-• • •-
Под противный трезвон будильника Джордж просыпается. Разлепляет веки, моргает, пытаясь сморгнуть с глаз приставучую пелену; вытягивает руки и ноги и чувствует, как сбоку ворочается, по ощущениям, большущий клубок жара. Краткого взгляда одним глазом (второй затянут пеленой) хватает, чтобы убедиться, что это — Клэй. Он недовольно сопит-ворчит в плечо Джорджа, сжимая ладонь в кулак на груди того, и ворочает ноги, будто более удобное их положение каким-нибудь чудом заглушит трезвон. От ощущения кулака, чуть сгребающего ткань сорочки, сердце сжимают сладкие тиски. Джордж глубоко вздыхает и сосредотачивается на будильнике, за что его уши напрягаются до ощущения, будто в них сейчас что-нибудь разорвётся. Приходится, превозмогая сильное желание закрыть глаз и покемарить ещё пять минут, привстать на локтях и с зевком нащупать кнопку выключения на будильнике. Тот немедля прекращает трезвонить, и комнату мягко заполняет тишина. Джордж неспешно садится на постель, упираясь лопатками в изголовье кровати и пытаясь совладать с ещё одним зевком. Клэй, в груди которого плещется нежная-нежная сонная нега, прижимается носом к боку Джорджа и что-то ворчит себе под нос. Приходится растолкать его за плечо со словами: — Вставай, придурь, сегодня интервью. Последние два слова действуют на Клэя так, словно Джордж столкнул его с кровати или облил водой: грудь пронзает копьё испуга, а донельзя сонный настрой сдувает, как ни бывало. Клэй тут же поднимается на локтях с зевком, заражая им Джорджа, и трёт глаза, проходясь пальцем по краям. — С добрым утром? — хоть и со смешком, но мягко (и непривычно для самого себя) говорит Джордж, с лёгкой, едва тронувшей уголки губ, улыбкой наблюдая за тем, как Клэй пытается привести себя в порядок. Тот опять зевает, запускает пятерню в свои растрёпанные, как птичье гнездо, волосы и пытается их пригладить. Получается не очень. — С добрым, — говорит Клэй по-утреннему низким голосом и зачем-то стукается лбом о плечо Джорджа. — Нам обязательно так рано встава-ать?.. — Ты хочешь опоздать? — в ответ спрашивает Джордж, игнорируя покалывание, идущее от плеча к груди. Клэй мычит что-то нечленораздельное, отстраняется от плеча и на удивление бодро встаёт с кровати, чтобы пройти чуть дальше вперёд и остановиться почти у самой двери. Джордж не сдерживает тихого «хах», видя, как Клэй принимается за лёгкую утреннюю зарядку: прогибается в спине, упирая ладони в бока, наклоняется из стороны в сторону; несколько раз вытягивает и сводит вместе руки; и под конец разминает шею, отклоняя голову то поочередно к плечам, то вперёд и назад. Джордж с уколом стыда ловит себя на том, что засматривается на Клэя, жадно переводя взгляд с его напряжённых рук на распущенные волосы и обратно. — В туалет я — первый? — от чистого, как самый настоящий янтарь, взгляда Клэя, Джордж вздрагивает в плечах. — А… Да, давай. И наблюдает, как высокая фигура Клэя скрывается за сходящимися друг к другу дверьми. Ещё некоторое время слышно глухие шаги, но они обрываются с щелчком двери от уборной. Джордж выпрямляется. Немного воодушевлённый чужой зарядкой, он садится к краю кровати, свесив ноги, и тоже пытается как-нибудь размяться, но всё заканчивается при первом же (жутком) хрусте локтя. Чувство такое, будто ещё одно лишнее движение — и Джордж лишится предплечья… Не зная, чем заняться, пока уборная занята, он встаёт босыми ногами на пол и идёт к двери. Из-за сонливости кажется, будто в мышцы налили успокаивающий чай с ромашкой. В какое-нибудь другое утро Джордж бы сказал, что в него залили цемент и сверху засыпали камней, но, несмотря на нависшую угрозу в лице интервью, настроение удивительно приподнятое. Может, один придурь так хорошо влияет? Двери раздвигаются, и Джордж