-• • •-
— «Что вы думаете о вашей подготовке к Играм? Хватило ли вам её?» — Эм, ну, — Клэй нервно прикусывает губу и бегает взглядом по предметам вокруг, будто где-нибудь есть ответ, — я… я думаю… да… — Клэй, развёрнутый ответ, — мягко говорит Джордж, — не только «да» или «нет». — Чёрт, — ругается Клэй и недолго молчит, обдумывая ответ. — Ам-м… Я… Я думаю, что у меня была… хорошая подготовка. И-и… мне её хватило. — «А что вы подразумеваете под «хорошая»?» — продолжает задавать вопросы Джордж. Клэй мученически возводит взгляд к потолку. — А-а-а, — тянет он, косясь вниз и в сторону, — эм, я мог… защитить себя. От других трибутов… да. Джордж шумно вздыхает. — Тебе бы слова-паразиты из речи убрать, и всё будет отлично, — критикует он. Клэй опускает голову и раздражённо стонет в ответ: — Да какие ещё… Аргх. Я этому научусь только к смерти… — К интервью и научишься, — ободряюще улыбается Джордж, опуская на колени листочек с вопросами. — Ты, главное, не нервничай. Клэй наклоняется, заглядывает в вопросы и, видя ещё примерно штук пять, покачивается и едва сдерживает себя от того, чтобы упасть лбом в диван перед Джорджем. Тот, видя это, посмеивается: — Не всё так плохо. — Нет! Всё! И хочу домой! — ноет Клэй, резко выпрямляясь и чувствуя напряжение в спине и ногах. Он уже извертелся на месте так, как только мог. Джордж закатывает глаза. Последняя фраза за сегодня прозвучала так много, что, наверное, мозолит уши. — Давай, ты мне задашь? — предлагает Джордж, передавая листочек. — У меня лучше получается, а ты… послушаешь. Клэй кивает, но противно-кислое ощущение в горле не проходит. Он читает оставшиеся вопросы и морщится от знания того, что это — не то, о чём их на самом деле спросят на интервью. Лишь возможные вопросы и парочка с прошлых Голодных Игр, потому что, как проворчала старая карга: «Ещё ничего не подготовили, держите то, что есть». Джордж всячески подбадривает, говорит, что всё получится и волноваться не стоит, но Клэй-то понимает, что если он и перед родственной душой двух слов связать не может, то перед капитолийской толпой — тем более, и чувствует тревожное покалывание в груди. Такое сильное, что, думается, оно не чьё-то, а обоих, — его и Джорджа, — сразу.-• • •-
Смотреть повтор некоторых событий с Игр — странное занятие. Ощущение такое, будто всё происходящее на экране — это не тринадцатые Голодные Игры, а какие-нибудь другие, или не Игры вовсе. Просто люди, случайный лес и убийства… Нет чувства, что это происходило когда-то там, пару дней назад на Арене, пока ты за водой ходил или в расщелине сидел. А если и закрадывается такая мысль, то её перебивает одна и та же: «Что, правда?». На экране трибута из Четвёртого Дистрикта гонят двое Профи: та девушка с луком и ещё кто-то, имени не вспомнить. Ракурс на погоню постоянно меняется, пока не останавливается где-то в сосновых ветках. Внизу, на влажной от дождя и тёмной от пасмурной погоды траве, трибут из Четвёртого обнажает меч, и каждое его громоздкое движение сопровождает лязг железных доспехов. Если приглядеться, то трибут оказывается девушкой. И не тяжело ей бегать, будучи одетой в железо? « — Устала, а? — смеётся Профи, поправляя лук, закинутый на плечо. — Думаешь, сможешь уложить нас двоих?». Её попутчик противно хихикает. Оба Профи выглядят как бродячие собаки, наконец добравшиеся до костей, на которых ещё остались ошмётки мяса. Вот-вот, противно скуля, набросятся и пожрут всё, что не сломает им грязные жёлтые зубы. Клэй морщится: не понимает этого восторженно-собачьего настроя. « — Чего молчишь, бля? Язык проглотила? Пха-хах-ха!» — зубоскалит второй Профи, перебрасывая из руки в руку топор. Лица девушки из Четвёртого не видно, — стоит спиной к камере, — но Клэй уверен, что на нём такое кислое