По дороге в огонь

Неловкость почти что можно нащупать в воздухе, и почему-то кажется, что на ощупь она должна быть похожа на противную старую тряпку. Разговор не клеится. Ничего не клеится, кроме молчания с окружающими предметами. Джордж слишком глубоко плутает в своих раздумьях-тайге, отчего мысли скручиваются вместе, жёстко трутся друг о друга, скрипят, будто стволы хвойных деревьев, и вместо связных слов в голове один лишь шум трещащих крон и древесины. Клэй не осмеливается заговорить. Или не хочет. Сидит рядом на постели, иногда с беспокойством, — брови домиком и губы сжаты, — заглядывая в лицо. А Джордж отворачивается от него, и тиски в груди давят сильнее. Ощущение такое, будто что-то в корне не так. Будто в уголочке глаз засела какая-то мелочь, которая выбивается из общей картины окружающей комнаты и которую всё никак не получается найти, сколько ни окидывай взглядом стены и пол перед собой. Может, это воображение разыгралось. А, может, и что пострашнее. От незнания мутит. То самое незнание, которое мучает твои мысли, требуя немедленный ответ на себя, а ты всё никак не можешь его дать. И незнание давит-давит-давит: на череп, на немеющие руки, на уголки глаз… Так не хочется опять реветь в тишину комнаты и холод постели под щекой. Зачем эти слёзы? Что они изменят? Мысли не встанут в нужный порядок, книги не вернутся на полки, только глаза будут опухшими, а на щеках неприятно потрескаются засохшие следы слёз. И Клэй увидит. Джордж почти забывает, что тот здесь, и напоминание колет чем-то большим и тупым в грудь. Клэй уже видел этот постыдный выплеск чувств, — слёзы, — но тогда это было уместно: разговор, тьма ночи, открытость сердец… А сейчас — нисколько. Снаружи всё ещё продолжается трапеза. Вот-вот закончится, и трибутов, наверное, опять попытаются чем-то занять. Не оставят в покое, который так необходим для приведения своей зарёванной рожи в порядок, поэтому нельзя сейчас плакать. Тыльную сторону ладони, лежащей на постели, накрывает нечто тёплое. Джордж крупно вздрагивает и одёргивает руку, поворачивая голову и встречаясь своим мутным с обеспокоенным взглядом Клэя. Часто смыкающиеся веки и ресницы на мгновения прячут два ярких янтаря; над переносицей залегает складка от сведённых друг к другу домиком тёмных бровей. И губы сомкнуты, сжаты, вряд ли сойдут с них слова. Клэй молчит, но молчание его до тянущей боли в груди красноречивое: обеспокоенное и не понимающее, что творится на душе, ведь даже связь не может распутать клубок чувств Джорджа. А в клубке спутано всё: и режущий страх, и давящая тревога, и горящая углями ненависть, и липкая тоска, и странная мокрая печаль, и искрящее раздражение… Все эти чувства, будто пряжа, перепутались в груди, связали собой лёгкие и рёбра, и дышать тяжелее, чем обычно. Клэй вновь заглядывает в глаза. Кажется, что в последний раз; что если вновь отвернуться от него, то он больше не заглянет, не попытается распутать клубок, оставит наедине с самим собой, растворится с комнатой, став ещё одним её холодным украшением. Мысль пугает, ведь Джордж не хочет оставаться один. Он смотрит в ответ со всей мольбой, на которую только способен, чувствует, как усиливается давление в глазах, и прикусывает нижнюю губу в попытке отвлечься на боль. С ненавистью думает о том, как бы сейчас оказаться на несколько секунд в пяти метрах под землей, лишь бы не разреветься прямо на глазах у Клэя, переждать и вернуться обратно, уже не ощущая влагу на веках. Думает, и в грудь добавляется жгучая пряжа стыда… А янтари смотрят мягко. Кажется, что поддерживая. И загорелая ладонь тянется к бледной и онемевшей, лежащей на бедре, а Джордж наблюдает, не двигаясь. Ощущает тепло руки Клэя на своей, когда тот их соединяет, и чувствует, как из груди пропадает несколько нитей пряжи. Клэй будто говорит без слов. Будто через молчание и простые касания ему удаётся сказать то, чего Джордж не сможет сказать самому себе. Приятная для сердца тишина более не нагнетает, а накрывает мягким одеялом. Холодное чувство одиночества уходит, и в груди становится теплее, когда Клэй садится ближе, плечом к плечу. Джордж с легкой улыбкой думает, что не он здесь чародей, ведь так зачаровать молчание он бы никогда не смог…

