По дороге в огонь

Джордж делает первый шаг. Привыкши не нагружать левую ногу, он сильно хромает, заваливается, будто вот-вот упадёт, и оказывается в руках Клэя. Тот держит его за предплечье, не давая встретиться носом с землёй. Прошла всего пара дней с ранением, а простая здоровая ходьба оказывается чем-то непосильным, чуждым, как будто ты вновь маленький ребёнок, только встающий с четверенек. Становится стыдно за себя и свою беспомощность, но это всё рассеивается, стоит только поднять взгляд. Клэй смотрит ободряюще, поддерживает (во всех смыслах) без слов, не торопит и не стыдит. Их могут заметить, они слишком долго были в расщелине, и такое промедление опасно, но никто из них не придаёт этому должного значения, будто забывая, что вокруг — Арена. Клэй убирает руку, — такую тёплую, что место касания ощутимо обдувает холодком, — и отходит немного назад, готовый поддержать вновь. Джордж глубоко вздыхает и решается на второй шаг. Более уверенно, уже зная, что ему не дадут упасть, он наступает на левую ногу. Ожидаемой всем телом боли не следует. Напридуманных ужасов со льющей рекой кровью и зияющей дырой сквозь плоть — тоже. Только с непривычки держать на себе вес немного подкашивается стопа. Джордж со сбивающимся от волнения дыханием пытается идти, не ковылять, вперед, и у него это получается. Шаг, — перестать расставлять в стороны руки для удержания равновесия, — ещё один, — оторвать взгляд от земли, — и ещё. Вспомнить, воплотить в жизнь с колотящимся от радости сердцем и забыть ужас, пронзающий всё тело от мысли встать на ноги. Джордж со счастливо-глупым выражением лица смотрит на Клэя, а тот улыбается ему в ответ. Солнце греет голову и плечи, светит в глаза, заставляя щуриться. Заливистое пение птиц похоже на звон маленьких колокольчиков, и шелест от дуновения ветра в кронах деревьев ласкает уши. Где-то вскакивает с ветки ворона и пронзительно каркает, ей вторит ещё одна, и только эта единственная деталь развеивает лёгкое очарование окружающего со всех сторон леса. Сразу слышится и мерзкий писк комара, и глухой стук собственного сердца в ушах. Джордж ощущает грязь на собственных волосах и морщится. На ощупь они наверняка жирные и колкие от мелких частичек почвы, даже прикасаться к ним противно. И рядом же стоит ничем не смущённый Клэй, что сейчас пытается вычистить всю землю из своих распущенных волос, наклонив голову и яростно (по-другому не описать) взъерошивая и так беспорядочные пряди. Слетающую пыль с его головы видно не вооруженным глазом. Им обоим определенно нужно будет помыться… если хоть кто-нибудь из них доживет до принятия ванны. Звучит, однако, удручающе. Клэй ещё и встряхивается как собака и негромко чихает. Джордж тихо говорит «будь здоров», и слышит гнусавое угуканье в ответ. Стоять на открытом пространстве непривычно. Нет, даже не так… Озираться по сторонам в поисках возможной опасности, при этом стоя посреди свободного от деревьев куска леса, — очень и очень напрягает. Ощущение, будто что-то буравит спину взглядом своих маленьких противных глазёнок, а разглядеть наблюдателя никак не получается. То ли он в самом укромном уголочке ныкается, то ли у Джорджа просто воображение разыгрывается, и он начинает поддаваться паранойе. И вообще, почему они тут стоят? Им разве не нужно, ну, уверенным шагом идти к победе (теперь Дэвидсон может это делать!) или что-нибудь в этом роде? Просчитывать действия наперёд, составлять план, не? Джордж уже открывает рот и поворачивается к Клэю, чтобы спросить, но так и замирает, ничего не сказав. Тот прямо сейчас как ни в чём ни бывало заплетает косичку вместо своего куцего хвостика. Пальцы умело скользят меж прядей, крепко сплетая их вместе, и ловко втягивают в процесс резинку, болтающуюся на запястье. Короткая косичка, падая на затылок, на миг ловит блик от солнца. Клэй всё так