По дороге в огонь

Когда Энтони сказал, что к обеду стоит быть готовым, Джордж ожидал, что будет что-нибудь интересное. То, что вытащит из одиночества личной комнаты и отвлечёт от постыдных слёз, или даже, — мысль такая детская была, — можно будет увидеться с Клэем… Но всё оказалось гораздо проще и скучнее. Сначала Джорджа отправили в медпункт. Как-никак, было наказано приходить в него каждый день после полудня, чтобы, как оказалось, тебя лишь осмотрели, спросили о самочувствии и дали стакан сладковатой жижи. «Зелье регенерации дадут только в Капитолии, » — вспомнились слова, сказанные в поезде. Часть пазла сразу встала на своё место: регенерация отнимает много сил (жуткий голод на Арене тому пример), и лучше его принимать, будучи сытым. После завтрака Джордж был сыт, и, когда действие зелья закончится и желудок вновь скрутит от голода, как раз будет накрыт обед. Клэя в медпункте не было. Может, приходил раньше, а, может, пришел бы позже… рёбра всё равно сильно тянуло друг к другу от тоски, будто Джордж не виделся с Клэем годами, и это… больно. И странно. В смысле, почему так? Разве сегодняшнего утра не было? — Джордж долго над ответами не думал и спихнул всё на разрушенную библиотеку в голове. После медпункта и до обеда, как оказалось, проводится лекция про этикет Капитолия. Похоже, что они будут проводиться каждый день, потому что на горизонте маячит злосчастное интервью, а перед публикой надо вести себя подобающе. К самому первому интервью перед Играми трибутов Третьего Дистрикта никто не готовил, и сейчас внимание к подготовке наталкивает на мрачные мысли. Что там такого из ряда вон будет? Только ли на интервью приведут? — вот чёрт знает! Лектором, как бы то странно ни было, оказалась мисс, оглашавшая имена трибутов на Жатве. Её собственное имя слишком сложное, чтобы задержаться в голове, и потому Джордж… мысленно назвал её «конфета». Мисс Конфета. Потому что её наряд чем-то похож на смесь дорогих конфет и шоколадок в блестящих обёртках. Похож, так, образно говоря. Ну, смотришь на это цветастое безобразие, и на ум сразу же приходит одинокий магазинчик на центральной улице Третьего Дистрикта, с витрин которого тебя манят круглые яркие леденцы, пряники, пироженки и прочая радость жизни богатой — для простых смертных ценник больно кусается… Лекция проводится на этаже Третьего Дистрикта, и Джордж, честно, пытается сосредоточиться на том, что ему говорят. Слушает, кивает… однако правила местного мудрёного этикета никак не хотят влезать в пустую голову и задерживаться там. Ощущение, будто все слова Мисс Конфеты входят в одно ухо, а вылетают из другого. Лектор из неё хороший, — видно, что ей не прохладно на всё вокруг, как Энтони, да и говорит она по делу, — но Джордж всё равно ничего не может запомнить и чувствует себя мерзкой склизкой массой, которая растечется лужей от одного касания. Под кожей гуляет холодная покалывающая влага, вливается в каждую мышцу тела и будто застывает там, в плоти, сковывая все движения. Хочется укутаться в плед, выпить горячего травяного или ягодного чаю, чтобы согреться и прогнать влагу, но приходится сидеть при (скромном, с учетом капитолийской моды) параде, изображая из себя хорошего слушателя. Если бы Джордж внимательно слушал Мисс Конфету, то занял бы себя поиском причин существования того или иного правила. Но всё, что он вообще запоминает из лекции — то, что этикет мудрёный. И всё, что он на ней делает — периодически кивает, мол, да, я весь во внимании. Наверное, это безответственно. Прям до той степени, когда тебе говорят очень важную информацию, которую действительно стоило бы запомнить, а ты ворон считаешь. Но Джорджу как-то… всё равно? В