Шехзаде Яхья

Встретив сестёр, Хюмашах Султан вернулась в свои покои. Она прислонилась к двери и задумалась, что она чувствует? Радость или хотя бы облегчение, что теперь ни одна, что сестры её не оттолкнули? Хюмашах понимала, что благодарна, то, что сделали и сказали сёстры своим приездом, было абсолютно бесценно для неё, но что она чувствует? Горькая правда — ничего, она не чувствовала ничего, как будто часть её души, которая умела это делать, умела любить, умерла. Она хотела и старалась проявить тепло, но как же она устала от этого напряжения и контроля себя, сколько сил на это ушло. Мощная и всепоглощающая волна одиночества, которая постоянно накатывала, словно забирала все силы. В последнее время она много узнала об одиночестве, поняла, что раньше никогда его не чувствовала, даже в прошлом Египте, ведь дело не в том, что ты далеко от дома, нет, это ощущение холода постоянно с тобой, словно оно в самой глубине сердца. И тогда, несмотря не на что, в её сердце этого не было. Была надежда вернуться, в душе она верила, что мама скучает, что ждёт её, что они справятся, помирятся. Она была рядом. А сейчас она одна. Совсем одна. Реальность такова, ей не к кому возвращаться, матушка её больше не ждёт. Глаза больно защипало, и горькие слёзы полились по щекам, Хюмашах сделала несколько глубоких вдохов и прикусила губу, стараясь успокоиться и заставляя себя держаться. Она легла на кровать и до подбородка натянула одеяло, хотя забыться в воспоминаниях, полных тепла и спокойствия, где её мама была жива. И ни в коем случае не заснуть. Каждую ночь Хюмашах старалась не заснуть, пока невероятное чувство усталости не наполняло тело, веки не закрывались, а дыхание становилось неглубоким. Ведь из ночи в ночь она видела один и тот же кошмар, она шла по коридору Старого дворца, заходила в покои Валиде, обнимала её вне себя от радости, что мама жива, а затем видела разрастающееся пятно крови на её одежде и пыталась, пыталась остановить кровь, но она не останавливалась, её становилось всё больше и больше… Её руки в крови мамы, в которой она тонет, пока Валиде постепенно исчезает, виня её во всём — Хюмашах видела это и слышала обвиняющий голос матери так явственно, что каждый раз просыпалась в холодном поту и скомканных простынях, зовя матушку, крича, как любит её. Хюмашах с криком вскочила с постели, сжимая в кулаке простынь, скомканное одеяло лежало на полу, за окном уже наступило утро, Хюмашах посмотрела на свои руки, она делала это каждый раз, постоянно боясь, что когда-нибудь действительно увидит на них кровь. И вот сейчас, к её ужасу её руки и правда были в крови. Вскочив с кровати, Хюмашах побежала в хаммам, она должна избавиться от этой крови, должна. Подойдя к умывальнику, она стала безжалостно тереть свои руки, но, как бы сильно это не делала, кровь не смывалась. — Что ты делаешь, Хюмашах? — спокойный, уверенный голос Михримах словно вывел её из оцепенения, Хюмашах вздрогнула. — Кровь, на моих руках кровь. Михримах подошла и нежно взяла руки сестры в свои, а потом поцеловала каждую из них. — На твоих руках ничего нет, видишь, ничего нет, всё хорошо, — Михримах бережно обняла сестру, — я рядом, не волнуйся, пойдём со мной. Хюмашах в объятьях сестры вернулась в свои покои, Михримах посадила её в кресло, а сама поправила простынь и подняла одеяло, а затем помогла сестре лечь и укрыла её. — Выпей, тебе станет легче, — взяв один из пузырьков на столике рядом, Михримах дала Хюмашах снотворное. — Я посижу здесь, пока