же без смущения поворачивается к Джорджу и недоумённо выгибает бровь, как бы беззвучно спрашивая: «Что?». А Дэвидсон продолжает хлопать глазами и не сразу догадывается прикрыть рот. Правда, почти сразу открывает вновь: — Ты умеешь плести косички? Клэй на секунду бросает взгляд в другую сторону и отвечает: — Ну… да? Сестре плёл. При том он звучит так, будто всё это — само собой разумеющееся и обыденное. Будто уметь петь для него — стыд и срам, а плести себе косы — пф-ф, да каждый день так делает. Джордж, конечно, ничего против не имеет (честно сказать, это даже смотрится красиво), но его малясь смущает сдвиг в чужих взглядах на вещи. Это у них, интересно, в Шестом Дистрикте всеобщая норма, или только Клэй такой чудной? И ведь не спросишь же, потому что прозвучит грубо и невежливо… А, чёрт с этим, не хватало ещё чужие волосы мусолить! — Мы, это, — Джордж быстро меняет тему, — что делать будем? Есть план? — Не-а, — Клэй хмурится, переступая с ноги на ногу, — только что хотел об этом тебя спросить. Замечательно! — Ла-адно, хорошо, — звучит с каплей нервозности, — а идеи хотя бы есть? И молчание в ответ. Они оба стоят и смотрят друг на друга как баран на новые ворота, надеясь, похоже, на авось. Становится до жути охота вернуться обратно в расщелину, свернуться калачиком в углу и забить на всё вокруг, только чтобы не стоять и просто так не топтаться на месте. Даже птицы смолкли. Глядят, поди, на двух дураков и посмеиваются про себя. Когда тишина становится невыносимой, первым её нарушает Джордж: — Мы можем пойти к Рогу Изобилия за оружием? Его там, вроде, много было… — Не думаю, — неуверенно тянет Клэй, уводя взгляд вбок, — я уже ходил. До встречи с тобой. Там, как я понял, всегда караулит один Профи. — Вот зараза! — взмахивает рукой Джордж и вдруг вспоминает кое-что. — А вчера же кто-то умер. Двое умерли, ты не смотрел их портреты ночью? — Э-э-э, нет? Я спал как убитый. — Ну вот и я тоже… А находиться здесь нельзя, — голос сквозит досадой. Клэй опять выгибает бровь и украдкой спрашивает: — Как это — нельзя? Джордж глядит на него с большим подозрением. Щурится, высматривая ответ в янтарных глазах, но замечает только недоумение. Как это можно было увидеть лишний антисептик и не обратить внимания на записку? Хотя, при его-то состоянии вчера, наверное, и не такое можно было упустить… — Вместе с антисептиком была записка, — поясняет Джордж, — которая от спонсоров. Там написано, что нам нельзя сидеть на месте. Клэй произносит одно тупое «а-а», на которое по детской привычке хочется ответить таким же тупым и ядовитым «б», и вслед за этим говорит: — Ну, тогда нам только к Рогу и идти. — С чего вдруг? — Это, как бы, единственное… плутать по тайге себе дороже, короче. — То есть, ты предлагаешь пойти прямо к лис- кхм, Профи, чтобы они нас точно убили? Если Клэй и обратил внимание на всплеск стыда после чужих слов, то проигнорировал это. — А у нас есть варианты? — Не идти и сидеть на попе ровно? — с неловким смешком предлагает Джордж, противореча сам себе. — Чтобы нам под эту попу потом дали пинка? — Ага? Клэй щурится как кошак, морщит нос и поджимает губы. Его зрачки становятся шире от легшей на них тени и затопляют собой позолоту радужки. Для полноты образа не хватает с десяток бледных усов на щеках, которые бы поблескивали на солнце от того, что вытягиваются вперед. Джордж вспоминает своего давно ушедшего от старости на небеса кота, что раньше так же щурился на собачий лай снаружи, и сердце колет. — Если мы придумаем что-нибудь ещё, — говорит Клэй, расслабляя лицо, — то выйдем сухими из воды. Тактику какую, план, если нас обнаружат. М? — Можно, — с тяжёлым вздохом соглашается Джордж, пытаясь выгнать воспоминания о коте из головы. Неудачно, к слову. Лука был очень ласковым и умным, но в то же время шебутным. Он часто пакостил по мелкому: то