-• • •-
— Чт- что это было?! — дрожащим голосом шепчет Джордж, опираясь о сосну. Он так и не отпустил руки Клэя, как и Клэй не отпустил его, даже когда они оба остановились, устав от бега. — Вс… вставший мертвец, — с таким же дрожащим голосом шепчет Клэй. Его плечи сильно дрожат, он нервно водит из стороны в сторону рукой, которой держит зачарованный топор (видимо, догадался подобрать его, когда прибежал в Рог), другой — мёртвой хваткой держит запястье Джорджа. — К-кто?! Клэй рассказывал о многом. Об ужасах шахт, о суевериях, но точно не о том, как оживают мёртвые! В других обстоятельствах Джордж бы подумал, что это ересь какая-то. Невозможно заставить встать уже умершего человека, у него ж сердце не бьётся! Но произошедшее у Рога точно не привиделось. Не могло. Человек точно ел другого человека. И убил. — Мёртвые, ес-если, — Клэй заикается и тяжело дышит, — земля проклята, встают и… и едят жив-вых. В груди стоит лютый мороз страха. Такой, будто меж рёбер действительно зима и сугробы. Страшно. До дрожи, до заикания и до вздрагивания от любого шороха. Джордж в ужасе, но далеко не в таком, в каком сейчас пребывает Клэй. Тот буквально пугается и едва не подпрыгивает, когда Дэвидсон переступает с ноги на ногу. — Клэй? — тихо зовёт он, когда слышит чужие рваные, будто задыхающиеся, вздохи. — Я… Я в… в п-порядке, в…! порядке! — Клэй прикладывает руку с топором к груди и щурится. Джорджу не нужно чувствовать колющие его под ложечкой маленькие иголки, чтобы понять, что ему врут. Вся буря чужих чувств обрушивается ледяными волнами раз за разом, и это далеко не похоже на обычный испуг! — Ты не в порядке… Голос дрожит, ломается. Место прикосновения кожа-к-коже теряет чувствительность из-за чужого холода. Клэй пытается что-то возразить, но опускает голову и жмурится до слёз в уголках глаз. Джордж сполна ощущает на себе все оттенки его чувств, которые становятся своими собственными, но страшно не за себя. Вот-вот обледенеет грудь и треснет от малейшего удара, разломается на кусочки. Клэй роняет топор, опирается ладонью о ствол дерева и игнорирует сползающую по его плечу лямку от щита. Джордж толком не знает, что делать. Зовёт, повышая голос, снова, но никакого ответа не следует. Заходит спереди, встает лицом к лицу и несильно трясёт за плечо, пытается обратить всё внимание Клэя на себя, отвлечь, но тот не реагирует. Джорджу никогда не доводилось успокаивать людей в таком состоянии! Он растерян и едва сам сейчас не поддастся панике. В голове путаются мысли: просто испуг ли, приступ? Ко врачу ведь на Голодных Играх не поведёшь! Ответственность за состояние товарища душит, добавляет трещин льду в груди, подгоняет что-то делать-делать-делать, чтобы не стало хуже, но делать что? Продолжать звать? Потрясти сильнее? Что?! Джордж пытается отвлечь Клэя вновь, обращается к нему, — умоляет, — сжимая пальцами ткань куртки на дрожащем плече: — Клэй, пожалуйста, посмотри на меня! И тот смотрит. Замутненными янтарными глазами с узким зрачком, исподлобья, но смотрит. Губы его вздрагивают, вырывается всхлип. Он вдруг подаётся вперёд и крепко обнимает Джорджа. Держит в своих руках так отчаянно, как будто вот-вот потеряет, вцепляется пальцами в куртку, мнёт ее; проводит носом над ухом и прижимается виском к виску. От его тела льёт жар, а от рук и сердца — лёд. Кажется, что он вот-вот разревётся как ребёнок в объятиях матери, всхлипывает и дрожит, но слёз нет. Джордж не обнимает в ответ, просто позволяет стискивать себя. Будь обстоятельства другими, то заворчал бы, стукнул бы по спине ладонью, потому что не любит все эти телячьи нежности, однако смиряется. И с хриплым от тисков дыханием, и с кисловатым запахом пота, забивающим нос, и с участью плюшевой игрушки, ведь Клэю так точно будет спокойнее. С каждой минутой всё больше становится привычным ощущение рук за спиной; биение двух сердец — не таким загнанным, более мерным, а лёд тает, оставляя после себя мягкий жар. И чувства звучат так отчётливо, так близко, что смущают. Каждая нотка и каждый оттенок от столь тесного контакта незамедлительно вторгаются в