-• • •-

От разнообразия и одновременно похожести всех столовых приборов скоро начнет дёргаться глаз, от запутанности всех правил вежливости вот-вот загудит, как осиное гнездо, голова, а от пытливого взгляда Мисс Конфеты на коже скоро появится выжженная дырка. После обеда опять идёт лекция, и на этот раз Джордж внимательно слушает её. Это напоминает времена обучения в школе, когда все вокруг твердили, что необходимо всё запомнить, а на деле — главное: понять. И понять капитолийцев порой очень… трудно. Всегда будь вежлив и тактичен, не выноси никаких своих проблем на публику, будь идеальной версией себя… В общем, сущий кошмар. Будто Капитолий — Арена, а все капитолийцы — трибуты, постоянно борющиеся за свои честь, статус и авторитет. И Джорджу очень неуютно от (весьма правдивого!) сравнения с Ареной, до которого он дошёл, обдумывая всё сказанное Мисс Конфетой в начале лекции. Потому что это ставит жирную точку в вопросе о конце Голодных Игр: ничто не кончалось, лишь набирает обороты! И противники стали страшнее. Мисс Конфета сказала, что после интервью планируется торжественный вечер, на котором будут и спонсоры, и элита, и, возможно, прошлые победители Игр, и сам президент Шлатт… Джордж чуть за голову не схватился, когда услышал это. Вся лекция оставляет после себя странное послевкусие: вроде бы она уже закончилась, — Мисс Конфета, откланявшись, идёт к лифту, — а осиный рой в голове продолжает гудеть. Мысли наваливаются одна на другую, слипаются в кашу и не хотят разъединяться. Порой звучат обрывки фраз с лекции, а порой — вопросы, на которые нет ответа. Джордж всё-таки хватается за голову и наклоняется, ставя локти на колени. Хочется запереться в личной комнате и не идти ни на какие интервью, вечера и прочий ужас. И Клэя с собой прихватить. Ему-то, наверное, ещё хуже, раз даже Джордж, житель более-менее приближённого к Капитолию дистрикта, в шоке… Интересно, а как он там? Может, сходить к нему? Джордж уже и не удивляется желанию побыть рядом с Клэем. Оно, кажется, крепко вцепилось в черепушку, и его уже оттуда не отодрать. Да и зачем? Чем заниматься в свободное время — идей нет, а при мысли о Клэе осиный рой сам затихает. Только, сначала нужно предупредить о своём уходе… Энтони сейчас в своей комнате, и, вроде бы, не выходил из неё. Джордж выпрямляется, отнимает руки от головы, встаёт и направляется в сторону личной комнаты, но дальше по коридору. Он никогда не заходил сюда, и сейчас это ощущается странно: одновременно и ново, и всё время было перед глазами, только ноги не ступали. Чуть дальше его собственной находится личная комната Эмили, и мысль о ней заставляет остановиться. Джордж, чувствуя лезущие по спине мурашки, напряжённо смотрит в холодную матовую дверь. Не то, чтобы он сильно привязался к Эмили, но осознавать, что всего несколько дней назад рядом с тобой был живой человек, а сейчас его нет — пугает. Во всём Тренировочном центре есть такие опустевшие комнаты, и эта мысль заставляет холодок пробежаться по ногам. Джордж ускоряется, когда продолжает идти дальше. В самом конце есть дверь в комнату ментора и стеллаж… с книгами! Левая рука, занесённая над дверью, останавливается, а после тянется к полкам. Джордж с детским восторгом проходит пальцем по корешкам, узнавая некоторые из