грязными после лотка лапами по чистой постели пройдет (пахло потом просто ужасно), то на открытую книгу ляжет, комкая страницы, то устроит ночной забег… Тогда, в прошлом, это немного раздражало. Далеко не до степени «у-у-у, все, хана животному», конечно! А сейчас… Тоскливо так. Дом пуст без него и… И вообще, Дэвидсон, ты на Арене, перестань мысленно сопли на кулак мотать! — Мне бы… Мне бы узнать, — Джордж отворачивается, когда находит подозрение в чужом взгляде (будь проклята эта связь!), — какое у тебя второе зелье. Может, придумаем что-нибудь с ним. Клэй на этот раз не цепляется к чувствам, которые режут, словно нож горячую плоть, его грудь тоже, и молча достает оставшееся зелье из рюкзака. Перед этим он, как бы так выразиться, чудит: поднимает ногу и балансирует на одной второй, сбрасывает с плеча лямку и кладет на поднятое колено рюкзак (каким образом тот не упал только?). Другой бы человек на его месте, наверное, просто присел бы на корточки. На первый взгляд в сильно треснувшей колбе только мутная серая жидкость, начавшая шипеть и темнеть под лучами солнца. Зелий с таким свойством можно пересчитать по пальцам, а Джорджу не очень хочется ни вытаскивать пробку, чтоб понюхать (если это то, о чем он думает, то пахнуть должно отвратительно), ни взбалтывать, дабы ненароком не лопнула до сих пор «живая» только на честном слове склянка, поэтому он спрашивает: — Зелье серое или красное? Клэй тут же отвечает: — Серое. — Значит, это слабость, — с разочарованием в голосе выносит вердикт Джордж. — Делает человека более вялым и рассеянным. Думаю, очевидно… Если с первым зельем повезло, то второе можно, разве что, разбить и использовать осколки от склянки в бою — и то полезнее будет… — И засунь это обратно в рюкзак, почернеет на солнце — испортится, — добавляет Джордж, массируя переносицу пальцами. Вообще, по-хорошему выкинуть бы слабость в ближайшие кусты и забыть, но вещами на Голодных Играх лучше не разбрасываться. В конце-концов, битое стекло — страшное оружие, можно кинуть кому-нибудь в глаз. Клэй, как его и попросили, аккуратно убирает зелье в рюкзак и встает нормально, более наконец не вызывая опасения, что вот-вот болезненно грохнется на землю. Но вдруг из-за чего-то хмурится и смотрит так, будто ты ему величайшую глупость в лицо сказал, и потому долго молчание не длится: — А почему ты спросил? — Спросил что? — спустя короткую паузу звучит недоуменный вопрос. — О цвете зелья. Джордж открывает было рот, чтобы ответить, но слова так и остаются в горле. Он оказывается сбитым с толку, поджимает губы и хмурится. По привычке хотелось злобно заворчать, мол, я ж не вижу красный, но Клэй-то об этом не знает. Наверное и о самом недуге не слышал никогда, потому что даже у знакомых в Третьем Дистрикте челюсть отвисала — настолько это редкое заболевание. Не верили даже, бывало, и не отвязывались, пока не гаркнешь. И ведь ответа не избежать. Джордж, морально готовясь объяснять всё в сотый раз (язык уже смозолил одно и то же талдычить), начинает спокойно: — Я не вижу красный и ещё некоторые цвета. Болезнь такая, не лечится. У Клэя на лице написано удивление. Он хлопает округлёнными глазами, молчит какое-то время и смотрит так пронзительно, что под его взглядом ощущаешь себя меньше, чем ты есть на самом деле. Разница в росте усиливает это чувство, и между рёбер, тех, что ближе к ключице, хладеет кожа. Джордж нервно прикусывает нижнюю губу, отводит глаза от чужого лица и смиренно ожидает что-нибудь в духе: «Да ну, ты бредишь» или «Что, серьёзно?». Но вместо этого получает по-детски любопытное: — А что ты видишь вместо них? И в который раз, когда дело доходит до обсуждения его цветовой слепоты, ощущает себя не в своей тарелке. Нет, даже не так. На этот раз он ощущает себя выброшенным пинком к чёртовой матери с этой самой тарелки, потому что