ID работы: 10924230

По дороге в огонь

Слэш
NC-17
Заморожен
460
автор
Размер:
282 страницы, 25 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию
Поделиться:
Награды от читателей:
460 Нравится 274 Отзывы 126 В сборник Скачать

Глава 7 | Связь | II

Настройки текста
Примечания:

-• • •-

Как только дождь начал затихать, Клэй надел капюшон на голову и вышел из убежища. Влажная, сырая земля чавкает под ногами, обрамляет лужи. Вода в них мутная, грязная, почти невидимая из-за черноты вокруг. Мягкая подошва ботинок пытается заскользить на ровном месте, приходится идти аккуратно и без резких движений. Маленькие капли моросящего дождя едва слышно отпрыгивают от одежды, затекают в складки и выплескиваются при каждом новом шаге. Сопка с вереницей валунов и обветренных плоских, похожих на стоящие в ряд чешуйки, скал, в которых находится убежище, остается далеко позади, а впереди сливается в кашу лес. Клэй напряженно всматривается в непроглядную мглу. Не так далеко шумит река, подсказывает дорогу. Тёмные зелёно-синие хвойные лапы выплывают из черноты, колят иголками кожу щёк, если не успеть пригнуться, брызгают водой в глаза. Правая рука, держащая топор, дрожит. Широкая царапина, идущая по нескольким фалангам пальцев, оставшаяся после блокировки удара, всё ещё щиплет, напоминая о себе. Памела, — девушка-трибут Шестого Дистрикта, — неожиданно напала утром из тумана. Клэй потерял бдительность из-за бессонных ночей, не успел увернуться и закрылся рукой от рассекающего воздух ножа. Повезло, что лезвие не прошло до кости. Памела скрылась в тумане, когда её нос чуть не сломало лезвие топора, а Клэй сбежал. Сменил направление, решил пройти к убежищу окольным путём. Если бы не всё это, юноша, сейчас спокойно спящий в расщелине, так и остался бы умирать на земле от обезвоживания, не дожив до утра. Его, кажется, зовут Джордж. Легкое чавканье травы сменяется на скрип влажной земли. Деревья редеют у берега, где в песке выглядывают макушки маленьких плоских камней. Водная гладь смешалась бы с окружающей тьмой, но рассеянный тусклый свет от луны играет бликами на ней. Неподалеку отсюда, со стороны поднимающегося склона вниз по течению, река врезается в пороги, пенится и шумит. Корни старой ели вырываются из почвы, почти незаметные в темноте. Клэй запинается о них и, стиснув зубы, шипит что-то себе под нос. Вдали от чужих страха и недоверия пустеет от тягости вины голова, становится проще думать о том, что было. Сомнения копошатся противным комом личинок, которых становится всё больше и больше. Клэй не уверен в своем выборе даже сейчас, когда идет заполнять фляги водой посреди ночи. Он мог бы повременить с этим, — сам-то спокойно переживет еще сутки, — если бы не обезвоженный трибут. Вид его бледной кожи, темных кругов под глазами и ощущение клубящейся тьмы на груди заставили окаменеть, замереть на месте. Чужие чувства звучали громче речи, яснее просьбы убить, слабо сошедшей с посиневших губ. Клэй должен был оборвать его страдания, добить слабого противника, увеличить свои шансы на выживание. Не мучила бы совесть от содеянного, — трибут сам попросил об этом, — все бы закончилось быстро, они оба были бы свободны. Но в горле встал ком. Клэй тяжело вздыхает. Он как будто вспоминает ночной кошмар, все чувства из которого врываются в настоящее. Холодное и мокрое, трезвящее. Что так могло напугать до глубины души — умирающий человек или как гром средь бела дня встреча с родственной душой? Наверное, всё сразу. Клэй осторожно ступает на мокрую гальку. Подошву ботинок обволакивает слабо приходящая вода. Нигде не видно больших камней, по которым можно было бы пройти дальше, а набирать у самого берега нельзя — вместе с водой будет много ила. Дно реки быстро уходит вниз, и Клэй вздрагивает, когда промачивает пальцы ног с очередным шагом. Можно попытаться набрать здесь. Правая рука сжимает топор, левая держит лямку рюкзака, в котором лежат обе фляги. Стоило достать их ещё на берегу, а не здесь, стоя в воде без возможности разгрузить руки. Недовольный огонёк вспыхивает в груди. Клэй, раздраженный на свою рассеянность, выходит на сухой берег, — песок скрипит от влаги с ботинок, — сбрасывает с левого плеча лямку, перекидывает на предплечье правой руки рюкзак и аккуратно опускает его на землю вместе с топором. Собачка молнии поддается почти без усилий. На металле, из которого сделаны фляги, слабо блестит мазок лунного света. Слышно, как