выражение, когда видишь, как худощавые соседские мальчуганы гоняют палками воробья или ещё кого, смеясь во весь голос. « — Слышь, Бен, пасть заткни,» — раздражённо рявкает Профи и делает шаг вперёд. В руках у неё то ли меч, то ли нож — нечто среднее и по-странному изогнутое, будто звериный клык. Клэй не помнит, чтобы на Роге Изобилия, когда вокруг горел лес, у неё было что-то подобное. Зато отлично помнит ощущение скользящего в плоти клинка меча, который так похож на тот, что держит девушка из Четвёртого. Та бросается в бой, и ракурс с камеры снова меняется: теперь уже внизу, чуть поодаль от места битвы, — из-за чего не сразу понимаешь, что происходит. Профи пытаются окружить противника с двух сторон, а тот отходит от них, отражая удары мечом и железными рукавами. Многочисленный лязг металла въедается в уши, а резкое: «Давай-давай, заходи!» — от девушки-Профи заставляет на секунду сощуриться. Другой Профи резко сокращает расстояние и пытается зайти со стороны левой, свободной от меча, руки, тут же получает железным рукавом по плечу, но успевает нанести удар. Тонкая струйка крови льётся с плеча девушки с Четвёртого, и она вновь бежит прочь, ловя удар по нагруднику. Сбоку вздрагивает Джордж. Его плечо трётся о плечо вплотную сидящего к нему Клэя, когда он скрещивает руки на животе и шумно вздыхает. В груди (опять) чувствуется растущий колкий комок, из-за которого вниз по рукам холодеют вены. Было не трудно догадаться, что Джорджа бросает в дрожь от вида крови, — это вторая бойня, которую они смотрят, — но Клэй не знает, что с этим сделать. Он ничего и не должен, ведь если бы Джордж захотел, то ушёл бы и не смотрел дальше, но в голове бьётся мысль: утешить. Как Ника, разбуженного кошмаром, или как сестру, которую кто-то обидел. Будто бы Джорджу сейчас нужны объятия и пара успокаивающих слов. Клэй не может отделаться от этой мысли, но трусит претворить её в жизнь — Джордж оттолкнёт. На экране, как некто выразился за обедом прошлого дня, вовсю показывают «зрелищную битву», но от её просмотра ни горячо, ни холодно. Только неуютно, неудобно и по-зудящему паршиво на дне живота. Как забой может быть зрелищным? Как попавшая на одну из камер кровь, из-за которой Джордж чуть на месте не подпрыгнул, может кому-то нравиться? Как смерть (сначала, на удивление, парня-Профи, а потом — трибута из Четвёртого) может быть чем-то… развлекающим? Клэй бы ни за что не сел перед экраном, если бы не чёртово интервью и ещё более чёртовы шансы на то, что могут быть вопросы по событиям с Голодных Игр. Профи на экране внешне нисколько не опечалена смертью товарища. Даже улыбается как-то… жутко. Аж в дрожь бросает так, будто Клэй не человека, а нечисть видит. Джордж ёрзает. — Я сейчас вернусь, — тихо говорит он и переносит вес на ноги, вставая с дивана, — буквально минута. Клэй, хмурясь, смотрит ему вслед. Комок в груди будто оброс сотней еловых игл; Джордж поспешно уходит в сторону уборной, не разжимая рук. Связь слабеет, звучит глухой щелчок — дверь закрыта. С экрана слышно ничем не приглушённый голос: некто анализирует бой, разбрасываясь мудрёными словами. Причём анализирует так тщательно, что кажется, будто Клэй не тем местом смотрел: и трибут с Четвёртого «отразил серию выпадов, развернувшись на сто восемьдесят», и Профи «почти загнали противника в угол, но допустили фатальную ошибку». Для кого это вообще рассказывается? Для следующих Профи, которых готовят в Первом Дистрикте? Для зачем-то сведущих в резне капитолийцев? Брехня какая-то. Если на интервью спросят об этих боях, то Клэй ничего сложнее «победил, проиграл» ответить не сможет. Даже видев бой и его анализ. Не понимает он в этом ничего… Джорджино «буквально минута» уже длится гораздо больше. Не две минуты, не три