Шехзаде Яхья

Утром следующего дня Хюмашах Султан, Фатьма Султан, Михримах Султан и шехзаде Искандер заканчивали завтрак, проходящий в тягостном молчании, каждый был погружён в свои мысли, но наконец Фатьма спросила брата. Так мало-помалу ей удалось завязать разговор. — Искандер, ты говорил, что позже собираешься в Крым, к Мехмед Гирею, крымскому хану, ты хочешь мстить? — Ничего, кроме этого, не принесёт мне покой сейчас и не уменьшит огонь боли. Вы против? — Я просто волнуюсь за тебя, брат, месть может быть опасна. — Время, которое я провёл раненым в монастыре, не прошло даром, я усвоил урок и теперь буду очень осторожен, к тому же я могу за себя постоять. — Я понимаю тебя, Искандер, — сказала Михримах, отведя взгляд от Хюмашах, которая весь завтрак провела так, как будто была на самом деле не здесь, и сделав глоток кофе, — я хотела бы этого же. Есть вещи, которые невозможно забыть… Фатьма посмотрела на Михримах, Искандера, на грустную, апатичную Хюмашах, ей не нравилась эта тягостная атмосфера завтрака, хотелось её разбавить, и она вспомнила светлый момент детства, надеясь и Хюмашах вовлечь в происходящее. — Вы помните пикник, когда мы были все вместе в Эдирне. Мама, ты рядом с ней, Искандер, играл вместе с Мехмедом, кто бы подумал, что случится потом, папа с Фахрие на руках, с любовью смотрящий на матушку, я с Михримах за одним столом, мы смотрели, как мама наблюдала за тобой, Искандер, а потом улыбнулась нам, а мы ей, — Фатьма и сейчас не смогла сдержать улыбку, — а позже отец и Мехмед устроили бой на мечах, ты с таким интересом наблюдала за ними, Михримах. — Да, — Михримах легко улыбнулась, — а после Мехмед показал мне, как стрелять из лука и даже дал выстрелить, я неожиданно попала в мишень. — У меня мелькали смутные картинки, а я даже не мог сказать правда ли это, или я это придумал. Эти тёплые ощущения в тяжелые моменты согревали меня и дарили надежду, — сказал Искандер. — Ты помнишь, Хюмашах? Поймав взгляд Хюмашах, который тут же стал наполняться слезами, Михримах поняла, что именно она вспомнила, и посмотрела на сестру с искренним сочувствием и состраданием. Хюмашах вспомнила, как подошла и сзади обняла Валиде, заботливо укрывая её покрывалом от ветра, поцеловав в щёку, поймав её нежную улыбку, и не разрывала объятья ещё некоторое время, улыбаясь в ответ. — Я… — рука будто неосознанно потянулось к сердцу, рядом с которым хранилось бесценное последнее письмо мамы. — Простите. Резко встав, Хюмашах быстро ушла в свои покои. — Ой, я не подумала… — Ты не сделала ничего плохого, Фатьма, не вини себя и не ругай за светлый порыв, ты вспомнила замечательное, тёплое время, когда все мы были очень счастливы, мы должны вспоминать об этом особенно сейчас в сложное время. Спасибо, что согрела нас и вызвала на наших лицах улыбки, как и говорила мама о тебе, ты нас объединяешь, всегда хочешь, чтобы мы были вместе. — Но… — посмотрев на Михримах с грустью и болью, сказала Фатьма. — Это не из-за тебя, — сжав руку сестры, ответила Михримах. — Искандер! Не сейчас. — Мы не можем просто смотреть. Надо что-то сделать. — Искандер, вернись. И послушайте меня оба. Когда Хюмашах была рядом с мамой, её глаза светились, она словно становилась самой любовью и наполняла Валиде светом, счастьем и теплом. Её улыбка искрилась точно солнечный луч, подающий и согревающий не только того, кто был с ней рядом, а словно весь мир Хюмашах любила через эту улыбку маме. То, что было между Валиде и Хюмашах, их обоюдная поддержка и её чувства к матушке — это прекрасно. Я искренне восхищалась их отношениями и иногда мне даже хотелось почувствовать тоже самое, хотя я знала, что Валиде меня тоже любит, как и всех нас. Но теперь, когда мамы не стало, для Хюмашах в этом мире осталась лишь холодная пустая синева, будто небо, где когда-то всеми цветами переливалась радуга. Мы все любили нашу Валиде, но Хюмашах её боготворила, каждый раз она