грудь и звучат ярко-ярко, будто свои собственные. Джордж понимает, когда Клэй успокаивается. Дышит ровнее, и на сердце у него спокойно. Когда продолжает обнимать, — уже не так сильно, не до хрипа, — просто потому что не хочет отпускать. Греется, иногда ненадолго стискивая вновь, будто без этого Джордж растворится и пропадёт. Одолевает ощущение безопасности и комфорта. Да, посреди леса недалеко от Рога, в бегах от ожившего, блять, трупа, на Голодных, в конце-концов, Играх! Странное это чувство, чуждое, — никогда на памяти объятия так долго не длились, — но одолевает. Нет раздражения, нет желания заворчать на тактильные наклонности Клэя, нет… сил вовсе. Просто охота заснуть прямо так. Стоя. То ли из-за того, что комфорт и тепло ассоциируются только со сном, то ли из-за усталости, но охота. Очень. И Джордж бы не отказал себе в удовольствии подремать минут десять, если бы не жаркий стыд. Сперва показалось, что стыд его, Дэвидсона, но как он может его испытывать, если вот-вот уснёт? А потом картина складывается сама: Клэй, видимо, приходит в себя. Он напрягается и шумно вздыхает над ухом, водит ладонями по спине, будто всё никак не может осмелиться прижать к себе ещё раз, — последний, — отстраняется и размыкает объятия. Вместе с ним уходит тепло тела и сердца, ощущение слитых воедино душ, целостности, даже, может, правильности, — необходимо было продолжать так стоять, слушая дыхание друг друга, — и дать объяснение возникшим чувствам не получается. — Прости, — виновато говорит Клэй, опуская взгляд. Он нервно мнёт пальцы на руках, и это его движение читается как раскрытая книга — не хотел отпускать. — Прощаю, — произносит на выдохе Джордж и скрещивает руки на груди. Клэй отходит на шаг и отвлекается на уроненный топор. Дышать в отданном назад личном пространстве становится легче. — Тебе лучше? — интересуется Джордж. Клэй поднимает топор и отвечает почти сразу: — Да… Да, намного. Хочется спросить, чего он так испугался. В смысле, от чего именно он чуть не начал задыхаться, хватаясь за грудь, ведь Джордж тоже видел… это, но не отреагировал так остро, хотя должен был. Даже не так. Обязан был трястись всем телом и ходить, вечно озираясь по сторонам, обязан был прятаться за чужую спину всю свою оставшуюся жизнь, потому что, мать их, ожившие мертвецы — это уже слишком! Словом, страдать от паники должен был он, Дэвидсон, а не Клэй, и это очень странно. Может, страх за состояние товарища пересилил страх от акта каннибализма? В смысле, да, произошла полная жесть, трибут умер мучительной смертью, но это происходит едва ли не каждый день по несколько раз, и на фоне этого внезапная паника Клэя — нечто более серьёзное. И имеет ли вообще смысл называть произошедшее каннибализмом, если, по факту, не человек ел человека, а труп ел человека? Или это всё-таки одно и то же?.. Нет, к черту. Слишком страшно и мерзко, чтобы думать об этом. Любопытство на возникший вопрос утоляет сам Клэй: — До ужаса боюсь вставших мертвецов… Это многое объясняет, хоть и неожиданное откровение смущает. Джордж чувствует отголоски страха и осматривает товарища. Он всё ещё смотрит себе под ноги, мнёт пальцы руки, держащей топор, и в целом выглядит зажатым, стеснённым. Джордж видит в нём того себя, который сидел в расщелине, чувствуя непосильное для своих плеч одиночество, ожидая поддержки от родственной души, сидящей рядом, но не имея возможности об этом попросить — не доверял. Видит и… понимает Клэя. — Хочешь… поговорим об этом? — предлагает Джордж, пытаясь поймать взгляд янтарных глаз. Оставлять неразрешёнными чужие проблемы не хочется — совесть замучает. — Нет, я… я буду в порядке. Спасибо. Однако Клэй отвергает помощь и зажимается ещё сильнее, скрещивает руки на груди. Он всё-таки отрывает взгляд от земли, и на лице у него написана такая тревога, что Джордж начинает чувствовать свою собственную. — Нам бы… до реки сходить, — озирается по сторонам Клэй. — Вода кончается и… где-то ночевать надо. До расщелины долго идти. — А до реки — быстро? — Да, — Клэй закидывает на плечо едва не упавшую с его запястья лямку щита, и та