плещется жидкость в колбах, лежащих рядом. Не соврёт ли Джордж об эффекте этих зелий, если его спросить? Узнавать почему-то не хочется. Клэй чувствует влагу в ботинках и думает, снять ли их. Костёр не развести из-за опасности быть обнаруженным, сама по себе обувь сушится очень долго, к тому же, без неё можно будет зайти глубже в воду. Тьма сгущается вокруг, действует на нервы. Клэй снимает ботинок, переворачивает его, слышит, как вытекает каплями вода. Ступает ногой на перемешанный с землей песок, чувствует колкие песчинки, проникающие через ткань колготок. Их бы тоже стоило снять, но вокруг открытая местность, неудачная, не внушающая доверия, здесь нельзя задерживаться. Подтянув штаны к коленям, Клэй вновь заходит в реку. Вверх по голени стреляет холод. Дрожь прошивает десятком игл всё тело, становится зябко, едва не стучат зубы. Стынет кровь, поднимается вверх, кажется, что заморозит сердце, когда дойдет до него. Каждый последующий шаг дается с трудом, — в груди будто что-то пережимает, — хочется повернуть назад. Мысль о возможной судороге саркастически смеётся глубоко в голове, толкает быстрее закончить всё это. У горлышек булькает вода, лениво заливается внутрь. Порезы на пальцах напоминают о себе, щиплют, ноют, словно по ним вновь прошлось лезвие ножа. Мышцы ладоней сковывает, когда Клэй поднимает обе фляги. По ощущению полные, пытающиеся выскользнуть из рук, сбежать вниз по реке. Ноги, застывшие в одном положении, наливаются слабостью при попытке встать с корточек. Страх упасть всем телом в воду заставляет замереть на месте, разгоняет сердце, — то начинает стучать в ушах. Первый шаг обратно боязливый, осторожный, со вторым Клэй едва не поскальзывается, шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. С шагом на берег, — неприятным, колким из-за песка, скрипящим под ногами, — из груди вырывается прерывистый выдох. Влажная ткань колготок липнет к ногам, мешает согреться. Если встать сейчас в ботинки, то они намокнут. Клэй, убирая фляги в рюкзак, решает подождать и немного высохнуть перед тем, как идти. Вокруг по-прежнему мертвецки тихо, страшно, во тьме чудятся расплывчатые силуэты. Если кто-то будет подходить, то его шаги разрежут тишину как нож сливочное масло. Дождь уже прекратился.

-• • •-

Изорванные тонкие облака режут неполный лунный диск, обрамлённый россыпью белых тусклых звёзд. Тучи начинают рассеиваться, и небо светлеет тусклыми размытыми пятнами. Чернеют возвышающиеся над головой верхушки деревьев, сливаются в один колючий ком. Темнота меж фиолетово-медных стволов напоминает утренний туман: наплывает со всех сторон, обволакивает всё, до чего дотягивается, лениво развеивается перед глазами с каждым новым шагом вперёд. Тьма густая, встающая тревожным комом под челюстью, напряжённая, кажется, что скрывающая в себе нечто опасное. Из-за влажной травы мокнут ботинки, чавкают под ногами, и это единственный звук, заполняющий тишину. В лицо дует лёгкий ветерок. Забирается под ворот, холодит. Онемевшие пальцы стискивают топор. Станет больно, если их разжать. Ладонь левой руки чувствительна, трётся о жёсткую лямку рюкзака, как о крошечные камни вперемешку с песком. Ожог, похожий на языки пламени, постепенно грубеет, не заживая. Как шрам. Воспоминание о крохотной надежде, заставившей наливаться теплом грудь, кажется постыдным. Клэй не должен был чувствовать это, взваливая обезвоженного трибута на свое плечо, как будто играл в искреннего благодетеля (на Голодных-то Играх!). Он просто не мог вдруг подумать о том, что всё будет хорошо. Но он подумал. Всего на миг, пока слабый свет надежды не погас. И ему стыдно. Джордж — глупец, в одном шаге от смерти поверивший в чудо, заражая этой верой Клэя, словно простудой. Разница лишь в том, что от простуды можно вылечиться, а связь — красная нить — останется навсегда. И это пугает. Дорога обратно должна быть короче, но в голове копошатся комом личинок мысли, растягивая время. Ворох сомнений колется еловыми иглами, давит на виски. Неприятный пузырь плавает в голове, прижимает личинок, и те извиваются сильнее. Хочется пробить себе череп топором, ощутить горячую алую кровь, которая заставит слипнуться волосы, потечёт вниз по скуле, щеке, затечет за челюсть, окропит пятнышками ворот куртки. Кажется, что вместе с ней вытечет и боль. И жизнь. Постепенно угасая, смазывая зрение, разливая слабость по телу. Сознание поглотит окружающая тьма, словно сон. Сон. Очень