неловко выходит из личной комнаты, не зная, что ему сейчас делать. Можно было бы одеться, но строгие костюмы, в которых трибуты ходили всю неделю, чудесным образом исчезли, а вместо них не положили ничего. Очевидно, к интервью пригласят стилистов, чтобы разодеть новоиспечённых победителей во что-нибудь по-капитолийски ужасное, но Джордж до последнего грел надежду на то, что ему не придётся опять через это проходить. Не девушка же, чтобы одеваться во что-то сложнее, чем простой пиджак и брюки… Да и к тому же, разве интервью — не официальное мероприятие? Или в Капитолии на нечто подобное тоже можно придти чёрти-в-чём? Сплошные вопросы… Из раздумий вырывает щелчок двери. Клэй, не переставший выглядеть по-сонному помято, выходит из уборной и, запуская ладони в волосы, проходит мимо Джорджа. Тот почему-то ждал, что ему улыбнутся или хотя бы бросят взгляд, но чересчур увлечённый гнездом на голове Клэй не делает ни того, ни другого. Такая мелочь, а сердце горько стиснуло. В уборной немного душноватый влажный воздух и запотевшее зеркало. Джордж было тянет руку к крану, чтобы включить воду и умыться, но хмурится и решает сперва сходить в туалет — всё равно же потом руки бы вымыл…-• • •-
После плотного завтрака Джорджа сразила тревога. Она начиналась, как лёгкое волнение, щекочущее верх живота, но с каждым проведённым в приготовлениях часом становилась всё сильнее и страшнее. Усилились тиски на груди, дрожь начала сжирать руки, мурашки постоянно бегают вниз с шеи и будто бы прыгают по каждому позвонку внутри, распространяя холод, сковывающий мышцы спины; сердце постепенно ускорило ритм, дыхание всё чаще сбивалось, а попытки его восстановить не кончаются успехом даже сейчас. Нет, не так… сейчас — тем более. Джордж никогда в жизни не хотел вспоминать свой самый первый день в Капитолии, сразу после Жатвы. Никогда не прокручивал постыдное произошедшее тогда в голове — затыкал и гнал ссаными тряпками, лишь стоило одной подобной мысли придти в голову, — а сейчас его будто специально с головой погружают в этот кошмар снова. Специально, потому что он и так не нервах, а тут ещё и-! Аргх. Слова о том, что он уже мылся — пустой звук для двух по-капитолийски странно выглядящих людей, которые будто взглядом принуждают его раздеться догола и поскорее покончить с этим. Единственная утешающая мысль: того жуткого мужика, бросившего «милашка» в адрес бедного Дэвидсона, здесь нет. Но от теплеющих щёк и кончиков ушей на бледном, как сама смерть, лице это всё равно не спасло… Ещё более стыдным было то, что на пике ужаса от всего происходящего Джордж мысленно возвращался к Клэю. К его солнечной улыбке, задыхающемуся смеху, тёплым объятиям и нежно спетой колыбельной… На душе становилось мягко, и холодно-мерзкое ощущение слезало с рёбер, сменяясь приятным жаром, позволяя Джорджу будто проплыть по течению, не обращая внимание ни на что вокруг, но после всех банных процедур стыдоба всё равно накатила. А утешать себя нечем: влюблённость всё ещё кажется чем-то глупым и до паршивости странным. Стилист, кажется, совсем не обращает внимания на то, что Джордж витает где-то в облаках (— холодном супе из грязи и кишок, по ощущениям) и пустым взглядом смотрит на всё, что с ним делают. Даже костюм толком не разглядывает, пока одевают: видит блёстки на чёрной ткани, и всё. А себя-распрекрасного в зеркале и вовсе рассматривает так, будто лимон проглотил. Ну правда, на кой чёрт ему решили прилизать волосы? А заколка с синей бабочкой там вообще к чему? И блёстки эти… ходить же будет, будто у него перхоть со всего тела сыпется, фу! Одна радость: костюм — лишь чёрные пиджак, брюки и туфли. Ну, слегка капитолийские, в плохом-блёсточном-расфуфыренном смысле, но официальный костюм же! Стилист