и, даже, наверное, не пять — пропущенная мимо ушей аналитика сменилась объявлением про кольца с драгоценными камнями. Клэй, чувствуя нарастающую, как январский сугроб в снегопад, тревогу ещё сидит с минуту, ожидая хотя бы звука шагов из коридора позади, но, ничего не услышав, решает встать. Чем ближе к уборной, тем больнее иглы комка впиваются в лёгкие. Раздирают их кошачьими когтями, сдавливают и мешают дышать: будто весь вошедший воздух выходит сквозь отверстия, холодя грудь. Собственная тревога лежит в животе плотным снегом, чьи малюсенькие снежинки постепенно превращают потроха в лёд. Клэй неуверенно замирает с поднятым над дверью кулаком и, сглотнув слюну, несильно стучит. Ответа нет, но грудь будто пронзает кончик копья, заставляя вздрогнуть от чего-то, похожего на страх. Клэй тут же дёргает ручку двери и входит в тёплых цветов комнату, встречаясь с округлёнными глазами Джорджа. Тот приоткрывает рот, вдыхает, — его грудь медленно вздымается, — и отводит взгляд, чуть опуская верхние веки. Повисшую между ними тишину ощутимо колют острые иглы комка в груди. — Я… долго, да? — тихо говорит Джордж; в ответ — кивок. — Оу… — Я могу помочь? — в лоб спрашивает Клэй, прекрасно чувствуя, что Джорджу плохо. Тот сжимает губы в бледную полоску, скрещивает руки на груди и задерживает взгляд на бежево-жёлтой стене. Вязкие секунды его молчания выливаются в отрицательное мотание головой и собственную горечь, заменившую тревогу. Джордж говорит, что сейчас вернётся. Со смешком добавляет, что на этот раз «буквально минута» — уже точно, а Клэй всё равно хочет его обнять. И не ради тепла или приятных ощущений, а чтобы аккуратно вытащить чужой колючий комок из груди. Потому что он начал колоть ещё сильнее. Так, что одновременно хочется и отойти, избавить себя от этих ощущений, и подойти вплотную, разделить боль на двоих и тем самым облегчить её. Но Клэй, тяжело вздыхая, выходит из уборной. Дорога по коридору обратно в гостиную кажется долгой. Может, потому что ноги не хотят уносить прочь от Джорджа, а, может, потому что возвращаться на диван нет никакого желания. Клэй и отсюда прекрасно видит экран, на котором всё ещё показывают какие-то объявления. Думает, продолжать ли вообще смотреть эти… бои и их аналитику. Всё равно ведь ничего не понимает. Может, стоит напомнить Джорджу про книги? Клэй не особо хочет читать или слушать истории, но всерьёз задумывается над тем, чтобы выключить экран и пойти искать чего-нибудь интересного на полках в конце коридора. В раздумьях он облокачивается о стену и хмурым взглядом обводит края экрана. Думает, что же такого сказать Джорджу, чтобы он не заупрямился, напоминая про важность чёртового интервью, но на полпути к ответу все мысли обрывает звук открывающейся двери. «Буквально минута» на этот раз действительно не длилось долго. Из-за спины звучит глухое цоканье туфлей, которое сначала ускорилось, а затем замедлилось — Джордж подошёл ближе. — Ты… меня ждёшь? — неуверенно-смущённо спрашивает он, заглядывая в лицо Клэю. Тот неопределённо качает головой, чувствуя свою досаду из-за прерванных размышлений и неловкость — чужую. Джорджу из-за чего-то неуютно: комок в груди никуда не исчез, брови горько-нахмурены и губы поджаты, да и поза его зажатая, будто он пытается отгородиться ото всех. Чем-то напоминает Бамби, — сестрёнку, — когда она обиженно надувает щёки и строит из себя неприступную стену. Только, вот, Бамби — вредина, каких ещё поискать надо, а Джордж… Клэй тяжело вздыхает. К чёрту чужое упрямство, более никаких просмотров Голодных Игр на сегодня. — Может, мы книги почитаем? Вопрос ставит Джорджа в тупик. Его выразительно-удивлённый взгляд тёмных глаз направлен в самую душу, и кажется, будто связь родственных душ натянулась тонкой