загоралась от удовольствия, когда ловила во взгляде мамы гордость собой, для неё это было высшей похвалой. Поэтому её потеря всегда была бы страшным ударом, но ещё и потерять её при таких обстоятельствах… Мы не можем облегчить эту боль, как бы не хотели, и ты тоже не можешь, Искандер. Мы можем быть рядом, настолько насколько Хюмашах позволяет, и ждать, веря, что слова мамы окажутся правдой, что нет таких ран, которые бы не исцелил лекарь времени. Искандер, ты уже сделал многое тем, что остался жив. Я понимаю, как мучительно ощущение собственной беспомощности, но вы должны понимать, что это терпение — это не что-то пустое и бесполезное, а именно тот дар, в котором наша сестра сейчас нуждается. Да, нам всем хочется видеть её прежней, чтобы она была в порядке, но её исцеление в первую очередь начинается с того, что мы можем принять факт, что сейчас она не в порядке, она душевно ранена. И тогда наше искреннее желание помочь не будет для неё звучать требованием подарить нам то, в чём мы нуждаемся, но что она сейчас подарить не может, ведь если она услышит это требование, а в её состоянии обвинений себя и с её ответственностью за нас она именно это и услышит, это станет только ещё одним поводом для личных обвинений и попытки нас оттолкнуть в желании защитить от себя же единственным возможным, но не верным способом. Верить и ждать. Быть рядом. Исцеление должно произойти изнутри, а не снаружи… — Михримах сделала паузу, а после, желая развеять тягостные мысли, которые всех охватили, продолжила. — Дети пошли в сад, давайте к ним присоединимся, ты, Искандер, поближе познакомишься с ними, жизнь продолжается, и Валиде хотела бы, чтобы мы жили, а как только Хюмашах будет готова, она к нам присоединится. Уверенность и вера Михримах были заразительны, и Фатьма с Искандером даже позволили себе лёгкую улыбку, и в компании сестры отправились в сад. Сад этого дворца был небольшим и уютным. Высокие деревья окружали дворец, словно защищали его от лишних глаз, он утопал в их зелени и производил приятное впечатление. Светило солнце, щебетали птицы, в центральном фонтане журчала вода, в небольших клумбах, которые пересекали аккуратные дорожки сада, раскрывались лилии, разноцветные тюльпаны и розы. Брат и сёстры подошли к небольшой беседке, обвитой виноградными листьями. Дети, увидевшие их, подошли их поприветствовать. — Валиде, — обратился к Михримах Мехмед, — мы с Мурадом собирались пострелять из лука… — А мы с Сафие собирались их поддержать, — сказала Айлин. — Да, — подтвердил Мехмед. — Я как раз предложил позвать вас, — сказал Мурад. — И тут вы пришли, — закончил Мехмед. — Прекрасно, Мурад и Мехмед, покажите вашему дяде, как вы стреляете. Думаю, он будет очень рад увидеть и оценить ваши таланты, — ответила Михримах, — да, Искандер? — Да, да… — Валиде, а тётя — Хюмашах не придёт? — спросил Мурад у Фатьмы. — Нет, Мурад, она сейчас не может, — грустно ответила Фатьма, продолжая мысленно ругать себя, что она вспомнила этот пикник. — Фатьма, ты ни в чём не виновата, перестань, — прошептала Михримах, нежно обняв сестру. Мурад и Мехмед стали по очереди выпускать стрелы. Первые же выстрелы попали в центр мишени, ещё три выстрела тоже попали в десятку, но чуть дальше от самого центра. Девочки, сидящие в беседке, им восторженно зааплодировали. Михримах и Фатьма их поддержали. — Вы — молодцы! Прекрасная стрельба, — похвалил Искандер племянников. — Спасибо, дядя, мы много тренируемся, — гордо ответили ему почти одновременно Мурад и Мехмед. Время в саду летело незаметно, Михримах наблюдала, как Искандер с кинжалом в руке что-то рассказывал племянникам, а те его заинтересованно слушали, потом брат сделал несколько шагов назад и метнул кинжал, попав в центр мишени, на что Мурад и Мехмед ответили ему восторженными взглядами. В этот миг няня принесла младшую дочь, и, посадив её к себе на колени, нежно поцеловав, Михримах посмотрела на