ты не заснёшь. — На столике есть шкатулка, там письмо, дай мне его. Посмотрев на серо-бежевую деревянную шкатулку с расписной нежно-розовой бабочкой, которая летела к букету из благородных, прекрасных розовых роз, Михримах узнала её, она видела её у Валиде, кажется, Мехмед рассказывал, что это был их с Хюмашах подарок. Сестра наверняка выбрала именно эти розы для росписи, так как они символизирует все её чувства к маме, гордость, благодарность, восхищение и нежность. К тому же роза — королева цветов, как и их мама была королевой, сдержав слёзы, Михримах открыла шкатулку, внутри лежали изумрудное ожерелье, две нефритовые бабочки, рубашка — оберег и письмо, написанное рукой Валиде. Взяв его, она отдала его Хюмашах. Благодарное письмо матушки, каждое слово из него Хюмашах знала уже наизусть, но всё равно каждый раз перечитывала, стараясь почувствовать Валиде рядом с собой. — Знаешь, Михримах, горе приносит физическую боль. Что-то словно выжигает изнутри, оставляя одну большую рану. — Ты помнишь, что говорила наша матушка: «Любая боль стихнет. Мы не знаем таких ран, которые бы не смог исцелить лекарь времени». Хюмашах покачала головой, но снотворное начало действовать, и Хюмашах заснула, так и не выпустив письмо Валиде из рук. Осторожно забрав его, Михримах, не читая, убрала его в шкатулку и закрыла её, не став вмешиваться в связь Хюмашах и мамы и отметив снова, как много различных пузырьков стоит на столике. Покачав головой, Михримах поправила одеяло и вышла из покоев, закрыв за собой дверь. В коридоре госпожа столкнулась с Фатьмой и, приложив указательный палец к губам, безмолвно попросила сестру не шуметь. Они прошли в гостиную. — Я шла проведать Хюмашах. Всё плохо, да? — Я дала ей снотворное, важно, чтобы она поспала хоть немного без кошмаров. Фатьма грустно опустила голову, сдерживая слёзы. — Я никогда не видела её такой беспомощной, хрупкой, Хюмашах же всегда была сильной, всегда поддерживала нас, заботилась. — Опорой Хюмашах была Валиде, само её присутствие придавало ей сил и спокойствия, лишившись её, она утратила свою поддержку, веру и опору. — Мы, ты должна что-то сделать?! Должна вернуть её! — Фатьма схватила Михримах и несколько раз её встряхнула. — Только Валиде могла бы её вернуть и смягчить боль, причинённую нашей сестре, одним своим молчаливым присутствием… Я не наша Валиде, Фатьма! — уверенный голос Михримах вернул Фатьме самообладание. — Мама её исцеление. — Прости, прости… Я сама не знаю, что говорю и что делать, я так беспокоюсь, всё рухнуло, Валиде нет, Хюмашах сама не своя… Мне страшно, Михримах, так страшно, как ещё никогда не было, — Фатьма несколько раз всхлипнула. Михримах заключила сестру в объятья. — Ну, что ты, Фатьма, что ты, всё будет хорошо, мы справимся, я обещаю. Со временем всё будет хорошо. Верь мне. Позже вечером Михримах Султан в очередной раз открыла дверь в покои сестры, проверяя, всё ли с ней в порядке, к счастью, Хюмашах спокойно спала, закрыв двери, Михримах, обернувшись, увидела свою дочь. — Матушка, я хотела показать тёте свои рисунки. — Сафие, сейчас нельзя, Хюмашах отдыхает, не будем её беспокоить, хорошо? — Да, Валиде, — Михримах взяла дочку на руки и поцеловала её, — пока расскажешь мне, что ты хочешь показать Хюмашах? — Конечно, Валиде, — улыбнувшись, ответила девочка, — Айлин сказала, что тёте нравятся лошадки. — Да, мы катались в детстве, — Михримах тепло улыбнулась, вспомнив их с сёстрами прогулки верхом, — прекрасные воспоминания… — А сейчас, Валиде, вы