хочется спать. Клэй думает, не заразил ли его Джордж желанием умереть, и не находит сил усмехнуться. Смешок застревает в горле. Пальцы ног покалывает, будто их засыпает песком. Ботинки сырые, собирают влагу с травы, разъезжаются в стороны на влажной почве. Чтобы не упасть, приходится напрячь ноги, и от этого начинает тянуть суставы. Горло, беспощадно изрезанное холодом, отзывается сотнями игл при глотке быстро копящейся слюны. Желудок жалобно сводит, голод опутывается жёсткой верёвкой вокруг тела. Снова жевать кислый луб не тянет от слова совсем. Что-то настораживает в окружающем пейзаже. Назойливая мысль, пробивающаяся в разум как гной из воспалённой раны. Шепчет об опасности на ухо, стелется ядовитым облаком по земле. Темнота ли, тишина, чувство, что кто-то преследует по пятам? Клэй останавливается, прислушивается, и наваждение тут же глохнет, будто шепчущему пережали горло. Позади никого нет, но ощущение чужого присутствия становится только сильнее. Деревья наконец расступаются, редеют. Сложно различимый силуэт сопки выплывает из темноты, под ноги попадаются камни. Скалы-чешуйки, врезающиеся в почву как большие диски, спускаются к обрубку поваленного дерева, сплошь заросшего какой-то травой, похожей на переплетение оленьих рогов. Небольшая расщелина зияет тёмной царапиной меж почти сплющенных друг с другом валунов. Ели, раскинувшие корни далеко выше, издалека выглядят как колючая клякса. Клэй отчетливо чувствует на себе взгляд, бегущий покалыванием по коже — Джордж не спит. Шаг за шагом, все ближе и ближе. В грудь ещё не вторгаются чужие чувства, но в воздухе витает тревога. Волнующая кончики пальцев, лижущая ветром щёки и волосы, заставляющая сердце биться чаще. Джордж зачем-то садится ближе к расщелине и высовывает руку, резким широким движением машет на себя, как будто торопит поскорее войти в убежище. Он что-то говорит, — даже, похоже, шепчет, — но слова доходят неразборчивым шипением. Ноздри заполняет запах горького дыма. Кто-то приближается со спины. Клэй оборачивается через плечо и не сдерживает вскрика. Огромная тварь с яркими зелёными глазами едва не оставляет его без головы, бесшумно летя, — нет, паря, — по воздуху на широких изорванных крыльях. Костяной её хребет освещает слабый лунный свет, длинный острый хвост свистит над ухом. Нечто, на чьей шкуре проглядывают оттенки синего, открывает рот-клюв и оглушительно шипит. Клэй выставляет перед собой топор и не сводит взгляда с крылатого силуэта, который, быстро взмахивая крыльями, вновь поднимается в небо. Джордж прячется глубже в расщелину. Тварь взлетает так высоко, что растворяется на фоне тёмного от туч неба. Зелёные яркие глаза пропадают вместе с её силуэтом. Клэй топчется на месте, вертит головой, не зная, откуда ждать удара. Сердце стучит в ушах как упругий барабан, набирая темп. Сонливость, стелившаяся мягким маревом по телу, нехотя отступает, гонимая жаром в венах. Голова плывет, рассеивается внимание. Деревья, земля, тучи — всё смазывается, как картинка за влажным стеклом. Клэй едва успевает отскочить, когда крылатая нечисть вновь бесшумно пикирует на него. Тварь зло шипит, — звук, заставляющий сжаться всем телом, — раскрывает крылья и парит до сопки, где начинает тяжело взлетать. Горечь дыма стоит в носу как пробка, мешая дышать. Клэй замахивается топором на пролетающую над его головой тварь, но та слишком высоко, чтобы до неё можно было дотянуться. Зелёные глаза опять пропадают в ночной тьме, воцарившееся затишье ощущается, словно перед бурей. В груди кипит и пенится раздражение, дрожат руки. Нанести удар можно только тогда, когда нечисть пикирует, метя в голову. Клэй боится, что ему не хватит реакции. Он стоит на месте, оборачивается так много раз, что начинает кружиться голова. Напряжение тянет его к земле сотней гирь, усталость накатывает волнами, — вязкая вода плещет и шипит, — в ушах противно звенит. Дышать становится всё тяжелее и тяжелее, едкий дым от несуществующего огня заполняет сознание. Клэй стискивает зубы, едва не скалится, проклинает свою слабость, из-за которой не может дать толковый отпор какой-то летающей твари, покусившейся на его больную голову. Слишком долго. Слишком долго нет удара, внимание рассеивается. Время растягивается липкой янтарной смолой, кажется, что прошла уже вечность, прежде чем тьму всего на миг разрывает плоская фигура перед ударом. Лезвие топора не успевает достать до короткой тонкой