ему впервые поверили на слово! Нет, правда, даже его друзья, узнав это, переспрашивали, а Клэй… Клэй просто принял это за чистую монету. Странное, скверное какое-то, чувство селится в груди. Кажется, что если умело ему солгать, то он и подвоха не заподозрит. Чужое внезапное доверие — явно не то, к чему привык Джордж! — Вместо красного — серый, — неловко отвечает он, — вместо зелёного — жёлтый. Я хорошо вижу только жёлтый и синий… Клэй произносит лишь тихое «оу» и опускает взгляд. Джордж неосознанно повторяет за ним и видит, как он переносит вес на другую ногу, а освободившуюся разминает круговыми движениями лодыжки, уперев носок в землю. Они согласились с тем, что стоять на месте нельзя, но прямо сейчас бессовестно это и делают, наверное, зля спонсора, который оставил ту записку. Джорджу не очень нравится думать о том, что вот-вот случится что-то плохое, о чем их предупредили, но они игнорируют это. И, разрывая молчание, Дэвидсон возвращает разговор к теме плана: — Так мы, ну, что делать будем? К Рогу пойдем? Клэй резко поднимает голову, осматривается и разворачивается в сторону леса. — Да, — с опаской отвечает он, сжимая ладонь свободной руки в кулак. В другой у него топор, который он не отпускал все это время, и на лезвии которого отчетливо видны тёмные пятна. Кровь? — Ты-ы знаешь дорогу? — Джордж протянул «ы», когда пытался выгнать все пугливые мысли из собственной головы. Он уже видел кровь в обстоятельствах, когда это не просто тёмная жидкость с какой-нибудь картинки или лёгкий порез, и в теории это должно было закалить его, но всё произошло ровно наоборот. — Примерно, — неуверенно тянет Клэй, поправляя лямку рюкзака. — Пойдешь за мной, и смотри в оба. В немного иных обстоятельствах Джордж бы шутливо протараторил «вас-понял», но его чувство юмора благополучно ушло в отпуск. Он ощущает холодок, копящийся у него в животе, и лёгкую дрожь в коленях. Вид запекшейся крови на топоре упрямо не желает выходить из головы, а нервозность по случаю похода к Рогу Изобилия лишь усиливает страх. Клэй на своих длинных ногах идет слишком быстро, и Джордж не особо успевает, оборачиваясь, рассмотреть удаляющуюся от них обоих расщелину. Скалы, идущие вверх по сопке, собирает вокруг себя тонкая ель, а за ней тёмно-жёлтым пятном простирается лес. Такой же, какой сейчас притягивает неприятными холодными объятиями к себе и погружает во тьму с головой. Под ногами много мелких камней, коряг, боками случайно натыкаешься на молодые деревца и раскинувшие свои ветви кусты. В какой-то момент Джордж оборачивается в последний раз, более не видит расщелины, — её закрыл собой лес, — и осознает, что назад пути нет.

-• • •-

Время теряется в потоке проплывающих мимо глаз стволов и растений вокруг. Их так много, что высмотреть что-либо, кроме грязной желтизны, возможным не представляется. От огромных елей падают глубокие тени, над головой яркими кляксами появляются проблески света между ветвей. Под ногами трещат мелкие палки и опавшая хвоя, шелестит высокая трава. Птицы напевают легкую мелодию, совсем не подходящую под настрой обоих трибутов. Их мирная песенка даже звучит как издевка, контраст напряжения в телах и спокойствия природы вокруг. Видеть лица не нужно, чтобы знать, что Клэй сильно хмурится. Может, щурится, бегает глазами по округе и пытается не заблудиться в однотипном пейзаже. Джордж, честно, не понимает, как здесь можно ориентироваться. Тени на несколько долгих секунд становятся прожорливее. Пожирают дорогу впереди и по бокам, сокращают и так скудный из-за растительности обзор. Пятна света тускнеют, едва ли не пропадают совсем, и птицы вдруг берут паузу. Становится так тихо, что Джорджу начинает казаться, что он вновь идёт по паутине, скрадывающей звук от его шагов. По белой липкой паутине, окружающей логово огромного паука, которому хватит одного