груди оседает сосущая пустота, а в голове мысли тяжелы настолько, что шевелить их — лень. Мисс Конфета что-то говорит, и в ответ ей лишь кивок. Один из… а чёрт знает скольки, и после каждого такого поток слов всегда продолжался, однако сейчас — нет. Джордж замечает внезапную тишину, и вязкое марево, которым окутано его сознание, пронзает ледяной клинок испуга. Взгляд вскакивает к лицу Мисс Конфеты и встречается с её липкими, как сладость на солнце, глазами. — Вы вообще меня слушаете? — немного с обидой в голосе спрашивает она. — Я задала вам вопрос. Пустоту в груди шевелит жгучий стыд, перемешивается с ней, и ощущение такое, будто на рёбрах оседают влажные, но горящие угли. — Простите? — неловко говорит Джордж, отводя взгляд. — Я, эм-м… «Прослушал»? «Не расслышал»? Слова застревают в глотке, и молчание начинает говорить лучше любого из них. Мисс Конфета тяжело, но кратко вздыхает. — Если вы сейчас не в настроении меня слушать, — её слова звучат с укором, который прокалывает сердце маленькой иглой, — то ваша лекция окончена. Джордж хочет ударить себя по лбу. Сильно так, больно, чтоб до красного следа ладони, но лишь продолжает сидеть, с напряжением наблюдая, как Мисс Конфета, откланявшись, разворачивается и идёт к лифту. Поклон её был выученным, будто давняя привычка… часть того этикета, который был успешно пропущен мимо ушей? Джордж прикусывает нижнюю губу и чувствует, как безответственная пустота в его груди вскипает, оставляя после себя противную серую пену. Пену, которую поджигает стыд, и дым с пламени смердит прямо в горло, отдавая горечью на языке. Звучит гул поршней, и лифт с Мисс Конфетой плавно уходит вниз. Джордж остается наедине с самим собой — растерянным и злым на себя глупцом, у которого нет сил ни на мысли, ни на удар по лбу… Небольшой экран под телевизором показывает время в цифрах: «13:36».

-• • •-

— Хочешь пообедать с Клэем? — заявляет Энтони, едва входя в гостиную. Джордж слышал гул поршней, слышал и шаги, но всё равно вздрагивает, когда слышит вопрос. — Что? — тупо спрашивает он, хлопая глазами. Энтони скрещивает руки на груди и объясняет: — Клэй предложил вам пообедать вместе. Накроют здесь. Ты хочешь? Джордж наверняка сейчас выглядит как баран, увидевший новые ворота: у него глупый и почти не моргающий взгляд, а в голове — пустота. Удивление вторгается в грудь маленькими каплями, которые заставляют сердце слегка ускорить ритм. — А, — Джордж моргает, жмурясь, — д-да?.. Энтони кивает и уходит в коридор. Звук его шагов обрывается глухим лязгом дверей лифта и сменяется гулом поршней. Тот становится всё тише, пока на этаже вновь не воцаряется тишина. Джордж только сейчас постепенно осознает, что именно произошло. Всё то время после ухода Мисс Конфеты он просто сидел здесь, в гостиной, не имея ни желания, ни сил искать себе какое-либо занятие. Ощущение было такое, словно тишина и холодное одиночество накрыли с головой широким одеялом, а Джордж в нём укутался, потеряв счёт времени. Мысли по-прежнему лениво плавают в голове, едва звучат, иногда толкаемые тем удивлением, которое накапало в сердце. Может, пройдет минуты две, и Джорджа наконец осенит то, что он услышал. «Клэй предложил вам пообедать вместе» — слова не укладываются в голове, не связываются между собой. И чем больше Джордж пытается их связать, тем раздельнее каждое звучит, будто бессмысленный набор звуков: Клэ-й пре-д-л-о-жил… пред-л-о-ж-ил… Поэтому он откидывается на спинку дивана, вновь кутаясь в одинокую тишину и надеясь, что всё само как-нибудь образуется. На часах: «14:02». Кажется, прошло уже полчаса. Полчаса ничего-не-делания и ни-о-чем-не-думания. Хандра накатила, что ли? Джордж закрывает