шеи, и у Клэя темнеет перед глазами. Он чувствует щекой траву, слышит взмахи крыльев, растворяющиеся в нарастающем звоне, видит смазанные зелёные глаза, приближающиеся к нему. Тело не слушается, на пальцах ощущается пустота — топор отлетел в сторону. Клэй слабо лягается, отталкивает тварь от себя и пытается встать, но руки будто прибиты гвоздями, ушедшими острием глубоко в землю. Немеет грудь, ожидая шипа на костяном хвосте, встает тяжелый ком в горле, дышит на виски нежданная смерть. Неужели это всё? Вот так просто, с одного удара, воздух разрежет выстрел смерти? Как глупо. Никогда Клэй не встречал свою судьбу, лежа пластом на земле как брошенный хилый и беспомощный щенок. Неверие расцветает в мыслях, отрицает происходящее, вопит: не может же всё закончится вот так! На корне языка тлеет горечь, сжимается тисками бешено стучащее сердце. Нет никакого света и открывающейся двери на небесах, нет проносящейся жизни перед глазами, нет легкости и пустоты в голове. Последние мгновения ощущаются, словно проваливаешься в глубокую выгребную яму. Мерзко, удушливо и обидно. Клэй смотрит прямо в две зелёные точки перед собой, видит очертания клюва, которым нечисть вот-вот расковыряет его горло. Чувствует режущий холодными стальными иглами чужой страх и вспыхивающую как ожог от кипящей воды ярость. Уши закладывает от свистящего шипения, когда голова твари ударяется о его плечо, не успев достать до кадыка. Тонкая полоса лунного света очерчивает лезвие топора, и мгновения перестают растягиваться на минуты. Джордж бьёт еще раз, неуклюже отступает, едва не падая на левую ногу. Нечисть взмахивает порванными крыльями и прыгает в его сторону, забыв про Клэя. Тот вдыхает свежий таёжный воздух и кашляет, лёгкие наконец освобождаются от дыма, голова хладеет. Очертания деревьев становятся острее, звон выталкивает из ушей, и сбоку доносится оборванный свист. Джордж, стиснув зубы, вгоняет топор в синего оттенка плоть с такой силой, что сам едва стоит на ногах, а нечисть, захрипев, падает камнем на землю. Воцаряется тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием. Прохлада наползает тонкими нитями, опутывает как паучья сеть. Кровь остывает в жилах, успокаивается сердце. Влажная трава цепляется за ноги, не хочет отпускать. Острые стальные иглы страха продолжают колоть в груди, от жгучей ярости не осталось и следа. Между двумя трибутами тлеет настоящим дымом тело летающего существа, растворяется в воздухе. Клэй удивленно смотрит на болезненно стоящего Джорджа, переместившего вес на правую ногу и крепко сжимающего дрожащими руками топорище. Его тёмные глаза пронизывают насквозь, хриплое дыхание ртом прерывается, будто в плаче. Он пытается что-то сказать, но обрывается на шепчущем «Чт-» и судорожно вздыхает. Клэй поднимается на ноги с лёгким головокружением, слабо принимает протянутый ему лезвием топор и напряженно смотрит в то место, где растворилась нечисть, едва не отправившая его к праотцам. Ни тела, ни костей, ни дыма — ничего, будто этой твари никогда здесь и не было. Словно привиделась. Им обоим, потому что Джордж стоит напротив, никак не может выровнять дыхание. Клэй кладет ладонь на свой висок, сильно сжимает волосы и щурится от неприятного ощущения. Боль от удара в голову постепенно растворяется, смешивается с болью от недостатка сна. Нет, эта тварь определенно не привиделась. Клэй поправляет лямку рюкзака, одними губами произносит «спасибо», — все слова застряли глубоко в глотке. Джордж вряд ли замечает и, сильно хромая на левую ногу, идет в убежище. От этого зрелища стискивает сердце горькая вина. Глубокая, впивающаяся шипами в плоть, сильнее всего пережитого ужаса. Клэй кусает нижнюю губу и идет следом, погруженный в собственные мысли. Им определенно есть, о чем поговорить, но бессонная ночь, пронизанная обоюдным страхом и усталостью, плоха для серьёзного разговора. В лес возвращаются звуки. Стрёкот насекомых, глухие голоса зверей, молчавшие всё то время, пока в небе кружила нечисть, наконец разрывают неестественную тишину. Вливаются успокаивающей мелодией прохладной ночи, прогоняющей тревожность. Становится легче. Осознание, что кошмар закончился, ложится на плечи мягким одеялом. Немного клонит в дрёму, и, наверное, сегодня можно попробовать уснуть. Джордж вздрагивает и испуганно смотрит во тьму, когда оттуда доносится далекий лающий плач. Клэй чувствует укол паники в сердце и тихо говорит, что это просто лиса.