снова сползает на предплечье. Джордж же вспоминает про кинжал в руке, когда случайно касается им своего плеча. Поднимает перед собой, всматриваясь в свое мутное отражение на слабо переливающимся лезвии, сует свободную ладонь в карман и прикидывает, что туда точно не поместится. За пояс совать — страх выронить случайно по дороге, а в руках таскать… Клэй все Игры, наверное, тащит с собой и рюкзак, и топор, и, вроде бы, никаких проблем не испытывает. Правда, сейчас он борется с лямкой щита, которая никак не хочет задерживаться на плече, и Джордж хмурится. — Слушай, а, может, — бросает он взгляд на рюкзак и задерживается на карманах по бокам, — я рюкзак понесу? На тебе, ну, и так слишком много вещей… Клэй фиксирует свободной рукой лямку и отвлекается на Джорджа. Смотрит на него всё тем же тревожным взглядом, но долго не думает: — А… да. Да, пожалуй. Рюкзак не то чтобы тяжёлый, но к земле прибивает, точно гвоздь. Давит, гремит колбой внутри (только бы не лопнула…), и это непривычно, но терпимо. Зато Клэй хорошо разминает плечи и в целом выглядит более свободным. И щит у него из рук не валится, теперь покоясь на месте рюкзака. Джордж легко затолкал кинжал в боковой карман, и теперь больше не отягощен мыслями о том, что держит нечто колюще-режущее. С тупым лезвием, — «спасибо» перепугавшему Клэя до смерти трупаку, — но по-прежнему опасное. Запугать кого можно, наговорив и приукрасив, — мол, бои-ись меня, смертный, у меня оружие богов — зачарованный кинжал! — и уже хорошо. Клэй в который раз осматривается и, найдя нужное направление, выходит вперёд. Джордж, если честно, до сих пор не понимает, как здесь можно ориентироваться, но чужой внутренней карте безоговорочно доверяет. Насколько можно судить из пройденных расщелина-Рог и Рог-лес путей, они сейчас уходят вправо от первого. Получается какой-то прямоугольный угол, и, если вспомнить слова Клэя о том, что река ближе, выходит, что расщелина стояла не в таком уж и хорошем месте. В смысле, сама по себе она хороша, — замечательна! — но стоит явно далеко от реки. Хотя, не Джорджу же знать, как там русло проходит, может, и хорошо все было, это просто предположения… И вообще, проще всего сейчас идти едва ли не след-в-след за Клэем, чем самому что-то думать. Видеть перед собой его спину уже становится привычным, так сказать, видом, и это успокаивает. Успокаивает, развеивая параноидальные мысли о том, что кто-то за ними следит. Джорджу не по себе каждый раз бросать взгляд в глубину леса, боязно, что заметит чьи-то глаза. Причем ощущение слежки настолько навязчивое, что охота отодвинуть щит и упереться лбом между лопаток Клэя. Наверное, связь родственных душ может заразить не только чувствами, и эта мысль вызывает тихий нервный смешок. Вокруг тишина, нарушаемая лишь шорохом шагов. Ни пения птиц, ни клича ворон, — все слетелись к Рогу, — ничего. Деревья редеют, однако подлесок — наоборот. Вилять меж многочисленными молодыми ёлочками, колючими кустами и высокой травой становится всё труднее и труднее, и Джордж просто забивает на это. Не оцарапает же его хвоя, в самом деле? Наступает на мягкую шишку и чуть ли не подпрыгивает, когда из-за неё стопа уходит в сторону. Так и до вывиха лодыжки не далеко! Клэй останавливается и оборачивается через плечо, чувствуя всплеск страха, и Джордж отрицательно мотает головой, — мол, не, ничего серьёзного. Они идут дальше, ни о чем не говоря. Идут, позволяя тишине заполнять воздух вокруг, и это напрягает. Хочется сказать что-нибудь, даже пусть это будет глупым, спросить, но язык не поворачивается — нет тем, за которые можно было бы зацепиться. Джордж смотрит только на Клэя. Чувствует, как расползается по спине покалывающий холодок. Ощущение слежки возрастает с каждым шагом, и в какой-то момент, достигнув критической параноидальной точки, затихает, будто не было вовсе. Затихает, как и всё вокруг, даже шаги, хотя никто не останавливался. Кто-то быстро подходит сзади. Джордж и пикнуть не успевает, как оказывается прижатым спиной к кому-то, кто… приставляет к его горлу грёбанный нож!!! — Клэй! — громко зовёт