рывка, чтобы вонзить клыки в шею и переварить заживо. Мурашки бегут по спине. Нескольких быстрых взглядов под ноги не хватает, чтобы успокоиться. Всего пара секунд. Солнце выходит из-за облака, насыщает светом пробелы в хвое над головой, прогоняет страшные тени. А Джордж продолжает растерянно вертеть головой. Сколько этих пауков на Арене? Встретится ли один из них на пути снова, застигнет ли врасплох? Дэвидсон бросает взгляд на затылок Клэя. У того слегка подскакивает от каждого шага косичка, всё больше и больше проваливаясь в проём между шеей и верхней частью рюкзака. В голове зреет и забирается на язык вопрос: возможно ли справиться с такой тварью? — Клэй? — шёпотом зовет Джордж. — А ты сможешь убить паука? — Кого? — так же шёпотом переспрашивает тот, не оборачиваясь. — Паука. Большого такого. Мысль о том, что лучше было не спрашивать, душит собой страх и желание обнадёжить себя. Всё больше становится очевидно, что спасаться от членистоногой твари придется бегством. Из воспоминаний она предстаёт монстром, способным убить человека одним лишь укусом. Да её же не одолеешь! — Какого такого большого паука? — Клэй бросает взгляд за спину, но быстро отворачивается. Джорджу начинает казаться, что что-то здесь не так. Неужели можно всю жизнь прожить близ тайги и не услышать ни разу об этом пауке? То есть, голоса в шахте мерещатся, а молва о таком чудовище и не ходила никогда? — Он ещё в засаде сидит, — уже неуверенно уточняет Джордж. — Я его тут, на Арене, видел. — Впервые слышу о таком, — подтверждает все подозрения Клэй, — насколько он большой? — Ну, очень? — тот паук сидел в темноте, было видно только его светящиеся глаза, а по ним точно судить не получится. — Мне кажется, что он и человека убить может… Клэй вдруг останавливается, и Джордж чуть не врезается лицом в его рюкзак. Во взгляде обернувшегося товарища читается неподдельный ужас и удивление, а в центре груди шипит ворохом песчинок испуг. По первости показалось, что в обоих ни с того, ни с сего проснулся сильнейший страх пауков. Забавная, потому что никто из них наверняка (Дэвидсон-то уж точно) до этого в ужас не впадал от мысли о маленьких восьмилапых. — Тебе кажется, или это на самом деле так? — осторожно уточняет Клэй, разворачиваясь спиной к лесу. С такого ракурса видна его поднятая в недоумении бровь. Джордж, отходя на шаг назад, слегка повышает тон и показательно раскидывает руки: — Ну, он сидел в во-о-от такой норе! — Норе? — А вокруг неё куча паутины! Я чуть не прилип к ней. Клэй хмыкает и отводит взгляд. Вид у него при этом становится задумчиво-тревожным: брови домиком, губы поджаты; пальцами свободной от топора руки он мнёт лямку рюкзака, переступает с ноги на ногу. Джордж не прерывает его раздумий, но окунуться в свои не может. В голове мысль только о том, чтобы идти дальше, спешить, раззадоривая ранки (или что там?) на стопах, которые вдруг решили дать о себе знать спустя дни с той ночи блуждания по лесу. От воспоминаний мурашки бегут по спине, и в памяти всплывает тот жуткий мрак, холод и нестерпимая боль… Джордж опускает взгляд на левую ногу. Сверлит её глазами, рассматривая, как ботинок стоит на траве. Стоит, чёрт возьми. Не лежит, не упирается в стену расщелины, принимает на себя вес тела, не посылая жгучую резь вверх по голени. Боли и раны нет. Всё это по-прежнему кажется каким-то чудом или счастливым сном, от которого вскоре проснёшься. Очень-очень длинным сном… Джордж всё-таки зависает где-то на облаках, и его сердце ёкает от речи, разрезающей молчание: — То тварь летающая, то пауки, что ещё-то, мать вашу? Клэй очень забавно ворчит. То ли его раздраженно-обреченная интонация, то ли само содержание фразы вызывает у Джорджа непроизвольный смешок. Хоть и ничего смешного в этой ситуации нет, вот совершенно! Неизвестно, какая ещё дальше жопа будет, в оба