-• • •-

Сон был отвратительным, с частыми пробуждениями. Не сказать даже, что был вовсе. Сновидений толком не было, лишь вязь странных образов, уже выветрившихся из головы по пробуждению. Головная боль, кажется, только усилилась, и Клэй болезненно застонал, когда выпрямился, чтобы сменить позу. Снаружи пасмурно, редкие лучи солнца играют бликами росы на насыщенно-зелёной траве. Судя по синим теням, ещё только ранее утро. Джордж спит, прислонившись к земляной стене и сжавшись в комок. На его красноватую щеку, выделяющуюся на бледной коже, попадает слабый свет. Над переносицей лежит напряженная складка, а губы сжаты в тонкую полоску. Он что-то бормочет во сне, подтягивая колени к груди. Клэй отводит от него взгляд и откидывается спиной на стену, запрокидывая голову. На потолке, — огромном бревне, — сплетена маленькая, едва заметная паутина, а самого паука не видно. Неизвестное растение, похожее на толстую жухло-зелёную траву и оплетающее ствол, ветвится, расходится как переплетение вен. Этот причудливый узор приковывает к себе взгляд. Откуда здесь, в тайге, взялось это огромное дерево? Думать на больную голову получается с трудом. Клэй подтягивает к себе рюкзак, невесело вспоминая, что так и не проверил его после того, как упал. Собачка слишком звонко едет по молнии, разрезает умиротворенную тишину, и Тейкен косится на Джорджа, боясь потревожить его сон. Трибут только шумно вздыхает и морщится. Саркастичный смешок звучит в голове, когда из рюкзака показываются треснувшие колбы. Одна, с серой жидкостью, приняла весь удар на себя и потрескалась в нескольких местах, на другой лежит одна длинная трещина. Выглядят они так, словно малейшего касания хватит, чтобы с дребезжащим звоном стекла на пол вылилось всё содержимое, расплескалось по полу цветными пятнами. Будет очень обидно, если так и произойдет. Клэй медленно переводит взгляд с черноты внутри рюкзака на угол расщелины и обратно, решая, где оставить колбы. Если он продолжит их с собой носить, то рано или поздно разобьёт, а если оставит здесь, то придётся рассказать о них. Ни один вариант не звучит хорошо. Конечно, может, Джордж охотно поделится секретом этой чудодейственной (или чудоубийственной — чёрт разберет эти зелья) жижи, и, может, ему даже хватит ума не приготовить какую-нибудь пакость, но Клэй не наивен. Далеко не наивен, и, буквально ощущая тягость собственных размышлений, похожих на невкусную горячую овсянку, никак не может сделать выбор. Вообще всё, что связано с Джорджем, сплошь покрыто густым слоем паутины, клубящегося мрака и неопределенности. Трибут прямо сейчас сладко спит рядом, и его можно убить несколькими взмахами топора, он даже понять ничего не успеет, а можно оставить в живых и… бороться дальше вместе. Клэй тяжело смотрит в одну точку, — какая-то кучка шершавого лишайника на камне, — долго переваривая пришедшую мысль. Джордж не выглядит особо тренированным бойцом, пугается любого шороха и хромает всю игру, но в критический момент, будто совершенно позабыв всё это, взял выпавший топор и убил нечисть. Боясь до ужаса, — Клэй хорошо помнит режущий грудь страх, — имея возможность сидеть в безопасности и дальше, наблюдая, как летающая тварь лишает трибута жизни за него, он всё равно вышел и помог. Что им двигало в тот момент? Такая же неопределенность, когда не знаешь, друг или враг рядом с тобой, или что-то другое? Страх остаться одному, хромому и неспособному дать отпор? — Возможно. Клэй стискивает зубы до выступающих желваков. Мысль завести серьёзный разговор прочно укореняется в его плавающем как лодка на порогах разуме. Зелья всё-таки оказываются в углу.

-• • •-

Джордж сидит с видом щенка, пойманного за кражей хлеба со стола, когда Клэй вновь возвращается к расщелине, на этот раз неся с собой ягоды. Небольшая нервозность и интерес разгоняют сонную, перемешанную со всем подряд, пелену, и неозвученный вопрос о двух (нетронутых!) колбах повисает в воздухе. Слабый солнечный свет греет спину, и Клэй ёжится от пробегающего по коже холодка, когда заходит в тень. Неловкий и постоянно отводимый, но все же пытливый, взгляд Джорджа гуляет по его лицу, будто тот пытается что-то сказать без слов, надеясь, видимо, на связь родственных душ. Куда опять ушёл? Что это за зелья в углу? — Клэю очевидно, о чем его хотят спросить, и чужие чувства здесь не при чем. Молчание давит тяжёлым грузом. Зреет вокруг, напряжённое, как разряды маленьких молний. И, когда его разрезает сиплый голос, на миг вспыхивает крохотная искра испуга: — У Рога Изобилия были зелья? Джордж начинает издалека, аккуратно, интерес горит ярче свечей в кромешной тьме. Клэй