не можете покататься вместе со всеми нами? — Знаешь, что, давай, ты сначала покажешь Хюмашах, что нарисовала, а потом мы посмотрим, — ответила Михримах, смотря, как её дочь радостно улыбается, но внезапно Сафие посмотрела на неё очень серьёзным взглядом и спросила. — Матушка, вы скучаете по своей маме, как и тётя, да? — Да, Сафие, мы очень скучаем. Я назвала тебя в её честь. — Я бы хотела познакомиться с бабушкой, уверена, она бы мне понравилась. — Почему? — Это просто, матушка, вы же её любите. Жаль, я не успела узнать её. Михримах легко улыбнулась. — Ты бы ей тоже очень понравилась, — Михримах нежно поцеловала дочь, поразившись зрелости её мыслей. Проснувшись, Хюмашах некоторое время ощущала лишь стук своего часто бьющегося сердца и гул крови в висках. Снова эта волна опустошающего одиночества. Она села на постели, поднесла руку к лицу и потёрла виски, пытаясь успокоиться и прогнать отголоски ставшей привычной в последнее время головной боли. Взгляд Хюмашах упал на золотое кольцо, которое она почти никогда не снимала, она дотронулась до него. Подарок матушки… В голове тут же зазвучал её тёплый голос: «Такое кольцо есть только у королевы Англии и теперь у вас». Это был подарок Елизаветы Тюдор в честь рождения Фахрие. Всего их было пять. Одно — маме, а другие — Хюмашах и её сестрам. Хюмашах сглотнула, она снова хотела плакать, успокоиться никак не выходило, но надо вставать. Госпожа подошла к шкафу, где висели несколько нарядов мамы, она забрала их, когда уезжала, достала чёрно-золотое платье и обняла его, стараясь уловить знакомый с детства успокаивающий запах матушки. Её любимые духи с ноткой цитруса. Дочери ярко представился Старый дворец, Валиде, стоящая у окна, она подходит, бережно обнимает её и нежно дотронувшись до её руки, трепетно подносит её к своим губам, мама улыбается. Эта улыбка словно проникает Хюмашах в сердце, становится так тепло, радостно и спокойно, как в яркий, солнечный день. Стук в дверь вернул Хюмашах в холодную реальность. Иллюзия исчезла. Госпожа вернула платье в шкаф и закрыла его, смахивая слёзы и несколько раз выдохнув. — Войди! — Доброе утро, — пожелала вошедшая Михримах, я принесла кофе. — Спасибо, — сказала Хюмашах, забрав чашку. — Как я сказала, уже утро, ты проспала день и ночь, Фатьма приказала подать завтрак в сад, я не хочу давить на тебя и, если хочешь, прикажу принести блюда сюда, но мы были бы рады, если бы ты к нам присоединилась, дети бы были очень рады тебе, Фатьма очень о тебе беспокоится. Тебе не обязательно быть с нами долго, в любой момент, как только захочешь, ты сможешь вернуться сюда, но не закрывайся от нас совсем, Хюмашах. Ты не одна. Мы рядом. Да, я знаю и понимаю, как ты скучаешь по Валиде, но её любовь по-прежнему рядом с тобой, рядом с нами, она в нас. — Мне нужно переодеться. — Хорошо. Я подожду в коридоре. В саду было чудесно и солнечно, и Хюмашах с интересом наблюдала, как Мурад и Мехмед сражались на мечах, Айлин и Сафие играли с друг с другом, и была благодарна, что Михримах её вытащила. Сёстры тоже были рядом, их молчаливая, деликатная поддержка согревала и словно возвращала ей ощущение жизни. Тут Сафие подошла к ней и протянула рисунок, на котором был изображён её портрет. — Тётя, это тебе, — смущённо улыбаясь, сказала девочка. — Спасибо, ты сейчас это нарисовала? — Сафие кивнула. — Очень красиво. — Хюмашах тепло посмотрела на племянницу и постаралась улыбнуться, а затем чмокнула девочку в щёку. Фатьма и Михримах переглянулись с