нитью, сжимая оба сердца. — Давай, — тихо соглашается он, чем удивляет уже Клэя. Тот был готов прибегать ко всем способам уговоров, какие только знал и испытывал на Велде и сестре, а ларчик… просто открывался. — Тогда я сейчас экран выключу, а ты… — Клэй оборачивается через плечо, пытаясь увидеть полку с книгами, — книгу возьмёшь. Те несколько резких шагов до дивана не идут ни в какое сравнение с тем, как Клэй шёл по коридору. Потому что сейчас он едва не бежит до пульта, чтобы быстро заткнуть ведущего, будто тот вот-вот скажет что-нибудь ужасное. — Хах, — выдыхает Джордж. — А что ты хотел бы, ну, прочесть? Клэй тыкает на большую красную кнопку, заставляя экран потухнуть, и оборачивается к Джорджу с вопросом: — В смысле? Тот переступает с ноги на ногу и разъединяет руки на своей груди, из-за чего кажется, что неприступная стена дала трещину. — Ну… книги о разном бывают, — начинает Джордж, ненадолго обращая взгляд к потолку. — Любовь, приключения, м-м-м… что-то повседневное… Даже сказки твои. И рассказы. Клэй хмурится в непонимании, а Джордж будто читает его мысли: — Ты, что, совсем-совсем ничего не читал, кроме той книги, которую на зерно поменял? И, видя медленный кивок в ответ, посмеивается с лёгкой улыбкой. А Клэй чувствует, как комок отлегает от сердца. — Ладно, хорошо, я сам выберу, — говорит Джордж с такой тёплой улыбкой, что на душе тоже теплеет, и разворачивается, уходя вглубь коридора. Клэй какое-то время смотрит ему вслед, но затем садится на диван и отворачивается. За окном этажа Третьего Дистрикта летают птицы. Их крылья на секунду закрывают собой солнце, и небольшие бледные тени мелькают одна за другой. Клэй всматривается в окно, думая, что странно это: птицы летают не меж высоких деревьев, где вьют себе гнёзда, а меж устремлённых к небесам каменных зданий. Почему-то думается, что птицы эти тоже должны быть каменными, как большие фигуры, украшающие собой входы в местные дома. Или должны служить людям, как и все вещи вокруг, потому что в Капитолии нет живого и дикого, как в Шестом Дистрикте — тайга. Но птицы не садятся послушно на руки, щебечут о чём-то своём птичьем и, наверное, вьют на зданиях свои гнёзда… Может, эти птицы — последнее, что осталось в Капитолии от природы? Клэй мотает головой и оборачивается через плечо, слыша торопливые шаги. В груди так тепло-тепло, будто оказался в детстве: сидишь зимним вечером перед печью, в которой искрит огонь; на коленях — Бамби, тянущая свои маленькие ручки к огню или несильно дёргающая брата за отросшие волосы, по бокам — Ник и Дэррил; и вы все вместе ждёте, когда мама с Велдой закончат дела по дому, чтобы сесть напротив и рассказать сказку, — Клэй вновь ощущает себя ребёнком, а Джордж, держащий в руках тонкую книгу, — точно рассказчик с множеством историй за плечами… И когда он со счастливой улыбкой садится рядом, Клэй подсаживается к нему вплотную, с интересом заглядывая в открывающуюся книгу. — Это рассказы про детство мальчика из Пятого Дистрикта, — мягко говорит Джордж. — Думаю, тебе понравится. Клэй ничего в ответ не говорит, поглощённый тем детским предвкушением, когда думаешь, что одним лишним словом можно легко спугнуть момент. Джордж перелистывает первую страницу, на которой почти не было слов, — имя автора да название, — и показывает, отведя руку в сторону, чёрно-белую картинку во весь лист. На ней изображён бегущий по тропинке мальчик лет семи, а за ним — холм и деревья. Клэй боковым зрением видит, как Джордж заглядывает ему в лицо с таким говорящим — «Тебе нравится?» — взглядом, что ответная улыбка сама растягивает губы. Кажется, Джордж ждал этого момента так долго, что вот-вот начнёт ёрзать от нетерпения. Казалось бы: всего лишь книга, — куча бумажек с текстом, — а сколько счастья