глаза и вздыхает с тяжестью, сравнимой только с движением мыслей в голове. Из-за тишины в ушах нарастает звон. За пеленой продолжительного звона то злополучное «Клэй предложил…» наконец обретает смысл и форму. Не просто звук и слово, а знание о том, что Клэй скоро будет здесь, в гостиной Третьего Дистрикта. И это… пугает? Всё внутри сжимается так резко и сильно, что кровь стынет в плечах. Это похоже на испуг, но за ним приходит тепло: согреваются руки, сердце мягко постукивает в груди… Джордж открывает глаза и смотрит в однотонный потолок, расчерченный полосами света, льющегося с окна. Прокручивает в голове мысль о том, что скоро увидится с Клэем, и уголки губ приподнимаются в лёгкой улыбке… Со стороны лифта вновь слышен гул. Он заставляет сердце замереть от предвкушения, а пустоту в голове окончательно рассосаться. Ей на смену приходит ворох взволнованных мыслей, побуждающий уставиться в полумрак коридора. Когда оттуда начинают звучать шаги, Джордж выпрямляется и ждёт. Ждёт, когда в грудь вторгнутся ещё одни чувства; вспоминает яркую будто солнце улыбку, ждет, что её обладатель вот-вот зайдет в гостиную, но… Из коридора выходят трое незнакомцев, несущих в руках подносы с блюдами, и один, несущий какой-то свёрток. По-детски глупое разочарование убирает с лица улыбку и превращает в груди мягкое тепло в кусачий жар. Джордж наблюдает, как очень скромно и по-рабочему одетые люди (наверное, прислуга) молча стелят скатерть, ставят подносы на стол и уходят, откланявшись. В их случае поклон вряд ли был частью вежливости-этикета, и со спины Джорджа сбегают неприятные мурашки. Он не привык к тому, что к нему относятся как к… богачу, что ли? Кто ж ещё-то прислугу нанимает, чтоб самому не напрягаться? Иметь дело с людьми, которые, эм, ниже тебя по статусу, — это что-то до жути странное. И заставляет чувствовать себя так странно-противно… Прислуга приходит не один раз. Часть приносит подносы, часть — столовые приборы, кто-то принес вазу и цветы… Джордж большую часть из приготовлений наблюдает не с дивана, а из-за угла коридора. Того, который в личную комнату ведёт. Слишком неуютно он себя чувствует, видя, как его замечают и кланяются. Так хоть никто не замечает… Да и ком в груди встает от мысли, что ты, ничем не занятый трибут, своим присутствием мешаешь. Ну, мало ли? За недолгое время приготовлений на одной из частей стола расцвёл царский пир: где-то в центре стоит большая тёмного цвета тарелка с салатом, а с него вверх тянутся, словно капли фонтана, чем-то скреплённые вместе небольшие обжаренные кусочки мяса; вокруг стоит много тарелок с причудливо украшенными блюдами, чьё разнообразие форм поражает настолько, что такую красоту кушать не хочется; чуть поодаль от «мясного фонтана» стоит ещё один, но поменьше, из ягод и фруктов… Глаза разбегаются. А на другой части стола всё намного скромнее: небольшая тёмная кастрюля, стоящая на дощечке, с торчащим из-под накрытой прихваткой крышки половником, и рядом с ней — два простеньких горшочка; два стакана с… водой, кажется, и пара прозрачных мисочек с орехами и ягодами. Глядя на такую разницу с другой частью стола и подмечая, что комплекта столовых приборов два, Джордж догадывается, что скромная часть предназначена трибутам, — ему и Клэю — потому что врачи чёрным по белому писали: «только лёгкая пища». Очевидно, что вон та ужасно-прекрасная царская часть стола в понятие «лёгкая пища» не входит. Да и что вообще входит? Куча овощей и фруктов? Неужто всё содержимое горшочков и кастрюли — скучная желтизна? — бред же… Крохотная искорка любопытства с чирком загорается в груди, точно спичка. Некоторое время гула лифта не слышно, и прислуга больше