названий. Здесь и романы, и сборники рассказов, — в основном, классика, — и даже путеводитель по Капитолию есть! Вот так чудо: провести рядом с таким сокровищем столько времени и не заметить его! Надо будет показать Клэю, вдруг он любит слушать рассказы… Да, точно, Клэй. Джордж стучит по двери ментора. За ней слышно неторопливые шаги, а после с лязгом поршней она расходится в стороны. Энтони одет в то же, в чём был на обеде, и смотрит с вопросом — одна бровь приподнята. Джордж говорит, не медля: — Хотел предупредить… Я собираюсь спуститься на этаж Шестого Дистрикта. В ответ — молчаливый кивок, но Джордж продолжает, оглядываясь на стеллаж: — И-и… мы, наверное, поднимемся обратно. Энтони хмыкает и говорит: — Если вы ещё куда-то в пределах этажей пойдёте, то больше предупреждать не надо. Джордж округляет глаза, слыша это. Когда на него гаркнула Шарлотта, он подумал, что за ними — трибутами — будут смотреть в оба, лишь бы чего до интервью не случилось, а сейчас Энтони вдруг говорит, что можно свободно гулять по этажам! Хотя, это же всего лишь этажи, да и Энтони — не тот человек, от которого стоит ожидать горы запретов… Но всё равно: мысль о прогулке по этажам зажигает внутри огонёк любопытства, а замеченный только сегодня стеллаж с книгами подкидывает в него дров. — Только вы к шести часам вечера в медпункт сходите и по своим этажам разойдитесь, — добавляет Энтони, — накроют ужин. Сейчас около четырёх часов, может, чуть больше. Джордж кивает, уже прикидывая, чем можно заняться в свободные час-полтора, говорит спешное «хорошо» и едва не летит к лифту, зажжённый изнутри, как спичка. Можно подняться на этаж Первого Дистрикта, посмотреть на Капитолий свысока; можно прогуляться по всем этажам и посмотреть, что на них есть (может, ещё стеллажи с другими книгами); а можно сесть у окна и побеседовать с Клэем, почитать с ним что-нибудь… Столько всего, аж сердце быстрее бьётся! Спуск на лифте оказывается недолгим, и этаж Шестого Дистрикта встречает… чем-то щиплющим в груди и недовольным восклицанием: — Но это же бессмысленно! Зачем?! По голосу, кажется, — Клэй. Джордж тихо идёт вперёд по коридору, насколько ему позволяют туфли. В гостиной светло: пол разрезают и смешиваются друг с другом широкие полосы света; прекрасно видно скромную (совсем нет ваз и почти все узоры на стенах просты) обстановку. Слышно оживлённую беседу, и чем ближе конец коридора, тем лучше видно с кем-то сидящего на диване Клэя. — Зачем всё это?! Я не понимаю! — Так принято в Капитолии, — раздражённо отвечает женский голос. Джордж узнаёт и мисс от Шестого Дистрикта, и то, что сейчас происходит. Похоже, лекция Клэя ещё не закончилась. — Дурацки… принято! — огрызается он, скрещивая руки на груди и отворачиваясь. Джордж останавливается, чувствуя себя неловко из-за того, что пришёл немного не вовремя; думает, развернуться ли обратно на свой этаж, но оказывается замечен Клэем: — О, Джордж! — Мистер Тейкен, вы здесь — гость, и вам важно… Ох, здравствуйте, мистер Дэвидсон. Последняя фраза мисс прозвучала так, будто она изо всех сил пытается скрыть своё страшное недовольство. Джордж чувствует себя ещё более неловко, но разворачиваться и уходить уже поздно. — Здравствуйте, — вежливо кланяется он, выйдя из тени коридора. — Я… вам помешал? — Нет-нет, что вы, проходите, — приглашает мисс. — Ваша лекция уж-? — Джордж, спаса-ай, — перебивает Клэй, смотря такими молящими глазами, будто его кто-то оставил под дождём. Он не видит, но мисс бросает на него строгий, на грани со злобой, взгляд. — От чего? — неловко уточняет Джордж, садясь рядом с Клэем. Тот незамедлительно подсаживается вплотную, плечом к плечу, едва не прижимая к подлокотнику. Мисс закатывает глаза, но быстро возвращает нейтральное выражение лица. — От