определённо не в восторге от кислого выражения лица Дэвидсона, но слова держит при себе. Ожидание начала интервью — ещё более тревожное занятие, чем вся подготовка к нему. Джордж чувствует себя сидящим на иголках, осмотревшим беглым напуганным взглядом в комнате ожидания всё, что только можно было. И мысли терзают: опозоришься, ляпнешь чего сдуру, весь Капитолий увидит, как с тебя льётся семь ручьёв пота… Плечи трясутся, и во всём теле нет покоя, а в комнате, как назло, никого более нет! Энтони привёл Джорджа сюда и свалил куда-то, ничего не объясняя и оставляя сидеть здесь наедине с телевизором, на котором идёт какая-то капитолийская программа. Где Клэй? Разве их сейчас разделят? Джордж вздрагивает и едва сдерживается от того, чтобы обнять себя — блёстки посыпятся. В один момент тревога становится такой сильной, что воздух покидает лёгкие, и Джордж безуспешно пытается вдохнуть хоть сколько-нибудь, не замечая, что ширма, отделяющая комнату от коридора, отодвигается. — Джордж! — слышится плаксиво-облегчённое сбоку, и Джордж чуть не подпрыгивает на месте от испуга. Рядом садится Клэй. Он одет почти в то же самое, что и Джордж, только его пиджак более синего цвета, а заколка в заплетённых в косичку волосах — с цветком. Ещё чуть дальше садится Энтони. Проходя мимо, тот ровным голосом говорит: — Джордж, дыши. И Джорджу чертовски сильно охота рассмеяться до истерики, потому что он пытается, а у рядом сидящего Клэя нет ни капли тепла в груди, за которое можно было бы зацепиться, как за спасительную верёвку! Они, кажется, оба сейчас сорвутся на истерику, потому что тревога, похоже, общая. — Джордж, мне страшно, — с дрожью в голосе признаётся Клэй. Джордж хочет добавить: «Мне тоже!» — но может только кивнуть и зажмуриться. Дыхание потихоньку приходит в норму, но сердце ухает в груди и ушах, как ошалелое. — Спокойно, — ровно говорит Энтони. — Вас там не съедят, всего лишь зададут пару вопросов. «Это-то и страшно!» — звучит истерический голос в голове. — Будет что-то похожее на самое первое ваше интервью, ведущий будет тот же, — Энтони делает паузу. — Джордж, правда, дыши… — Джордж, я из-за тебя с-сейчас тоже… дышать, ха-хах, не смогу, — с нервной улыбкой и севшим голосом говорит Клэй. В ушах звучит бесконечное: Джордж-Джордж-Джордж, — и в груди будто закипает, выплёскиваясь с гарканием: — Так отсядь! — Не хочу! — ноет Клэй, беря руку Джорджа в свою потную. — Хуже будет! — Мне от тебя хуже будет, придурь! Я и так на нервах, ещё и ты… со своей тревогой! Кыш!!! Энтони с приподнятой бровью и недоумением во взгляде косится на них, но молчит. — Ладно-ладно! — Клэй нехотя отсаживается на самый край скамьи, и в груди каплями собирается грустно-мокрое чувство. — Только дыши… — Да дышу я!!! — повышает голос Джордж и тут же вжимает голову в плечи, думая, что крикнул слишком громко. После одного беглого осмотра комнаты думается, что ничего особенно страшного не произошло, но постыдный осадок остался. Джордж отсаживается подальше от Клэя и Энтони; жмурится, пытаясь восстановить дыхание. Некоторое время тишину в комнате нарушает лишь голос из телевизора. До интервью чёрт знает сколько времени, но Джорджу его хватает, чтобы более-менее успокоиться и охладить голову. Будет всего лишь «вопрос-ответ», а он чуть не задохнулся из-за него! Клэй в своём уголочке весь сжался, как напуганный котёнок, и от мельком брошенного в его сторону взгляда на душе становится паршиво. Джордж обеспокоенно сводит брови к переносице и, недолго взвешивая все «за» и «против», спешно идёт к углу, обходя Энтони. Хотелось сказать что-нибудь вроде: «Да всё будет хорошо!» — но слова застряли в горле как раз в тот момент, когда Джордж открыл рот. Клэй встревожен не на шутку: рёбра будто с силой