-• • •-
Время идёт так же мучительно медленно, как маленькими каплями наполняется ведро: кап-кап, кап-кап — сколько ещё осталось капать? — кап-кап… Ожидание не то долгожданного лечения, не то кровавой расправы затягивается настолько, что чужими шагами кажется шорох травы. Сердце вздрагивает, всё тело напрягается, но стоит лишь прислушаться, и оказывается, что это был просто ветер. Не Клэй. Джордж долго всматривался в неизменный пейзаж: разбросанные по земле камни, шершавая почва, изредка колышущаяся трава, устремляющиеся вверх ели и серое, мутное небо. Долго разглядывал бледнеющие силуэты деревьев. В конце-концов, положил голову на согнутые в колене ноги и закрыл глаза. Всё, что он мог сделать, уже сделано: каша киснет в другом месте, треклятое открытое ранение щиплет от касания с тканью штанов, и убежища он не покидает. Джордж ждёт, и это ожидание, по ощущениям, скоро задушит его. Может, не стоит так бояться? Наконец затолкать страх поглубже и посмотреть в лицо фактам? Перетерпеть сейчас всяко лучше, чем оказаться обузой и распрощаться с жизнью. Конечно, никто не даёт гарантий, что дальше будет всё хорошо и терпение окупится, но конкретно об этом лучше не думать. Джордж мысленно кивает мысли, гласящей о смирении, и удивляется тому, как быстро он её принимает. Без паники, без погони за собственными чувствами в попытке их заглушить. Только жуёт треснувшую нижнюю губу, морщась от тупой несильной боли. Всего лишь одного глубокого вздоха хватает, чтобы успокоиться, и это должно насторожить, но как-то… всё равно? Ощущение такое, словно он смертник, которому вот-вот отрубит голову палач, и который никак не пытается это предотвратить, не пытается вырваться или дать отпор. Ну отрубят и отрубят голову, зачем лишний раз напрягаться, если нет другого выбора? В конце-концов, он и так мертвец. Рано или поздно — значения не имеет. Джордж облизывает губы и чувствует слабый, совсем немного сладковатый, металлический привкус. Укусил до крови, что ли? Поднимает голову из-за ноющей шеи, смотрит на уже привычный пейзаж и ловит себя на мысли: что-то не так. Туман отходит всё дальше и дальше, силуэты деревьев становятся чётче; тучи медленно уползают прочь, будто большие плоские черепахи. Где-то щебечет птица, радуется, что небо проясняется: за серым маревом иногда мелькают светло-синие размытые пятна. Остатки дождливой погоды растворяются, скоро, наверное, будет ясно. Ничего необычного, что может показаться подозрительным. Но Джордж вдруг замечает лишнюю деталь, — ткань, свисающую со входа, — резко выпрямляется и шипит сквозь зубы от того, что его затылок ударяется о земляную стену. Нечто, чего не было какое-то время назад, сейчас, должно быть, лежит над расщелиной меж каких-нибудь скал, прилетев туда на… это маленький парашют? Интерес прошивает всё тело. Джордж подползает ко входу, осторожно выглядывает наружу, запрокидывает голову и видит капсулу, по форме напоминающую маленькую шестиугольную коробочку со сглаженными углами… Быть того не может! Запрет выходить кажется таким далёким и незначительным на фоне неожиданной находки, что забывается вовсе. Джордж выбирается из расщелины и неуклюже встает на ноги, дрожащими руками тянется к капсуле, аккуратно берет её и притягивает к себе. Она холодная, отяжелена чем-то, что находится внутри, её вес по-настоящему лежит в ладонях. Это не галлюцинация, не видение на больную голову или что-либо ещё в подобном роде. Это совершенно точно помощь от спонсоров. Да ладно? Неужто их тронула слезливая история двух родственных душ, вынужденных убить друг друга? Джордж глупо, немного жутко, улыбается и дышит через раз, чувствуя, что сейчас засмеется. Страшно засмеется как какой-нибудь псих, которому