обычая поддерживать беседу, если кто-то с вами заговорил, — отвечает она, — даже если вы не хотите, мистер Тейкен. Вопрос о том, как на всё это отреагировал Клэй, оказывается исчерпан. — Я просто не понимаю! — обращается он к мисс, разворачиваясь к ней. — В чём смысл такой беседы, если… если я не хочу! Это же не беседа, а разговор впустую! В груди стоит горячее недовольство, и кажется, будто тепло от тела Клэя превращается в жар, нагревая бок и плечо. — Это… светская беседа, — мягко говорит Джордж, чувствуя, как неловко расползаются уголки губ, — она не для того, чтобы поговорить. Только вежливость… как поклоны. Клэй возвращает к нему взгляд. В янтарях плещется отчаяние, губы поджаты, а в груди неприятное щипание сменяется горькой влагой. Ощущение такое, будто ты разочаровался в чём-то… Джордж ободрительно улыбается Клэю, и немного влаги отлегает от сердца. — Здесь всё только ради… «вежливости», — Клэй кривится, произнося последнее слово, — как будто ничего настоящего нет! Всё… «вежливое». Мисс тяжело вздыхает и приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но Джордж говорит первым: — Да. Это же Капитолий! Странный-непонятный для нас Капитолий, потому что здесь так принято. Клэй горбится, опускает взгляд к полу… и кивает. Во взгляде мисс, который Джордж чувствует на себе, читается облегчение. Она отворачивается к часам, а затем встаёт с дивана и говорит: — Думаю, на сегодня хватит. Мистер Тейкен, не забудьте к шести часам придти в медпункт. Мистер Дэвидсон, к вам тоже относится. — Да, хорошо, — кивает Джордж, провожая её взглядом. Мисс уходит так быстро, что забывает поклониться. Из горла чуть не вырывается смешок: похоже, Клэй — не очень хороший слушатель… После недолгого цоканья каблуков звучит гул; лифт опускается вниз. Жар потихоньку перестаёт кусать плечо и бок, хладеет, и влага в груди твердеет. Недолгое молчание сменяется взглядом: Клэй поворачивается к Джорджу, и в его глазах будто можно прочесть что-то, чего нельзя сказать словами. Напоминает то молчаливое времяпровождение в личной комнате… — Ты как? — обеспокоенно спрашивает Клэй, выпрямляясь. — Я, вроде, ничего такого не чувствую, но… тебе лучше? Его слова о связи родственных душ звучат очень странно. Вроде бы сама связь уже привычна, разделённые на двоих чувства — тоже, но слышать об этом… Будто они двое — сумасшедшие или что-то в этом роде. — Да, — честно отвечает Джордж, встречаясь взглядом с Клэем; то, насколько их лица близко, немного смущает. Собственный разум больше не пытается заверить в том, что всё происходящее — ложь или счастливый сон, и на душе от этого легче. На ум вновь приходят и стеллаж с книгами, и идея сходить на этаж Первого Дистрикта, и Джордж чувствует себя зажжённой лампочкой, когда спрашивает: — Слушай, Клэй, ты… книги когда-нибудь читал? Клэй недоумённо сводит брови к переносице и чуть клонит голову вбок. Кажется, что он сейчас спросит о том, что это такое, но вместо этого он приоткрывает рот, будто вспомнил что-то, и говорит: — Дома была одна… Но я не помню, о чём она была, да и мы её, вроде, обменяли на крупу… Джордж кривится, слыша об этом, и маленькая горчинка ложится под ложечку. Как это так: единственную книгу — и обменять на крупу? Высказывать свою печаль насчёт неизвестной книги и портить себе настроение, однако, не хочется. — Я просто стеллаж с книгами на своём этаже увидел и подумал, ну… что мы могли бы почитать вместе, — Джордж ненадолго отводит взгляд. — Или я бы тебе почитал, если… у тебя плохо получается. Клэй только больше хмурится и смотрит прямо в глаза, из-за чего под его взглядом становится неуютно. — Книги… это же… в них истории разные написаны, да? — спрашивает он, приподнимая бровь без шрама. — Я и так знаю несколько, эм, по