сидящую рядом Фатьму, которая слегка улыбалась, наблюдая за общением брата и детей. Михримах была рада, что время с ними заставило брата и сестру выбросить грустные мысли из головы хотя бы на какое-то время. Но, к сожалению, то что Хюмашах так и не пришла ни ко времени ужина и даже не пришла к его концу, когда дети разошлись по покоям, вновь погрузило их в грустное настроение. В конце концов Искандер встал и пошёл в покои сестры. Он постучал. — Войди, — раздался тихий голос Хюмашах. Она сидела на кровати, рядом с ней стояла шкатулка. Взглянув в глаза сестры, Искандер понял, что она плакала. — Хюмашах, я хотел… — Я не голодна, Искандер, и хочу побыть одна, не волнуйтесь за меня. — Прости, мне очень жаль, что я не смог прийти раньше, я очень бы хотел… — тёплый медово-карий взгляд Искандера был полон сочувствия и сострадания. — Ты был ранен и не должен за это извиняться. Учитывая, что я привела к тебе убийцу, извиняться стоит мне. — Ты не… — Не надо, Искандер, не надо, — болезненно произнесла Хюмашах. — Я подвёл Валиде и тебя, совершил глупость, позволив Кёсем себя увидеть… — Да. Глупость. Мы оба совершили глупости, братик… В воздухе повисла тяжелая пауза, и Искандер повернулся к двери, но обернулся, услышав, как Хюмашах его окликнула. — Искандер. — Да, Хюмашах. Сестра встала и протянула брату его рубашку-оберег. — Это принадлежит тебе. Пусть напоминает о маме, её любви и согревает. Искандер трепетно взял рубашку из рук сестры и прижал её к сердцу. — Спасибо, Хюмашах, спасибо, я не думал, что она сохранилась после всего. — Ахмед прислал её Валиде после твоего лживого помилования! — гневно произнесла Хюмашах, и тут же её голос дрогнул. — Перед смертью она попросила Бюльбюля отдать её мне, а я думаю, что должна передать её тебе. Искандер заключил Хюмашах в объятья, и она нежно прижала брата к себе, через некоторое время она отстранилась. — А сейчас, извини, я хочу остаться одна. — Конечно. Хюмашах вернулась к кровати, вновь открыла шкатулку, нежно провела рукой по лежащим там нефритовым бабочкам, их обоюдный подарок друг другу. У неё в мыслях зазвучал голос мамы: «Моя любовь всегда будет рядом с тобой». Она вспомнила их последние моменты в Старом дворце, как обнимала маму у окна. «Вспоминай главное, я тебя люблю». «Я очень сильно тебя любила, мамочка, ты ведь знала об этом, да? Ты слышишь меня, мама, я очень тебя люблю, ты ведь веришь мне… Мне так тебя не хватает… Я скучаю, мне плохо без тебя… Я не защитила, прости… Прости меня… Мама… Мамочка…». Хюмашах закрыла шкатулку, опустила голову на руки и горько, болезненно заплакала. — Хюмашах хочет побыть одна, — сказал вернувшийся к Михримах и Фатьме Искандер — Я… — Я уже говорила утром, что нужно время. Мы все знаем, что для Хюмашах значила Валиде, как сильно она её любила… Лучшее, что мы можем сделать, дать Хюмашах время. Все вместе мы справимся и переживём эти тяжелые времена. Я в этом уверена. Михримах поддерживала сестру и брата, не допуская собственных сомнений и беспокойств относительно происходящего и состояния Хюмашах. Благодаря ей атмосфера ужина несколько разрядилась. Уже ночью Михримах увидела сестру, сидящей в кресле у камина в гостиной. Хюмашах смотрела на огонь и, закрыв глаза, словно мысленно с кем-то говорила. У неё на коленях лежали письма. Михримах взяла поднос с едой и подошла к сестре. — Ты пропустила ужин. — Я не голодна. — И, тем не менее, я оставлю это здесь, — сказала Михримах, поставив поднос на небольшой столик. — Спасибо. Михримах села на кресло рядом. — Ты вспоминаешь наши вечера с мамой у камина, — Михримах улыбнулась своим воспоминаниям. — Рада, что эти воспоминания тебя успокаивают. Ты видишь Валиде? — Нет, но иногда я почти слышу её голос, такое ощущение будто я прикасаюсь к ней, мне нравится думать, что она рядом со мной, что я снова обнимаю её. Это всё, что есть, всё. Мгновения, смешенные с воспоминаниями, которые мы провели