льётся по связи родственных душ! Будто видишь Ника или сестрёнку, нашедших себе занятие по душе и увлечённых им так, что хочется поделиться. Больше всего вспоминается маленькая сестрёнка, в детстве радовавшаяся почти всему, что её окружает: роса на траве мочит ноги, над головой жужжит шмель, к яркому одуванчику подлетает бабочка… Вспоминается и то, как она всегда указывала на что-нибудь пальцем и окликала Клэя, громко шепча: «Смотри! Смотри!» — и они вместе наблюдали за чем-то таким привычным-обыденным, что обретало совсем другие краски, когда рядом был человек, на лице которого от этого расцветала улыбка. Джордж счастлив прочитать Клэю книгу, а тот было тянется к скрытому тёмными прядями виску, чтобы невесомо поцеловать, — так, как всегда нежничал в ответ на счастье близкого, — но останавливается на полпути и лишь кладёт щёку на пушистые волосы. Джордж читает так, будто рассказывает: мягко, мерно и с чувством. История звучит его приятным голосом, и по-началу невольно представляется, будто бы Джордж рассказывает о себе: о том, как он помогал матери полоть грядки, как таскал вместе с отцом ящики с овощами миротворцам… Но затем книжный мальчик пакостит своему соседу, и Клэй усмехается про себя, думая, что Джордж — трусишка и книголюб — никогда бы так не сделал. Не то чтобы рассказы были очень интересны, или Клэю нравилось пытаться догнать взглядом голос Джорджа и мысленно прочесть строки раньше него, но что-то в этом было. Что-то тёплое, мягкое и лезущее к самому сердцу, будто Патчес — к печи зимой. Приятное до желания подремать вот так, под голос Джорджа, фыркая ему в макушку, когда очередная прядь его волос лезет в нос… Последний раз такое было, когда Дэррил рассказывал что-то маленьким Клэю и Нику, а Клэя так разморило, что он уснул, сопя в плечо брата. Дэррил тогда обиделся ещё, подумал, что Клэю скучно стало. А тот и объясниться не смог: ну начало клонить в дрёму — и всё тут… Да и сейчас не может объяснить, почему уже совсем потерял нить повествования, но продолжает слушать голос Джорджа и нежиться в тёплом чувстве, которым они обмениваются через связь родственных душ. Не дремлет, нет, но будто бы ходит по краю между сознанием и сладкой дрёмой, не желая переступать эту черту ни туда, ни сюда. И приятно так. По-домашнему тепло, уютно и мягко…-• • •-
Неделя подготовки начинает расплываться в единый поток, будто всего не семь дней, а один. И только вне медпункта, обедов и лекций Клэй чувствует ход времени: когда разговаривает с Джорджем, готовится с ним к интервью, слушает чтение книги… В общем, всё, что связано с Джорджем, отпечатывается в памяти. Даже когда они просто сидят вместе, исчерпав темы для разговора, как сейчас. С языка ещё не сошёл сладковатый привкус зелья, которое дали в медпункте. Непривычное чувство сытости полнит живот, и оттого так нежно-ленно: хочется свернуться в клубочек, как кот, и ничего не делать, смакуя умиротворённую тишину, нарушаемую лишь мерным дыханием Джорджа, сидящего сбоку. Тот, кажется, совсем перестал обращать внимание на то, как Клэй к нему липнет: если по-началу он бросал хмурые взгляды, вёл плечом, — мол, мне неудобно, отсядь, — или сидел, напрягшись, то сейчас он так же ленно-спокоен, даже глаза прикрыл. Может, заснёт скоро… Клэй с искоркой задора в груди фыркает ему под ухо, а Джордж только вздрагивает и в ответ слабо пихает локтем в бок. Его смирение с чужой любовью к касаниям такое забавное, что Клэй фыркает ещё раз, приобнимая поперёк груди, на что слышит ленно-недовольное «ну переста-ань» и с лёгким смешком прекращает полу-объятие. А то за ещё одну выходку от тёплого и мягкого бока могут и вовсе оттолкнуть… Сейчас вечер. Где-то после ужина, может, час или полтора спустя — это не так важно, чтобы знать. Какое-то