памяти. Только это больше сказки… Джордж поджимает губы и опускает взгляд, задумываясь о том, что если в Шестом Дистрикте книги спокойно меняют на чёртову крупу, то что тогда местные рассказывают? В смысле, им неоткуда брать, как Клэй сказал, истории, тем более — какие-то сказки… Джордж давно этого не ощущал: чувство, понемногу распирающее изнутри и затопляющее собой сознание; интерес, вспыхнувший сотнями спичек, как тогда, когда будучи маленьким он только-только понял основы зачарования, или когда растворился, шипя, его первый гриб-нарост. Любопытство и жажда знаний умудряются вытеснить собой стеллаж с книгами: — А ты можешь мне их рассказать? Джордж поднимает взгляд на Клэя и смотрит на него такими круглыми глазами, что в их глубине, наверное, можно увидеть звёздочки. В голове бьётся по-детски любопытное: «Ну расскажи, расскажи!» — и сердце взволнованно ускоряет ритм. Надежда горит огонёчком в сердце, когда Клэй принимает задумчивый вид, и разгорается до пожарища, когда тот отвечает: — Да… Но это же просто сказки? — Мне всё равно! — Джордж чувствует у себя на лице счастливую улыбку и давит радостный смешок, чтобы тот случайно не вырвался. — Я и сказки послушаю! Клэй ещё больше недоумевает, и сердце колет его удивление, но всё-таки приоткрывает рот и- Слышно лязг поршней. Не со стороны лифта. Оба трибута оборачиваются назад, к коридору, ведущему к личной и комнате ментора, откуда выходит Шарлотта. Её пока не видно, но прекрасно слышно стук её каблуков. В груди колет нечто кислое, но чьё — не понятно, может, обоих. Клэй разворачивается, встаёт с дивана и берёт Джорджа за запястье, отчего тот вздрагивает. — Пойдём к тебе? — тихо звучит над головой. Джордж уже было отвечает: «Да,» — но вспоминается этаж Первого Дистрикта. — Энтони разрешил по этажам ходить; пойдём на Первый? Шарлотта выходит из коридора, и нечто кислое набрасывается на рёбра, будто пытается утопить их в привкусе лимона. Потому что пожилая мадам смотрит на обоих трибутов так, будто они ей дверь пакостями исписали. И спрашивает, скрипя: — Вы — опять? Джордж искренне не понимает, о чём она, а Клэй тянет его на себя, заставляя встать с дивана. Когда своё плечо соприкасается с его, то ещё больше кислого затапливает грудь, и где-то над сердцем чувствуется жар недовольства. Джордж с вопросом смотрит на Клэя. Почему он так взъелся? — Мы уже уходим отсюда, — грубым тоном говорит он, утягивая теперь уже в коридор, ведущий к лифту. Джордж выдёргивает свою руку из его хватки и хмурится в ответ на недоумённый взгляд янтарных глаз; оборачивается через плечо и сообщает Шарлотте так же, как сообщил бы и Энтони: — Мы на этаж Первого Дистрикта, мистер Браун уже знает. Шарлотта упирает кулаки в бока и выглядит так, будто сейчас ядом начнёт плеваться, но ничего в ответ не говорит. Только ворчит что-то себе под нос и прожигает таким строгим и осуждающим взглядом, что липкие мурашки вниз по спине бегут. Клэй быстро идёт к лифту, и Джордж спешит за ним, немного не поспевая за его широким шагом. Счастливая улыбка сходит с лица; огонь надежды продолжает гореть, но уже не так ярко. Зреет непонимание: что только что произошло? Клэй угрюмо смеряет взглядом стену, скрестив руки на груди, будто обижен до чёртиков. Джордж нажимает кнопку с цифрой «1», и лифт приходит в движение. Подъём до этажа Первого Дистрикта занимает много больше, чем подъём до Третьего; примерно где-то на высоте Четвёртого Джордж осмеливается спросить: — Ты повздорил с Шарлоттой?.. В ответ — тяжёлый вздох; кажется, будто не стоило задавать столь нетактичный вопрос, но Клэй всплескивает руками, разворачивается к Джорджу и недовольно-громко выпаливает всё, как есть: — Да!!! Эта старая карга сказала, чтоб мы прекратили липнуть друг к другу, потому