показали указательный палец. Зальётся хихиканьем, перерастающим в размашистое и хриплое «ха-ха»! Вот прямо сейчас! …И выдыхает только одно неловкое «хе» — останавливает трезвый страх нарваться на неприятности, пока Клэй (с топором!!!) отсутствует. Нельзя шуметь. Нельзя выходить из расщелины. Джордж нервно сглатывает слюну и спешит вернуться обратно, в безопасность, крепко держа капсулу у груди как мышь, по-тихому таскающая зерно из амбара к себе в нору по ночам. Так спешит, что наступает на небольшую лужицу у входа и пугается её всплеска. «Не сидите на месте и продолжайте в том же духе» — гласит единственная надпись на тонкой бумажке, которая едва не рвётся от того, как её натягивают. За ней, словно в каком-то глупом и до ужаса наивном сне, лежат бутылёк антисептика и щипцы. Джордж, не доверяя собственным глазам, с силой жмурится до пятен и мошек, но ни бумажка, ни округлый предмет не исчезают. Это действительно происходит с ним прямо сейчас. Он действительно только что получил помощь от спонсоров. Отрицание происходящего отзывается странной сладостью в груди, взрывается трепещущим всполохом радости и надежды, заставляет губы вновь растянуться в глупой улыбке. Если это сон, то Джордж не хочет просыпаться, потому что… да потому что это шанс! Их заметили, не разогнали при помощи своих шайтан-механизмов, на которых стоит вся Арена, дали эту капсулу и говорят «продолжать в том же духе»! Может, и не придётся убивать друг друга? Нет, это глупо, победитель ведь всегда был один… Тогда почему спонсоры написали именно это? У них, что, гадкий план какой-то есть?.. Мгх-х, как же сложно! Уже и не знаешь, как относиться к ситуации: смеяться или плакать. И от радости или горя… Джордж ударяется лбом о колени, но разношерстные мысли всё равно продолжают терроризировать его. Создается ощущение, что собственный разум поделился на две части: надежду и отчаяние. Первая рисует всевозможные хорошие исходы, вторая — плохие, ужасные, да настолько, что холодок пробегает вниз по спине. Оставаться посередине не получается: истощённое борьбой за жизнь сознание одновременно хочет и расслабиться, зная, что всё наладится, и отогнать глупую веру в лучшее, потому что опасность никуда не ушла, Голодные Игры продолжаются. Сейчас определённо охота и плакать, и смеяться. Не от радости или горя, а от неразберихи в собственной голове.-• • •-
Клэй вернулся так же неожиданно, как и ушёл: вдруг бесшумно, точно кот, возник перед входом, напугав до дрожи. Он осмотрел вздрогнувшего Джорджа и, заметив капсулу в его руках, спросил, что это такое. Его голос был как угрюмая туча, как пепелище после большого пожара, как безжизненная пустошь, сухая и истощенная. Он одновременно звучал так, словно вот-вот выкинет что-нибудь из ряда вон выходящее, и так, словно сейчас завалится спать с тяжеленным грузом на плечах. На смущенно-удивлённый ответ, который Джордж едва не проглотил, пока проговаривал, он только промычал и взял капсулу. Клэй выглядел ещё хуже, чем до этого, напоминал куклу с пришитыми пустыми глазами, и уже не вспомнить, какой ворох мрачных чувств преследовал в его присутствии, заставляя замереть и сжаться. В его руках была крючкообразная игла, от одного вида которой становилось дурно. Просьба снять штаны и колготки прозвучала как приказ, и Джордж ощутил себя послушной марионеткой, когда сразу же подчинился. Клэй, не медля, сразу начал обрабатывать все инструменты антисептиком, держа их над своей ладонью. Резкий запах спирта вгонял в ужас. Под кожей будто уже ходила сотня жгучих игл, когда была обработана и рана. Джордж отчетливо помнит, как дрожали его плечи, когда прозвучала просьба зажать меж зубов рукав куртки и не смотреть. Он упрямо