время назад был разговор… практически ни о чём. Снова подняли тему интервью, плавно перетекли к теме Голодных Игр, потом прервали её обсуждением книги про мальчика из Пятого Дистрикта (Джордж был разочарован, что Клэю не понравилось, но пообещал найти что-нибудь получше) и, не найдя больше слов, просто замолчали. Но молчание это приятное, особенно когда сидишь к Джорджу близко-близко и чувствуешь всё, что чувствует он. Клэю порой кажется, что они так общаются: всплесками тепла в груди, лёгким ощущением, текущим по венам, и мягкостью, набивающей собою все мышцы, будто птичий пух — подушку. Это так глупо и мило одновременно, что Клэй ведёт себя… и глупо, и мило. Ленно дурачится, опасно приближаясь к тому, чтобы Джордж оттолкнул его и отвернулся; нежничает, стискивая бледную маленькую ладонь в своих веснушчатых и как-то сильнее прижимаясь, пытаясь завернуться в тепло и мягкость, будто в одеяло; и думает о всяком таком — глупом и милом… Согласился бы Джордж поспать в обнимку и как бы это ощущалось? — Наверное, так же, как сейчас, только ярче… Если бы здесь была Бамби, то наговорила бы всяких детских гадостей в спину Шарлотте? — Хах, да точно бы… А если — Велда? — У-у-у, да она бы смотрела Джорджу в спину таким оценивающим холодно-хмурым взглядом, как на чужака. Или вовсе бы начала к нему придираться: чего это щёки есть, а руки худущие? что там у себя на родине варил и из чего?.. А мама? Ник? Дэррил?.. Клэй горько вздыхает и приобнимает Джорджа. Не из дурачества, а из… тоски. Такой мокрой и липкой, что теснит тепло в груди. Хочется так же обнять родню, прижать к груди Патчес… Та наверняка приходит в дом и мяукает: зовёт-зовёт, а Клэя нигде нет… Джордж не вздрагивает, не ведёт плечом недовольно и даже не говорит. Только как-то… понимающе похлопывает по плечу и шепчет в шею: — Тоскуешь?.. А Клэй угукает ему в висок, пытаясь обнять его и второй рукой тоже. Джордж выпрямляется, позволяя сделать это, а, садясь обратно, приобнимает в ответ. Джордж, и — приобнимает… Клэй горько улыбается, и мило-глупое молчание становится мокро-тёплым от печали и поддержки. Они сидят так, разделяя чувства. Наверное, оба думают о родном дистрикте, о том, как там близкие и знакомые… Когда уже Капитолий расцепит свои когтистые мерзкие лапы и позволит вернуться, когда и как будет оно — интервью? Кажется, что через неделю. Кажется, что только сегодня проснулся в поезде от едкого запаха, слышишь страшный гул, раз за разом переживаешь произошедшее на Арене. Кажется, но знаешь: до интервью остались считанные дни. И это… пугает. Джордж ёрзает, опускает ладонь с плеча на спину, поглаживая. — Эй, Клэй, — тихо говорит он, — помнишь, как ты… о хорошем думал, чтобы мне помочь? Клэй произносит одно вялое «ага», и Джордж продолжает: — Может, мы повторим? Вместе? На уме совсем нет «хорошего». «Хорошее» — это семья, а мысли о ней вонзаются в сердце, будто ножи. — Я не смогу, — печально отвечает Клэй в тёмную макушку, — у меня не получится. Джордж озадаченно мычит, ведя ладонь ниже по спине и возвращая её на плечо. От его простых поглаживаний в груди становится теплее. — А есть что-нибудь, что… поможет тебе? — спрашивает он. Клэй приоткрывает рот, чтобы сказать: «Касания,» — но лишь выдыхает, понимая, что это очень глупо. Придётся выкладывать всю свою подноготную и просить Джорджа обнимать, гладить и говорить что-нибудь приятное, а от самой мысли об этом стыдно становится. — Клэй, ну правда, — иногда связь родственных душ всё же лишняя, — я спать хочу, а ты… грустишь. — Не надо, — бурчит Клэй, но чувствует укол вины и добавляет: — Прости… Джордж тяжело вздыхает. — Да я не… Клэй, я не злюсь, — тихо говорит он, — меня совесть съест, если я так и оставлю тебя с… тем, что у тебя на душе. «Мило-глупо» то