девичий голос над ухом, и названный разворачивается всем телом так же быстро, как пойманный врасплох кот. — Отдай мне топор, или я перережу ему горло! Угроза вполне реальна: девушке одного движения хватит, чтобы леденящий кожу металл рассёк кадык. Джордж замирает с приоткрытым ртом и поднятыми к груди руками; боится сделать лишнее движение, ощутить, как из-за лезвия в считанные секунды расходится горло. И не сдерживает испуганного писка, когда его отводят назад, подальше от Клэя, из-за которого грудь обжигает тревога вперемешку с яростью. Янтарные глаза горят, брови сведены к переносице, а губы подрагивают, вот-вот разойдутся, раскрывая оскал. На его лице написано: убью. И он бы убил, если бы не взятый в заложники Джордж, который рискует от любого резкого движения распрощаться с жизнью! — Положи топор на землю! — озвучивает свои условия девушка, видя, что Клэй не лезет с ней в драку. — И отойди! Страшно. До ужаса, до возвращения льда в грудь страшно. Невозможно думать, кто тебя удерживает и почему знает Клэя, когда все мысли только о том, как давит нож на горло, едва не пройдет сейчас сквозь кожу! В уголках глаз давит, скоро соберутся слёзы. Джордж мысленно умоляет Клэя сделать хоть что-нибудь, а тот в растерянности переводит взгляд с девушки на нож, тоже боясь двинуться. Противник в выигрышном положении: даже если ей не отдадут топор, она избавится от трибута, приблизится к победе. А избавиться она может хоть прямо сейчас!!! Но не делает этого, хочет заполучить зачарованное оружие, чтобы точно победить. Черт возьми, да сколько же она за ними шла?! Когда поняла, что Джордж — идеальная мишень как заложник? Когда заприметила топор? И как оставалась незамеченной? Не вовремя вспоминается чутье на чужой взгляд, которое было успешно проигнорировано. Ну кто ж знал, что в этот раз опасность действительно есть, и это не просто игра уставшего разума?! Джордж нервно переступает с ноги на ногу и замечает, что ботинки липнут к земле. Опускает только взгляд, не имея возможности опустить голову, и видит под собой обрывающиеся нити паутины. — Прямо сейчас!!! — громко требует девушка, и сердце пускается в пляс. От пришедшей в голову идеи становится ещё страшнее, грудь леденеет ещё сильнее, а счёт идёт на секунды. Паук где-то сзади. Сидит, караулит добычу, расставив сети. Джордж в ужасе не от того, что боится грёбанное членистоногое. Он в ужасе от того, что сейчас собирается сделать. Клэй нервно сглатывает. Решает, что ему дороже: собственная победа или жизнь напарника, родственной души. Не было бы удивительным то, если бы он решил не повторять своей ошибки: не пренебрегать шансами на победу. Зачарованный топор — то, с чем можно идти против всех. Но он делает выбор и выигрывает время: медленно отходит на шаг и так же медленно опускает топор. Джордж чертовски сильно надеется, что паук у себя дома, потому что незаметно тыкать в паутину носком липнущего к ней ботинка — сложно! — Отойди! — требует девушка, не ослабляя своей хватки. Клэй повинуется: выставляет перед собой руки и медленно отходит назад. Он напряжен, чертовски напряжен — это видно в каждом его движении, и девушка тоже. Она не торопится с радостью подбегать к топору, ближе прижимает лезвие к горлу Джорджа, который жмурится, чувствуя, что вот-вот на его коже появятся бусинки крови. Он на миг теряет равновесие и переступает с ноги на ногу, — вторая, та, на которой он стоял все это время, отлипает от земли с глухим чавканьем, — и девушка с испугу дергается, едва не оставляя на нём рану. Лодыжка скоро заболит от частых тычков носком в землю. Где чёртов паук? Девушка медленно снимает лезвие с горла, говоря: «Двинешься — убью». Держит нож перед Джорджем, пытается сделать шаг назад и чуть не падает — сильно прилипла, пока стояла. Клэй быстро переводит взгляд с ножа на землю и тоже замечает паутину. До уха доносится неуверенное «что за- «, и тут же прерывается вскриком боли. Джордж едва не глохнет. С ледяным, но бешено бьющимся сердцем, он выскакивает вперёд, запинается о топор и падает в объятия Клэя. Шею и бока успевают задеть мерзкие шершавые