что, видите ли, «странно» выглядит! И связь нашу чушью собачьей назвала, которую мы выдумали, чтобы весь Капитолий расплакался! Картина, будто пазл, складывается воедино. — Ещё и грубияном меня назвала, — сетует Клэй, зло скрещивая руки на груди и надувая щёки, — как будто не она до этого чушью… собачьей… Джордж смотрит на его надутые веснушчатые щёки, поджатые губы и обиженно-грустный взгляд и не сдерживает тихого смешка. Если честно, то и ему тоже не особо нравится Шарлотта (вспомнить хотя бы только её «не запоминается» и «мистер Бреун»), но ругаться с людьми, с которыми ты поневоле будешь находиться рядом неделю и дольше — не самая хорошая идея. Поэтому Джордж спокойно говорит: — Не стоит сейчас ни с кем ругаться. Просто… не слушай её? Клэй ослабляет хватку, и его скрещённые руки чуть опускаются ближе к животу; на лице — сведённые брови и горечь в глазах. — Как мне её не слушать, если она постоянно ворчит на меня? — печально спрашивает он. — Достала уже… Джордж глубоко вздыхает и продолжает спокойно: — Лучше пусть она ворчит, чем что-то делает. Не ругайся с ней. Ну, бабка старая, что с неё взять? Клэй отводит взгляд и кивает. Его лицо и руки расслабляются, но печаль с искрой обиды продолжает увлажнять грудь. Джордж поджимает губы и отвлекается на остановку лифта: замедляются поршни и открываются двери. Этаж Первого Дистрикта встречает тем же коридором, что есть на Шестом и Третьем, однако, на полу лежит однотонный ковёр, и в гостиной с задёрнутыми (окна не видно, но свет сильно приглушён) шторами можно разглядеть намного больше разной утвари: небольшие статуэтки, объёмная роспись на стенах и вазы таких причудливых форм, что невольно задаёшься вопросом о том, как в них можно поставить цветы. Джордж нерешительно ступает на ковёр, проходит немного вперёд и его обгоняет Клэй, твёрдым шагом идущий прямо к окну, чтобы впустить в помещение хоть немного света. Слышно, как он раздвигает шторы и чихает. Джордж выходит из коридора, говорит негромкое «будь здоров» и, нахмурившись, обводит взглядом всё то, что видит. Ему не даёт покоя то, что гостиная выглядит… оставленной. Будто здесь уже давно никто не был: всё прибрано, (было) зашторено и постепенно покрывается пылью. Похоже, и ментора Первого Дистрикта здесь давно нет. Клэй ахает, и Джордж чувствует, будто в его груди кто-то открыл банку со светлячками; подходит к окну, огибая более роскошный, чем на его этаже, диван, и тоже встаёт, как вкопанный, только восхищённое «ах» задерживается в горле. Вид потрясающий: весь Капитолий будто на ладони! Совсем немного видно верхушки величественных зданий, едва-едва удаётся разглядеть снующих внизу капитолийцев, и на ясном небе плывут пушистые облака над головой… — К-красиво, — тихо говорит Клэй, немного отходя назад, — но что-то… высоко. Джордж недоумённо выгибает одну бровь и поворачивает голову в сторону Клэя. Спрашивает: — Ты боишься высоты? … и получает неуверенный кивок в ответ. — Эм… Я никогда не был так высоко, — в груди чувствуется тревожное покалывание, — а тут… кажется, что я сейчас споткнусь и в окно вылечу. Джордж тепло хихикает и подходит к нему ближе. — Не споткнёшься. Да и вряд ли Капитолий позволил бы сделать эти окна… ну, хрупкими. Клэй поворачивается к нему, держась за выступ в стене, с таким кисло-тревожным лицом, что почти всё восхищение сдувает. — Постучи по дереву, пожалуйста, — выдаёт он, и Джордж не сдерживает то ли сдавленный хрюк, то ли фырк. По лицу расплывается улыбка, которую Дэвидсон упрямо пытается сдержать, но у него не получается. — Клэй, ну правда, никуда ты не вылетишь, — с лёгким хихиканьем заверяет он, но Клэй жалобно стоит на своём: — Джордж… Приходится, закатив глаза, развернуться и поискать где-нибудь дерево, потому что