался ожог. В форме огня, как забавно. Ладонь была красной, опалённой, как с неё не слезла кожа с мясом — загадка. Вокруг безымянного пальца, на который по обычаю надевают обручальное кольцо, будто оплели красную нить, сейчас связывающую с другим человеком, как в сказке. Её не видно, она не уводит куда-то меж деревьев, но чувствуется, четко ощущается, наверное, будет тянуть вперёд, если вновь встретиться с тем трибутом. Клэй пытается сохранять спокойствие, старается отодвинуть все ненужные сейчас мысли, резко навалившиеся градом, потому не тратит десятки минут на рассматривание метки родственной души, игнорирует её. Порой происходят вещи, которые совсем не ожидаешь. Приятные, чего уж скрывать, волнующие, напоминающие какую-то сказку, хороший сон, от которого никогда не хочется просыпаться. Но происходят они на Голодных Играх в пылу битвы (больше похожей на драку или избиение), в разгар ужасных и страшных вещей, когда своими же руками ты оставляешь на человеке рубленые раны, что не заживут без посторонней помощи. Наверное тому трибуту сейчас больно, он не может нормально ходить, совсем не может бежать. Наткнётся на кого-нибудь — умрёт. Без вариантов. Если честно, то лучше бы ему действительно уснуть вечным сном от рук другого трибута, но не Клэя. Где-то в другом месте, далеко от сосны, у которой Тейкен и разлёгся. Лучше им никогда не пересекаться. Они не смогут друг друга убить и, связанные вместе, не смогут отпустить. Не победить никому из них на Играх, не вернуться домой, потому что должен выжить только один. Почему всё происходит именно так? Почему сказка претворяется в жизнь посреди кошмара? Почему они оба — трибуты Тринадцатых Голодных Игр? Как такое вообще возможно? Смогли бы они стать близкими друзьями, если бы оказались вне этой Арены?Я — голубая трава, что поёт ночью и днем, Что крушит железо и сталь! Я голубая трава, что живёт в сердце твоём. Сопротивление, мой друг, бесполезно, Поверь, бесполезно — мне жаль!
Клэй опять душит голос совести, разревевшийся маленьким наивным ребёнком. В ту ночь болела не просто рука, а всё тело вместе с душой. Окатило ледяной водой, пронзило копьём сердце, прокрутило в нём наконечник. Было больно до слез, до желания пойти за трибутом, вымолить у него прощение, чтобы заткнуть рёв внутри. И сейчас больно. Вина за чужие смерти и раны гложет, опутывает и сдавливает горло, когда-нибудь доведёт до истерики. Изнутри всё будто обрастает травой, и её стебли мешают дышать, двигаться, здраво мыслить; хочется прекратить это всё прямо сейчас, вспороть себе живот и вырвать всю поросль с корнями. Чёрт возьми. Клэй тяжело вздыхает. Он сможет это пережить. Жизнь — не сюжет колыбельной, где все хорошо, и не ласковые слова матери. Несправедливость случается, и это нормально. Смерти — тоже нормально, жизни без своего окончания не бывает, и вынужденное убийство других людей не должно оставлять шрамы на душе, ведь нет твоей вины в том, что были придуманы такие жестокие правила. Клэй просто выживает. Но он обязан вернуться домой. Обязан вновь обнять маму с тетей, Ника, Дэррила и сестрёнку, сказать им всем, что любит их, ведь так редко это делал. Обязан. Во что бы то ни стало. И никакая трава в лёгких не должна помешать ему. Потому что всё будет хорошо. Обязательно будет. После Игр. Даже живой или мёртвой водой, даже вином или хлебом — Не защитишь, не укроешь себя, не остановишь рост. Я — голубая лесная трава. Я от корней и до неба. Я у тебя внутри, мой друг, и проросла насквозь! ♪ Мельница — Голубая трава ♪-• • •-