лапы, и кожа на этих местах, по ощущениям, заполняется полчищем насекомых, которые хотят её прогрызть и выбраться на свободу. Джордж прижимается к Клэю, сжимает его куртку до боли в пальцах и жмурится, слыша за спиной борьбу — крики и шипение. Он не хочет смотреть, что там происходит. Не хочет давать картину происходящего своему воображению, которое потом повторит всё в кошмаре. Клэй дрожит всем телом, но находит в себе силы прекратить быть примороженным к месту. Он отстраняется от Джорджа, хватает его за запястье, поднимает топор с земли и бежит отсюда прочь. Никто из них не оборачивается, даже когда выстрел смерти разносится по всей Арене.-• • •-
У Джорджа дрожат руки. Чертовски сильно дрожат руки до состояния, когда он ни за что ухватиться не может. Идёт плечом к плечу с Клэем, оба молчат, каждый себе на уме. Шли бы, взявшись за запястья, но поравнялись — неудобно стало. Река действительно близко. Не так много времени прошло, и уже слышится журчание воды. Приятное, ласкающее уши. Задевающее воспоминание о пересыхающем горле и пене вместо слюны, ворон над головой… Птиц всё ещё не слышно. Испугались двух выстрелов и сохраняют похоронное молчание. Лес всё такой же жёлтый. Местами грязно-жёлтый, ярко-жёлтый; где-то — серый… Не враждебный, скорее осточертевший. Да, природа, да, свежий воздух, но это всё так глубоко сидит в печёнке, что бесит до привкуса желчи во рту. Хочется убраться отсюда поскорее. Голодные Игры уже раздражают, а не пугают, хоть и смерть всё ещё страшна. Джорджу навязчиво кажется, что у него мокрые ладони. Не от пота, не от прохладной речной воды, задевающей пальцы, когда набираешь воду в флягу, совсем нет. От крови. От несуществующей, мать её, крови. Липкой, металлической, заляпавшей руки по локти. И десятков взглядов на чистую кожу не хватает, чтобы избавиться от этого ощущения. Можно поздравлять себя с паранойей. Клэй, наверное, и не догадывается вовсе, что Джордж намеренно топтал паутину того паука. Громко, конечно, сказано, но эта тварь реагирует на касание к своим нитям, будто злобный сосед со своей цветочной рассадой, на которую — не-дай-бох-х! — наступишь и потом проблем не оберёшься. Только в данной ситуации проблемы — не выговор или проклятия в спину, а смерть. Самая настоящая. И Джордж чувствует себя убийцей. Не он убивал, не он заносил над кем-то колюще-режущее, но он был возможной причиной. Косвенным убийцей? — Можно и так сказать. И это осознание пачкает руки в крови, заставляет сердце каменеть, а голову быть подозрительно пустой. Наверное, к вечеру пробьёт на слёзы, но сейчас на это наплевать. Клэю, видимо, тоже. У него тоже пустота в груди. Или от Джорджа заразился. Всё ещё трясутся руки, и фляга чуть не отправляется в путешествие вниз по реке. Джордж чертыхается и сжимает её пальцами крепче. Не хватало ещё бед натворить… Клэй пытается посчитать, сколько противников осталось. Сидит, откинувшись на ствол ели, держит перед собой ладони и загибает пальцы. Хмурится, что-то беззвучно говорит себе под нос, словом — глубоко в раздумьях. Джордж бы и не догадался, что он счёт трибутов ведёт, если бы тот его не кликнул и не спросил о смертях за какой-то день. Дэвидсон, разумеется, во времени полная потеря-тетеря и ничего толкового ему не сказал. Через полчаса Клэй со смешком говорит, что три раза всё пересчитал, и они вдвоём, скорее всего, остаются против одного или двух трибутов. Хорошая ли новость, плохая — сказать сложно. Джорджу определённо от неё ни жарко, ни холодно. Он всё ещё ходячий камушек в ожидании истерики, потому что в его голове начинают копиться гнетущие мысли. Клэй приходит в себя быстрее. Кушает яблоко, которое вытащил из положенного на землю рюкзака, с тревогой, — грудь стискивает, — поглядывает на сидящего рядом Джорджа, смотрящего в одну точку где-то у своих ног. А тот теряется во времени, думает о разном. О крови на руках, конце Игр, о том, что на горле холодеет фантомное ощущение лезвия. О доме, родном дистрикте, заказе, который не выполнил из-за того, что на Жатве его имя назвали. О разном, в общем. Думает и… чувствует