глядеть надо и каждого дуновения ветра шугаться, а не хихикать. — Вокруг их нор паутина, да? — спрашивает Клэй и получает в ответ кивок. — Заметишь — скажи. Мы почти пришли к Рогу. Последнее он говорит, кивая вперёд. Джордж невольно задерживает своё внимание на окружающем пейзаже. Такой же грязно-жёлтый, такой же плотный на растительность и полный комаров да мошек. Никаких опознавательных знаков, кричащих о том, что эта часть леса именно у Рога, нет. Кроме, пожалуй, просвета впереди. Клэй, возвращающий прежний темп ходьбы, закрывает своей спиной обзор, и Джордж вытягивает голову из-за его плеча, чтобы рассмотреть увиденное. Абы-как, но он всё-таки убеждается, что где-то впереди ряд деревьев действительно резко обрывается, как будто его там намеренно срубили (вернее сказать, убрали), для поляны… Рога Изобилия. В ногах хладеет кровь, мышцы наполняются силой, готовые к бегу. Уже ставшее привычным чувство вкупе с участившимся сердцебиением заставляет ощутить цепкие когти страха между рёбер, словно на грудь села большая зверюга. Села и пыхтит, клокоча. Джордж прячется за чужую спину, не готовый наблюдать, как просвет становится всё ближе и ближе с каждым шагом, и ловит себя на мысли, что у Клэя стальные нервы, раз он продолжает так уверенно идти. Заразиться от него смелостью не выходит, потому что всё это — напускное, мнимое, на самом деле они оба боятся до дрожи в коленях. Оба не знают, что их ждет, и что делать, но продолжают подходить к личному капкану. Джорджу тошно от другой мысли, которая говорит, что, не будь Клэя впереди, он бы не осилил этот путь и остановился бы сразу, как всё понял. Он по-прежнему внутри трусливая визжащая псина, и это мерзко. Подходят они в полном, будто похоронном, молчании, провожая на тот свет самих себя. Кажется, что если отвести взгляд на лес, то можно будет заметить, как он тускнеет и теряет краски, становится пепельным, будто после пожара. Сгоревший, он образует собой дорогу на тот свет. Уже в который раз чувствуя леденящее кожу дыхание смерти, Джордж не думает о том, будет ли это больно или появится ли черный тоннель со светом в конце, он лишь вспоминает своих близких. И живых, и мёртвых. Живые, наверное, быстро смирятся с его смертью, ведь с Игр никто не возвращается, а мёртвые… Интересно, кто по ту сторону будет встречать Дэвидсона первым: кот Лука или бабушка с дедушкой? Или, может, все вместе? Протянут ли они руки для объятий, или будут стоять туманными силуэтами в тёмной дымке? Скажут ли что-нибудь, или будут молчать? Грудь стискивает тоска. Хочется хотя бы увидеть их перед тем, как забыться вечным сном. Увидеть улыбки на вечно уставших лицах бабушки с дедушкой, увидеть, как слепой и сильно похудевший в старости Лука вновь смотрит на мир здоровыми глазами, свободно ходит с поднятым хвостом и не падает от того, что его задние лапы разъезжаются в стороны. Хочется увидеть их счастливыми в последний раз. И, пожалуй, ради этого не страшно умирать… Из пут тоскливых мыслей вырывает ощущение чужой ладони на запястье. Джордж вздрагивает, останавливается и поднимает взгляд на Клэя, развернувшегося к нему полубоком. Тот отводит взгляд куда-то в сторону и кивает туда же. На его лице написано замешательство, а в груди чувствуется укол удивления. Джордж вскидывает бровь, выходит из-за его спины и видит поодаль Рог Изобилия. Обзор на него частично закрывают деревья перед носом, но рассмотреть его всё же удается. Огромная конструкция, по форме напоминающая грубо оттесанный рог коровы, отлитая из какого-то тёмного материала и частично вкопанная в землю, стоит в центре поляны. Вокруг стоят двенадцать невысоких пьедесталов, с которых Игры и начались. Внутри Рога разбросаны в беспорядке некоторые припасы, которых, кажется, стало гораздо меньше с самого первого дня, и из глубины льёт синий свет от чародейского