не появляется, поэтому Джордж аккуратно выходит из-за угла и проходит к столу, минуя гипсовые пьедесталы с расписными вазами и диван. Чем ближе он подходит к столу, тем «ужаснее» выглядит царская его часть. Дух захватывает от вида всех вкусностей, которые будто бы сошли с живописной картины известного художника. И сколько же времени и сил ушло на всё это — думать страшно. Подойдя к скромной части, Джордж заглядывает в ближайший к себе горшочек и с удивлением обнаруживает там нечто похожее на рагу. Хотя, может, это оно и есть? Кубики картошки, плоские кружочки овощей, кусочки тушёного мяса… немного зелени… Да, похоже на то. А в чёрной и массивной на вид кастрюле обнаруживается странный суп: какая-то плотная жижа, в которой плавают нарезанные грибы, и сверху это приправлено мелко нарезанной зеленью. Всё подано горячим, и Джордж долго в муть супа не глазеет, — рука-то нагревается даже сквозь прихватку на ручке крышки, — однако, отходить от стола не спешит. Действие зелья регенерации заставляет и так едва насытившийся утром желудок взвыть от голода. По ощущением, внутренности опять стягивает к животу и скручивает в тонкую трубочку. И вот, вроде бы, обед подан, — кушай на здоровье, — но садиться в одиночку стыдно. А вдруг, нельзя? А вдруг, грёбанный пропущенный мимо ушей этикет? Не дома же находишься, чтобы своевольничать! Но голод — не тетка, пирожка не поднесёт… Джордж, укусив нижнюю губу, было тянется взять пару орешков с миски, — их же много, никто не заметит, — но одергивает руку и отворачивается. Глубоко вздыхает, жмурясь, и тяжёлыми шагами идет сначала к дивану, чтобы сесть, но потом сворачивает к коридору, — мало ли, ещё кто из слуг придет, — и останавливается на полпути как вкопанный, чувствуя нечто странное в груди и слыша гул поршней. Ощущение такое, будто кто-то зажёг внутри маленькое пламя, и оно теснит твои собственные, собравшиеся будто бы в грозовую угрюмую тучу, разочарование, досаду и прочую муть. Джордж поворачивает голову в сторону коридора и с надеждой смотрит на холодные двери лифта, чувствуя, как огонь становится больше и ярче. Все мысли в голове затихают, остается только полумрак коридора, холодеющие от волнения руки и ускоряющее ритм сердце. … И, когда двери лифта расходятся в стороны, будто освещающая всё вокруг себя улыбка. — Джордж! — радостно зовёт Клэй, и Джордж не может сдержать лёгкой ответной улыбки. — Привет, — тепло говорит он, чувствуя, как от сердца отлегает грозовая туча. Клэй в несколько хромающих шагов сокращает расстояние и встает напротив, сцепляя пальцы в замок у живота. Вне полумрака коридора Джордж может рассмотреть его получше: гнезда на голове больше нет, вместо него — немного неаккуратная косичка (наверное, Клэй сам её заплел); лоб свободен от бинтов, и видно шрам, надрезающий правую бровь; на теле — тёмно-синего цвета пиджак и галстук, под ними — белая рубашка, сверкающая из-за маленьких блесток; ниже — цветом чуть темнее, чем пиджак, прямые брюки и чёрные туфли. Словом, одежда точно такая же, как у Джорджа, только, кажется, Клэй в ней смотрится лучше. Намного. — Ты прикинь: они сказали, что мне нужно ходить в этом весь день! — возмущенно тыкает в пиджак пальцем Клэй. — Ве-есь! Я ж помру! Джордж не сдерживает тихого «пф-фт» и ощущает, как улыбка непроизвольно становится шире. — Тебе-то хоть идёт, — честно говорит он. — И как будто ты так не ходил неделю перед Играми. — Да, но всё равно! — жалуется Клэй, строя плаксивое лицо и активно жестикуляруя. — Это же жуть как неудобно! — В навороченные костюмы не одели — и уже хорошо, — со смешком говорит Джордж, — а ведь могли… — Перед интервью оденут, и тогда я точно помру, — обречённо выдаёт