притягиваются друг к другу до хруста костей, сердце холодеет, и тело напряжено, как вытянутая струна; скрещённые у бёдер загорелые руки перебирают пальцы, а веснушки на лице вбегают одна в другую, когда Клэй нервно дёргает мышцами щеки. В собственной же груди капает мокрая и сладкая от глупой влюблённости печаль: хочется как-то поддержать, приободрить, но Джордж не знает, как. Садится рядом, вновь пытается что-нибудь сказать, но поджимает губы и лишь глядит в лицо Клэя. А тот глядит в ответ, и в его глазах видно пронзающий копьём ужас. Джордж тяжело вздыхает, думает: «Всё будет хорошо,» — и пытается сказать это улыбкой на своём лице. Это так глупо-глупо, что в руках начинает зудеть желание стукнуть себя, но оно пропадает, когда Клэй улыбается в ответ. Немного вымученно, нервно, но улыбается; и ужас в его глазах теплеет до солнечного света… « — А сейчас, дамы и господа, будет то, чего вы все так долго ждали: интервью!» — звучит, как гром средь ясного неба, голос ведущего. Джордж подрывается с места и паникует раньше времени, не зная, выходить ли ему на сцену, но его останавливает Энтони: — Ещё не выход; я скажу, когда. Приходится сесть. С виска уже течёт капля пота, и мысли про семь ручьёв опять жужжат в голове. Джордж глубоко вздыхает и, обхватывая переносицу пальцами, жмурится на пару секунд. « — Тринадцатые Голодные Игры — самые необычные из всех проведённых, — интригующим тоном начинает ведущий; его имя — Ли Феникс, кажется. — Кто бы мог подумать, что сегодня моему ассистенту придётся выносить не два, а три стула? Ха-хах!» Джордж не отводя взгляда смотрит в телевизор со всей серьёзностью, которую только может из себя выдавить, и слова улыбчивого во все тридцать два ведущего никак не отзываются в груди. « — Но, если без шуток, лично я поражён до глубины души, — Ли меняет тон на более чувственный. — История о двух родственных душах, вынужденных сражаться насмерть, задела глубоко внутри меня… нечто. И это «нечто» — то, что приковывало меня к экрану и заставляло моё сердце биться быстрее от мысли о плохой концовке для Джорджа и Клэя…» Упоминание собственного имени перед всем Панемом почему-то ощущается как то, чего стоит стыдиться, или то, что заставляет по-странному противное чувство оседать в груди. « — И, когда в беспощадных огнях финала Голодных Игр прозвучали их имена, — Ли берёт драматическую паузу, — я был вне себя от счастья. Признаюсь честно, от переполнивших меня чувств я даже вскрикнул». Ли вроде бы говорит от всей души, но что-то в его тоне есть такое… такое… как бы описать, капитолийское? Не настоящее, не искреннее, как улыбчивая маска, за которой на самом деле скрывается кислая гримаса или страшный оскал. Джордж хмурится от противоречивости того, что слышит. « — Я благодарен всему, что помогло Джорджу и Клэю вместе пройти этот путь до конца. Я восхваляю их крепкую связь и отвагу, и от всей души сейчас, в прямом эфире, благодарю президента Шлатта за то, что позволил этой истории продолжиться в счастливом ключе» Не будь Джордж так напряжён, то, может, и проникся бы словами Ли, вместе с ним и залом прикладывая руку к сердцу и благодаря президента, но ощущение не искренности не отпускает, намертво засев в голове. « — Так давайте же наконец поприветствуем наших победителей!» — Ваш выход, — говорит Энтони. — Удачи. — К чёрту! — отзывается Клэй, вставая с места. Джордж, немного смущённый всем происходящим и не до конца осознавая его, с недоумением косится на Клэя и повторяет точь-в-точь за ним, будто ведомый. Торопливые шаги к сцене перекрикивает ведущий: « — Джордж Дэвидсон и Клэй Тейкен, мы ждём вас!» Когда до двери, отделяющей сцену и комнату ожидания, остаётся всего пара шагов, Джордж вдруг чувствует, как его сердце падает в