вместе, они длятся, и я хочу, чтобы они длились, но это мгновенье — это всё, что у меня есть. Стоит потерять на миг концентрацию, и оно исчезает, я снова оказываюсь в холодной реальности и как бы уже не старалась вернуться, это сложно уловимое ощущение теплоты не возвращается. — Это происходит на самом деле? — Не знаю… Но так легче. — Это письма Валиде, когда вы поссорились? — Я ни одно не выбросила, они дарили надежду, что когда-нибудь я вернусь… Сейчас надежды нет. Может, мне надо было сделать это раньше, вернуться, я так скучала, а всё тянула, не решалась, боялась, что не получится, и потеряла столько времени. — Хюмашах, хоть в этом себя не вини. Ты вернулась тогда, когда была готова, ты вернулась вовремя, и вы ещё много, много раз сказали друг другу, как любите друг друга. Именно это самое главное, не обесценивай это, потому что сейчас готова винить себя во всём. Хюмашах благодарно сжала руку сестры. — Хюмашах, когда я поеду домой, ты не хочешь поехать со мной? — Нет, Михримах, я останусь здесь. — Хюмашах, это ведь не обязательно, тебе не обязательно быть в одиночестве, ты можешь быть со мной, с детьми, наблюдать, как растёт маленькая Хюмашах. — Михримах, моя дорогая сестрёнка, — Хюмашах посмотрела на сестру любящим взглядом и сильнее сжала её руку, — я очень благодарна тебе за всё, что ты сделала для меня, поверь, ты действительно сделала много, больше сделать невозможно. А поэтому не расстраивайся и не волнуйся за меня. Насколько возможно я в порядке и буду в порядке. — Я знаю, тебе здесь не нравится. Зачем ты это делаешь? — Потому что я не могу жить, Михримах! Я не могу себя простить! И могу находиться только там, где не живу и никогда не жила. Иначе я убью себя на самом деле, но мама… Простив меня, она словно взяла с меня обещание, что я этого не сделаю. Михримах сглотнула. — Твои слова так страшно звучат, Хюмашах… Ты постоянно думаешь об этом? — Да, да, — тихо ответила Хюмашах, — я хотела… Но ты права, я не сделаю… Пока у меня есть вы, не сделаю. Не надо бояться, сестрёнка. — Хюмашах, — Михримах смотрела на руку сестры, нежно сжимающую её руку, — я хочу спросить тебя, но, не знаю, могу ли? — Ты можешь спросить меня о чём угодно, Михримах, ты — моя сестра. — А Стамбул? Ты могла остаться там? — Хм, — Хюмашах ухмыльнулась и разжала руку. — Понятно, почему ты боялась… Где, Михримах? Во дворце, где жила с человеком, который моими руками ударил по моей же семье? Ты же не думаешь, что я способна на такое?! Жить на родной крови… — Конечно, нет, Хюмашах… Я знала, что ты так подумаешь, — Михримах выдохнула. — Я не хотела тебя ранить, пожалуйста, не злись, я ни в коем случае не думаю о тебе плохо, но если бы тебе там было лучше? Там хорошее прошлое, а здесь — нет. — Этого прошлого больше нет для меня, всё закончилось, я не скучаю и не тоскую по нему, я всё отпустила и закрыла, но прощение исцеляет, а не превращает яд в лакомство, и тот дворец стал мне противен, я делала всё возможное, чтобы не быть в нём, он словно душил меня, я никогда, ни при каких обстоятельствах не осталась бы там и не стала бы в нём жить. Это невозможно! Я могла бы остаться в Топкапы, воспоминания детства, как видишь, успокаивают меня, но в этом нашем дворце теперь распоряжается Кёсем, остаться с ней под одной крышей я хотела бы ещё меньше. Как и с любым человеком, который причинил вред матушке. Я бы не смогла так ни сама по себе, ни из-за любви к вам. Я никогда бы вас так не обесценила! — Я и не сомневаюсь в тебе, Хюмашах, я только хочу, чтобы тебе стало лучше. Не сердись, хорошо? — Всё хорошо, Михримах, не волнуйся. Ты беспокоишься за меня. Я знаю. И не могу злиться на это. Но сейчас только здесь, в этом дворце моя вина хоть моментами становится немного слабее, и тогда я могу дышать. И вспоминать. — Она отпускает тебя, потому что знает, что тебе здесь нехорошо… — Да, но это всё равно облегчение, и оно нужно мне как