чужая тревога уже становится собственной. Как назло, почти всё в гостиной или из мрамора и драгоценных камней, или из хрупких керамики и хрусталя. Джордж на своё облегчение замечает чудно закрученные деревянные ножки у дивана, садится на корточки и стучит левой рукой несколько раз, чувствуя болезненно-тянущее ощущение на забинтованной ладони. Из-за спины слышно шумное «фу-ух». — Я лучше здесь посижу, — говорит Клэй; Джордж оборачивается и замечает его прислонённым к выступу, который выходит из стены у окна. Сам-то Дэвидсон высоты не боится и сел бы много ближе к окну, но сидеть поодаль от Клэя будет неудобно. Поэтому он, встав и подойдя, тоже прислоняется к выступу, но к той его стороне, которая перпендикулярна окну. Лучи солнца ласкают щёки. Один вопрос вновь всплывает в голове, и на этот раз оказывается озвучен: — Слушай, а… откуда ты знаешь сказки, если не секрет? Клэй вскидывает бровь, будто Джордж какую-то глупость спросил, но отвечает: — От мамы. И от… старшего брата. Ему его мама, то есть, моя тётя рассказала. Значит, передают внутри семей. Джордж слышит эту мысль в голове и чувствует себя так, будто растение описывает: растёт там-то, соцветия такой-то формы… — Ты серьёзно хочешь их послушать? — неуверенно спрашивает Клэй. — Может, мы лучше… почитаем? Эм, книги. Чтение книжек вместе звучит очень заманчиво, но сейчас ничто не погасит интерес Джорджа. Даже пусть треклятая Шарлотта по их души придёт — всё равно Дэвидсон из Клэя все сказки, которые тот знает, вытянет. — Да, хочу! — уверенно отвечает он и чувствует каплю неловкой горечи под ложечкой. Не свою: Клэй садится ближе, плечом к плечу, и капля немного увеличивается. — Тогда… хм, — говорит Клэй и опускает взгляд в пол. Джордж смотрит ему в лицо со слегка округлёнными от любопытства глазами и чувствует, как с каждым (чуть взволнованным) мягким стуком сердца набирает жар огонь интереса в груди. Клэй чуть хмурится, прикусывает губу и отводит взгляд — думает о чём-то; выпрямляется, недолго смотрит на Джорджа и откидывает голову, начиная: — Моя сестра очень любит эту. Про короля. Закрывает глаза, глубоко вздыхает и, наконец, рассказывает. — Давным-давно было одно королевство. Им правил старый король, у которого не было ни семьи, ни друзей. И всё, что хоть как-то радовало его, — это блеск золота в его руках. Джордж погружается будто бы в чтение и представляет, как престарелый седой мужчина восседает на своём позолоченном троне. — Король понимал, что жить ему осталось недолго. Он многое повидал на своём веку, но ни разу не знал счастья. И он подумал, что золото может осчастливить его. Приглушённый свет от факела; капает вода в сыром подземелье. Престарелый мужчина идёт в сопровождении двух рыцарей, чьи лица закрыты шлемами и доспехи звонко гремят, создавая эхо… — Но всё золото, которое у него было, не дарило ему счастья. … С устрашающим скрипом открывается одна из дверей. Факел разгоняет тьму: видно очертания кирпичных стен, заросших мхом, и в самом центре комнаты золото отражает свет. Отбрасывают яркие блики многочисленные монеты, кубки и драгоценности… — Поэтому король решил развязать войну с соседними королевствами. … Престарелый мужчина противится прикасаться к своему сокровищу. Морщится, бегло окидывает взглядом гору золота, разворачивается и уходит, противно скрипнув сапогом. — Своим рыцарям он сказал, что каждый из них получит свою долю из завоёванных сокровищ; своему народу он сказал, что с богатствами их королевство будет процветать. У замка собирается толпа. Простые ремесленники и крестьяне слушают речь своего короля: на балконе одной из башен стоит мужчина в золотой короне и длинном тёмном плаще; он обещает, вскинув руки к небу, вернуться на свои земли с великими подвигами. — И война