поворачивает голову в его сторону, и карие, почти чёрные, глаза скользят куда-то вбок, избегая прямого взгляда. — Не знаю, — ответ простой, скудный, без деталей, — нашёл в чужом рюкзаке. Что-то в лице трибута напротив начинает горчить. Печаль ли, разочарование, потухшая свечка интереса — не разобрать, может, всё вместе. Следующий вопрос звучит не так живо, с каким-то отголоском затухающей надежды, и Клэю становится неловко от того, что он чувствует все оттенки: — А варочные стойки были? Картина Рога мутная. Прыгающие от одного оружия к другому ослепляющие белые блики, изобилие острых форм, странный магический стол с книгой в центре, тяжёлая тёмная тень, кровь на земле, нож в чужой груди, кашель и хрип, пятна крови… Клэй моргает, пытается сфокусироваться на лице Джорджа. Что-то очень вязкое, леденящее, ползёт вниз от сердца к животу, скручивается в тугой узел и колет потроха. Бойню сложно забыть, но она всплывает в памяти сплошными тёмно-зелёными и алыми пятнами, которые смешиваются вместе и образуют очень грязный цвет. Безобразные мазки закрашивают произошедшее, всё плывет невыносимо тяжелым комом, становится сложно цепляться за детали. Чем глубже в память, тем больше гудит голова. Клэй отрицательно мотает головой. Джордж поджимает губы и молчит, не осмеливаясь задать еще один вопрос, — чувствует всю вязкость и ужас чужих воспоминаний на себе, — смотрит в одну точку и хмурится. Повисает неловкая пауза. Настолько неловкая, что, кажется, протяни руку — нащупаешь невидимую твёрдую стену, отделяющую обоих трибутов друг от друга. Они сидят рядом и едва ли не слышат мысли друг друга, будто связаны вместе проходящей по ребрам тугой верёвкой, но всё ещё так далеко, как если бы они были на противоположных концах мира, на землях, отделённых гигантской пропастью, в которой не видно дна. Такая близость и одновременно дальность сбивают с толку, мешают сосредоточиться на главной цели — вернуться домой. Клэй бы давно что-нибудь придумал, не будь его мысли отяжелены свалившимся, как ком снега на голову, бременем, сидящим рядом, не отсиживался бы, как крыса, которую рано или поздно придут выкуривать. Слова встают в горле острой костью, царапают плоть, мешают глотать. В голове проносятся мысли о том, что сказать. Они путаются, сбиваются в кучу, и от попыток выудить хоть одну становится только хуже. Нет, так не получится. Правильного варианта среди них нет, необходимо просто вдохнуть поглубже и начать. — Тебя зовут Джордж? — неуверенно уточняет Клэй. Прямолинейностью он никогда не пользовался, ощущая жгучий стыд всякий раз, когда пытался. Будто он факт в лицо не говорит, а плюет. Но странно спрашивать имя, когда ты его знаешь, и это смущает больше, чем если бы вопрос был сразу о дальнейшем выживании. Охота зашить чем-нибудь рот, отмахнуться и отложить разговор на потом, но шаг уже сделан, и слово — не воробей, его не поймаешь. — А тебя — Клэй? — спустя паузу сипло спрашивает Джордж, так осторожно смотря в лицо, словно его за это могут ударить. Кажется, что если дёрнешься или вообще хотя бы раз двинешься, то ощутишь тиски чужого страха. — Да, — тихо отвечает Клэй. Слова норовят упасть в горло вместе со слюной, а желание зашить рот становится невыносимым. Когда в последний раз речь была страшнее пытки? — Приятно… познакомиться? — неуверенно звучит в ответ. Не будь вокруг тишины, нарушаемой только далёким пением птиц, Джорджа, наверное, можно было и не расслышать. С его голосом определённо что-то не так, и это напрягает. Клэй гукает и продолжает: — Нам нужно поговорить. Более мягкая формулировка на язык не попадается, и чужое волнение ощущается как должное. — О том, что… — запинается Клэй, — делать дальше. И кто мы, ну, друг другу. Со стороны Джорджа слышен тяжёлый вздох. Им давно стоило поднять эту тему, потому что спустя столько времени пугает даже не сам разговор, сколько речь. Слова. Вчерашняя неестественная тишина кажется более комфортной, и от такого чудного сравнения тянет нервно засмеяться. — Враги? — осторожно спрашивает Джордж, тревожно сводя брови к переносице. До Клэя не сразу доходит смысл сказанного, и он недоумённо приподнимает брови. — Нет? — голос немного садится. — Как бы, да, но… нет? Мы же, вроде, не пытаемся друг друга убить. Неловкость ощущается как рука, сдавливающая горло и мешающая говорить. На сердце копится лёгкий странный ком из чего-то неопределённого. Как смесь, в которую намешали черти-что без твоего ведома — не разобрать и одного ингредиента. Джордж отчего-то напряженно хмурится, и давление на груди усиливается. — А стоило бы, — так же осторожно протягивает он, выглядя при этом