Шехзаде Яхья

Михримах Султан поднялась на обрыв, Хюмашах сидела, прислонившись к чинаре, глаза её были закрыты, и, кажется, сестра спала. Как и белоснежная кошка, лежащая клубком на её коленях. — Хюмашах, — позвала Михримах и осторожно дотронулась до сестры. — Михримах? Что-то случилось? — Хюмашах огляделась по сторонам и удивлённо посмотрела на кошку на своих ногах. — Нет, нет. Просто уже время ужина, я волновалась за тебя. — Я заснула… А ты что здесь делаешь, а? — Хюмашах ласково погладила кошку, и та словно ответила ей, замурчав. — Наверное она тоже тебя искала, — сказала Михримах, улыбнувшись. Но тут же её улыбка пропала, сестра её словно не слышала. — Хюмашах… Хюмашах. Хюмашах подняла глаза, в которых стояли слёзы, и долго-долго смотрела на сестру, а после заговорила. — Очень давно, когда мы с тобой говорили, Михримах, ты сказала мне, что боишься, что кто-то заберёт меня у вас. Ты говорила о Зюльфикяре тогда, да? — После того, что я увидела в первую встречу, у меня было плохое предчувствие, я очень боялась, что он тебя ранит, но как можно объяснить предчувствие, когда факты… Я хотела тебя предупредить, но не хотела ничего разрушить, Хюмашах. — Он сразу вам с Фатьмой не понравился… — Я уверена, что тот человек, которого ты видела, мужественный и с мягким сердцем, заслуживал того, чтобы его любили. Как и ты заслужила эти годы, мы искренне были рады за тебя, но лично, да, я бы никогда не хотела с ним общаться, потому что он был пустым, Хюмашах, и вся его глубина была как под слоем чего-то мёртвого и удушающего. И жизнь через это проглядывала только с тобой. Поэтому он так и хотел удержать тебя рядом с собой любой ценой. — Только моей ценой, Михримах, я теряла Искандера… Матушку. Он не терял ничего. — Он заслуженно потерял тебя. Хюмашах горько усмехнулась. — Была сила забрать вас у меня, но ни у кого нет силы отобрать меня у вас. Возможно лишить меня матери, чудом не лишить брата, но невозможно меня вырвать из нашего круга и ожидать, что я спокойно и счастливо буду жить без него, как будто ничего не случилось. Я не сделала ничего, чтобы подарить ему эту надежду, Михримах, и если она была у него, то она была пустой. — Я верю тебе, Хюмашах, иначе меня бы здесь не было. Как бы я тебя не любила, но на руках этого человека кровь нашей семьи… — Иначе и меня бы не было, Михримах. Это был бы какой-то другой человек, если бы такое стало возможно! Наши отношения были уничтожены на пристани, дальше была только горечь разрушенного прошлого, а потом я окончательно закрыла его, отпустив с миром. Нет боли, нет сожалений, нет тоски. Было, оставило свой след, спасибо, и прошло. И только один след слишком глубок, сестрёнка, это прошлое забрало у меня Валиде! Если бы я только могла выразить эту тоску… Как мне хочется обнять её, почувствовать в своих руках, меня разрывает изнутри! В моё сердце будто воткнута игла — настолько острая, что мне постоянно хочется взвыть от отчаяния… — Хюмашах тяжело вздохнула и покачала головой. — Вы… Все всё видели, и только я ослепла, видя то, что хотела видеть, — Хюмашах зло усмехнулась, отпустила кошку и поднялась. — ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ МНЕ СКАЗАТЬ! ВАМ НАДО БЫЛО СКАЗАТЬ МНЕ О ВАШИХ СОМНЕНИЯХ ПРЯМО! ВЫ — МОИ СЕСТРЫ! БЛИЗКИЕ И ЛЮБИМЫЕ! Я БЫ ПРИСЛУШАЛАСЬ К ВАМ! И БЫЛА БЫ ОСТОРОЖНЕЕ! И МАМА БЫЛА БЫ ЖИВА! ОНА БЫЛА БЫ СЕЙЧАС ЗДЕСЬ! Могла быть, и я бы заботилась о ней… — Внезапно Хюмашах словно очнулась, она посмотрела на младшую сестру, которая была спокойной, но Хюмашах казалось, что в глазах сестры вот-вот готовы появиться слёзы, и её охватил ужас. — О, Аллах, что я делаю?! Михримах… Сестрёнка… Я… — Хюмашах охватила дрожь. — Всё хорошо, Хюмашах, всё хорошо, — Михримах Султан заключила сестру в объятья. — Всё правильно, кричи. — Нет… Только не… Никогда! Никогда… Я знаю, как ты не выносишь крик, ты всегда так беззащитно закрывалась от этого в детстве… — Хюмашах… Хюмашах… Хюмашах, — Михримах осторожно встряхнула сестру. — Посмотри на меня, я в порядке. Со мной всё хорошо. Ничего страшного не случилось. Перестань себя во всём винить. В детстве на меня не так уж часто кричали, и я больше не ребёнок. — Михримах… — голос Хюмашах был очень тихим и хриплым. — Прости, прошу, прости. — Не за что, Хюмашах, ты ничего не сделала. — Мне больно, очень больно, сестрёнка… Я скучаю, очень скучаю… Матушка. — Я знаю… — Михримах усилила свои объятья. — Знаю. — Ни ты, ни Фатьма ни в чём не виноваты… Я… Только я. — Хюмашах, перестань, хватит… Прошу. Посмотри на меня. — Только не бойся меня, не отталкивай и не обижайся, я больше не сорвусь. Обещаю. — Я и не собиралась начать бегать от тебя, Хюмашах. Наконец Хюмашах подняла глаза на