пятки. И не поднимается оттуда, только сильнее прилипая к ногам, когда Джорджа и Клэя оглушает рёв капитолийской толпы. Людей… слишком много. Полчища пар глаз будто норовят просверлить тысячи кровоточащих дырок, и Джордж съёживается от ощущения маленькой капли, текущей вниз по его телу. Может, это был пот, а, может и… Лучше не думать. — Здравствуйте! — пугает своим звонким голосом Ли, заставляя Джорджа резко отвернуться от толпы, а Клэя — вздрогнуть. Тревога того больнее впивается в лёгкие, и кажется, будто из его косички может выглянуть петух от того, что его волосы — слегка дыбом. — З-здравствуйте, — с нервной запинкой на начале слова здоровается Клэй. Джордж тоже бросает спешное «здравствуйте», обходит Клэя и садится на стул — тот, что ближе к Ли, — внезапно чувствуя прилив уверенности. Небольшой, конечно, но достаточно, чтобы шипы тревоги, до этого впивавшиеся в сердце, вышли из него и теперь смотрели острыми концами во все стороны, будто щит. Явно перенервничавший Клэй садится на соседний стул только потому, что сел Джордж. — Ха-хах, не бойтесь, — говорит Ли, доброжелательно щуря глаза, — мы, конечно, всю неделю томились в мучительном ожидании встречи с вами, но кусаться не будем. По залу проходит смешок. Джордж отводит взгляд от Ли, невольно жмурится, когда видит толпу перед сценой, и, хмурясь от напряжения, заглядывает в лицо Клэю. По тому видно, что он пытается скрыть свою нервозность: грудь вздымается от глубоких вздохов, а в глазах холодеет пронзительный взгляд. — Если вы забыли, то меня зовут Ли Феникс, — представляется ведущий; Джордж возвращает взгляд к нему. — Сегодня я буду брать у вас интервью. И, без лишних слов… Ли делает паузу, на секунду бросает взгляд на зал и продолжает: — Каково оно на вкус, чувство победы? Вопрос, вроде бы, прост — хоть сейчас выпаливай: «Я жив, и уже хорошо!» — но в голове… слишком много всего. Кто первым должен ответить; промолчать ли, чтобы Клэй был первым? Сказать честно, или солгать? Мисс Конфета на последних лекциях говорила, что лгать можно и порой даже нужно, потому что Капитолий хочет шоу! А шоу не должно отторгать зрителей всякими подробностями из голов трибутов, вроде отвратности местной моды, мудрёности и порой бессмысленности этикета, и некоторого реального мнения насчёт… всего. Джордж, на самом деле, ощущает вкус этой самой «победы» как нечто склизкое и тухлое… — Чудесно! — но отвечает иначе. — Знаете, это как… пройти сквозь огонь, воду и медные трубы, но ведь… пройти же! Ли добродушно посмеивается. — А ты, Клэй? — Я… рад, что смогу вернуться домой, — как-то зажато, что ли, отвечает он; и в голосе скользит острота. Холодная и недоброжелательная: вот-вот пронзит в сердце. Джордж кривится. Хочется как-то намекнуть Клэю, что Капитолию стоит подыграть, но связь родственных душ не передаёт мысли. Благо, Ли только хмыкает в ответ. — Знаете, у меня где-то в гримёрной есть маленький листочек с вопросами, на который я опираюсь при подготовке к интервью, — но то, что он сейчас говорит, ставит в тупик сильнее, чем если бы он всё же ответил Клэю устно. — Я же не из головы всё беру, верно? Ли широко улыбается залу и, кажется, подмигивает ему. — Но сегодня у нас очень необычное интервью, — он поворачивается к трибутам, и его доброжелательный прищур вдруг приобретает (пугающие) огоньки интереса, — и что-то мне не кажется целесообразным опираться на тот старый листочек… Вниз по спине бежит столько мурашек, что озноб ударяет в мышцы. Ощущение такое, будто сказанное ранее «кусаться не будем» по-тихому перечеркнули и оскалили длиннющие острые клыки… Джордж нервно сглатывает и чувствует нарастающую панику, но всеми силами старается удержать на своём лице уверенность. — Вы же, надеюсь, простите мне мою маленькую