Странное галдящее карканье доносится из чащи, нарастает. Некто идёт, не пытаясь скрыть свое присутствие. Ступает неуклюже, шаги человеческие, медленные. Клэй напрягается, поднимается на локтях и вслушивается. Кто-то определённо бредёт, подходит ближе, дышит тяжело, сопит, а над ним стаей кружат вороны, чьи чёрные тела контрастируют со светлым небом. По телу проходит дрожь, мышцы ног напрягаются, сердцебиение учащается. Кто там, в тени? Силуэт сгорбленного человека что-то хрипит себе под нос, одна рука висит мёртвым грузом, утягивая верхнюю часть тела к земле. Клэй едва не подпрыгивает напуганным зайцем, пятится назад, в глазах сужаются зрачки. Он чертовски напуган: руки дрожат, ладонь то сжимается в кулак, то разжимается. Едва не остается забытым лежащий у сосны рюкзак, который Клэй в спешке надевает и выставляет топор перед собой. Там точно не человек. Оно выходит на свет, грязное, мерзкое, побитое и порезанное, словно по нему прошёлся клубок из мечей. В серых с грязно-жёлтым глазах пустота, от рта уходит вниз по подбородку затвердевшая тёмно-красная дорожка крови. Раньше в нём можно было узнать мускулистого мужчину с Четвертого Дистрикта. Всё тело цепенеет. Руки дрожат, лезвие топора трясётся вверх-вниз. Липкий, жидкий страх наполняет собой кровь, примораживает к земле. Клэй вспоминает истории про походы деревенских мужиков по головы мертвецов, которых по неосторожности похоронили недостаточно глубоко. Они возвращались хмурые как дождливые тучи, с гнилой кровью на одежде. В Шестом Дистрикте никогда не навещают захороненных, — мол, можно привести мертвеца за собой, а все кладбища стоят далеко от деревни, в самой глуши. Никаких надгробий, могил и надписей. Землю на тех мёртвых (проклятых от многочисленных смертей) клочках земли заново вскапывают и сбрасывают умершего в яму, плотно засыпая сверху. На «похороны» не пускают женщин и детей. Клэй имел любопытство тайком проследить за процессом в детстве, и восставшего из мёртвых гнилого человека, которого случайно откопали, он запомнил на всю жизнь. Запомнил до беспокойного сна последующие несколько месяцев, до въевшегося по самые кости страха. Ему часто мерещилась перед глазами картина, как мужики отрубали лопатами голову мертвецу, как она падала в яму, а наполовину сгнившие руки по-прежнему продолжали тянуться к теплу живых людей. Миротворцы, приехавшие из других дистриктов, не верят в такие рассказы, считают чокнутыми и необразованными людей, их пересказывающих, пока сами не увидят. Потому что не может уже умерший человек вдруг встать и пойти, не могут из глубин неисследованной шахты звучать человеческие голоса, не строят деревенским жителям козни черти и духи, не существует никаких проклятий и порчи, а тайга — просто дикий лес! Не каждый слух стоит внимания, не все слова в легенде — истина, но во всём ведь есть доля правды, не на пустом же месте рождаются поверья. Вороны громко, оглушительно каркают. Смело набрасываются на живой труп, отрывают от него куски плоти. Мертвец не замечает их, идёт точно к человеку, вытягивает одну руку вперёд. Клэя пронзает ужас. Дичайший животный ужас, заставляющий наконец отступить назад и убежать прочь. Страх ослепляет, оглушает, не существует ничего, кроме мертвеца позади, желающего отведать тёплой крови. Почему он восстал? Почему слоняется по тайге? Здесь кого-то убивали, хоронили? Под ногами лежат полчища покойников? Почему земля Арены проклята, пресыщена смертью и возвращает новых умерших к жизни? «Ожил» ли тот мальчик, которого Клэй убил у реки? Деревья теперь кажутся уходящими корнями в кости, а рыжеватая земля напоминает кровь. Вороны, вечно караулящие смерть в ветвях, точно не за один прошедший день Игр смекнули, что в этом лесу много пищи для них. Это шутка какая-то — проводить смертельное шоу на уже существующем кладбище?! Страх не отпустит, сон этой ночью будет беспокойным, если вообще будет…-• • •-