следил за иглой, будто под его надзором она не посмела бы причинить боль, но отвернулся, когда металл коснулся кожи. Всё последующее слилось в единый едко шипящий водоворот: невыносимая боль, тёмные пятна перед влажными глазами, звон в ушах и норовивший прозвучать на весь лес истошный вопль. Было до мучений долго и вязко от страха, до ужаса хотелось прекратить всё это, и в голове нараставшим оглушительным гулом звучала только одна мысль: больно-больно-больно-пожалуйста-хватит! Не было дела до чувств Клэя, лица которого не было видно из-за смазывавших всё произошедшее слёз или тьмы зажмуренных глаз; не было дела ни до чего вокруг. Реальность сузилась только до повторявшихся болезненных проколов, рассекавших кожу, словно нож кровавые потроха, и неисполнимой мысли-мольбы окончить страдания. Джордж и не помнит, когда всё завершилось. Он нашёл себя надрывно плакавшим в сгиб локтя, вдавленным в земляную стену в неудобной позиции, отчаянно пытавшимся не обращать внимания на разрывавшую, будто стая обезумевших от голода волков, его ногу боль. У него не получалось. Клэй остался в той памяти молчавшей тенью, ушедшей на дальний план. Можно сказать, что его и не было вовсе, и Джордж нашел утешение только в сразившей его дрёме, а затем — и в коротком сне. Холодном, одиноком, но безболезненном. Двигаться трудно, да и не хочется. Слабость окутывает всё тело прохладным покрывалом, пустота зреет в груди. На щеках стынут следы слёз, глаза слипаются. Сон постепенно отходит на второй план, и суровая реальность вторгается в сознание пульсирующей болью в ноге. Нарастает, шипит, копится песком под кожей. Через какое-то время слышно и птиц, и тяжёлый чужой вздох, но ощущения пробуждения нет. Ты будто всё ещё плаваешь на грани дрёмы, не отдавая отчёта всему происходящему вокруг. Ноют дёсны. Стена перед глазами плывёт, раздваивается. Джордж отводит от неё взгляд и поворачивает голову, ощущая напряжение в затекшей шее. На том конце расщелины сидит Клэй, пряча лицо в скрещённых на коленях руках. Можно подумать, будто он плачет, но его плечи не дрожат, и с его стороны не звучат всхлипы. Интересно, о чем он думает? Думает ли вообще или просто коротает время, абстрагируясь? Джордж чувствует лишь пустоту в груди. Ощутив на себе взгляд, Клэй медленно выпрямляется и смотрит в ответ. Янтарь в его глазах больше не пронзает копьём, только сквозит печалью. Тень ложится на его лицо, смешивается с клубящемся, будто аура, мраком вокруг. Голос слабый: — Ты как? Джордж не отвечает сразу. Действительно, а как он? Радуется ли, что его экзекуция закончилась? — Нет. Опечален ли тем, что не откинул в процессе копыта? — Тоже нет. Ему всё безразлично. — Никак, — честно отвечает Джордж, не меняясь в лице. Клэй спрашивает: — Зелье пить будешь? Кажется, это всё, что его интересует. Ни моральное состояние трибута (товарища?), ни то, болит ли у него нога, пусть даже ответ очевиден, ни то, хочет ли он чего-нибудь… Как у Джорджа нет никакого желания возвращаться к чувствам, так и со стороны Клэя нет никакой заботы. Они оба очень устали и обессилели во всех смыслах, но этот факт почему-то не мешает маленькой детской обиде засесть колючим комочком в сердце. Джордж угукает и получает в дрожащие руки зелье регенерации. В опустошенной голове пролетает единственная мысль: вот весело же будет сейчас случайно его уронить! И исчезает, оставляя после себя горечь под ложечкой. Джордж медлит, наблюдая, как расходятся круги на жидкости. Это расслабляет, ненадолго, но отвлекает от начальной цели. В конце-концов, на языке начинает тлеть сладковатый вкус, и в горло заливается всё содержимое колбы. Небольшая тяжесть в желудке кажется чем-то забытым, даже смущает. Пробуждается как зверь ото спячки голод, звуча возмущенным урчанием из живота. Джордж игнорирует его и отворачивается к стене, притягивает затекшие ноги ближе к телу и вдруг замечает, что те чем-то накрыты. Странно, что он не увидел раньше того, что на нем, почти как одеяло, лежит раскрытый спальный мешок! Дэвидсон поднимает удивлённый взгляд на Клэя, но тот уже не смотрит в ответ, отвернулся к стене. В груди ощущается слабым всплеском смущение. Спасибо?-• • •-