импровизацию? — обольстительно лыбится Ли залу, и тот, к ужасу трибутов, заходится одобрительным гулом. — Так вот, Джордж, Клэй… Он выдерживает напряжённую для трибутов и наверняка томительную для зала паузу прежде, чем продолжить: — Нам всем очень интересно: как вы поняли, что приходитесь друг другу родственными душами? Сердце едва не врастает в пятки, а его напуганная тирада бьёт в уши. Джордж уже не может точно сказать, получается ли у него удерживать уверенность на лице, но виду по-прежнему старается не подавать. Такой исход был, чёрт возьми, очевиден! Едва ли на блюдечке не преподнесён, — с самого начала Джордж догадывался, что интервью целиком и полностью посвятят их связи родственных душ, — но это почему-то всё равно ощущается, будто удар под дых! Может, потому что сейчас становится понятно, что вся подготовка к интервью — мусор?! Джордж готовился отвечать на что-то обычное, Клэй, чёрт возьми, — тоже! — а на деле… на деле — всё гораздо хуже. «Хотят на вашу искреннюю реакцию посмотреть,» — похоронно звучит в голове звонкий голос Мисс Конфеты. — Мы видели произошедшее на Арене, — оба трибута потеряли дар речи, и Ли, видимо, решил уточнить. — Под конец вашего боя вы внезапно уходите друг от друга, а на ваших ладонях появляются знаки; и потом, встретившись, вы решаете объединиться. Но почему? Только из-за знака, или было что-то ещё? Джордж глубоко вздыхает и решает героически спасти их обоих: — Мы… эм… Но не рассчитывает, что его «героизм» — напускной. Теперь все взгляды зала направлены прямо на него, прямо в душу, будто хотят вытащить её наружу, с хрустом проломав рёбра, и надругаться. — Лично я… Меня… Аргх, — Джордж вздыхает так глубоко, насколько может. — Меня смутил знак и то, что я… узнал то, что чувствует Клэй? Это… странно звучит, но в тот момент в моей груди… эм… Поток слов в голове предательски обрывается. Внутри всё стискивают ледяные иглы, впиваясь в каждую мышцу, сшивая вместе окровавленные куски мяса; и мерзко, с чавканьем, хрустят проломленные рёбра- — Я почувствовал панику, — вмешивается Клэй. — Как будто… Как будто меня хотели убить, а не я… ну… сам… А Джордж, наверное, — наоборот. Спасительные несколько секунд растапливают ледяные иглы в теле. — Да! — поддакивает Джордж. — А про объединение… Если честно, то я думал, что Кл- И осекается на имени сидящего рядом человека, но почти сразу продолжает: — Что ты убьёшь меня… Клэй приподнимает бровь, и вкупе с его пронзительным взглядом это выглядит угрожающе. Но Джордж прекрасно чувствует натянутое внутри, будто тонкие нити, удивление. — Интере-есно, — тянет Ли, переводя взгляд с одного на другого. Часть блёсток на его костюме затухает, когда он чуть наклоняется вперёд и заискивающе спрашивает: — Выходит, что только ты, Клэй, принял это решение? Взгляд Клэя становится ещё более холодным и пронзительным, будто стальной клинок; Джордж чувствует дрожь в руках и поджимает губы от мысли, что чем грознее выглядит Клэй, тем больше он напуган. — Да? — и голос его тоже режет, словно сталь, но сердце норовит выпрыгнуть из тела. — Я не смог убить… А Ли, ничуть не смущённый тем, что его едва ли не пытаются порезать взглядом на кусочки, продолжает выпытывать: — Но почему? Клэй молчит. Очень напряжённо и с ощущением льда над ключицей; маленькие льдинки скатываются с языка вниз по горлу с каждой секундой молчания. Джордж глубоко вздыхает и пытается вернуть хладнокровие, но в его венах течёт жидкий огонь страха. И у Клэя — тоже, только по нему не видно, в отличие от Джорджа. Ли зачем-то переводит взгляд. Смотрит прямо меж глаз, в складку над переносицей, вызывая у Джорджа ощущение прожжённой там дырки. Будто понимает, что к чему. И если на интервью перед Голодными Играми он бы постеснялся