печаль. Тоску какую-то, ностальгию, — вспомнил что-то хорошее, — жалеет о чём-то. О чём? — Сам не знает. Отвлекается, когда Клэй встаёт с места. Поднимает голову, смотрит на его спину. Наблюдает, как тот зачем-то берёт две короткие палочки, приставляет их к голове, разворачивается и окликает: — Джордж, смотри, я — олень! Действительно похож. Палочки-рожки. Джордж фыркает, слабо улыбается и отводит взгляд. Клэй же возвращается на место и заглядывает ему в лицо. Будучи всё ещё с «рожками», он издаёт скрипящее «ме-у-у-в», видимо, копируя оленя. Джордж тихо хихикает и думает, что его напарник — дурачок. Гнетущие мысли не уходят, но перестают так озверело терзать голову.-• • •-
Метка родственных душ кажется интересной. Язычки пламени, центр огня у самого основания ладони, пятнышко рядом… Кожа огрубела, уже не такая тёмная, всё больше походит на ожог, чувствительная. Интересно, это заживёт? Наверное, вряд ли. Джорджа посещает мысль. Не та, которая окунает в раздумья, и не та, которая возвращает к женскому крику пару часов назад. Нет. Шальная, можно сказать. Джордж поглядывает на левую руку Клэя, которую тот положил на живот, и озвучивает мысль вслух: — А что будет, если мы коснемся метками? Связь образовалась из-за рисунка огня на ладони. Всё началось с него. И чем ближе к родственной душе, тем ярче звучат эмоции. Так что же будет, если всё это соединить? Клэй вскидывает бровь и отвечает не сразу. Поднимает ладонь, смотрит на метку. Смотрит на Джорджа. Ещё раз переводит взгляд туда-сюда. И молча протягивает ладонь в жесте, который бы сошёл за «дай пять». Джордж соединяет их метки. Волнительный укол в сердце. Ощущение песка на ладони из-за её чувствительности. Тепло чужого тела. И… всё. Оба озадачены. Оба ожидали что-то из ряда вон. Новый всполох огня, какое-то ощущение, хоть что-нибудь, что говорило бы о значимости этого знака. Да хоть чувство великих любви и привязанности к родственной душе, о котором распевает сказка… Но ничего — это как-то… разочаровывает? — У тебя ладонь меньше, — совершенно спокойно выдаёт Клэй. Джордж возмущённо раздувает ноздри и разрывает прикосновение. Отворачивается, скрещивает руки на груди, в которой теплится вселенская (детская) обида, и слышит, как хихикает Клэй. Между рёбер пляшут его смешинки, и Джордж фыркает, не сдерживая наползающую на уста улыбку.-• • •-
К ночи стало беспокойно. Темнота, далекие звуки неизвестного зверья, открытое место. Костер разводить по-прежнему опасно, холод подступает со всех сторон, и Джордж не отказывает себе в желании лечь спиной к спине Клэя. Тот тёплый. Очень. Сон не идёт. Веки отказывают смыкаться надолго. Какая-нибудь тварь вякает — и сердце пронзает испуг. В голове водоворот из мыслей, который предвещает кошмарное сновидение, что только ухудшает ситуацию. Обещанная всем пережитым истерика вот-вот подступит к горлу, на щеках уже холодеют следы слёз. В общем, скверно. Кажется, будто окунаешься в воду. Она забивает нос, уши, рот, мешает дышать. А потом резко выныриваешь. Глотаешь ртом воздух, сбивается дыхание из-за бешеного биения сердца, чувствуешь неприятное ощущение в носу из-за промывшей его воды… Ровно так же проходят короткие мгновения дрёмы. Отследить время каждого «погружения» невозможно, а вокруг всё ещё тьма тьмущая, отчего кажется, что и десяти минут не прошло. Надежда на нормальный сон затухает как пламя свечи, от которой остался фитиль да пара капель воска. Одолевает ощущение слежки. Опять. Только более зловещее, более многочисленное, что ли. И Джордж не может игнорировать его вновь, всматривается в черноту, надеясь успеть заметить трибута до его нападения. Клэй, похоже, тоже не спит. Дышит спокойно, но не мерно, не как спящий человек. Ничего не говорит, не пытается выяснить причины чужой тревоги. Может, смысла в этом не видит… Когда дрёма расслабляет тело, а мысли в голове берут передышку, Джордж чувствует, что вот-вот заснёт. До спокойствия, до сновидения, до забывания собственных тревог и чертовой слежки. Но на самом пороге мира грёз и он, и Клэй вздрагивают, а сон будто рукой снимает. Волчий вой вдали.