Как же наивна была мысль о том, что одеваться — дело быстрое! Холод пробирает до костей, и одеяло-спальник никак не спасает, особенно когда ты сидишь едва не голой задницей на земле. Да и зачем, собственно, почки морозить, будто проблем в жизни мало? Вот и решил Джордж кое-как, — авось получится в тесном пространстве! — одеться. Через горсть времени безуспешной возни и косых взглядов Клэя было решено не надевать ботинки. Еще через пару минут захотелось надеть хотя бы колготки. Уже чуть ли не со скрежетом зубов получается одеть здоровую ногу, но с другой возникают беды. Как минимум смотреть на неё больно, а как максимум — трогать её чревато ощущением, словно кто-то по-злодейски ударяет ножом прямо по шву. И Клэй, видя все многочисленные потуги и получив уже по случайности пару раз стопой в бедро, неуверенно предлагает не делать этого. Джордж бы с радостью согласился, однако проигрывать холоду в его планы не входит, о чем он и сообщает, отрицательно мотая головой. Решительность и немного ослиного упрямства делают своё дело: худо-бедно, но тёмные колготки оказываются на ногах. Наконец-то! Облегчение и радость от достижения цели прибавляют больше сил, и Джордж тянется за штанами под жалобным взглядом Клэя, прикрывающего ладонью конкретное место на бедре. Наверное, после зашивания не стоило лезть в бой с одеждой в тесноте расщелины, мало ли швы разойдутся, но холод, собака, доконал. У Джорджа просто не было выбора: он или одевается, или отмораживает себе мягкое место. Сидеть одетым и укрытым спальником гораздо комфортнее. Даже, кажется, теплее. Создается ощущение небольшого уюта, несмотря на то, что вся голова в земле после возни. Хочется покушать и упасть в дрёму на неделю, не чувствуя тянущей боли в ноге; забить на выживание и совет не сидеть на месте, на Игры в принципе. Зачем о чем-то беспокоиться, когда можно свернуться калачиком в углу и укутаться в спальник? Мысль вдруг, совсем капельку, смущает. Джорджу вновь кажется, что пара приоритетов в его жизни определенно перевернулась вверх ногами. Окончательно и бесповоротно. Ну и ладно. Клэй что-то ищет у себя в рюкзаке. Недолго, — всего один вжик собачкой и шорох ткани, — а потом спрашивает: — Ягоды будешь? Джордж тут же распахивает глаза, отвлекается от разглядывания грунта у своей щеки и неосознанно принимает вид смертельно голодающего. Его взгляд, похоже, всё говорит за него. Клэй протягивает горсть в сжатой лодочкой ладони и переворачивает её, когда Джордж подносит свою. Пару дней назад взволновала бы чистота ягод, то, где они хранились и их свежесть, но сейчас получается думать лишь о том, какой у них божественный сладкий вкус, и просить еще. Клэй, благо, не жадничает. То ли из-за моральной усталости и потрясений за начало дня, то ли из-за действия регенерации неумолимо клонит в дрёму. Хочется закрыть глаза, окунуться в приятную, совсем не пугающую тьму, позволить ей залить собственное сознание и отключить его от реальности. Хочется ощущения лёгкости и плавного движения по течению, плыть себе в мягкости и комфорте… Так не хватает беззаботности, ощущения не отяжелённых оковами рук и ног, что Джордж даже не думает отказать себе в дневном путешествии в мир грёз. Но стоило ему блаженно прикрыть глаза, как