друг другом. Эта искра жизни была сродни чуду, несмотря на всё, что их сестре пришлось пережить, огонёк света, любви в её сердце до сих пор не погас. Её душа продолжала бороться, даря надежду всем им, что всё… Нет, не будет так как раньше, но обязательно будет хорошо. — Сафие, подойди ко мне, — Михримах обняла, поцеловала дочь и прошептала ей на ухо. — Какая ты — умница! Сафие улыбнулась и, поцеловав маму, вернулась к Айлин. Хюмашах с лёгкой улыбкой рассматривала свой подарок и чувствовала растекающееся в сердце тепло, но внезапно… — Ты радуешься! Ты забыла, что случилось! — вспыхнула мысль в голове Хюмашах. — Ты не имеешь права забывать! Я не позволю тебе! Вернувшаяся вина превратила тепло в холод, в сердце вернулась пустота, взгляд Хюмашах померк, а появившаяся искра жизни исчезла. Страдания не проходят постепенно. Они то отступают, то внезапно накатывают. — Я устала и хочу побыть одна. Спасибо за замечательное утро. — Хорошо, — ответила Михримах, нежно сжав руку уходящей сестры, — помни, о чём мы говорили, я и Фатьма всегда рядом, — Хюмашах кивнула. — Ты сильная и храбрая, ты справишься со всем. Со временем станет легче, Хюмашах. Я обещаю. — Я бы очень хотела в это поверить, сестрёнка, но… Прости, но не невозможно оставаться сильной, когда всё потеряно. Оказавшись в своих покоях, Хюмашах положила свой подарок рядом со шкатулкой, подошла к окну, открыла его и вдохнула, нагретый солнцем, тяжелый воздух. По её щекам текли слёзы, в горле стоял ком. Госпожа вышла на балкон, выходящий в сад, сёстры и дети всё ещё были там. Слыша их весёлые голоса Хюмашах ещё раз убеждалась, что её родные в порядке. Это дарило ей хотя бы небольшой покой. Хюмашах прошла к камину в гостиной, приказала его разжечь, в последнее время она заметила, что если ей удаётся сконцентрироваться на огне, то она как будто возвращается в детство. У камина в Манисе она сидела рядом с мамой, и они разговаривали обо всём на свете, о книгах, она слушала истории, а иногда засыпала у Валиде на руках, чувствуя себя в абсолютной безопасности, сейчас так не хватает этого ощущения, и только эти воспоминания дарили ей хоть какой-то покой и отдых от пожирающей всё огнём вины. «Я очень скучаю по тебе, матушка, мне отчаянно хочется, чтобы сейчас вы вошли в комнату, крепко обняли меня и сказали: «Всё будет хорошо, доченька, я рядом». Даже за один час с Вами я бы отдала всю свою оставшуюся жизнь. Мне так больно… Такое чувство, что я каждый раз заставляю себя двигаться дальше, сейчас стараюсь держаться ради сестёр, но на самом деле мне хочется закрыть глаза и уснуть. А проснуться где-нибудь в будущем, когда уже не будет так тяжело. Или не проснуться вообще. Я никогда больше не увижу Вас, не обниму, не услышу голос, не увижу вашу улыбку. Это холодное «никогда» звучит безжалостным приговором. И я злюсь, злюсь на Искандера, что он так глупо попался на глаза Кёсем, злюсь на Вас, потому что вы оставили меня, но больше всего… Больше всего я злюсь на себя, если бы я не поверила, если бы не позволила Зюльфикяру вновь приблизиться к вам, если бы рассталась с ним, раньше он ведь уже обманывал меня, тогда… Тогда вы бы не пережили страшную боль потери Искандера и были бы живы, вы были бы рядом со мной. А сейчас я обитаю в какой-то абсолютной пустоте. Всё кажется настолько пустым и бессмысленным». Тяжёлые мысли как будто разрывали сердце на части, безотчётно заставляя слёзы струиться по щекам, за ними Хюмашах не заметила, как прошёл день, и провалилась в тяжёлый сон.