так, словно ему жестко, с размаху, открыли старую рану, и та начала сильно кровоточить. — В смысле? — Клэй пристально смотрит в его бледное, потерявшее краски, лицо. — Тебе стоило бы, — уточняет Джордж, отводя взгляд, — у меня нет шансов. Русло, в которое постепенно сворачивает этот разговор, заставляет напрячься каждым мускулом и сжать ладони в кулаки. Не этого ожидаешь, когда предлагаешь обсудить общее будущее спустя сутки взаимопомощи. На корне языка горчит, как после неудачной попытки пришить заплатку к порванной одежде, сделать стежок. Он получился кривым, непрочным, его стоит переделать, но под рукой нет ножниц. Паршивое чувство. — Но я не хочу тебя убивать, — с подозрением говорит Клэй. Где-то в глубине сознания закрадывается легкое предчувствие беды. Будто смотришь на ясное, солнечное небо и отчего-то чувствуешь, что скоро воздух разрежет гром, и сверкнёт вдалеке молния. — Почему? — осторожность исчезла, на её место пришла легкость, с которой и был задан вопрос. Джордж немного клонит голову вбок, смотря точно в глаза. Взгляд прищуренный, не доверяющий, больше не скользящий в сторону, осмелевший. На дне чёрных глаз лежат только истощённость и раздражение, перемешанное со страхом. Плечи Джорджа вздрагивают, а сам он сжимается и напрягается как зверь, готовый биться за свою жизнь. И говорит дальше, заставляя вздрогнуть всем телом, будто режет не словами, а настоящим ножом: — В прошлый раз тебе ничего не мешало, почему не добил? Ком неопределённости становится колючим, как иглы ежа. Тлеют угли в груди, и над ними вверх тянутся еще слабые язычки пламени вины. Клэй ощущает себя сбитым с толку, смущенным всем происходящим, но не меняется ни в лице, ни в голосе, стискивает зубы и цедит: — Я не смог. — Тогда почему не оставил там? — Джордж сутулится и упирается ладонями в земляной пол. — Тебе было бы легче, не будь меня здесь. — Я знаю. — Так в чем дело? В связи? — интонация становится всё более глубокой, колкой, и сиплость тому не мешает. Клэй искренне не понимает, на что Джордж так внезапно взъелся, и страх вспыхивает между ними, не принадлежа кому-то одному. — Нет, — ответ твёрд как удар молота о наковальню. Угроза, едва ли не сходящая с чужих уст шипением, будит мерзкую кучу личинок в разуме: — Почему ты мне помогаешь, если сам не знаешь зачем? Та начинает копошиться, вороша все, что было успешно забыто в зябком начале дня: сомнения, ужас и нечто очень яркое, обжигающее, как огонь. Красное, горящее, сжигающее всё в серый пепел на своём пути и дурманящее разум едким дымом. А Джордж подкидывает дров: — Тебе есть что делать вместо помощи мне. Злоба и раздражение — вот, что питает пламя, когда Клэй возвращает вкрадчивую угрозу: — А тебе, что, смерти захотелось? — Ага! — смело отвечает Джордж, будто совсем не боится чужого гнева. — Еще когда лежал там, на земле! Последняя фраза прозвучала жёстко, с обвинением, метко как стрела. И её наконечник вонзается в пульсирующую вену, принося яд обиды в кровь. Трибуты смотрят друг на друга так, будто кто-то вот-вот поднимет кулак. — Ну так иди на все четыре стороны, кто ж тебя держит-то? — едва не шипит как кот Клэй. Ощущается едкий всплеск, пенящийся грязным гнойным цветом, когда Джордж выпаливает с нажимом на последнее слово: — А что сдерживает всё это время тебя? В голове слышен только белый шум из сотен раздраженных шершней. Они зло жужжат, звучат вместо сердцебиения в ушах, всё громче и громче, хочется их заткнуть, выгнать. — Я бесполезен и не смогу дать отпор, зачем ты возишься со-? Выплеснуть, как треснувший переполненный сосуд воду! — А на кой ляд ты спрашиваешь это с меня, если всё можешь сделать сам?! — едва не рычит Клэй, чувствуя жар за кадыком. — И что же я могу сделать? — хрипит, повышая голос, Джордж. — Выйти отсюда и сдохнуть, прямо как ты и хочешь! — Так я тебе все-таки безразличен? — Нет! — Да почему? Зачем ты всё это делаешь, зачем?! Дыхание тяжелеет, воздух ощущается раскаленным, разжигает ярость внутри. Клэй бы остановил себя, остыл, потому что собирается сказать лишнее, что-то, за что будет проклинать себя позже, но в голове ни одной холодной мысли! — Потому что я не смогу убить тебя! — Что изменилось с прошлого раза, что?! — надрывается Джордж. — Совесть замучила? — Да! — Ну спасибо! Чего ж она не остановила тебя тогда, а?! — в уголках его глаз скапливаются маленькие бусины слез. — Когда ты меня калекой оставил! Когда я чуть не сдох от обезвоживания! И когда вместо того, чтобы добить меня, ты-! — Да не знаю я! — кричит Клэй. — Не знаю! Чего ты от меня хочешь?! Смерти? — Так иди прочь отсюда! Джордж, дрожа, закрывает открывшийся