воздух, только так я держусь, иначе этот огонь слишком невыносим… Это единственное облегчение, которое я себе позволила. — Боль прошлого, чтобы не умереть в настоящем, Хюмашах… Чтобы не ранить нас… — Да, сестрёнка, это всё, что я могу, я больше не та, что раньше. — Нет, Хюмашах, ты очень ранена, но ты всё та жа, любящая и прекрасная, заботливая старшая сестра. — Михримах поднялась. — Обнимемся? — Конечно, — ответила Хюмашах после неловкой паузы, приподнимаясь. — Если ты хочешь… — Ты не хочешь этого сейчас? — спросила Михримах, снова грустно отмечая изменения произошедшие с сестрой. Раньше она не отказывалась от объятий. Была рада, считая их даром, и сама наполнялась счастьем. — Михримах… — Хюмашах закрыла глаза, тяжёло вздохнула и вновь посмотрела на сестру. — Я люблю тебя, но, прости, у меня нет сил сейчас. — Тогда спокойной ночи, — пожелала Михримах, стараясь чтобы её голос не прозвучал совсем грустно. — Я расстроила тебя? Михримах покачала головой, чувствуя напряжение сестры. — Нет, Хюмашах, что ты. Вся эта ситуация не добавляет мне радости, я волнуюсь за тебя, и всё очень изменилось… Кроме одного — твой страх нас обидеть или расстроить, потому что ты очень нас любишь. — Спасибо, сестрёнка, — сказала Хюмашах с облегчением. — Ты поняла меня и веришь. Это очень много значит для меня, как и то, что ты, как и Фатьма, здесь, рядом со мной после всего. Не то чтобы я сомневалась в вас, но если бы вы больше никогда не захотели меня видеть, то это было бы справедливо. — Хюмашах… — покачала головой Михримах. — Подожди… Я хочу всё сказать… Я очень, от всего сердца благодарна, и вся эта усталость и моё желание быть одной… Они не от Вас. Вы нужны мне рядом, но одновременно я боюсь… Я… — голос Хюмашах дрогнул. — Я всё разрушила… Потом, поверь, я до отчаяния, из-за всех сил, на разрыв боролась за матушку, но всё закончилось и здесь… Во мне очень много боли… Злости, конечно, на себя, но… Я не хочу ударить и в вас… Просто потому что сорвусь и не справлюсь… А это сложно, никогда за всю жизнь мне не было так тяжёло и я не чувствовала такого выжигающего огня внутри… Только не волнуйся, не надо… В целом я справляюсь… Насколько возможно… Когда было невозможно, я не позволяла и не позволила бы вам оказаться рядом со мной, ведь если и вы пострадаете из-за меня… Я этого не выдержу. — Я верю тебе, Хюмашах, а тебе нужно поспать… Постарайся сделать это. Хюмашах кивнула. Михримах направилась к выходу, но остановилась. — Хюмашах, я всё-таки хочу, чтобы ты меня услышала. Ты не совершала то страшное, за что себя так безжалостно казнишь. Хорошо, я соглашусь, ты ошиблась, поверив, это горько, но… — Я ошиблась, Михримах, этого достаточно. — Ты не могла контролировать и не должна отвечать за подлые действия другого человека, тебя обманули, и разве не ты всегда проявляла понимание к тому, что люди ошибаются? Так где же оно сейчас? Ты забыла о нём? Нет, ты готова безусловно, безмерно дарить это понимание нам, но, когда его необходимо подарить себе, ты абсолютно безжалостна, до жестокости. Ты не прощаешь, не принимаешь собственное несовершенство. Но я напомню тебе, ты тоже человек, Хюмашах, и ты на самом деле потрясающий человек. Бесконечно добрый человек. И я прошу тебя, проявляй это и по отношению к себе. Хюмашах закрыла глаза, сдерживая слёзы и ничего не ответила сестре. Михримах вышла на балкон и тяжело опустилась на стоящее там кресло. Она вспомнила свой приезд в Стамбул, тёплые объятья сестры, её солнечную улыбку, как Валиде с любовью наблюдала за ними и тоже тепло улыбалась. И недавний вечер у обрыва, и полное боли: «Отойди от меня»! Госпожа не знала, сколько прошло времени, прежде чем до неё донёсся голос Фатьмы. — Хюмашах уснула у камина, я укрыла её пледом, теперь не спишь ты, Михримах. О чём ты думаешь? — Об убийстве. Мне никогда ещё так не хотелось убить человека, как хочется сейчас. — Он уже мёртв, Михримах, — ответила Фатьма, сев