— Я не умею! — плачет девочка, которую подвели к столу зачарований. Девушка-Профи, приставляющая к её горлу лезвие, гаркает: — Не лги, вас обучают этому!!! Двое мужчин, за этим наблюдающие, иногда отводят взгляды, осматривая местность вокруг Рога Изобилия. Издалека плохо видно, но, кажется, они хмурятся и нисколько не довольны происходящим. — Я умею только варить зелья! — надрывным голосом вновь хнычет девочка, вскрикивает, когда лезвие надавливает на кожу. — Я тебя убью, если ты не зачаруешь нам вещи! — звучит как озлобленная волчица Профи позади неё и скалится на волчий манер, только белых клыков не хватает для образа. Выглядит она очень напряжённой, даже безумной, вот-вот исполнит свою угрозу. Наверное, Профи долго ловили трибута из Третьего Дистрикта, и потому так раздражены. Никому не понравится спину гнуть над делом, которое потом никак не окупается. — Я правда не могу! — в безвыходности, запинаясь почти на каждом слове, кричит девочка. Девушка-Профи очень зло и вымученно, с шумом, выдыхает и одним движением рассекает чужое горло. Кровь сначала выплескивается алой струей, потом течёт медленно, капля за каплей. Девочка падает на колени, хватаясь за шею, хрипит от продолжительного плача и булькает от полученной раны. Её грубо переворачивают ногой на спину. — Диана, зачем? — тяжело, но спокойно вопрошает один из мужчин. — Она же могла знать, где находится второй. Названная Дианой девушка зло молчит, плюет на землю около умирающей девочки и что-то цедит. На неё косо смотрят оба трибута, но ничего против более не говорят. Клэй, наблюдавший это, глубоко дышит, пытаясь замедлить ускорившееся сердцебиение. Этой ночью он едва ли спал и чувствует себя до жути уставшим, руки дрожат от нервозности. В голову будто железа налили, мыслить рационально получается с трудом. С утра пораньше он решил сходить к Рогу, забрать оттуда еды, может, новый щит прихватить, а после вернуться к месту, которое где-то к полуночи нашёл в самой глуши. Оно хорошее и недалеко от реки, в нём можно побыть в одиночестве (на Играх это слово приобретает совсем иной смысл). Клэй думал, что раз Профи и их дружки бродят в тайге по его и души остальных трибутов, то Рог они оставили, но, придя сюда, обнаружил всех троих, пытавшихся принудить трибута с Третьего Дистрикта к зачарованию. Нечто подобное нисколько не удивляет, когда внезапно на Играх появляется шанс получить могущественное оружие — об этом рассказала ментор. А ведь Клэй оказал, сам того не зная, этим мудакам хорошую услугу: покалечил юношу с Третьего Дистрикта. Им всего лишь остается найти его, заломать руки и привести к Рогу. На душе опять дурно. Почему нечто свыше, что в ответе за связь родственных душ, не воспрепятствовало тому нападению? — Что, опять на поиски? — как-то разочарованно говорит молчавший до этого трибут. Голос у него звонкий, рожа кривая, не запомнить гада, вчера грозившегося порезать мечом, сложно. — А нам что-то остаётся? — девушка игнорирует выстрел смерти. — Нам как минимум того вертлявого уёбка ловить, а как максимум — тягаться с бабой из Четвёртого. На «уёбка», очевидно, в свою сторону, Клэй никак не реагирует. — Может, просто здесь переждём? — облокачивается на собранные в кучу припасы мужчина. — Они там сами друг друга как-нибудь… — Да чего-т не торопятся, — вклинивается низким голосом второй, — только один жмур за прошедшие сутки. Ебал я торчать в этом лесу с мухами, лучше побыстрее всё закончить! — Грег, вот ты и сиди у Рога в этот раз, если идти никуда не хочешь, — цедит Диана и поворачивается к другому, — Бен, пошли. — Вы хоть ненадолго? — спрашивает Грег, отлипая от припасов. — А ты че, зассал? — громко ржёт Бен и уклоняется от кулака Дианы. На такое изысканное оскорбление Грег сокрушённо молчит. Двое удаляются куда-то в чащу, что-то говорят, но их уже не слышно. Похоже, они так всю игру: одного оставляют караулить Рог, а двое идут на поиски. Мысль пробежать до кучи с припасами и быстро своровать что-нибудь оказывается отброшенной, потому что оставшийся на охране трибут слишком быстро бегает и банально не даст скрыться. В прошлый раз был щит, который его затормозил, сейчас же на руках нет ничего подходящего, что можно сбросить. В общем, слишком высокий риск. Клэй осторожно уходит через заросли с мрачными, как собравшиеся дождевые тучи, мыслями. Стоит вернуться в убежище, пока с неба не полило.