сестру. — Это не смешно, Михримах. Я кричала на тебя… Я кричала на тебя… — Это был момент, просто момент. Ничего не значащий момент. Забудь его. Забудь. — Когда-то я сказала, что никогда не буду говорить с тобой так… — Хюмашах покачала головой. — Хюмашах… Перестань. — Я была в ярости. А если… — Что? Ты бы ударила меня? Ты никогда бы этого не сделала, Хюмашах. Для этого надо ненавидеть, а ты безусловно любишь. Тебе больно, всё ещё больно потерять Валиде, тебе не хватает её, вся эта злость, ярость — это боль, а не ненависть. Это первое, но если ты в это не веришь, в отличие от меня, то, можешь, успокаивать себя вторым. Я люблю тебя, Хюмашах, но я не дам себя ударить, — и Михримах так серьёзно посмотрела на сестру, что та не смогла не улыбнуться. — Михримах… — Вот наконец-то ты улыбаешься. И нам пара вниз, а то нас уже заждались. — Ты иди. Мне нужно ещё немного времени, я подойду. — Только недолго, Хюмашах. Нас брат ждёт. — Я обещаю, сестрёнка. Всё хорошо, не волнуйся. Я скоро приду, — сказала Хюмашах, обняв сестру. — Иди и будь осторожна. — А ещё минуту назад кто-то собирался меня ударить… И я должна была в это поверить… Ты видишь, насколько ты неоправданно безжалостна к себе, Хюмашах? Я жду тебя внизу. Хюмашах посмотрела вдаль обрыва, тяжёло вздохнула, смахнула слёзы, выпрямилась и пошла вниз. После замечательного ужина, прошедшего в очень тёплой атмосфере, где Искандер более подробно чем в письмах рассказывал о своих странствиях, он, Анна и Михримах сидели на диване в гостиной, перед ними на небольшом столике стол кофе и лукум. Искандер и Михримах играли в нарды, и Хюмашах, сидя напротив в кресле и смотря на своих родных, чувствовала, как её сердце наполняла благодарность, что её самые любимые люди сейчас рядом с ней. Госпожа сделала осторожный глоток горячего кофе. — Что ж, Искандер, ты победил, и так как уже поздно, пойду-ка я спать. Спасибо за игру. — Спасибо за моё хорошее настроение, сестра. — Спокойной ночи, Михримах. Тебя проводить? — Хюмашах поставила кофе на стол и слегка поднялась. — Не стоит, Хюмашах. Я здесь не заблужусь. — Михримах… — Хюмашах покачала головой и тепло рассмеялась, сев обратно в кресло. — Да, да, я вредная. — Да, но только моя вредная, особенная младшая сестрёнка, — Хюмашах продолжала улыбаться. — Я тоже тебя люблю, Хюмашах, спокойной ночи. И тебе, Искандер. Анна. — Госпожа. Смотря на это взаимодействие сестёр, Искандер сам не мог сдержать улыбку, это было так… Как будто он снова вернулся в прошлое, в котором Хюмашах так же улыбалась и было всё хорошо. Но стоило Михримах выйти из гостиной, и Искандер заметил, как взгляд Хюмашах словно тут же погас, как будто она выключила себя, и к стоящей на столе чашке кофе она больше не притронулась, будто потеряв к ней весь интерес. — Хюмашах, — позвал сестру Искандер. — Хм, что? Я что-то пропустила? — Нет, нет. Я только хотел спросить, как ты? — Я… — Хюмашах посмотрела в тёплые карие глаза брата и тяжело вздохнула. — Я не знаю. Я ничего не чувствую, всё время, кроме времени, которое провожу с Михримах. Мне нравится, когда она просит меня о чём-нибудь… — Хюмашах улыбнулась. — Я рада, что ты вернулся, искренне рада, что ты счастлив. В остальном, я ничего не хочу, Искандер, многие годы мне абсолютно всё равно на всё и на себя… Я не живу, братик. Я занимаюсь повседневными делами, благотворительностью, это заполняет время, вернуло мне хоть какой-то смысл происходящего вокруг, но не могу сказать, что это находит у меня душевный отклик, внутри меня что-то сломалось, и я каждый раз вынуждена бороться с этим, заставлять себя что-то делать, а ночью… — Тяжелое, тянущее одиночество. — Да… — Я знаю каково это, много лет знал. — И боль, а ещё страх, я постоянно боюсь за Михримах, за тебя, боюсь потерять вас, что вы пострадаете, даже если я знаю, что у вас всё хорошо. Вы так мне дороги, что я просто не переживу, если потеряю и вас. Вы единственные, кто поддерживает во мне ещё жизнь и даёте мне силы… Матушка говорила, что время является лекарем. Я бы хотела с ней согласиться, но не могу… Как-то я прочитала, что когда теряешь близкого человека… В сердце каждый день потухает по одной свече из сорока. Когда наступает 40-й день, остаётся лишь одна свеча. Которая будет гореть до конца жизни. То есть, эта боль не пройдёт. Но ты научишься с ней жить. Роль времени в том, что нет такой боли, к которой нельзя привыкнуть и перестать обращать на неё внимания, но она всегда продолжает быть твоим невидимым спутником. Искандер встал и, подойдя к сидящей сестре, заключил её в свои объятья. Анна, сделав глоток кофе, внимательно и с искренним сочувствием наблюдала за этой связью брата и сестры, где слова были не нужны.