на соседнее кресло. — Ты видишь, что он сделал, Фатьма? Ты видишь, что он сделал?! Вместо того, чтобы быть благодарным, оберегать, защищать, он равнодушно убил нашу сестру, не убивая, самым жестоким образом! Одна смерть — слишком мало за это! — Я понимаю и всё вижу, но, пожалуйста, успокойся, всё уже случилось, и как бы не было горько и больно, мы должны оставаться спокойными насколько возможно, ты права, говоря, что это лучшее, что сейчас мы можем сделать. Терпение и время. — Я должна была убить его раньше. Я знала, что он не понимает и не ценит нашу сестру, — говоря, Михримах старалась сдержать слёзы. — Её заботу, её любящее сердце… Несмотря на то хорошее, что видела в нём Хюмашах. — Она ценила мягкую силу, нежность с ней… Это было важно для Хюмашах особенно после… Ты понимаешь… Порой я сейчас так и думаю, то что было там, Хюмашах переживала, пока я не приехала, и пережила одна, ничего и никому так и не сказала. Никогда, ни до, ни после, и справилась, а сейчас… Она и она, и в тоже время я как будто не узнаю её… Тогда она не была сломленной, несмотря не на что, а сейчас, да… — Фатьма смахнула слёзы. — Матушка, Фатьма, мама, тогда она всё равно была рядом, за спиной, одним своим присутствием… Никто не в силах заменить для Хюмашах это ощущение. — Она взяла с меня слово… — Фатьма снова смотрела на сестру. — Я никогда, ничего и никому не расскажу, я его дала и не нарушаю. — Конечно. — А он первым появился рядом с ней после всего, когда она вернулась, проявил внимание и не был плохим человеком, это всё и сыграло свою роль, наша сестра влюбилась. Она почувствовала себя защищённой, любимой и… Я видела, как она расслаблялась рядом, как будто отпускала что-то внутри… Контроль. — Что ни она оберегает всех нас, потому что любит, а её оберегают. — Да, что-то вроде этого. Мы очень любимые, родные, но всегда для Хюмашах те, кого она должна защищать… Она просто даже не может отступить здесь. Не может сама. Я еле уговорила её сделать это в Египте, она сопротивлялась мне до последнего, позволяла приблизиться, быть рядом, но не помочь, и ведь не потому что не доверяла, а защищала и от своих проблем тоже. А с ним она могла… Чуть уйти в сторону, остаться сзади… И Хюмашах поверила этому… — И это оказалось иллюзией… — Но наша сестра не могла этого знать. Конечно, Хюмашах заслуживала в идеале большего чем сторожевой пёс у двери, более наполненного, глубокого человека, но она была с ним счастлива и, думаю, действительно верила, что сможет его одарить, как любит только Хюмашах, нашей сестре нравится одаривать, она чувствует себя в процессе этого очень вдохновлённой и воодушевлённой, и он внутренне потянется за ней, поднимется. Этого не случилось, но главным образом не это было определяющим для неё здесь. — Да… — Михримах тяжёло выдохнула. — И ты прекрасно знаешь то, о чём ты говоришь, тогда не было бы правильным. Она доверяла нам и очень доверяет, а мы не он, мы не предатели Хюмашах и её доверия. Любовь исключает предательство. — Случившееся очень горько. Очень болезненно. Очень несправедливо. Хюмашах никак не заслужила такого варварского равнодушия. — Я знаю. В конечном итоге разочарование ностигло Хюмашах, и она ушла, но… — Она должна была признаться себе в нём раньше, но сердце нашей сестры и его терпение безгранично. — Да, это правда, но именно это нежное, тёплое сердце делает Хюмашах собой, такой какая она есть. Она же дарит его нам, дарила маме. И то, что произошло, ты знаешь, что никто не винит и не судит Хюмашах больше и безжалостнее за это, чем она сама. И она не заслуживает, чтобы это делали ещё и мы… — Конечно, нет, Фатьма, я и не собиралась! — Я знаю, тебе тоже больно, нам всем больно, и мы злимся, а Хюмашах сильнее всего… И особенно на себя. Михримах, сдерживая слёзы, закрыла глаза, отвернувшись от сестры. — Михримах, — Фатьма сжала руку сестры. — Как бы не было горько, больно, мы будем все рядом, как