ли теснит «мокро-тепло», то ли смешивается с ним, потому что Клэй не сдерживает смешка: — Мы такие дурачки… — В смысле? Всё же, наверное, смешивается. — Сидим, обнимаемся и пытаемся что-то сделать с… моей тоской, потому что связь эта… родственных душ, — Клэй ненадолго стискивает Джорджа. — И бросить друг друга не можем, потому что тоже… связь. Забавно. Джордж фыркает и тянет наигранно-обиженно: — То есть, моя тревога за тебя — шутка? Клэй кладёт подбородок на его макушку и отвечает из-за этого немного гнусаво: — Какая тревога? Ничего такого не чувствую, ты просто спать хочешь. — Э-эй! — Джордж хихикает и хлопает ладонью по плечу. — Вообще-то, у нас общие чувства! И я прекрасно чувствую, что тебе грустно! — Так, а я о чём! — тепло смеётся Клэй. — Ты спать хочешь, а я тут — грущу. Джордж отстраняется и смотрит таким взглядом, что и одним словом не опишешь: одновременно и тёплым, и даже, наверное, раздражённым, но совсем немного, так, лишь в ответ на глупое дурачество. — Мистер Тейкен, — тянет он со всей своей вредностью, — я, значит-с, ради вас стараюсь, нервы себе извожу, тревожусь, а вы? Клэй ему: — А я…? И Джордж, принимая важно-умный вид и скрещивая руки на груди: — Придурь! В груди вспыхивает будто бы целый огонь, а дров накидано: и задор, и ребячество, и нежность, и смех, в горле застревающий, — жуть! — Сам ты! — Клэй сгребает Джорджа в по-медвежьи крепкие объятия. — У-у, щас я тебе-! — А-а-а-ха-ха! Убивают! — громко смеётся Джордж, пытаясь вырваться, но у него ничего не получается. Только слабо бьёт по плечу и хрипит из-за хватки, а потом визжит, как девчонка, когда Клэй начинает его щекотать. — Перестань! Переста- аха-хань! — только и слышно через смех и визги. — Клэ- хе-хей, пощади-и-и! — Фиг тебе! — смеётся Клэй и срывается на хрип, прижимаясь щекой к макушке Джорджа. А тот начинает щекотать в ответ, и собственная атака слабеет. — Получа-ха-хай! Получай! — визгливо ржёт он, за что опять оказывается в медвежьих объятиях и недовольно ноет: — Да так не че-естно! — Ишь! — фыркает Клэй ему в макушку. — А нефиг моё… оружие против меня же! Джордж, гаденько хихикая, назло пытается так же крепко сжать в ответ, но своими худыми руками он точно ничего не сделает. И, понимая это, сдаётся: — Всё! Всё, ладно, не придурь ты! Только отпусти! Клэй победно усмехается и ослабляет хватку, а Джордж тут же выпутывается из неё и отстраняется. Они сидят друг напротив друга, тяжело дышат и посмеиваются; в глазах пляшут искорки-бесята, и в груди больше не мокро: тепло до жара — всю влагу испарило. И молчание между ними глупо-преглупо-милое, с каким наверняка будешь смаковать произошедшее дурачество, засыпая. И лыбиться. От уха до уха, глупо-преглупо… Клэй отсаживается подальше от изголовья кровати, поправляет подушки и плюхается на бок. Он на этаже Третьего Дистрикта, но идти до своего этажа — ой! — как не хочется, да и всё «глупо-преглупо» пропадёт. Джордж, похоже, не против поспать сегодня вместе и тоже ложится на бок, лицом к Клэю. Спрашивает со смешком: — Спокойной ночи? И Клэй не удерживает себя от того, чтобы в порыве нежности потянуться вперёд и клюнуть его поцелуем в лоб, отвечая: — Спокойной. Сонливость накрывает одеялом, отяжеляя веки и наполняя тело чем-то мягким. Зевок вырывается из горла, смыкаются веки; становится так до нежного щипания в груди тепло, что Клэй невольно напрягается на секунду, но с расслабленным вздохом сбрасывает с плеч все-все тревоги. Думает: может, сегодня приснится что-нибудь хорошее… Только чувствует странное покалывание от груди к рукам, и сердце как-то подозрительно ускоряет темп. Чуть хмурится, но решает не обращать внимания — не так уж и сильно это чувство. Не видит, как у Джорджа округлились глаза, и как красны его щёки.