было рот и глотает то, что хотел сказать. — Профи как раз позарез нужен трибут с Третьего Дистрикта! Покричи в лесу, прибегут как миленькие! Ярость накрывается ледяным как январский сугроб страхом. В чёрных глазах напротив злоба и обида сменяются на ужас. Джордж жмётся спиной к стене как напуганный котенок, закрывает ладонями рот, постепенно осознавая то, что наговорил. Отрицание, сожаление и вина накрывают волной, тушащей пламя гнева как ведро воды. Горло дерёт, на сердце скребут кошки. Виски нестерпимо болят, как будто их огрели чем-то тяжёлым. Руки дрожат, всё тело напряжено так, что вскрик какой-то птицы снаружи заставляет распахнуть глаза и дёрнуться как от удара в сторону. Клэй хватается обеими руками за голову и резко вдыхает сквозь зубы, шипит, — случайно натыкается пальцами на синяк, оставшийся от нечисти. Джордж вздрагивает, сжимается в комочек, как мышка, притягивая колени к груди. Его взгляд мечется из стороны в сторону, кадык нервно двигается под челюстью, взгляд мутный из-за влаги в глазах. Клэй поднимает голову, смотрит на него, и грудь сжимает тисками едва ли не до хруста каждого ребра. Что на них обоих нашло?.. — П-прости, я- Джордж сипит еще сильнее, прерывается на сильный кашель и переносит обе ладони на горло, жмурясь. — Я погорячился, — продолжает он, не открывая глаз, — сильно погорячился. Я н-не хочу — Кхе! — умирать… Последнее слово едва можно было бы расслышать, если бы не гробовая тишина — всё живое смолкло от криков. Беспокойство приходит со спины удушающим дымком, крадёт дыхание. — Мне- Мне всё это время было не понятно, почему ты, ну, — Джордж кашляет в себя, — это же глупо вот так ради меня- я… М. И замолкает, не зная, как собрать мысль воедино. — Я тоже погорячился, — тихо признаёт Клэй, — мы… оба. — Да, — соглашается Джордж, начиная вдавливать пальцы в горло, разминая, — мы… мы можем, ну, попробовать заново? Очень тревожная и нервная улыбка искажает его лицо. Клэй чувствует на себе такую же, хмурится, кусает нижнюю губу и отводит взгляд на стену, смущается, — в его глазах наверняка можно прочесть всю боль от сказанного сгоряча. — Да… да, пожалуй, — с губ слетает неловкий смешок, — но я, кхм, думаю, должен объясниться перед тобой? Картина складывается, будто последний кусочек пазла наконец встает на своё место. Недоверие и боязнь звучат в душе даже сейчас, и теперь резкость слов Джорджа не кажется такой внезапной. Именно поэтому Клэй одновременно так хотел поговорить и так грел надежду молчать до собственной кончины (которая, иронично, должна настигнуть его совсем скоро — в конце Игр). Между ними слишком много недосказанности, додумок, вопросов. Все это копилось-копилось, как сор под ковром, который было лень выметать за дверь, и в один прекрасный момент, когда нужно было наконец всё вскрыть и вычистить, вылетело густым серым облаком. Джорджа можно понять. На Голодных Играх ничего не должно делаться просто так — всё стоит жизни. И внезапная добродетельность вечно молчаливого Клэя никак не внушает доверия. А для него всё это время не существовало ничего, кроме головной, блять, боли. Вот и думай теперь, кого или что винить во всем произошедшем! Чёрт возьми, как же паршиво. — Нет-нет, т-ты уже, — Джордж запинается, — эм, всё сказал? Боже… — Я… Да, я уже, — Клэю никогда так не хотелось ударить себя чем-нибудь потяжелее. — Я не- не скажу ничего нового, я лишь- я… Он делает глубокий вдох и выдыхает то, что так хотел сказать ещё с самого начала: — Прости, пожалуйста. Клэй не видит лица Джорджа, — прячет закрытые глаза в сгибе локтя, словно трус, — но чувствует удивление. Вместе с ним и смущение, лёгкое как порыв ветерка, который едва колышет огонек свечи. Стена неловкости больше не давит, разваливается на кирпичи, а те тают, пока падают вниз. Верёвка, повязанная вокруг сердец обоих трибутов, уже не ощущается жёсткими и нестерпимыми кандалами, а воображаемая гигантская пропасть больше не страшит. Появляется мост, пока еще хлипкий, но соединяющий обе стороны. По нему можно пройти, если осмелишься. Джордж делает первый шаг. — Я вряд ли смогу простить тебя, — неуверенно начинает он, — но мы можем попытаться… выжить вместе? Клэй опускает руку и распахивает в удивлении глаза, неверяще смотря на Джорджа. Тот сразу же отводит взгляд и отворачивается, садится полубоком, пытается скрыть плывущую на устах глуповатую улыбку. — В смысле, — спохватывается он объяснить, — я, ну, умру, если останусь один, а ты не можешь меня убить, и, поэтому…? Другого варианта не остается, но осознание этого факта отчего-то не звучит как приговор.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.