Клэй, и Джорджа пробивает на смешок. — Не смешно! Меня этот… галстук! — задушит скоро… — Давай ослаблю, — предлагает Джордж и, видя кивок, тянет руки к шее Клэя. Тот поднимает голову, чтобы было удобнее, и опускает руки. Джордж легко ослабляет галстук и поправляет его так, чтоб не болтался, слыша облегчённый вздох. — Спаси-ибо, добрый человек, — говорит Клэй на выдохе, и Джордж, хихикая, отвечает, как ни в чем ни бывало: — Пожалуйста, придурь. Клэй сначала не замечает, но потом в его взгляде мелькает осознание, а сердце колет. Он тянет: «Э-эй!» — и Джордж отходит на несколько шагов назад, чувствуя, как в груди начинает плясать знакомый задорно-бесноватый огонёк. Клэй ухмыляется и в целом выглядит как раззадоренный кошак, который вот-вот кинется вперёд, поэтому Джордж, поднимая руки в защитном жесте, спешно сменяет тему: — Ладно-ладно! Всё! Нам тут обед накрыли… Хищный взгляд янтарных глаз плавно становится мягко-любопытным, и Клэй поворачивается всем телом в сторону стола. В сердце вонзается игла удивления, и Джордж прекрасно понимает это чувство. — Кстати, об этом, — Клэй скрещивает руки на груди, — Энтони сказал, что они подойдут немного позже, и, ну… что мы можем начинать без них… но нам накрыто отдельно, только, эм… что именно? — Кажется, наше — то, что около кастрюли, — Джордж подходит к скромной части стола, минуя диван, — вот это. — Думаешь? — Клэй осторожно идёт за ним, оглядываясь по сторонам. — Ну, нам явно нельзя вон то безобразие, — кивает Джордж в сторону «мясного фонтана» и отодвигает стул, — а ещё я очень голоден. Только сейчас в глаза бросается та самая однотонная ваза, которую принесли одной из первых и которая стоит как бы на границе обеих частей стола. Из неё выглядывают несколько цветов с широкими лепестками, но не похоже, что они живые. — Если у меня заболит живот, — Клэй делает паузу на то, чтобы сесть рядом, — то я потом приду и стукну тебя. Джордж говорит под нос лёгкое «ага» и тянет руку к лепестку одного из цветов. На ощупь он слишком гладкий и твёрдый, не живой… Клэй принимается за рагу. Глухо стукает вилкой о бортик горшочка, когда подцепляет его содержимое; молча кушает по кусочку. Джордж, несмотря на терзающий его голод, ещё какое-то время просто сидит с пустой от мыслей головой и наслаждается, что ли? В груди мягко стелется тепло, приятно пахнет едой, и, не считая Клэя, вокруг — тишина. Спокойно так, легко, будто сидишь у себя в небольшой хижине выходным летним днём и пьёшь ягодный чай. А на улице иногда перекликаются птицы, бегают дети, о чем-то разговаривают старики… Джордж бросает короткий взгляд на Клэя. Зачем — сам не знает, просто захотелось. Клэй кладет в рот кубик картошки, замечает на себе взгляд и, вскинув брови, поворачивается к Джорджу. Тот мотает головой, ощущая, как губы растягивает улыбка, и отворачивается к рагу. Левая забинтованная рука по-прежнему побаливает. Не сильно, но подцеплять вилкой кусочки картошки, овощей и тушёной курицы приходится с осторожностью. Идиллия длится не долго. С гулом поршней и звуками стука каблуков о пол в гостиную входят немного опоздавшие менторы и мисс, которые ведут у обоих трибутов лекции. В глаза Мисс Конфете Джордж смотреть стесняется, и потому немного отворачивается в сторону Клэя, когда та проходит мимо. Спокойную тишину нарушают короткие фразы и стук столовых приборов, а немного позже — беседа. Джордж почти не обращает на неё внимания, продолжает неспешно кушать, изредка поглядывая на Клэя. Тот этого не замечает. — На них меньше всего ставок было, а оно — вона как! — доносится до ушей чей-то высокий и звонкий женский голос. — Мои знакомые едва целое состояние не потеряли! Джордж замечает