задать такое, то сейчас… — Неужели во всём этом замешаны милые чувства? Джордж едва вспоминает, как дышать. Вопрос ударяет копьём в опустевшую грудь, проламывает рёбра и камнем летит вниз, в пятки, пронзая наконечником лихорадочно бьющееся там сердце. Задушенная влюблённость вдруг расцветает всеми красками на кровоточащем месте, даря ощущение сладости поверх нестерпимой боли. Это похоже на надежду. Глупую-глупую надежду, которая надеется залечить собой все раны и нарисовать улыбку на лице. И Джордж искренне не понимает, почему, чёрт возьми, в нём расцветает постыдный интерес к ответу Клэя. А тот сощуривает глаза и выдаёт на выдохе одно лишь: — Что? И Джорджу хочется выть — Клэй не понял вопроса. Даже, чёрт возьми, не понял! — В смысле, дружба? — слова добивают. — Э-э… Нет? Я не знаю? Просто не смог… А Ли, зараза, лыбится. И весь зал, походу, — тоже. У одного лишь Джорджа пустота сжирает всё внутри. — Ха-хах, да уж, — с гадким, во всё горло голосящим: «Да-да-а, коне-ечно,» — прищуром говорит Ли и выпрямляется. — Понимаю, у всех есть поступки, объяснение которым мы дать не можем… А, может, это — магия родственных душ? Джордж кривится. — Кстати, об этом. Вы сказали, что разделяете чувства друг друга, но все ли из них? — Да… все, — немного спокойнее отвечает Клэй, косясь на Джорджа. Тот косится в ответ, сдерживая на лице горькую слезливую улыбку. Конечно, все. И пустоту, и сладость над болью, и стягивающую рёбра… тревогу. Джордж хмыкает про себя. Клэй заменил страх на тревогу: больше не пытается убить одним лишь взглядом; сердце уже не бьётся в лихорадке, и жидкий огонь в венах постепенно затухает. Только его тревога никак не помогает. Клэй не знает, что именно вдруг нашло на Джорджа. Может, думает о том, как тот признался, что ждал своей смерти рядом с ним. Или ещё о чём… Но точно не о том, что пустота в груди и сладость над болью, — все-все те чувства, что он прекрасно чувствует и сам, — это разбитое вдребезги сердце. Разбитое осознанием, что глупая и уже кажущаяся уродской влюблённость не найдёт своего выхода. В словах любви, в какой-нибудь милой фигне, которую делают парочки, — Джорджу тошно от этой мысли, — и будет задушена. До посинения на горле, до хрипов и слёз из глаз. Останется висеть очередной паршивой тряпкой на рёбрах — руки не дойдут убрать. А интервью продолжается. Только Джорджу уже всё равно. С пустотой в груди даже проще отвечать на все вопросы, не чувствуя сжирающий заживо страх. Ли проницательностью не сильно одарён. Или не хочет портить шоу — тоже хорошая причина, по которой он совершенно не щадит Джорджа идиотскими уточняющими вопросами про связь родственных душ. Идиотскими, потому что… больно. Не понятно, верят ли им вообще, или выпытывают всю правду просто так, шоу ради. Потому что Ли не кажется таким уж прям поражённым тем фактом, что родственные души — чушь из сказки — существуют. Он задаёт вопросы и улыбается, порой обращается к залу, — ведёт шоу, все-таки, — но в нём самом не видно того искреннего интереса, который подталкивал бы его продолжать спрашивать. В какой-то момент Джордж думает, что его «маленькая импровизация» — всего лишь заученный текст с того листочка в гримёрной. Может, так оно и есть… Только вопрос: зачем? Джордж спокойно (немного вяло) отвечает на очередной вопрос. Ли что-то говорит, отпускает какую-то шуточку своим тягучим голосом, зал смеётся… почти все его слова пролетают мимо ушей — в голове нет для них места. Джордж слишком поглощён своими размышлениями, даже на взгляды капитолийцев перестал обращать внимание. Зачем это всё? Зачем Ли Фениксу готовить вопросы специально про родственных душ? Глядя на реакцию зала, Джордж думает, что ради зрителей. Что никто, — ни менторы, ни ведущий, ни распорядители, — не