стола. «Лис», точащих и свои клыки, и оружие, нигде не видно. Джордж аккуратно выглядывает из-за деревьев и осматривает Рог ещё раз. Тревога чувствуется противной вознёй мелких червей в животе. — Никого нет, — тихо озвучивает Клэй его мысли. — Ни-ко-го. — Может, это ловушка? — до конца не веря в увиденное, предполагает Джордж. — Может, они все с другой стороны… — Надо бы проверить, — Клэй говорит твёрдо и решительно, звучит как самоубийца, готовый шагнуть прямо в капкан. Ему, кажись, жить надоело, о чём громко и шепчет Джордж: — Ты рехнулся?! — Их может там и не быть, — продолжается бред самоубийцы, — и мы сможем забрать оружие. — Но также они могут там быть! — с нажимом на «могут» шипит Джордж. — Это я и хочу узнать! — шипит в ответ Клэй. — Ты быстро бегаешь? — Нет!!! — Ну значит стой здесь, я дам сигнал! Джордж не успевает ничего возразить и наблюдает, как его товарищ спешно выходит из-за укрытия деревьев. На запястье теплеет прикосновение, и этой рукой уж очень сильно хочется дать кое-кому подзатыльник! Чисто в профилактических целях, чтоб неповадно было творить подобное безрассудство! Этот самый «кое-кто» оборачивается через плечо после пары шагов и шепчет что-то о побеге в лес, если Профи всё-таки на месте. Джордж потом точно найдет его живым, мёртвым или на небесах (да хоть из-под земли за грудки вытащит), и даст подзатыльника. Клэй идет, чуть пригнувшись, будто хищник, приближающийся к добыче, хотя в данной ситуации всё должно быть наоборот. Он держит наготове топор и постоянно осматривается; чем он дальше, тем слабее чувствуется его напряжение, пока вовсе не обрывается как большая липкая нить. Джордж прислоняется к дереву и переводит дыхание. В груди зияет дыра, пустота, которой не было минуты назад. Казалось бы, всю жизнь прожил без связи и должен был выдохнуть с облегчением, но без чужих чувств всё ощущается слишком непривычно. Как будто оторвали часть тебя и унесли далеко-далеко… Джордж смотрит на метку на ладони правой руки, и думает, что, может, так оно и есть. Сердце бешено стучит в ушах, когда Клэй боязливо заглядывает за Рог. Он долго стоит, не решаясь пройти дальше. В конце-концов делает первый шаг и тут же чего-то шугается как напуганный кот. У Джорджа все внутренности сводит. Он готовится бежать, уже разворачивается полубоком к лесу, но вдруг Клэй заходит за Рог во второй раз. Заходит и ненадолго пропадает из виду, пугая до льда вместо сердца. Минуты ощущаются вечностью, страх съедает заживо. В голове сворачиваются в клубок все самые тревожные мысли, заставляя колени дрожать. Ловушка, «лисы» с ножами и топорами, уже выплеснувшие горячую кровь товарища на траву, змеи, чёртовы голоса, даже пусть здесь не шахта, — да что угодно! Джорджу больше страшно от мысли не о своей, а о чужой смерти. Может, потому что в одиночку он точно мертвец, а, может, потому что не хочет терять родственную душу. Искать истоки собственного страха, стоя и готовясь к худшему, — это как одновременно книгу читать и консультировать клиента. Невозможно, одним словом. Однако Клэй как ни в чем ни бывало выходит с другой стороны и, держа спину прямо, возвращается к месту, где стена сменяется зияющей дырой с припасами. Он высматривает Джорджа среди деревьев и машет на себя рукой, мол, иди сюда, всё чисто. А тот тяжело вздыхает и пытается расслабить дрожащие плечи. Хмурится и представляет, как даст этому идиоту хорошего подзатыльника. Такого, чтоб на всю жизнь запомнил, потому что нефиг так пугать! Джордж с ещё одним глубоким вздохом делает шаг вперед. Ещё и ещё, не сводя взгляда с Клэя. Похоже на выход из расщелины — так же волнительно и до ужаса страшно, только теперь на кону — жизнь. И за спиной оказывается не комфортное убежище, а объятия теней леса. На открытом пространстве ощущаешь себя мишенью. Большой такой, с тёмной точкой в центре.