в маленькой прозрачной мисочке малину и тянется за ней. — Гиблое это дело — ставки, — звучит по-мужски грубый голос Энтони, — особенно если делать их в начале Игр. — Да кто ж их в конце-то делает! — возмущается женщина. — Дурной это тон, мистер Браун, сами знаете! Легкий сладкий вкус приятно дополняет рагу, и Джордж берёт ещё одну ягодку. Рядом сидящий Клэй кладет вилку около пустого горшочка и, выпрямляясь, с ощутимой в груди неловкостью осматривает стол. — Ой, да заладили вы со своими, — этими, — ставками! — скрипит Шарлотта. — Лучше экран включите, может, интересного чего показывают. Джордж кивает в сторону кастрюли с супом, мол, — наливай, — на что Клэй ещё больше напрягается, съёживается и неуверенно косит взгляд в сторону. — Там кроме аналитики сейчас ничего нет, — сухо тянет Энтони, — а анализировать на этих Играх толком нечего. — Как же, — это, — нечего? Бой обоих трибутов из Первого Дистрикта против трибута из Четвёртого был довольно… зрелищным! Джордж закатывает глаза и аккуратно встаёт из-за стола. За кастрюлей стоят две пустые глубокие тарелки, предназначенные, очевидно, для супа. Крышка по-прежнему горяча даже сквозь прихватку, а от самого супа идёт пар, так что Джордж с осторожностью берёт половник, чтобы налить и Клэю, и себе. — Это один бой, не считая финала, — стоит на своём Энтони. Другой, более спокойный женский голос его поддерживает: — Да, сейчас о чём если и говорят, то только о победителях… Джордж, наверное, слишком громко опускает крышку, потому что на пару секунд за столом воцаряется тягучая как смола тишина. — А вы слышали мнение, что всё это подстроено? — звонким голосом спрашивает, понизив тон, Мисс Конфета. Она сидит между Энтони и Шарлоттой, — Джордж случайно посмотрел в ту сторону, когда садился за стол. — Для чего, — это, — подстроено-то? — кряхтит Шарлотта. — Сами, что ль, на Арену спускались, чтоб неугодных убить, а остальным, — как её, — дорогу дать? — Ну, решение объявить победителями двух трибутов можно считать таковым, — сухо отвечает Энтони. Джордж застывает, наклонившись над супом с ложкой в руке, и косит взгляд в сторону Энтони. Тот отпивает немного жидкости из бокала и продолжает: — Никто никаких комментариев на этот счёт не даёт, вот и пошли слухи. — Я слышала, что это из-за… ну, сами знаете какой ситуации, — уклончиво говорит Мисс Конфета, — и, вот, шанс подвернулся, вот и… — А я слышала, что лично сам президент Шлатт так решил, — говорит другая мисс, — и добро на это дал. Джордж отвлекается на то, чтобы попробовать суп. На вкус он… как сливки и пюре? Из чего, правда, — не понятно, но в сочетании с грибами кушать можно. — О чём я и говорю, — Энтони прокашливается в кулак. — Никто ничего точно не знает, и лучше не гадать. — Как это — не знает? — возражает Шарлотта. — Всем известно, что в… ну, под конец Игр, где-то, кто-то отвалил ого-го какую сумму за спонсорство… И Энтони знает, через него всё это шло… Джордж просто периодически отправляет ложку с супом в рот, по уши находясь в беседе. — Алексис, — цыкает Энтони. — И не настолько это важно. Иностранцы часто так спонсируют, на авось. Авось, чего интересного произойдет. Вот и произошло. … Иностранцы? В груди чувствуется укол волнения, и на сердце как будто что-то нарастает, капля за каплей. Джордж косит глаза на Клэя и пересекается с его взглядом. Они оба слушают разговор. — Так Алексис, он же… ну, — Мисс Конфета кладёт вилку на тарелку, и слышно короткий звон, — секретарь Шлатта… Может, поэтому?.. — Вы, — это, — кончайте про президента Шлатта и его приближённых, — ворчит Шарлотта. — Кабы чего не накликали… плохого… Нельзя о таком говорить, вот. И все действительно закончили. За