нас учила мама, и мы справимся со всем этим, именно потому, что мы вместе и доверяем друг другу. Я стараюсь верить, Михримах. — Спасибо, — Михримах доверительно слегка улыбнулась, снова смотря на сестру. — Всегда, Михримах. Хюмашах снился сон. Она открыла глаза и поняла, что находится в покоях, которые принадлежали ей во дворце Манисы. Она подумала о маме и с этой мыслью тут же вскочила с кровати, и буквально пронеслась по пустым коридорам дворца к покоям Валиде. Открыв их, Хюмашах увидела маму, которая читала книгу, сидя на подушках у горящего камина. Некоторое время Хюмашах просто смотрела на матушку, она с невероятной любовью словно смаковала каждую её черту. Наконец она вошла в покои и опустилась на колени рядом с мамой, окликнула её, хотела дотронуться, но поняла, что Валиде её не слышит и не видит. В это время дверь распахнулась, и в покои вбежала маленькая она, буквально влетев в объятья Сафие. — Мамочка! — Здравствуй, моё сокровище, — Сафие нежно поцеловала дочь. — Я соскучилась по тебе, матушка, — Хюмашах слегка отстранилась и подняла глаза на Сафие, ловя её любящий взгляд. Такой же безусловно любящий взгляд, как у маленькой девочки, был и у взрослой Хюмашах, он совершенно не изменился за все годы, как и её золотистые локоны. Оставаясь в объятьях Сафие, Хюмашах развернулась к камину. — Мамочка, огонёк очень красивый, да? — Да, моя девочка. Взрослая Хюмашах тепло улыбнулась, наблюдая за собой и мамой, её согревал этот сон, но в её глазах стояли слёзы. И внезапно покои стали исчезать, а Хюмашах стало уносить. — Нет! Я не хочу! Матушка, пожалуйста, услышь меня! Я не хочу… Расставаться с Вами… Мама! Последнее, что она увидела, как маленькая она и мама улыбаются друг другу… Хюмашах открыла глаза и посмотрела вокруг. Было темно, она всё также была в гостиной Египетского дворца, камин давно потух, Хюмашах вновь остро ощутила своё одиночество и поёжилась от ощущения холода скорее душевного, чем физического, и укуталась в плед. Мысль, что её укрыли сёстры, мимолетно согрела её, но холод ощущаемого одиночества был сильнее, она закрыла глаза, старясь вернуть тёплые ощущения сна, и горько заплакала. Неделю спустя Фатьме и Михримах пришло время возвращаться домой. Искандер, как и собирался, отправлялся в Крым. Родные люди прощались с друг другом. После тёплых объятий с Мурадом, Мехмедом и Айлин Хюмашах присела на карточки перед Сафие, чтобы и её тепло обнять на прощание, и та обратилась к ней. — Тётя, я хотела показать тебе лошадок, которых нарисовала, но так и не показала. Я хочу подарить тебе одну на прощание, — Сафие протянула Хюмашах нарисованный графитным карандашом рисунок лошади и стоящего рядом с ней жеребёнка. — Спасибо, Сафие, — Хюмашах взяла рисунок и тепло улыбнулась, — ты замечательно и очень талантливо рисуешь. Мне очень дороги твои подарки, я обязательно буду хранить их. Племянница смущенно улыбнулась, а Хюмашах нежно её обняла и поцеловала, после поднялась и взяла из рук няни маленькую Хюмашах, нежно поцеловала её в лоб, благословляя на прощание, и вернула дочь сестры няне. — Спасибо, что вы приехали и были рядом, я не могу выразить, как для меня ценна ваша поддержка, — говорила Хюмашах, по-очереди обнимая своих родных и единственных близких людей, которых любила всем своим сердцем. — Я очень вас всех люблю. — Мы с Михримах непременно навестим тебя ещё раз, Хюмашах, — сказала Фатьма, отпуская сестру из объятий. — Я всегда буду рада вас видеть, — улыбнувшись, ответила Хюмашах. — Береги себя, братик, я не хочу больше потерять тебя, — прошептала Хюмашах, обнимая на прощание Искандера. — Не волнуйся, Хюмашах, я обещаю, что обязательно вернусь сюда. — Я буду здесь. Буду ждать. И пообещай мне, пожалуйста, несмотря не на что, вернуться собой, — сестра положила свою руку на сердце брата, — прошу тебя. — Обещаю, обещаю, сестрёнка, — сказал Искандер, нежно сжав сестре руку. И, посмотрев брату в