раздаётся выстрел. Сонливость смахивают с головы как надоедливые крошки со стола. Клэй, точно перепуганный кот, выпрямляется и напряжённо смотрит в лес. Одна из его рук медленно нащупывает топорище. Кто-то умер. Возвращение в суровую реальность напоминает нырок в ледяную бушующую реку. Страх делает маленький укол в сердце, ускоряет его, заставляя стучать в ушах. Становится тревожно, встает ком в горле. Вовремя вспоминается текст с записки, звучит в голове совет не сидеть на месте. Джордж сухо сглатывает. Чувство безопасности — то, чего не хватает с самого начала Голодных Игр, и именно это убежище дарит его. Выходить, а уж тем более покидать расщелину, неохота от слова совсем! Но давно ли воля смертника весит хотя бы грош? Вспоминается и рёв толпы, звучащий как хор одичавших собак на полную луну, и то, с какой жаждой крови всех трибутов хотели сожрать на месте одним только взглядом… Страшно. Джордж не понимает толком, чего он ждёт от Клэя, когда начинает умолять его о чем-то одними глазами и связью чёртовых душ. Он просто смотрит и, получая в ответ такой же, как у себя самого, растерянный и загнанный взгляд, чувствует себя немного лучше. Как будто его понимают. Как будто его поддерживают, не произнося ни слова. Хотя, почему «как будто»? Гул и эхо второго выстрела разлетаются над верхушками деревьев, пугая ворон.-• • •-
«Солнца диск золотой давно уж ушёл на покой»
Аккуратно и нежно лёгкая мелодия просачивается в дрёму. Плавно, не разрывая мягкий окутывающий сознание туман, словно молоко вливается в чай. Совсем тихий, едва слышимый голос начинает звучать в голове как лёгкая трель флейты…«Серебряна Луна, его сестра, брызгами звёзд красит небеса»
Слова превращаются в пастельные образы, сталкиваются как пушистые облачка, рисуют неряшливыми кляксами видение. Тёплый омут сна манит к себе, зовёт бледными искрами маленьких звёздочек, играющих на тёмно-синем полотне вдали. Шаги неторопливы, дорога лежит по щекочущему ноги мху, из которого изредка выглядывают причудливые шляпки грибов. По обеим сторонам плавно вырастает лес. Совсем не колючие еловые лапы гладят щёки, заполняют пространство вокруг. Деревья тянутся так высоко, что накатывает сонная слабость, если попытаться догнать их верхушки взглядом.«Во тьме ночной старый путник идёт домой, и примет его тепло наш очаг»
Красивый голос звучит всё чётче. Огромные ели закрывают обзор на звёзды впереди. Их изогнутые длинные корни змеями вырываются из-под земли, путаются друг в друге, создают непроходимую стену. Мох под ногами с мягким треском рвётся на кусочки, разрастаются грибы. Видение размывается, погружается во мрак.«Слышишь, огонь искрит в печ-?»
Джордж ворочается, недовольно мыча от прерванной дрёмы. Подцепляет пальцами край спальника и тянет на плечи, но чувствует холодок у открывшихся ног и толкает неподатливое «одеяло» обратно. То сгибается у лодыжек и не стелется, приходится дёрнуть ногой, чтобы оно легло как надо. Небольшая возня окончательно отгоняет желанные объятия сновидений. Начинают чувствоваться покалывающий стопы холодок и тянущее неприятное ощущение швов. Джордж с шумным вздохом сдаётся и открывает слипающиеся глаза. В голове ходит эхо слов какой-то песни, живой, настоящей, которая только что звучала здесь. Сонный Джордж недоумённо оглядывает расщелину в поисках обладателя голоса, который почти провёл его в глубокий сон, и натыкается на Клэя. У того брови кверху, забавный взгляд, будто его только что спалили за чем-то очень-очень постыдным, и ладонь закрывает рот. Голова работает через силу, словно старый проржавевший механизм, и дважды-два складывается туго. Но, когда это всё-таки происходит, Джордж распахивает глаза от удивления. Клэй, что, пел?!