столом вновь воцаряется тишина, нарушаемая только тихим стуком столовых приборов. Однако, не длится долго — незнакомая мисс обыденным тоном завязывает светскую беседу. Её поддерживает сначала Мисс Конфета, потом и Шарлотта иногда вклинивается в формальное обсуждение, а Энтони продолжает молчать. Джордж же смотрит на остатки супа на дне тарелки и чувствует, что в него больше не влезет. Одинокий кусочек гриба выглядывает из-под жидкого пюре, а доесть его уже не получится… Клэй тоже сидит с пустой тарелкой, но ещё кушает: неторопливо берёт ягоды из прозрачной мисочки. Заметив взгляд Джорджа на себе, он поднимает бровь и задерживает указательный и большой пальцы у рта, — только что ягоду в рот положил, — ненадолго отводит глаза в сторону и выпрямляется, скрещивая руки на груди. Джордж шепчет: «Пойдём отсюда?» — на что Клэй чуть хмурится и кивает. На их уход обращает внимание только Энтони, взгляд которого ощущается на спине. С каждым шагом прочь в груди клубится странный туман, оседая вязкой жижей на рёбрах. Радость летает в нём заплутавшими светлячками, посверкивает сквозь толщу густого тёмного облака, не чувствуется совсем. В голове копятся разные мысли: об услышанном, о том, что будет дальше… Джордж больше смущён, чем потрясён, но его чувства почему-то говорят об обратном. И это ощущается странно. В коридоре, ведущем в личную комнату, стоит полумрак. Стены скрадывают светскую беседу, и на уши всё больше давит молчание. Клэй не нарушает его, идя позади Джорджа, а тот с головой погружается в ворох мыслей. Только одно ему понятно: того спонсора, который подарил антисептик и намекнул уходить из расщелины, зовут Алексис. Он как-то связан с президентом и он… иностранец. Само слово едва звучит по буковке в голове, наверное, произнесешь его, и с непривычки язык заплетётся. За пределами Панем, конечно, есть другие государства, и это не секрет, однако о них толком ничего не известно. Всё, что Джордж знает, так это одну фразу: «Объединённые Дистрикты Великого Панем всегда на страже своих границ!» — произнесённую много раз во всеуслышание. У Джорджа, как и у многих других людей вокруг, сложилось мнение, что другие государства — угроза. Так что же в рядах приближённых к самому президенту забыл иностранец? Это… шутка какая-то?! И сомнения насчёт победы двух трибутов не дают покоя. Сразу вспоминается и столпотворение у поезда, и свои мысли насчет нереальности произошедшего, и ощущение сна, от которого вот-вот проснёшься на Арене… Вязкая жижа на рёбрах становится колкой лианой, которая оплетает кости и медленно тянется к позвоночнику. Туман перебирается в голову, оставляя в груди пустоту. Джордж вдруг почему-то чувствует себя так одиноко, что стынет кровь. По-странному одиноко, будто сгустившийся мрак коридора поглощает его целиком, забирая у всего остального мира. Забирая в вязкую чёрную пустоту… — Джордж? — обеспокоенно спрашивает Клэй, и Джордж вздрагивает, будто его облили ледяной водой. Он моргает, и на мгновение перед смыканием век в коридоре чудятся тонкие чёрные руки с когтями. — А… Д-да, что? — Джордж разворачивается всем телом к Клэю, и чувство одиночества прилипает к позвоночнику. Будто тянется туда, во мрак… — Я чувствую что-то… странное, — Клэй трёт пальцами центр груди, — это… что с тобой? «Ничего» хочет слететь с языка, построить стену, закрывающую Джорджа ото всех, но холодно-мокрое беспокойство Клэя крепко связывает оба их сердца. — Я… не знаю, — честно признаётся Джордж, скрещивая руки на груди, — я просто… задумался… — Вспомнил что-то? — Клэй тоже скрещивает руки на груди. Джордж отрицательно мотает головой. — Н-нет, это… Не то… И оборачивается через плечо, заглядывая мраку