глаза, Хюмашах кивнула. — Хюмашах, — обратилась к сестре Михримах, — у меня есть для тебя подарок. — Ей принесли турецкую ангору, очень похожую на Елизавету. — Я бы не хотела, чтобы ты оставалась одна. Пусть этот преданный друг согревает тебя своей любовью и напоминает о нас, как мы тебя любим. — Михримах, я не знаю, что сказать… — Хюмашах подошла к сестре и погладила кошку, услышав, как она замурчала, — спасибо, спасибо за всё… — Я всегда буду рядом, — тихо сказала Михримах, обнимая сестру, и Хюмашах чувствовала в этом объятья всю любовь, всю заботу родного сердца. Ночью после возвращения домой Михримах сидела на постели и никак не могла заснуть. Она посмотрела на спящего мужа. Правильные черты лица, высокий лоб, густые тёмные волосы, аккуратная борода, Ахмед был красив, но Михримах скорее в нём привлекало не это, а его открытый, смелый взгляд прекрасных голубых глаз. Когда они познакомились, мелькнула мысль, что обладатель такого взгляда должен обладать недюжинной силой воли. И годы их совместной жизни показали ей, что она не ошиблась. Она знала, что может положиться на него и быть в муже абсолютно уверенной. Михримах отвернулась, но услышала, как Ахмед её окликнул. Его проницательный взгляд смотрел на неё с любовью и беспокойством. — Я не могу заснуть, это была очень тяжёлая неделя. Ахмед сел рядом, нежно взял руку жены в свои и поцеловал её, а после заключил Михримах в свои объятья, она положила голову ему на плечо и заплакала. От её спокойствия не осталось и следа. Её било и колотило, она едва разжимала зубы, чтобы произнести слова. Словно все те эмоции, которые она запрещала себе раньше, её тоска о маме, её боль потери, её переживания за Хюмашах, наконец вырвались на свободу. — Мы словно все потеряли опору с уходом мамы, Ахмед, и не знаем, что делать. Все смотрели на меня, как будто я знаю… На самом деле я ничего не знаю, я не знаю, будет ли Хюмашах в порядке, в ней что-то надломилось со смертью Валиде — что-то, всегда заставлявшее смотреть на каждый день, как на дар, даже в самую суровую зиму. И мне тоже страшно. Мне так было страшно на обрыве, — на губах Михримах появилась нервная улыбка, а затем нервное напряжение вырвалось наружу истеричным смехом, — даже поразительно, что мой голос звучал спокойно, что каждую минуту я контролировала, что должна сказать. Но я умею делать вид, что всё хорошо. Ахмед сильнее прижал Михримах к себе, и постепенно она успокоилось, и её напряжённые плечи расслабились. — Ты делаешь самое важное и необходимое, Михримах. Твои родные очень напуганы сейчас, они не знают, что делать с этим страхом. Их пугает неизвестность, эта новая жизнь, в которой нет вашей матери, человека, который всегда вас любил и защищал. Верно, что тебе тоже страшно, но этот страх не руководит тобой и не управляет, он не может, ты контролируешь его, ты умеешь делать именно это. Твои родные чувствуют эту уверенность. И это ощущение, что они тоже смогут контролировать свой страх, им сейчас необходимо. Думаю, твоя Валиде тоже не всегда знала, что делать, но вряд ли вы когда-нибудь чувствовали её сомнения рядом с ней. Это ощущение контроля, безопасности — именно то, что нужно, поверь мне. Михримах посмотрела на Ахмеда с благодарностью и тепло улыбнулась. — И твоя старшая сестра со всем справится, я же не должен напоминать тебе, как ты говорила, насколько она душевно сильная. Благодаря тебе пик боли прошёл. — Я просила Хюмашах уехать со мной, она отказалась, значит… — Прошедший пик не означает, что ушла вся боль. — Да, ты прав, я хочу слишком многого, хотя сама говорила о терпении и времени. Но наверное я увидела такую возможность, потому что чувствовала, что Хюмашах несколько ожила рядом с нами. — И это уже хорошо, Михримах. — Да, да, ты снова прав. Я благодарна, что ты рядом со мной, Ахмед. — И я всегда буду рядом, как и обещал тебе в день нашей свадьбы. И Михримах крепко поцеловала мужа в губы.