началась. Народ радовался каждой победе, а воодушевлённые рыцари грабили одно королевство за другим, принося всё больше золота. Они ждали часа, когда король объявит войне конец и разделит все богатства. Небо застилает дым; чёрные-чёрные кони с такими же чёрными от сажи и огня всадниками проходят по землям других королевств, сжигая их все дотла. И только золото маняще блестит у них на руках. — Но король не объявлял. Он носил много золотых украшений, ел с золотых ложек, никогда не снимал короны с двенадцатью драгоценными камнями в ней, а ему всё было мало. Он не поделился ни одной монетой; народ и рыцари засомневались в нём. Меж серых грязных улиц ходят люди, слышны шепотки. Всё чаще люд смотрит в сторону замка, сощурив глаза. Король, своим видом раньше вызывавший уважение, теперь получает в спину лишь косые хмурые взгляды. — Но не успели они хоть что-нибудь сделать, как король умер в окружении своих богатств — слишком стар он был. Война прекратилась. Рыцари вернулись домой и захотели забрать свою долю, но и народ захотел того же. Без своего короля они сами развязали войну… Последнюю войну. Две стороны: люд и солдаты. Небо вновь застилает дым, горят дома. Сталкиваются вилы и мечи, крики отражаются от опалённых чёрных стен… — Эта война убила земли их королевства, превратив их в пустошь. Золото стало чёрным от пролитой на неё крови, и люди, которые прикасались к нему, становились чёрными чудовищами. … А между ними ходят длиннорукие силуэты, ищут последние крохи того золота, ещё не потерявшего свой цвет. В глазах чудовищ горят яркие огни, расходятся чёрные пасти с чёрными острыми зубами… — А королём этих страшных мест стало самое свирепое и большое из них. От тяжести своего тела оно ходило на четырёх ногах, а чтобы возвышаться над своими подданными, оно отрастило хвост и крылья. … И звучит душераздирающий крик. — И летая там, в небесах, своим грозным рёвом оно приказало вернуть то, чего действительно лишились эти земли: леса, поля и деревни, наполненные жизнью… Джордж тревожно сводит брови к переносице и поворачивает голову к Клэю, смотрящему в потолок. — Но всё было тщетно, — он делает паузу. — И поговаривают, что чёрные чудовища до сих пор следуют приказу своего короля, таская на мёртвые пустоши кусочки камней, травы и деревьев. Воцаряется тишина. Снаружи, за окном, живёт Капитолий: ходят люди, лошади катают повозки, — а здесь, на этаже Первого Дистрикта, всё будто замерло от услышанного. «Сказка» оставляет после себя горькое послевкусие, дрожь в похолодевших ногах и колкий комочек тревоги в груди. Клэй не выглядит так, будто только что рассказал историю со страшным уроком. Поворачивает голову к Джорджу, недоумённо выгибает бровь. Спрашивает безмолвно: «Что-то не так?» — а Джордж и сказать не может: приоткрывает рот, но слова не выходят. Едва-едва, всё же, собираются на языке, чтобы тихо зазвучать в одном: — Ты уверен, что это — сказка? Клэй поджимает губы и хмурится. — Да? Не самая, эм, счастливая, но моя сестрёнка просто обожала её, когда была помладше… Джордж не сдерживает шокированного полу-смешка полу-кашля. Смотрит в янтарные глаза, пытаясь осмыслить всё услышанное, но история «сказки» заменяет собой мысли: ходят навеки проклятые из-за своей жадности силуэты чёрных чудовищ, душераздирающе крича. Джордж говорит с нервным смешком: — Я твои «сказки» больше слушать не буду… — Эй! — возмущается Клэй. — Ты сам попросил, вообще-то! И скрещивает руки на груди, надувая щёки. А Джордж отводит от него взгляд, постепенно понимая вот что: жизнь в Шестом Дистрикте может быть ещё хуже, чем кажется на первый взгляд… Цвета ночи гранитные склоны, Цвета крови сухая земля… И янтарные очи дракона Отражает кусок хрусталя; «Я сторожу этот клад». ♪ Мельница — Дракон ♪