в лицо. В коридоре нет ничего странного, но одиночество на позвоночнике превращается в острый лёд, вонзаясь в каждый позвонок. — Я… могу тебе помочь? Джордж почему-то ожидает увидеть густую черноту вместо лица Клэя, когда поворачивает голову обратно, и испуг протыкает сердце. — Н-н-не зн-наю, — голос дрожит. Тело затапливает то ли страх, то ли предчувствие чего-то нехорошего — смесь из стынущего в груди холода, грызущего спину чувства, будто сзади кто-то есть, кто-то смотрит, и ускоряющее ритм сердце. Оно бьётся всё быстрее и быстрее, стуча и в ушах тоже. — Дж-жордж, — Клэй кладет руку на плечо, заставляя вздрогнуть, — отвлекись, ладно? Х-хочешь, я… вспомню что-нибудь хорошее? Клэй тоже чувствует это: страх-предчувствие, странную панику, сковывающую колючей лозой весь скелет. Чувствует, и тоже боится. Тоже не знает, что происходит, но пытается помочь. Джордж ощущает всплеск жгучего огня вины за то, что заставляет проходить через это ещё и его, но кивает, понимая, что не справится один. Клэй подходит ближе, кладёт вторую руку на плечо Джорджа и обращает взгляд в потолок. Его пальцы напряжённо стискивают ткань пиджака, немного отвлекая ото льда на позвоночнике. А чёртов коридор всё ещё смотрит в спину. Прожигает взглядом, и на выжженном куске плоти клубится чернота. Опять кажется, что стоит только закрыть глаза, как всё пропадет. Кажется, что если Клэй уберёт руки с плеч, то растворится, превратится в крошечные частички, которые поглотит мрак. Кажется-кажется-кажется так сильно, что Джордж жмурится вопреки страху и стискивает зубы. Мысленно повторяет себе: «Ничего не пропадёт, Клэй не исчезнет, ты уже проходил через это, » — сосредотачивается на ощущении мокрого беспокойства, на чужом глубоком вздохе… И вздыхает следом. Ещё раз. Беспокойство что-то теснит. Что-то такое же мокрое, но теплое, мягкое, и Джордж кутается в это чувство, будто в одеяло; позволяет, глубоко дыша, накрыть себя с головой. Клэй действительно вспоминает о чем-то хорошем. О чем-то таком, что дорого сердцу и что обращается в пуховую нежность, накрывающую собой колючую лозу. Её стебли иссушаются и трескаются на кусочки под натиском милых чувств. Те всё больше давят изнутри, но давление это совсем не болезненное, приятное, похожее на стаю маленьких бабочек, которая вот-вот разлетится по телу, щекоча его своими крылышками. Лёд на позвоночнике тает, постепенно рассеивается туман в голове. Джордж слепо, будто мотылек, увидевший во тьме ночи яркий свет, прижимается к Клэю. Тот обнимает, и стая бабочек действительно разлетается… Ощущение, что кто-то смотрит в спину, не пропадает. Джордж оборачивается, чтобы взглянуть во тьму пустого коридора и прогнать это склизкое чувство слежки, убедить самого себя, что там точно никого нет. И через плечо виден только совсем легкий полумрак. Совсем немного стены темнее тех, что в гостиной. Совсем немного. Выжженный кусок плоти на спине срастается. Проходит чувство слежки. Игла недоумения скатывается в горло, пронзает сердце и падает куда-то вниз. — Тебе лучше? — осторожно спрашивает Клэй. Джордж случайно стукается головой об его челюсть, когда отворачивается от коридора. — Ой! — в груди ощущается всплеск, смывающий бабочек. — Д-да, намного, спасибо… Из-за прерывания объятий на сердце селится какое-то сосущее чувство то ли разочарования, то ли тоски. — Может, зайдём в комнату? — так же осторожно предлагает Клэй, потирая пальцами челюсть. Джордж находится одной ногой здесь, в настоящем, а другой стоит в своих дремучих как тайга раздумьях и ищет ответы, но среди бесчисленных сосен и елей получается только заплутать. С кротким «да, давай» дверь личной комнаты расходится в стороны.