верит в эту чушь, но продолжает про неё говорить только ради того, чтобы поверили другие — те, кто смотрит всё это. Потому что… ну, чёрт возьми, ни Энтони, ни Шарлотта, ни Мисс Конфета и её коллега ни разу не спросили и не говорили про связь! Может, им мешает этикет, может, ещё что… но если бы Джорджа поставили перед фактом, что сказка внезапно стала реальностью, то он был бы чертовски любопытен! Клэй ёрзает на стуле: отклоняется к подлокотнику, пытается закинуть ногу на ногу, но быстро останавливает себя и ставит поднятую ногу обратно на пол; и выглядит он при этом так, будто ему крайне неудобно здесь сидеть. Джордж отвлекается на него, и вопрос Ли звучит внезапно: — Что вы собираетесь делать, когда вернётесь домой? Есть какие-либо планы? Джордж приоткрывает рот, но мысль-ответ ускользает из головы, и первым отвечает Клэй: — Я… обниму всю свою семью. По залу проходит умилённое «ав-в»; Ли добродушно посмеивается: — И для счастья больше ничего не нужно? — Да! — звонко отвечает Клэй, и в груди загорается огонёк. Джордж чувствует на своём лице лёгкую улыбку — лишь уголки губ приподнялись. — А ты, Джордж? На первом нашем интервью ты сказал, что давно не виделся с матерью, — тон ведущего становится более печальным. — Навестишь ли её? Улыбка медленно сходит с лица. Слова Ли вновь ударяют копьём в грудь, только на этот раз боль растворяется во всём теле. Джордж неосознанно хмурится, мокрая печаль селится под кадыком; тревожный взгляд янтарных глаз обводит щёку. — Да… Да, я… конечно, — потухшим голосом отвечает Джордж. Мысль о матери, лицо которой он уже с трудом может вспомнить, пробуждает внутри одновременно и нечто тёплое, и нечто очень горькое на вкус. И Клэй забавно щурится, слегка надувая щёки. Наверное, для него «мать» и «долго не навещать» — вообще никогда в жизни не должны рядом стоять. Неожиданно для самого себя растроганный Джордж с лёгким смешком поворачивается всем телом к Клэю и говорит ему: — Да навещу я её… Сам же знаешь, что не вру. И взгляд янтарных глаз тотчас сияет, а веснушки вбегают одна в другую от украсившей лицо солнечной улыбки; и в груди так… тепло-нежно… — Наверное, последний вопрос я всё-таки приберегу, — возвращает в интервью голос Ли. — Не хочу портить момент. «Вы уже его испортили,» — зло думает Джордж, нехотя отворачиваясь от Клэя. Маленькая слабость, которую они допустили здесь, на интервью перед всем, — ох, чёрт, — Панемом, теперь кажется постыдной. Настолько, что желанное тепло стремительно пропадает из груди. — Спасибо вам, Джордж и Клэй, за сегодняшнее интервью! — громко оглашает Ли. — Было честью пообщаться с вами лично, но, к сожалению, нам пора закругляться… Неодобрительно-грустная реакция зала не вызывает ничего, кроме откуда-то взявшейся злобы. — И вам… спасибо? — неловко говорит Клэй, на что Ли с тягучим «хо-хо-о» отвечает: — Не так быстро! Весь Капитолий съест меня заживо, если я не попрошу вас показать нам ваши знаки! То, как ликует зал, когда Клэй, — а следом за ним — и Джордж, — поднимает ладонь с ожогом над головой, только подкрепляет злобу внутри. Все эти люди в разноцветных костюмах (да и все те, кто сидит за объективом направленной на сцену камеры) напоминают кровожадную толпу, которым только и подавай, что хлеба и зрелищ. Может, у Джорджа всего лишь испортилось настроение, а, может, и реакция зала напоминает ту, что была на параде ещё перед началом Игр, когда трибуты ехали на колесницах по одной из улиц Капитолия… Клэй касается своей ладонью ребра ладони Джорджа, и в сердце колет. Тошнотворно-глупо то, что даже в плохом настроении посреди интервью Джордж внезапно хочет переплести пальцы и соединить знаки, как тогда, на Арене. И ему горько от того, что эту влюблённость придётся задушить.